Читать онлайн Точка (не)возврата

Статический шум

Пиксели плыли. Не на экране – там все было выверено до микрона, сетка прилипала к направляющим с послушным щелчком магнита, – а внутри черепа. Илья Соколов, двадцати восьми лет от роду, фрилансер, оператор графического интерфейса, чувствовал, как его собственное сознание распадается на зернистую, дурно сжатую картинку. JPEG низкого разрешения. С артефактами.

Четырнадцатый этаж. Окно, заляпанное осенней грязью, было порталом в серый мир, где такие же бетонные коробки, как его, громоздились до самого горизонта. Внизу, в вечной агонии, бился МКАД. Его гул не прекращался никогда, он просачивался сквозь стеклопакет, въедался в стены, становился фоном для биения собственного сердца. Низкочастотный, всепроникающий шум. Саундтрек к жизни, которую он не жил, а наблюдал. Словно смотрел чужой, бесконечно долгий стрим с плохим качеством соединения.

На мониторе застыл логотип для очередного стартапа. «Aeterna» – вечность. Илья криво усмехнулся. Он уже третий день двигал эти семь букв, меняя кернинг, подбирая толщину глифов, и каждый вариант казался ему пошлым, лживым. Вечность в его представлении выглядела не как изящная лигатура, а как этот вид из окна. Как бесконечный рендеринг одного и того же серого кадра.

Мышь в руке стала влажной. Пальцы одеревенели. Он чувствовал, как по спине медленно ползет капля пота. В груди надувался тугой, холодный шар, мешая дышать. Вот оно. Начинается. Привычный ритуал паники, ежедневная литургия тревоги. Он закрыл глаза. Команда «Ctrl+Z» в реальной жизни не работала. Откатить состояние до точки сохранения, где шар еще не начал раздуваться, было невозможно.

Его операционная система давала сбой. Слишком много фоновых процессов, пожирающих оперативную память: неоплаченные счета, гневное письмо от заказчика, которому он сорвал дедлайн на прошлой неделе, молчащий телефон Лены, пустота в холодильнике. Все это сливалось в единый гул, который был громче МКАДа. Внутренний шум.

Вибрация смартфона на столе прозвучала как выстрел. Илья вздрогнул, едва не опрокинув кружку с остывшим кофе. Неизвестный номер. Он никогда не отвечал на неизвестные. Это было одно из его правил выживания. Невидимый протокол безопасности, защищавший его хрупкий мир от вторжения извне. Но телефон вибрировал настойчиво, с какой-то истерической злобой. Он скользил по столу, подрагивая, словно живое, напуганное существо.

Илья сдался.

– Да, – голос прозвучал чужим, хриплым.

– Илюша? Это мама.

Он не сразу узнал ее голос. Мать. Еще один фоновый процесс, который он давно научился архивировать и отправлять в дальний угол жесткого диска. Они созванивались по праздникам. Разговор длился три минуты, состоял из дежурных вопросов и таких же дежурных ответов. «Как работа?» – «Нормально». «Деньги есть?» – «Да». «Ну, ты звони». Он не звонил.

– Что-то случилось? – спросил он, уже зная, что случилось. В ее голосе была та специфическая, натянутая до предела струна, которая бывает только перед плохими новостями.

– Бабушки больше нет, Илюш. Ночью. Тромб.

Слова не имели веса. Они были просто звуковыми волнами, набором данных. Тромб. Бабушка. Ночью. Он смотрел на экран, на проклятую «Aeterna». Ничего не изменилось. Пиксели не дрогнули. Шар в груди не сдулся и не лопнул. Он просто замер, став плотным, тяжелым, как кусок свинца.

– Похороны послезавтра, в Николо-Архангельском. Ты приедешь?

Приедешь. Это был не вопрос. Илья представил себе эту поездку. Метро. Толпа безликих аватаров, уткнувшихся в экраны. Пересадка. Автобус, набитый людьми в темной одежде. Запах ладана и увядающих цветов. Шепот. Чужие слезы. Неловкие объятия дальних родственников, которых он видел последний раз в детстве и чьи лица стерлись из памяти, как старые фотографии.

– Да, – сказал он. – Я приеду.

Он положил трубку и долго сидел, глядя в одну точку. Внутренний шум никуда не делся. Он просто сменил тональность. К привычному гулу тревоги добавился новый звук – тонкий, высокий, как писк незаземленной аппаратуры. Звук обрыва. Бабушка была его последним файерволом, единственным соединением с миром, где его любили безусловно, просто за то, что он есть. Она никогда не спрашивала про дедлайны и рентабельность. Она спрашивала, тепло ли он оделся и ел ли сегодня суп. Ее маленькая квартирка в Люберцах, с запахом пирогов и корвалола, была единственным местом, где внутренний шум стихал, уступая место тихому скрипу старого паркета и мурлыканью кота. Теперь этого места не было. Соединение разорвано. 404 Not Found.

День похорон был серым и сырым. Небо – сплошная градиентная заливка от грязно-белого к свинцовому. Илья стоял в стороне от рыдающих теток, механически принимая соболезнования. Лица сливались в одно размытое пятно. Рукопожатия были вялыми, объятия – чужими. Он чувствовал себя инородным объектом, багом в системе. Он был одет в черный костюм, купленный пять лет назад для собеседования, который теперь висел на нем мешком. Он похудел. Он не заметил, когда.

Он смотрел на ее лицо в гробу. Восковое, спокойное, незнакомое. Это была не она. Это была лишь оболочка, покинутый дом. Его бабушка – это теплые, пахнущие тестом руки. Это тихий смех над старой советской комедией. Это фраза «отдохни, касатик», когда он сидел над очередным проектом до глубокой ночи. Воспоминания вспыхивали короткими, поврежденными гифками, тут же тонули в вязком тумане отчуждения. Он не мог заплакать. Внутри было сухо и пусто, как в перегретом процессоре.

На поминках его посадили за стол рядом с каким-то троюродным дядей, который громко пах перегаром и пытался говорить с ним о политике. Илья кивал, вставлял бессмысленные «угу» и ковырял вилкой остывшую котлету. Еда не имела вкуса. Водка, которую ему настойчиво наливали, обжигала горло, но не приносила ни тепла, ни забвения. Он чувствовал на себе взгляды. Они обсуждали его. «Совсем один остался», «работа у него эта… в компьютере», «худой какой, бледный». Он был экспонатом в кунсткамере, диковинным зверем, которого показывали родственникам. Зритель в собственной жизни. Даже здесь, на похоронах единственного близкого человека, он оставался за стеклом.

Он ушел по-английски, не прощаясь. Выскользнул в промозглый вечер, жадно закурил. Дым наполнил легкие, но не принес облегчения. Автобус. Метро. Вагон был полупустой. Напротив сидела девушка и плакала, глядя в телефон. Илья отвел взгляд. Он не мог выносить чужие эмоции. Они казались ему слишком громкими, слишком настоящими. Фальшивыми. Его собственная пустота казалась единственной честной вещью в этом мире.

Вернувшись в свою бетонную ячейку, он не включил свет. Скинул ботинки, прошел в комнату и замер посреди нее. Тишина. Но это была не та тишина, которую он искал. Это была вакуумная, мертвая тишина, в которой каждый звук – гудение холодильника, щелчок остывающей батареи, его собственное дыхание – становился оглушительно громким. Внутренний шум вернулся, мутировав. Теперь это была не просто тревога. Это был хор голосов. Голоса заказчиков, голос матери, голоса родственников, его собственный голос, повторяющий раз за разом: ты один, ты не справился, ты ничтожество. Какофония его неудач.

Он подошел к окну. Внизу огненной рекой струился МКАД. Фары сливались в сплошные линии, красные и белые. Миллионы жизней, несущихся куда-то по своим делам, по своим маршрутам. У каждой был пункт назначения. У него – нет. Он был точкой на карте, не соединенной ни с одной другой. Изолированный узел в сети. Он прижался лбом к холодному стеклу. Гул машин стал громче, он вибрировал, отдавался в костях.

Он должен был работать. Горел новый проект, еще более срочный. Деньги на карте подходили к концу. Нужно было открыть ноутбук, запустить фотошоп, двигать пиксели. Но руки не слушались. Мысли путались, рассыпались, как битый архив, который невозможно распаковать. Он представил себе белый лист в программе. Пустота. И мигающий курсор. Тик-так. Тик-так. Еще одна секунда украдена. Еще одна провалена.

Шар в груди снова был здесь. Теперь он не просто давил. Он пульсировал, горячий, ядовитый. Илья попятился от окна, наткнулся на стул. Он задыхался. Воздуха в комнате не было, его высосали стены, монитор, гул за окном. Он сорвал с себя галстук, расстегнул ворот рубашки. Не помогло.

Он метался по своей клетке двадцать на двадцать метров. От окна к двери, от двери к кухне. Он открыл холодильник. Пусто. Только засохший кусок сыра и половина лимона. Он открыл кран. Вода текла тонкой, ржавой струйкой. Он подставил руки, плеснул в лицо. Холод на мгновение привел в чувство, но тут же отступил, оставив после себя липкий, всепроникающий страх.

Страх чего? Он не мог сформулировать. Это был не страх смерти или болезни. Это был экзистенциальный, первобытный ужас перед самой жизнью. Перед необходимостью просыпаться завтра. И послезавтра. И снова видеть этот серый пейзаж, слышать этот гул, чувствовать этот свинцовый шар в груди. Он боялся бесконечного повторения этого дня.

Он сел на пол, прижавшись спиной к стене. Обхватил колени руками. Так сидел в детстве, когда его наказывали. Но теперь не было угла. Вся квартира была одним большим углом. Весь мир.

