Читать онлайн Собиратель надежд

Пролог

В начале была капля.

Одна единственная капля, висящая в пустоте между мирами, между временем и вечностью, между тем, что было, и тем, что станет. Она содержала в себе всю печаль несуществующих морей, всю боль несостоявшихся дождей, всю тоску по рекам, которые никогда не потекут. Совершенная сфера воды, в которой отражался нерожденный мир – мир, который знал о своей будущей смерти еще до того, как получил право на жизнь.

Аль-Мазин, бог вод, бог всего текучего и изменчивого, держал эту каплю на кончике своего божественного пальца. Он держал ее целую вечность, и эта вечность тянулась медленно, как патока, как кровь из глубокой раны, как последний вздох умирающего. Он смотрел в ее прозрачные глубины и видел там будущее – все будущие океаны, все будущие слезы, все будущие потопы. И он понимал, что совершенство статично, что красота существует только в движении, только в разрушении, только в падении.

И капля упала.

Она падала долго, эта первая капля. Падала сквозь слои реальности, сквозь пространство и время, набирая скорость и силу, вибрируя от предвкушения встречи с твердым, холодным, древним. За ней падала другая капля. И еще одна. И еще. Небесные четки богов рассыпались, и божественные слезы – или то, что могло быть слезами, если бы боги умели плакать – посыпались на землю дождем, которого мир еще не видел и больше никогда не увидит.

Каждая капля была семенем. Не жизни – нет, не жизни. Семенем превращения. Семенем той медленной, неотвратимой алхимии, которая превращает простое в сложное, мертвое в живое.

Внизу ждал Аль-Харид, бог камня, бог всего твердого и неподвижного. Если у него было сердце, то оно было выточено из самого древнего гранита, отполировано ветрами пустыни и временем. Он лежал в земле уже миллионы лет, накапливая в своих каменных венах металлы и соли, кристаллы и минералы. Он был терпелив, как терпелив может быть только камень. Он ждал.

И когда первая капля коснулась его каменной плоти, мир содрогнулся.

Началось то, что химики называют реакцией, а мистики – чудом. Кристаллические решетки, которые миллионы лет хранили свою геометрическую девственность, затрепетали под прикосновением воды. Ионы металлов, заточенные в минеральных тюрьмах с незапамятных времен, почувствовали освобождение и устремились в объятия влаги. Железо окрасило воду в цвет засохшей крови, медь дала ей металлический привкус смерти, соль наполнила ее горечью всех слез, которые будут пролиты.

То, что рождалось в этом браке воды и камня, не было ни чистой водой, ни простым камнем. Это была возможность. Возможность стать чем-то большим, чем сумма своих частей. Возможность – самая опасная и прекрасная вещь во вселенной.

В этом первородном растворе, густом от минералов и металлов, дремали зародыши всех будущих форм. Молекулы начали свой древний танец – складывались в цепочки, цепочки сплетались в узоры, узоры обретали смысл. Химия превращалась в алхимию, материя – в магию, простое – в невозможно сложное.

Солнце – не младший брат богов, не ра2вный им, но что-то большее, что-то изначальное – склонилось над этим священным браком и коснулось его своими лучами. Тепло проникло в раствор, заставив молекулы двигаться быстрее, сталкиваться чаще, соединяться в комбинации, которые до этого момента существовали только в божественном воображении.

Под солнечным дыханием простые соединения начали усложняться. Углерод – этот строитель жизни, этот архитектор сложности – встретился с водородом и кислородом в танце, древнем как сама вселенная. Азот, вырванный из атмосферы первыми грозами, соединился с углеродными цепочками, создавая основы будущих белков.

И тогда, в одной из бесчисленных капель, в одном из миллионов растворов, произошло чудо из чудес. Молекулы сложились именно так, как было предначертано в планах богов. Родилась первая аминокислота. Глицин. Простейший, но содержащий в себе всю информацию о будущей жизни.

За ним пришли другие. Аланин. Серин. Валин. Один за другим рождались эти строительные блоки жизни, эти буквы в алфавите бытия. Они плавали в первозданном бульоне, сталкивались друг с другом в случайных объятиях, распадались и соединялись снова. Каждое соединение было экспериментом, каждый распад – уроком в университете материи.

И наконец случилось невозможное. Цепочка аминокислот свернулась сама на себя особым, магическим образом, образовав полость, способную захватывать другие молекулы и превращать их во что-то новое. Первый фермент. Первый катализатор жизни. Первый шаг к тому кошмару красоты, который мы называем существованием.

С этого момента процесс пошел лавинообразно. Белки создавали новые белки, которые создавали еще более сложные структуры. Появились молекулы, способные хранить информацию – предшественники той ДНК, которая однажды будет нести в себе коды убийц и святых, героев и трусов, любящих и ненавидящих. Появились мембраны, отделяющие внутреннее от внешнего, себя от не-себя, живое от мертвого.

Так родилась жизнь. Из капли и камня, из тепла и времени, из бесконечного терпения материи, складывающейся в новые узоры. Жизнь, которая с самого первого момента своего существования несла в себе семена собственной смерти.

Цикл замкнулся и тут же начался заново. Пар поднимался к облакам, облака проливались дождем, дождь растворял новые породы, порождая новые соединения. Каждый оборот колеса делал мир сложнее, богаче, опаснее. Жизнь расползалась по планете, приспосабливалась к любым условиям, выживала в любых обстоятельствах.

Миллионы лет спустя потомки тех первых молекул научились строить города.

Они были мудрыми, эти потомки молекул. Они понимали мир, в котором родились – мир засухи и безжалостного солнца, мир, где вода была драгоценнее жизни, потому что была самой жизнью. Они строили дома из глины, которая помнила то первое божественное прикосновение. Плоские крыши собирали каждую каплю росы. Стены из необожженного кирпича впитывали ночную прохладу и отдавали ее днем. Каждая постройка была гимном выживанию, молитвой засухе, песней о том, как жить в мире, где вода – редкая гостья.

Но люди существа забывчивые. И неблагодарные. И склонные считать себя хозяевами того, что им лишь временно одолжили.

Равновесие, которое поддерживалось тысячелетиями, было хрупким как яичная скорлупа, как крылья бабочки, как первый лед на пруду. И когда оно нарушилось – когда древние договоры были расторгнуты, когда священное стало профанным, когда то, что должно было храниться, было растоптано – мир ответил.

Но не сразу. Мир, как и боги, был терпелив. Он ждал. Он накапливал гнев, как дождевая туча накапливает влагу. И когда чаша терпения переполнилась, небеса разверзлись.

Дождь шел семь дней и семь ночей. Не благословение – проклятие. Не дар – кара. Каждая капля несла в себе память о нарушенных клятвах, каждый поток был свидетельством того, что некоторые грехи не прощаются.

Город начал растворяться. Медленно сначала, почти незаметно. Глина размокала. Стены набухали и трескались. Плоские крыши, предназначенные для сбора редкой росы, не выдерживали тяжести божественного гнева. Дома рушились один за другим, превращаясь в месиво из грязи и камней.

На молекулярном уровне происходило то же самое. Белки денатурировали в потоках воды. Сложные соединения, которые природа создавала миллионы лет, распадались на простые составляющие за дни, за часы, за минуты. Вся эволюция шла вспять, возвращая мир к тому изначальному супу, из которого когда-то все началось.

А за пределами тонущего города простиралась пустыня.

Пустыня ждала. Она всегда ждала. Лежала под солнцем как огромный хищник, дышала жаром, мерцала миражами обманчивых надежд. Ее пески были кладбищем тысяч путешественников – белые кости лежали в дюнах как жемчужины в бесконечном ожерелье смерти. Ее дюны перекатывались с места на место, словно мускулы под кожей спящего титана.

Она была древнее любого города, древнее любой цивилизации. Она помнила времена, когда здесь плескались первобытные моря, и времена, когда земля была молодой и влажной от божественных слез. Но те времена прошли. Пустыня высохла до самой сути, до самой кости мира. И в этой абсолютной сухости заключалась ее страшная сила.

Пустыня была голодна. Вечно, неутолимо голодна. Никто не знал до конца, кем она была населена в своих глубинах, в складках дюн, в тени редких, выжженных солнцем скал. Говорили, что те, кто живет в ее сердце, сами стали частью ее безжалостной природы – иссушенными до костей, ненасытными как сама смерть, беспощадными как время. Монстрами, рожденными из песка и зноя, из жажды и отчаяния, из всего того, что остается от человека, когда пустыня съедает его изнутри.

Пустыня всегда берет свое. Она терпелива как геологические эпохи. Неотвратима как энтропия. И справедлива на свой собственный, жестокий, древний лад.

История замкнулась в круг. Все вернулось к началу. К первой капле, которая когда-то упала с неба на камень. К последней капле, которая смоет с лица земли все, что было построено между этими двумя моментами.

В начале была капля.

В конце – тоже будет капля.

Последняя.

Воистину, Аль-Мазин суров в наказании.

Глава 1. Последняя игра

Мальчик нашел куклу в луже, которая еще вчера была его домом.

Она плавала лицом вниз среди осколков их глиняной посуды, и черные нити волос распустились в грязной воде, как водоросли. Юсуф осторожно перевернул куклу и увидел, что с лица смылась краска – теперь у нее не было глаз, только пустые белые впадины из обожженной глины, а губы превратились в бледную полоску.

Он узнал ее, конечно. Это была Ляля – так его сестра Амина называла свою куклу, потому что еще не умела выговаривать длинные слова. Красивая кукла с нарисованными синими глазами и алыми губами, в платьице, которое мама сшила из лоскутков. Амина носила ее повсюду, кормила воображаемой едой, укладывала спать рядом с собой, шептала свои немудреные детские секреты.

Юсуф присел на корточки посреди того, что раньше было их внутренним двориком, и осторожно отжал воду из кукольного платья. Ткань была холодная и липкая. Краска с ткани расплылась серыми разводами, но покрой остался прежним – мама шила хорошо.

Странно было думать, что еще неделю назад здесь пахло хлебом, который пекла мама. Что тут смеялась Амина, строила куличики из сухой земли и пела песенки своей кукле. Что отец сидел вечерами на каменном пороге, который теперь лежал где-то под водой, и рассказывал им сказки о джиннах и принцессах.

Все это кончилось в тот день, когда взорвался храм.

Юсуф играл во дворе, строя замок из глины, когда земля дрогнула под ногами. Сначала он подумал, что это гром, но гром не бывает таким – долгим, злым, идущим из-под земли. Потом послышался звук, какого он никогда не слышал: звук, который пронизывал не только уши, но и кости, и сердце, и душу. Звук умирающего мира.

Стены их дома затряслись, как живые. Глиняный кувшин упал с полки и разбился. Мама выбежала во двор с криком и схватила его на руки, прижала так крепко, что стало больно дышать.

Все выбежали на улицы. Над тем местом, где был храм, поднимался столб черного дыма и пепла, а в небе происходило что-то невозможное. Тучи собирались прямо над руинами, закручиваясь в медленную воронку, словно сам взрыв притягивал их к себе. Воздух стал плотным, тяжелым, полным электричества, от которого волосы вставали дыбом.

Юсуф знал храм всю свою жизнь. Большое белое здание с куполами в центре города. Там, в самом сердце храма, находился кристалл – огромный, голубой, размером со шкаф. Он светился изнутри мягким светом и давал воду. Не просто воду – чистую, сладкую воду, которая никогда не кончалась. Каждое утро люди приходили к колодцам и фонтанам в разных концах города, и наполняли кувшины водой, которую давал кристалл, как добрый джинн из сказок.

