Читать онлайн Тихий Мир. Сновидцы

Пролог

Густой зеленоватый туман, холодный и липкий, стелился по полу, а его бесформенные вязкие клубы отражались в лужах, полных зловонной тёмной воды. Его извивающиеся змеями щупальца карабкались по обезображенным грибком стенам к оконцам под самым потолком, чтобы убить свет, впитать в себя последние лучики заходящего солнца. А может, и для того, чтобы вырваться на волю из удушающих недр мрачного подвала и накрыть тяжёлым саваном сонный город.

Имя этому туману было отчаяние.

Оно жадно вдыхало в себя спёртый воздух и набухало всё сильнее, поднявшись сперва до колен, потом до пояса. Нина, глядя перед собой невидящим взором, брела вперёд через это вязкое, подобное смоле море отчаяния, и с каждым шагом погружалась в его пучину всё глубже и глубже. Ей чудилось, что через каждую пору в коже этот липкий туман затекает в её тело. Её кровь, её ткани, её кости пропитываются им и становятся невыносимо тяжёлыми, отказываются повиноваться сигналам из её спинного мозга, и вот уже она тащит вперёд собственное тело будто корабль, волочащий за собой по морскому дну ржавый якорь, едва ли легче самого корабля.

А маяком этому кораблю служит широкая спина женщины, неумолимо идущей впереди. Маяком, зовущим его на рифы.

Оставив далеко позади комнату, где волосы Нины теперь устилали грязный пол, надзирательница вела девушку обратно. Вот уже и решётка, вот уже и слышен отдалённый утробный вой узников подземелья, – но вместо того, чтобы спуститься вниз по лестнице, надзирательница направилась дальше по коридору. Туда, откуда доносился мерный гул, природу которого Нина не могла определить. Этот гул смешивался с далёкими нечленораздельными воплями, с гудением мигающих электрических ламп, с гулкими ударами шагов женщины впереди, с журчанием воды…

Нина догадывалась, что ждёт её впереди, и теперь ей приходилось всеми силами гнать от себя эти мысли, не позволяя включиться услужливому, но жестокому воображению. Если она это сделает, вязкое грязно-зелёное море поднимется до макушки, и она захлебнётся.

– Можно спросить? – сказала она севшим голосом. Не потому, что так уж хотела поговорить с надзирательницей, а потому что оставаться один на один с предчувствием страшного конца стало просто невыносимо.

– Шагай, – равнодушно велела женщина, даже не обернувшись.

– Объясните, зачем вы это делаете? С ними, со мной? За что? Скажите хоть что-то! – не выдержала Нина.

– Шагай! – только и ответила женщина.

– Прошу вас! – взмолилась Нина, вцепившись в плечо надзирательницы.

Та её молча оттолкнула.

Мерный гул потихоньку усиливался. Лампы под потолком коридора то загорались ярким холодным светом, то гасли. Нине начало казаться, что в мерцании света мокрые тёмные пятна на стенах меняют форму, будто амёбы под микроскопом. Как ребёнок, пытающийся увидеть в облаках привычные и понятные ему образы, Нина вгляделась в эти изменившиеся пятна и увидела в них оплывающие головы, безволосые, с раздувшимися глазными яблоками и неестественно разинутым ртом.

Узники подземелья с нетерпением ждали, когда она присоединится к их апокалиптическому хору.

«Это просто наваждение. Иллюзия. Ничего этого нет. Не смотри на стены, смотри только вперёд!» – завопил где-то в недрах её сознания тонкий голосок. Вновь овладев контролем над своим телом, Нина заставила себя оторвать взгляд от стены и ускорила шаг.

По левую руку им попалась открытая дверь в хорошо освещённый медицинский бокс. Нина повернула голову, и тогда её глаза встретились с широко открытыми, пустыми глазами девочки-подростка, стоявшей за толстым стеклом во внутреннем помещении. Девочка была безволосой, тощей, как скелет, в такой же серой робе, что и у Нины, но чересчур большого для неё размера. Её лицо, руки и сама роба были вымазаны коричневой грязью.

И вдруг Нину пронзила необъяснимая уверенность, что она знает эту девочку.

Нина застыла, не в силах пошевелиться. И тогда девочка прижалась носом к стеклу, дважды беззвучно открыла рот, будто рыба в аквариуме, после чего улыбнулась бессмысленной слюнявой улыбкой.

Это и стало последней каплей. Нина бросилась бежать.

Она слышала отборную брань в свой адрес, до неё долетал скрип сапог преследующей её женщины, Нине даже казалось, что она спиной ощущает её тяжёлое дыхание. Нина неслась что было сил, всей душой надеясь, что её бедные ноги не подведут её. И хотя они чертовски болели, Нина сумела отстраниться от мучительных ощущений, будто бы цепочка передачи импульса между болевыми рецепторами, спинным мозгом и головным временно разорвалась.

Вот уже остались позади пробитая шахта лифта и решётка, отделяющая нижний коридор. Вскоре Нина миновала и комнату, где её обстригли. Девушка обернулась на бегу и поняла, что расстояние между ней и надзирательницей потихоньку увеличивается – грузная женщина явно не была приспособлена к быстрому бегу.

Зелёный туман отчаяния таял, втягиваясь в узкие щели под стенами, пятна грибка больше ничем не напоминали демонические лица. Даже липкий страх отступил, изгнанный пробудившейся могучей волей к жизни. Дыхание сбилось, сердце колотилось как сумасшедшее, каждое сокращение мышц отзывалось спазмом – но всё это не имело никакого значения, ведь впереди забрезжил огонёк надежды.

Нина чувствовала, что надолго её не хватит, и тем не менее она заставила себя бежать ещё быстрее. Чутьё подсказывало, что осталось совсем немного потерпеть, совсем чуть-чуть – и она спасена.

Коридор впереди загибался влево, Нина повернула за угол… и тут же остановилась, как вкопанная.

Ей навстречу бежали двое мужчин могучего телосложения, оба в халатах больничных санитаров. Выражение их лиц не оставляло сомнений: они хотят схватить её, они заодно с надзирательницей!

Ловушка! Нина в отчаянии заметалась из стороны в сторону, и в конце концов догнавшая её женщина навалилась на неё всем своим весом, и они обе рухнули на пол. Нина ударилась о бетон виском, перед глазами всё поплыло.

– Ах ты дрянь! Паршивая сука! – заорала надзирательница. Отдуваясь, она тяжело поднялась на ноги. Нина тоже попыталась встать, опираясь стянутыми шнуром руками об пол, и тогда женщина ударила её сапогом прямо под рёбра.

Всё тело Нины будто в мгновение ока сдавили гигантские тиски. Она съёжилась и завалилась на бок, с шумом выпустив воздух из лёгких. Она ожидала новых ударов, но женщина в этот момент не была готова её бить: согнувшись пополам, упёршись руками в бёдра, она восстанавливала дыхание.

И только тут Нина осознала, что они с этой женщиной в коридоре одни. Но где санитары? Они же только что были здесь, совсем рядом!

Неужели… неужели очередная иллюзия…

Нина застонала от ярости и разочарования. У неё нет шансов. Тихий Мир хочет, чтобы с ней сделали это.

Она снова попыталась встать, но женщина тут же схватила Нину за горло и с силой сжала.

– Я тебя предупреждала, как я поступаю с непослушными девочками? Предупреждала. Теперь пеняй на себя, – женщина резко оттолкнула её от себя, после чего замахнулась грозным хлыстом, и Нина зажмурилась в ожидании страшного удара прямо по лицу.

Но удара не последовало. Вместо него откуда-то из глубины коридора донёсся нетерпеливый мужской голос:

– Марта, что вы тут делаете? Что, чёрт побери, происходит?! Почему задержка?

– Идём-идём, хозяин, – закричала в ответ Марта. Опустив хлыст, она схватила девушку за воротник серой робы, рывком поставила на ноги и прошипела ей прямо в ухо. – Ещё раз выкинешь что-то подобное, вырву тебе глаза.

Нина ничего не успела ответить, женщина уже потащила её за собой. И тогда Нина бесповоротно осознала: всё кончено.

Марта привела её в операционную, посреди которой их уже дожидался продезинфицированный хирургический стол с приваренными стальными «браслетами» для рук и ног. Но даже увидев приготовленные для операции устрашающие инструменты, Нина ничего не почувствовала.

Ею овладело смирение. Смирение перед лицом неизбежного конца. Она уже не тешила себя надеждой, что Марта пощадит её и отпустит или хотя бы отсрочит пугающую развязку. Она не надеялась и сбежать. На протяжении всего пути от поворота коридора до операционной, её разум как будто дремал: Нина погрузилась в ступор, перестав замечать что бы то ни было вокруг.

И даже сейчас, при виде хирургической пилы, сверла и подготовленного набора скальпелей, она не ощутила ни страха, ни отчаяния. Она вообще ничего не ощутила. Функции её организма, испытав чудовищную перегрузку, отключились. Марта толкнула Нину в спину, и та пошла вперёд чисто машинально, словно заводная игрушка.

Ворча что-то себе под нос, Марта перерезала шнур, стягивающий запястья Нины, потом уложила пленницу на операционный стол и закрепила её руки и ноги в браслетах. Потом она взяла с полки пузатую бутыль с антисептиком, намочила салфетку и принялась тщательно обрабатывать Нине голову.

Когда она взяла Нину за подбородок и повернула её голову вбок, чтобы обработать висок, то услышала тихий, едва уловимый хрип:

– Пожалуйста… Не надо… Прошу вас…

Из глаз Нины текли слёзы. Но на Марту они явно не произвели никакого впечатления. Только закончив процедуру, надзирательница буркнула:

– Скоро увидимся, подруга. Но ты меня уже не узнаешь.

После этого она исчезла, оставив за собой приоткрытую дверь.

– Кто-нибудь… Кто-нибудь… – продолжала хрипеть Нина, её руки и ноги беспомощно шевелились в браслетах. Нина с трудом удерживалась от того, чтобы не провалиться в беспамятство. – Пожалуйста…

Неумолимо тикали настенные часы, но этот равнодушный звук был единственным ответом на мольбы девушки. Тогда Нина попыталась вспомнить хоть одну строчку молитвы, которой давным-давно учила её тётя Лея. Но она не смогла выудить из своей памяти ничего, кроме отдельных слов, никак между собой не связанных. И даже смысл этих немногих слов ускользал от неё.

Она знала – это конец.

Минута утекала за минутой, и вот уже из коридора послышались шаги.

– Нет, с этой сам. Займись номером двенадцать: померь температуру, прослушай лёгкие. Если ей не лучше, дай ещё дозу антибиотика. Когда закончу, вымоешь операционную. Ах, да, и дизель залей.

Снова голос того мужчины, Нина уже слышала его в коридоре. Надзирательница назвала его «хозяином».

А потом появился и он сам. Повернув голову и корпус настолько, насколько позволяли зажатые в браслетах руки, Нина вгляделась в своего палача.

Немолодой мужчина среднего роста, лысый, бледный, устало горбящийся, с тёмными мешками под глазами. Он был в застиранном белом халате с поднятым воротником.

Глаза Нины полезли на лоб. Не может быть…

– Что ж, приступим, – хмуро пробормотал дядя Ян, надевая хирургическую маску.

Часть первая. Глава 1

Я – больше моря, но ум

ничтожество мне пророчит,

и в мире я одинок

темнейшим из одиночеств.

Лишь мгла, единая мгла

довлеет хляби и тверди,

земля одна и вода одна

для жизни. Или для смерти.

(Хуан Рамон Хименес,

«Мореплаватель»)

Ян поднёс бутылку ко рту и, запрокинув голову назад, в один присест выпил поллитра яблочного сока, разведённого минеральной водой. Хотя масляному радиатору было не под силу поднять температуру в помещении выше тринадцати градусов, – как-никак, середина января на дворе, – с Яна градом катился пот. Майка промокла насквозь. Ян ожесточённо протёр лицо, лысину и шею полотенцем, желая как можно скорее избавиться от неприятного липкого ощущения. Кажется, даже его носки пропитались потом.

– Перерыв окончен, продолжаем! – сурово объявил Стефан, поднимаясь со скамьи.

Ян с негодованием уставился на великана: он, что же, издевается? Ян только-только отдышался! Вместо ответа Стефан ногой подтолкнул к нему штангу, увешанную дисками суммарно на семьдесят килограммов.

Комната для совещаний на первом этаже заброшенной больницы уже больше месяца служила им миниатюрным тренажёрным залом. По настоянию Стефана Ян купил в магазине спорттоваров несколько гантелей, штангу и набор грузов к ней. С тех пор они проводили здесь в среднем по часу в день.

Ян, недовольно кряхтя, снова улёгся на скамейку. Стефан без особых усилий поднял штангу и встал у изголовья Яна.

– Ты себя жалеешь, – сказал он укоризненно, передав Яну штангу и скептически наблюдая, как тот жмёт её от груди. – Так не пойдёт. У тебя нет прогресса.

– Неправда… прогресс… налицо, – возмутился Ян сквозь стиснутые зубы. На четвёртом повторении гриф штанги застыл, плотно прижатый к его груди, и Ян уже не чувствовал в себе силы поднять его. – Забери… штангу… ну!

– Поднимай.

– Забери её, мать твою! – гриф уже начинал нешуточно давить на рёбра.

– Поднимай!

У Яна ещё ни разу не вышло заставить Стефана изменить своё решение. Изогнув всё тело в одном рвущем жилы усилии, с яростным рёвом, Ян всё же сумел оторвать гриф от груди. Правда, он даже не успел разогнуть руки в локтях до конца, а Стефан уже забрал у него штангу и отнёс её к стене.

– Это курам на смех, – безапелляционно заявил тот и покачал головой. – Полагаю, в моё отсутствие ты с пустым грифом занимаешься.

– Я занимаюсь так, как нужно заниматься, – огрызнулся Ян, едва отдышавшись. – Так, как рекомендуют профессиональные тренеры. Начинаешь с малого и постепенно повышаешь нагрузки.

– Что ж, ты только что озвучил свою главную проблему, и речь не только о физических упражнениях, – насмешливо заметил Стефан, отхлёбывая воду из кружки-термоса. – Что именно ты считаешь «малым» и в чём резон всегда начинать с него? Возможно, рациональнее было бы сперва разобраться, на что ты в принципе способен?

– Я пойму это, когда дойду до своего предела. И тогда нужно будет менять стратегию. Я знаю, о чём говорю, я полжизни в тренажёрный зал ходил. Немного времени…

– Времени?! – взорвался Стефан и с силой ударил кулаком по стене, да так резко, что Ян отпрянул. – Времени?! У тебя нет времени! Да как ты не можешь понять?!

Ян хмуро смотрел в сторону, словно подросток, на которого обрушился внезапный и при этом незаслуженный гнев отца, и теперь он молча пережидает шторм. Стефан, впрочем, не стал продолжать: похоже, осознал, что перегнул палку, вновь не справился с нахлынувшей на него яростью. Великан устало сел на скамью, прикрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул. Пару минут он сидел неподвижно, возвращая себе контроль над собственным разумом. После чего снова заговорил, но куда более сдержанно:

– Хорошо, я перефразирую. Расскажи мне, как ты собираешься делать дело? Можешь ли ты рассчитывать на инструменты, что есть в твоём распоряжении? Твоё тело – слабое, мышцы дряблые, они давно заплыли жиром. У тебя отвратительная координация рук, я наблюдал на операциях. Реакция оставляет желать лучшего. Мне продолжать? – он немного подождал ответа Яна, но его не последовало. – Что и требовалось доказать. И тебе хватает наглости утверждать, что всё в порядке?

– Я не говорил, что всё в порядке, – Ян стал снова растирать лоб и щёки полотенцем, умышленно пряча лицо от сверлящего взгляда партнёра. – Я лишь сказал, что мне нужно ещё немного времени, только и всего. Но вообще я что, был плохим помощником? Мы неплохо справлялись вместе эти два месяца, разве нет?

– Не вижу в этом поводов для гордости,  – Стефан язвительно фыркнул. – Восемьдесят процентов работы было на мне, не так ли? А как насчёт того, чтобы справляться одному? Как я делал, пока ты сюда не заявился.

– Я справлюсь, – не очень уверенно заявил Ян. – И, кстати, ты был не один, у тебя была Марта.

– Я не требовал от Марты того, на что она не способна. Что же касается тебя… – Стефан плеснул немного воды себе на ладонь и потёр себе заднюю часть шеи. – Довольно пустых слов. Докажи мне делом, что я ошибаюсь, – Стефан встал во весь рост и раскинул руки в стороны. – Итак, вот он я. Я – Дитя Иаира. Уложи меня и сделай инъекцию анестетика.

– Перестань, – поморщился Ян. – Это не смешно.

– Никто и не шутит. Проведём эксперимент. Ну, чего застыл? Действуй!

Ян скептически оглядел двухметрового гиганта, который ещё и демонстративно повернулся к нему спиной, и только покачал головой. Сделал ещё пару глотков яблочного сока.

– Я даже пробовать не стану. Против тебя у меня нет шансов.

– Вот, вот! Это именно то, что я и имел в виду, – с горечью вздохнул Стефан. – Ты даже не попытался. Мог бы как-нибудь обхитрить меня, отвлечь внимание. Но нет. Ты предпочёл сразу сдаться, – он дал время Яну осознать услышанное, а потом неожиданно добавил: – Разве таким супергероем мечтал ты стать в детстве? Таким тебя хотела видеть дочь?

Ян скрипнул зубами. Вот и открывай людям душу после такого! Когда, сидя на кухне внизу за чашкой крепкого чая, он делился со Стефаном дорогими ему воспоминаниями, он и помыслить не мог, что тот использует их против него.

– Ты прав, не таким, – ответил он, старательно изображая непрошибаемое самообладание. – Я мечтал спасать людей. Вместо этого мне приходится похищать их и шинковать им мозги. Обрекая, к тому же, их близких на невыносимые страдания.

Ян рассчитывал, что его слова заденут Стефана за живое, но тот удостоил его лишь презрительной ухмылкой. Великан взял из ящика пару здоровенных дисков по двадцать килограммов и стал откручивать с грифа штанги фиксаторы, чтобы добавить веса, уже для себя.

– Тебя никогда не интересовало, зачем в этой больнице подземные этажи? – спросил он, не отвлекаясь от своего занятия. – В пятидесятые годы в восточном крыле здания практиковали лоботомию. В основном трансорбитальную и лейкотомию, но применяли и более экзотические подходы. Например, сверлили решетчатую кость, чтобы через носовую полость подвести электроды к лобной доле головного мозга, после чего через них пропускали ток. Разумеется, результаты столь варварских процедур чаще всего разочаровывали, поэтому прооперированных отправляли под землю, подальше от Божьего и человеческих взглядов. Все эти этажи под нами – одна большая братская могила.

– Но, если взглянуть на голые факты, – Ян чувствовал себя очень неуютно, – разве мы не делаем примерно то же самое?

– Несомненно. Но есть одна загвоздка. Ещё совсем недавно всё это было легальной и даже социально одобряемой практикой: необратимо калечить ни в чём не повинных людей, большей частью страдающих лёгкой формой депрессии. Заставляет задуматься об относительности добродетели и греха, не правда ли?

Закончив со штангой и ещё раз проверив фиксаторы, Стефан лёг на скамью.

– Я бы не хотел думать, Ян, что я в тебе ошибся. Я всё ещё надеюсь, что ты не из тех, кто сдаётся при первых же трудностях. А теперь помоги мне, – он кивком указал в сторону штанги.

Когда они уже переодевались после тренировки, Стефан был непривычно молчалив. Натянув рубашку, он ненадолго задумался, потом достал из кармана брюк упаковку клозапина и закинул в рот две таблетки.

– Разве ты сегодня не принимал уже? – спросил Ян, с беспокойством глядя на великана. – Я думал, один грамм – это предел. Ты сам так говорил.

– Придётся снова увеличить дозу, – не оборачиваясь, сказал Стефан. Он приложил ладонь к груди, будто проверяя, проскочили ли таблетки через пищевод. – Эффект уже недостаточен.

– Опять галлюцинации? Что на этот раз?

– Не имеет значения.

Ян продолжал смотреть на партнёра с нарастающей тревогой. Для него не было секретом, что Тихий Мир всё больше вгрызается в разум Стефана, вызывая к жизни кошмарные видения, и защититься от них с каждой неделей было всё труднее. Если Яну хватало одной-двух таблеток антипсихотика в день, то у Стефана теперь уходило чуть ли не по половине блистера. Стефан никогда Яну не жаловался, считая это проявлением слабости, но Ян не мог не понимать, что состояние Стефана постепенно ухудшается.

– Возможно, тебе стоит взять перерыв? Небольшой отпуск? Мне кажется, такая работа лишь усугубляет…

– Нет! – отрезал Стефан с болезненным раздражением. – Всё с точностью до наоборот! Мы должны ускориться. Только так есть шанс успеть, закончить дело.

Укладывая в сумку спортивные штаны, полотенце и бутылку с остатками сока, Ян подбирал слова, чтобы ещё раз попытаться воззвать к здравому смыслу Стефана, когда его партнёр неожиданно буркнул:

– Если бы я был уверен, что при негативном исходе могу на тебя положиться, было бы проще. Но увы.

– Я стараюсь, – примирительно возразил Ян, хоть ему и весьма неприятно было это слышать. – Просто… просто мне это даётся не так легко, как тебе. Во всех смыслах.

– Постой-ка. Это ты сейчас пытаешься вызвать во мне сочувствие, Ян? – Стефан рассмеялся, но Яну от этого смеха стало не по себе. – Или, может, намекаешь, что мне не понять твоих моральных терзаний? Хорошо, допустим. А позволь спросить, многим ли ты пожертвовал ради того, чтобы быть здесь и делать дело? Добровольно, имею в виду. Возможно, ты, как и я, сознательно оборвал все социальные связи? Бросил любимую работу? Отказался от безупречной репутации, которую строил десятки лет? Оставил большой уютный дом, чтобы спать в холодном подвале больницы вместе с крысами и пауками?

– Я и так потерял всё, что мне было дорого. После Афганистана, – мрачно заметил Ян. – А когда у тебя ПТСР…

– ПТСР? Уверен? – Стефан приблизил своё лицо к Яну вплотную. – А я вот вижу огромную, просто вселенскую жалость к себе, которой ты буквально упиваешься.

И прежде чем Ян нашёл, чем возразить, Стефан продолжил, понизив голос почти до свистящего шёпота:

– Ян, ты ведь так и не осознал, куда попал. Мы одни. Весь мир против нас. Нас ненавидят. Мы делаем работу, из-за которой другие люди хотят нашей мучительной смерти. Твоим супергероям из комиксов такое, наверное, и не снилось, верно? А наши враги… о, они хитры. Они опасны. А это значит, ты должен быть вдвое хитрее и опаснее их. Их всех. А самое главное: ты должен быть уверен, что справишься, уверен, что тебе хватит и физических сил, и воли, что ты не дрогнешь в решающий момент. Если там, – Стефан постучал пальцем по груди Яна, – не будет абсолютной уверенности, стопроцентного самообладания, тебя уложат в нокаут в первом же раунде. Поэтому всё, что отвлекает и ослабляет тебя, надо уже сейчас вырезать из себя и сжечь, – Стефан помолчал. – И ты знаешь, что я имею в виду.

Да, Ян знал, что Стефан имеет в виду. Но знать что-то и принимать это сердцем – далеко не одно и то же. И его внутреннее смятение наверняка не укрылось от цепкого взгляда партнёра.

– Шарлотта, Лея, твой нерождённый ребёнок, родственники жены, старший брат, племянница, – почти скороговоркой перечислил Стефан. – Они должны умереть для тебя, а ты – умереть для них. Я знаю, ты о них думаешь. Пытаешься говорить со мной о них. Так вот, запомни: они больше не существуют. Ты один. Один!

И, буквально выплюнув последнее слово, Стефан ушёл из раздевалки, хлопнув за собой дверью.

Ян надел куртку, перекинул ремень сумки через плечо и уже собирался последовать за Стефаном, но уже в следующую секунду он раздражённо отбросил сумку в угол. Дождавшись, когда стихнут шаги великана, Ян лёг на скамейку, обхватив руками туловище.

Из его головы не выходили последние слова Стефана. Готов ли он отказаться от всего, что ещё привязывает его к жизни и похоронить себя здесь, в заброшенной больнице? Нет, Ян не хотел этого. И парадоксальность ситуации состояла в том, что, если прежде он мечтал, чтобы его все оставили в покое, то теперь, когда в его жизни появились цель и смысл, его тянуло хоть чем-то заполнить пустоту внутри.

И тут же, один за другим, перед его внутренним взором начали возникать смутные образы.

Стефан был ему партнёром и наставником, но друзьями они не стали: суровый хирург упорно пресекал любые попытки построить с ним сколько-нибудь близкие отношения. Эмиль Штайнхарт за два месяца так и не объявился, чему Ян был скорее рад. Шарлотта…

Шарлотты больше нет. И думать о ней нельзя. Нельзя! Если эта боль вернётся, он не выдержит. Ян встряхнул головой, и один из подёрнутых дымкой образов растаял в небытии.

Лею Ян за всё время видел только раз, незадолго до Рождества: это было в полицейском участке, куда их вызвали по распоряжению детектива Заллы. Инспектор уточнил, не вспомнили ли Ян и Лея каких-либо ещё важных деталей касательно поведения Шарлотты перед исчезновением, сочувственно расспросил об их душевном состоянии, рассказал пару незамысловатых историй и даже угостил кофе. И только в самом конце встречи он обмолвился, что, несмотря на все возможности полиции, шансы разыскать Шарлотту ему видятся, увы, минимальными.

Всё время, пока шла беседа Заллы и Яна, Лея хранила молчание и только теребила в руках маленькое деревянное распятие. При этом её губы беспрестанно шевелились, словно женщина разговаривала сама с собой. Последние слова Заллы Лея восприняла с поразившим Яна смирением, вежливо поблагодарила инспектора за труды и ушла. С Яном она так и не обменялась ни единым словом.

Такое поведение бывшей жены не на шутку Яна обеспокоило. Что с ней, чёрт побери, происходит? Он звонил несколько раз Патрику и Джулии домой, но каждый раз получал от них один и тот же ответ: Лея не хочет ни с кем говорить. В итоге терпение Яна лопнуло, он доехал на автобусе до загородного дома Патрика и нажал на кнопку звонка.

Патрик не пустил Яна дальше порога, впрочем, на его вопросы он всё же ответил. Лея уже несколько недель почти ни с кем не общается, даже с братом, ни разу не вышла из дома – если не считать визита в полицейский участок и исповеди в Церкви Благовещения – и вообще целыми днями безвылазно сидит в своей комнате. После этого, сославшись на неотложные дела, Патрик пожелал Яну хорошего дня и запер дверь изнутри на два замка.

Ну а что касается Фабиана…

Сунув руку в карман куртки, Ян нащупал там письмо, которое забрал накануне из дома. Письмо от Фабиана. Надорвав конверт, Ян вынул аккуратно сложенный листочек и принялся читать.

Старший брат писал о своём глубоком сочувствии Яну: мол, он буквально только что узнал об исчезновении Шарлотты и просто места себе не находит. Почему Ян не сообщил ему об этом лично, сразу, как всё произошло? Возможно, Фабиан смог бы как-то помочь, у него есть связи в полиции. После этого Фабиан снова написал, что сердцем он с Яном – в конце концов, он сам потерял старшего сына, да и страшно представить, что бы он чувствовал, если бы пропала Нина!

У Яна чуть потеплело на душе. Ему показалось, что Фабиан пишет вполне искренне. Но уже в следующий момент он обратил внимание, что почерк, которым было написано письмо, был каким-то уж больно красивым и ровным для Фабиана. Старший брат, как помнил Ян, пишет очень коряво. Да и некоторые формулировки непривычно витиеватые.