Нужна была пауза. Не сон – во сне его ждали кошмары, обрывки кода и кричащие поп-апы. Не алкоголь – он делал шум только громче, превращая его в пьяный бред. Нужна была кнопка. Аварийный выключатель. Что-то, что могло бы просто… остановить все. Выдернуть шнур из розетки. Хотя бы на час. На десять минут. Чтобы в голове наступила тишина. Настоящая. Не звенящая пустота одиночества, а спокойная, глубокая, обволакивающая тишина. Без мыслей. Без страха. Без этого непрерывного статического шума, который и был его жизнью.

Он поднял голову. Взгляд уперся в темный экран монитора. Там, в отполированной до блеска черноте, маячило смутное отражение. Сутулая фигура. Бледное пятно лица. Темные провалы глаз. Он не узнавал себя. Это был кто-то другой. Посторонний. Зритель.

Илья отвернулся. Он больше не мог на это смотреть. Он не мог больше этого выносить. Предел был достигнут. Та критическая масса боли и усталости, после которой система либо сгорает, либо ищет радикальный способ охлаждения. И где-то на задворках сознания, в папке «Спам», куда он годами сбрасывал обрывки чужих разговоров, статей из интернета, комментариев на форумах, начала проступать строчка кода. Решение. Простое. Химическое. Неправильное. Но единственное, которое казалось сейчас возможным.

Он встал. Ноги были ватными. Подошел к ноутбуку, открыл крышку. Экран ожил, ослепив его. Шум в голове на мгновение стал невыносимым, достиг крещендо. А потом Илья понял, что нужно делать. Он знал, что искать. Он искал не выход. Он искал паузу.

Голоса в кабеле

Курсор пульсировал на белом поле. Не мигал – именно пульсировал, как обнаженный нерв, как крохотное черное сердце, отсчитывающее секунды его провала. Photoshop был открыт уже час. Или два. Время потеряло свою линейную структуру, превратившись в вязкую, серую массу, похожую на облака за окном. Каждый инструмент на панели справа – «Перо», «Градиент», «Волшебная палочка» – казался насмешкой. Магии не было. Была только эта оглушающая пустота артборда, белизна которого резала глаза сильнее неоновой вывески.

Он пытался. Честно. После того ночного решения, после того, как он нашел в темных закоулках сети нужные ссылки и сохранил их в зашифрованную заметку, ему показалось, что наступит какое-то извращенное облегчение. План Б. Аварийный выход. Но наличие плана не отменяло необходимости прожить время до его исполнения. Деньги. Ему нужны были деньги. Даже для того, чтобы исчезнуть, требовался стартовый капитал.

Проект «Aeterna». Последний якорь, удерживающий его финансовый плот на плаву. Заказчик, Марк, был из тех новых технократов, что говорили на смеси русского, английского и корпоративного новояза. Их диалоги в мессенджере выглядели как системные логи сбоящего приложения. «Илья, нам нужен вайб вечности, но в динамике. Понимаешь? Стабильность, но с виральным потенциалом. Поиграй с негативным пространством, дай воздуха, но сделай плотно».

Илья смотрел на эти слова и видел абракадабру. Его мозг, когда-то способный жонглировать десятками концепций, теперь не мог удержать даже одну. Он тянул мышкой направляющую, и она казалась ему тяжелой, как рельс. Он пытался построить кривую Безье, но рука дрожала, и линия получалась рваной, больной, похожей на кардиограмму умирающего. Его талант, единственный актив, который он мог предъявить этому миру, превратился в набор битых ссылок. Он кликал на свои навыки, а в ответ получал ошибку 404.

В правом нижнем углу экрана всплыло уведомление. Telegram. Иконка с бумажным самолетиком, который, казалось, вот-вот врежется в стену. Сообщение от Марка. Всего одно слово: «Ну?».

Это «Ну?» было страшнее десяти абзацев гневного текста. В нем была холодная нетерпеливость хирурга, стоящего над пациентом, который никак не может отключиться под наркозом. Илья почувствовал, как ледяная струйка потекла по позвоночнику. Он должен был что-то отправить. Любой макет. Сырой, недоделанный, но хоть что-то, чтобы заткнуть эту дыру, отсрочить неизбежное.

Он лихорадочно начал компилировать один из вчерашних вариантов. Буквы плясали, сливались. Цвет #FAFAFA, почти белый, казался ему грязно-серым. Он знал, что это плохо. Не просто слабо, а именно плохо. Дилетантски. Стыдно. Но паника была сильнее профессиональной гордости. Он нажал Ctrl+Shift+S, сохранил превью в jpeg, перетащил файл в окно чата. Секунду помедлил, а потом нажал Enter. Снаряд ушел.

Следующие десять минут были пыткой. Он сидел, не двигаясь, уставившись на две зеленые галочки под отправленным файлом. Прочитано. Ответа не было. Эта тишина в кабеле была громче крика. Он слышал, как гудит блок питания компьютера, как тикают часы на микроволновке на кухне, как где-то этажом выше ребенок методично бьет мячом об пол. Каждый звук ввинчивался в мозг. Внутренний шум нашел себе союзников во внешнем мире, они создали альянс, чтобы доконать его.

Телефон на столе завибрировал, и Илья подпрыгнул, словно от удара током. На экране светилось имя: «Марк Aeterna». Звонок. Это было худшее, что могло случиться. В тексте можно спрятаться за формулировками, взять паузу. Голос – это прямой, незащищенный канал. Голос выдаст все: дрожь, неуверенность, пустоту.

Он заставил себя ответить.

– Да, Марк.

– Соколов, ты издеваешься? – Голос в трубке был спокоен, и от этого становилось еще страшнее. Никаких эмоций. Только металл. – Я просил тебя сделать логотип для финтех-стартапа с оценкой в несколько миллионов, а ты мне присылаешь эмблему похоронного бюро. Что это за уныние? Где энергия? Где идея?

Илья молчал. Что он мог сказать? Что энергия ушла на то, чтобы утром заставить себя встать с кровати? Что все его идеи растворились в кислоте хронической тревоги?

– Я тебе плачу не за то, чтобы ты двигал стандартный шрифт из стороны в сторону, – продолжал Марк, чеканя слова. – Я плачу за концепт, за попадание в целевую аудиторию, за решение бизнес-задачи. То, что ты прислал, – это не решение. Это капитуляция. Ты вообще читал бриф? Или у тебя там какие-то проблемы?

Проблемы. Какое простое, удобное слово. Оно ничего не объясняло. Оно было как заглушка, которой затыкают пробоину в борту тонущего корабля.

– Я… я переделаю, – выдавил из себя Илья. Голос был не его. Он был тонкий, жалкий.

– Нет, Соколов. Ты ничего не будешь переделывать. У нас нет на это времени. Презентация инвесторам в пятницу. Я отдал проект другой студии час назад. Просто хотел услышать от тебя лично, что, черт возьми, происходит. Но, видимо, не услышу.

Щелчок. Короткие гудки.

Илья сидел, держа телефон у уха. Гудки сливались с гулом МКАДа. Голоса в кабеле замолчали, но их эхо продолжало биться о стенки его черепа. Капитуляция. Он был прав. Это было именно оно. Он поднял белый флаг, даже не заметив этого. Он потерял проект. Потерял деньги. Потерял последнюю ниточку, связывающую его с миром профессиональной адекватности.

Он медленно положил телефон. Взгляд упал на монитор. На экране все еще висел тот самый убогий макет. «Aeterna». Вечность. Вечность его позора. Он сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Захотелось разбить этот монитор, швырнуть системный блок в окно, уничтожить все эти провода, по которым в его жизнь вползало чужое осуждение. Но сил не было даже на это. Он просто сидел, превратившись в часть интерьера. Человек-кресло. Человек-стол.

В этот момент телефон пиликнул снова. Уведомление из мессенджера. Сердце пропустило удар. Снова Марк? С новой порцией унижений? Он заставил себя посмотреть.

Нет. Это была Лена.

Ее аватарка – маленькое, яркое пятно жизни в его сером интерфейсе. Она улыбалась на фоне какого-то залитого солнцем парка, щерясь так, что были видны ямочки на щеках. Фотография из другого мира. Из мира, где люди гуляют в парках и улыбаются солнцу.

«Привет. Ты как? Совсем пропал».

Простое сообщение. Четыре слова. Но в них было больше участия, чем во всех корпоративных брифах мира. И именно поэтому они причиняли почти физическую боль. Он не заслуживал этого участия. Он был токсичным активом, багом, который портил систему всем, кто к нему прикасался.

Он не ответил. Положил телефон экраном вниз. Но через минуту тот снова завибрировал. Звонок. Лена. Она была настойчивой. Это было одно из ее качеств, которое его одновременно и восхищало, и пугало. Она никогда не сдавалась.

Он сбросил вызов.

Она позвонила снова.

Он сбросил.

На третий раз он понял, что она не отстанет. Она приедет. Эта мысль вызвала приступ паники. Чтобы она увидела его таким? В этой неубранной квартире, пахнущей пылью и отчаянием? Увидела его пустые глаза, его дрожащие руки? Нет. Лучше поговорить. Соврать. Создать видимость нормы.

– Лен, привет, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал бодро и немного занято. – Извини, не мог ответить, в самом разгаре работы.

– Врешь, Илья, – ее голос был мягким, но в нем не было ни капли сомнения. – Ты всегда так говоришь, когда что-то не так. Что случилось? Это из-за бабушки?

Он вздрогнул. Она помнила. Он ей говорил, кажется, в короткой переписке. Она пробила его первую линию обороны одним точным выстрелом.

– Все нормально, – упрямо повторил он. – Просто завал. Дедлайн горит.

– Какой дедлайн? «Aeterna»? Ты же говорил, он еще не скоро. Илюш, не закрывайся. Я же слышу по голосу, что ты на пределе. Давай я приеду? Привезу чего-нибудь поесть. Мы просто помолчим вместе, если не хочешь говорить.