Юсуф помнил, как отец водил его к кристаллу в первый раз. "Смотри, сынок," – сказал отец, – "вот что дает нам жизнь. Боги дали его людям, чтобы люди не умерли от жажды." Кристалл был красивый – весь в гранях, которые переливались, как капли росы на утреннем солнце. И теплый. Даже просто стоя рядом, чувствовал, как от него идет мягкое тепло, как от материнских рук.

Но последние годы кристалл болел. Юсуф не понимал, как может болеть камень, но взрослые все время об этом говорили. Свет стал тусклее, воды стало меньше. Люди стояли в очередях все дольше. Мама говорила: "Кристалл устал. Он дает нам воду уже тысячу лет, а теперь стареет." А отец качал головой: "Жрецы что-то делают не так. Или боги гневаются."

И вот теперь над тем местом, где было это чудо, поднимался столб черного дыма и пепла. А в небе происходило что-то невозможное – тучи собирались прямо над руинами, закручиваясь в медленную воронку, словно сам взрыв притягивал их к себе. Воздух стал плотным, тяжелым, полным электричества, от которого волосы вставали дыбом.

"Кристалл," – шептали взрослые, глядя на то место, где раньше возвышались белые стены. – "Они убили кристалл."

Бабушка из соседнего дома плакала и молилась одновременно: "Они разбудили богов. Аль-Мазин и Аль-Харид молчали тысячу лет, но теперь… теперь они вспомнили о нас."

И тогда с неба упала первая капля. Холодная, тяжелая. Она упала Юсуфу на лоб, и он подумал, что это слеза.

А потом начался дождь, который не прекращался семь дней.

– Помнишь? – спросил он куклу тихо, сажая ее на единственный торчащий из воды камень посреди того, что раньше было их внутренним двориком. – Помнишь, как все радовались? Говорили, что боги наконец услышали нас?

Кукла не ответила. Её пустые глаза смотрели на мир с таким же пустым безразличием, будто бы она также устала как и этот кристалл. И хотела уйти туда, куда ушли боги. Вода стекала с ее одежды – льняной рубашки и шаровар, расшитых цветными нитками, которые Амина так любила. Краска размылись в белесые разводы.

В первый день дождя весь Аль-Мадир сошел с ума от радости. Взрыв храма, который сначала всех напугал, теперь казался божественным знамением. "Старый храм пал, и боги послали нам новую воду!" – кричали люди, танцуя под дождем. "Чистую воду!"

Это было чудо – первый дождь за семь лет засухи, первый дождь с тех пор, как храмовый кристалл начал угасать. Юсуф помнил лицо отца – он плакал и смеялся одновременно, подставляя лицо под струи воды. "Боги вернулись!" – кричал он маме через шум дождя. "Аль-Мазин вернулся к нам!"

По городу ходили люди и кричали: "Она знала! Фатима знала!" – имея в виду пророчицу, которая предсказывала падение храма лжи. "Пророк идет! Готовьтесь встретить его!"

Мама тогда тоже плакала от счастья. "Это знак," – повторяла она, набирая воду в кувшины, в тазы, даже в старые ботинки. – "Храм пал, жрецы-лжецы наказаны, и боги посылают нам новую воду. Чистую воду!" А Амина с куклой стояла под дождем и пела песенку, которую выдумала сама: "Дождик от богов, дождик нам помог!" У них не было сада – никто в их квартале не мог позволить себе тратить воду на что-то, кроме питья. Но теперь Амина пела про цветы, которые они посадят, когда кончится дождь.

Во второй день дождь стал привычным чудом. Люди уже не танцевали, но все еще улыбались, подставляя кувшины и бочки под водосточные трубы. Старик Махмуд открыл свою мастерскую и впервые за годы начал делать глиняные цветочные горшки – "теперь можно будет выращивать что-то красивое, а не только полезное."

Соседская тетя Зейнаб пекла медовые пряники и раздавала детям просто так – "в честь дождя, дорогие мои, в честь нашего чуда." Юсуф помнил вкус того пряника – сладкий, с привкусом корицы и надежды.

В третий день забеспокоились первые. Плоские крыши без уклона начали протекать. Дядя Ахмед ругался, вычерпывая воду из своей лавки специй: "Хорошего понемножку, а это уж слишком!" Но его жена успокаивала: "Не жалуйся на божественный дар, любимый. Лучше благодари небеса."

Некоторые начали шептаться, что дождь какой-то неправильный – слишком тяжелый, слишком холодный. Что он рождается из дыма разрушенного храма, а не приходит с обычных туч. Но таких было мало, и их заглушали радостные голоса.

На четвертый день мама сказала, что воды слишком много. Слишком много даже для божественного дара. Она стояла на крыше их дома, глядя на улицы, которые медленно превращались в каналы, и качала головой. "Мы молились о дожде, а теперь… теперь и молиться боимся," – шептала она.

– А на четвертый день, – прошептал Юсуф кукле, – мама сказала, что боги не знают меры.

К пятому дню старые стены из глины и соломы начали размокать. Эти дома строили из сырцового кирпича, высушенного под солнцем пустыни – они были крепки в засуху, но никто не думал о том, что будет, если вода будет литься с неба дни напролет. Сначала появились темные пятна на стенах – как синяки на коже. Потом пятна стали расти, расползаться, и из стен начала сочиться жидкая глина. Дом соседей рухнул первым – с ужасающим грохотом, похожим на стон умирающего великана. Семью успели вывести.

К шестому дню стены рушились уже повсюду. Отец все меньше говорил, а больше смотрел на трещины в их стенах. Мама пыталась заделывать их глиной, но новые появлялись быстрее, чем она успевала замазывать старые.

Дядя Омар, который торговал тканями, пытался спасти свой товар, таская тюки в более сухие места. Но сухих мест становилось все меньше. "Проклятый дождь!" – кричал он, впервые в жизни проклиная воду.

И в этот день, когда казалось, что хуже уже быть не может, пришли они.

Их было двое: мужчина и женщина. Он появился на возвышенности во второй половине дня, когда люди собирались там, спасаясь от затопленных улиц. Высокий, худой, в простой коричневой одежде путешественника, но с глазами, которые видели больше, чем положено обычному человеку. Рядом с ним стояла женщина в выцветшем плаще – смуглая, жилистая, с лицом, обожженным пустынными ветрами.

Его почему-то называли пророком. Мужчина просто стоял, а люди всё приходили и приходили, падали на колени, лезли целовать ему ноги.

Кто-то плакал от облегчения – наконец-то! Тот, кого они ждали! Другие смотрели с недоверием, но молчали. Юсуф ничего не понимал. Но из разговоров родителей услышал, что это человек, пророк он или нет, сказал что им надо уйти. Покинуть их город, их дом. Что дождь скоро закончится. Но это кошмар не закончится уже никогда. Что когда дождь закончится, воды больше не будет. Не будет никогда.

Споры продолжались до вечера. Одни кричали, что пророк послан свыше, как и предсказано в книгах. Другие требовали доказательств. Дома собралось много людей.

Юсуф засыпал под звуки этих споров и под шум дождя. Он не понимал всех слов взрослых, но понимал главное: кто-то пришел, чтобы увести их отсюда. Кто-то, кто знал дорогу туда, где дождь не топит дома.

А на седьмой день дождь наконец прекратился, но было уже поздно.

Город утопал в грязи. Половина домов обрушилась. Как и говорил пророк, кем бы он ни был. Люди бродили по колено в воде и грязи, неся на своих спинах детей и скарб, не понимая, что делать с этим изобилием воды, которое оказалось проклятием. Они мечтали о дожде годами, но никто не подумал, что будет, если он не прекратится.

Их дом рухнул в седьмую ночь. Юсуф проснулся от треска, который сначала принял за раскаты грома. Потом он услышал крик мамы: "Юсуф! Амина! Вставайте! Быстро!"

Они успели выбежать на улицу, хватая самое необходимое. Папа нес Амину на руках – она крепко спала, прижимая к груди свою куклу. Мама схватила мешок с едой. А Юсуф схватил свой деревянный меч.

Пока они карабкались по разъезжающейся глине к холму, где собирались другие бездомные, Амина проснулась и задергалась во сне. Кукла выпала из ее рук и упала в грязь, но в темноте и спешке никто этого не заметил.

Они стояли на холме, глядя на то, как их дом медленно оседает, как живое существо, которое ложится умирать. Сначала крыша провалилась внутрь с глухим звуком. Потом стены наклонились друг к другу, словно в последнем объятии. И наконец все рухнуло в лужу грязи.

Амина проснулась от шума и заплакала – не от страха, она еще не понимала, что произошло, а потому что проснулась в мокрых, незнакомых условиях. И потому что не могла найти свою куклу. "Ляля пропала!" – всхлипывала она. – "Ляля утонула!"

Мама пыталась ее успокоить: "Тише, малышка, тише. Мы найдем лялю. И построим новый дом. Еще лучше."

Но папа молчал. Он смотрел на руины и молчал.

Потом началась суета. Люди бегали, кричали, искали родственников под завалами. Кто-то организовал спасательные отряды. Все собирались на возвышенности – там, где земля была суше.

Те двое ждали. Мужчина терпеливо отвечал на вопросы, убеждал сомневающихся. Женщина ходила среди людей, оценивала их пожитки, советовала, что брать с собой, а что оставить. Она знала толк в дальних переходах.

Утром, когда солнце впервые за неделю осветило залитый водой город, споры возобновились с новой силой. Но теперь они были больше о том, как идти, а не идти ли вообще. Слишком очевидными стали разрушения. Слишком ясно было, что город больше не город.

Пока взрослые спорили и решали последние вопросы, Юсуф тихо отошел в сторону. Он сказал маме, что вернется скоро, только поищет что-то важное. Мама была слишком занята Аминой и общими сборами, чтобы расспрашивать подробно. "Только недолго, сынок. И не лезь в опасные места."

Он пошел искать куклу Амины. Ту самую Лялю, без которой сестра не могла заснуть. Он не мог позволить, чтобы они ушли, оставив сестру без единственной игрушки, которая у нее была.

Юсуф нашел куклу в их затопленном дворике. Там, где раньше был дом, теперь стояла мутная жижа, но из нее торчал обломок каменной стены – единственное место, где можно было стоять. А кукла плавала среди осколков и обломков, как крошечный утопленник.

Солнце пробилось сквозь облака впервые за неделю, и от луж постепенно начал подниматься пар. Город превращался в болото.

На остатках стен еще читались надписи, которые дети писали мелом в первые дни дождя: "СПАСИБО, НЕБО!" и "ДОЖДИК, НАШ ДРУГ!" Теперь краски потекли, и буквы расплылись, как слезы.

– Мы будем играть в караван, – сказал Юсуф кукле решительно. – Ты будешь купцом, а я – твоим погонщиком верблюдов. И мы дойдем до места, где дождь идет правильно. Не слишком мало и не слишком много.

Он посадил куклу на обломок кедровой балки и стал толкать его по луже, представляя, что это верблюд в песчаном море. Безликая кукла покачивалась на волнах, которые делал Юсуф руками, и казалось, что она идет караванными тропами в никуда.

– В том месте, – продолжал мальчик, – у всех детей будут куклы. И никто не потеряет свой дом. И мамы не будут плакать по ночам, думая, что дети не слышат.

Он играл, рассказывая кукле о том мире, куда они идут. Там фонтаны работают каждый день, но только по чуть-чуть. Там дождь идет только по четвергам, и только столько, сколько нужно. Там дома строят из камня, который не боится воды. Там у каждой девочки по имени Амина есть красивая кукла с лицом, которое никогда не смывается.