Но даже не это заставило Яна в ярости скомкать письмо и швырнуть его под скамейку. Дочитав до конца, он понял, что именно сподвигло брата написать ему.

В конце письма был постскриптум: если вдруг к Яну заявятся газетчики, – а их наверняка подошлют конкуренты Фабиана по борьбе за кресло мэра, – Фабиан настаивает, чтобы Ян отказывался от любых интервью и, крайне желательно, не упоминал нераскрытую пропажу дочери.

Пожалуй, совет Стефана не так уж глуп, и некоторые социальные связи и правда стоит разорвать.

Как Ян и предполагал, Стефан ждал его на кухне. Погружённый в мрачные думы, Стефан не притронулся ни к чаю, ни к бутербродам с докторской колбасой, которые сделала для него Марта. Увидев Яна, он постарался сделать вид, что всё в порядке, но у него не особо получилось.

– Есть для тебя задания, на завтра, – сказал Стефан, хлопнув ладонью по столешнице. – Продукты Марта закупит, с тебя питьевая вода. Дизель для генератора скоро закончится, займись. И надо заменить обогреватели, которые в операционной. Я с утра посмотрю по препаратам, возможно, стоит что-то докупить. Точно кончаются антибиотики, а у номера три и номера восемь лихорадка. Я отселил их от остальных, вечером посмотрю внимательнее.

– Совсем плохо? – спросил Ян, садясь напротив Стефана.

Стефан нахмурился, не понимая, что Ян имеет в виду. А когда наконец понял, то неприязненно сощурился:

– Повторяю ещё раз: не хочу это обсуждать.

– Во время последней операции я заметил, что у тебя дрожали руки.

– Я не хочу это обсуждать! – рявкнул Стефан. Он не выносил, когда его уличали в слабости, пусть даже невольной.

– Если я могу как-то помочь, скажи, – попросил Ян.

– Помочь! – с мрачной усмешкой ответил Стефан. – О да, ты можешь помочь! Докажи, что способен. Что справишься один. Когда… – он не закончил фразу и привстал с табурета. – А хочешь маленький секрет? Этот голос, который у меня в голове, он мне постоянно нашёптывает. И знаешь, что он говорит? Что ты трус, слабак и неудачник. Что ты всё испортишь. Что я должен как можно скорее от тебя избавиться, чтобы успеть найти замену.

Ян не придумал, как на это отреагировать, поэтому просто промолчал. За два месяца он десять или двенадцать раз вместе со Стефаном выслеживал в городе в песках, Енохе, Детей Иаира. Трижды они похищали своих жертв: первый раз в Парке Свирельщиков, второй раз – на окраине городских трущоб и последний раз – из роскошной квартиры прямо в центре Сигора. Они провели три операции. И за всё это время Ян ни разу партнёра не подвёл. Ни разу!

У Яна язык чесался возразить Стефану, но он не сомневался, что его аргументы, как обычно, разобьются о глухую стену. К тому же, Стефан уже думал о чём-то своём.

– Ты ведь тоже иногда его слышишь, верно? Тихий Мир? – вдруг горько спросил великан, сжимая собственные виски. Он сел обратно на табурет и весь как будто обмяк. – А теперь представь, что таблетки не помогают, что с каждым днём он всё громче и громче. Этот голос как растущая опухоль, вытесняет мой собственный мозг. Бедная моя Эдит, она ведь говорила мне почти то же самое, а я только делал вид, что слушаю!

По лицу Стефана Ян решил, что тот не ожидает его ответа. Ему хотелось просто выговориться, и он это сделал.

Ян вылил остывший чай Стефана в стоящее в углу ведро, потом вскипятил чайник, налил кипятку себе и Стефану и бросил в чашки чайные пакетики. Затем он достал из нижнего ящика кухонного шкафа и выставил на стол круглое фарфоровое блюдо с вафлями, сушками и любимым овсяным печеньем Марты. Всё это время Стефан молча смотрел в одну точку, опёршись локтями о стол.

– А можно спросить? Ты ни разу не жалел, что всё это затеял? – нарушил молчание Ян, когда тишина стала уж совсем невыносимой.

– Случалось. Но только поначалу, – Стефан неохотно пододвинул к себе чашку чая, потом взял подсохшее печенье и стал мерно постукивать им по поверхности стола. – И тогда я себя спрашивал: а что бы сказала малышка Эдит? А она бы сказала: продолжай, Стефан. Ты у меня сильный, ты как скала. Ты всё выдержишь. Каждый из этих уродов, запертых в куске плоти, – это несколько спасённых жизней.

– Но даже если мы их всех переловим, всех до единого, рано или поздно они всё равно умрут. Тела, я имею в виду. Они не вечны. Дети Иаира освободятся и примутся за старое!

Стефан подцепил чайный пакетик, с которого в чашку устремилась тёмная струйка, после чего швырнул его в помойное ведро:

– Конечно. Поэтому нам и требуется окончательное решение этого вопроса. А в целом, если выбирать между тем, сдаться сейчас или потом… всю свою жизнь я предпочитал второе.

Глава 2

– Лови! Лови! – закричала Нина, наблюдая, как громадный кусок брусничного джема сползает с ломтя пирога в руках Леонарда.

Леонард чересчур поздно сообразил, что происходит: он дёрнулся, и тем самым сделал катастрофу неотвратимой. На новеньких бежевых брюках появилось жирное пятно размером с мандарин, а закончилось драматическое падение джема на вычищенном с утра ковролине репетиционной комнаты.

– Ох, чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! – в отчаянии прошептал Леонард. Убрав недоеденный кусок пирога обратно в картонную коробку, он всплеснул измазанными джемом руками. – Ну всё, приехали. Уборщица мне голову открутит, она меня и так не любит. А потом ещё от Греты влетит. И брюки… Это ж бабулин подарок.

– Эй, спокойно, – нарочито сердито сказала Нина. – Сейчас всё исправим, – она полезла в сумку за влажными салфетками. – На, сперва вытри руки, – сама она опустилась на корточки и стала остервенело тереть салфеткой пятно на ковролине. Леонард послушно взял из упаковки пару салфеток и стал оттирать пальцы.

Убедившись, что её усилия ни к чему не приводят, пятно только увеличилось в размерах и ещё глубже въелось в ковролин, Нина задумчиво посмотрела на Леонарда и вдруг рассмеялась.

– Что? – расстроенно спросил Леонард. – Не вижу ничего смешного.

– Конечно, не видишь. Оно, это смешное, у тебя на лице!

Нина взяла ещё одну салфетку и аккуратно вытерла ему розовые разводы на щеках. Эти разводы сделали Леонарда удивительно похожим на недовольного карапуза, объевшегося вареньем.

– Я и сам мог, – застенчиво ответил Леонард. Ему явно очень нравилось, когда Нина проявляла о нём заботу, но он всеми силами это скрывал.  – Ладно, дам уборщице остатки пирога, может, не будет сильно ругаться. А с брюками что делать?

– Снимай, – пожала плечами Нина.

– Хм… Вот прямо так, сразу? А как же свечи, романтическая музыка? –  сострил Леонард, но Нина только укоризненно погрозила ему пальцем.

– Разбежался. Переодевайся в спортивные, эти я сама дома постираю, а бабушке ничего не говори.

– Спасибо. Ты настоящий друг!

Придерживая рукой перепачканную штанину, хоть в этом и не было никакого смысла, Леонард заковылял в угол репетиционной, за ширму. Пока он переодевался, Нина украдкой приоткрыла коробку и сунула в рот пару засахаренных ягод.

– Кстати, пирог отличный, спасибо, что угостил. Надо будет попросить у твоей бабушки рецепт, – крикнула она, облизнув пальцы.

– Ты же почти ничего не съела, – голова Леонарда показалась из-за ширмы и тут же снова исчезла.

– Ну так не один ты следишь за фигурой, – съязвила Нина.

– Нина…

– Что?

– Я пакет со спортивными штанами оставил в гардеробе, –  Леонард снова высунулся из-за ширмы и сделал максимально жалостливое выражение лица. – А я же не могу по театру ходить с таким… Ты не будешь так добра, ну, это…

Ничего не ответив и лишь тяжело и многозначительно вздохнув, Нина вышла из репетиционной и направилась к лестнице. В другой ситуации она бы не позволила партнёру так собой помыкать, но спорить уже некогда, у них кончалось забронированное в репетиционной время. Им ещё надо пройти самый конец сцены, а потом сюда нагрянут Йозеф и Мелани, им тоже надо репетировать.

До большого показа подготовленных сцен постановщику осталось всего три дня.

Всю последнюю неделю Нина буквально места себе не находила от волнения. Она догадывалась, что и Леонард тоже переживает, хоть и всеми силами скрывает это. Но Леонард рисковал куда меньше: если Парсли останется ими недоволен, Леонарда просто вернут в детские спектакли, а вот Нину… Нину попросту уволят и будут срочно искать замену.

Чтобы быть более уверенной в успехе, Нина упросила Леонарда репетировать с ней каждый день, причём даже те сцены, в которых сам Леонард не участвовал. Леонард без раздумий согласился, за что Нина была ему чрезвычайно признательна.

К сожалению, Леонард оказался едва ли не единственным актёром труппы, который относился к Нине по-дружески. С другими артистами отношения у Нины с самого начала складывались не лучшим образом. Нет, открытой враждебности к ней никто не проявлял – за одним исключением – но в общении с Ниной практически все демонстрировали вежливую холодность, а порой даже лёгкое высокомерие. Как позднее по секрету объяснил Леонард, между актёрами прошёл слух, что «богатенький папочка» Нины заплатил за то, чтобы дочь взяли в труппу, причём сразу в премьерный спектакль. И хотя никаких доказательств тому предъявлено не было, многие поверили.

Вскоре Нина догадалась, что источником того слуха была Мелани, ведущая актриса театра. Она давно уже не скрывала своей неприязни к Нине. Мелани привыкла, что молоденькие актрисы почитают её как богиню и буквально смотрят ей в рот, но Нина ничем не показала, что считает Мелани особенной. Кроме того, как заподозрила Нина, Мелани возмущал нескрываемый интерес к Нине Йозефа. В результате Мелани щедро распространяла про Нину порочащие сплетни, а при встречах не стеснялась Нину открыто задирать. И хотя Леонард советовал не придавать колкостям Мелани большого значения, Нину всё это очень расстраивало.

С приближением дня показа Нина в целом всё больше времени проводила в театре и всё меньше – дома. В паузах между собственными репетициями она либо сидела на чужих, либо по десятому разу повторяла текст в гримёрке. Но причиной тому были не только переживания из-за показа – Нине в эти последние недели стало в квартире очень неуютно. И дело тут было в Ирене.

Если раньше эксцентричная соседка хотя бы изредка показывала Нине своё расположение, то теперь она как будто всеми силами избегала Нину, старалась не пересекаться с ней на кухне, отказывалась вместе пить ягодный чай, не звала курить на балконе, а на любые вопросы Ирена теперь отвечала односложно и норовила тут же сбежать к себе в комнату. У Нины возникло странное ощущение, что то ли она в чём-то серьёзно перед Иреной провинилась, то ли Ирена перед ней.

С другой стороны, самой Ирене вроде бы немного полегчало. Она и слышать не желала о химиотерапии, но Агнес каким-то чудом удалось уговорить её пройти полное обследование и пропить назначенный врачом курс лекарств. Эти самые лекарства Агнес сама купила в аптеке и торжественно вручила Ирене. По ощущениям Нины Ирена стала кашлять реже и не так надрывно. Да и окровавленных платков в помойном ведре Нина тоже больше не находила. Правда, как только её состояние улучшилось, Ирена тут же снова начала где-то пропадать по ночам.

При этом за последние два месяца Нина отдалилась и от Агнес. Она так и не нашла в себе сил рассказать Агнес о произошедшем в парке между ней и Йозефом. Из-за этого она дважды отказалась от встреч с подругой в баре, а потом Агнес и сама перестала её приглашать, и их общение свелось к редким полуформальным созвонам. Йозеф же, хоть и перестал приходить на репетиции Нины, своих планов, очевидно, не изменил: он предпринял пару попыток подкараулить Нину возле выхода из театра, а когда она грубо поставила его на место, он уже на следующее утро оставил для неё в репетиционной букетик лилий с запиской весьма скабрезного содержания.

Тогда Нина пообещала сама себе, что покажет записку Агнес.

Но и это обещание она так и не выполнила. Когда в тот вечер она раньше обычного вернулась домой, то застала Агнес в их с Иреной квартире. Агнес и Ирена о чём-то секретничали на кухне. Чтобы не смущать соседку, Нина сослалась на головную боль и скрылась в своей спальне, оставив дверь приоткрытой. Агнес говорила довольно громко, и с её слов Нина поняла, что Агнес и Йозеф помирились, снова ходят по вечерам на разные интересные мероприятия и даже вместе украшают детскую. Агнес определённо была счастлива.

Нина нервно мяла записку в руках, не зная, на что решиться: или дождаться, когда Агнес и Ирена распрощаются, догнать Агнес у лифта и показать ей записку – что наверняка разобьёт беременной подруге сердце – или продолжать делать вид, что ничего не происходит.

Вдруг у Йозефа это просто временное «помрачение», и с рождением ребёнка у них всё образуется? Имеет ли она право лишать Агнес даже шанса на семейное счастье? К тому же, что ей сказать, если Агнес спросит, почему Нина до сих пор молчала? И ещё, не захочет ли Йозеф отомстить Нине, если Агнес всё узнает? У него, звезды Театра Откровения, есть тысяча способов испортить ей жизнь. В конце концов, он может просто уговорить Парсли уволить её. А кроме Леонарда за неё некому вступиться.

В тот вечер Нина, ворочаясь в кровати, проклинала себя за малодушие и трусость, раз за разом порывалась выйти в коридор, но в конце концов Агнес ушла, а записка так и осталась в сумочке Нины.

Когда Нина вернулась в репетиционную и протянула Леонарду пакет с его спортивной формой, он замешкался, а потом робко протянул, не глядя ей в глаза:

– Да, отлично, спасибо! Только… Ну… Постарайся их сегодня вечером отстирать, ладно? – он почесал затылок и пошёл за ширму переодеваться. – Я что-нибудь придумаю, что сказать бабуле сегодня, но чем скорее она опять увидит меня в новых брюках, тем лучше.

– Ты не говорил, что твоя бабушка такая строгая, – хмыкнула Нина, доставая текст роли.

– Нет, она не строгая, наоборот! Она жутко ранимая, прямо как… не знаю, с чем сравнить. Её очень легко расстроить, и она потом неделями переживает, – он вышел из-за ширмы, критически рассматривая свои спортивные штаны. – Кстати, может, хочешь с ней познакомиться?

Нина удивлённо подняла глаза от сценария:

– Ну… почему бы и нет.

– Отлично, договорились, – искренне обрадовался Леонард. – А потом ты познакомишь меня со своей мамой! Ну, чтобы было честно.

– Я не думаю, что у меня получится, – хмуро ответила Нина.

– А, ясно. Тогда не надо, – расстроился Леонард. Немного помедлив, он сам полез в сумку за текстом.

– Нет-нет, дело не в тебе, – опомнившись, добавила Нина. – Моя мама умерла. Почти одиннадцать лет назад. У неё был рак.

– О, вот как, – смутился Леонард. – Мне очень жаль.

Нина попыталась сосредоточиться на роли, но всё без толку, настрой уже не тот. В конце концов она смирилась с тем, что финал сцены они сегодня не пройдут. Ну и чёрт с ним. Заметив, что Нина убирает листочки обратно в сумку, Леонард понял всё без слов и последовал её примеру.

– Ты её хорошо помнишь? Маму? – спросил он.

– Ага, – вздохнула Нина. Она подошла к окну, отодвинула занавеску и стала следить за кружащимися в воздухе одинокими снежинками. – Мы были очень близки. И она всегда меня во всём поддерживала. Вообще это так странно, – она стала водить пальцем по запотевшему стеклу, выводя причудливый узор, – когда ты ребёнок, кажется, что близкие с тобой навсегда. Что ничего никогда не изменится. А потом – раз!… мама умирает. Такая молодая. Она же могла ещё жить столько лет, мы могли столько с ней вместе сделать. Она так и не узнала, что я теперь в труппе Театра Откровения. А ведь она об этом мечтала…

Едва закончив фразу, Нина вдруг вспомнила свой последний разговор с отцом в его доме. Фабиан предложил ей деньги, если она немедленно уйдёт из Театра Откровения. Её кулаки самопроизвольно сжались. Что бы сказала Регина, услышав этот разговор?

И сразу же из недр её памяти появилась другая сцена, та, воспоминание о которой она все эти дни что было сил гнала от себя. Мама, в синем платье, лежит в гробу… Её лицо перекошено от ужаса… бескровные губы шевелятся… Мама умоляет мужа, отца Нины, не убивать её… Пощадить ради дочери…

Нина почувствовала, будто все её внутренности сворачиваются в тугой узел, а к горлу подступает тошнота.

Нет, такого не было, просто быть не могло, это был сон, она уснула за кухонным столом и от усталости сама того не заметила! И если даже допустить, что… что в этом есть крупица правды… о таких вещах лучше не думать. Лучше забыть. И они исчезнут без следа. Просто не надо о таком думать.

Это сон… наваждение… не более того.

– Мне жаль, что она так рано умерла, – Леонард бережно положил руку ей на плечо, и жуткая картина перед её глазами мгновенно рассыпалась, – это ужасно, когда люди уходят в самом расцвете сил. У меня были друзья, которые умерли… ну… слишком молодыми. А смерть, она… – он чуть помедлил. – Она слишком часто приходит незваной.

Нина кивнула. Она ещё какое-то время всматривалась в нарисованные ей на стекле узоры, а потом одним движением ладони стёрла их.

– Ладно, продолжим завтра, – сказала она и надела сумку на плечо.

– Если ты так хочешь, – согласился Леонард. – Но только имей в виду: мы эту сцену гоняем уже восьмой день, а слишком много повторений – тоже плохо, ты начинаешь играть механически, как по нотам. Парсли это не понравится. Вспомни свои пробы.

– Леонард, пожалуйста! – Нина умоляюще сложила руки. – Я должна быть уверена на все сто процентов, что, когда режиссёр будет сидеть в зале…

– Так мы отлично всё сделаем, не переживай.

Нина недоверчиво покачала головой. Тогда Леонард обезоруживающе улыбнулся и показал ей большой палец. В ответ она всучила ему коробку с пирогом, а сама подхватила пакет с его брюками.

– Эй! – Леонард схватил её за руку. – Я понимаю, серьёзно, я тоже побаиваюсь Парсли, но не сожрёт же он тебя. Если ему что-то не понравится, он скажет, что и как исправить.

– Не надо меня успокаивать, думаешь, я не слышала этих историй, как Парсли доводил актёров до слёз?

– Ну, было пару раз, не спорю. Но его учитель, Густаво Сальваторе, основатель театра, он был гораздо страшнее. Вся труппа его боялась до чёртиков. Когда впервые ставили «Иеговой и геенной», он несколько раз стульями в актёров швырялся, представляешь? Выходишь ты из-за кулис на секунду позже, чем велено, и тут…

– Ты так говоришь, как будто там присутствовал, – удивилась Нина. – Этому спектаклю больше тридцати лет!

– Мне рассказывали, – замялся Леонард. – Ну так вот, а когда Парсли восстанавливал «Иегову», когда ставил свой знаменитый «Вторым на небесах» или те же мифы йоруба, он ругался частенько, проклинал, но при этом не то что стул, даже шариковую ручку в ближнего своего не кинул. Добрейшей души человек!

Нина некоторое время ещё смотрела на Леонарда как на круглого идиота, но в конце концов не выдержала и расхохоталась. Он как никто другой умел заставить её улыбнуться! И теперь, когда рядом уже не было Агнес, чтобы поддержать её в минуту слабости или сомнений, Нина была ему за это более чем благодарна.

– Выше голову, – подбодрил её Леонард напоследок. – Вот увидишь, именно мы с тобой станем новыми звёздами «Услышь меня, Астарта!». Переплюнем Йозефа и Мелани!

– Обещаешь? – улыбнулась Нина.

– Без дураков! – Леонард положил руку на сердце. – А теперь слушай мой план: мы спускаемся вниз, говорим уборщице про испорченный ковролин, задабриваем её пирогом, а потом ты идёшь со мной, у нас сегодня финал в бильярдном клубе. Не прощу, если откажешься за меня болеть!

– Вот оно что! – шутливо возмутилась Нина. – А я-то думала, чего он на репетицию новенькие брюки нацепил. И как теперь, будешь играть финал в спортивных?

– Тем более – мне будет нужна твоя поддержка, – притворно строго парировал Леонард.

На него было просто невозможно злиться. Нина погасила свет в репетиционной, закрыла за собой дверь и тем же притворно строгим тоном буркнула:

– Ладно.

Глава 3

Закинув в рот таблетку клозапина и запив её клюквенным морсом, Ян убрал упаковку обратно в карман и сладко потянулся. Суставы приятно хрустнули. Потом он подошёл к заляпанному гелем для бритья зеркалу в ванной комнате, стащил майку и стал пристально изучать собственные грудь и живот. Его тело, разумеется, ещё не скоро станет таким же подтянутым и выносливым, как пять лет назад, последствия длительного злоупотребления алкоголем и бесконечных часов на диване так просто не рассосутся, но кое-какие изменения в положительную сторону уже заметны. Физические упражнения и суровая диета, на которую Яна насильно посадил Стефан, начали давать первые плоды.

Впрочем, Яну и не нужно было зеркало, чтобы в этом удостовериться: его руки стали трястись заметно меньше, а головные боли ушли практически полностью. Ян даже не помнил, когда последний раз принимал обезболивающее. С другой стороны, взамен болей Ян получил постоянную сонливость: его сны больше не приносили отдохновения. Почти каждую ночь он в компании Стефана или в одиночестве бродил по будто застрявшему во времени Еноху или, погрузив ноги в горячий песок загадочной пустыни, вглядывался в зыбкий горизонт в напрасной надежде увидеть море, чей шум стоит в его ушах, – а к рассвету просыпался совершенно разбитым. Антипсихотик спасал его от наваждений во время бодрствования, но во сне Ян оказывался в полной власти Тихого Мира.

Но всё это было не так важно, главное – Ян снова жил. Его жизнь обрела смысл и цель.

Ян открыл холодильник, с кряхтением достал пакет с овощами, баночку сметаны и принялся нарезать себе салат. Там, где раньше красовались стройные ряды пивных банок, а из еды лишь изредка попадалось что-то здоровее пиццы, теперь ждали своего часа бататы, морковь и брокколи, руккола, зелёные яблоки, варёные курица и индейка, обезжиренное молоко и несколько коробок питьевого йогурта. Ян не отказался от пива совсем: раз в неделю он всё ещё забегал в бургерную и брал разрешённые Стефаном пол-литра светлого, но объёмы потребления были несопоставимы.

Не только тело Яна, но и его дом подвергся изменениям. Он провёл генеральную уборку, вынес весь мусор, выбросил давно испорченный ковёр и горшки с умершими растениями, пропылесосил все помещения от чердака до подвала, вымыл окна. Разве что Ян не смог заставить себя прибраться в бывшей детской Шарлотты. Прячущимся там призракам наверняка не понравилось бы непрошеное вторжение.

От прошлой жизни, добровольного заточения в собственном доме, осталась только привычка в свободное время лежать перед телевизором. Другое дело, что самого свободного времени по сути и не осталось: Ян проводил дни напролёт в подвале больницы, помогая Марте в её повседневных делах и осуществляя необходимые закупки. Раньше, как понял Ян, все эти обязанности лежали на Стефане, но теперь тот проводил долгие часы в одиночестве в своей каморке возле операционной, запирая её изнутри. Ян прежде предполагал, что Стефан там медитирует, но впоследствии начал подозревать, что причина совершенно другая: теперь, когда таблетки почти перестали помогать ему, Стефан страшно боялся утратить над собой контроль и причинить вред Яну или Марте.

За окнами уже стемнело. Ян зажёг торшер, отключил верхний свет, после чего накинул на плечи шерстяной плед, растянулся на диване и щёлкнул пультом от телевизора. Пожалуй, у него есть полчаса, чтобы отключить мозг и расслабленно пялиться в экран, а потом надо уже ложиться спать. Стефан велел ему прийти завтра не позже шести утра, чтобы как можно раньше прооперировать очередного пленника.

Экран не зажёгся. Вилки телевизора и телефона лежали возле розеток – Ян вытащил их, чтобы подключить пылесос к сети. Ян с неудовольствием скинул плед, сполз с дивана, воткнул в розетку нужную вилку… и вдруг обратил внимание, что телевизор отбрасывает ещё одну тень, бледную и колыхающуюся. Ян обернулся.

В углу комнаты трепетало светлое пятно.

– А, решил составить мне компанию? – благодушно спросил Ян, вернулся на диван и похлопал по обивке возле себя. Он уже привык, что это пятно непрошеным гостем появляется то у него дома, то на подземных этажах больницы. Возможно, это такой же призрак прошлого, как и те, что прячутся в детской, но конкретно этот призрак Яна совершенно не пугал. – Ну давай, будем вместе смотреть телек. Что предпочитаешь?

Пятно, разумеется, ему не ответило. Но Ян, всмотревшись в него, заметил кое-что любопытное: пятно как будто стало чуть больше и ярче. Да и затухало оно гораздо медленнее, чем раньше.

Ян щёлкнул по кнопке пульта, и вдруг светлое пятно медленно поползло в сторону входной двери. Вытянутый овал мягкого света как лист бумаги через копировальный аппарат просочился в щель между дверью и порогом и пропал из виду.

– Э, ты куда? – удивился Ян. Заинтригованный, он встал с дивана, набросил на плечи куртку и вышел на крыльцо.

Стоило ему вылезти наружу, как в лицо Яну ударил порыв морозного ветра. И не просто ударил в лицо, а ещё и забрался под куртку, в мгновение ока высосав из тела Яна всё тепло. Подхваченные ветром снежинки угодили ему в глаза. Но Ян и без того почти ничего не видел. Если не считать двух-трёх занавешенных окон вдалеке, за которыми угадывались зажжённые лампы, в их микрорайоне, утыканном допотопными одноэтажными домами и покосившимися сараями, царил кромешный мрак. Световое пятно исчезло, словно и не было его никогда. Ян покачал головой и уже хотел запереть входную дверь, когда сквозь шум моря, гудящий где-то на периферии его сознания, до него донёсся едва различимый голос.

А вот это уже что-то новенькое. Вернувшись в прихожую, Ян надел сапоги, сунул руки в рукава куртки, после чего, вооружённый фонариком, вышел на грунтовую аллею. Он поднял голову в поисках луны или месяца, но небо представляло из себя такую же монотонно-чёрную массу, как и всё вокруг. Луч фонарика пробежался по упавшему и уже подгнившему забору участка напротив, скользнул в идущую вдоль аллеи канаву, где громоздился припорошенный снегом мусор, потом на долю секунды высветил пустую собачью будку и сломанный флюгер возле неё – тот самый, что в прежние времена неимоверно раздражал всех соседей пронзительным скрипом, – и, наконец, упёрся в покорёженный остов Фиата, брошенный возле недостроенного банного домика.

Ни одной живой души вокруг. Ян больше не слышал голос, но он готов был поклясться, что он этот самый голос не выдумал, тот правда был! Освещая аллею перед собой, стараясь не свалиться в борозды, оставленные в грунте колёсами грузовиков, Ян быстрым шагом отправился в сторону шоссе.

Но до шоссе он дойти не успел: два безумно ярких белых глаза вспыхнули во тьме, и Ян, хоть и вскинул руку в попытке защитить глаза, мгновенно ослеп.

– Какого дьявола! – заорал он, повернувшись спиной к этому выжигающему всё на своём пути белоснежному свету.