Ее предложение было спасательным кругом. И именно поэтому он должен был от него отказаться. Он не хотел спасаться. Он хотел утонуть. А еще он панически боялся, что, ухватившись за этот круг, он утянет и ее за собой на дно.

– Не надо, Лен. Правда. У меня тут такой бардак, и я… не в форме. Давай на выходных?

– Сегодня вторник, Илья. До выходных еще целая вечность. Ты ел сегодня?

Простой вопрос. Но ответа на него не было. Он не помнил. Кажется, утром пил кофе. Или это было вчера? Память превратилась в фрагментированный жесткий диск, с которого невозможно было считать информацию.

– Ел, – соврал он.

– Илья… – в ее голосе появилась усталость. Та самая усталость, которую он слышал уже не раз. Усталость человека, который пытается пробиться через стену. – Может, тебе стоит… я не знаю… сходить куда-нибудь? Просто пройтись по улице. Подышать. Ты же сутками сидишь в своей коробке.

Она не понимала. Она думала, что его проблему можно решить прогулкой в парке. Что свежий воздух может выдуть из головы тот черный, вязкий мусор, который там скопился. Ее мир был устроен логично. Если тебе плохо – поешь. Если устал – поспи. Если грустно – прогуляйся. В ее операционной системе не было таких вирусов, как у него. Ее мир был миром решений. Его – миром тупиков.

– Улица никуда не денется, – пробормотал он. – А работа…

– К черту работу! – она впервые повысила голос. – Ты себя слышишь? Ты говоришь как робот! Я волнуюсь за тебя, идиот! А ты отгораживаешься от меня своими дедлайнами, которых, я уверена, уже и нет!

Он молчал. Она была права. Дедлайна больше не было. Теперь не было ничего. Только пустота.

– Лен, давай не сейчас, а? – его голос сел. Маска бодрости треснула и осыпалась. – Пожалуйста.

На том конце провода повисла тишина. Он слышал ее дыхание. Она что-то решала. Он почти физически чувствовал, как она перебирает варианты, как ее логичный, правильно устроенный мозг ищет решение для этой нерешаемой задачи под названием «Илья».

– Хорошо, – сказала она наконец. Голос был ровный, но какой-то далекий. Словно они говорили через толщу воды. – Я не буду настаивать. Но, Илюш… если что… ты только позвони. В любое время. Слышишь?

– Слышу, – прошептал он.

– Береги себя.

И она повесила трубку.

Разговор окончен. Пропасть между ними, которую он так старательно рыл последние месяцы, стала непреодолимой. Она была на одном берегу, в своем солнечном парке, а он – на другом, в своей темной бетонной пещере. И моста через эту пропасть не было. Ее забота, ее попытка помочь – все это лишь ярче подсветило глубину его падения. Она предлагала ему аспирин от рака четвертой стадии. И это было не ее вина. Это была его. Он был написан на другом языке программирования, несовместимом с ее миром.

Он уронил голову на руки. Плечи затряслись в беззвучных, сухих рыданиях. Слезы не шли. Внутри все пересохло. Он был раздавлен. Окончательно. Не смертью бабушки. Не потерей проекта. А этим последним разговором. Этим звонком из мира живых, который окончательно убедил его в том, что он мертв. Он просто еще не лёг в землю.

Голоса в кабеле стихли. Больше никто не будет ему писать и звонить. Марк вычеркнул его из списка исполнителей. Лена, при всем своем терпении, взяла паузу. Он добился своего. Он остался один. В полной, абсолютной, стерильной изоляции.

И тишина, наступившая после, была невыносимой. Она не принесла покоя. Она была похожа на оглушенность после взрыва. В ушах звенело. И в этом звоне, в этой пустоте, единственной отчетливой мыслью, единственным работающим скриптом в его зависшей системе был тот самый план Б.

Он поднял голову. Взгляд снова уперся в монитор. Рука сама потянулась к мыши. Он закрыл окно Photoshop с неоконченным позором. Закрыл Telegram с последним сообщением от Лены. И открыл браузер.

Темная тема. Анонимный режим.

Курсор снова пульсировал в поисковой строке. Но теперь это был не отсчет его провала. Это был маяк. Указывающий единственный оставшийся путь. Он больше не пытался работать. Он больше не пытался говорить. Он просто протянул руку к той кнопке «пауза», которую так отчаянно искал. И ему было уже все равно, что после этой паузы может не быть кнопки «play».

Первая тишина

Кнопка «Оплатить» горела ядовито-зеленым. Неоновое обещание в царстве пиксельного мрака. Она не была похожа на дружелюбные, скругленные кнопки из мира, который Илья проектировал днем – мира, где каждый элемент интерфейса должен был внушать доверие и покой. Эта кнопка была угловатой, агрессивной. Она была финальным рубильником, переключателем на другую, невозвратную ветку реальности. Он занес над ней курсор, и тот замер, дрожа, как живая мушка, пойманная в паутину кода.

Даркнет-магазин, на который он вышел через цепочку прокси-серверов, выглядел как уродливый привет из девяностых. Вырвиглазные шрифты, криво вставленные картинки с химическими формулами, чат, где анонимные аватары обменивались короткими, зашифрованными фразами. Это был анти-интернет, его изнанка, место, где цифровой мир сбрасывал маску благопристойности. Здесь не продавали удобство. Здесь торговали обходными путями. Лазейками в химии мозга.

Он выбрал товар почти наугад, ориентируясь на отзывы, написанные на таком же ломаном, параноидальном языке. «Ровно. Качество топ. Кладмен красава». Название вещества – мефедрон – звучало для него как заклинание из какой-то темной фэнтези. Он не искал эйфории, радуг или мистических прозрений. Его запрос был до унизительного прост. Ему нужен был выключатель. Он смотрел на зеленую кнопку и видел не обещание кайфа, а техническую возможность выполнить команду shutdown -s -t 0 для собственного сознания.

Пальцы похолодели. Он чувствовал, как сердце колотится где-то в горле, мешая сглотнуть. DDoS-атака на собственную нервную систему. Последние деньги с карты, те, что предназначались на оплату квартиры через неделю, сейчас должны были превратиться в несколько сотен байт информации, в зашифрованное сообщение, которое отправит его в неизвестность. Это был не прыжок веры. Это был прыжок в пустоту, потому что находиться на краю было уже невыносимо.

Клик.

Зеленая кнопка погасла, сменившись короткой надписью: «Заказ принят. Ожидайте адрес в течение часа».

Все. Транзакция прошла. Путь назад, который и так был лишь иллюзией, теперь зарос окончательно. Он закрыл вкладку, потом еще одну, и еще, словно пытался замести цифровые следы не от полиции, а от самого себя, от той своей версии, которая еще полчаса назад не совершила этого. Но это было бесполезно. Действие было совершено. В системе его жизни появился новый, исполняемый файл с неизвестным кодом.

Он отодвинулся от стола. Комната погрузилась в свою обычную полутьму, освещаемую лишь полоской света из-под двери и далекими огнями МКАДа. И наступила самая страшная часть. Ожидание.

Внутренний шум, который он надеялся заглушить, взвыл с новой силой. Теперь к нему примешались новые голоса. Что, если это обман? «Кидалово», как писали в том чате. Он просто отправил последние деньги в никуда, какому-то анониму с аватаркой в виде черепа. Что, если его уже отслеживают? Что, если адрес, который ему пришлют, – это ловушка? Патрульная машина за углом. Люди в форме. Протокол. Позор. Звонок матери.

Он вскочил и начал мерить шагами свою клетку. Два шага до кухонной зоны, три – до входной двери, пять – до окна. Маршрут выучен до сантиметра. Он ходил, как заведенный, ссутулив плечи, обхватив себя руками. Каждый скрип паркета, каждый звук из-за стены – сосед включил телевизор, кто-то проехал на лифте – казался ему предзнаменованием. Он был оголенным проводом, и любой внешний раздражитель вызывал в нем разряд чистого, иррационального ужаса.

Он подошел к окну. В доме напротив горели десятки окон. Желтые, белые, синие от экранов. В каждом из них шла своя, непонятная ему жизнь. Там люди ужинали, смотрели сериалы, ругались, любили. Они были частью нормального мира, подчинялись его законам и ритуалам. А он выпал из него. Он стоял у окна, как призрак, заглядывающий в мир живых, но уже не принадлежащий ему. Он был по ту сторону. Он ждал посылку из другого измерения.

Телефон, лежавший на столе, был единственной связью. Он проверял его каждые тридцать секунд. Открывал мессенджер, обновлял чат с ботом магазина. Ничего. Только время последнего визита – «был в сети только что». Этот бот, бездушная программа, держал в своих цифровых руках его судьбу на ближайшие несколько часов. А может, и на всю оставшуюся жизнь.

Время растянулось. Минута казалась часом. Час – вечностью. Шум в голове превратился в белый шум, в помехи, на фоне которых всплывали и тонули обрывки образов. Лицо бабушки в гробу. Улыбка Лены с фотографии. Гневное «Ну?» от Марка в чате. Его собственное отражение в темном экране. Осколки разбитой жизни, которые он больше не мог собрать. Он не хотел их собирать. Он хотел, чтобы они просто исчезли.

Пятьдесят две минуты. Телефон коротко вибрировал. Илья бросился к нему, как утопающий к щепке. Новое сообщение от бота. Фотография. Снятый в темноте кусок какого-то двора. Облупившаяся стена трансформаторной будки, ржавая труба, уходящая в землю. И красная стрелка, нарисованная поверх фото, указывающая на основание трубы. Под фотографией – координаты и короткая подпись: «Под камнем. Магнит».