Он помнил вчерашние споры, голоса взрослых, которые не могли решить – идти за пророком или остаться. Помнил, как его отец молчал, слушая доводы других, и как мама качала головой, глядя на их треснувшие стены.

А теперь стен больше не было. Остались только воспоминания и эта кукла в его руках.

– Пойдем к сестре, – сказал он кукле. – Она без тебя плачет.

А потом он услышал свое имя.

– Юсуф! Юсуф, где ты?!

Это был голос отца, но не панический – скорее торжественный, полный новой решимости. Он шел по грязи осторожно, а за ним другие мужчины с возвышенности.

– Сынок, – сказал отец, подходя к нему. – Мы решили. Мы уходим.

Отец взял его за руку – бережно, но твердо – и они вместе пошли к возвышенности. Юсуф крепко держал куклу.

На холме было много людей. Больше, чем Юсуф когда-либо видел в одном месте. Они складывали вещи в мешки и узлы, привязывали детей к телегам веревками, чтобы не потерялись, и все время разговаривали. Но разговаривали по-другому, чем обычно. Тише. Как разговаривают в доме, где кто-то умирает.

Мама стояла рядом с их вещами – тремя мешками и старой корзиной. Амина сидела на одном из мешков и всхлипывала. Она всхлипывала не громко, но постоянно, как капает кран, который не могут починить.

– Ляля! – закричала Амина, когда увидела куклу в руках у брата.

И тогда случилось чудо. Амина улыбнулась. Не просто перестала плакать – улыбнулась так, как улыбаются дети, когда находят потерянную игрушку под кроватью. Как будто весь мир снова стал правильным.

Юсуф почувствовал, как что-то теплое разливается у него в груди. Он спас Лялю. Он принес сестре то, что сделало ее счастливой. И это было важнее всех взрослых разговоров о пророках и дальних землях.

Рядом с ними стояла женщина в плаще цвета пыли. Она ходила между семьями и говорила с взрослыми такие слова, которые Юсуф не понимал: "переход", "дневки", "водопой". Но голос у нее был уверенный, как у мамы, когда та объясняла, как завязывать шнурки. Голос человека, который точно знает, что делает.

А чуть поодаль стоял высокий человек в коричневой одежде. Тот, которого взрослые называли пророком. Он смотрел на Юсуфа с куклой, и на его лице было выражение, которое Юсуф видел у отца, когда тот смотрел на них с Аминой перед сном. Доброе выражение.

– Хорошо, – сказал высокий человек, и голос у него был не громкий, но все услышали. – В новой земле каждая девочка должна иметь куклу. И каждый мальчик должен помнить, что самое важное – это то, что делает счастливыми тех, кого мы любим.

Взрослые вокруг закивали. Некоторые даже улыбнулись. И Юсуф понял, что сказал правильные слова. Не волшебные слова, не страшные слова – просто правильные.

Женщина в пыльном плаще подошла к высокому человеку и что-то шепнула ему на ухо. Он кивнул и обратился ко всем людям на холме:

– Пора. Дорога дальняя, а тропы после дождя размывает быстро. Но там, куда мы идем, вода течет всегда. И она не умеет умирать.

И тогда все пришло в движение.

Люди подняли мешки и корзины, взяли детей на руки, кто-то впрягся в тележки. Высокий человек пошел вперед, а женщина в пыльном плаще – рядом с ним. Остальные потянулись следом, как длинная цепочка.

Юсуф шел между мамой и папой, крепко держа куклу. Амина сидела у отца на плечах и пела тихонько: "Ляля со мной, ляля со мной, теперь мне не страшно домой." Только "домой" теперь было не назад, а вперед. Туда, где они еще не были, но куда шли.

Когда караван начал спускаться с холма, Юсуф обернулся.

Аль-Мадир лежал внизу, как разломанная игрушка. Дома торчали из воды, как зубы у старой бабушки Марьям – кое-где, и неровно. Там, где был храм, чернела яма, полная дождевой воды, в которой отражалось серое небо. А по краям этой ямы валялись белые камни – все, что осталось от красивых стен.

Юсуф подумал, что город похож на человека, который заснул и больше не проснется. Тихий, неподвижный, с закрытыми глазами-окнами.

– Там больше никто не живет? – спросил он маму.

– Никто, сынок. – Мама взяла его за свободную руку. – Но там жили мы. И дедушка с бабушкой. И это никто никогда не забудет.

Юсуф кивнул. Он понимал. Дома можно сломать, но воспоминания – нельзя. Они остаются с тобой, куда бы ты ни шел. Как кукла Амины – сломанная, без лица, но все равно самая важная вещь на свете.

Дорога уводила их на восток, туда, где за дымкой угадывались горы. Солнце садилось им за спину, окрашивая небо в цвет созревших персиков. А впереди, сказал высокий человек, их ждала земля, где вода никогда не кончается и никогда не топит дома.

Юсуф не знал, правда ли это. Но он знал, что в его руках – кукла, которая делает счастливой его сестру. И пока он ее не выпустит, у них всегда будет с собой кусочек дома. Настоящий дом – не из камней и глины, а из того, что ты никогда не готов потерять.

Даже если у него больше нет лица.

Даже если его пришлось найти в луже, которая раньше была твоим миром.

Глава 2. Грязь

Сапог отвратительно чвакнул, и тёплая струйка грязной воды просочилась к пятке. Назир выругался себе под нос – тихо, беззлобно, как ругаются на неизбежное. Четвёртый день дождя, четвёртый день гула в голове. Плащ, превратившийся в свинцовую шкуру, лип к спине.

Гул в висках был не просто болью. Он был информацией. Беспорядочным, искажённым сигналом, словно тысячи голосов пытались говорить одновременно на сломанной частоте. Энтропия, обретшая звук. Шум рушащегося мира.

Наконец, Назир остановился, тяжело оперевшись на посох, и зажмурился.

– Опять? – тёплая ладонь легла ему на лоб. Жест стал привычным.

Он кивнул, не открывая глаз. Прикосновение Самиры не лечило, но оно было реальным. Точкой порядка в нарастающем хаосе. Гул на мгновение отступил, сменившись терпимой пульсацией.

Они укрылись под небольшим скальным навесом, наблюдая, как серые нити дождя прошивают мир.

– Как вести людей? – спросил Назир, глядя в пустоту. – Что им говорить?

– Зависит от того, насколько их будет много, – Самира выжала край своего плаща. – А сколько их может быть?

Назир нахмурился, его инженерный ум заработал, отсеивая эмоции и воспоминания, цепляясь за факты. Он почти не помнил лиц, но помнил инфраструктуру.

– В городе было тридцать семь общественных колодцев с пропускной способностью… – он забормотал, делая расчёты в уме, – плюс частные системы во дворцах… Учитывая нормирование последних лет, я бы сказал, около полутора тысяч человек. Может, чуть больше.

Самира перестала выжимать плащ и медленно повернулась к нему. – Полторы тысячи? Назир, это очень, очень много. Это же передвижной город. У них есть верблюды?

– Я не знаю.

– Да уж, – она покачала головой. – Ну, дойдём – увидим.

– А как их уговорить? – снова спросил он.

– Я не знаю. Слушай, так много народу… может, и не надо всех уговаривать? Взять только тех, кто пойдёт? А остальных оставить дожидаться, пока кристалл окончательно погаснет? Мы не можем спасти весь мир, Назир.

– Не надо весь мир, – тихо ответил он. – Только один город.

– Неважно.

– Я ушёл из этого города, чтобы спасти их всех. Я не собираюсь оставлять людей умирать.

Самира посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. – Ты думаешь, что пообщался там с богами, вернее, посмотрел в окошко в храме, и теперь такой всесильный, чтобы спасти полторы тысячи человек? Ты знаешь, как это называется?

– Ответственность?

– Гордыня, Назир, – отрезала она. – Это называется гордыня. Один из смертных грехов, между прочим.

– Ты знаешь, что нет никаких смертных грехов? Что нигде они не упоминаются, что это просто фигура речи?

Самира фыркнула и отвернулась. – Ой, конечно, я же дурочка из пустыни, откуда мне знать, что там написано в священных текстах. Сейчас вот попью мочу верблюда и буду тебя слушать, о великий искатель воды.

– Извини, я не это хотел сказать.

– Да, ты вечно хочешь сказать что-то другое, а не то, что говоришь, – она помолчала, глядя на дождь. – Но что-то ты молчал о священных текстах, когда мы тебя спасали.

Напряжение повисло в воздухе, тяжёлое, как мокрый плащ. Чтобы сменить тему, Самира спросила с внезапным любопытством: – Так всё-таки, расскажи мне про эти краны. Я до сих пор не могу себе представить.

Назир усмехнулся. За месяцы пути она выпытала у него половину городских тайн. Кочевница, которая всю жизнь черпала воду из грязных колодцев, никак не могла поверить, что где-то люди просто поворачивают металлическую ручку – и вода течёт.

– Не во всех домах, – повторил он в который раз. – Только в некоторых. У жрецов и у богачей. Они подсоединены к системе водоснабжения, а та получает воду из кристалла.

– А у тебя дома был?

– Кран? Нет. Отец говорил, что это расточительство. Инженеры должны понимать ценность воды.

– Мудрый человек твой отец. А правда, что на вашем базаре можно купить розовую воду?

– Правда. Из лепестков роз, которые растут только в дальних горах. Богачи платят за неё золотом.

– Золотом. За воду с запахом цветов, – Самира покачала головой. – Отец мой варил эту дрянь из кактусов. И получал медную монету за флакон. Не каждый раз.

В её голосе не было горечи. Просто констатация факта.

– Зато вы свободны, – сказал Назир. – Не привязаны к одному месту.

– Это не свобода, Назир. Это выживание. Разные вещи.

Он посмотрел на неё украдкой. Под практичностью кочевницы скрывалась мечта об оседлой жизни.

– А что ты будешь делать, когда мы доберёмся до гор? – спросил он.

– Строить, – ответила она без колебаний. – Дом. Настоящий дом, из камня. С синей дверью. С крышей, которую не снесёт ветер.

– И кран в доме?

Самира засмеялась – редкий, дорогой звук в эти серые дни. – Не увлекайся, водяной. Мне и колодца во дворе хватит.

Она посерьёзнела. – А ты бы остался в городе, если бы мог?

– Сложный вопрос.

Самира раздражённо закатила глаза. – Ты опять за своё. Тебя что ни спроси, у тебя сложные вопросы. Отвечай по существу.

– Да как тут ответить, что значит «была бы возможность»? Если бы кристалл не умирал, я бы даже не думал о том, чтобы покинуть стены. Не в смысле, я бы этого не хотел. Мне бы даже мысль в голову не пришла. Это не значит, что мне бы у вас не понравилось, просто до этого бы не дошло.

– Господи, Назир, иногда я жалею, что не оставила тебя умирать в песках. Ты такой зануда. Только не будь таким занудой, когда будешь уговаривать людей пойти за нами.

– Не буду, – он вздохнул. – Знаешь, я много думал об этом…

– Не сомневаюсь.

– Не перебивай. Я много думал об этом. Перед тем, как я ушёл, я был на площади, говорил перед людьми.

– И что?

– И в итоге меня собрались изгнать.

– Знаешь, а я не удивлена.

– Вот вечно ты за своё. Суть не в этом. Суть в том, что там был другой. Верховный жрец, Халид. Он говорил, как река текла, – плавно, красиво и неотвратимо. Такими словами возвышенными. Я, конечно, тогда злился, но теперь не злюсь. Думаю, что мне стоило как-то серьёзнее к этому отнестись. Сказать людям то, что надо говорить людям, а не академикам.

– Хочешь сказать, что люди глупые?

– Ну… это сложный вопрос.