Белые глаза тут же померкли, но полностью не пропали. Ян услышал хлопок автомобильной дверцы, потом его окликнул тонкий женский голос. Поморгав, Ян направил перед собой луч фонаря и увидел серебристый Лендровер с включёнными фарами и дворниками.

А потом Ян разглядел и женщину в толстой бурой шубе, которая неловко ковыляла к нему по промёрзшей грязи.

– Джулия! – ахнул Ян.

Меньше всего он ожидал увидеть тут жену Патрика, да ещё в такое время. И как она его нашла? Ян не был уверен, что Джулия вообще хоть раз была у них с Леей в гостях.

– Ян, Ян, боже мой, я уже думала ехать обратно, – отчаянно затараторила она, насколько позволяло сбившееся дыхание. – Я не знала номер дома, непонятно, что делать, темно, никого нет, не у кого спросить…

В свете фонарика Джулия двигалась будто марионетка, за ниточки которой без всякой логики дёргал младенец. Её всегда аккуратно уложенные волосы растрепались, под глазами растеклась тушь, её лицо раскраснелось от напряжения и дышало жаром, но при этом было искажено неподдельным ужасом. Джулия едва держалась на ногах. И если в первую секунду Ян предположил, что Джулия пьяна, то теперь он не сомневался: произошло что-то чрезвычайное.

Добравшись до него, она споткнулась и едва не упала, но Ян успел подхватить её за талию.

– Ян, это ужасно, ужасно! Надо что-то делать! Патрика нет, он только послезавтра вернётся в Сигор, я не знала кому звонить, куда бежать…

– Эй, не так быстро. Я ничего не понимаю! – перебил её не на шутку встревоженный Ян. – Отдышись и скажи нормально, в чём дело. А вообще, пойдём в дом, холодно…

– Нет! – закричала она, схватив его за рукав. – Времени нет! – и она принялась лихорадочно искать что-то в карманах шубы. – Да где же она…

Сбитому с толку Яну ничего не оставалось, кроме как стоять и ждать.

– Вот, читай! – наконец сказала Джулия, и перед лицом Яна оказался вдвое сложенный тетрадный листочек. – Я с утра чувствовала, что-то не так. Она была такая счастливая, такая… Не надо было мне ехать в офис… Не надо было… – Джулия всхлипнула и прижала ладонь к раскрасневшемуся носу.

Мучимый дурным предчувствием, Ян развернул листочек и направил в него луч фонарика.

Почерк Леи…

«Милый Патрик, милая Джулия!

Возможно, вы уже знаете. Возможно, нет. Но это неважно. Иногда время не имеет значения.

Самое главное: я благодарю вас. За все добрые и искренние слова, что были сказаны. За вашу поддержку. За ваше терпение. Без вас этот кошмар пожрал бы меня давным-давно.

Но также позвольте мне и попросить у вас прощения – за все те невзгоды и печали, которые я причинила вам. И, хотя тяжело мне требовать большего, простите мне ещё одну боль, ту, что вы уже чувствуете или почувствуете скоро. Может, она и сильнее прочих, но она точно последняя. Обещаю.

Я больше так не могу, хорошие мои. Каждый день я как будто всё больше тону в какой-то чёрной тине. С тех пор, как пропала моя девочка, я потеряла последнее, ради чего я ступала по этой бедной земле. Я больше не вижу смысла. Я не вижу никакой надежды. Я устала, родные мои, я устала так, что даже мысль о том, что придёт ещё один рассвет, для меня невыносима. И пусть я знаю, как сильно вы за меня переживаете, вы не можете мне помочь. Никто не может.

Я как вдребезги разбитая ваза, и склеить её не в силах человека. Лишь один Господь может. Он всемогущ.

И пусть Господь не желает, чтобы мы делали это с собой, с Его творением, я тщу себя надеждой, что после всех моих молитв и после всех страданий, что выпали на мою долю, Он поймёт и не оттолкнёт меня. Ибо Он милосерден. Потому с радостью и смирением отдаю себя на Его суд…»

В ушах Яна зазвенело, он покачнулся на внезапно ослабевших ногах. Лея! Нет, нет, только не это!

– Когда?! – он бросился к Джулии и начал её трясти. – Когда ты увидела эту записку?!

– Я ездила в офис за бумагами, потом к адвокату, потом вернулась домой, она была на столе, – снова затараторила Джулия дрожащим голосом. – Где-то час назад. Я… я даже не сразу поняла. Я стала искать Лею, но её не было дома. Не было её сапог, не было пальто… Патрик не брал трубку…

– Почему ты мне не позвонила?! У вас же есть мой номер! Зачем ехать, тем более, не зная адреса?!

– Я звонила, Ян, много раз! Твой телефон не работал!

Ян вспомнил электрические вилки, лежащие возле розеток, и взвыл от бессильной ярости на самого себя.

Нужно срочно подключать полицию.

– Езжай в участок! – крикнул Ян Джулии, которая беспомощно смотрела на него. – Дай полиции описание Леи. Внешность, возраст, одежда, всё, что попросят!

Джулия уже собиралась бежать обратно к машине, когда Ян криком остановил её. Нет, он уже один раз понадеялся на полицию, хватит! Они не помогут. Ян сам найдёт Лею и остановит её. Надо лишь выяснить, куда она поехала, чтобы осуществить задуманное.

Мысль о том, что уже может быть слишком поздно, была слишком чудовищной, и Ян гнал её от себя.

– Ты сказала… – начал Ян и задохнулся от волнения. – Ты сказала, ты утром говорила с Леей, мол, она была счастлива… Вспомни, о чём вы говорили!

– Я… я не помню… она что-то рассказывала, вроде что-то из Священного Писания… точно не помню…

– Вспоминай!! – рявкнул Ян на бедную женщину, гораздо более грубо, чем собирался.

Нижняя челюсть Джулии мелко задрожала, глаза наполнились слезами.

– Прости, прости, я не хотел, – взмолился Ян, сложив руки на груди. Нельзя было так кричать на неё, Джулия и так на грани.

– Да, она… постой, кое-что помню… – пробормотала Джулия слабым голосом. – Там что-то было про мальчика… не запомнила имя, на «Е»… он упал и разбился… Но Господь дал ему ещё шанс… апостол Павел воскресил его…

Ян с силой сжал виски. Лея не просто так рассказала эту историю, она не случайна… Мальчик упал и разбился… Может, Лея решила действовать именно так? Но куда в таком случае она могла поехать? Ян слишком хорошо знал Лею: та наверняка выбрала какое-то значимое для неё место. Что-то, наполненное смыслом, что-то, где живут её воспоминания…

И тогда сознание самого Яна будто вырвалось из тела и подобно птице метнулось через ночную тьму обратно к его дому, просочилось между дверью и порогом, заметалось по гостиной и в конце концов приникло к двум кривым дыркам, высверленным в стене. Здесь прежде висело их семейное фото в рамке. То самое фото, что нынче похоронено в детской вместе с другими воспоминаниями и стерегущими их призраками.

Ян, Лея и маленькая Шарлотта на обзорной площадке, откуда открывается фантастический вид на город. На площадке, под которой глубоко внизу торчат поросшие мхом скалы…

– Северный заповедник, там начинается подъём на обзорную площадку! Ты знаешь дорогу?! – Ян схватил Джулию за плечи.

– Да, но…

– Едем!

Выложенная булыжником тропа теперь плавно поднималась в гору, и идти стало гораздо труднее. Несмотря на это, Ян немного воспрял духом: похоже, он верно помнил направление, и до обзорной площадки уже недалеко. Слава богу, у Яна хватило ума уговорить Джулию не бежать за ним, а дожидаться внизу, в Лендровере: Джулия не смогла бы, как Ян, бежать в гору, да ещё и с хлёстким ветром, бьющим в лицо. А ведь каждая минута на счету. Ещё Яну несказанно повезло, что эти места снегопад обошёл стороной. Далеко бы он ушёл, утопая по колено в снегу?

Единственная подлая мысль никак не выходила у него из головы: а вдруг он ошибся? И Лея поехала в совершенно другое место?

Или… вдруг он опоздал?

Свет фонарика неожиданно моргнул, и Ян с остервенением ударил по нему ладонью. Только этого не хватало, в последний момент оказаться в кромешной темноте! Его била крупная дрожь, он задыхался. К тому же, его правую руку время от времени сводило судорогой: на полпути сюда он поскользнулся на спрятавшемся под снежной плёнкой льду и упал, ударившись правым локтем так сильно, что конечность пронзила острейшая боль, а перед глазами забегали белые точки. Но это его не остановило. Успеть, только бы успеть…

Деревья расступились, и взору Яна открылась теряющаяся на фоне ночного неба крутая железная лестница. Лестница, поднимающаяся к обзорной площадке.

И тогда сердце Яна чуть не выпрыгнуло из груди от безумной радости: на площадке, у самых перил, он различил тёмный силуэт.

Она жива… Жива…

– Лея… – только и смог пробормотать Ян. Он отчаянно хватал ртом морозный воздух, но у него не было даже секунды, чтобы отдышаться. В голове гудело так, что заглушало и завывания ветра, и несмолкающий шум морских волн.

Теперь его и Лею разделяло каких-то четыре пролёта железной лестницы. Ян сам не заметил, как преодолел их.

Он окликнул её, и Лея повернулась к Яну. Она будто совсем не удивилась его появлению, а выражение её лица было безмятежно-мечтательным. А ведь Ян уже много-много лет не видел у неё такое лицо, последний раз это было, пожалуй, ещё до рождения Шарлотты.

– Посмотри, как красиво… – сказала она и указала куда-то вдаль, где тёмная река сливалась с холодной дымкой, окутавшей ночной Сигор, а вокруг сверкала россыпь ярких светлых точек, будто кто-то щедрой рукой рассыпал на Сигор светлячков. – Видишь эти огоньки? Как зеркало. Оно отражает небо, полное звёзд…

– Лея, пожалуйста, – Ян отвёл луч фонаря немного в сторону и медленно, крошечными шажочками начал приближаться к ней по дощатому настилу.

Да, чтобы спрыгнуть вниз, ей ещё придётся перелезть через ограждение, но Ян не хотел рисковать. Всего одно резкое движение с его стороны, и страшная развязка станет неотвратимой. Подойдя чуть ближе, в правой руке Леи Ян разглядел деревянное распятие. Это распятие было при ней, когда они разговаривали с инспектором.

– Но почему? Эти огоньки, они зовут меня… эта река, она зовёт меня… – всё так же мечтательно сказала Лея. – Они шепчут мне, что не надо страха. Господь милостив, Он даст мне покой. Там мир, там тишина, там нет боли… Всего один шаг.

– Лея, послушай, – Ян никак не мог подобрать верные слова. Всё, что приходило на ум, казалось ему глупым и неуместным. – Ты… ты ещё столько можешь сделать. Столько увидеть. Столько почувствовать. Прошлое мучительно, я знаю, – но даже эта боль однажды уйдёт. Она уйдёт. Живи дальше, я умоляю тебя. Живи ради тех, кто тебя любит, – Ян даже поморщился, насколько этот монолог показался ему корявым и неубедительным.

– Ян, не надо, прошу тебя, – Лея непривычно ласково ему улыбнулась. – Давай просто вместе насладимся последними минутами, – и она поставила ногу на нижнюю перекладину перил.

– Лея, умоляю, пожалуйста, давай вернёмся домой, обсудим. Шарлотта… она бы не хотела, чтобы её мама совершила самоубийство! Ты… – взгляд Яна снова упал на деревянную фигурку Христа. – Лея, ты сама говорила, Господь не прощает самоубийц!

– Господь мудр и милосерден, Ян, – Лея теперь говорила как будто сама с собой. – Он видит мою клетку, видит мои муки. Разве может быть Он так жесток, чтобы не дать мне покинуть её? Нет, Ян, Господь примет меня в свои объятия. Нет такого греха, который заставил бы Его отвернуться!

Ян не нашёл, что ответить. Он никогда не умел поддерживать разговоры о Боге, он не верил в него и никто из его семьи даже гипотетически не допускал существование Господа. И тут он увидел, что Лея ставит на перекладину перил и вторую ногу.

– Лея, там внизу только камни! Там нет никакого Бога! – заорал он в отчаянии первое, что пришло ему в голову.

В этот раз Лея даже не удостоила его ответом. А меж тем ей осталось всего лишь перегнуться через перила…

– Хорошо, хорошо, допустим, Бог существует, – с Яна градом тёк пот: любое его слово могло заставить Лею сделать тот самый последний шаг. – Тогда что же он за чудовище, если он обрёк тебя, обрёк нас, на эти муки? За что он забрал Шарлотту, в чём мы перед ним так провинились?!

– Мы провинились, Ян! – Лея повернула к нему широко раскрытые глаза, в которых теперь зловеще отражался свет фонарика. – И я покорно принимаю мою вину. Отец с матерью говорили мне: неси свой крест с достоинством. Но я бежала от своей ноши, а не приняла её с благодарностью. Господь наказывает за строптивость. Господь видел, как страдала я в нашем браке, но когда я ушла – Он отнял жизнь моего отца. Потом, когда я решила уехать и попытаться построить хоть что-то заново – Он забрал Шарлотту. Но теперь, Ян, я всё поняла. Я слышу Его голос, и я готова слушать. Он, Он зовёт меня к себе. И я подчиняюсь… – она подняла глаза к небу и что-то беззвучно прошептала. А потом начала перегибаться через перила.

Ян видел, что шансы успеть невелики, но у него не было выбора. Выпустив фонарик из рук, он рванулся к Лее. И, когда она уже теряла равновесие, он обхватил её за живот и что есть мочи потянул на себя. Лея начала кричать и вырываться, она колотила его по плечам и по голове, но всё же он сумел стащить её с перил обратно на площадку.

Лея дёргалась всем телом как в агонии, но потом силы закончились, она обмякла и горько зарыдала, уткнувшись носом Яну в плечо. Деревянное распятие так и осталось лежать возле перил.

– Лея… бедная моя… родная… – Ян нежно гладил её по волосам, прижимал к груди, шептал ласковые слова ей на ухо.

В его же голове всё это время раскатами грома стучало единственное слово: «Спасена! Спасена! Спасена!».

А потом его вдруг затопило чувство, которое он не ощущал уже столько лет… Чувство глубже чем радость, полнее, чем надежда… Слёзы потекли у него из глаз. И хотя Лея не переставала горько рыдать, хотя каждый её всхлип был ему как ножом по сердцу, он чувствовал покой и умиротворение.

Здесь, тёмной ночью, в разгар зимы, на обдуваемой всеми ветрами вершине он обрёл счастье.

Лея пыталась что-то сказать, но не могла, поток слёз не останавливался. Ян ещё крепче прижал её к груди – так, что он всем телом почувствовал её тепло.  То самое тепло… Как же ему его не хватало…

– Отпусти меня, Ян… – голос Леи звучал глухо и отчуждённо, будто принадлежал не ей. Всё её тело вздрагивало. – Отпусти, прошу… Я должна… Так будет лучше… Как ты не понимаешь… Он гневается на меня… Он наказал меня и забрал нашу девочку… Кого заберёт Он следующим?

Но Ян лишь продолжал гладить её по волосам, целовать кончики её ушей и снова и снова называть её по имени. И казалось, это продолжалось целую вечность. А потом…

Потом он должен был бы бережно увести Лею с площадки, сесть с ней во внедорожник Джулии, отвести её к себе домой или в дом Патрика, дать ей хоть чуть-чуть успокоиться… Но увы, в реальности всё произошло иначе.

Восторг от предотвращённой трагедии, туманящий мысли шум моря и затопившая его глубокая нежность к Лее сыграли с ним чертовски злую шутку.

– Лея, родная, не бойся, это не Божье наказание. Не Бог забрал нашу девочку, – попытался объяснить ей Ян. – Это сделал человек. Нет, даже не человек, существо, которое притворялось человеком. Но его больше нет. Я отомстил. Шарлотта отомщена, Лея, мы отомщены! И мы можем жить! Мы должны жить!

– Что? – Лея перестала всхлипывать и подняла на него непонимающий взгляд. – Что?

– Я отомстил за нас, Лея! – начав, Ян уже не мог остановиться. – Это тварь из другого мира, она вселилась в Шарлотту, она похитила душу нашей девочки и заняла её место. Но я узнал правду. И тогда я вскрыл ей череп, разрезал ей мозг, запер её в теле Шарлотты!

– Что?! – глаза Леи полезли из орбит, её губы задрожали. – Что ты сделал?! Ты…

– Да! – Ян никак не мог взять в толк, почему Лея не понимает его, почему не радуется вместе с ним. – Я нашёл её там, в подвале больницы! Но это была уже не Шарлотта, она…

Лея отпрянула от него, её лицо выражало неописуемый ужас. Ян растерянно развел руки в стороны, потом сделал неловкий шаг к ней.

– Не подходи ко мне! – выдавила она из себя.

– Лея, Лея, эй, дай мне объяснить… – воскликнул он, протянув к ней руки. Только теперь он начал понемногу осознавать, как глупо поступил, но увы, было уже слишком поздно…

Лея быстро отступала назад, и в конце концов её сапог поскользнулся на промёрзшей ступени железной лестницы. Не удержав равновесия, Лея стала падать на спину.

Ян потянулся к ней…

Но на этот раз уже не успел.

Глава 4

Нина один раз уже была в этом бильярдном клубе. Но это шумное неуютное помещение, залитое светом неоновых ламп, отделанное полированным деревом и украшенное искусственными барельефами со сценами из древнегреческих мифов, совершенно не отпечаталось в её памяти. Маленькую Нину и её маму – ещё до её болезни – позвал сюда дядя Ян: он пригласил их болеть за него в полуфинале ежегодного турнира. Тёти Леи с ними не было, она осталась дома с трёхмесячной Шарлоттой.

Сам турнир маленькой Нине показался непонятным и унылым мероприятием, она не видела никакого смысла катать палками разноцветные шары по зелёному сукну. Но самое интересное началось уже после турнира.

Выиграв полуфинал с очень существенным перевесом, дядя на радостях повёл всех своих болельщиков, включая Регину и Нину, на третий этаж, в кафе-кондитерскую, и там устроил состязание по поеданию сладостей, причём обещал всё съеденное оплатить. Нина с мамой тогда уплетали пирожные за обе щеки, обе измазались кремом, и хоть и проиграли конкурс, остались ужасно довольны. Но даже это было ещё не всё: когда гости насытились, дядя Ян притащил из бильярдного зала колонки и микрофон и устроил караоке. И вот тут уже начался форменный цирк: решив показать застеснявшимся гостям пример, дядя включил музыкальный аккомпанемент на полную громкость и начал орать в микрофон дурным голосом, нелепо подпрыгивая и размахивая руками. Гости покатывались со смеху.

И вот как раз смеющаяся до упаду Регина и нелепо кривляющийся дядя остались в памяти Нины. А совсем не бильярдный клуб.

На этот раз с Ниной не было ни мамы, ни дяди Яна. Нина была уже взрослая, и её сопровождал коллега, Леонард.

Больше десятка знакомых Нине актёров Театра Откровения, сплошь мужчины, обступили один из центральных столов. Увидев Нину и Леонарда, они шумно их поприветствовали.

– Леонард, мы в тебя верим. Но Роберт, он просто монстр, я давненько такого не видел, – сочувственно сказал один из них, кивком головы указывая на заведующего декорационным цехом. Тот как раз примеривался кием к битку. – Уже пятый. Если ты дал ему начать серию… – отскочив от бортика, жёлтый мяч улетел в лузу. Роберт выпрямился и покрутил головой, разминая шею.

– Клёвый прикид, – ехидно сказал он, бросив быстрый взгляд на спортивные штаны Леонарда, после чего стал перекидывать кий из руки в руку, прикидывая направление следующего удара.

– Это мои счастливые штаны, – парировал Леонард, подмигнув Нине. – Хотя я тебя и без них уделаю.

Леонард взял свободный кий и отошёл к соседнему столу. Нина пошла вслед за ним. Но не успел Леонард уложить шары в пирамиду, как с соседнего стола донеслись восторженные крики, а потом и дружные аплодисменты.

– С двух бортов, ты видел? С двух бортов! – восхищённо повторял кто-то.

Оппонент Роберта, уже немолодой, приземистый актёр с эспаньолкой, обречённо махнул рукой, – мол, шансов никаких, – убрал кий и, хлопнув Роберта по плечу, ушёл к барной стойке выпить. Проследив за ним взглядом, Нина вдруг увидела на другом конце стойки Йозефа. Перед ним стоял целый десяток стопок, все, кроме одной, пустые. Сам Йозеф казался каким-то мрачным и осунувшимся. Он тоже заметил Нину: чуть ухмыльнувшись, он поднял за её здоровье стопку, выпил залпом, после чего подозвал бармена. Увидев, что Нина всё ещё на него смотрит, он приоткрыл рот и демонстративно облизнул верхнюю губу.

– Ты должен победить! – Нина наклонилась к Леонарду, который почти лёг на стол, чтобы дотянуться до битка. – Обязательно!

– Да что ты говоришь! – удивился тот. – Умопомрачительное совпадение, но именно это я и собирался сделать. А что такое?

– Ничего, – Нина снова украдкой посмотрела на Йозефа. Она сама не вполне понимала почему, но ей было крайне важно, чтобы победа осталась за Леонардом. – Просто постарайся. Уделай Роберта.

– Что-то случилось? – Леонард нахмурился и отложил кий.

– Нет-нет, всё в порядке, не отвлекайся, – торопливо сказала Нина. После выходки Йозефа она чувствовала себя не в своей тарелке.

Леонард недоумённо уставился на неё. И в этот момент к ним, заложив руки в карманы щегольских брюк, подошёл Йозеф.

– Давай, дружище, покажи им всем! Порви их! – сказал он, фамильярно приобняв Леонарда за плечи. От актёра основательно несло алкоголем, Йозеф успел уже хорошенько набраться. После этого он повернулся к Нине и осклабился: – А то наша новая актриса будет разочарована, ух как разочарована!

Леонард освободился от объятий Йозефа и теперь вопросительно переводил взгляд с Йозефа на Нину и обратно. В воздухе повисло напряжение.

– Пока старина Лео тренируется, отойдём, выпьем? – предложил Йозеф, пожирая Нину голодным взглядом.

– Нет, пить не буду, завтра с утра репетировать. Я вот тут посижу, – холодно возразила Нина и присела на маленький диванчик по соседству.

Йозеф расплылся в широкой улыбке и уже хотел к ней присоединиться, но Нина немедленно положила на свободное место возле себя сумку и пакет с заляпанными джемом брюками Леонарда.

– Ага… ну… – Йозеф помедлил, о чём-то раздумывая. Потом пожал плечами. – Ну дело твоё, – после чего вернулся за стойку.

– Что это сейчас было? – осторожно спросил Леонард.

– Ничего. Уже всё в порядке, – ответила Нина и прикрыла глаза, пытаясь отвлечься от неприятной ситуации.

Йозеф сел за стойку так, что теперь Нина видела лишь его спину. Что ж, по крайней мере, на данный момент инцидент исчерпан.

Леонард продолжил тренировку, а на Нину неожиданно напала зевота.

Последние недели ей постоянно хотелось спать, даже несмотря на то, что она отдавала сну на один-два часа больше, чем раньше. К ней зачастили ночные кошмары: она просыпалась посреди ночи в холодном поту, вскакивала с кровати и потом уже не могла заставить себя снова лечь. Но даже хуже кошмаров были сны о городе в песках: не проходило и ночи, чтобы она снова не оказалась в той странной пустыне. Она бродила среди домов-коробок, встречала время от времени удивительных полупрозрачных людей, – и всё это время в её ушах не смолкал гул моря. Впрочем, этот шум, пусть и куда более тихий, практически не оставлял её и в течение дня.

После таких снов Нине казалось, что она и вовсе не спала: весь последующий день она клевала носом, чувствовала себя разбитой и с большим трудом соображала. Один раз стало так плохо, что она была вынуждена пропустить репетицию. Она завела себе привычку ложиться дремать на час-другой после обеда, но, во-первых, у неё не всегда была такая возможность, а во-вторых, это спасало её лишь отчасти.

Нина решила никому не рассказывать о своих трудностях со сном, даже Леонарду: если в театре узнают, что у новой актрисы подобные проблемы, могут решить, что она недостаточно надёжна.

Но куда более пугающим было то, что кошмары стали проникать и в реальную жизнь. Образ Агнес с распоротым животом, однажды встретившийся ей на втором этаже театра, через несколько дней появился в квартире Нины, он подкараулил её за дверью спальни, напугав девушку до чёртиков. А спустя пару недель он внезапно отдёрнул занавеску, когда Нина принимала душ, и девушка зашлась криком.

Это стало последней каплей, и Нина пошла к врачу. Скептически выслушав жалобы на плохой сон и галлюцинации, пожилая женщина прописала Нине успокоительные, но они не возымели никакого эффекта. Другой доктор предложил Нине лечь в больницу и провести полное обследование, но Нина категорически отказалась: какая ещё больница, когда подготовка к премьере «Астарты» идёт полным ходом, и каждый репетиционный день на счету?

В итоге Нина решила потерпеть до премьеры, а там видно будет.

Пока что она, как могла, избегала одиночества, особенно было страшно оставаться одной в темноте. В своей спальне она поставила ночник и не выключала его до самого утра.

– Нина, эй, ты заснула? – перед её носом вдруг появилось обеспокоенное лицо Леонарда. – Мы уже начинаем. Будешь смотреть?

Леонард проиграл.

Нина не разбиралась в американском пуле, поэтому во время матча она ориентировалась просто на количество забитых шаров, а ещё на комментарии и эмоции других зрителей, взявших финалистов и стол в плотное кольцо и неотрывно следящих за каждым движением киев. И на их основе она пришла к выводу, что первую половину состязания Леонард шёл с Робертом практически вровень. Оба умело рассчитывали угол и силу удара, заранее планировали продолжение серии, всегда оставляли для оппонента неудобную позицию на столе. И всё же кое в чём между соперниками была разница, которую Нина и сама быстро подметила: если Роберт был абсолютно невозмутим и даже расслаблен, то Леонард был крайне сосредоточен и, кажется, не на шутку волновался. То ли он придавал уж слишком большое значение поединку, то ли его выбили из колеи шуточные соболезнования коллег ещё до его начала.

А может, дело было в том, что Леонард страшно боялся ударить лицом в грязь перед Ниной.

И вот Леонард промазал. Вроде бы верный шар с жёлтой полосой отскочил от лузы, да ещё и вытолкнул биток почти на середину стола. Зрители отреагировали на ошибку дружным стоном. Какая досада, это же был просто образцовый матч! Леонард бессильно опустил кий и сделал шаг в сторону от стола: он уже понял, что сейчас произойдёт. К удивлению Нины, Роберта как будто эта ситуация тоже расстроила. Тем не менее, он одним ударом забил в лузы оставшиеся два цветных шара, следом загнал в дальнюю лузу восьмёрку, после чего, равнодушно выслушав громкие поздравления, вытащил из кармана своей неизменной чёрной куртки пачку сигарет и убежал в курилку.

Сконфуженный и одновременно рассерженный, Леонард побрёл к угловому диванчику. Когда Нина подошла, чтобы утешить его, он отвернулся от неё и даже немного отодвинулся.

– Эй, перестань! – расстроенно сказала Нина. – Ты был великолепен, серьёзно!

Леонард некоторое время не отвечал, а потом выпалил:

– Я ведь с самого начала всё понимал! Что так будет. Роберт сильнее меня. Надо было сразу отказаться и не выставлять себя на посмешище! Все бы поняли. А так…

– Не неси чушь, ты играл очень здорово! – попыталась ободрить его Нина. – И вообще, ты дошёл до финала! Никто из них не смог, а ты дошёл.

– Это ещё хуже. Дойти до финала и проиграть! Чёрт побери, Нина, а ведь так всегда! Я вечно дохожу до финала и проигрываю! – он стукнул кулаком по подлокотнику. – С утра сегодня всё шло наперекосяк, с этими дурацкими штанами тоже, – пробормотал он. Нина хотела положить руку ему на плечо, но он только замотал головой. – Не надо меня жалеть! Всё было заранее понятно, какой был смысл биться лбом о стену?