Сердце пропустило удар и забилось с удвоенной силой. Это было реально. Это не обман. Теперь нужно было идти.

Он натянул первое, что попалось под руку – черное худи, джинсы. Накинул капюшон, хотя дождя не было. Ему хотелось стать невидимым, слиться с ночным городом. Прежде чем выйти, он посмотрел на себя в зеркало в прихожей. Из полумрака на него смотрел незнакомец с огромными, запавшими глазами, полными животного страха. Он отвел взгляд. Он не хотел знать этого человека.

Подъезд был пуст. Запах сырости и мусоропровода. Он нажал кнопку лифта, но тут же передумал. Пошел по лестнице. Каждый шаг гулко отдавался в бетонной коробке лестничной клетки. Ему казалось, что этот звук слышит весь дом. Что сейчас откроется какая-нибудь дверь и бдительная старушка спросит, куда это он на ночь глядя. Но двери молчали.

Улица встретила его влажной прохладой. Октябрьский вечер. Редкие прохожие спешили по домам, пряча лица в воротники. Фонари лили на асфальт мертвенно-желтый свет, в котором все казалось ненастоящим, декорацией к плохому фильму. Илья шел быстро, почти бежал, не глядя по сторонам, но ощущая каждый взгляд, каждый звук. Проезжающая мимо машина казалась ему слежкой. Смех компании подростков на остановке – насмешкой над ним. Он был в центре враждебной вселенной, и все ее элементы были направлены против него.

Координаты привели его в соседний микрорайон, в лабиринт одинаковых панельных башен-близнецов. Он никогда здесь не был, но все вокруг было до боли знакомым. Те же унылые детские площадки, те же заставленные машинами тротуары, те же темные окна. Это была фрактальная бесконечность спального района, где каждая часть повторяла целое.

Он нашел будку. Она стояла в темном углу между двумя домами, в стороне от фонарей. Запахло мокрой землей и кошачьей мочой. Илья огляделся. Никого. Он присел на корточки, сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно на улице. Рука в кармане сжимала телефон с фотографией. Он сверился. Да, та самая труба. У ее основания лежал серый, обкатанный камень.

Он отбросил его. Под ним была рыхлая, влажная земля. Он начал копать. Пальцами. Грязь набивалась под ногти. Это было унизительно. Он, цифровой художник, человек, работающий с нематериальными сущностями, сейчас рылся в грязи, как животное, ищущее коренья. Но стыда не было. Была только одна всепоглощающая цель.

Пальцы наткнулись на что-то твердое, обмотанное черной изолентой. Оно. Небольшой, плотный сверток. Он вытащил его, быстро сунул в карман и, не оглядываясь, пошел прочь. Обратная дорога показалась короче. Страх сменился странным, лихорадочным возбуждением. Он нес в кармане ключ. Артефакт. Решение.

Вернувшись в квартиру, он запер дверь на все замки. Скинул грязную обувь. Прошел в комнату и сел за стол. Дрожащими руками размотал изоленту. Внутри был крохотный зиплок-пакет с белым кристаллическим порошком. Он выглядел до смешного обыденно. Как соль. Или сахар. Трудно было поверить, что в этих нескольких миллиграммах вещества заключена такая сила. Сила останавливать миры.

Он не торопился. Он подошел к этому с той же методичностью, с какой подходил к работе. Открыл ноутбук и нашел инструкцию на том же форуме. Дозировка. Способ употребления. Меры предосторожности. Он читал, а сам чувствовал себя инженером, который изучает документацию к новому, опасному прибору.

Он высыпал крошечную горку порошка на экран телефона. Кредиткой, единственной, на которой еще оставались какие-то копейки, он раздавил кристаллы и сформировал две тонкие «дорожки». Они выглядели как две белые линии разметки на черном асфальте экрана. Дороги в никуда. Или в тишину.

Он взял свернутую в трубочку купюру. Замер. Это был последний момент, когда можно было остановиться. Высыпать порошок в унитаз. Удалить историю браузера. И попытаться уснуть. А завтра… А что завтра? Завтра будет новый круг ада. Новый пустой артборд. Новые звонки, на которые он не сможет ответить. Новый свинцовый шар в груди. Нет. Он не хотел завтра. Он хотел сейчас.

Он зажал одну ноздрю, поднес трубочку к белой полоске и резко вдохнул.

Жжение. Резкое, химическое, оно пронзило носоглотку до самого мозга. Глаза наполнились слезами. Он закашлялся, откинулся на спинку стула. В горле появился горький, неприятный привкус. Первая мысль была: «И это все?». Он почувствовал себя обманутым. Он прошел через все это – страх, унижение, риск – ради банального физического дискомфорта.

Он сидел, разочарованный, и ждал. Минуту. Две. Сердце забилось чаще, но это было скорее от адреналина и ожидания. Он уже решил, что ничего не будет, что он купил какую-то подделку, когда заметил первое изменение.

Звук.

Гул МКАДа за окном. Он был всегда. Он был частью его слухового ландшафта, как шум собственного кровотока. Илья настолько привык к нему, что перестал его замечать. Но сейчас он его услышал. Услышал по-новому. Звук не стал тише. Он изменил свою текстуру. Он перестал быть давящим, угрожающим. Он стал просто звуком. Набором звуковых волн, которые достигали его ушей, но больше не проникали внутрь, не вибрировали в костях черепа. Он отделился от него. Стал внешним.

Потом пришло тепло. Оно не было похоже на алкогольное или лихорадочное. Это было ровное, спокойное тепло, которое разливалось по телу из центра груди. И шар… тот самый ледяной, свинцовый шар тревоги, который годами жил в его солнечном сплетении, начал таять. Не лопнул, не исчез, а именно плавно и медленно растворялся, как кубик льда в теплой воде. Илья положил руку на грудь. Он дышал. Глубоко. Легко. Впервые за многие месяцы он чувствовал, как его легкие полностью наполняются воздухом.

Он поднял глаза. Комната была все той же. Захламленный стол, стопка книг в углу, одинокий стул. Но он видел ее иначе. Цвета стали чуть глубже, контуры предметов – резче, определеннее. Словно кто-то аккуратно подкрутил в его внутреннем мониторе настройки контрастности и четкости. Мир не стал ярче или красивее. Он стал… настоящим. Он перестал быть размытой, угрожающей декорацией. Он просто был. И Илья был в нем. Не зрителем. А частью.

И тогда пришла она. Тишина.

Это была не просто тишина. Это было нечто большее. Это было полное, абсолютное прекращение внутреннего диалога. Хор голосов, который без умолку комментировал каждое его действие, осуждал, пугал, напоминал о провалах – замолчал. Все разом. Словно невидимый режиссер в его голове скомандовал: «Тишина на площадке!». И они подчинились.

Остался только он. Его сознание. Чистое, спокойное, ясное. Он смотрел на свои руки, лежащие на столе. Он видел каждую линию на коже, каждый волосок. Это были его руки. Он чувствовал их. Он был в своем теле.

Гул, который был его вечным спутником, тот самый низкочастотный фон его существования, сотканный из гула МКАДа, гудения системного блока и панического роя мыслей, не просто стих – он исчез, словно кто-то аккуратно вырезал его из аудиодорожки его жизни, оставив на его месте плотную, бархатную, абсолютную тишину. И в этой тишине он впервые за много лет услышал самого себя. Не свои страхи, не свои комплексы, а просто спокойное, ровное течение своего бытия.

Он встал. Движения были плавными, легкими. Он прошел на кухню, налил стакан воды. Он почувствовал прохладу стакана в руке, почувствовал, как вода течет по горлу. Это были простые, базовые ощущения, но сейчас они казались ему откровением.

Он подошел к окну. Вид не изменился. Все те же бетонные коробки. Та же огненная река МКАДа. Но теперь в этом не было экзистенциального ужаса. Это был просто город. Ночной город. Миллионы огней. Миллионы жизней. И он был одной из них. Не лучше, не хуже. Просто еще одна светящаяся точка в этой огромной сети. И это не пугало. Это успокаивало.

Тревога не ушла. Она просто перестала быть его хозяйкой. Она сидела где-то в дальнем углу сознания, тихая, присмиревшая, как собака, которой скомандовали «место». Он знал, что она там. Но она больше не управляла им.

Он вернулся к столу. Взгляд упал на вторую дорожку на экране телефона. Он не стал ее трогать. Ему было достаточно. Более чем. Он посмотрел на монитор компьютера. На нем все еще был открыт пустой файл в Photoshop. Белый квадрат. Мигающий курсор.

И впервые за долгое время этот белый лист не вызывал у него паники. Он не был символом его бездарности и провала. Он был просто белым листом. Полем возможностей.

Илья сел в кресло. Он не думал о работе, о долгах, о Лене, о будущем. Он просто сидел и наслаждался. Наслаждался тишиной. Это было не оглушительное веселье, не эйфория, которую описывали в статьях. Это было нечто гораздо более ценное. Это был покой. Тот самый покой, который мудрецы ищут в медитациях, а верующие – в молитвах. Он нашел его в маленьком пакетике с белым порошком.

Он нашел свое лекарство.

Он был уверен в этом. Это не наркотик. Это инструмент. Ключ, который открывает запертую дверь в его собственном сознании. Инструмент, который нужно просто научиться правильно использовать. И он научится. Он будет использовать его, чтобы работать, чтобы жить. Чтобы просто быть.

Он откинулся в кресле, закрыл глаза. Внутри была пустота. Но не та страшная, высасывающая пустота одиночества. А ясная, чистая, спокойная пустота. Как идеально белый артборд перед началом большой работы. И на этом листе, он верил, можно будет нарисовать что-то новое. Что-то настоящее. Наконец-то.