Самира снова закатила глаза.

– Хочу сказать, что люди разные, – поправился Назир. – Но есть вещь, которая их всех объединяет. Это культура, вера. А не цифры и показатели прибора.

– Думаешь рассказать им про храм?

– Думаю рассказать.

Они снова замолчали. Дождь начал стихать. Гул в голове Назира снова усилился, резкой, болезненной волной. Он поморщился.

– Ты опять? – спросила Самира.

– Всё в порядке.

– Ага, я вижу, – в её голосе прозвучал сарказм. Она подняла палец. – Смотри. Дождь кажется заканчивается. Боги услышали твои молитвы, водяной. Скоро выглянет солнце.

Они вышли из-под навеса. Тропа вильнула между двумя скалами, и внизу, насколько хватало глаз, расстелилась долина.

Только города в ней не было.

Было озеро. Грязное, мутное, свинцовое озеро.

Назир инстинктивно искал взглядом знакомые башни храма, но увидел лишь торчащий из воды минарет, похожий на палец утопленника. Потом ещё один. И ещё. Там, где должен был стоять храм, зияла дымящаяся даже под дождём рана.

Аль-Мадира больше не было.

И в этот момент гул в его голове прекратился. Щёлк – и тишина. Словно источник помех, главный генератор шума, наконец-то сгорел окончательно. Назир вздохнул полной грудью, впервые за много дней ощущая блаженную пустоту.

– Смотри, – сказала Самира, указывая на холмы вокруг затопленного города. – Там люди. Видишь костры?

Назир прищурился. Действительно, на возвышенностях виднелись тёмные пятна – скопления людей, самодельные палатки, дым от огней. Гораздо больше людей, чем он ожидал.

– Похоже, они пойдут за нами, – сказала Самира тихо.

Назир молча согласился.

– Идём, – сказала она. – Посмотрим, с чем придётся работать.

На холме пахло дымом мокрых тряпок и гнилью. Кислый запах отчаяния, смешанный с запахом нужды. Люди сидели вокруг костров, под навесами из досок и рваных полотен. Большинство не разговаривало – только смотрело в пустоту.

Мужчина безучастно пытался приладить доску к хлипкому навесу. – Помоги, – бросил он соседу. – Зачем? – ответил тот, не поворачивая головы. – Всё равно всех смоет.

Когда двое чужаков – мужчина с посохом и женщина с мечом – появились на тропе, на них почти не обратили внимания. Но их появление совпало с концом дождя и первым лучом солнца. Этого хватило.

– Дождь… кончился… – прошептал кто-то. – Солнце… – выдохнула женщина, качавшая на руках неподвижный свёрток.

Кто-то поднял голову. Увидел двоих чужаков, стоящих на фоне прояснившегося неба. И отчаяние, ища выход, нашло его. – Они пришли! – закричал старик, указывая на них трясущейся рукой. – Семь дней дождя! И они пришли, и дождь кончился!

Слово "пророк" пронеслось по толпе шёпотом, потом криком. Люди начали подниматься. Один за другим они падали на колени в грязь. Назир растерянно посмотрел на Самиру. Он хотел что-то сказать, возразить, но она смотрела не на него, а на толпу. Оценивала. Её взгляд был взглядом тактика, увидевшего на поле боя неожиданное, но мощное оружие.

Вокруг них сжималось кольцо. В глазах людей горела слепая, хищная надежда.

– Соглашайся, – прошипела Самира ему в ухо, шагнув ближе. Голос её был твёрд, как сталь. – Используй это. Или они нас разорвут и продолжат сидеть здесь, пока не умрут.

Он посмотрел в её глаза и понял. Это не просьба. Это приказ. Прагматичное решение. Он глубоко вздохнул, переступил черту.

– Меня зовут Назир, – сказал он громко, чтобы слышали все. – Мы пришли, чтобы увести вас отсюда.

Толпа ахнула. Ещё больше людей упало на колени.

– Идти! – закричал кто-то. – Мы должны идти!

– Веди нас, пророк! – подхватили другие. – Веди нас!

Гул толпы всё нарастал и нарастал, став напоминать тот хор, который Назир слышал последнюю неделю. Такой-же беспорядочный и неразборчивый, но настоящий.

Назир поднял руку, призывая к тишине. Голоса постепенно стихли.

– Прежде чем мы тронемся в путь, нужно сделать много дел, – сказал он, стараясь говорить спокойно и рассудительно. – Собрать всех людей с других холмов. Организоваться. Понять, что у нас есть из припасов, кто может идти, кто нуждается в помощи.

Он оглядел лица, обращённые к нему:

– Но я так устал после долгой дороги. И я не знаю, что произошло. Что случилось с храмом? Что с водяным кристаллом? – Он сделал паузу. – Кто-нибудь расскажет мне? Чтобы я понимал, с чего начинать.

Люди зашевелились, переглянулись. Кто-то начал говорить, но его перебили. Послышались обрывки фраз:

– Это всё Мансур!

Назир встретился взглядом с Самирой, и вновь этот взгляд говорил краше тысячи слов.

Мансур.

– Обещал чистую воду…

– Штурм храма…

– Взрыв…

И тут из толпы вышел широкоплечий мужчина с руками, чёрными от работы с железом. На лице его была усталость, которая казалась старше его лет. Кузнец.

– Здравствуй, Назир. Ты же тот самый Назир? Инженер покинувший наш город после перепалки с Халидом? Присаживайся, – сказал он, указывая на большой камень у костра. – Я тебе всё расскажу

Назир поёжился. Голос кузнеца совсем звучал совсем не так, будто он собирается напоить его горячим чаем, и пересказать весёлые истории из жизни города за последний год. Это был голос не то равнодушный, не то затаённо злобный.

Назир тем не менее последовал за кузнецом и сел. Люди образовали вокруг них круг, а с соседних холмов уже тянулись другие – привлечённые шумом и слухами о пророке, который принёс солнце. То, что задумывалось как личный разговор, превращалось в нечто большее.

Кузнец тоже сел, но не расслабился. Он посмотрел на Назира долгим, оценивающим взглядом и начал рассказывать.

– Меня зовит Рахим. Три месяца назад к нам пришёл человек. Мансур звали. Инженер, как и ты. – Голос у него был ровный, но в глазах что-то тлело. – Торговал водой. Говорил, что у жрецов нет ответов. Что кристалл умирает, а они только молятся, да призывают всех экономить. Говорил, что знание лучше веры.

Люди слушали, кивали. Многие помнили.

– Обещал чистую воду. Показывал чертежи, схемы. Объяснял, как можно очистить воду без кристалла, с помощью фильтров. – Рахим сжал кулаки. – Моя дочь Асия ему поверила. Поверила, что жрецы всё врут, прячут воду, хотят тут всех контролировать. Шестнадцать лет, умная девочка. Говорила: "Папа, он показал мне будущее без жажды". Что кристалл умирает, и надо что-то делать. Тогда звучало разумно.

Этот рассказ отзывался в душе Назира пронзительной болью. Потому что Рахим говорил словами Мансура. А Мансур говорил словами Назира. Теми самыми словами, что Назир произнес тогда площади. Теми самыми словами, которые он не успел сказать, потому что его с этой площади вывела стража.

– И что случилось? – тихо спросил Назир.

– Мансур поднял людей против жрецов. Штурмовали храм. Моя Асия была впереди всех.

Голос Рахима сорвался:

– Стрела жреца попала ей в грудь. Умерла у меня на руках, всё ещё веря в светлое будущее.

Рахим замолчал, и Назир не мог его в этом упрекнуть. Вся толпа вокруг замолкла, и в этой оглушительной тишине единственным звуком, был тихий всхлип Рахима. Но это была потеря контроля над собой длиной лишь в секунду. Рахим вытер слезу с щеки и продолжил.

– А потом взрыв, – говорил он, глядя прямо в глаза Назиру. – Мансур со своими помощниками что-то делал с кристаллом. Хотел доказать, что может заставить его работать лучше. Вместо этого – взрыв. Храм рухнул. Кристалл разлетелся на куски. А следом пришёл этот проклятый дождь.

Он наклонился вперёд:

– Город утонул. Много людей умерло. Никто не знает сколько точно, потому что нас тут много и у нас хватает проблем, более интересных чем перепись. И всё это – началось с инженера, который пообещал людям светлое будущее, в котором не надо молиться. Понимаешь к чему я клоню, инженер?

Назир вздохнул. Назир понимал. Вокруг них уже собралось больше сотни человек, с соседних холмов подходили новые группы. Шёпот, вопросы, попытки протиснуться ближе.

– Рахим, – сказал Назир спокойно, – Мансур был прав кое в чем. Кристаллы действительно умирают. Это не божья кара и не испытание веры. Это естественный процесс. И он необратим. Я был в месте где на землю спустился самый первый кристалл. И он тоже умер. Они все умрут.

– Тогда зачем ты здесь?

– Потому что есть места, где кристаллы не нужны. – Назир говорил тихо, только для кузнеца. – Я видел горы на севере. Там идёт дождь. Постоянно. Я делал записи, пока мы сюда шли. Каждый божий день. То тут, то там. Там реки текут сами, без помощи магии. Там можно жить без жрецов и без кристаллов.

– И что ты хочешь сделать?

– Я хочу увести вас всех туда.

Толпа росла. Люди лезли всё ближе, кричали вопросы:

– Что вы там говорите?

– Пророк, скажи и нам!

– Мы тоже хотим слышать!

Назир поднял руку:

– Я говорю с Рахимом, – сказал он твёрдо. – Пожалуйста, имейте уважение! Человек потерял дочь, и мне есть что сказать ему. То, что касается только его одного!

Толпа немного отступила, но не разошлась. Сотни глаз смотрели на них, ловили каждое слово.

– Значит, ты ведёшь нас умирать в пустыню? – спросил Рахим.

– Я веду вас туда, где есть шанс выжить. Здесь шанса нет. – Назир посмотрел на затопленные руины города. – Без кристалла в пустыне не живёт ни одно большое поселение. Вообще нигде. Это физически невозможно.

Толпа росла. Люди лезли всё ближе, напирали, кричали вопросы. Головная боль Назира усиливалась – не постепенно, а резкими волнами, словно что-то невидимое питалось этим хаосом эмоций.

Самира, заметив его гримасу, бесшумно отошла от костра. Её рука легла на рукоять меча, и она начала медленно ходить по периметру толпы. Её внимательный взгляд скользил по лицам, выискивая тех, кто мог сорваться в панику или агрессию.

Молодой парень уже открыл рот, чтобы что-то выкрикнуть, но её взгляд встретился с его глазами. Самира чуть качнула головой, и парень замолчал, проглотив слова. Рыдающая женщина пыталась протиснуться ближе к Назиру, но Самира молча положила руку ей на плечо – не утешая, а останавливая движение. Женщина замерла, подчиняясь этой спокойной силе.

Хищное, молчаливое присутствие воина создавало вокруг Назира и Рахима защитное пространство. Рахим долго молчал. Переваривал услышанное.

– И ты думаешь, что мы сможем дойти?

– Я думаю что это наш единственный шанс. Либо мы просто разбредёмся и погибнем по одиночке. Либо пойдем все вместе, и кто-то из нас дойдет. Караваны ходят по пустыне и с этим нет никаких проблем, если ты знаешь что делать. У нас будет просто еще один караван. Только очень.. очень большой.

Кузнец медленно кивнул. Ему нечего было сказать Назиру.

Назир наконец встал и посмотрел на огромную толпу вокруг них. Старики, женщины, дети. Перед ним опять вспышкой мелькнула картина из прошлого. Он стоит на площади. Вокруг старики, женщины и дети. Он им рассказывает о прогрессирующей деградации. И они не понимают. Ни-чер-та.