– Это не жалость. И ещё мне кажется, даже попытка важна, сама по себе, – мягко улыбнулась Нина. – Разве ты мне не то же самое говорил, когда я решила сбежать с прослушивания? Помнишь? Ты мне тогда ещё пончик предлагал.

Леонард сердито на неё посмотрел.

– Это неважно, – пробурчал он. – Важно то, что теперь все увидели, что я жалкий неудачник.

– Ну, не знаю. Я вот увидела кое-что другое.

Леонард снова отвернулся, но Нина всё же успела заметить его смягчившееся выражение лица. Похоже, её последняя фраза достигла цели. Леонард убедился, что по крайней мере Нину он не разочаровал.

Нина отошла от дивана. Самое важное уже сказано, и сейчас лучше всего оставить Леонарда в покое, дать ему время прийти в себя и примириться с проигрышем.

Она ещё какое-то время общалась с актёрами, время от времени поглядывая на одиноко сидящего в углу Леонарда. А потом Нине пришла в голову идея: почему бы не подняться на третий этаж и не купить Леонарду в кондитерской чего-нибудь вкусненького? Он уже не раз говорил, что от сладкого у него улучшается настроение. Скорее всего, кафе уже закрыто, но вдруг повезёт.

Нина вышла из бильярдной и пошла вверх по лестнице, туда, где когда-то они с мамой объедались пирожными с кремом, а дядя Ян пел караоке. Но её ждало жестокое разочарование: на третьем этаже девушку встретила тяжёлая дверь с покосившейся табличкой, гласившей, что помещение свободно для аренды.

Похоже, ресторана-кондитерской больше не существует.

Правда, сама дверь была не заперта. Потянув на себя ручку, Нина заглянула внутрь и увидела, как у дальней стены, там, где когда-то отплясывал под музыку дядя Ян, колыхается пятно света.

Уже очень давно оно не попадалось Нине на глаза. Вглядевшись в пятно, Нине показалось, что его очертания стали напоминать человеческую фигуру. Движимая любопытством, она направилась к нему.

Дверь за её спиной закрылась с таким громким хлопком, что Нина чуть не подпрыгнула на месте. Пятно света тоже как будто услышало этот звук: оно чуть дёрнулось, а потом стало вжиматься в стену, свечение начало таять…

– Стой! Не уходи! – закричала ему Нина и ускорила шаг. Но от пятна уже не осталось и следа.

Нина включила фонарик на телефоне и огляделась. Витрины и холодильники пустовали, их накрыли толстым матовым полиэтиленом. Белые столы на единственной толстой ножке сдвинули в сторону и взгромоздили друг на друга, рядом сложили венские стулья. А за ними Нина нашла те самые пухлые розовые кресла-мешки, на которых они с мамой тогда сидели. Находка заставила её улыбнуться собственным воспоминаниям.

Возле мешков возвышался огромный торшер, задекорированный под пальму. Нина, особо ни на что не надеясь, воткнула его вилку в розетку, и – о, чудо! – торшер зажёгся. Выключив и убрав телефон, Нина села на мешок и предалась воспоминаниям: вот мама протягивает ей блюдце с шоколадными пирожными с кремом и маленькую серебряную ложечку, вот она садится рядышком на второй мешок, приобнимает дочь, а потом по её сигналу они одновременно погружают ложечки в крем…

И в этот момент снова хлопнула дверь.

Звук мгновенно выдернул Нину обратно в реальность. Теперь, кроме неё, в помещении был кто-то ещё.

– А, вот ты куда убежала! – услышала она. – А я тебя ищу, ищу…

Замазанная краской лампочка торшера давала слишком мало света, чтобы понять, кто именно приближается к Нине, но сама интонация показалась девушке неприятно знакомой. Она вскочила с кресла и стала настороженно вглядываться в движущийся к ней силуэт.

Наконец, чуть покачиваясь из стороны в сторону, из мрака появился Йозеф.

– Ну и далеко ли ты убежала, моя красавица? – спросил он вкрадчиво. – Помнишь, что я сказал тебе тогда, в парке? Хочешь-не хочешь, никуда ты не денешься, – он вытянул вперёд руку и провёл пальцем по её свитеру чуть выше левой груди.

Его намерения были вполне очевидными, и Нине не понадобилось много времени, чтобы оценить собственное незавидное положение. Она в ловушке, он загнал её в угол. Звать на помощь? В шумной бильярдной на первом этаже её вряд ли услышат, а даже если и так, не успеют быстро прийти на помощь. Оставался только один вариант – проскочить мимо Йозефа и бежать к двери. Он нетрезв и не успеет быстро среагировать.

Но он мгновенно раскусил её намерения. Стоило ей дёрнуться, как он схватил её в объятия.

– Что ты делаешь? Отпусти! – Нина вырывалась изо всех сил, но хватка Йозефа оказалась на удивление крепкой. Слишком крепкой для нетрезвого. Более того, даже слишком крепкой для человека его комплекции. Он будто зажал её в тисках. Нине стало трудно дышать.

– Ты сама меня заставила, – прохрипел он, жадно ища её губы своими. Нина как могла мотала головой из стороны в сторону. – Ты играешь со мной. Дразнишь. Как тебе не стыдно…

– Отпусти! – взмолилась Нина. – Прошу тебя! Я никому ничего не скажу, клянусь, только отпусти, не трогай меня!

– Прости, никак, не могу, – как будто даже с сожалением прошептал Йозеф, а потом его губы впились ей в основание шеи. – Я слишком долго ждал. Нельзя заставлять мужчину столько ждать. Он начинает действовать непредсказуемо. Надо было раньше думать. Я ведь хотел по-хорошему…

– Помогите! – закричала Нина что было сил, и тогда лицо Йозефа перекосило от ярости.

Он бесцеремонно толкнул Нину на мешки, те самые, где Нина с мамой когда-то ели пирожные. А потом, сопя и урча, как голодный медведь, набросился на неё. Нина кричала, царапалась, но он, будто не замечая её сопротивления, стащил с неё свитер и теперь вцепился в пряжку пояса, которая никак не желала расстёгиваться. Нина боролась, но силы постепенно оставляли её, всё больше её сознание затмевали ужас и отчаяние, а Йозеф как будто всё больше впадал в раж. В его поведении было что-то неуловимо-нечеловеческое, будто разум в нём не просто уступил место примитивным инстинктам, а полностью растворился…

Пряжка поддалась, и Йозеф потянул джинсы вниз…

– Йозеф, хватит! – услышала Нина мужской голос, откуда-то со стороны двери. Девушка уже была близка к обмороку, но тем не менее она узнала этот голос. Леонард.

Йозеф замер, скорчил недовольную гримасу и отпустил джинсы. Нехотя обернулся. И вдруг расхохотался, да так, что схватился за живот:

– Ты… Ты издеваешься, приятель?! А-ха-ха!

Перед глазами Нины всё плыло. Она различила Леонарда, только когда он подошёл к ним на расстояние пары шагов.

В его руках был пистолет. Он целился в Йозефа.

– Леонард, да брось ты, что за детский сад! Думал, я не узнаю бутафорское оружие? – Йозеф никак не мог перестать смеяться. – У нас в реквизиторской и средневековая бомбарда есть, чего её не взял? Ух!

Он шумно выдохнул, тыльной стороной ладони вытер губы и, причмокнув, уставился на Нину.

– Так, на чём мы остановились? А ты, Леонард, вот что, ты сейчас спокойно вернёшься в бильярдную, а мы чуть позже придём, у нас тут маленькое свидание…

– Он настоящий, – ответил Леонард. – И патроны тоже. Девять миллиметров. А теперь отойди от неё.

Йозеф с досадой закатил глаза. Он снова повернулся к Леонарду и смерил его презрительным взглядом.

– Парень, ты хреновый актёр, – вздохнул Йозеф. – А уж мужиков с оружием тебе играть нельзя категорически. Убери это недоразумение и не позорься.

– Уберу, – кивнул Леонард, – как только ты свалишь, а ещё поклянёшься, что больше никогда не приблизишься к Нине.

– Слушай, герой, я понял, хочешь перед девочкой покрасоваться, но давай…

– Эту пушку мне дал Роберт, ещё полгода назад, – после этих слов Нина увидела, как наглая ухмылка Йозефа сползает с его лица. – Всё серьёзно. И если ты сейчас же от неё не отойдёшь, я спускаю курок, – пообещал Леонард.

Йозеф почесал себе щёку. И только в этот момент Нина обратила внимание на любопытную вещь: Йозеф выглядел, да и разговаривал, как абсолютно трезвый человек. Может, ей почудилось, что ещё пять минут назад он с трудом выговаривал слова и шатался? Она впервые в жизни видела, чтобы алкоголь выветривался так быстро.

– Плевал я на твои условия, – сказал Йозеф после затянувшейся паузы. – Кишка тонка меня застрелить.

– Есть много мест, куда можно пальнуть, – Леонард облизал пересохшие губы, он направил пистолет сперва на ногу Йозефа, потом на руку. Оружие немного дрожало в его руках, он явно нервничал, хоть и притворялся уверенным в себе. Прямо как во время матча с Робертом.  – Ты готов пропустить премьеру, лёжа в больнице?

– Ты это серьёзно? – Йозефа происходящее давно перестало забавлять, он был не на шутку зол. – Ты понимаешь, какие проблемы я тебе могу устроить? Тебе и девчонке? Стоит мне шепнуть Парсли…

– Ты преувеличиваешь своё влияние, – отрезал Леонард. – И ты это сам знаешь.

Йозеф перевёл взгляд с Леонарда на Нину. Она догадалась, что он прикидывает разные варианты развития событий.

– Ладно, будь по-твоему, – сказал он наконец и обезоруживающе улыбнулся, после чего заправил рубашку под ремешок и поднял обе руки. – Я к ней больше не подойду. Больно надо, у меня таких целая очередь. Но у меня тоже есть условие.

Йозеф сделал шаг вперёд, но Леонард предостерегающе приподнял пистолет.

– Так вот, ничего этого не было, – пояснил Йозеф и широким жестом обвёл помещение. – Ничего не изменилось. Возвращаемся в театр и продолжаем мило друг другу улыбаться. Но если я узнаю, что один из вас хоть что-то кому-то пикнул, я…

– А вот это мы сейчас обсудим, – как можно суровее сказал Леонард, но вздох облегчения ему скрыть не удалось. Потом он покосился на девушку. – Нина, ты… иди вниз, я скоро буду.

– Ты, детка, ещё пожалеешь, что нас прервали, – издевательски заметил Йозеф, пока Нина, с опаской на него поглядывая, вставала с мешка. – Я очень хорош. Спроси ту же Агнес.

Нина бросилась прочь из кафетерия. Она и секунды не могла больше выдерживать присутствия Йозефа рядом с собой. А ещё она безумно хотела как можно скорее сбежать из этого места, сбежать и никогда не возвращаться. Это кафе, с которым у неё были связаны самые светлые воспоминания, теперь будет вызывать у неё лишь оторопь.

Йозеф и Леонард молчали, ожидая, когда она уйдёт. Но, закрывая за собой дверь, Нина услышала замечание, которое Йозеф бросил Леонарду как бы между делом:

– А ведь ты опять сделал неверную ставку, приятель. После показа девочку погонят из театра, зуб даю. Её и взяли-то только потому, что я хотел глянуть, что у неё под свитером.

Глава 5

Ян добрался до подвала заброшенной больницы только к десяти утра, хотя Стефан и велел ему прийти не позже шести. Ян был измождён после бессонной ночи, зверски голоден и невероятно зол на самого себя. Каким же он был кретином, что так себя повёл! Он же видел, в каком состоянии Лея, как ему только пришло в голову раскрыть ей жуткую правду прямо там, на обзорной площадке?!

Как он мог действовать так опрометчиво? Ян снова и снова вспоминал те роковые секунды и не мог найти своему поведению и малейшего оправдания. Дурак, дурак, дурак!!

При падении с железной лестницы Лея выжила, но её состояние было критическим. Всю ночь Ян просидел в больнице Святого Анании, гадая, что же происходит в реанимации, где врачи упорно боролись за её жизнь. Ещё перед началом операции дежурный хирург сообщил, что у бывшей жены Яна сломаны несколько рёбер и шейка бедра, но его куда больше беспокоит черепно-мозговая травма. В процессе операции картина станет более ясной, пока рано делать прогнозы.

После этого Ян выпытывал у каждой проходящей мимо медсестры хоть что-то о ходе операции, но его лишь заверяли, мол, всё под контролем. Вместе с Яном в больнице всю ночь просидела и Джулия, правда, в отличие от него ей удалось немного поспать. Проснувшись, Джулия отправилась на первый этаж, к автоматам, продающим горячие напитки и сладости. Она предложила купить что-то и Яну, но он категорически отказался. Пока не закончится операция, он и думать не мог о том, чтобы что-то съесть.

Джулия ушла, а Ян продолжил снова и снова прокручивать в голове мучительную сцену на обзорной площадке. Но потом его мысли приняли иной оборот: а что сделает Стефан, если вдруг узнает, что Ян проболтался Лее о том, чем они занимаются? О, он открутит Яну голову, в самом прямом смысле, тут нет никаких сомнений. А потом отправится сюда, в больницу Святого Анании, чтобы покончить и с Леей.

Надо держать рот на замке, Стефан не должен узнать о том, что сделал Ян. Но с другой стороны, будет ли молчать Лея, когда придёт в себя, сможет ли Ян убедить её молчать? Если, конечно, она когда-нибудь придёт в себя. Впрочем, даже если Лея начнёт говорить, вряд ли ей поверят. К тому же есть шанс, что и сама Лея, когда вспомнит слова бывшего мужа, решит, что Ян просто спятил.

Ян вскочил с жёсткой скамейки и стал ходить туда-сюда возле входа в отделение реанимации. Ему пришла в голову неожиданная мысль: а что было бы, если бы Викарий не похитил Шарлотту? Да, в теле Шарлотты жила бы Урсула, но Лея бы по крайней мере думала, что дочь жива и с ней… И Ян бы так же думал. Да, зло не было бы наказано, но, возможно, так было бы лучше? Для всех?

Как же много вопросов для его усталой головы…

Только к восьми утра операцию завершили, но Яну категорически отказали в посещении Леи. Она без сознания, подключена к аппаратам, и нужно дождаться, когда её состояние хоть немного стабилизируется. По словам хирурга, Лея должна выкарабкаться, но он ожидает, что на реабилитацию потребуется много времени и останутся долгосрочные последствия. Всё-таки Лея уже не девочка.

Ян уже собирался покинуть больницу Святого Анании, когда из лифта вышли двое полицейских и направились к нему. Они принялись составлять протокол произошедшего, и Яну пришлось отвечать на огромное количество вопросов. Ян, разумеется, умолчал о содержании их с Леей разговора после того, как он удержал бывшую жену от прыжка с площадки, но полицейские, к счастью, особо в подробности и не вдавались. Закончив заполнять документ, один из полицейских заметил, что Ян, несмотря на инцидент с лестницей, может собой гордиться: Лея была единственной, кто попытался покончить с собой на той обзорной площадке и кого удалось остановить. Остальные почти три десятка человек разбились о скалы внизу. И это только за последние пять лет.

Когда Ян уже ехал в заброшенную больницу, ему в голову пришла странная аналогия: Сигор, подобно богам ацтеков или майя, требует человеческих жертв, а та обзорная площадка – один из его алтарей. Он, Ян, сорвал жертвоприношение и, возможно, теперь Сигор захочет ему отомстить.

Ян был уверен, что Стефан по своему обыкновению сурово отчитает его за опоздание, но на этот раз всё было иначе. Ян нашёл хирурга на кухне: тот сидел перед остывшей чашкой чая и бессмысленно глядел перед собой, будто впал в транс. Он абсолютно никак не отреагировал на появление Яна.

– Да, да, я виноват, я должен был явиться четыре часа назад! – начал торопливо оправдываться Ян, скинув куртку на стул. – И я готов приходить всю следующую неделю заранее, мыть полы, менять перегоревшие лампочки, всё, что скажешь.

Вместо ответа Стефан лишь слегка приподнял ладонь над столом. Таким жестом обычно просят своих домочадцев помолчать, когда по телевизору рассказывают что-то интересное.

– Дай отдышусь, и можно начинать. Или… – Ян хмуро уставился на Стефана. – Или ты передумал насчёт операции сегодня?

– Он заснул, Ян, – бесцветным голосом сказал Стефан, не глядя на партнёра.

– Что?! – внутри Яна всё похолодело. Их жертвам нельзя давать спать, иначе они найдут в Енохе нового Сновидца и перейдут в его тело. А ведь Дитя Иаира видело и его лицо, и лицо Стефана, когда они набросились на него в подъезде дома!

– Час назад, – продолжал Стефан. – У него выработалась толерантность к модафинилу, как я и предупреждал, операцию надо было проводить с самого утра. Впрочем, нам исключительно повезло: Марта случайно заметила, и я срочно вколол ему адреналин… Он проснулся, видимо, не успел найти себе Сновидца, – Стефан глубокомысленно помолчал, потом произнёс: – Ну, Ян, расскажи мне, какая причина заставила тебя задержаться на четыре часа и поставить под удар всё наше дело?

Интонации Стефана не были угрожающими, но это как раз-таки Яна и напугало. Стефан как будто не очень и хотел услышать ответ. Он выглядел как человек, который уже принял какое-то важное решение. Ян решил, что нужно быть искренним, – насколько это вообще возможно. Стефан сам не так уж давно потерял жену, Эдит, а значит, ему будет проще поставить себя на место Яна.

– Лея… – начал он осторожно. – Она решила покончить с собой, спрыгнуть с обзорной площадки. Я сумел остановить её, но… она поскользнулась и упала с лестницы. Черепно-мозговая травма. Я до утра сидел в больнице, пока шла операция. Она жива, но врачи ничего не могут гарантировать…

– Понятно, – Стефан равнодушно пожал плечами и снова уставился в стену.

– Понятно? – опешил Ян. Он ожидал любую реакцию, но не такое. И тогда он решил сам идти в атаку. – «Понятно» – это всё, что ты мне скажешь? Она же чуть не погибла, Стефан!

– Люди гибнут каждый день, Ян, – Стефану, казалось, было скучно продолжать этот разговор. – Тысячами. Почему ты так расстроился из-за одной женщины?

– Ты издеваешься?! – Ян всплеснул руками. – Это не «одна женщина»! Это женщина, которую я любил много лет, мать моей дочери! Тебе это ни о чём не говорит?

– Говорит.

– И?

– Это окончательно убеждает меня в том, что ты не подходишь для того дела, которое я тебе доверил.

Ян, внутри которого и так бурлили эмоции, просто потерял дар речи. Он сощурился, сел на табурет напротив Стефана и холодно уточнил:

– И почему же ты так решил?

– Потому что ты так и не научился расставлять приоритеты. До сих пор пытаешься усидеть на двух стульях. Я говорил тебе, и не раз, что ты должен порвать все старые связи, пока не поздно. Ты меня не послушал. Это означает лишь одно: ты без колебаний рискнёшь нашим предприятием, если твоё внимание и время снова потребуются этой женщине или кому-то ещё.

– Выходит, я должен был просто сделать вид, что ничего не произошло? Может, мне и не надо было ехать туда, надо было дать ей умереть?

– Это одна жизнь. Своей работой мы спасаем десятки, если не сотни.

– Ладно, давай начистоту, – Ян уже едва сдерживался. – Эта женщина – Лея – захотела наложить на себя руки именно потому, что наша дочка, Шарлотта, пропала. Мне напомнить, кто её похитил?

– Ты удивительно наивен, Ян, если предполагаешь, что можешь меня этим переубедить, – вздохнул Стефан.

Он встал с табурета и принялся надевать халат. Ян напряжённо следил за ним, пытаясь понять, что задумал Стефан. Тот мог провести операцию и без него, с помощью Марты или даже один. Но он всё же дождался Яна. Значит, он на него всё ещё рассчитывает? По интонациям Стефана Яну даже на секунду показалось, что тот собирается разорвать их партнёрство. Что автоматически означало, что Ян – покойник. Ян слишком многое знает, Стефан не позволит ему жить.

– Хозяин, тот парень вот-вот снова заснёт, – сказала Марта, входя в кухню. – И если вы не готовы оперировать прямо сейчас, надо делать новый укол.

– Нет, Марта, сделаем всё сейчас. Если операционная готова, вези каталку туда, – ответил Стефан. Он направился к двери, но вдруг замер и стал шарить руками по карманам халата. На столе появились два пустых блистера клозапина. – Я с утра так и не принял. У тебя остались?

– Одна, – хмуро ответил Ян.

– Мало. После операции пойду за новыми упаковками. Сейчас некогда, – Стефан вышел в коридор и зашагал в сторону операционной. – Ты идёшь? – сердито кинул он через плечо.

Нацепив халат и натянув перчатки, Ян торопливо пошёл за ним. И хотя Стефан не отказал Яну в участии в операции, на душе у Яна кошки скребли. Что-то не так. Неопределённость мучила его, он чувствовал, что Стефан что-то недоговаривает. И, не выдержав тяжёлого молчания, он выпалил:

– Стефан, я клянусь тебе, это больше не повторится.

– Я тебе не верю, – спокойно ответил Стефан, не сбавляя шаг.

– Ладно, я понимаю, – сказал Ян. Он ожидал чего-то подобного. – Тогда… что я могу сделать, чтобы ты мне поверил? Как мне доказать, что… что я подхожу для этого дела?

Едва он закончил фразу, Стефан резко остановился – так резко, что Ян чуть не влетел в его широкую спину. А потом двухметровая фигура Викария угрожающе нависла над ним:

– Ты можешь доказать мне это. После операции ты немедленно вернёшься в ту больницу и своими руками уничтожишь то, что тебе мешает. Ты убьёшь Лею. И тогда я пойму, что ты готов. И если ты не сделаешь то, что должен, я поступлю так, как должен был поступить уже давно. И ты знаешь, о чём я.

Это была мучительно долгая операция.

Ян не мог ни на секунду забыть о Лее и последних словах Стефана в коридоре. Он судорожно искал выход из сложившейся ситуации. Стефан никогда не опускался до пустых угроз. Если он обещал что-то сделать, так и будет. Переубедить его тоже не выйдет, он не отступит. Дилемма получалась кошмарная: или Ян убьёт Лею, или Стефан убьёт Яна, и выбор был предоставлен самому Яну.

Вариант поехать в больницу, а потом вернуться и солгать Стефану, что умертвил бывшую жену или что она умерла сама, Ян даже не рассматривал. У Стефана остались связи с последнего места работы, и при желании он легко наведёт справки о пациенте.

Есть и другой вариант сохранить жизнь и Лее, и самому Яну: предать Стефана, пойти в полицию и сдать ей Викария. Рассказать о подвале больницы и о пленниках с вырезанными кусками мозга. Представить Стефана сумасшедшим маньяком, каким его и так считает весь город. Но что будет дальше? Полиция устроит рейд, повяжет Стефана. Но тогда вся их работа станет бессмысленной: Дети Иаира продолжат переселяться в жителей Сигора, и даже пленники Стефана рано или поздно обретут свободу – со смертью их нынешних тел. Стефан и Марта сядут на пожизненное и, скорее всего, в тюрьму до конца своих дней попадёт и Ян. Его участие в последних похищениях и операциях так или иначе раскроют. А в историю о Тихом Мире и переселении душ в любом случае никто не поверит.

Черепная коробка пациента была уже вскрыта, Стефан ожесточённо работал, проводя разрезы между бороздами коры больших полушарий. Когда Ян предложил свою помощь, Стефан только тряхнул головой и велел Яну отойти назад и не лезть под руку. Ян повиновался.

Теперь он задумчиво разглядывал спину партнёра, склонившегося над распластанным на хирургическом столе телом. Рука Яна, которой он опёрся на стол с инструментами, нечаянно коснулась ручки скальпеля.

Нет, есть ещё один вариант. И, если всё получится, то и Лея выживет, и Ян останется на свободе, и их работа будет продолжена.

Он должен вывести из игры самого Стефана.

Пускай Яну ещё не приходилось проводить операции полностью самостоятельно, но он справится. Он два месяца каждый день тренировался на муляжах под чутким руководством хирурга. Они вместе провели три операции, не считая самую первую, с Шарлоттой. Он чётко усвоил алгоритм действий, каждое движение было уже по многу раз отработано. К тому же, Стефан сознательно готовил Яна к самостоятельной работе – клозапин уже почти не помогал Викарию, и он прекрасно отдавал себе отчёт, что рано или поздно Ян останется один.

Пальцы Яна побежали по ручке скальпеля и коснулись лезвия.

Процедура постепенно подходила к концу, Ян помог Стефану установить на череп металлические пластины и закрутил винты. Стефан стал аккуратно ощупывать голову пленника, чтобы проверить плотность соединений металла и черепной кости. Воспользовавшись тем, что хирург полностью сосредоточен на процессе, Ян сделал пару шагов назад, вынул из кармана халата скальпель и крепко сжал его в руке.

Сейчас или никогда. Когда Стефан закончит осмотр, застать его врасплох будет гораздо труднее.

Стефан должен умереть.

И всё же Ян медлил. Скальпель дрожал в его руке. Именно теперь, когда нужно было действовать, Ян не мог заставить себя сделать решительный шаг. Он боролся с собой, напоминая себе снова и снова, что, если Стефан не умрёт – умрёт Лея. Или он сам. Только так Ян может всё прекратить. Обязан прекратить.

Но Ян не мог себя пересилить. Чего-то в Яне не хватало, какой-то важной детали, позволяющей взять и отнять жизнь другого человека. Или, наоборот, что-то было лишним, что не давало ему пустить скальпель в ход.

Так же незаметно Ян положил инструмент обратно. Он не может.

Получается, Стефан прав, он слабак. И получается, что Яну всё же придётся делать страшный выбор…

– Помоги… мне, – вдруг услышал он свистящий шёпот. Ян недоумённо уставился на Стефана, который застыл, будто статуя. В чём дело? Что за помощь он просит? Они уже по факту закончили.

Огромное тело хирурга вдруг мелко задрожало, Стефан задышал часто-часто, а потом резко повернул к Яну мертвенно-бледное лицо. Его мимические мышцы ходили ходуном, глаза вылезли из орбит, а широко раскрытый рот искажала сильнейшая судорога.

– Стефан? – Ян начал медленно отступать, происходило что-то непонятное и явно очень плохое.

– Он… внутри. Я его чувствую, – голос Стефана дрожал и срывался. – Он… эта тварь… он переполз… из него в меня. Я чувствую его… внутри, – Стефан впился пальцами в собственную грудь.

Да что тут происходит? Что за ерунду он несёт? Как Дитя Иаира могло «переползти» в него во время операции? И тут Ян вспомнил: хирург ведь так и не принял таблетки. Тихий Мир почувствовал, что защита Стефана ослабела, и нанёс предательский удар в самый неожиданный момент.

– Стефан, послушай… – попытался Ян образумить партнёра. – Это ведь невозможно, ты и сам знаешь! Они не могут так переселяться. Ты не засыпал. Ты не входил в дверь с шиповником… Стефан, это галлюцинация! Это Тихий Мир!

– Он внутри, Ян, внутри, внутри, внутри, – продолжал повторять Стефан как заведённый. На слова Яна он не обратил ни малейшего внимания. Да услышал ли он их? Слышал ли он сейчас вообще хоть что-то, кроме оглушающего грохота волн, бьющих о скалы? – Он ползёт… как червь… по сосудам… в мозг… Но я знаю… я знаю, что делать… – и тогда, бешено зыркая глазами по сторонам, Стефан начал шарить рукой по столу с инструментами.