Неоновые тени

Мир перестал на него кричать. Это было первое, что он осознал, шагнув за порог своей квартиры, – переключение с режима «атака» на режим «ожидание». Гудение лифтового механизма, хлопанье дверей на этажах, приглушенный лай собаки – все эти звуки, раньше впивавшиеся в мозг микродрелью, теперь доносились словно через толстый слой звукоизоляции. Они существовали, но больше не касались его. Химическая тишина обволакивала его, как невидимое силовое поле, делая внешний мир безопасным, превращая его в аквариум, за стеклом которого он теперь мог спокойно наблюдать за суетливой жизнью причудливых рыб.

Он вышел из подъезда не с конкретной целью, а по велению нового, неведомого ему инстинкта. Инстинкта движения. Ноги сами несли его по вечерним улицам, мимо светящихся окон круглосуточных магазинов и аптек, мимо остановок, где мерзли подслеповатые фигуры. Он не вглядывался в лица. Он смотрел на свет. На то, как неоновые вывески отражаются в мокром асфальте, превращая трещины в нем в загадочные письмена. На то, как фары проезжающих машин выхватывают из темноты обрывки чужих жизней: вот женщина с тяжелыми сумками, вот пара, идущая в обнимку, вот одинокий курьер на велосипеде, светлячок в бетонных джунглях. Раньше эта картина вызывала бы в нем приступ острой, завистливой тоски. Теперь – лишь спокойное любопытство исследователя. Он был антропологом, изучающим повадки незнакомого племени.

Сам не заметив как, он оказался в промзоне, зажатой между жилыми массивами и железнодорожными путями. Здесь было тише. Ржавые заборы, глухие стены складов, редкие фонари, выливавшие на землю лужи оранжевого, болезненного света. Из-за одной из таких стен доносился глухой, ритмичный бит. Не музыка, а именно пульсация, низкочастотная вибрация, которая ощущалась скорее телом, чем ушами. Он пошел на этот звук, как мотылек на огонь, ведомый не разумом, а чем-то более древним.

Источник звука скрывался за неприметной металлической дверью без вывески, лишь с маленьким, нацарапанным над звонком словом: «Точка». Он потянул дверь на себя. Она поддалась с тяжелым скрипом, и его окутал плотный, горячий воздух, сотканный из запахов пота, табака, сладкого кальянного дыма и чего-то еще – неуловимо химического, острого, как озон после грозы. Внутри было темно, почти черно, лишь в дальнем конце помещения мерцал фиолетовый и зеленый свет, выхватывая из мрака силуэты.

Это был не клуб и не бар в привычном понимании. Скорее, огромное подвальное помещение с голыми кирпичными стенами, расписанными флуоресцентными граффити, которые оживали под ультрафиолетовыми лампами. Вместо столиков – старые палеты и катушки от кабеля. Люди сидели на них, на полу, стояли небольшими группами, покачиваясь в такт музыке, которая здесь, внутри, оказалась не просто битом, а сложным, ломаным ритмом, пронизанным странными, синтетическими звуками. Никто не танцевал в полную силу. Это было похоже на коллективную медитацию.

Илья нашел свободное место в углу, на какой-то бетонной ступеньке, и стал наблюдать. Его спокойствие не покинуло его. Наоборот, здесь оно казалось уместным. Он был в своей тарелке. Никто не обращал на него внимания. Здесь каждый был погружен в свой собственный трип, в свой внутренний космос. Он был таким же, как они. Невидимка среди невидимок. Он наконец-то нашел свой протокол, свою сеть, где для подключения не требовалось ни слов, ни социальных масок. Требовалось лишь быть в нужном состоянии.

Прошло, может, полчаса, может, больше. Время здесь текло иначе. Он смотрел на диджейский пульт, установленный на возвышении из бетонных блоков. За ним стояла девушка. Тонкая, резкая в движениях, с коротко стриженными волосами, выкрашенными в платиновый блонд, который в свете ламп казался сиреневым. Она не просто ставила треки. Она была шаманом, управляющим этим ритуалом. Ее пальцы порхали над микшером, тело изгибалось в такт музыке, которую она сама же и создавала. На ее лице была маска полной концентрации, но иногда она поднимала глаза, и ее взгляд скользил по толпе – холодный, оценивающий, как у хищной птицы.

И в один из таких моментов их взгляды встретились. Илья не отвел глаз, как сделал бы раньше. Он просто смотрел. Без страха, без интереса. Как на элемент интерфейса. Девушка нахмурилась, словно пытаясь решить какую-то задачу, а потом едва заметно кивнула в сторону импровизированной барной стойки, где парень с дредами разливал что-то по пластиковым стаканчикам. Затем она снова погрузилась в музыку.

Это было приглашение. Илья понял это с той же ясной уверенностью, с какой он понимал логику кода. Он встал и медленно пошел к бару. Люди расступались перед ним, не замечая, словно он был призраком.

Когда он подошел, она уже была там. Музыка не прекращалась – ее сменил кто-то другой. Вблизи девушка оказалась моложе, чем казалась издалека. Лет двадцати четырех. Огромные, почти черные глаза без макияжа, на фоне которых ее бледная кожа выглядела почти прозрачной. На ней была черная майка с каким-то непонятным символом и широкие штаны. От нее пахло озоном и ментоловыми сигаретами.

– Воды? – спросила она. Голос был низкий, с легкой хрипотцой.

– Да, – кивнул Илья.

Она взяла у бармена бутылку, протянула ему.

– Ты не местный, – это был не вопрос, а утверждение. – Я всех здесь знаю. Почти.

– Я живу недалеко, – ответил Илья. Слова давались ему легко. Не нужно было ничего выдумывать, подбирать. Они просто появлялись.

– Я не про географию, – она усмехнулась, обнажив острые клыки. – Я про состояние. Ты здесь, но ты не здесь. Как будто смотришь кино. Что у тебя?

Вопрос был прямым, бесцеремонным. В другом мире он поставил бы Илью в тупик. Здесь он был единственно возможным началом разговора. Это был пароль.

– Меф, – так же просто ответил он.

Она понимающе кивнула.

– Первый раз?

– Да.

– Аккуратно, – сказала она без тени нравоучения. Просто как технический совет. – Он умеет врать. Говорит, что он твой друг. А потом съедает твою душу и даже не оставляет чаевых. Меня Катя зовут.

– Илья.

– Илья, – она медленно повторила его имя, словно пробуя на вкус. – Красиво. Как святой. Только взгляд у тебя не святой. Пустой. Будто у тебя внутри все файлы стерли, а корзину почистили.

Ее метафора была настолько точной, что Илья невольно улыбнулся. Впервые за несколько недель. Настоящей, не вымученной улыбкой.

– Что-то вроде того, – признался он.

– Значит, тебе к нам, – Катя взяла его за локоть. Ее пальцы были холодными и сильными. – Пойдем, познакомлю с нашими потертыми файлами.

Она повела его в самый темный угол зала, где на старом, облезлом диване расположилась небольшая компания. Они говорили вполголоса, передавая по кругу самокрутку, от которой тянулся сладковатый, пряный дым.

– Народ, это Илья, – бросила Катя. – Он новенький. Угостите человека.

Никто не стал задавать лишних вопросов. Кто он, откуда, чем занимается. Это было неважно. Парень с выбритыми висками и татуировкой на шее молча протянул ему самокрутку. Илья затянулся. Дым был густым, тяжелым, с привкусом трав и чего-то еще. Голова слегка закружилась, но тишина внутри не нарушилась. Наоборот, она стала еще глубже, бархатнее.

– А это, – Катя кивнула на человека, сидевшего чуть в стороне от всех, с ноутбуком на коленях, – наш главный инженер по расширению сознания. Стас.

Стас оторвал взгляд от экрана. Ему было около тридцати. Очки в тонкой оправе, аккуратная бородка, дорогая толстовка известного бренда. Он выглядел здесь чужеродно, как профессор, случайно зашедший на панк-концерт. Но его глаза были такими же, как у всех остальных – отстраненными, смотрящими куда-то вглубь.

– Еще один адепт химического просветления? – спросил он ровным, лишенным эмоций голосом. Он не смотрел на Илью, он его сканировал. – Мефедрон, я полагаю? Классика для начинающих. Дешевый дофаминовый кредит с высокими процентами.

– Не будь занудой, Стас, – одернула его Катя. – Человек отдыхает.

– Я не зануда. Я реалист, – Стас закрыл ноутбук. – Отдых – это иллюзия. Есть только работа и оптимизация. Мефедрон – это как старый процессор Celeron. Вроде работает, но греется и быстро устаревает. Если уж вскрывать системный блок, то ставить нужно топовое железо.

Он полез во внутренний карман и достал маленький блистер с разноцветными капсулами.

– Ноотропы? – предположил Илья, узнав некоторые упаковки.

– Это для детского сада, – фыркнул Стас. – Это коктейль. Моя собственная сборка. Фенибут для спокойствия, модафинил для концентрации, немного микродозинга псилоцибина для креативности и щепотка 2C-B, чтобы цвета были ярче. Это не для кайфа. Это для продуктивности. Биохакинг в чистом виде. Апгрейд для криво написанного биологического кода. Хочешь разогнать свой процессор?

Он протянул Илье синюю капсулу. Илья колебался всего секунду. Страха не было. Было только любопытство. Он принял капсулу, запил водой из бутылки, которую все еще держал в руке. Стас одобрительно хмыкнул.

– Добро пожаловать в клуб 2.0.

Он снова открыл ноутбук, и на его лице отразились бегущие строки кода.

Илья остался с ними. Он сидел на диване, слушал обрывки их разговоров. Они говорили о музыке, о коде, о философии трансгуманизма, о новых веществах, которые можно заказать в сети. Их мир был странным гибридом андеграундной тусовки и силиконовой долины. Они были потерянным поколением, которое пыталось найти смысл не в идеях, а в нейрохимии. И Илья впервые за долгие годы почувствовал себя не просто принятым. Он почувствовал себя понятым.