И вот он вновь тут. Вокруг него те же самые люди. Люди, которые не поймут рассказов о естественных процессах и географии. Которым нужна не правда, а надежда. Боль в голове пульсировала всё сильнее – толпа становилась всё более взбудораженной, и это что-то пробуждало.

Он встретился взглядом с Самирой. Она поняла без слов и чуть кивнула, продолжая свой бесшумный дозор.

Назир поднялся на камень, чтобы видеть всех. И чтобы все видели его. Расправил плечи.

Он посмотрел на лица вокруг себя. Их голодные, отчаянные глаза. Он видел людей, некоторые из которых уже стоят одной ногой в могиле. Женщины с впалыми щеками, державшие за руки исхудавших детей. Стариков, которые, казалось, держались на одной только надежде. Мужчин с мозолистыми руками, потерявших работу вместе с водой.

О, боже. Как же это тяжело.

Он заговорил громко, так чтобы все слышали:

– Народ Аль-Мадира! – голос Назира разнёсся над толпой. – Дети великого Аль-Мазина и благословенного Аль-Харида! Я пришёл говорить с вами о вере и сомнениях, о надежде и страхе, о прошлом, которое освещает путь в будущее!

Ответом было молчание. Глубокий вдох. – Я был в храме Первого Кристалла!

Толпа ахнула. Даже Рахим вскинул голову. Головная боль резко усилилась – словно невидимая сила почувствовала внимание сотен людей и потянулась к ним.

– Я видел там то, что должен увидеть каждый из вас! – продолжал Назир. – Я видел… я видел видение! Я видел, что есть места, где вода течёт свободно! Где земля даёт урожай! Где люди не умирают от жажды!

– Где? – закричал кто-то. – Где это место?

– В горах! За пустыней! – Назир чувствовал, как что-то внутри него начинает раскручиваться, набирать силу. Толпа подалась вперёд, ловя каждое слово.

Что я говорю? Откуда это берётся?

– Боги говорили со мной и показали землю, где каждый будет вознаграждён по труду своему! Где не будет бедных и богатых, где вода течёт для всех! Там земля плодородна, как сад Аль-Мазина! – слова лились всё увереннее. – Там дети будут расти здоровыми и сильными! Там старики не умрут от жажды, а матери не будут оплакивать младенцев!

Толпа завороженно слушала. Женщины плакали, мужчины кивали.

– Там не будет храмов, которые требуют десятину с голодных! – продолжал он, не в силах остановиться. – Не будет жрецов, которые торгуют водой! Не будет богачей, которые пьют розовую воду, пока дети умирают от жажды!

– Когда? – крикнула женщина из толпы. – Когда мы туда попадём?

– Аль-Мазин сказал мне: "Кто пройдёт испытание пустыни, тот достоин награды"! – Назир поднял посох над головой. – Но путь туда лежит через испытания! Через пустыню, где демоны жажды будут шептать: "Вернитесь! Останьтесь умирать в знакомых местах!"

– Но мы не послушаем! – голос его стал громче. – Потому что Аль-Харид даровал нам стойкость камня! А Аль-Мазин – текучесть воды! Воля наща будет тверда, как скала, и караван наш будет подвижен, как горный поток!

– А что с нашими мёртвыми? – крикнул старик.

– Они будут с нами! – ответил Назир не раздумывая. – В новой земле каждый камень будет помнить их имена! Каждый источник будет носить память о наших потерянных! Мёртвые поведут нас к жизни!

Останови это! Это не ты говоришь!

Толпа пришла в экстаз. Люди падали на колени, воздевали руки к небу, повторяли его слова.

И тут из толпы выбежала женщина. Волосы растрёпаны, глаза безумные от горя.

– Оживи моего ребёнка, пророк! – закричала она, падая перед Назиром на колени. – Если ты видел чудеса – оживи его! Верни мне сына!

Толпа замерла. Самира остановилась, готовая вмешаться, но пока не двигалась.

Назир медленно опустился перед женщиной на колени. Когда он протянул руку и коснулся лба мёртвого младенца, боль в голове взорвалась.

Не просто боль – волна чужого горя, отчаяния, ярости накрыла его с головой. Он почувствовал не только боль этой матери, но и всех остальных. Каждую потерю, каждую смерть, каждую слезу на этом холме. Словно прикосновение к мёртвому ребёнку замкнуло какую-то цепь, и через него хлынула вся накопленная за дни агония.

– Как его звали? – выдавил он, едва справляясь с болью.

– Юша, – прошептала мать. – Два года. Он просто заснул вчера и больше не проснулся…

– Юша. – Боль стала невыносимой. Единственный способ от неё избавиться – выпустить наружу всю эту энергию, всё это горе. – Я не могу его оживить. Никто не может. Смерть – это граница, которую не пересечь.

Слова хлынули сами собой, не из разума, а из какого-то глубинного источника:

– Но все, кто не дожил до этого дня, будут с нами! Они будут с нами в пути! Твой Юша, дочь Рахима Асия, наши отцы и деды, наши братья и сёстры – они пойдут с нами! Всех кого Аль-Мазин забрал к себе, он послал указывать нам путь!

Он поднялся, и голос его зазвучал так, словно говорил не он:

– Там земля помнит каждую каплю крови, каждую слезу, каждый вздох. Там наши дети – и те, что с нами, и те, что ушли раньше – найдут покой!

Боль исчезла так же внезапно, как началась. Но Назир чувствовал себя опустошённым, словно через него прошла река и унесла что-то важное. Слова продолжали литься:

– Веди нас! – закричала мать мёртвого ребёнка. – Веди нас к воде!

– Веди! – подхватила толпа. – Веди нас, пророк!

Назир стоял, тяжело дыша. Головной боли больше не было, но он чувствовал себя как выжатая тряпка. Он посмотрел на Самиру – она смотрела на него с беспокойством и пониманием того, что он только что перешёл черту, за которой нет возврата.

Рахим смотрел на всё это с горькой усмешкой. Он понимал, что произошло. Назир рассказал ему правду – жестокую, практичную, без прикрас. А толпе… то, что хотела слышать толпа.

– Ты умный человек, – сказал он тихо, когда шум стих. – Это даже пугает.

Он подошёл ближе и заговорил тихо, так что слышал только Назир:

– Я не верю в пророков, инженер. Я видел твои глаза, когда ты говорил. Ты сам боишься того, что из тебя лезет. Вот этому я верю. – Он протянул руку. – Я пойду за тобой. Но если обманешь… я сам найду для тебя самый острый камень.

– Рахим-кузнец, – сказал Назир, пожимая его руку. – Если тебе суждено умереть в этом пути, я надеюсь, что умру раньше тебя.

Толпа, видя их рукопожатие, заголосила одобрительно. Они не слышали слов, но видели союз. И этого было достаточно.

Люди начали подниматься, отряхиваться, собирать вещи. Не все – примерно половина. Остальные всё ещё сомневались, смотрели друг на друга, ждали. Но семя было посеяно.

Солнце светило на их лица, и впервые за неделю мир не казался обречённым. В глазах людей появилась искра, которой не было уже давно. Они начали подниматься, отряхиваться, собирать вещи. Не потому что знали, куда идти, а потому что поверили, что есть кто-то, кто знает.

Назир смотрел на эти лица и думал о том, что люди в Аль-Мадире вновь поверили человеку, который обещал им, что после испытаний всё будет хорошо. Как Халид. Как Мансур.

Теперь это был Назир. Он горько усмехнулся.

– Что? – тихо спросила Самира, заметив это.

– Ничего, – ответил он. – Просто думаю о том, сколько раз эти люди уже слышали похожие обещания.

– Разница в том, – сказала она, – что ты на самом деле ведёшь их к воде.

Да-да. Именно в этом и разница. – едко подумал Назир, но ничего не сказал.

А где-то далеко, в глубинах пустыни, среди сухих песков, что-то тёмное и голодное почувствовало движение. И засмеялось.

Но пока что солнце светило, дождь кончился, и люди впервые за долгое время верили в завтрашний день. А этого, возможно, было достаточно для начала.

Возможно.

Глава 3. Королева Пепла

Аммар сидел в стороне от толпы и смотрел, как люди тянутся к высокому человеку с посохом. Как жадно ловят каждое его слово. Как в их глазах зажигается то же безумие, что он уже видел раньше.

Вот, ещё один.

Дождь прекратился ровно тогда, когда чужаки поднялись на холм. Совпадение, конечно. Но люди уже шептались о чуде. Женщина с мёртвым ребёнком рыдала у ног незнакомца, называя его пророком.

Аммар устало потёр виски. Он это уже проходил. Рядом с новоиспечённым пророком уже суетился какой-то восторженный юноша, широкоплечий и сильный, которого, как узнал Аммар позже, звали Хаким. Он ловил каждое слово Назира. Еще один последователь, готовый умереть за красивые слова, – с горечью подумал Аммар. Он видел таких рядом с Мансуром. И знал, чем это кончается.

Сначала жрецы говорили, что засуха – испытание веры. Потом пришёл Мансур с чертежами и обещаниями эры знаний. Потом его жена, Фатима, предсказывала великий дождь. Всегда находился кто-то, кто объяснял страдания как часть великого замысла. А простые люди продолжали страдать.

– Он говорит правду, – тихо сказала Фатима, прижимаясь к нему. – Я знаю.

Аммар посмотрел на жену. Лихорадка спала, но глаза по-прежнему горели. – Почему ты так думаешь? – Писание говорит ясно. После великого дождя придёт новый вестник. Посмотри на него. Дождь прекратился, когда он пришёл. – Дождь бы всё равно прекратился. Рано или поздно. – Может быть. А может, нет.

Аммар прислушался к словам незнакомца. Он говорил о трудной дороге, о смерти в пустыне. О том, что многие не дойдут.

– Это как раз то, что сказал бы умный обманщик, – пробурчал Аммар. – Мансур тоже не обещал рая. Обещал справедливость и чистую воду.

– Мансур был безбожником. А этот… – Фатима всмотрелась в лицо Назира. – Этот несёт на себе отметку избранного. Видишь, как он устал? Как будто несёт груз всех наших бед.

Аммар видел. И его это пугало. Назир не выглядел как пророк из священных книг. Он выглядел как человек, на которого свалилось больше ответственности, чем может выдержать смертный. Как мастер, получивший заказ, который заведомо невозможно выполнить.

А пока Назир говорил с толпой, женщина с мечом начала свою работу. Аммар наблюдал, как она обходила лагерь. Не утешала, не вдохновляла – считала. Сколько способных идти, сколько больных, сколько детей. Припасы, оружие, вьючные животные.

Вот она, кажется, знает, что делает, – подумал Аммар с удивлением.

Женщина остановилась возле мужчины средних лет. Тот сидел, прислонившись к камню. Нога перевязана окровавленной тряпкой, лицо серое от боли. – Как сломал? – коротко спросила она. – Обвал. Дом рухнул во время потопа. Кость торчит. Аммар видел, как женщина присела, быстро осмотрела рану. На лице ничего не отразилось. – Ты не пойдёшь.

Мужчина заплакал – тихо, беззвучно, как плачут взрослые мужчины, когда ломаются окончательно. – Пожалуйста, – прохрипел он. – Пожалуйста, не оставляйте меня. Я буду терпеть. Я не буду жаловаться. Буду идти, сколько смогу, клянусь! К нему подбежали жена и сын. Жена опустилась на колени, взяла Самиру за край плаща. – Пожалуйста, – прошептала она. – Он может идти. Мы поможем. Я понесу его вещи, сын поможет.