Ян попытался схватить хирурга за руку, но Стефан отбросил Яна с такой силой, что тот буквально отлетел назад, больно ударился головой о стеллаж и сполз на пол. На мгновение в глазах у него потемнело, а потом он разглядел в руке хирурга тот самый скальпель, который он сам не сумел пустить в ход.

– Я вырежу… я вырежу его из себя! – с безумным воодушевлением закричал Стефан, схватил свободной рукой за халат на груди и дёрнул. Оторванные пуговицы полетели в стороны.

Ян мог бы ещё раз попытаться остановить Стефана. Однако жгучий страх удержал его: в руках Стефана был скальпель, и в таком состоянии хирург не задумываясь обратил бы его против Яна, рискни тот встать на его пути.

И всё же кроме банального страха было что-то ещё.

Какое-то странное чувство, что это судьба помогает ему и не нужно ей противиться. Делает то, на что ему не хватило духу. Судьба, Тихий Мир или, может, сам Сигор, алчущий новых жертвоприношений. И на этот раз Ян не должен ему помешать.

Лея будет жить. Ян будет жить. А Стефан… он ведь был уже обречён, не так ли? Так почему бы закономерной развязке не случиться именно сегодня?

Когда, шатаясь, держась за стену, едва осознавая, где он, Ян вышел в коридор, ему навстречу уже спешила встревоженная Марта. Халат, перчатки, даже маска Яна были обильно забрызганы свежей кровью. В ответ на её безмолвный вопрос он только покачал головой и едва слышно сказал:

– Стефан не принял таблетки. У него случился приступ сразу после операции. Он скальпелем вскрыл себе грудь. Я не успел ему помешать. Там… – он мотнул головой в сторону операционной. – Там всё в крови. Пол, стены, столы. Убери.

Марта заглянула в операционную, и даже она, грубая и ожесточившаяся, видевшая в своей жизни немало кошмаров и немало умерших насильственной смертью, в ужасе отпрянула.

– Тело… придётся расчленить. Я возьму Форд Стефана, увезу труп за город. Закопаю в лесу, – бесцветным голосом продолжил Ян. Он говорил через силу, превозмогая тошноту и забившийся в нос густой запах крови. – Пациента забери в бокс, потом переведёшь его к остальным. Как уберёшь операционную, сделай обед.

Немного помолчав, он сказал:

– Ты теперь работаешь на меня. Всё остальное будет по-прежнему. Ты поняла?

Ян не стал дожидаться её ответа. Кто знает, о чём в этот момент может думать Марта. Оттеснив её в сторону, он, пошатываясь, пошёл дальше по коридору. Нужно срочно умыться, переодеться, разобраться с трупом, а потом он поедет в больницу проверить, как там Лея.

– Рада буду работать на вас, хозяин, – услышал он напоследок.

Глава 6

Похожие на пряничный домик часы уже в третий раз выводили замысловатую мелодию, сопровождающую наступление очередного часа, а Нина всё потерянно ходила взад-вперёд по костюмерной, будто не могла расстаться с бесконечными рядами деревянных вешалок с платьями, рубашками, пиджаками, брюками. Она рассеянно щупала ткань, проверяла пуговицы и застёжки, разглаживала руками кружевные воротнички.

На самом деле она давно уже выбрала себе для показа подходящие костюм и туфли, оставалось только расписаться в журнале костюмерной, выгладить одежду и отнести в гримёрку. И всё же она медлила, не решаясь покинуть этот уютный мирок, маленький лабиринт, где никто и никогда её не найдёт и где, если очень захочется, можно, пожалуй, потеряться и самой.

Но дело было совсем не в показе, хотя Нина и едва сдерживала дрожь при мысли о том, что она вот-вот выйдет на сцену и продемонстрирует Натаниэлю Парсли, да и другим актёрам, результаты бесчисленных репетиций последних месяцев.

Дело в том, что Театр Откровения изменился.

Нина не могла бы точно сказать, что именно стало другим. Но с того злополучного вечера в бильярдном клубе всё стало как будто чуть иначе. Краски вокруг поблекли. Лампы стали светить более тускло, а тени вытянулись. Нос Нины, куда бы она ни пошла – в репетиционную, в гримёрку, в главный зал – теперь периодически улавливал запахи, которые она прежде в театре не замечала. Запах горелой кожи. Запах прогнившего дерева. А ещё лёгкий запах растворителя, тот, что она ощутила, впервые столкнувшись с Робертом на цокольном этаже. Тишина, которую Нина отметила ещё в день проб на роль, стала тяжёлой, даже давящей. И даже людей вокруг, то, как они двигаются, говорят, смеются, едят, смотрят на неё, Нина стала воспринимать по-другому. Как будто кто-то надел на неё невидимые, искажающие восприятие, очки.

Или, всё наоборот, и он как раз снял их?

Вспомнив о Роберте, Нина мысленно вернулась в музей, который он показал ей в день знакомства с театром. Она вспомнила экспонаты, особенно самый первый: подвешенных за ладони мучеников, из животов которых рос шиповник. Роберт сказал, что перед Ниной семя, давшее жизнь Театру Откровения…

Забившись в угол костюмерной, Нина закрыла лицо руками. Что с ней происходит? Почему она так страдает, хотя она и добилась исполнения своей самой сокровенной мечты – она стала актрисой Театра Откровения? Почему она испытывает этот страх? Почему она чувствует себя так одиноко? Почему не смолкает этот странный шум в голове? Наконец, почему, когда она пытается найти отдохновение в самых светлых своих воспоминаниях, она больше не может чётко разглядеть их, будто смотрит на них сквозь немытое стекло?

Нина вдруг показалась самой себе злосчастной пассажиркой в утлой лодочке, которую мощное течение несёт к роковому водопаду. Падение неотвратимо, и единственное, что Нина может сделать: это схватить весло и что есть сил грести против течения в надежде выиграть ещё несколько драгоценных секунд жизни. Но эти жалкие секунды – самое большее, на что она может рассчитывать.

– Простите, можно я возьму юбку?

Нина чуть не подскочила на месте. Обернувшись, она увидела пожилую женщину в вязаной кофточке. Та робко указывала на стойку возле зеркала. Нина извинилась и отошла в сторону, пропуская женщину к стойке.

– Эй, вы скоро там? Мне холодно!

А этот голос уже ни с кем не спутаешь. Мелани.

Работница костюмерки ещё раз извинилась перед Ниной и спешно засеменила к примерочным, прижав к груди вешалку с юбкой. Подхватив выбранный для показа костюм и коробку с туфлями, Нина пошла за ней.

Сбоку от входа в костюмерку, возле стеллажа с украшениями, Мелани, ведущая актриса Театра Откровения, визгливым голосом спорила с сотрудницами костюмерной, которые помогали ей подобрать наряд. Мелани предстояло играть в будущем спектакле, «Услышь меня, Астарта!», главную женскую роль, языческую жрицу, и костюм ей требовался особенный. А поскольку в перерывах между переодеваниями Мелани могла замёрзнуть, женщины дали ей толстый плед, в который она и завернулась.

Нина села на стул и стала ждать, когда хоть одна из сотрудниц освободится. Тем временем женщины предлагали Мелани один вариант за другим, та после примерки всё брезгливо отвергала, а когда варианты подошли к концу, она устроила истерику и на чём свет стоит обругала несчастных женщин, которые искренне хотели ей помочь. Едва не сорвав при этом занавеску примерочной.

Нина подумала о том, сколько незаслуженных придирок она выслушала от Мелани за эти два с лишним месяца, сколько грязных слухов Мелани о ней распустила. И всё же Нина не могла ей не завидовать: та едва разменяла пятый год в труппе, а уже играла лучшие роли, обладала целой армией поклонников, её фотографии появлялись в газетах и журналах города даже чаще, чем фотографии куда более маститого Йозефа Шала. Но самое главное – Мелани производила впечатление человека, чью уверенность в своей правоте ничто не способно поколебать. Она не терзалась сомнениями, её не мучали сожаления или предчувствия, она не заботилась каждую секунду о том, какое впечатление она производит на окружающих. Мелани было просто наплевать на других. Она знала, чего хочет сама, и шла к этому напролом, пусть даже в ущерб остальным. Показушная истерика, которую она в очередной раз закатила, была её излюбленным развлечением, но из-за таланта и статуса ей всё прощали.

Пока Нина переживала из-за показа, хотя ей предстояло играть маленькую, третьестепенную роль, Мелани воспринимала главную роль как само собой разумеющееся, а недавно во всеуслышание заявила, что считает показ наработок Парсли напрасной тратой времени: какая разница, что они покажут режиссёру, всё равно Парсли будет всё переделывать с нуля.

Тем временем Мелани совсем разбушевалась: в ярости на работниц, которые так и не смогли подобрать ей ничего подходящего, она с ругательством вырвала красивое платье с бронзовыми цепочками из рук одной из женщин и картинно швырнула его на пол. Пока та подбирала костюм с пола, актриса плотнее запахнулась в плед, стала озираться в поисках следующей жертвы и вдруг заметила Нину:

– Эй, чего пялишься? – крикнула она сварливо. – Тебе не надо репетировать, как ты моешь тряпки в реке или что вы там делаете в массовке?

И вдруг Нина поняла. Нет, театр не изменился. Во всяком случае, Мелани всё та же. Что-то изменилось в ней самой, в Нине. В ответ на придирку Мелани, далеко не первую в её жизни и даже не самую обидную из всех, в Нине вскипела нешуточная злость.

Но это была злость не только на Мелани, но и на Йозефа, да и на других актёров тоже, которые своим высокомерным отношением заставляли её чувствовать себя бездарной самозванкой. В её голове снова прозвучал голос Йозефа: «Её и взяли-то только потому, что я хотел глянуть, что у неё под свитером». Потом она вдруг вспомнила обескураженное лицо отца, Фабиана Вицки, когда она сказала ему напрямик всё, что думает о нём и его планах на неё. И это воспоминание разожгло её злость ещё сильнее.

Все они только и ждут, когда она сдастся.

Не дождутся!

И вместо того, чтобы безропотно потупить взгляд и тихо уйти, как она всегда делала раньше, Нина неторопливо встала и подошла к ведущей актрисе практически вплотную.

Мелани насмешливо посмотрела на неё сверху вниз:

– Я не поняла, есть что сказать, подруга?

Нина остановилась и дружелюбно улыбнулась:

– Мне кажется, это платье тоже не подходит.

И с этими словами она схватила за краешек пледа, в который куталась Мелани, и дёрнула на себя. Ткань мгновенно размоталась, выставив на всеобщее обозрение тело актрисы в одном белье. Мелани взвизгнула, работницы костюмерной дружно ахнули.

Лицо Мелани выглядело так, будто на неё только что опрокинули переполненное помойное ведро. Не дожидаясь, когда к ведущей актрисе вернётся дар речи, Нина вежливо обратилась к работнице костюмерки:

– Запишите, пожалуйста, костюм и туфли на моё имя. Мне уже нужно бежать.

Пожилая женщина только кивнула. И тогда, не обращая никакого внимания на побагровевшую и тяжело дышащую Мелани, которая как могла быстро снова заматывалась в плед, Нина пошла прочь из костюмерки.

За кулисами царила суматоха, актёры в последний момент раскладывали реквизит, договаривались между собой о сигналах на выход, переносили с места на место столы и стулья, которые использовали в качестве декораций для показа. Грета предупредила, что показ начнётся позже, так как Парсли ещё не приехал в театр, но этот факт никого не обрадовал: задержка чаще всего означала, что у постановщика отвратительное настроение, и кому-то наверняка влетит.

Йозеф прибежал в театр минут за пятнадцать до официального начала показа, хотя Грета велела всем явиться минимум за час. Нина отметила для себя, что Йозефу Грета замечание не сделала и даже не внесла его имя в свою знаменитую записную книжку. Похоже, репутация позволяла Йозефу нарушать любые правила. Даже не переодевшись, Йозеф плюхнулся в первый ряд партера и углубился в повторение текста.

Время от времени отрываясь от чтения, Йозеф доставал из-за пояса крупную фляжку и шумно из неё отхлёбывал.

– Что он делает? – шёпотом спросила Нина Леонарда, который, сидя по-турецки, жонглировал мячиками для тенниса. По его словам, для успокоения нервов. – Он же опьянеет к началу показа! – Нина вовсе не переживала за Йозефа, но подобное поведение ведущего артиста её изумило.

– Может быть, – подтвердил Леонард. – Но это он не в первый раз, не думай. К тому же… у него сегодня трудный день. И я сейчас не про показ.

– А про что?

– Я тебе ничего не говорил, – Леонард снова начал подбрасывать мячики.

В этот момент к Йозефу подошли Грета и Мелани. Они стали что-то настойчиво ему объяснять, – из-за кулис Нина не слышала слова, – но Йозеф только равнодушно отмахивался. В конце концов Мелани в бешенстве убежала из зала. Грета ещё какое-то время пыталась достучаться до Йозефа, но в конце концов бросила попытки и ушла за кулисы. Быстро оглядевшись, она попросила Леонарда позвать сюда всех актёров, участвующих в показе.

Когда все, за исключением Йозефа и Мелани, собрались вокруг Греты, она откашлялась и попросила минуту тишины:

– Так, все здесь? – Грета нервно потёрла ладони. – Для тех, кто не слышал, постановщик задерживается, показ начнётся позже. Это ещё не всё, – Грета сорвала со стены расписание сцен. – Мы меняем порядок, все сцены Йозефа и Мелани будут в конце. Таким образом, первыми будут показываться… – она сверилась с расписанием. – Ага, Леонард Фурман и Нина Вицки. Прекрасно. Дальше порядок прежний.

Нина и Леонард переглянулись. Если забыть про опыт Леонарда в детских спектаклях, по сравнению с остальными они были сущими новичками. И их первыми отдают на растерзание? Разве это честно?

Тем временем, исправив расписание, Грета наклеила его на стену, и актёры начали расходиться. Леонард, с трудом скрывая нервозность, снова сел жонглировать. Нина уже хотела вернуться в гримёрку и хотя бы чуть-чуть вздремнуть перед показом, когда заметила, что её тихонько подзывает одна из работниц костюмерной, пожилая женщина в вязаной кофточке. Та самая, у которой Мелани вырвала платье и швырнула на пол.

Отойдя с Ниной в сторонку, работница сунула ей в руки полиэтиленовый пакетик с двумя упаковками мороженого на палочке.

– У меня сынок мороженым торгует, своим хорошую скидку делает, – жутко краснея, попыталась она объяснить. – Мы себе взяли по порции, ещё вот две осталось… ну… как бы лишние… берите.

– Что вы, спасибо, не нужно, я не ем мороженого, – попыталась отказаться Нина, но женщина протестующе замахала руками и побежала обратно в сторону лестницы на цокольный этаж.

Вернувшись за кулисы, Нина показала упаковки мороженого Леонарду.

– Класс! Я уж думал, день не удался, – он огляделся в поисках Греты и, убедившись в её отсутствии, тут же разорвал упаковку и вгрызся в шоколадную оболочку. – Конечно, это не твой чай и тем более не мои фантастические супы, но для разнообразия пойдёт! А ты чего не ешь?

– Я не ем, – смутилась Нина. – Когда-то любила, но…

– Но что? – весело поинтересовался Леонард, старательно слизывая с упаковки сладкие капли. – Чёрт, как быстро тает. А улик оставлять нельзя!

– В общем, меня в детстве напугал один мороженщик. Вот я с тех пор и не ем, – вздохнула Нина.

– И это говорит самый смелый человек, которого я знаю? Человек, который поставил на место саму Мелани?! – у Нины глаза на лоб полезли: как он узнал?! – Боится какого-то жалкого мороженщика? – он забрал у Нины второе мороженое и тоже надорвал упаковку. – Всё, теперь у тебя нет выхода! Или ешь, или оно растает и зальёт всё закулисье!

Нина уже хотела было возмутиться, возможно, отдать и вторую упаковку Леонарду, но в конце концов не удержалась и рассмеялась. Она ведь уже даже не помнит, как выглядел тот мороженщик, забыла даже, что именно он ей говорил. И теперь из-за дурацкого воспоминания она будет остаток дней отказывать себе в удовольствии?!

Доесть своё мороженое до конца она, правда, так и не успела. За кулисы пулей влетела Грета, а за ней вбежали и остальные артисты.

Парсли уже в зале, показ начинается через две минуты.

Глава 7

Ирена убрала очередной конверт с банкнотами в сумочку и теперь холодно наблюдала, как Йозеф обыскивает карманы куртки в поисках ключа от машины. Обнаружив искомое, он уселся в красный Порше, отхлебнул из своей неизменной фляжки, шумно отрыгнул, после чего резко вдавил газ и умчался с парковки, едва не зацепив проезжающий по улице внедорожник.

То, что Йозеф только что рассказал, повергло Ирену в глубокое уныние. При этом к самому Йозефу Ирена не испытывала никакого сочувствия, впрочем, Йозефу оно и не требовалось. Ирена прекрасно знала, что звезда Театра Откровения – законченный циник и бессовестный эгоист. Хотя его полное равнодушие к судьбе женщины, которой он признавался в любви и которая носит под сердцем его ребёнка, внушало Ирене особое отвращение.

Йозеф мог сколько угодно притворяться, что принятое решение его огорчило, но Ирена понимала, что на самом деле тот испытывает огромное облегчение: избавившись от Агнес, он снова станет свободным и независимым. У него снова появится выбор, с кем засыпать под одним одеялом, не рискуя разоблачением и отвратительными сценами ревности. Ну, а пьёт он, как и все трусы, для храбрости.

Дело в том, что сегодня вечером он нальёт бедной Агнес в чай или кофе пару капель Божьих слёз.

Агнес обречена. Ей осталось два-три дня, а потом её тело займёт какая-то женщина, имя которой Ирена не знала, Йозеф так и не сообщил. А ведь Ирена так надеялась, что, подлив Божьи слёзы Нине, выбрав её тело вместо тела Агнес для своего перерождения, она спасёт Агнес от ужасной судьбы!

В том, что Божьи слёзы были подлиты именно Нине, Ирена не призналась, лишь заявила, что нашла себе другого Сновидца, а значит, больше нет никакой нужды травить Агнес Слезами.

Но как сегодня выяснилось, всё напрасно. Нашёлся другой Ребёнок Иаира, кто позарился на молодое и здоровое тело Агнес. Так что поступок Ирены ничего не изменил. Агнес уже не спасти.

А раз так, нет смысла и переживать о том, что неизбежно. Ирена сейчас вернётся домой, сделает себе компресс и солевой раствор для ингаляции, а потом инъекция героина даст её мозгу несколько долгожданных часов расслабления. Она не будет думать об Агнес. Она не будет думать о ней все эти дни, а потом Агнес просто исчезнет – и из этого мира, и из жизни Ирены. Так происходило уже много раз и будет происходить впредь.

До тех пор, пока Ирена не найдёт способ сломать проклятый цикл и исчезнуть самой. Навсегда.

Прямо напротив Ирены малыш в толстой шерстяной шапке, уже порядком облезлой шубе и дутиках раз за разом карабкался на детскую горку, а потом с восторженными криками съезжал вниз на маленьких санках для льда. Казалось, ребёнок в принципе не знал, что такое усталость, и, едва доехав до конца ледяной дорожки, он тут же вскакивал и со всех ног нёсся обратно на горку. Глядя на этот заразительный энтузиазм, Ирена не могла сдержать улыбки. Когда же мальчик нечаянно выронил санки, они покатились вперёд, а он, недолго думая, поехал за ними на животе, Ирена в голос рассмеялась.

Тут же спазм сдавил грудь, лёгкие резанула боль. Мучительно захотелось кашлять. Ирена открыла сумку, лежавшую возле неё на скамейке, и достала оттуда платок, прижала его ко рту. Какая горькая ирония, ещё совсем недавно она рассчитывала, что это истощённое тело откажет со дня на день, и ей больше не придётся испытывать все эти мерзкие ощущения. Что вот-вот удастся начать всё заново. Но вместо этого она аккуратно выполняет предписания врача, проходит процедуры, даже отказалась от курения и благодарит судьбу за каждый новый день.

Лишь потому, что таким образом она ещё немного продлевает жизнь Нины, которую обрекла стать своей очередной жертвой.

Ирена усмехнулась, удивлённая, что в ней ещё сохранились какие-то остатки человечности. Долгие десятилетия ей было наплевать. Над ней довлело её собственное горе, её собственное проклятье, и никакого сопереживания к окружающим она не испытывала. Она отняла много жизней, но совесть её по этому поводу не мучала. В конце концов, рано или поздно, они всё равно бы умерли.

Но даже их жалкий жребий в миллион раз легче, чем её. К тому же, она его не выбирала, этот жребий.

А потом появилась Агнес. Эта девушка, которая совсем недолго была коллегой Ирены по массажному салону, конечно, понятия не имела, кто такая Ирена на самом деле. Но в отличие от всех прочих Агнес отнеслась к ней с теплотой, разглядела в ней живую, страдающую душу, позаботилась о ней, когда Ирена свалилась с пневмонией. Агнес стала первым другом Ирене за долгое-долгое время и заставила Ирену хотя бы отчасти вспомнить, кем она была до того, как проклятье обрушилось на неё. Нет, Ирена не перестала ненавидеть себя и мир вокруг, не перестала губить очередное тело алкоголем, наркотиками и развратом. Но всё равно, Агнес сделала жизнь своей новой подруги чуточку легче.

Что ж, как бы Ирена к Агнес ни относилась, как бы ни хотела её спасти, есть вещи, на которые она не может повлиять. Есть правила, которые придуманы не ей и которые она не смеет нарушить. А даже если и нарушит, всё станет только хуже.

Однажды она уже попыталась пойти против своих, проявить немного милосердия, и всё закончилось её изгнанием. А ещё она получила предупреждение, что в следующий раз она может не рассчитывать на снисхождение. Так и начались её чудовищное одиночество и бесконечные попытки любым способом сбежать от реальности.

Ладно, надо идти домой. Но сначала…

– Эй, дружок, подойди сюда, – позвала Ирена малыша, который только-только закончил спуск и теперь деловито отряхивал шубку от снега. Ирена снова открыла сумку, нащупала там пару конфет и протянула ребёнку. – Хочешь конфетку? Они вкусные, я их очень люблю! Тянучки.

Ирена на всякий случай огляделась по сторонам: мамы мальчика поблизости не было. Мальчик с любопытством посмотрел на Ирену, при виде конфет на его лице появилась довольная улыбка, и он, бросив санки под горкой, подбежал к Ирене.

– Спасибо, тётя! – сказал он, взяв у неё обе конфеты и рассовав их по карманам шубы. – А то мне мама не разрешает.

– А ты маме можешь и не говорить, – подмигнула ему Ирена.

Мальчик весело подмигнул ей в ответ и уже собрался вернуться к горке, когда к ним, запыхавшись, подбежала мать мальчика, крупная женщина с тяжёлым квадратным подбородком. Ирена узнала её: та жила с сыном и старшей сестрой в том же доме, что и Ирена с Ниной, но этажом ниже. Оказывается, всё это время женщина была неподалёку, на парковке.

– Это что?! – заорала она высоким визгливым голосом. – Что вы ему сейчас дали?!

– Ничего особенного, конфеты, – примирительно ответила Ирена. Впрочем, она уже догадывалась, что сейчас произойдёт.

– Ах вот как?! – женщина схватила ребёнка за шиворот и начала шарить по его карманам. – Я тебе что говорила, паразит, недоумок, а?! Что я тебе говорила? Говорила я тебе ничего не брать у незнакомых, а?!

Мальчик пытался сопротивляться, тогда мать больно ударила его по рукам. Найдя конфеты, она швырнула их в снег. Мальчик потянулся к ним, тогда женщина снова его ударила.

– Зачем вы его бьёте? – возмутилась Ирена. – Он-то в чём виноват? Это я дала ему конфеты.

– Ты меня ещё будешь учить ребёнка воспитывать, шваль, наркоманка, грязная проститутка! – женщина зашлась криком. – Думаешь, я не знаю, кто ты, чем занимаешься? Весь дом знает! Ещё раз подойдёшь к нему, я тебя так отделаю, мало не покажется! И полицию вызову, пусть, наконец, закроют ваш притон.

– Мама, больно… – захныкал мальчик, показывая ей покрасневшие кисти рук, но мать лишь вцепилась ему в рукав шубы и потащила в сторону подъезда.

Ирена осталась сидеть на скамейке, тупо глядя на конфетки, вдавленные в снег сапогами женщины. Подняла их и стала задумчиво крутить в руках.

Женщина права. Да, Ирена – шваль, наркоманка, грязная проститутка. Она – на самом дне. Она – одно из худших человеческих существ на планете Земля. Но кое в чём она лучше этой женщины. Она в жизни не обидела ни одного ребёнка, ни своего, которого у неё никогда не было и не будет, ни чужого. В ней ещё осталось что-то человеческое. И отказывать ей в этом никто не смеет!

Ирена подошла к брошенным возле горки санкам и аккуратно спрятала под них конфету. Когда женщина вернётся за забытыми санками, она всё поймёт без слов.

А теперь скорее на автобусную остановку. Времени в обрез.

Консьерж, миниатюрная старушка со сборником сканвордов на коленях, недоверчиво выслушала ответ Ирены на вопрос о цели её визита, скептически наморщила нос, но всё же разрешила пройти внутрь. Она видела Ирену первый раз в жизни – та всегда встречалась с Агнес либо в одном из городских баров, либо в квартире Ирены – и, очевидно, не могла взять в толк, что известный актёр и его красавица-жена могут иметь общего с этой опустившейся, болезненного вида девицей, которая даже не сочла нужным причесаться перед посещением порядочного семейства.

– Третий этаж, дальше направо, в мансарду, – неохотно подсказала старушка. – Курить и употреблять алкоголь на лестничных площадках строго запрещено! – добавила она на всякий случай.

– Отлично, значит, героином закинуться можно, – буркнула Ирена и стала подниматься по ступенькам.

– Что?! – консьерж аж уронила свой сборник.

Ирена не удостоила её ответом.

– Девушка, коврики не просто так положили! Смотрите, сколько снега нанесли! – старушка всё же нашла, к чему придраться.

Сжав зубы, Ирена спустилась обратно и несколько раз ударила сапогами об угол стены, сначала одним, потом другим. Обернувшись, она с удовлетворением отметила для себя, что старушку буквально перекосило от злобы.

Ирена питала самую глубокую неприязнь к подобным благопристойным домам и их высокомерным обитателям. Она бы в жизни тут не появилась, не будь ситуация чрезвычайной.

Поднявшись на один пролёт лестницы, Ирена втянула носом воздух: ага, запах жасминового освежителя. Деревянные панели, которыми были отделаны стены, сверкали девственной неприкосновенностью, ни одного следа от стёртого ругательства, ни одного пошлого рисунка. Вместо них прямо напротив лица Ирены красовался «Закат в Венеции» Клода Моне, вставленный в дорогую рамку. Ирена остановилась и стала разглядывать картину.

Она не сомневалась, что прямо сейчас консьерж буквально буравит ей спину взглядом. Ждёт, наверное, что Ирена достанет из сумки фломастер и напишет что-нибудь нехорошее прямо на картине. Ирена вдруг подумала о том, что бывшая владелица этого разваливающегося тела, настоящая Ирена, скорее всего, так бы и поступила. Но так или иначе, у неё нет на это времени. Да и вообще, есть ли смысл дальше копировать поведение и манеру речи той, кого давно уже нет и кого никто уже не помнит?

Вот и третий этаж. Следуя указаниям старушки, Ирена быстро нашла дверь, ведущую в мансарду Йозефа и Агнес. Она предполагала, что ей предстоит звонить в подвешенный к двери колокольчик или её ожидает ещё более изощрённое издевательство, но возле двери был самый обычный дверной звонок.

Она нажала.