Ему не нужно было объяснять, что такое внутренний шум. Стас назвал бы это «засоренным кэшем». Катя – «плохим миксом». Они все искали одного и того же – способа перезагрузить систему. И каждый находил свой.

Ночь перетекала в другую фазу. Синяя капсула Стаса начала действовать. Мир не поплыл, как от алкоголя. Наоборот, он стал сверхчетким, гиперреальным. Илья видел пылинки, танцующие в лучах проектора. Он слышал каждый отдельный звук в сложном музыкальном полотне Кати. Цвета на стенах стали глубже, они пульсировали, дышали. Он чувствовал, как синапсы в его мозгу выстраивают новые, неожиданные связи. В голове вспыхивали идеи для логотипов, интерфейсов, целых визуальных концепций. Они были яркими, гениальными. Он был уверен, что сможет их запомнить. Завтра. Завтра он сядет за работу и создаст шедевр.

Они покинули «Точку», когда на улице уже начало светать. Ночь не закончилась. Она просто сменила локацию. Компания загрузилась в такси и поехала на чью-то квартиру – такую же безликую коробку в таком же спальном районе, как у Ильи. Там музыка стала тише, разговоры – интимнее. Кто-то рассыпал на зеркале новые дорожки. Илья, не задумываясь, принял предложение. Он был частью этого потока, частью этого коллективного организма. Отказываться было бы противоестественно.

Он говорил. Он сам удивлялся тому, как легко ему это дается. Он рассказывал Кате о дизайне, о теории цвета, о золотом сечении. Она слушала, затаив дыхание, и в ее черных глазах он видел не пустоту, а живой интерес. Он спорил со Стасом о будущем искусственного интеллекта. Он смеялся шуткам парня с татуировкой. Он был остроумным. Он был интересным. Он был живым.

Эта иллюзия была настолько реальной, что он поверил в нее всем своим существом. Он нашел своих. Он нашел место, где его «баги» не были недостатком, а особенностью. Где его отчужденность принимали за глубину. Где тишина, которую он так долго искал, оказалась общей валютой, универсальным языком.

Он не помнил, как оказался дома. Кажется, его привезло такси, которое вызвала Катя. Он вошел в свою квартиру, и она показалась ему чужой. Слишком тихой. Слишком пустой. Эхо ночных разговоров и музыки все еще звучало в его ушах. За окном занимался бледный, акварельный рассвет. Серый, как обычно. Но Илье он казался полным надежд.

Он подошел к рабочему столу. Монитор был выключен, но он знал, что там, в его памяти, все еще открыт пустой файл «Aeterna». Он посмотрел на него без страха и отвращения. С легким снисхождением. Это была проблема из другой, прошлой жизни. Жизни, в которой он был один. Теперь он не один.

Он сделает этот проект. Обязательно. Он был полон идей, его мозг работал на невиданной мощности. Но не сейчас. Сейчас ему нужно было поспать. Хотя бы пару часов. А потом… потом, возможно, он напишет Кате. Или вернется в «Точку».

Работа подождет. Мир подождет. Завтра. Все самые важные дела всегда можно отложить на это волшебное, никогда не наступающее «завтра».

Илья задернул шторы, отсекая наступающий день. Он лег на кровать прямо в одежде и провалился в тяжелый сон без сновидений, впервые за долгое время не боясь проснуться. Ведь теперь он знал, что, когда внутренний шум снова станет невыносимым, у него есть куда пойти. У него есть своя стая. Своя точка сборки в неоновых тенях большого города.

Сдвиг по фазе

Солнце стало личным врагом. Оно подкрадывалось к четырнадцатому этажу каждое утро – хотя понятие «утро» утратило всякий смысл, став лишь условным обозначением той фазы суток, когда внешний мир был особенно агрессивен в своей яркости. Илья научился ненавидеть его свет. Он пробивался тонкими, как лезвия, лучами сквозь щели в плотных шторах, резал по глазам, выжигая на сетчатке узоры пыли, танцующей в спертом воздухе. Этот свет был обвинением. Он разоблачал хаос, в который превратилась его квартира: горы коробок из-под пиццы, пустые бутылки из-под воды, разбросанные по полу худи. Он был напоминанием о другом, параллельном мире, где люди просыпались по будильнику, пили кофе и шли на работу.

Время… оно больше не тикало, а сочилось, как смола, склеивая дни и ночи в единую, бесформенную серую массу. Хронология его жизни теперь измерялась не часами, а циклами. Приход. Плато. Отходняк. Интервал ужаса. Новый приход. Его внутренние часы перешли на новый стандарт, где единицами измерения были миллиграммы и скорость метаболизма. Он засыпал, когда за окном разгорался рассвет, и просыпался от судорожного сердцебиения в густых фиолетовых сумерках. Его тело, когда-то подчинявшееся циркадным ритмам, теперь было колонией, захваченной химическими интервентами, диктующими свои законы.

Работа была призраком, обитавшим на жестком диске его ноутбука. Иногда, в редкие моменты просветления, когда коктейль Стаса еще не до конца отпускал, а новая доза еще не была принята, Илья подходил к столу. Он садился в кресло, открывал крышку, и экран бил в лицо холодным, цифровым светом. Те гениальные идеи, что роились в голове под неоновыми лампами «Точки», здесь, в тишине квартиры, превращались в тыкву. Они были похожи на сны – яркие, осмысленные внутри, но рассыпающиеся в невнятную пыль при попытке пересказать их наяву. Он открывал Photoshop, создавал новый файл. Белый квадрат. Мигающий курсор. Пустота. Его руки, когда-то послушные инструменты, способные рождать миры из пикселей, теперь отказывались подчиняться. Пальцы дрожали. Мышь казалась чужеродным, враждебным предметом. Он мог часами сидеть так, глядя на экран, пока белый квадрат не начинал пульсировать, дышать, превращаясь в живую, насмешливую пустоту.

Уведомления на почту он научился игнорировать. Сначала они были вежливыми: «Илья, добрый день! Как продвигается работа над макетом?». Потом – встревоженными: «Илья, мы не можем до вас дозвониться. Сроки горят». Затем – ледяными: «В связи с нарушением всех мыслимых сроков мы вынуждены прекратить наше сотрудничество. Счет за уже выполненную часть работы оплачен не будет». Каждое такое письмо было маленькой смертью. Он читал их по диагонали, и слова не причиняли боли. Они были просто информацией. Системными сообщениями об ошибке. Он закрывал вкладку и шел на кухню, чтобы отмерить новую дозу. Лекарство от системных ошибок.

Телефон стал источником перманентной угрозы. Каждый звонок с незнакомого номера заставлял его вздрагивать. Это могли быть они. Коллекторы? Нет, долгов по кредитам еще не было. Полиция? Маловероятно. Тогда кто? Эта бесформенная, анонимная угроза была страшнее любой конкретной. Он перестал отвечать. Звонки от клиентов он тоже пропускал. Говорить с ними было невыносимо. Их нормальные, деловые голоса звучали как упреки. Они принадлежали к тому, миру, из которого он дезертировал, и теперь их звонки были похожи на попытки военной полиции вернуть его в строй.

А потом начались звуки.

Сначала он не придавал им значения. Сосед сверху, вечный зачинатель ремонтов, снова взялся за перфоратор. Но ритм… он был странным. Два коротких удара, пауза, один длинный. Снова и снова. Это не было похоже на сверление стены. Это было похоже на код. На азбуку Морзе. Что он передавал? Кому? Илья прижимался ухом к холодной бетонной стене, пытаясь расшифровать послание. Ему казалось, что сосед сообщает кому-то о его передвижениях по квартире. Вот он пошел на кухню – тук-тук… тук. Вот он сел за компьютер – тук. Бред. Он понимал, что это бред, но избавиться от этого ощущения не мог.

Дверной глазок стал его главным окном в мир. Он заклеил его изнутри кусочком черной изоленты, чтобы никто не мог заглянуть к нему, и теперь, прежде чем выйти в подъезд за очередной «закладкой», он проводил у двери целый ритуал. Отклеивал изоленту, затаивал дыхание и припадал к окуляру. Искаженная, выпуклая реальность лестничной клетки жила своей таинственной жизнью. Вот проплыла тень. Вот скрипнула дверь лифта. Он мог стоять так по десять минут, ожидая, когда площадка опустеет. Ему казалось, что за ним наблюдают. Что старушка из квартиры напротив, которая вечно сидела на лавочке у подъезда, на самом деле не просто старушка. Она – наблюдатель. Она фиксирует все его выходы и входы. Зачем? Он не знал. Но само наличие этого всевидящего ока заставляло кровь стынуть в жилах.

Однажды ночью, возвращаясь с очередного «квеста», он столкнулся с ней у лифта. Она смотрела на него своими выцветшими, водянистыми глазами, и в ее взгляде Илье почудилось не старческое любопытство, а холодное, профессиональное знание.

– Все бегаешь, сынок, – прошамкала она. – Носишься, как угорелый.

Простые слова. Но Илья услышал в них двойное дно. Бегаешь. Носишься. Она знала. Откуда? Он пробормотал что-то невнятное, ткнул в кнопку вызова и всю дорогу до четырнадцатого этажа стоял, вжавшись в угол кабины, чувствуя на себе ее невидимый взгляд.

Его общение с внешним миром свелось к коротким, шифроподобным перепискам в Telegram. Катя или Стас. Обычно Катя. Она была проще.

Илья: «+?»

Катя: «место то же. качество огонь»

Илья: «ок. мин через 40 буду»

Это был их язык. Язык теней. Никаких лишних слов, никакой эмпатии. Просто обмен данными. Бизнес. Иногда он писал Стасу, когда ему требовалось что-то для «работы».