– Нет, – спокойно сказала Самира. – На своей спине его я не потащу. И вам не советую.

Она строго посмотрела на мужчину: – У тебя есть несколько дней, пока мы готовимся. Можешь провести их с пользой. Помоги жене собрать вещи в дорогу, пока ещё в силах что-то делать. Дай сыну последние наставления, скажи что любишь его. Встреть смерть как мужчина, а не как скулящая собака.

Жена всхлипнула. – Ты не можешь нас разлучить. – Могу, – Самира встала. – И вы это знаете. Можете остаться все трое и умереть здесь через месяц от голода. Или двое из вас могут пойти и попытаться выжить. Если вы всё таки потащите его за собой, я оставлю вас здесь всех троих. Намёк понятен? Выбор за вами.

Она повернулась и пошла дальше. У неё было много дел. Аммар видел, как семья медленно обнимается. Как мужчина вытирает слёзы и начинает что-то тихо говорить жене и сыну.

Она была права, – понял Аммар. – Даже в этом. Дала ему шанс умереть с достоинством.

– Пойду поговорю с Рахимом, – сказал он Фатиме.

Кузнец сидел у своего костра и чинил подкову. Руки работали автоматически, но взгляд был устремлён на чужаков. – Ну что, Аммар? – спросил он, не поднимая головы. – Тебя тоже зацепили красивые речи? – Не знаю. А тебя?

Рахим отложил молоток. Посмотрел на Аммара усталыми глазами. – Всё думаю об Асие. Моя дочь умерла, веря в справедливое будущее. Кричала лозунги Мансура, пока стрела не пронзила ей грудь. – Он помолчал. – Шестнадцать лет. Умерла за красивые слова о том, что жрецы нас обманывают. – И что теперь? – А теперь жрецы мертвы, храм разрушен, город затоплен. И приходит новый человек с новыми обещаниями. – Рахим взял подкову, покрутил в руках. – Но странное дело – этот не обещает справедливости. Обещает только дорогу.

Аммар сел рядом на камень. – Это плохо или хорошо? – Честно? Не знаю. – Рахим вздохнул. – Я разговаривал с ним. Спросил прямо: чем ты лучше Мансура? А он что сделал? – Что? – Просто объяснил свой план. Как мужчина – мужчине. Сказал, что путь будет тяжёлым, многие умрут, но у кого-то будет шанс дойти до места, где можно жить. – Рахим усмехнулся. – Мансур обещал нам рай на земле. А этот обещает смерть в пустыне. Кто из них врёт?

– Может, оба.

– Может быть. – Рахим встал, отряхнул руки. – Но если этот врёт – он очень странный лжец. Видел я его лицо, когда он держал мёртвого ребёнка. Видел, как ему было больно. Он не притворялся. Для Мансура люди были проблемой, которую нужно решить. А для этого… мы – груз, который он несёт.

– И это хорошо?

– Ну, наверное, быть грузом лучше, чем инструментом, – Рахим посмотрел на небо. – Важно, что у него есть план и воля его осуществить. А у нас нет ни плана, ни воли. Так и будем сидеть здесь и ждать.

Аммар молчал. Рахим был прав. – Иди к жене, Аммар. Решайте сами. Но помни – здесь мы точно умрём. А там… там кто знает?

Аммар вернулся к жене с ощущением, что решение принято. – Я думаю, идём, – сказал он. – Но сначала я хочу поговорить с этой женщиной. С той, что с мечом. Думаю, что она на самом деле главная.

Она стояла с пергаментом, записывая имена. – Моя семья готова идти, – сказал он, когда подошла его очередь. Она подняла усталые, внимательные глаза: – Как тебя зовут? – Аммар. Кожевник. – Хорошо. Кожа – это важно в пустыне. – Она записала его имя. – Сколько человек в семье? – Двое. Я и жена. – Жена здорова? – Да. Была лихорадка, но прошла. Женщина кивнула, сделала пометку. – Слушай, – сказал Аммар, собравшись с духом. – Ты правда думаешь, что мы доберёмся?

Она посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом. – Все? Нет. Может быть, половина, может немного больше. Если повезёт. – И ты это знаешь? И всё равно ведёшь нас? – Как ты сам понял, Аммар, выбор не велик, – она указала на затопленные руины. – Здесь шанс равен нулю. Там – может быть, пятьдесят процентов.

Аммар медленно кивнул. Простая арифметика. Без красивых слов. – А что с теми, кого мы оставляем? – Умрут. – Ты не похожа на пророчицу, они так не говорят, – сказал Аммар наконец. – Так и есть. – Женщина показала на Назира. – Он пророк. А я – просто человек, который знает пустыню. И знаю, что в ней можно выжить, если не жалеть о том, что приходится оставлять. – Как тебя зовут? – Самира. – Самира, – повторил Аммар. – А если Назир ошибается? Если никаких гор с водой нет? – Скажем так, Аммар-кожевник. У меня есть причины верить, что эти горы существуют. Достаточно веские, чтобы поставить на них свою жизнь и жизнь моих людей. Если тебе этого мало – оставайся здесь.

Аммар долго смотрел на неё. – Значит, идём, – сказал он. – Значит, идёте. – Самира записала его имя в список. – Добро пожаловать в караван, Аммар-кожевник. И ещё одно. – Она посмотрела на него серьёзно. – Собери столько воды, сколько сможешь нести. А лучше – ещё больше. В пустыне лишней воды не бывает.

К концу дня в списке Самиры было восемьсот имён. Восемьсот человек, решивших поверить в шанс. Оставшиеся двести сидели у своих костров и смотрели на тех, кто собирался в дорогу, с выражением, которое было смесью облегчения и зависти.

Аммар вернулся к Фатиме. – Она не стала ничего доказывать, – сказал он. – Просто сказала, что у неё есть веские причины верить. И я ей поверил. Не потому что она привела доказательства, а потому что она готова поставить на это свою жизнь. – А Назир? – Назир говорит правильные слова. А она принимает правильные решения. – Аммар обнял жену. – Думаю, нам нужны оба.

Фатима кивнула. – В Книге Капель сказано: "Благословен тот, кто идёт в неизвестность с верой. Но трижды благословен тот, кто идёт без веры, но идёт". – Тогда я трижды благословен, – усмехнулся Аммар. – Веры у меня нет.

Глава 4 Песок и звёзды

2-й день путиЧисленность каравана: ~800 человек.

Аммар проснулся от звука, которого никогда раньше не слышал – низкого, протяжного мычания, доносившегося откуда-то из глубины земли. Он открыл глаза и увидел, что небо уже светлеет, хотя солнце ещё не показалось из-за горизонта. Звук повторился, и Аммар понял, что это верблюды. Не те жалобные крики, которые он слышал на городском рынке, когда животные протестовали против вьюков, а что-то совсем другое – глубокое, почти музыкальное пение, которым они встречали рассвет.

Он лежал ещё минуту, слушая эту странную песню. К мычанию верблюдов добавились другие звуки: тихое позвякивание медных колокольчиков на сбруе, шелест одеял, которые люди складывали и убирали в дорожные сумки.

Воздух пах совсем не так, как в городе. Никакого дыма от очагов, никакой вони от мастерских и отхожих мест. Только чистый, сухой запах нагретого песка, горьковатый аромат верблюжьего навоза и что-то ещё – то ли пряные травы, то ли просто сама пустыня. Аммар глубоко вдохнул и почувствовал, как что-то расправляется у него в груди.

– Доброе утро, путешественник, – сказала Фатима, и в её голосе была такая радость, словно они отправились не в смертельно опасный путь, а на праздник.

Аммар сел и посмотрел на жену. Она уже проснулась и сидела, обняв колени, глядя на просыпающийся лагерь. Щёки розовые от утренней прохлады, глаза блестят, губы тронуты улыбкой. Когда она в последний раз выглядела такой счастливой? До всех этих бед, до Мансура, до потопа – очень давно.

– Путешественник? – Аммар потянулся, чувствуя, как ноют мышцы после сна на земле. – Это громко сказано. Я же дальше соседних деревень никогда не ездил.

– Ну вот, теперь пойдешь к самым горам! – Фатима засмеялась и ткнула его в бок. – Представляешь? Мы увидим места, где ещё ни один человек из Аль-Мадира не бывал.

Аммар смотрел на неё, и не мог оторвать глаз. Сверкающие глаза, румянец на щеках.

Боже, какая она живая.

Лагерь просыпался неспешно, без суеты. Люди уже начали вырабатывать свой ритм – не городской, когда все торопятся по своим делам, а караванный, где каждое движение выверено и осмысленно. Аммар встал и огляделся, пытаясь понять, как устроена эта новая жизнь.

Опытные путешественники, ходившие раньше с караванами поднимались первыми – ещё в предрассветных сумерках. Они были мышцами каравана. Они проверяли животных, поправляли сбрую, готовили простую еду. Потом просыпались торговцы и ремесленники – привыкшие к раннему подъёму. И последними – те, кто в городе мог позволить себе поспать подольше: писцы, младшие жрецы, дети богатых семей.

Но даже последние не задерживались. В пустыне действовали другие правила. Солнце здесь не предупреждало о своём появлении долгими сумерками, как в городе. Оно вставало быстро и сразу начинало жечь. Нужно было успеть пройти как можно больше пути, пока воздух оставался прохладным.

– Иди умойся, – сказала Фатима, протягивая ему кувшин с водой. – Но только немного. Мусе не понравится, если будешь тратить воду попусту.

Муса? Аммар нахмурился. Он слышал это имя, но не мог вспомнить…

– Погонщик верблюдов, – пояснила Фатима, видя его недоумение. – Высокий, с седой бородой. Он вчера объяснял, как правильно вязать поклажу. Ты, кажется, спал.

Аммар кивнул и пошёл умываться. Воды действительно лил мало – ополоснул лицо и руки, прополоскал рот. Всё по минимуму.

Вернувшись, он нашёл Фатиму за укладкой их нехитрого скарба. Она напевала что-то себе под нос – мелодию, которую он не узнавал.

– Что это за песня?

– Не знаю, – она улыбнулась. – Сама придумалась. Про дорогу, про новые места.

Аммар слушал её пение и чувствовал, как внутри поднимается что-то тёплое и незнакомое. Когда он в последний раз сочинял что-то просто так, для радости? В детстве, наверное. А может, и тогда не сочинял.

Вдруг его память метнулась назад, лет на двадцать пять.

***

Дядя Салим затягивал последние ремни на вьюке. Большой, бородатый, пахнущий кожей и дорожной пылью. Аммар стоял рядом – маленький мальчишка с широко раскрытыми глазами, который провожал дядю в дальний путь.

– А там далеко? – спрашивал он.

– Очень далеко, малыш. Дальше, чем ты можешь себе представить.

– А что там?

– Там тоже пустыня, Аммар. Как и везде. Но другая. Песок там крупный, каменистый. И люди там живут не такие, как мы. И звёзды по ночам – совсем другие.

Дядя присел рядом с мальчишкой и положил большую ладонь ему на плечо:

– Знаешь, что самое удивительное в дальних дорогах?

– Что?

– Каждый шаг – это кусочек нового мира. И никто не знает, что там за следующим холмом. Даже самые опытные караванщики. Потому что мир всё время меняется. Дороги заносит песком, появляются новые источники, пересыхают старые. И каждый путь – как первый раз.

Аммар смотрел на дядю с обожанием:

– Я тоже хочу в дальние дороги.

_— Когда-нибудь пойдёшь, – улыбнулся Салим. – И тогда вспомнишь старого дядю.

Он уехал на следующее утро. А через полгода пришли вести, что караван попал в песчаную бурю где-то в дальних пустынях. Дядя Салим так и не вернулся. Но его слова остались.