Прошло несколько минут, из мансарды не доносилось никаких признаков жизни. Ирена занервничала, ей даже в голову не приходило, что Агнес не окажется дома. Нужно было сперва позвонить подруге из своей квартиры, а уже потом мчаться сюда со всех ног!

Но Агнес была дома. Открыв дверь, она удивлённо подняла брови, а потом широко зевнула. Агнес была одета в те же махровый белый халат и белые тапочки с кроличьими мордами, что и носила дома Ирена. Эти наборы Агнес давным-давно купила на распродаже, ещё когда работала в массажном салоне, и подарила второй экземпляр своей подруге на Рождество.

– Прости, что долго не открывала, я что-то задремала, – Агнес пропустила Ирену вперёд, открыла тумбочку и бросила на пол шлёпанцы для гостей. – Ты бы хоть предупредила, что придёшь, я бы подготовилась. Я вообще думала, что это уборщица, но потом вспомнила, что сегодня у неё выходной.

Пока Ирена снимала куртку и переодевала обувь, Агнес тяжело села на тумбочку и откинула назад голову. Её четырёхмесячный живот уже причинял ей некоторые неудобства, для Агнес было нелегко носить дополнительную ношу.

– Но это не значит, что я тебе не рада! – поспешно сказала Агнес. – Наконец-то ты увидишь, где я живу. Проходи в гостиную, возьми себе из бара что-нибудь, а я отойду в ванную, приведу себя в порядок.

В этот момент в коридоре появился изящный белый кот. Усевшись под аркой, ведущей в гостиную, он надменно посмотрел на Ирену, после чего потянулся и, потеряв всякий интерес к гостье, повернулся к подругам хвостом.

– Ух, какой он у тебя красивый! – восхитилась Ирена. – Киса, иди сюда! Киса!

– Барон у нас капризный, к незнакомым сам не подходит, – сказала Агнес. – Очень редкая порода, као мани. Заметила, что у него глаза разные? И слышит плоховато.

– Барон! Барон! Иди сюда! – снова позвала Ирена.

Барон снова лениво повернулся к гостье. Ирена повторила свой зов, уже громче, но кот отреагировал совсем не так, как она ожидала. Барон неожиданно напрягся, зашипел, выпустил когти, а его хвост начал бить из стороны в сторону.

– Барон, ты как гостей встречаешь! Не стыдно? – обиженно крикнула ему Агнес. Потом извиняющимся тоном сказала Ирене: – Он вообще-то добрый, ласковый. Не знаю, почему он так реагирует. Кстати, Йозефа он тоже почему-то не любит, шипит на него, кусаться пытался. Мы его даже стали запирать на ночь.

Проводив Ирену в гостиную, Агнес пообещала ей справиться побыстрее и исчезла за дверью ванной комнаты. Ирена проводила её сочувственным взглядом. Агнес явно нелегко давалась беременность, она чуть ли не дважды в неделю ездила в клинику на обследования, пила прописанные доктором лекарства, соблюдала специальную диету. И это уже не говоря о чисто бытовых неудобствах.

Конечно, ради того, чтобы привести в этот мир нового маленького человека, дать жизнь, можно было и помучаться. Ирена бы на это согласилась. Но она была бесплодна, как и любой из Детей Иаира. А сочувствие к Агнес Ирена чувствовала ещё и потому, что знала: все мучения подруги бессмысленны. Отцом ребёнка был Йозеф, а значит, родиться живым ему не суждено в любом случае.

Но даже если ребёнка не спасти, ещё можно спасти мать. Не дать ей выпить Божьи слёзы.

Когда Агнес вернулась, Ирена уже успела изучить каждый уголок обставленной в гавайском стиле гостиной. Впрочем, ни экзотические растения в гигантских пузатых вазах, ни узорчатые кофейные столики с декоративными элементами в виде ракушек, ни панорамные окна, выходящие на крытую искусственными пальмовыми листьями террасу, ни ковры, сотканные будто из свежей соломы, её особо не впечатлили. Она чего-то подобного и ожидала: Йозеф обожал пускать пыль в глаза.

Единственное, что привлекло взгляд и позабавило Ирену – шкаф, под завязку набитый книгами по эзотерике и журналами с астрологическими прогнозами. На кофейном столике лежала толстая тетрадь, в которой аккуратным почерком Агнес были выведены бесконечные столбики цифр. Ирена отлично знала, что Агнес увлекается астрологией, но ей и в голову не приходило, что всё настолько серьёзно.

– Садись, – Агнес села на угловой диван и похлопала по светлой ткани возле себя. – Рассказывай, как, что. Прости, что последнее время так редко видимся, я теперь вообще мало выхожу из дома. Кстати, мне тут жаловался твой доктор, сказал, тебе обязательно надо лечь в больницу, а ты ни в какую. Ирена, может, подумаешь, а? Он сказал, высокий риск образования тромбов, надо проверить…

– Давай как-нибудь потом, – поморщилась Ирена. Меньше всего она сейчас хотела обсуждать свою болезнь.

– Хорошо, – неохотно согласилась Агнес. – Кстати, кофе не хочешь? Я смотрю, в баре тебе ничего не приглянулось.

– Агнес, я… я кое-что тебе скажу – и сразу уйду. Только не перебивай, – Ирена всё сильнее чувствовала себя не в своей тарелке. Она только сейчас полностью осознала, насколько тяжёлый разговор ей предстоит и как малы шансы на успех. Но она должна попытаться, это самое меньшее, что она может сделать для подруги.

– Уйдёшь? – Агнес явно расстроилась. – Может, хотя бы на пару часов останешься? У Йозефа сегодня показ в театре, он вернётся поздно, мы успеем…

– Агнес!

– Ладно-ладно, слушаю.

Ирена не знала, с чего начать. Пока ехала в автобусе, она так и не придумала, как ей подготовить подругу к тому ужасному откровению, которое ей предстоит услышать. Теперь же Агнес сидела на диване и смотрела на неё с невинным детским любопытством, от которого у Ирены буквально разрывалось сердце.

И тогда Ирена решила действовать напрямик. Главное – начать. Конечно, Агнес придёт в ужас, ни за что не поверит ей, но тут уже Ирена как-нибудь сориентируется. Сначала – сказать как есть. И будь что будет.

– Ты должна кое-что узнать. Кое-что очень плохое. Я боялась, ждала до последнего, но больше тянуть некуда. Понимаешь, ты… – Ирена запнулась. Нет, так она будет часами ходить вокруг да около! – Короче. Тебе надо бежать. Сегодня, сейчас. Собрать вещи и срочно уехать. Куда-нибудь подальше от Сигора, в другую страну, не знаю, туда, где тебя никто не найдёт. Они… – Ирена тяжело вздохнула, объяснить всё происходящее простым языком оказалось ой как непросто. – Они хотят убить тебя.

Она немного подождала и, боясь поднять на Агнес глаза, прошептала:

– Йозеф хочет убить тебя.

Глава 8

Не смея верить, что всё закончилось, что она уже отыграла свою четвёртую и последнюю по счёту сцену, Нина вернулась в спасительный полумрак закулисья, где уже не били испепеляюще яркие лучи софитов, а каждая чёрточка её лица, каждое движение пальца руки уже не были мишенью самого пристального внимания зрителей. Здесь было тесно, неуютно, артисты толкались перед щелями в кулисах, а в воздухе стояла удушливая смесь запахов пота, одеколона и средства от моли, но всё же это была свобода. Нина снова принадлежала себе, в то время как ещё минуту назад её жизнью управлял сценарий, написанный Натаниэлем Парсли год назад.

Во время показа Парсли всё в том же блеклом свитере и потёртых джинсах, что и на прослушивании, внимательно наблюдал за ней и Леонардом из середины первого ряда. Рядом с ним с неизменной записной книжкой в руках сидела Грета и педантично фиксировала каждый его комментарий и даже каждое отпущенное им междометие. Со стороны казалось, что Грета отмечает даже малейший поворот головы режиссёра, ведь это тоже могло свидетельствовать о его неудовольствии.

Тем временем на площадке сменили декорации, показ продолжали уже другие актёры. Леонард, едва переведя дух, поздравил Нину с первым в её жизни настоящим показом, неловко обнял её, почему-то смутился, глупо захихикал и тут же куда-то убежал.

Нину же обуревали смешанные чувства. Несмотря на волнение, и она, и Леонард сделали всё, что было в их силах, отработали все свои сцены в точности как репетировали. Они не забыли и не перепутали слова, все перемещения по площадке были выполнены в строгом соответствии с многократно оговоренными мизансценами. Тут Нине не в чем было себя упрекнуть. Её тревожило другое: не получилось ли так, что из-за бесчисленных повторений материал утратил для них свежесть, стал играться чисто механически, и Парсли это разглядел?

Если верить Леонарду, на прослушивании она обошла конкуренток именно благодаря естественности, непосредственности, живости исполнения. Как же будет обидно, если Парсли раскритикует её именно за механичность игры!

А риск был немалый. Ни один другой актёр театра не готовился к показу так тщательно, как Леонард и Нина, ни у кого другого не было по четыре-пять репетиций в неделю. Грета как-то раз даже с сарказмом предложила переименовать малую репетиционную в «персональную комнату для репетиций Вицки и Фурмана».

– Нина, алё, вы оглохли? – уже второй раз обратилась хореограф к погрузившейся в свои мысли девушке. – Вы не собираетесь переодеваться к танцевальной сцене?

Нина хлопнула себя по лбу: конечно, ещё же танцевальная сцена, как она умудрилась забыть! Надо спешить в женскую гримёрку и надевать спортивный костюм.

Извинившись перед пожилой дамой и аккуратно просочившись между коллегами, которые толпились возле щёлочки в кулисах, Нина выбежала в коридор, а оттуда направилась к лестнице на второй этаж. Сейчас нужно выбросить все лишние мысли из головы и сосредоточиться на танцевальной партитуре. Всё равно ничего уже не изменишь, и на большом разборе после показа режиссёр так или иначе выскажет всё, что думает и по поводу её игры, и по поводу игры остальных.

По лестнице навстречу Нине как раз спускался заведующий декорационным цехом. Всё тот же заляпанный синий комбинезон, всё та же серёжка в виде змеи. Всё те же ничего не выражающие, косые глаза. Нина не раз уже встречала Роберта в театре, и с каждым разом он всё больше напоминал ей человека, который часами не выходит из состояния сомнамбулизма, разве что веки у него подняты. Лишь изредка, в особые минуты, Роберт словно пробуждался от своей бесконечной спячки. Последний раз это было во время финала турнира по бильярду.

– Нина, рад снова вас видеть! – растягивая слова, поприветствовал её Роберт. Он улыбался, хотя взгляд его так и оставался безжизненным. – Я пропустил начало показа, были срочные дела, – он немного повернул голову, намекая, вероятно, что срочные дела у него были на втором этаже. – Это ведь было, разумеется, потрясающе?

– Я не думаю, что прямо потрясающе, – смутилась Нина. Она бы с удовольствием избежала этого разговора и просто продолжила путь, но Роберт перегораживал лестницу. – Мы с Леонардом сделали всё, что могли, а дальше… посмотрим, что скажет постановщик.

– Да, понимаю, понимаю, – Роберт вроде бы и осознавал, что Нине нужно наверх, но при этом он ни на дюйм не сдвинулся с места. – Я люблю разборы. Мне нравится, когда людям говорят правду в лицо.

– Да, это очень важно, – промямлила Нина, демонстративно заглядывая Роберту через плечо. Почему он не может просто её пропустить? Танцевальный показ ведь уже довольно скоро. – Но мне показалось, в целом Парсли остался нами доволен.

– О, чудесно, восхитительно, – снова это неприятное сочетание широкой улыбки и равнодушного взгляда. – А если нет, это очень обидно. Вы ему весьма интересны.

– Интересна? – удивилась Нина. – Что вы имеете в виду? И откуда вы это знаете?

– Сколько вопросов! Когда они с Леонардом обсуждали вас…

– Парсли и Леонард обсуждали меня? Когда?

Нина была совершенно сбита с толку. Роберт как будто поддразнивал её, при этом было непохоже, что он врёт. С другой стороны, Леонард ничего не говорил ей о том, что они с Парсли обсуждали Нину. Она вдруг ощутила горечь: они ведь за эти месяцы стали с Леонардом друзьями, и она была уверена, что они друг другу во всём доверяют.

– И почему же вы думаете, что я Парсли, как вы говорите, «интересна»?

– Потому что я так думаю, – безапелляционно ответил Роберт, глядя как будто сквозь Нину. – А знаете, что я ещё думаю?  – Глаза Роберта вдруг сверкнули, он чуть наклонился к Нине и заговорщически добавил: – Я думаю, что ничто так не причиняет боль, как разочарование.

– Вы про… хм… Я постараюсь его не разочаровать. Парсли, – глухо ответила Нина, хотя она и не была вполне уверена, что конкретно он имеет в виду.

– Вот и хорошо, – Роберт заметно расслабился. – Кстати, вы так и не сказали, понравился ли вам наш маленький музей. Так быстро убежали…

– Простите, Роберт, вы меня не пропустите? Мне нужно срочно переодеваться, у меня ещё танцевальный номер! – не выдержав, в открытую попросила его Нина. К тому же, сам этот разговор уж очень тяготил её. Роберт будто вытягивал из неё силы, совсем как энергетический вампир.

– Конечно-конечно, – он тут же посторонился, прижавшись спиной к стене. – Сразу бы сказали. Бегите, переодевайтесь, пляшите. Пляшите!

Пока Нина бежала вверх по лестнице, а потом к гримёрке, она не могла отделаться от ощущения, что Роберт всё ещё стоит внизу и даже сквозь перекрытия следит за ней своими выпуклыми жутковатыми глазами.

Дверь личной гримёрки Йозефа Шала была плотно закрыта, но даже через дверь Нина различила визгливый голос Мелани и хриплый баритон Йозефа. Они о чём-то спорили, но слов было не разобрать. Когда же Нина, уже в спортивном костюме, выбегала из женской гримёрки, дверь комнаты Йозефа резко распахнулась, и оттуда выбежала заплаканная Мелани. Не заметив Нину, она резко обернулась и рявкнула в дверной проём:

– Так может вообще откажешься, а? Скажи Парсли, что не хочешь играть в «Астарте»! Скажи ему всё, что сказал мне! Ну нет, где уж тебе!

Либо Йозеф ничего не ответил, либо Нина просто не расслышала.

Вот и танцевальный номер тоже остался позади. Когда Нина, дождавшись своей очереди получать обратную связь от хореографа, подошла к седовласой и прямой как палка женщине за комментариями, та немедленно закатила глаза, после чего назвала Нину «заторможенной деревянной куклой». Нина молча выслушала длинный монолог, включающий подробное перечисление всех изъянов её пластики и координации, а в ответ вежливо поблагодарила хореографа за помощь в постановке номера. Пожилая женщина поджала губы, после чего отправилась критиковать следующую жертву.

Нина убежала на четвёртый ряд партера, где её уже ждал Леонард.

– Не принимай близко к сердцу, это очень злая тётка, – заметил Леонард, когда Нина пересказала ему монолог хореографа. – Она мне как-то ставила танец Санта-Клауса, так в конце репетиции она мне врезала по спине моим же посохом!

– Всё в порядке, я думала, будет хуже, – ответила Нина. Она и сама удивилась тому, что язвительная критика совсем не испортила ей настроения.

Единственный человек, обратная связь от которого действительно имела для неё значение, сидел посреди первого ряда и о чём-то тихо переговаривался с Гретой.

Показ уже подходил к концу. Очередь дошла и до Йозефа и Мелани. Они отыграли последнюю сцену второго акта «Астарты», а их следующую по очереди общую сцену Парсли прервал в самом начале, велев сразу переходить к кульминации, а именно сцене убийства жрицы. Не нужно было быть экстрасенсом, чтобы понимать, что режиссёр недоволен увиденным. Йозеф и Мелани тоже не могли этого не замечать, и Нина уже дважды обратила внимание, как угрюмо они переглядывались.

Работники сцены засуетились, срочно убирая за кулисы все декорации. На сцену выкатили бревно, сбоку от него положили циновку, за ними растянули ширму. Затем двое реквизиторов вынесли на передний край площадки бутафорскую жаровню, сложенную из булыжников. Мелани выглянула из-за кулис, шикнула на них и велела переставить жаровню глубже, почти к арьерсцене. От взгляда Нины не ускользнуло, что Мелани переоделась в один из тех костюмов, что она ранее презрительно отвергла: обтягивающее льняное платье, поверх него накидка, стилизованная под высушенные листья, крупное серебряное ожерелье и венок на голове.

– Что происходит? Кого мы ждём? – Парсли встал со стула, сделал несколько шагов в сторону сцены и повернулся к Грете.

– Да-да, сейчас начнём, – засуетилась ассистентка режиссёра. Она сама подбежала к сцене и крикнула реквизиторам, которые всё никак не могли установить жаровню в правильную точку: – Эй, оставьте её уже там. Всё, мы начинаем!

– Не надо ничего оставлять, – заметил вполголоса Парсли, протирая толстые стёкла очков салфеткой.

– Вы имеете в виду – убрать жаровню? – растерялась Грета. – Но они репетировали с ней, Йозеф и Мелани будут…

– Я сказал, не надо ничего оставлять, – холодно повторил Парсли, снова надев очки. – Что непонятного?

Мелани снова выглянула из кулис, с немой мольбой посмотрела на Грету, но та только беспомощно развела руками и дала знак унести жаровню со сцены. В противоположной кулисе мелькнуло раздражённое лицо Йозефа.

– Мы готовы, можно начинать? – Грета повернулась к Парсли.

– Нет, не готовы, – вздохнул он. По его лицу складывалось ощущение, что ему невыносимо скучно.

– Прошу… прощения? – Грета как будто в одну секунду вспотела.

– Мне третий раз повторить? Не надо ничего оставлять. Вам известно значение слова «ничего»?

Уже не дожидаясь сигнала от опешившей Греты, работники сцены вынесли с площадки бревно, ширму и циновку.

– Я правильно понимаю, что мы будем играть на пустой сцене? – не выдержал Йозеф, выглянув из кулис.

– Ты правильно понимаешь, – сухо ответил Парсли и вернулся на своё место. – Ну, вперёд.

Показ начался.

…Сперва из кулис появляется Мелани. Срывающимся голосом она декламирует монолог туземной жрицы, которая вот-вот должна быть принесена в жертву их грозному языческому божеству. В конце монолога к Мелани присоединяется Йозеф, возлюбленный жрицы, он падает перед ней на колени и молит прощения за то, что не смог уберечь её от ужасной судьбы. Жрица тоже опускается на колени и благодарит его за каждое мгновение, проведённое вместе. Она просит его не бояться и не сожалеть, ибо они получили бесценный дар, и ничто более не имеет значения. Но сейчас она просит его о последней услуге. Пусть он сделает всё сам.

Йозеф достаёт нож, которым он через пару минут пронзит сердце своей любимой, а затем и самому себе. Мелани говорит, что смерть от его рук – это лучший подарок, какой только он мог ей сделать, и ложится на покрытие сцены. Йозеф воздевает над ней нож и в последний раз шлёт проклятье богу, что «дал человеку способность испытывать любовь, но не дал сил защитить её. И раз владыка должен получить душу любимой, так пусть же забирает и его собственную – ибо нет им сил расстаться…»

И Нина, и другие актёры воочию наблюдали, насколько непривычно и неудобно Мелани и Йозефу играть на пустой сцене, без декораций и почти без реквизита. Из-за необходимости импровизировать оба начали пропускать куски текста, запинаться, между репликами повисали невыносимо долгие паузы.

– Достаточно, – тихо сказал Парсли. Тем не менее, все в зале его услышали. Йозеф и Мелани замерли и повернулись к нему. – Эти роли не заслуживают того, чтобы над ними надругались подобным образом.

Режиссёр встал со своего кресла и начал ходить кругами перед сценой, потирая крылья носа подушечками пальцев. Повисла абсолютная тишина, нарушаемая лишь шуршанием его ботинок. Затаив дыхание, Грета и актёры ждали, что же он в итоге скажет.

– Кто-нибудь хочет сыграть жрицу в этом спектакле? – спросил Парсли, повернувшись к актрисам в зале.

– Господин Парсли! – вспыхнула Мелани, но Грета движением руки велела ей молчать.

– Я повторяю свой вопрос, – уже более настойчиво сказал Парсли.

Нина украдкой оглядела зрительный зал. В партере сидели три или четыре девушки, кому была бы по силам роль жрицы, но сейчас они все были страшно напуганы.

Парсли ждал, наклонив голову, будто прислушиваясь к чему-то.

– Что, нет в труппе Театра Откровения смелых? Никто не готов рискнуть? – в обычно безэмоциональном голосе Парсли промелькнуло разочарование. С другой стороны, удивлённым он при этом не выглядел. Парсли соединил руки за спиной, прошёлся вдоль авансцены, потом остановился и задумчиво посмотрел на Мелани, от стыда готовую провалиться сквозь землю. – Что ж, очень хорошо… Нина Вицки, марш на сцену!

И прежде чем Нина в принципе осознала, что вообще она делает и чем всё это может кончиться, она покорно встала с кресла и направилась к лестнице, ведущей на сцену. Артисты в зале начали изумлённо перешёптываться. Происходило нечто экстраординарное.

– Нина? – нахмурилась Грета. – Господин Парсли, вспомните, Нина совсем неопытная, всего пару месяцев в труппе. Я совсем не уверена, что…

– Твоя неуверенность меня не интересует, – отрезал Парсли и вернулся на своё место в первом ряду.

– Если вы таким образом хотите меня наказать… – задохнулась от возмущения Мелани, но Парсли не удостоил её даже взглядом.

– Кто-нибудь, дайте Нине текст! – крикнула Грета.

Нине вручили немного помятый лист с монологом жрицы. Нина перевела взгляд с замершего в ожидании Парсли на нервничающую Грету, потом на Мелани, сжимающую от злости кулаки, на мрачного Йозефа и потом снова на Парсли, который теперь ритмично постукивал пальцем по подлокотнику. Нина глубоко вздохнула, подняла листок повыше и начала:

– Услышь меня, повелитель огня, воды и ветра! Прекрасным и неизбежным, как восход солнца после мучительно долгой ночи, был час, когда наше дыхание укутало нас нежным облаком, а тепло наших тел сожгло опутавшие наши сердца лианы. И пусть с рассветом кровь моя обагрит чёрные камни и растворится в солёных волнах Вечного Моря…

– Стоп! – прервал её Парсли. – Ещё одна любительница страдать на сцене. Это никуда не годится.

Нина пристыженно потупила взгляд. Но её мучило даже не столько недовольство Парсли, сколько тот факт, что её просто использовали. Использовали, чтобы унизить Мелани, а сейчас погонят со сцены, и дальше будут репетировать уже с Мелани.

– Ты хочешь эту роль? – вдруг спросил Парсли.

Нина растерялась, не понимая, чего он от неё ждёт.

– Ты глухая? Ты хочешь получить эту роль?! – сердито повторил он, буравя Нину взглядом из-за толстых стёкол.

– Да…

– Я не слышу! Громко!

– Да! – крикнула Нина.

– Так какого чёрта ты тут страдаешь?! – Парсли остервенело ударил кулаком по подлокотнику. – Подними текст и давай ещё раз. И ко мне обращайся! Я – повелитель огня, воды и ветра! Это я должен услышать твой крик, это я должен почувствовать твою ярость! И если не справишься, если ты меня не убедишь, здесь и сейчас, что твоя любовь достойна того, чтобы я отказался от причитающегося мне по праву и пощадил твою жизнь, вот тебе моё слово, я сегодня же… велю Грете прогнать тебя из театра, и больше ты ни на этой сцене, ни на какой другой не появишься!

Кровь бросилась Нине в лицо, она зашаталась на ослабевших ногах. Не может быть… Да что же это такое?! Как он может ставить её в такое положение?! Какого чёрта заставляет её идти ва-банк?!

Нина устремила на постановщика отчаянный, непонимающий и одновременно молящий взгляд. И тогда, к своему ужасу, она обнаружила на его губах едва заметную садистскую улыбку. Её словно ударили под дых.

Подбородок Нины задрожал, она судорожно сглотнула. К горлу подступали слёзы.

– Ничего не будет? – издевательски буднично вздохнул Парсли. – Очень жаль. Грета, у нас же были ещё кандидатки на роль Нины?

И тогда Нина не выдержала. Но вместо слёз наружу прорвался гнев, тот же самый, что захлестнул её два месяца назад на пробах. Её мышцы напряглись, она до боли сжала кулаки, её зубы впились в нижнюю губу. Не хватало только слов, чтобы выразить ту боль, что причинил ей Парсли, и ту ненависть, что её переполняла.

– Текст, – с ледяным спокойствием напомнил ей постановщик.

Нина начала заново, и строчки, написанные Парсли для вымышленной жрицы, поразительно легко легли на внутреннее состояние актрисы. Она больше не страдала, куда там, она бросала вызов своему божеству, она с готовностью, даже с мстительной радостью отдавала себя на его суд, ведь она пережила самое важное, самое прекрасное, что только может пережить человек. Чувство, которое ему самому неведомо и недоступно! Она не страдала, не умоляла, нет, она торжествовала, праздновала победу, ибо он может забрать её жизнь, но не может забрать её любовь.

Когда Нина закончила, ей казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Дыхание сбилось, словно она только что во весь опор промчалась стометровку. Но до конца выйти из роли у неё не вышло, и она продолжала глядеть со сцены в зал с дерзким вызовом.

Пауза продолжалась изнуряюще долго. Опустив глаза, Нина внезапно осознала, что под конец монолога порвала листочек с текстом. А заметила это только сейчас.

– Мы закончили, через двадцать минут разбор, – сказал Парсли Грете. И широким шагом покинул зал.

Глава 9

Хотя Ирена ни секунды не сомневалась, что ужасное известие вызовет у Агнес самый искренний ужас, на лице подруги появилась лишь неловкая улыбка.

– Ирена… – начала Агнес. – Ну, Йозеф хочет меня убить. И что?

– И что?! Агнес, я не шучу, всё очень серьёзно! – выдохнула Ирена. Она вскочила с дивана. – Я это точно знаю! Йозеф сказал мне об этом сегодня, сам. – Теперь, когда первый, самый трудный шаг был сделан, уже не было смысла останавливаться.

– Он сказал, что хочет меня убить? – Агнес продолжала глупо улыбаться. – Ну, сказал. Но он и мне иногда такое говорит. Бывает, он выпьет, мы поругаемся… Или даже просто поругаемся… Но зачем куда-то уезжать, тем более… – она с нежностью погладила свой живот. – Тем более сейчас.

– Агнес, выслушай меня, прошу, очень внимательно, – Ирена быстро села на диванчик возле Агнес. – Да не улыбайся ты так, это всё по-настоящему! Йозеф хотел сделать это ещё два месяца назад, мы обсуждали это там, на пристани, но я тогда его остановила. Точнее… – Ирена стиснула руками виски, – точнее, отказалась участвовать. Но на этот раз от меня уже ничего не зависит!

Ирена ждала хоть какой-то вменяемой реакции, но вместо этого Агнес только с любопытством смотрела на подругу, а на её губах продолжала играть всё та же глупая улыбка. Ирена с тем же успехом могла разговаривать с тумбочкой.

– Я говорю серьёзно! – повторила она упавшим голосом. – Я… Почему ты на меня так смотришь?

Агнес вдруг замялась:

– Не знаю, как бы так сказать… Ирена, а ты себя нормально чувствуешь? Просто… ну… ты ведёшь себя странно… ты даже как будто слова произносишь не так, как раньше!

Ирена выругалась про себя. Она ещё до прихода сюда решила, что больше не будет притворяться женщиной, которая на самом деле давно сгинула за дверью с шиповником. Она больше не желает играть эту роль. Но Агнес, которая её давно знает, естественно, не могла не почувствовать разницу.

– Это всё неважно. Важно только то, что задумал Йозеф! – Ирена набрала в грудь воздуха и отчеканила. – Ещё раз. Йозеф. Хочет. Твоей. Смерти.