Илья: «Стас, привет. Есть что-нибудь для фокуса? Совсем не могу собраться».

Стас: «Привет. Для фокуса есть аддералл. Но он для профи. Не переборщи, а то вместо фокуса получишь паранойю 80-го левела. Могу поделиться парой таблов. Закинешь на крипту».

Аддералл не помог. Он действительно обострил концентрацию, но не на работе. Илья провел восемь часов, не отрываясь, за чисткой системного реестра своего компьютера, удаляя каждый подозрительный файл, выискивая шпионские программы. К утру он был уверен, что его ноутбук чист, но проект, который он должен был делать, так и не был начат. Паранойя 80-го левела. Стас не обманул.

Иногда, в самые темные часы перед рассветом, когда действие веществ ослабевало, а новая доза еще не была принята, на него накатывала волна отчаяния. Не тревога, а именно глухая, беспросветная тоска. В эти моменты он открывал галерею в телефоне и смотрел на фотографии Лены. Вот они на каком-то фестивале, она смеется, запрокинув голову. Вот они в парке, она строит ему рожицы. Это была хроника другой цивилизации. Жизнь человека, которого он когда-то знал, но с которым давно потерял всякую связь. Он смотрел на свое улыбающееся лицо на этих фотографиях и не узнавал себя. Кто этот парень? Что с ним стало? Он быстро закрывал галерею. Воспоминания были слишком болезненными. Они были как фантомные боли в ампутированной конечности.

Лена писала ему. Сначала часто. «Привет! Как ты?», «Куда пропал?», «Давай увидимся?». Он читал эти сообщения и не отвечал. Что он мог ей написать? «Привет, Лен. Я теперь живу в другом измерении, питаюсь порошками и разговариваю с соседями через стену с помощью перфоратора»? Ложь казалась еще более унизительной. Он просто молчал.

Потом она начала звонить. Он сбрасывал. Раз, другой, третий. Он знал, что делает ей больно. Эта мысль была тупой, ноющей занозой где-то глубоко внутри. Но стена его нового мира, его химической крепости, была слишком толстой. Ее звонки были как камни, брошенные в ров с водой. Они вызывали круги на поверхности, но не могли пробить стену.

Однажды он не успел сбросить. Он только что вернулся домой, руки дрожали после нервного получаса, проведенного у тайника под водосточной трубой. Телефон зазвонил в кармане, он рефлекторно нажал на кнопку приема.

– Илья! Слава богу! Я уже думала, с тобой что-то случилось!

Ее голос. Живой, встревоженный, настоящий. Он ударил по нему, как разряд тока. Илья замер посреди прихожей, не в силах вымолвить ни слова.

– Илюш, ты меня слышишь? Алло?

– Слышу, – выдавил он. Голос был чужим, сиплым.

– Что с твоим голосом? Ты болеешь? Почему ты не отвечаешь? Я с ума схожу!

Он молчал. В ушах стоял гул. Ему показалось, что в трубке, за ее голосом, он слышит тихий щелчок. Потом еще один. Прослушка. Его телефон прослушивают. Они знают, что он говорит. Они знают, что он только что забрал «клад». Они используют Лену, чтобы выманить его на разговор.

– Илья, скажи что-нибудь! Пожалуйста!

– Не могу говорить, – прохрипел он, и в собственном голосе ему послышались нотки паники.

– Почему? Что происходит? У тебя неприятности? Я могу помочь?

Ее забота в его искаженном восприятии превратилась в допрос. Она вытягивала из него информацию. Она была с ними. Эта мысль, дикая, абсурдная, пронзила его мозг, как раскаленная игла.

– Не звони мне больше, – сказал он отрывисто. – Слышишь? Не звони.

И он нажал отбой. Он стоял посреди коридора, тяжело дыша. Сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Он выключил телефон, вытащил из него сим-карту и аккумулятор. Слишком поздно. Они уже все слышали.

Он просидел в темноте несколько часов, прислушиваясь к каждому шороху. Ему казалось, что он слышит шаги на лестнице. Что лифт остановился на его этаже. Он ждал. Но никто не пришел.

К вечеру его отпустило. Рациональная часть сознания, еще не до конца уничтоженная, шептала ему, что это был бред. Что никаких щелчков не было. Что Лена просто волновалась. Но паранойя, однажды пустив корни, уже не уходила. Она затаилась, стала частью фона. Он больше не доверял телефону. Не доверял соседям. Не доверял даже тишине.

Прошло еще несколько дней. Или неделя. Он потерял счет. Он существовал в своем коконе, изредка выползая наружу за новой порцией вещества, которое позволяло ему оставаться внутри.

А потом раздался звонок в дверь.

Не в домофон, а именно в дверь. Резкий, настойчивый. Илья, который как раз пытался собрать в кучу рассыпавшиеся пиксели на экране, замер. Он не ждал гостей. Курьеры всегда звонили по телефону. Это не курьер.

Звонок повторился. Громче. Требовательнее.

Он на цыпочках подошел к двери. Сердце ухнуло куда-то в район желудка. Он припал к глазку.

На площадке стояла Лена.

Ее появление было нарушением всех законов его новой вселенной. Она не должна была быть здесь. Она была из другого мира. Ее лицо, искаженное «рыбьим глазом» глазка, было бледным и решительным.

– Илья, я знаю, что ты дома! Открой!

Ее голос, приглушенный дверью, звучал гулко и тревожно. Он не мог не открыть. Если он этого не сделает, она поднимет шум, привлечет внимание соседей. Наблюдателей. Он дрожащей рукой повернул ключ, отодвинул засов.

Дверь открылась, и ее мир столкнулся с его. На мгновение они оба замерли, глядя друг на друга через порог. Лена была одета в светлое пальто, от нее пахло духами и свежим воздухом. Она была воплощением той жизни, которую он оставил. А он… он увидел себя ее глазами. Небритый, с ввалившимися щеками и лихорадочным блеском в глазах. В мятой футболке, от которой пахло потом и сигаретным дымом. Он увидел беспорядок за своей спиной. Он увидел весь тот ад, который он считал своим убежищем.

– Илюш… – выдохнула она, и в ее глазах отразился ужас. Не жалость, а именно ужас, смешанный с растерянностью. – Что с тобой?

Она шагнула через порог, и ее вторжение было окончательным. Она принесла с собой свет, запахи, звуки другого мира. Она нарушила стерильность его изоляции.

– Я же просил не приходить, – глухо сказал он, отступая вглубь квартиры.

– Не приходить? – ее голос зазвенел. – Ты пропал на три недели! Ты не отвечаешь на звонки, на сообщения! Я обзвонила все больницы, все морги, Илья! Морги! Что я должна была думать?

Она оглядела квартиру, и ее лицо становилось все более растерянным. Ее взгляд зацепился за рабочий стол. За пустые блистеры от каких-то таблеток, за свернутую в трубочку купюру, за рассыпанный на стекле телефона белый порошок. Она замолчала. И в этой тишине Илья услышал, как что-то внутри нее ломается. Понимание, пришедшее на смену тревоге, было страшнее любого крика.

– Что это? – прошептала она, показывая на стол.

– Это… для работы, – солгал он неубедительно, по-детски. – Витамины. Для концентрации.

– Витамины? – она горько усмехнулась. Ее взгляд снова вернулся к его лицу. Теперь она смотрела на него иначе. Как врач смотрит на пациента с безнадежным диагнозом. – Илья, посмотри на себя. Ты похож на тень. Ты ешь вообще? Когда ты спал в последний раз?

Ее вопросы были как удары. Он не знал на них ответов. Он отвернулся, не в силах выносить ее взгляд.

– Уходи, Лен, – сказал он тихо. – Пожалуйста.

– Нет. Я не уйду, – ее голос стал твердым. – Я не оставлю тебя здесь одного. В этом… свинарнике. С этими «витаминами». Мы сейчас же поедем. К врачу. К психологу. К кому угодно.

Она сделала шаг к нему, протянула руку, чтобы дотронуться до его плеча. И он отпрянул. Как от огня.

– Не трогай меня! – крикнул он, сам испугавшись силы своего голоса. – Ты ничего не понимаешь! Ничего!

– Так объясни! – крикнула она в ответ, и в ее голосе зазвенели слезы. – Помоги мне понять, что с тобой происходит! Что я сделала не так?

– Ты? – он истерически рассмеялся. – Ты тут ни при чем. Это все… этот мир! Он давит, он шумит! Он требует от тебя быть кем-то! Успешным, нормальным, продуктивным! А я не могу! Я не выдерживаю этого шума! А это, – он махнул рукой в сторону стола, – это единственное, что дарит тишину!

Он говорил, и слова вылетали из него сами, спутанные, злые, полные яда и жалости к себе. Он обвинял ее, ее «нормальность», ее мир, в котором ему не было места. Он видел, как меняется ее лицо. Решимость уступала место боли, потом – бессилию. Она смотрела на него, как на сумасшедшего. Может, он и был им.

Она больше не кричала. Она опустила руки.

– Я… я не знаю, как тебе помочь, – тихо сказала она. В ее голосе была полная капитуляция. – Я не знаю, что делать с этим. С тобой.

Она попятилась к двери. Каждый ее шаг назад был для Ильи одновременно и облегчением, и ударом. Он побеждал. Он отстоял свою территорию. Свою тюрьму.

– Я… я оставлю тебе денег, – пробормотала она, доставая из сумки кошелек. – Купи хотя бы еды.

Она вытащила несколько купюр и положила их на тумбочку в прихожей. Этот жест был последним унижением. Она давала ему милостыню.

Она открыла дверь. На пороге она обернулась. Их взгляды встретились в последний раз. В ее глазах больше не было ни любви, ни страха. Только бездонная, выжженная усталость.