***

– О чём думаешь? – Фатима коснулась его руки.

– О дяде Салиме. Помнишь, я рассказывал? – Аммар улыбнулся. – Он говорил, что каждый шаг в дальней дороге – это кусочек нового мира.

– И вот ты идёшь по его следам.

– По его следам, – повторил Аммар и почувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Не страх, не тревога – предвкушение.

Впервые в жизни он шёл туда, где никогда не бывал. И это было… очень волнующе.

***

Караван тронулся в путь с первыми лучами солнца, и Аммар сразу понял, что вчера видел только малую часть этого удивительного зрелища.

Восемьсот человек – это не просто толпа. Это живой организм, у которого есть голова, тело и хвост. Впереди шли разведчики Самиры – трое мужчин на быстрых верблюдах, которые уходили далеко вперёд, проверяя дорогу. За ними – сама Самира со своими помощниками, тоже верхом. Потом – Назир с посохом, пешком.

Дальше шли вьючные животные под присмотром погонщиков. Верблюды несли воду, муку, финики, свёрнутые палатки, инструменты, всё самое необходимое. Их колокольчики позвякивали в такт шагам, создавая странную, гипнотическую музыку.

За обозом двигалась основная масса людей. Не беспорядочной толпой, а организованными группами. Семьи держались вместе, ремесленники шли рядом с ремесленниками, люди одной профессии или из одного квартала естественным образом объединялись в мини-караваны внутри большого каравана.

И замыкали колонну арьергардные – ещё трое всадников, которые следили, не отстал ли кто, не идёт ли погоня.

Аммар шёл в середине колонны, среди других мастеров и торговцев. Рядом ступал Рахим-кузнец, неся свои инструменты в кожаной сумке через плечо. Чуть поодаль – Фарук-гончар, Юсуф-плотник, ещё несколько ремесленников. Все несли свои инструменты – самое ценное, что у них было.

Сначала Аммар просто шёл, привыкая к ритму. Один шаг, другой, третий. Песок под ногами был не такой рыхлый, как он думал – скорее плотный, утрамбованный ветрами. Идти было легче, чем по городским мостовым.

Но через час начались проблемы.

Солнце поднялось выше, и воздух стал нагреваться. Аммар почувствовал, как пот выступает на лбу. Потом начал щипать глаза – отражённый от песка свет был гораздо ярче городского. Он прищурился, но это не помогало.

– Эй, ты! – окликнул его незнакомый голос. – Кожевник!

Аммар обернулся. К нему подходил высокий мужчина с седой бородой, одетый в длинную рубаху и широкие штаны. На голове – белая чалма, лицо загорелое, морщинистое от солнца и ветра. Это, видимо, был Муса, погонщик верблюдов.

– Ты идёшь неправильно, – сказал Муса без предисловий. – Сгоришь через час.

– Что?

– Голова открытая, глаза щуришь, дышишь ртом. – Муса покачал головой. – В городе, наверное, так можно. В пустыне – нет.

Он остановился, заставив остановиться и Аммара. Достал из-за пояса длинный кусок ткани – белый, тонкий, но плотный.

– Это называется лисам, – объяснил Муса, разворачивая ткань. – Не чалма, не платок. Лисам. Повторяй: ли-сам.

– Лисам, – послушно повторил Аммар.

– Хорошо. Теперь смотри, как наматывать.

Муса показал, как правильно обматывать голову и лицо, оставляя открытыми только глаза. Движения у него были быстрые, отточенные – явно делал это тысячи раз.

– Видишь? Сначала вокруг головы, потом под подбородком, потом через лицо. Нос и рот закрыты, а дышать можно свободно. Ткань фильтрует пыль и сохраняет влагу.

– А глаза?

– Глаза привыкнут. Главное – не щуриться. Расслабь мышцы лица, смотри мягко, как смотришь на воду в колодце.

Муса размотал ткань и протянул Аммару:

– Попробуй сам.

Аммар неловко попытался повторить показанное. Получилось криво и неудобно – ткань сползала, мешала дышать.

– Нет, не так, – терпеливо сказал Муса. – В пустыне всё нужно делать медленно и правильно. Быстро – значит плохо, плохо – значит смерть.

Он снова показал, ещё медленнее. И ещё раз. И ещё. Аммар повторял, пока не научился наматывать лисам быстро и правильно.

– Теперь идём, – сказал Муса. – И слушай внимательно. Я буду учить тебя ходить.

– Ходить? Я умею ходить.

– По городу умеешь. А в пустыне ходят по-другому.

И Муса действительно начал учить его ходить. Как ставить ноги, чтобы не проваливаться в песок. Как дышать – медленно и глубоко, через нос, чтобы воздух успевал увлажняться и охлаждаться. Как держать корпус – прямо, но расслабленно, чтобы не уставать.

– Шаг короче, – говорил Муса. – В городе торопишься, здесь торопиться нельзя. Лучше идти медленно весь день, чем быстро полчаса и потом лежать от усталости.

– А вы давно водите караваны? – спросил Аммар, когда они вошли в ритм.

Лицо Мусы помрачнело:

– Водил. Двадцать лет водил. От Кадари до Тадмора, от Халеба до Ан-Наджма. Хорошие времена были.

– Что случилось?

– То же, что и со всем остальным. Дороги стали опасными. Разбойники, бандиты, голодные племена, которые раньше торговали, а теперь только грабят. – Муса плюнул в песок. – Последние пять лет всё хуже и хуже. А теперь и города рушатся.

Он помолчал, глядя вперёд, на колыхающийся в горячем воздухе горизонт.

– Но ремесло не забывается. Знание не портится. И если мы доберёмся до этих гор, может быть, снова будут караваны. Снова будет торговля.

– Вы верите, что доберёмся?

Муса пожал плечами:

– Самира знает пустыню. Назир… – он подумал, подбирая слова. – Назир видит дальше других. А это главное в дальней дороге.

– А почему вы меня учите? – спросил Аммар. – Мы же незнакомы.

– Самира поручила, – просто ответил Муса. – Собрала опытных людей и сказала: "Надо учить городских караванному делу. А то все помрут от собственной глупости". Я согласился. – Он лукаво улыбнулся. – Но я ленивый. Поэтому я научу тебя, а ты научишь остальных, кто рядом. По рукам?

Аммар засмеялся:

– По рукам. Но если я кого-то убью по незнанию, это ваша вина.

– Не убьёшь. Руки у тебя умелые, глаза внимательные. Не бойся учиться. Забудь на время каким умным ты был. Этого будет достаточно.

Они шли и разговаривали. Муса рассказывал о торговых путях, о городах, которые он видел. Аммар слушал, и мир становился больше, шире, полнее. Оказывается, за пределами знакомой ему округи существовали целые королевства, народы с другими обычаями, рынки, где продавались невиданные товары.

– А ремесленники там хорошие? – спросил Аммар.

– Разные. В одном городе лучшие ткачи во всём мире, а гончары никудышные. В другом – наоборот. – Муса усмехнулся. – Хороший мастер везде найдёт работу.

К полудню Аммар почувствовал, что научился чему-то важному. Не просто идти по пустыне – жить в ней. Дышать её воздухом, чувствовать её ритм. Лисам больше не мешал, а защищал. Глаза привыкли к яркому свету. Шаги стали увереннее.

***

В полдень случилось то, что сделало этот день незабываемым.

Впереди поднялось облако пыли – сначала маленькое, потом всё больше. Самира подняла руку, и караван остановился.

– Ветер, – сказал Муса, принюхиваясь. – Самум идёт.

– Что?

– Песчаный ветер. Небольшой, но неприятный. Сейчас укрываться будем.

Действительно, через несколько минут до них через цепочку людей донеслась команда Самиры.

Люди впереди крикнули

– Самира сказала – всем укрыться! Вьючных животных в круг! Приготовиться к буре! Передайте дальше.

Кто-то криком передал команду дальше по каравану.

Люди заметались. Кто-то растерянно оглядывался по сторонам, не понимая, что делать. Кто-то пытался продолжать идти. Но опытные быстро начали действовать.

Погонщики согнали верблюдов в плотную группу и заставили их лечь, образовав живую стену. Люди из племени Самиры достали из вьюков длинные куски ткани и начали натягивать их между вьюками, создавая укрытия.

– Быстро, – сказал Муса Аммару. – Помогай.

Аммар схватил край ткани и помог натянуть её между двумя вьюками. Под этим импровизированным навесом сразу собралось человек двадцать – семьи с детьми, несколько стариков.

Ветер усиливался. Сначала это был лёгкий песчаный дождь, потом настоящие тучи пыли. Аммар почувствовал, как песчинки бьют по лицу, как глаза начинают слезиться.

– Лисам плотнее натягивай, – крикнул Муса сквозь нарастающий вой ветра. – И дыши неглубоко!

Аммар натянул ткань на лице, закрыв нос и рот. И вдруг понял – он может дышать! Ткань пропускала воздух, но задерживала песок. Гениальное изобретение.

Буря длилась минут двадцать. Аммар сидел под навесом, прижавшись к другим людям, и слушал, как ветер воет над их головами, как песок барабанит по ткани. Фатима прижалась к нему, накрыв лицо платком. Рядом молодая женщина с ребёнком на руках тихо пела песню малышу, который плакал от страха. Её голос смешивался с воем ветра, создавая странную, пронзительную мелодию.Аммар был в восторге. Почему-то ему не было страшно. Ему было очень-очень… интересно. Как будто ему снова пять лет, вокруг всё новое. Мир полон открытий. И вся-вся жизнь впереди.

Иногда он поднимал глаза, смотрел вокруг и не мог поверить в то что видит. Это было не похоже ни на что из того что он видел раньше. Наверное так и выглядит настоящая жизнь. Настоящее волшебство.

А потом ветер стих так же внезапно, как начался.

Люди стали выбираться из укрытий, отряхиваться, проверять вещи. Все были покрыты тонким слоем песка – волосы, одежда, ресницы. Но все целы.

– Как дела? – спросила Фатима, отряхивая песок с платка.

Он размотал лисам и улыбнулся. Лицо было чистым под тканью, только вокруг глаз остались следы песка.

– Хорошо. Очень хорошо.

Фатима посмотрела на него – на белую ткань в руках, на загорелое лицо, на уверенную позу – и засмеялась:

– Ты теперь бедуин, Аммар!

– Бедуин? – Аммар посмотрел на себя. Действительно, в длинной рубахе, с лисамом в руках, покрытый пылью пустыни, он больше не походил на городского кожевника. – Может быть. А знаешь что? Мне нравится.

Муса, стоявший рядом, одобрительно кивнул:

– Пустыня принимает только тех, кто готов стать её частью.

– А вы думаете, она меня приняла?

– Первый урок выдержал, – серьёзно ответил Муса. – Но уроков будет много.

***

После бури караван тронулся дальше. Аммар заметил, что некоторые люди кашляют и трут глаза – те, кто не сумел правильно укрыться от песка. Рахим-кузнец шёл, сплёвывая песок и ругаясь вполголоса.

– Эй, Аммар! – окликнул его Юсуф-плотник. – А ну покажи, как эту штуку наматывать!

– Какую штуку?

– Ну эту… как её… лисам! – Юсуф махнул рукой в сторону своей головы. – Я всю бурю в рубахе прятался, песку наглотался. А у тебя лицо чистое.

– И мне покажи, – попросил Фарук, подходя ближе. – Я под одеялом сидел, но всё равно в глаза набилось.