Агнес перестала улыбаться. Вместо этого она кротко вздохнула, ласково взяла руки Ирены в свои и покачала головой:

– Ирена, милая, я не знаю, зачем ты мне всё это говоришь, но это какая-то глупость. Да, Йозеф не идеальный, да, у нас бывают проблемы, но чтобы хотеть смерти… ты смеёшься, что ли? Перестань, давай я пойду сделаю нам кофе, а потом хочу тебе забавную штуку показать. Я тут проверяла кое-что насчёт малыша, прикинула лунную фазу… – она потянулась к раскрытой тетради со столбиками цифр.

– Агнес, ты не понимаешь, что это за человек! – Ирена в отчаянии схватила её руку. – Да, ты долго жила с ним под одной крышей, но ты не знаешь его. Ты не видела его без маски, которую он носит уже больше года. А я видела. Он трусливый лицемер. Он бессердечное чудовище. И… он уже убивал, один раз точно.

– Ну, и кого же он убил? – Агнес опять не смогла сдержать глупой улыбки.

– Я знаю, для тебя это прозвучит дико, бессмысленно, но он убил… ох…  Йозефа Шала.

Агнес беспомощно всплеснула руками, словно школьная учительница, неспособная справиться с полным классом галдящих детей. Наконец, так и не прокомментировав слова Ирены, она положила на колени тетрадь и стала рассеянно переворачивать страницы.

– Агнес…

– Ирена, господи, ты сама-то себя слышишь? Ты несёшь какую-то…

– Ладно, ладно, скажу всё как есть! – Ирена схватила подругу за плечи. – То, что ты сейчас узнаешь, ты не должна говорить никому, ни одной живой душе! Йозеф Шала давно мёртв! Человек, с которым ты живёшь, забрал себе его тело, его имя, его славу и его деньги, он развёлся с его женой, оставив её и детей практически без гроша, он сдал старика-отца, у которого кроме сына никого не осталось, в дешёвую богадельню…

– Ирена, хватит! – Агнес в ужасе зажмурилась. – Хватит! Пожалуйста! Я не знаю, может, твоя болезнь так на тебя действует, или лекарства. Но Йозеф… Зачем ты говоришь про него все эти гадости? Он прекрасный человек! Да, он иногда делает ошибки. Но он меня любит! А то, что ты мне сейчас…

– Агнес, родная, я знала Йозефа, того, настоящего Йозефа! Он был чудесный парень, добрый, трудолюбивый, потрясающе талантливый артист, душа компании. Его все любили. Он отдавал часть гонораров в приюты для животных, копил своим детям на образование в лучших вузах, каждую неделю навещал лежачую мать, возил ей еду и лекарства, а они с его отцом жили в трёх часах езды от Сигора! Йозеф же, которого знаешь ты, не стоит и его мизинца! Он жалкое ничтожество. Ты и сама знаешь, он тратит все деньги на развлечения, на выпивку, на карты и на женщин. И вообще, ты думаешь, всё это время ты у него была одна такая…

Агнес закричала, будто её режут на куски, схватилась за голову, вскочила с дивана.

Ирена впервые в жизни видела Агнес в таком состоянии. Она даже предположила, что Агнес сейчас ударит её. Однако вместо этого Агнес, с силой сжав кулаки и зажмурившись, постепенно успокаивала дыхание. И тогда Ирена решила пока что притормозить, дождаться, когда подруга снова возьмёт себя в руки.

– Ирена, ты… Ты больна, больна тяжело, я догадываюсь, как тебе плохо, – в конце концов пробормотала Агнес. Она снова села на диван, но на этот раз уже не повернулась к Ирене. – Но зачем это тебе, скажи, зачем тебе разрушать мою семью? Зачем тебе придумывать такое про Йозефа? Неужели тебе будет легче, если я останусь одна, снова стану несчастной, забитой массажисткой, которая никому не нужна? Мы ведь подруги, разве нет?

– Я тебе всё это сказала именно потому, что подруги, – прохрипела Ирена. У неё вдруг начал пропадать голос, а позывы к кашлю становились всё настойчивее. Она полезла в сумку за платком, но достала оттуда также и конверт, полученный от Йозефа. – И ещё, тебе не обязательно быть массажисткой. Ты же неплохо рисуешь, ты мне ещё в салоне показывала. У тебя талант. Попробуй развить его, и ты сможешь зарабатывать этим на жизнь. А на первое время – вот, возьми конверт. Сумма не космическая, но чтобы встать на ноги…

Ирена совершенно не ожидала, что в ответ на это Агнес просто выбьет конверт у неё из рук. Несколько банкнот разлетелись по полу. Агнес тяжело встала с дивана, повернулась к Ирене и велела дрожащим голосом:

– Посмотри на меня!

Кашель прорвался наружу, и Ирена срочно приложила платок к губам. Когда приступ закончился, так же внезапно, как и начался, Ирена тяжело вздохнула и подняла глаза на Агнес.

– Я… – голос Агнес срывался, её шатало. – Я получила всё, о чём мечтала, Ирена! Я надеялась, я верила, я ждала, и вот – всё сбылось! Я встречаюсь с прекрасным человеком, гениальным актёром, живу в чудесной мансарде в центре города, мы вот-вот поженимся… У меня скоро будет малыш, Ирена! Это была моя мечта! Мечта! И ты думаешь, я дам тебе вот так, сходу, всё это разрушить?! Йозеф – это моя судьба! Мы будем счастливы!

Сил сопротивляться не осталось. Ирена в изнеможении откинулась на спинку дивана. А ведь она догадывалась, что так будет. Что всё насмарку, ничего она не добьётся. Правда слишком невероятна, Агнес не поверит ни одному её слову, а никаких доказательств своим доводам Ирена предоставить не могла.

Агнес обречена, и ничего уже с этим не сделаешь. Вечером Йозеф капнет ей в питьё Божьи слёзы.

Агнес, очевидно, заметила, как изменилось лицо Ирены, и решила, что подруга её услышала. Она наклонилась над расстроенной Иреной, мягко взяла её за скулы и поцеловала в лоб.

– Хорошая моя… – прошептала она. – Я понимаю, как тебе тяжело, как страшно… Ты запуталась… А хочешь… хочешь, я поговорю с Йозефом, и ты останешься у нас жить в гостевой комнате, а? Тебе наверное одиноко совсем, Нина целыми днями в театре… А потом, когда родится малыш, наш мальчик…

– Не будет никакого малыша… – одними губами ответила Ирена.

И вдруг она почувствовала, как её глаза наполняются слезами.

Слёзы, настоящие слёзы! Какое удивительное, давно утраченное ощущение! Ирена так долго носила одну маску за другой, что она и забыла, сколько лет назад искренне плакала в последний раз. И влага в глазах куда сильнее, чем любой наркотик, заставила её почувствовать себя снова живой.

Горе рвало Ирену в клочки, и слёзы ручьями побежали по её щекам. Но как бы плохо Ирене ни было, она бы отдала всё на свете, чтобы продлить этот момент ещё хотя бы немного. Она плакала и чувствовала, будто облепившая её несчастную душу зловонная скверна истончается, иссыхает и начинает потихоньку осыпаться…

Но время невозможно ни повернуть вспять, ни даже остановить. Слёзы кончились, и на смену им пришла нарастающая боль в груди. Агнес взяла со стола упаковку бумажных салфеток и протянула Ирене, та выдернула сразу целый ком и жадно зарылась в него лицом. Ей так хотелось вернуть то волшебное чувство, снова ощутить в глазах хотя бы одну слезинку, хотя бы на мгновение!

– Я не расслышала, – не поняла Агнес. – Что ты сказала? Ну, перед тем как…

Ирена подняла на неё затуманенный взор. Ей казалось, что она слышит голос Агнес как-то приглушённо, будто между ними полотно двери…

Или крышка гроба.

– Ребёнок родится мёртвым… или не родится вообще, – бесцветным голосом сказала Ирена. Теперь она как будто говорила сама с собой, уже не заботясь о том, какое впечатление производят её слова на Агнес. Мозг Ирены словно залили густым клеем, чувства засыпали один за другим, остался лишь быстро усиливающийся спазм в груди. – У таких как Йозеф… как я… мы не можем иметь детей. Тихий Мир отнял у нас этот дар. Это плата за…

Ирена не договорила, разрывающий нутро приступ кашля заставил её согнуться пополам. Словно её лёгкие рвались наружу, на свободу, Ирена заходилась ужасным лающим кашлем и никак не могла остановиться. Её ослабевшие трясущиеся руки уже не были способны удержать платок у рта, капли крови брызгали на её пальцы, на юбку, на светлую обивку дивана, на соломенный ковёр… Ирена свалилась с дивана на пол, её тело начало сотрясаться в ужасной судороге.

Она не имела права плакать. Она недостойна подлинных слёз. Она попыталась завладеть сокровищем, которое предназначалось не ей.

И теперь пришла пора платить по счетам.

– Ирена! Ирена! – в отчаянии взывала к ней Агнес, но её голос раздавался всё тише и тише.

А потом Ирена ощутила, что глубоко в её грудной клетке что-то как будто лопнуло.

Тут же прекратился кашель, исчезла боль, исчезли судороги… А потом пришло спокойствие. Абсолютное спокойствие и безмятежность, которые Ирена слишком хорошо помнила. Мир вокруг начал быстро тускнеть. Нет, только не сейчас! Только не сейчас! Её глаза в ужасе расширились, она предприняла последнее, титаническое усилие и вцепилась в локоть Агнес, опустившейся возле неё на колени:

– Беги… прошу… беги…

А потом та, кого Агнес знала как Ирену, умерла.

Агнес ещё какое-то время оторопело смотрела на медленно остывающий труп, не в силах осознать, что именно только что произошло. Она повторяла имя подруги, робко касалась её рукой, но никаких признаков жизни в теле уже не осталось. Из уголка полуоткрытого рта Ирены на пол текла тонкая струйка крови. В её глазах застыл смертный ужас.

Через пару минут Агнес поднялась на ноги, но это произошло помимо её воли, почти машинально, спинной мозг принял это решение за неё.

Всё ещё в глубоком ступоре, она подошла к журнальному столику, приложила к уху телефонную трубку и позвонила в театр. Это тоже было почти машинальным действием. Она всегда так делала, когда сталкивалась с экстренной ситуацией: звонила Йозефу и просила принять решение за неё.

Ответил кто-то из административных работников театра, Агнес попросила позвать Йозефа Шалу. Работник ответил, что Йозеф на показе и вряд ли сможет с ней сейчас поговорить. Тогда Агнес с ровно той же неживой интонацией и теми же словами повторила свою просьбу. Работник начал было спорить, и тогда Агнес произнесла это в третий и сразу же в четвёртый раз, без паузы.

Всё то время, что работник ходил за Йозефом, Агнес тупо пялилась на лежащее посреди гостиной бездыханное тело. Психика Агнес всеми силами защищала себя от чудовищного испытания, от внезапного страшного горя, которое тяжело переживать даже людям, полностью контролирующим свои эмоции. А Агнес к таким совершенно точно не относилась. К тому же, она была на пятом месяце беременности.

– Агнес? В чём дело, говори быстрее, у меня меньше минуты! – услышала она такой знакомый, такой родной голос Йозефа.

– Милый… здесь… Ирена… она… – Агнес только и могла, что выпаливать первые же слова, приходящие ей в голову. И одновременно она чувствовала себя как воздушный шарик, который до предела надули гелием. В любую секунду этот шарик может лопнуть, и сметающий всё на своём пути шквал чувств выплеснется наружу.

– Агнес! – свирепо сказал Йозеф. – Всё, вешаю трубку, перезвоню как освобожусь.

– Ирена умерла! – закричала Агнес и сама перепугалась своего крика. – Она здесь, Йозеф, она лежит тут, у нас в гостиной, прямо передо мной, тут везде кровь, Йозеф, я…

На том конце трубки повисло молчание.

– Йозеф! Йозеф, пожалуйста, ответь мне что-нибудь! – Агнес в отчаянии приникла к самому микрофону, она с трудом выговаривала слова. Её душили рыдания. – Йозеф, мне страшно, я не знаю, что делать, я…

Всё ещё тишина.

– Йозеф, скажи мне, что мне делать?! – давясь слезами, умоляла Агнес. – Я не знаю… Мне звонить в скорую, в полицию, что мне…

– Нет! – резко прервал он её. Потом его голос немного смягчился. – Слушай внимательно! Оденься, оставь входную дверь приоткрытой, а сама иди в бар на той стороне. Или приезжай сюда, к театру. Короче, нужно, чтобы ты ушла. Мы разберёмся. Поняла меня?

– Йозеф…

– Вот и умничка. Люблю тебя. А сейчас мне надо бежать.

Гудки. Тогда Агнес бросила, точнее, уронила трубку на рычажки телефонного аппарата. Трубка соскользнула и свалилась на пол, но Агнес ничего не заметила. Мысли путались, её всю трясло, хотелось бежать далеко-далеко и не оглядываться…

В этот момент в гостиную вошёл Барон. Не обращая ни малейшего внимания на охваченную паникой хозяйку, он вальяжно подошёл к телу Ирены, принюхался к её пальцам и вдруг злобно зашипел.

– Барон! Иди сюда! – позвала его Агнес. Кот никак не отреагировал. – Барон! Сейчас же! – сорвавшимся голосом закричала его хозяйка.

Надо убрать кота в переноску и как можно скорее уйти из квартиры, как и велел Йозеф.

Но Барону было не до неё. Шерсть на его спине встала дыбом, он злобно заверещал. После чего, к неописуемому ужасу Агнес, кот кинулся на тело Ирены и начал рвать его зубами и когтями.

Наблюдая творящееся перед её глазами кровавое безумие, Агнес решила, что сходит с ума. Она ощутила, как её захлёстывает дурнота, она вот-вот упадёт в обморок. Протянув руки к беснующемуся коту, она сделала шаг вперёд, но ноги её подвели, она упала на колени, и её стошнило на ковёр. Потом она повалилась на бок, и её сознание милосердно отключилось.

Глава 10

За пятнадцать минут, оставшиеся до разбора, Нина успела сбегать в гримёрку переодеться. Избавившись от тесного габардинового костюма, к тому же раздражающего кожу, и с наслаждением облачившись в привычные свитер и джинсы, Нина на секунду остановилась перед зеркалом. Да, как она и боялась, её лицо покрывали жирные разводы от грима: читая монолог жрицы под самый конец показа, Нина вспотела, несколько раз трогала лицо, и теперь на её лбу, щеках и подбородке красовались тёмные полосы.

Когда всё закончится, она срочно примет душ, но уже сейчас надо избавиться от уродливых полос. Нина стала открывать ящики гримёрных столов один за другим, однако жидкости для снятия грима нигде не было. Другие актрисы, ожидающие разбора в гримёрке, Нине помочь отнюдь не торопились. Они о чём-то шушукались в уголке, время от времени искоса поглядывая на девушку. И, похоже, дело было совсем не в тёмных разводах. Нине это не понравилось, но сейчас её мысли были заняты совсем другим.

Придётся бежать в женскую уборную и срочно умываться.

В уборной никого не было, хотя из кранов с журчанием бежали тонкие струйки. Нина склонилась над ближайшей раковиной, шумно высморкалась, потом зачерпнула полные пригоршни воды и принялась отчаянно тереть лицо. Однако проклятый грим сходил очень медленно и неровно, Нина убедилась в этом, заглянув на секунду в зеркало. Она продолжила умываться. В конце концов кожа на её лице хоть и избавилась от тёмных полос, но заметно раскраснелась, а свитер и волосы намокли. Часов в уборной не было, и Нина нервно гадала, начался уже разбор или нет. В любом случае возвращаться в гримёрку и переодеваться в сухое уже точно нет времени. Придётся идти как есть.

Но стоило ей выйти в коридор, как она лицом к лицу столкнулась с Мелани. Актриса всплеснула руками:

– А, вот ты где! А я уж тебя обыскалась.

– Мелани, пожалуйста, разбор вот-вот начнётся! Если хочешь, поговорим после него… – Нина попыталась обойти актрису, но уже в следующий момент в горло Нины упёрлись маникюрные ножницы.

– Что… – обомлела Нина, мгновенно потеряв голос. – Что ты…

– Просто хочу быть уверенной, что ты поймёшь меня правильно, – пояснила Мелани, приторно улыбнувшись. – И да, ты останешься тут, пока не выслушаешь до конца. Разбор подождёт. Ты, я помню, не особо выбирала момент, чтобы выставить меня на посмешище.

Хоть Мелани и говорила спокойным, даже дружелюбным тоном, лезвия, прижатые к шее Нины, свидетельствовали, что на самом деле внутри актрисы бурлят обида и злость. Она, разумеется, не простила Нине выходку в костюмерной, а уж после того, как Нина прочитала её монолог в финале показа, Мелани просто не могла всё так оставить. А Нина очень хорошо знала, насколько ведущая актриса мстительна, по театру ходили жутковатые истории о том, как Мелани подсыпала своим обидчицам, реальным или предполагаемым, осколки стекла в обувь, а одной девушке во время репетиции Мелани якобы нечаянно подожгла волосы.

– Ты кем себя возомнила, подруга? – всё тем же дружелюбным, даже ласковым голосом спросила Мелани. – Дерзишь мне в костюмерной, помогаешь Парсли при всех меня унизить. Ты, мне кажется, не вполне разобралась, как у нас в театре всё устроено.

– Мелани, я… прости за то, что я сделала с тем пледом, такого больше не будет. Мне очень стыдно, – Нина отнюдь не чувствовала себя виноватой, вот только и Мелани, похоже, не поверила её раскаянию. Она чуть надавила на ножницы, и Нина ощутила, что их кончики вот-вот проткнут кожу на её шее. – А что касается показа… Парсли сам вызвал меня на сцену, ты же сама слышала. Что мне оставалось делать?

– Знаешь, детка, выглядит так, что ты стала много о себе воображать, – Мелани как будто пропустила всё сказанное Ниной мимо ушей. – И не мне одной так кажется, кстати. Любого спроси. У нас таких выскочек ой как не любят. А может, ты, типа, на моё место метишь, а?

– Нет! Я в театре-то всего…

– Да перестань, – Мелани звонко рассмеялась. – Я таких, как ты, знаю. Я тебя насквозь вижу. Притворяетесь тихонями, а сами… А твои заигрывания с Йозефом? Скажешь, ты это не для того делала, чтобы он замолвил за тебя словечко Парсли? А?

Нина чуть не задохнулась от возмущения. Вот, выходит, как оно всё теперь выглядит со стороны. Хорошо, если это только Мелани так считает. А если и другие актёры так думают? Нина в негодовании втянула в себя воздух.

– Ладно, будем считать, ты меня поняла, – эту фразу Мелани произнесла в самое ухо Нины. Она шутливо подула на ножницы, словно это ковбойский револьвер, после чего убрала их в карман юбки. – Но заруби себе на носу, детка: если ещё хоть раз полезешь куда не просят, хоть нос высунешь или скажешь что-то не то, я от тебя мокрого места не оставлю, – Мелани приблизила лицо к самому носу Нины, и её голос из дружелюбного превратился в зловещий шёпот. – Одна промашка – и даже не надейся, что отделаешься парой ожогов. Я сделаю так, что ты больше на ноги встать не сможешь. Никогда. Усекла? И мне слова никто не скажет.

– Скажет, очень даже скажет, – со стороны лестницы раздался мужской голос.

Мелани резко обернулась. Чуть покачиваясь из стороны в сторону, за ней и Ниной с любопытством наблюдал заведующий декорационным цехом. На этот раз поверх его обычного синего комбинезона была накинута куртка, руки убраны в карманы. Роберт жевал жвачку, периодически надувая и лопая пузыри.

– Роберт, это не твоё дело, чего ты тут забыл? – огрызнулась Мелани. – Это между нами, актрисами. Ступай куда шёл.

– Обязательно, – Роберт, хоть говорил вроде и с Мелани, разглядывал он при этом мокрый свитер Нины. Она смутилась и постаралась закрыть огромное тёмное пятно руками. – Но надо бы кое-что объяснить.

– Всё, что надо, я ей уже объяснила.

– А я не про неё говорю.

– А мне не надо ничего объяснять! – мгновенно вспыхнула Мелани. – Тут всё абсолютно ясно.

– Может, да, может, нет, – Роберт пожал плечами. – Может, всё ясно, а может, всё так поменялось, что совсем ничего не ясно.

– Что ты несёшь? Что поменялось?! – сварливо спросила Мелани. – Девчонка зарвалась, её надо поставить на место.

– Поставят. Обязательно. Но не ты, – Роберт ухмыльнулся, надул очередной пузырь и смачно его лопнул. – И не на то место.

– Ты что же, издеваешься?! – взвизгнула Мелани.

В этот момент со стороны фойе долетел глухой бой часов. Разбор начался десять минут назад! Нина протиснулась между стеной и Мелани и со всех ног побежала в зал. Какое-то время до неё ещё доносился возмущённый голос ведущей актрисы, которая теперь совершенно не стеснялась в выражениях, но к её словам Нина уже не прислушивалась.

К огромному облегчению Нины, она опоздала не одна, прямо перед ней в зал вбежали ещё двое актёров, задержавшихся в курилке. Грета сердито зыркнула на них, Парсли же, сидящий лицом к залу на специально поставленном кресле между первым рядом партера и краем сцены, как будто не заметил опоздавших и продолжил говорить. Нина на цыпочках добежала до кресла возле Леонарда.

– Чего так поздно-то? – удивился он. – И чего такая красная? И мокрая к тому же.

– Грим смывала, а потом ещё Мелани задержала. Позже расскажу. Что тут было?

– Пока только общие впечатления. Как ты понимаешь, весьма фиговые.

– Подытожим. Ещё во времена, когда я был учеником Густаво Сальваторе, – продолжал меж тем Парсли, меланхолично глядя в пустоту перед собой, – моего мастера и основателя нашего театра как-то спросили, в чём же секрет всемирной известности Театра Откровения. И вы все, разумеется, знаете, что Густаво ответил: Театр Откровения – это про риск. Про смелость. Про эксперименты. Про постоянный поиск новых форм, про ныряние в такие тёмные глубины человеческой души, куда кроме нас никто нырять не решается. Работа на грани, обновление, самоотречение – вот столпы, на которых стоял и стоит этот театр, – Парсли выдержал глубокомысленную паузу. – И когда после показа я спросил себя, что же я увидел, – с этой точки зрения, – то понял, что я не увидел ничего. Вообще ничего. Пустую сцену. Показа не было. Я просто потратил несколько драгоценных часов своей жизни, пялясь в ничто.

Нина ожидала, что артисты начнут перешёптываться, вполголоса обсуждать слова режиссёра. Так и случилось, но продолжалось это не больше пары секунд, а потом актёры покорно замолкли, едва Парсли бросил на них единственный короткий взгляд.

– В связи с этим мною было принято трудное решение. Раз труппа не ценит возможность независимого творчества, раз артисты не желают пускаться в самостоятельный поиск, а удовлетворяются однажды уже найденными образами и приёмами, в отношении «Услышь меня, Астарта!» практику самостоятельных репетиций я упраздняю. Отныне вся работа над этим спектаклем – а вы все понимаете, что это не просто «ещё один спектакль», – будет вестись только в присутствии меня. Повторные репетиции – только с помощниками режиссёра.

Обычно ничто в голосе или мимике Натаниэля Парсли не выдавало переживаемые им чувства, он говорил сухо и отстранённо, будто зачитывал текст с бумаги, совершенно не пытаясь вникнуть в него. Если же Парсли выражал сильные эмоции, то это всегда служило достижению некоей поставленной им перед собой цели, а момент и «дозировка» каждый раз были искусно срежиссированы. Парсли как никто владел собой. Но в этот раз даже Нине, работающей с Парсли считанные месяцы, почудилась в его интонациях искренняя горечь.

– Меня, признаюсь, не перестаёт удивлять такое отношение: я полагал, что в театр вы пришли, чтобы получить возможность проявить иные, прежде скрытые грани своей души, прикоснуться к шедеврам мировой драматургии и пропустить через себя мудрость наших великих предков, прожить, наконец, более глубокие, более интересные жизни. Разве не это величайшее из чудес нашего искусства? Подобно Господу, театр творит жизнь из праха. Печально, что вы так и не научились это ценить.

Он немного подождал, давая артистам возможность осмыслить услышанное. Воспользовавшись паузой, в зал незаметно вошли Мелани и Роберт, актриса села во второй ряд, а Роберт ушёл куда-то к последним рядам партера.

– Впрочем, по словам Греты, некоторые из вас проявили похвальное усердие. Я ценю это в людях и готов за него отблагодарить обратной связью, которая, как я надеюсь, поспособствует вашему профессиональному росту, – Парсли сверился с записной книжкой, которую Грета заполняла во время показа. – Прежде всего, Леонард Фурман.

Леонард бросил на Нину напряжённый взгляд, после чего весь обратился в слух.

– Леонард отдал как парным, так и самостоятельным репетициям огромное количество времени, что вылилось в детализированную и всестороннюю проработку роли. К тому же мне понравились отдельные удачные находки, связанные с физическими действиями, в частности, вырезание по дереву и фокус с глотанием стрелы.

Боковым зрением Нина увидела, как лицо Леонарда буквально засветилось от счастья. Парсли остался им доволен!

– Тем не менее… – продолжил постановщик своим обычным, бесцветным тоном. – Тем не менее Леонарду не удалось преодолеть свои жанровые привычки и свой опыт игры в детских спектаклях. Чрезмерный акцент на внешней выразительности в ущерб переживанию внутреннего конфликта. Уверен, это ощущалось не только мной. Поэтому я вынужден его роль в «Астарте» передать другому актёру. Далее…

Ошеломлённый, Леонард откинулся на спинку кресла. Его пальцы сдавили подлокотник, потом он начал в недоумении озираться, как будто усомнился, что понял слова режиссёра правильно. Другие актёры смотрели на него с сочувствием, но помочь ничем не могли. К тому же, все и без того были обескуражены началом разбора.

Леонард ссутулился, его плечи опустились. Подняв с пола мячик для тенниса, он несколько секунд покрутил его в руках, а потом отшвырнул в сторону.

– Слушай, ещё не всё потеряно, – Нина сдавила предплечье Леонарда и зашептала ему на ухо. – Не сдавайся! Докажи ему, что он ошибается. Давай ещё раз пройдёмся по сценам, подумаем, что можно улучшить…

– Бесполезно. Парсли не меняет своих решений.

– Так заставь его поменять! Покажи, что можешь! Ты ведь так этого хотел! Нужно бороться!

– Это бесполезно, Нина, правда, – повторил Леонард и печально покачал головой. – Ты даже не представляешь, что такое Натаниэль Парсли. Повлиять на него, заставить его передумать – это что-то из разряда фантастики. Что бы ты ни делала, всё равно в итоге всё будет так, как решил он. Ну а я… – Леонард мрачно улыбнулся. – Я снова проиграл финал. Как и всегда.

Парсли продолжал говорить, и актёры один за другим, подобно Леонарду, впадали в уныние, пусть никого из них с роли и не сняли. Парсли делился своими впечатлениями от их игры, ничуть не приукрашивая и не пытаясь подобрать менее резкие слова. Нина вдруг вспомнила слова Роберта: «Мне нравится, когда людям говорят правду в лицо». Парсли делал именно это, и всё же Нина задумалась, а не будет ли от такой жестокой правды больше вреда для общего дела, чем пользы?

– А знаешь, в конечном-то счёте, он прав, – пробормотал себе под нос Леонард. Он как будто даже оживился. – Некоторые актёры просто не созданы для взрослых спектаклей. Вот Санта-Клаус, медведь, злой колдун – это по мне!

– Леонард!