– Позвони, если… если захочешь, – сказала она. Но они оба знали, что это просто слова. Формула прощания.

Дверь за ней закрылась. Щелкнул замок.

Илья остался один. Он стоял посреди комнаты, и тишина, к которой он так стремился, теперь казалась оглушительной. Она была пропитана запахом ее духов. На тумбочке лежали ее деньги. Доказательства того, что она была здесь. Что реальный мир вломился в его иллюзию и разбил ее вдребезги.

Он подошел к столу. Его руки больше не дрожали. Он уверенно смахнул порошок в одну линию, взял трубочку. Ему нужно было срочно починить то, что она сломала. Восстановить стены. Заглушить ее голос, который все еще звучал у него в голове. Заглушить свой собственный голос, который шептал ему, что он только что совершил самую страшную ошибку в своей жизни.

Он сделал вдох.

И наступила тишина. Но в этот раз она была другой. Мертвой. Безжизненной. Как тишина в заброшенном доме, где когда-то жили люди. Где когда-то была любовь.

Холодный свет экрана

Пять тысяч рублей. Пять синих бумажек на тумбочке у входа, аккуратно прижатые пустым флаконом из-под ее духов. Запах жасмина и бергамота еще не выветрился, он цеплялся за воздух, как призрак, как нематериальное доказательство ее недавнего присутствия. Илья смотрел на эти деньги, и они казались ему не спасением, а клеймом. Откуп. Последний транш сочувствия, переведенный из мира живых в его персональный лимб. Он не прикасался к ним уже два дня. Они лежали там, в полумраке прихожей, и источали холод. Холод жалости.

Тишина, наступившая после ее ухода, оказалась бракованной. Она была пронизана низкочастотным гулом вины, который не глушили даже самые выверенные дозы. Он просачивался сквозь химическую вату, которой он затыкал уши, и вибрировал где-то за грудиной. Это был новый шум. Более коварный. Он не кричал, а шептал. И от этого шепота хотелось лезть на стену.

Реальность, которую он так старательно вытеснял, начала просачиваться сквозь трещины в его обороне. Она лезла в виде красных, как кровь, уведомлений на заблокированном экране телефона. «Минус 4 899,00 ₽. Ваш кредитный лимит исчерпан». Сообщение от банка. Холодное, безличное, как системная ошибка. Потом другое, в мессенджере, от хозяина квартиры. «Илья, добрый день. Напоминаю, что послезавтра 25-е число». Послезавтра. Для него не существовало «послезавтра». Было только тягучее, вязкое «сейчас» и короткие пробелы забытья. Но цифры на экране были упрямы. Они требовали ответной реакции. Они требовали денег, которых не было.

Он заставил себя подойти к столу. Ноутбук, закрытый уже несколько дней, казался спящим хищником. Илья провел пальцем по пыльной крышке. Открыть его было все равно что добровольно сунуть голову в пасть. Но выбора не было. Пять тысяч, оставленные Леной, не спасут. Они были оскорбительной подачкой, которой хватит на пару дней еды и одну, может быть, две дозы. А дальше – пустота. Полная, абсолютная, финансовая сингулярность.

Он сел. Глубокий вдох, как перед прыжком в ледяную воду. Крышка ноутбука со скрипом поднялась. Экран вспыхнул, омыв его лицо холодным, мертвенным светом. На рабочем столе царил хаос из иконок и папок с названиями вроде «СРОЧНО_ПРАВКИ_2» и «МАКЕТ_ФИНАЛ_5_РЕАЛЬНО_ФИНАЛ». Цифровое кладбище его несостоятельности. Он кликнул по иконке Photoshop. Программа загружалась целую вечность. Синяя заставка с фамилиями разработчиков казалась списком людей из другого, осмысленного мира. Людей, которые создавали. А он – только потреблял. Себя, время, вещества.

Открылся последний проект. Логотип для какой-то криптобиржи. Абстрактная, футуристическая загогулина, которую он так и не довел до ума. Она висела посреди белого холста, нелепая и незавершенная. Он смотрел на нее, и мозг отказывался генерировать команды. С чего начать? Подвинуть эту точку? Изменить цвет? Каждое возможное действие казалось бессмысленным и бесконечно сложным. Панель инструментов справа – стройный ряд иконок, которые когда-то были продолжением его рук, – теперь выглядела как пульт управления космическим кораблем, инструкцию к которому он потерял. «Перо». «Градиент». «Волшебная палочка». Это была издевка. Никакой магии не осталось.

Он выбрал инструмент «Кисть». Курсор превратился в маленький кружок. Илья подвел его к холсту и попытался провести простую прямую линию. Рука дрогнула. Вместо прямой получилась кривая, рваная кардиограмма умирающего. Он смотрел на эту линию, и в ней было больше правды о его состоянии, чем во всех его попытках солгать Лене. Он нажал Ctrl+Z. Линия исчезла. Если бы только можно было так же отменить последние недели. Последние месяцы.

Он закрыл файл, не сохраняя. Открыл папку с исходниками. Может, доделать старый заказ? Тот, от которого отказались? Он нашел макет для сайта кофейни. Симпатичный, ламповый дизайн, который он делал еще до… до всего. Он помнил, как сидел над ним, подбирал шрифты, рисовал иконки кофейных зерен. Тогда это приносило ему что-то вроде удовлетворения. Сейчас, глядя на эти аккуратные блоки и теплые кофейные оттенки, он чувствовал только отчуждение. Словно смотрел на работу другого, более талантливого и определенно более счастливого человека. Кто этот парень, который смог так ровно расставить элементы по сетке? У него, нынешнего, не получилось бы. Его внутренний перфекционист, который раньше заставлял его часами выверять отступы в один пиксель, сдох. Или был в коме.

Концентрация рассыпалась, как пересушенный песок. Мысли разбегались, цеплялись за случайные детали и уносились в лабиринты паранойи. Скрипнула батарея – это они. Сосед за стеной кашлянул – он слушает. Он чувствовал, как его мозг перегревается. Слишком много открытых вкладок, слишком много процессов, пожирающих оперативную память. Система висла, курсор крутился радужным колесиком ожидания, которое грозило стать вечным. Kernel panic. Критическая ошибка ядра. Требуется немедленная перезагрузка.

Он машинально открыл браузер. Пальцы сами набрали знакомый, бессмысленный набор символов – адрес магазина. Страница загрузилась. Все тот же уродливый дизайн, все те же позиции в меню. «Кристальная чистота», «Эйфорический шторм». Названия, придуманные циничным маркетологом из преисподней. Он бездумно листал страницу. Обновлял. Снова листал. Это действие было таким же бессмысленным, как и попытка работать, но оно, в отличие от работы, не требовало никаких усилий. Это было цифровое перебирание четок. Ритуал, который успокаивал, создавая иллюзию контроля. Он не покупал. Пока. Он просто смотрел. Как смотрят на витрину с едой, когда нет денег. Он знал, что рано или поздно ему придется взять те, лежащие в прихожей, деньги, и нажать на кнопку. Но он оттягивал этот момент. Потому что это означало бы признать, что Лена, сама того не ведая, оплатила его следующий шаг в пропасть.

Часы шли. Свет за окном из серого стал грязно-желтым, потом начал густеть, синеть. Он так и сидел перед монитором, переключаясь между вкладками – пустой холст в Photoshop, страница дилера, почтовый ящик с угрожающими письмами. Три всадника его личного апокалипсиса.

В животе заурчало. Громко, требовательно. Он не ел со вчерашнего дня. Или с позавчерашнего? Он не помнил. Еда стала топливом, досадной необходимостью. Но тело требовало своего. Он открыл приложение доставки. Яркие, сочные фотографии еды вызывали не аппетит, а раздражение. Все это казалось фальшивым, слишком живым. Он бездумно ткнул в первую попавшуюся позицию. Пицца. «Пепперони». Банально. Безопасно. Нажал «Заказать», оплатил остатками с карты. Приложение сообщило: «Ваш заказ будет доставлен в течение 45-55 минут».

И началось новое ожидание. Гораздо более нервное, чем ожидание «клада». То было ожидание избавления. Это было ожидание вторжения. В его квартиру сейчас придет чужой человек. Он увидит его. Оценит. Может, что-то заподозрит. Илья начал готовиться к этому контакту, как к спецоперации. Проверил, нет ли на столе ничего компрометирующего. Сгреб в кучу пустые пачки из-под сигарет. Пригладил волосы, глядя в темный экран телефона. Отражение ему не понравилось. Он выглядел как больной. Как загнанный.

Он следил за перемещением курьера на карте. Маленькая иконка мотороллера ползла по улицам, как назойливое насекомое. Вот он свернул на его проспект. Вот он подъезжает к его дому. Илья почувствовал, как учащается пульс. Он подошел к двери и прильнул к глазку. Он увидит его первым. Это даст ему преимущество.

Время, указанное в приложении, истекло. Пятьдесят пять минут прошли. Иконка на карте замерла у его подъезда. Но звонка не было. Прошла минута. Две. Пять. Где он? Что он там делает? Может, он вообще не приедет? Может, он съел его пиццу? Или… или он не один? Он ждет кого-то? Эта мысль, абсурдная и липкая, мгновенно пустила корни. Он стоит там, внизу, с напарником. Они ждут, пока он откроет дверь.

Телефон завибрировал. Звонок от курьера. Илья сглотнул. Ответил.

– Алло, здравствуйте. Это доставка. Я у вашего подъезда, не работает домофон.

Голос был молодой, чуть уставший. Обычный голос. Но Илья слышал в нем подвох. Не работает домофон? Он работал утром. Это уловка.

– Сейчас, – прохрипел Илья и нажал на кнопку открытия двери на трубке домофона. Раздался щелчок. Он работал. Курьер соврал. Зачем?