– Нет, я серьёзно! И, если уж на то пошло, мне маленькие зрители нравятся гораздо больше, чем взрослые. С ними гораздо проще. Они если смеются, то уж смеются, если плачут, то плачут… – Леонард чуть улыбнулся. – Так что всё правильно, пора мне назад. Я только надеюсь… – его улыбка вдруг стала совсем робкой. – Мы ведь останемся друзьями, да? Мне нравится… мне нравится твой чай. А тебе понравились мои супы. И бабулины пироги. Давай просто дружить? – он застенчиво протянул ей руку.

Нина пожала его кисть, но на душе у неё было тяжело. Она помнила, как отчаянно Леонард хотел сыграть свою первую, пусть и маленькую, роль для взрослых зрителей. Она помнила, как храбро Леонард защитил её от Йозефа, там, в бильярдном клубе. Но стоило Парсли принять решение, как Леонард тут же безропотно подчинился. Да, ни у кого нет права оспаривать распоряжения художественного руководителя театра, но Леонард мог хотя бы попытаться донести до него свою точку зрения, попросить ещё один шанс!

От этих мыслей Нину отвлекло появление в зале Йозефа. Она удивилась, что не заметила его отсутствия раньше. Йозеф обежал задний ряд, наклонился к Роберту и начал что-то торопливо шептать ему на ухо. Грета обернулась и скорчила недовольную гримасу, ещё несколько актёров начали на них оглядываться, но Парсли продолжал разбор как ни в чём не бывало.

Нина не могла не заметить, что Йозеф чем-то чрезвычайно взволнован. Что касается Роберта, то его лицо мгновенно изменилось, стало сосредоточенным, уже после первых же обращённых к нему слов Йозефа. Молча выслушав актёра, заведующий декорационным цехом быстро кивнул и тут же покинул зрительный зал. Йозеф, вытерев пот со лба рукавом, пошёл вперёд через проход между рядами и сел рядом с Мелани.

– Полагаю, на этом всё, – Парсли закрыл записную книжку Греты и привстал. – Рассчитываю, что все присутствующие, все без исключения, сделают правильные выводы из услышанного.

– Господин Парсли, а мы? – громко спросила Мелани.

Все головы, кроме головы режиссёра, повернулись к ней и Йозефу. На самом деле, двое ведущих актёров были не единственными, кто не получил вообще никакой обратной связи. Нина тоже так ничего и не услышала в свой адрес – и это не на шутку её встревожило.

– Я не думаю, что вы нуждаетесь в том, чтобы я озвучил своё мнение, – сухо сказал Парсли. – Всё более чем очевидно.

– Нам нет, не очевидно, – с вызовом сказала Мелани. Йозеф нервно коснулся её плеча, призывая не лезть на рожон, но Мелани только раздражённо отдёрнула руку.

– Извольте.

Парсли снова сел на стул, записную книжку он вернул Грете. Сложил руки на груди.

– Я связывал с тобой, Мелани, определённые надежды, – начал он невозмутимым тоном. – Большие надежды. У тебя великолепные природные данные, ты без сомнения очень талантливая актриса, сегодня я уверен в этом не меньше, чем пять лет назад, когда ты впервые вышла на эти подмостки. Однако. Жрица в «Астарте» – это сложная, многогранная роль, куда сложнее, чем кажется на поверхностный взгляд, и она предъявляет значительные требования к исполнителю. Она тебе по силам, тут у меня сомнений нет, но у меня также нет сомнений, что ты не хочешь её играть.

– Это неправда! – возмущённо закричала Мелани. Артисты снова стали перешёптываться. – Если вам не понравился наш показ, это значит лишь то, что у нас что-то не получилось, а не что мы чего-то там не хотим.

– Поступки всегда говорят громче, чем слова, – Парсли покачал головой. – Не нужно обманывать меня, Мелани. Сцена всегда – запомни это! – всегда обнажает правду для того, кто умеет видеть. Сегодня я увидел двух актёров, которые вышли на показ едва выучив текст, по-настоящему не сработавшись друг с другом, даже не попытавшись разглядеть смысл, скрывающийся за репликами. Актёров, которые уже слишком великолепны, чтобы усердно репетировать…

– Мы растерялись! – продолжала спорить Мелани, хоть и не слишком уверенно. – Мы не были готовы к показу без декораций! Зачем вы это сделали?

– Я сделал это только для того, чтобы и остальные воочию увидели то, что сразу понял я, – холодно отрезал Парсли. – Ещё вопросы?

Мелани сердито засопела, начала в досаде кусать губы.

– Я могу обсудить это с вами чуть позже, наедине? – глядя в пол, спросила Мелани. Наверное, решила Нина, она поняла, что в присутствии труппы она от Парсли ничего не добьётся.

– Я не возражаю, – Парсли легонько кивнул. – В любом случае, я рассчитываю, что ты проведёшь работу над ошибками, и больше эта тема подниматься не будет. Но вот что касается твоего партнёра…

Йозеф немедленно поднял голову. Его лицо казалось непроницаемым.

– Я вижу, мои увещевания так ни к чему и не привели. Прискорбно. Я предупреждал тебя, что приходить на репетиции нетрезвым недопустимо. Я предупреждал, что не намерен больше терпеть твою лень и безразличие. Наконец, до меня дошла информация о твоём более чем возмутительном поведении за пределами театра в отношении одной из наших актрис… – Нина встрепенулась: неужели речь о ней? И если так, как Парсли узнал?! – Ты позоришь себя, Йозеф, но самое главное – ты позоришь Театр Откровения. Поэтому ты будешь лишён всех полагающихся тебе надбавок. Кроме того, – Парсли дал знак Грете, – я прошу снять портрет Йозефа из галереи труппы в вестибюле театра.

– Что?! – Йозеф побагровел и вскочил со стула. – Вы сейчас серьёзно?! Какого чёрта?

– Я обращаюсь к присутствующим: любой, кто считает, что мои слова жестоки и несправедливы, встаньте или сядьте рядом с господином Шала.

Артисты переглядывались, но ни у кого не возникло желания занять сторону Йозефа. В конце концов даже Мелани, немного помявшись, отсела от него.

– Что и требовалось доказать, – мрачно сказал Парсли. – Ты меня очень разочаровал, Йозеф.

– Нет, какого чёрта, я спрашиваю?! – повторил Йозеф, растерянно озираясь по сторонам. – Вы… – он не мог найти нужных слов. – И вообще, вы никогда не говорили со мной таким тоном! Ещё год назад…

– Год назад Йозеф Шала был… совсем другим человеком, разве нет?

Нина почувствовала лёгкий холодок возле позвоночника, пока именитый режиссёр и ведущий актёр буравили друг друга зловещим взглядом. Рядом с Ниной заметно напрягся Леонард, испуганно переводя взгляд с Парсли на Йозефа и обратно.

– Если ты вдруг забыл, каким был Йозеф, почитай газеты того времени, – продолжил Парсли. – Поговори с его бывшей женой, с отцом, с нашими актёрами и сотрудниками театра, наконец. Это был совершенно, совершенно другой человек. Уважавший, кстати, женщин. А если тебе очень хочется узнать, что происходит с теми, кто нарушает наши правила, ты знаешь, у кого можно спросить.

Йозеф судорожно сглотнул, на его шее вздулись желваки. Нина уловила в словах Парсли непонятные ей намёки, но Йозеф, судя по его реакции, всё однозначно понял. В конце концов он отвёл взгляд в сторону, его плечи поникли, и он промямлил:

– Я бы хотел… можно… мы обсудим это лично, как с Мелани? Не при всех?

– Тут нечего обсуждать. Я не скажу тебе ничего нового. Разбор окончен, всем спасибо. Грета, ко мне на минуточку.

Понурые актёры начали расходиться. Первой убежала Мелани. Йозеф, уронив голову на руки, остался сидеть во втором ряду, обмякший и как будто потерявший интерес к жизни. Нина не чувствовала к нему никакой жалости, он определённо заслужил, чтобы его при всей труппе окунули лицом в грязь. Но последние фразы Парсли, сказанные Йозефу, почему-то не давали ей покоя.

– Тебе не показалось, что это вот – то, что говорил Парсли, – было как-то… необычно? – спросила Нина Леонарда, когда тот выбирался из партера вслед за ней.

– Нет, ничего особенного, – тут же ответил тот и чуть покраснел.

Нина догадалась, что Леонард с ней неискренен. Она уже думала воспользоваться ситуацией и заодно предъявить ему за то, что тот обсуждает её с Парсли без её ведома, но вспомнила, что Леонард сильно переживает из-за потери роли, и лучше его сейчас не трогать. В другой раз.

Тем временем режиссёр покинул зал, а к Нине подошла явно сбитая с толку Грета.

– Вицки, господин Парсли велел передать, что через полчаса ждёт тебя у себя. Встретимся на втором этаже.

Глава 11

Агнес заморгала, её пальцы рук заскребли по шершавой поверхности. Она почувствовала боль в виске, потом её нос уловил кислые миазмы рвотных масс. Где она? Что произошло? Агнес приблизила пальцы к лицу. Когда глаза наконец смогли сфокусироваться, она увидела, что подушечки пальцев тёмно-красные.

Сколько прошло времени?

Агнес попыталась подняться, опираясь на руки, но мышцы подвели, и она снова оказалась на полу. С трудом повернув голову вбок, Агнес увидела кота, грызущего шею мёртвой женщины. Ирены.

– Барон, – едва слышно позвала Агнес, ни на что большее она была сейчас не способна. – Барон, хватит…

Она тянулась к коту, но он не обратил на неё ни малейшего внимания, будто во всём мире, кроме него и тела, распластавшегося на залитом кровью полу, ничего не осталось.

Надо что-то делать… надо встать… надо всё это прекратить…

Агнес подползла к дивану и, цепляясь за его обивку и прикладывая неимоверные усилия, сумела себя поднять. Ноги едва держали, к горлу подкатывал очередной приступ тошноты, но Агнес не позволяла себе дать слабину. Надо прекратить… Ради Ирены… Ради ребёнка…

Агнес попыталась оттащить кота от трупа. Но Бароном будто овладел дьявол: он никак не давался в руки, царапался и одновременно продолжал рвать тело покойницы. Когда же Агнес наконец сумела схватить его, он резко развернул голову и больно укусил её в предплечье чуть выше запястья.

Агнес вскрикнула от резкой боли, Барон вырвался и со всех ног побежал прочь из гостиной.

Агнес тупо уставилась на рану, где уже показалась кровь. Это её кровь. Она приблизила руку к глазам. Она того же цвета и пахнет так же, как и растёкшееся вокруг обезображенного тела Ирены тёмно-красное море. Этот факт показался Агнес удивительным. Потом она перевела взгляд на лицо покойницы. Под широко открытыми глазами мёртвой женщины застыли крохотные алые капельки. Агнес почудилось, что в них отражается её лицо. А прямо под подбородком Ирены свисали лоскуты кожи, торчали обгрызенные мышцы и перекусанные сосуды…

– Ради ребёнка… – снова стала нашёптывать сама себе Агнес. Она нутром чувствовала: если она не будет цепляться за эту ниточку, и силы, и рассудок мигом покинут её. – Ради ребёнка…

Всё ещё с трудом переставляя ноги, Агнес пошла в ванную. Она должна обработать рану. После этого ещё нужно поймать и усадить в переноску кота. Или хотя бы запереть в спальне. Нельзя допустить, чтобы он ещё сильнее изуродовал тело подруги.

Кое-как Агнес всё же удалось продезинфицировать место укуса, а потом и обмотать его бинтом, который она нашла в шкафчике в ванной комнате. Машинально завязывая бинт, Агнес даже сумела немного успокоить себя. Всё скоро будет в порядке, придёт Йозеф и всё сделает так, как нужно. А сейчас она должна одеться и покинуть мансарду, как он её и просил. И только потом можно будет выпустить на волю чувства и оплакать Ирену.

Ах да, перед уходом надо поймать и запереть кота. И открыть окна – из гостиной по мансарде распространялась невыносимая вонь.

Хотя Агнес лишь с огромным трудом удалось заставить себя вернуться в гостиную, она всё же это сделала. Стараясь не наступать в растёкшуюся кровь, она открыла все окна нараспашку. А вот Барон где-то прятался, и у Агнес не было даже предположений, где его искать. Его поведение поражало: кот был всегда исключительно послушным и миролюбивым, пусть и весьма своенравным, любил ласку и никогда не проявлял к Агнес враждебность. Да, он шипел на Йозефа, не шёл к нему на руки и не тёрся о ноги, но и сам Йозеф предпочитал игнорировать существование Барона. Однако то, что Барон начал вытворять с телом Ирены, – в это просто невозможно поверить!

В гостиной его точно не было. Добравшись до кухни, Агнес громко позвала кота по имени. Тишина. Агнес достала из шкафа пакетик с его любимым лакомством и громко потрясла им: Барон обожал этот звук и всегда бежал к ней в предвкушении ароматного угощения. Но на этот раз кот никак не отреагировал.

Дверной звонок.

Агнес чуть не заплакала от радости – наконец-то, Йозеф! Она больше не одна. Он защитит её. Он всё сделает. Теперь всё будет хорошо.

Мысль о том, что Йозеф никогда не звонит в дверь, у него есть ключи, не пришла ей в голову.

Агнес заторопилась в коридор. Торопливо повернув ручку замка и толкнув дверь, она уже готова была броситься в объятия любимого мужчины, её героя, её спасителя. Но это был не он. Перед дверью со скучающим видом стоял косоглазый мужчина в чёрной спортивной куртке поверх синего комбинезона, с рыжими, растрёпанными волосами и серьгой в ухе, в кожаных перчатках. Она никогда его прежде не видела.

– Вы кто? – спросила она упавшим голосом. Чёрт побери, Йозеф, почему это не ты?!

– Друг Йозефа, из театра, он попросил прийти, разобраться, – неизвестный немного подождал. – Я войду?

– Друг Йозефа? – жалобно переспросила Агнес. Она никак не могла поверить, что Йозеф не приехал на её зов сам, а прислал какого-то «друга». Как он мог? Она же всё объяснила, она плакала в трубку…

– Не хотите – не надо. Сами возитесь, – равнодушно ответил мужчина и направился в сторону лестницы.

– Стойте-стойте! – закричала Агнес и быстро отошла в сторону, пропуская неизвестного в мансарду. Даже этот странный незнакомец лучше, чем оставаться наедине с трупом.

Переступив порог, мужчина огляделся, потом снова повернулся к Агнес, окинул её изучающим взглядом с головы до ног и хмуро заметил:

– Йозеф сказал, вы оставите дверь открытой и уйдёте.

– Я не могла уйти. Понимаете, у нас кот… Он напал… напал на тело, а потом где-то спрятался. Я боялась уйти, вдруг он опять начнёт… – Агнес неловко показала жестами, что именно Барон делал с Иреной. В довершение она показала гостю перемотанную руку.

– Даже так? Кот? – мужчина весело усмехнулся, что-то в словах Агнес показалось ему очень забавным. Он достал из кармана жевательную резинку и сунул в рот. – Ну, показывайте, что у вас там. Обувь не снимаю?

– Да, не нужно. А… как мне к вам обращаться? Простите, – Агнес чувствовала себя всё более неловко рядом с этим человеком.

– А что изменится, если я скажу вам своё имя? Имена – это просто слова.

Решив не спорить, Агнес повела его в гостиную. Увидев тело, незнакомец даже присвистнул. Опустившись рядом на корточки, он взял Ирену за подбородок и повернул её голову к себе. Агнес вдруг подумала, что как-то неуважительно трогать тело её подруги руками в кожаных перчатках.

– Ей стало плохо, она ужасно кашляла… потом упала… и всё, – попыталась объяснить Агнес. – Доктор говорил, что есть риск чего-то подобного. Тромбоэмболия лёгочной артерии, кажется…

– О как, – пробормотал гость себе под нос, после чего провёл ладонью по спутанным волосам Ирены. – В этот раз что-то новенькое, а, подруга?

– Мы были близки, – сказала Агнес. Вторая фраза незнакомца её порядком смутила, но она решила промолчать. – И она снимала у Йозефа квартиру.

– Да-да, близки, снимала квартиру… – как эхо повторил мужчина, оглядывая покойницу с головы до ног. – И ещё много-много всего интересного, – он брезгливо потрогал следы кошачьих зубов и когтей. – Ненавижу кошек. Ленивые и неблагодарные твари.

– Предпочитаете собак? – выпалила Агнес, чувствуя себя всё более неловко.

– Предпочитаю насекомых. Но да, даже собаки лучше кошек. Собака убьёт за своего хозяина.

Агнес хотела что-то спросить, но снова решила не продолжать тему. Тем временем мужчина поднялся на ноги и повернулся к Агнес:

– А чего такая темень? Свет включите.

– Да, секунду, сейчас, – она торопливо включила верхние лампы в дополнение к закреплённым на стенах бра, и комнату залил яркий свет.

Мужчина показал ей большой палец и снова стал рассматривать труп. Правда, перед этим его взгляд ненадолго задержался на груди Агнес.

– Вон там кровь тоже её? Которая на диване, – уточнил он, почёсывая подбородок.

– Да, она ужасно кашляла перед тем, как… это случилось. Там, у столика, её платок, видите? Весь красный. У неё был рак лёгких.

– Ага. А деньги откуда? – он указал на пару пропитавшихся кровью банкнот. Агнес вспомнила, как выбила конверт с деньгами из рук Ирены.

– Они были в конверте, который она принесла с собой. Понимаете, мы, мы поругались и… – Агнес вдруг пришла в голову страшная мысль: а ведь, если бы она повела себя с подругой иначе, если бы не стала кричать на неё, кто знает, вдруг Ирена бы выжила?

От этой мысли у неё внутри всё будто съёжилось. Незнакомец как раз замолчал, и Агнес решила, что он думает о том же. Не виновата ли она, Агнес, в смерти Ирены? И тогда, пытаясь оправдаться не столько перед ним, сколько перед самой собой, Агнес затараторила:

– Понимаете, она наговорила всяких гадостей про Йозефа, ужасных вещей, ну, я не выдержала, вспылила…

– Вещей? Каких вещей? – рассеянно спросил мужчина, заглядывая в сумочку Ирены.

– Я не думаю, что это имеет какое-то значение, – смущённо ответила Агнес. – Наверное, она уже бредила, не знаю, может, болезнь так действует на мозг. Она сказала, что Йозеф хочет меня убить. Что Йозеф – это не Йозеф, а настоящего Йозефа он убил, представляете? Что настоящий Йозеф был совсем другим. Что наш ребёнок… – её голос дрогнул, – что он не родится. Что у Йозефа не может быть детей, потому что… потому что…

Незнакомец перестал копаться в сумочке, поднял голову.

– И почему же? – с неожиданным нажимом спросил он.

– Потому что… она как-то странно сказала… Дайте вспомнить… Что-то вроде «Тихий Мир отнял этот дар». Какая-то бессмыслица, верно?

Мужчина отложил сумочку в сторону и теперь пристально смотрел на Агнес. Только сейчас девушка заметила, что его глаза не просто косят, они абсолютно ничего не выражают, в них лишь пустота. Его рот и мимические мышцы хотя бы позволяли догадываться о тех чувствах, что он испытывает, но глаза казались раз и навсегда вырезанными резцом скульптора.

– Совершенно верно, бессмыслица, – как будто сам себе сказал незнакомец. Потом его взгляд оторвался от лица Агнес и начал скользить по её телу: груди, животу, ногам. – Агнес, а кто у вас есть, кроме Йозефа? Кто о вас беспокоится? Родители, друзья?

– Родители рано умерли, братьев-сестёр нет, а близкие друзья… Вот Ирена была, ещё Нина. Но мы последнее время с Ниной так редко видимся, она целыми днями в театре… А почему вы спрашиваете?

– Это хорошо, это хорошо, – удовлетворённо сказал мужчина и вдруг ласково улыбнулся. – Я рад.

Перешагнув через ногу Ирены и аккуратно обойдя кровавую лужу, он приблизился к Агнес почти вплотную и тихо сказал:

– А ведь вы очень красивая, Агнес. Ваши черты лица, ваша фигура, они как у древнеримских богинь.

– Спасибо, мне приятно, но… – смущённо ответила девушка.

– Я ведь не знал, кто такая Агнес. Но предполагал, что у Йозефа хороший вкус. Что ж, не ошибся, – продолжал говорить мужчина, и его голос стал почти томным. –  Я всякое думал, когда сюда ехал. Интересно, какая она, Агнес? Агнес, должно быть, хороша. Но Агнес беременна. Не испортила ли её беременность? Не испортила. Даже придаёт пикантности.

Он вдруг наклонился до уровня её груди, шумно втянул носом воздух, после чего бесцеремонно положил ладонь девушке на живот.

– Роберт. Вы спросили, как меня зовут.

– Слушайте, Роберт, мне это не очень нравится, такое поведение, – нервно ответила Агнес и тут же убрала его руку. – И Йозефу оно не понравится. Если я ещё чем-то могу вам помочь, скажите. Но я предпочла бы поскорее уйти из квартиры, мне нехорошо тут, возле Ирены, понимаете? А если кот появится, просто отгоните его от тела, ладно?

Вместо ответа Роберт посмотрел на неё как на сумасшедшую и вдруг рассмеялся.

– Агнес! Агнес! Конечно, вы должны помочь, вы просто обязаны помочь, – загадочно добавил он. – Подождите только пару минут. Спущусь к машине, возьму кое-что.

– Вы попросите консьержа, она откроет шлагбаум на внутреннюю парковку, – предложила Агнес. Она почувствовала облегчение от того, что этот странный человек сейчас уйдёт, пусть и ненадолго. Но гораздо лучше было бы уйти самой.

– Всё отлично, машина позади дома. А вошёл я сюда через задний вход – который для уборщиц и мусорщиков, там замок сломан, – Роберт облизал подсохшие губы. – Ждите меня.

Хлопнув себя по бёдрам, он быстрым шагом направился к входной двери. Агнес в смешанных чувствах пошла за ним, чтобы проводить его до лестницы – лишь бы не оставаться в гостиной наедине с трупом.

Уже выйдя на лестницу, Роберт обернулся, надул жвачку и громко лопнул её.

– Я был неправ. Ваш кот – прекрасное животное. Благодаря ему вы меня дождались.

Глава 12

Среди артистов Театра Откровения ходило множество самых диковинных версий о том, как может выглядеть загадочный кабинет Натаниэля Парсли. Многие в труппе уверяли, что посвящены в тайну и в красках описывали убранство кабинета, однако описания кардинально отличались, и отделить правду от лжи не было никакой возможности. На самом деле, как поняла Нина, мало кто когда-либо взаправду попадал в святая святых художественного руководителя театра, даже с Гретой и другими помощниками режиссёра Парсли предпочитал встречаться в репетиционных или комнате для совещаний.

Нина слышала уверения о том, что кабинет Парсли – это гигантское букинистическое хранилище, собранию древних томов в котором позавидует и столичная национальная библиотека. Кто-то рассказывал, что обнаружил там древнее языческое святилище с обтянутым звериными шкурами алтарём, где Парсли переодевается в тунику из костей и перьев и читает молитвы давно забытым богам. Кто-то даже вполголоса делился откровением о том, что это на самом деле тюрьма, где Парсли в свободное время жестоко терзает разгневавших его артистов, а когда они испускают дух, их трупы по специальному жёлобу спускают в подземный крематорий.

Что касается самой Нины, то она склонялась к тому, что кабинет Парсли вряд ли сильно отличается от кабинета её отца. Наверняка там тоже есть тяжёлый дубовый стол, массивное кресло, в котором тонешь, изысканного вида, но при этом неудобный для сидения диван, искусственные канделябры… Артисты любят рассказывать небылицы, а правда, как правило, весьма прозаична.

Она никогда ещё так не ошибалась.

Нина терялась в догадках, с какой целью постановщик зовёт её в свой кабинет. Однако Грета отказалась отвечать на вопросы, лишь велела Нине следовать за ней.

Помощник режиссёра привела Нину к массивной стальной двери на втором этаже. В первый день Нины в Театре Откровения Йозеф обмолвился, что за этой дверью «живёт Серый Волк» и что «Красная Шапочка пока не готова к встрече с ним». Нина ожидала, что Грета потянет за изогнутую ручку двери и они пройдут внутрь, но вместо этого Грета остановилась и испытующе посмотрела на Нину.

– Что-то не так? – спросила девушка.

Грета и сейчас ничего не ответила, но на мгновение Нине показалось, что в глазах Греты, обращённых к ней, мелькнуло сочувствие.

Помощник режиссёра надавила на ручку, дверь открылась, и они вошли в пустую квадратную комнатку с грубыми бетонными стенами. И в этой комнатке перед Ниной предстали ещё три стальных двери, каждая в своей из трёх стен, точные копии той, что они только что прошли. Когда Грета закрыла дверь за ними, Нина вдруг поняла, что стоит ей покрутиться на месте с закрытыми глазами – и она уже не сможет точно сказать, какая из четырёх дверей ведёт обратно в коридор второго этажа.

– Что за этими дверьми? – с любопытством спросила Нина.

– Можешь проверить, – спокойно ответила Грета. Она чего-то ждала, сложив руки на груди, её лицо при этом оставалось строгим и невозмутимым.

«Ну вылитая Оливия, экономка отца», подумала Нина и едва сдержала неловкий смешок. Она потянула за ручку двери по левую руку от себя, дверь бесшумно отворилась, и перед Ниной предстало… её собственное изображение.

За дверью было зеркало.

Нина закрыла створку, потом протянула руку к двери справа и вопросительно посмотрела на Грету, та пожала плечами. Но и за этой дверью Нину ожидало её удивлённое лицо. Ещё одно зеркало. Оставшаяся, третья дверь не преподнесла никаких сюрпризов, результат был точно такой же.

Нина перестала понимать, что происходит. Зачем Грета её сюда привела? Это же тупик. Оставалась всего одна дверь, та, через которую Грета и Нина вошли. И она ведёт обратно в коридор второго этажа театра, где расположены репетиционные, а также мужская и женская гримёрки.

Грета как будто уловила её мысли. Она молча развернулась и потянула за ручку оставшейся, четвёртой двери.

Зеркало.

Что за ерунда? Как такое вообще возможно? Нина хотела ещё раз проверить остальные двери, но в этот момент комнату начал заполнять тяжёлый мерный гул. То усиливающийся, то ослабевающий, он доносился одновременно отовсюду и ниоткуда.

– Грета, что… – начала было Нина, но Грета лишь сердито приложила палец к губам.

– Молчи, – велела она. – И закрой глаза.

Нина повиновалась.

Она плохо понимала, сколько времени простояла с сомкнутыми веками. Возможно, несколько секунд, а может и десяток минут. Если забыть о странном гуле, а ещё шуме прибоя, бушующем внутри её черепа, до неё не доносилось никаких звуков, да и никакие запахи не тревожили её нос. Она могла отсчитывать время только по биению собственного сердца, но даже оно предательски ускорило ритм.

Грета ничем не выдавала своего присутствия, пока вдруг Нина не услышала её вкрадчивый шёпот возле плеча.

– А теперь представь, что всё это нереально. Ты спишь. Это сон. И что бы ни произошло, утром это не будет иметь никакого значения. Следов не останется даже в памяти. А значит – никаких последствий у твоих поступков, никакой ответственности за твои ошибки. Ты по-настоящему свободна – впервые в своей жизни. И ты можешь без страха открыть своё сердце.

Грета замолчала, мерный гул тоже постепенно стих, но тишина держалась недолго. Теперь откуда-то издалека до Нины доносились звуки, складывающиеся в заунывную песню. Песню, в которой причудливо перемешивались тягучий псалом, выводимый бархатным женским сопрано, и звон множества бубенцов.

– А теперь найди его, – тихо сказала Грета. – Найди источник музыки.

– Я могу открыть глаза? – прошептала Нина.

– Если ты откроешь глаза, ты его не найдёшь. Тебя должно вести твоё сердце. Успокой свой разум и доверься песне. Иди.