Аммар засмеялся и достал второй кусок ткани, который дал ему Муса:

– Ладно, смотрите. Вот так, видите? Сначала вокруг головы…

Он показывал, как правильно наматывать лисам, а товарищи внимательно смотрели и повторяли. К концу дня половина мужчин в их группе научилась этому нехитрому искусству.

– Учитель нашёлся, – пошутил Рахим, ловко справившись с тканью. – Утром ничего не знал, а к вечеру других учит.

***

Лагерь разбили в ложбинке между холмами, в месте, защищённом от ветра. Муса показал Аммару, как правильно выбирать место для стоянки – чтобы был хороший обзор, чтобы не дуло, чтобы утром солнце не било прямо в глаза.

– В пустыне всё имеет значение, – говорил Муса, пока они раскладывали костёр. – Где лагерь разобьёшь, как костёр сложишь, куда вещи положишь. Мелочей нет.

Аммар слушал и запоминал. Как укладывать дрова, чтобы костёр горел ровно. Как расположить спальное место, чтобы утром не болела спина. Как привязать вещи, чтобы ветер не унёс.

– А зачем мне всё это знать? – спросил он. – У нас же есть опытные люди.

– А если опытный человек заболеет? Или собьётся с дороги? Или умрёт? – Муса серьёзно посмотрел на него. – В пустыне каждый должен знать всё. Иначе один человек – слабое звено всего каравана.

Когда костёр разгорелся, к ним подошли другие мастера. Рахим принёс кусок дерева и принялся строгать, готовя новую рукоятку для молотка. Фарук достал глину и начал лепить небольшую чашку – не для дела, а просто чтобы руки не забывали ремесло.

– А ноги болят, – сказал Аммар, стягивая сандалии и потирая ступни. – Кто бы мог подумать, что от ходьбы можно так устать.

– У меня спина ноет, – пожаловался Фарук. – Непривычно рюкзак таскать. В городе максимум от дома до мастерской нёс.

– Зато какой воздух! – Рахим глубоко вдохнул. – Не то что в кузнице. Там всегда дымом воняло.

– Да уж, – хмыкнул Юсуф. – А здесь верблюжьим дерьмом.

Они засмеялись.

– А вот интересно, – сказал Фарук, комкая глину в руках. – Где мы глину искать будем? Я всю жизнь на рынке покупал. А где её брать – понятия не имею.

– У рек искать, – неуверенно предположил Юсуф. – Или в оврагах каких-нибудь.

– Не обязательно, – возразил Рахим. – Читал я как-то… Глина бывает разная. Есть речная – жирная, но с песком. Есть горная – чистая, но твёрдая. А лучше всего – болотная, но её ещё найти надо.

– А ты откуда знаешь? – удивился Фарук.

– Книжку видел одну. Там про всякие материалы написано было. – Рахим важно откашлялся. – Кузнецу полезно знать, откуда что берётся.

– Особенно полезно знать про болотную глину, – засмеялся Аммар. – А с железом что?

– С железом сложнее, – серьёзно ответил Рахим. – Чтоб ты знал, мой друг Аммар, железо на дороге не валяется. Его добывают из руды. Тоесть из почвы или скал. Руда не везде есть. Нужны особые породы. И не всякая руда хорошая. Есть болотная – её легко плавить, но железо мягкое получается. Есть каменная – твёрдая, но её черт знает как из камня выковыривать. Думаю люди ещё не придумали, как это сделать.

– А в горах что обычно бывает? – спросил Омар.

– Разное. Если горы молодые, острые – там руды много, но добывать трудно. Если старые, округлые – руды меньше, но она близко к поверхности лежит.

– А какие горы нас ждут? – поинтересовался Юсуф.

– Откуда ж мне знать, – пожал плечами Рахим. – Назир говорит, высокие. Значит, молодые, наверное. Железа должно хватить.

– А дерево там будет? – спросил Юсуф. – А то я всю жизнь готовые доски покупал. Сам дерево не рубил ни разу.

– Будет, – уверенно сказал Рахим. – Если есть вода, то есть деревья. Только вот какие… Для строительства нужен дуб или кедр – твёрдые породы. А для мелочёвки сойдёт и сосна.

– А как узнать, какое дерево хорошее? – поинтересовался Омар.

– По коре, по листьям, – начал объяснять Рахим, но осёкся. – Да что я, лесник, что ли? Смутно помню. Написано было: дуб – листья резные, кора толстая. Кедр – хвоя пучками, смола липкая.

– Надо будет местных спросить, – предложил Аммар. – Если не враждебные окажутся.

– А если враждебные?

– Тогда Самира с ними поговорит, – усмехнулся Рахим.

– Надеюсь, до разговоров не дойдёт, – сказал Омар. – А то мне воевать не хочется. Я ж не воин.

– Лучше до этого не доводить, – вздохнул Аммар. – Мне бы просто мастерскую нормальную поставить. У ручья, чтобы вода хорошая была.

– А я печь хочу, – мечтательно сказал Фарук. – Большую, чтобы сразу много горшков обжигать можно было. Только из чего её класть? Кирпичи же сделать надо.

– Рахим, а кирпичи из чего делают? – спросил Омар.

– Из глины и соломы, – ответил Рахим. – Смешивают, в формы кладут, на солнце сушат. Потом обжигают.

– А солома откуда? – не унимался Омар.

– Зерно сеять надо, – засмеялся Юсуф. – Вырастет пшеница – и солома будет.

– Только бы материал был, – буркнул Рахим. – А то красиво мечтаем, а найти всё это ещё надо.

– Найдётся, – уверенно сказал Муса, подходя к костру. – В горах всегда что-нибудь есть. А если местного нет – с соседями торговать будем.

– А вы нас учить будете? – спросил Омар. – Торговому делу?

– Если доживём до гор, – усмехнулся Муса. – И если вы не окажетесь совсем безнадёжными.

– Мы старательные, – обиделся Омар.

– Это хорошо. Старательность в торговле – половина успеха. Вторая половина – умение считать и не давать себя обманывать.

– А третья? – спросил Аммар.

– Третьей половины не бывает. Кажется, тебе надо заняться арифметикой, прежде чем в торговлю лезть, – усмехнулся Муса.

– Просто в городе мы привыкли, что всё есть, – задумчиво сказал Аммар. – А здесь… здесь понимаешь, откуда всё берётся. И что если сам не добудешь, то никто не принесёт.

– Вот это правильные слова, – одобрил Муса. – Город расслабляет. Думаешь, что всё что внутри стен это и есть мир. А он вот он. Сам тебе ничего не даёт. Всё надо брать самому.

– Ладно, мастера, – сказал Рахим, откладывая рукоятку. – Хватит мечтать. Завтра опять топать. А мне ещё ноги лечить надо – мозоли натёр.

– У кого-нибудь есть жир? – спросил Фарук. – Мозоли смазать.

– У меня есть, – отозвался Аммар. – Фатима с собой взяла.

– Умная жена, – одобрил Рахим. – Хозяйственная.

Костёр потрескивал, звёзды становились ярче. В других группах тоже шли разговоры – кто-то пел, кто-то рассказывал истории детям. Слышался смех, негромкие голоса, мерное дыхание засыпающих людей.

Аммар лёг рядом с Фатимой, укрылся плащом и посмотрел на звёзды. Они действительно были другими – ярче, ближе, словно висели прямо над головой.

– Хороший день, – прошептала Фатима.

– Очень хороший, – согласился он.

И правда был хороший. День, когда он научился быть не городским кожевником, а путешественником. День, когда понял, что дорога – это не мучение, а приключение. День, когда он почувствовал себя частью чего-то большего и важного.

– Аммар?

– Что?

– А ты действительно думаешь, что мы что-то построим? Что-то хорошее?

Аммар помолчал, слушая ночные звуки пустыни – далёкий вой шакала, шелест ветра, тихое дыхание спящих людей.

– Знаешь, что сказал мне сегодня Муса? Что в пустыне мелочей не бывает. Каждый камень, каждая тропинка, каждый глоток воды – всё важно. – Он повернулся к жене. – Может быть, и с жизнью так же. Если всё сделать правильно, она сама приведёт нас туда, где мы должны быть.

– Это красиво, – сказала Фатима. – И, наверное, правильно.

Где-то вдалеке завыл шакал – не страшно, а скорее музыкально. Голос пустыни, которая пела им колыбельную. Аммар закрыл глаза и заснул с улыбкой.

Сегодня он стал бедуином. А завтра станет кем-то ещё.

Глава 5 Подмастерье

3-й день путиЧисленность каравана: ~799 человек.

Аммар проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел силуэт Мусы на фоне предрассветного неба – звёзды ещё не погасли, но край горизонта уже светлел.

– Вставай, кожевник, – тихо сказал погонщик. – Дел по горло.

Аммар сел, чувствуя, как песок сыплется с волос за шиворот. Фатима ещё спала, укрывшись плащом с головой. Воздух пах верблюжьим навозом и чем-то горьковатым – может быть, полынью.

– Что случилось?

– Ничего не случилось. Просто пора тебе перестать быть пассажиром. – Муса протянул ему потёртую кожаную сумку. – С этого дня будешь ходить со мной. Мои глаза уже не те, а руки у тебя должны быть крепкими. Будешь моим подмастерьем.

Муса указал на загон с верблюдами:

– Сорок два животных. Каждое утро мы их осматриваем, каждый вечер проверяем упряжь. Ты будешь учиться, а я – следить, чтобы твоё учение нас не убило. С тебя спрос за каждый стежок.

Аммар заглянул в сумку. Инструменты были незнакомые – половины он не знал.

– А если я что-то испорчу?

– Я не дам тебе испортить то, что может нас убить, – спокойно ответил Муса. – А на том, что не убьёт – на том и будешь учиться.

Первый верблюд встретил Аммара попыткой укусить. Он отскочил, поскользнулся на гладком камне и едва удержался на ногах.

– В городе я бы позвал погонщика, – пробормотал он себе под нос.

– А здесь погонщик – это ты, – сказал Муса. – Подходи сбоку, не делай резких движений. Если он тебя укусит, значит, ты сам виноват.

Аммар снова подошёл, но осторожнее. Животное фыркнуло, но позволило осмотреть упряжь.

– Что видишь? – спросил Муса.

– Ремни… кольца… вроде всё целое.

– «Вроде» – слово не для пустыни. Либо целое, либо нет. Посмотри внимательнее.

Аммар провёл пальцем по краю ремня. Кожа была сухая, в нескольких местах появились крошечные трещинки.

– Здесь трещины.

– Хорошо. А что с ними делать?

– В городе я бы его заменил…

– В городе много чего делается. А здесь?

Аммар растерянно пожал плечами. Муса вздохнул.

– Пойдём к Зейду. Он тебе покажет, как с кожей в пустыне дружить.

Зейд оказался молодым парнем с постоянно улыбающимися глазами и руками, которые, казалось, никогда не остаются без дела. Даже сейчас он что-то обтачивал – аккуратно обрезал края у небольшой деревянной пластинки, время от времени проводя пальцем по её поверхности.

– О, новичок! – радостно воскликнул он, не отрываясь от работы. – Муса, ты ему уже показал главный инструмент пустыни?

– Какой инструмент? – недоуменно спросил Аммар.

– Нос! – засмеялся Зейд, постучав себя по переносице. – Половина ремесла в пустыне – это правильно нюхать. Плохая кожа, тухлая вода, больной верблюд – всё расскажет тебе нос раньше, чем глаза. – Он достал маленький пузырёк с тёмной жидкостью. – Вот, например, понюхай это. Скажешь – отрава или спасение? Жир, смешанный с солью пота. Верблюжьим потом.

Он открыл пузырёк, и Аммара ударил резкий запах – солёный пот животного, застарелый жир и пыль. Он так отличался от привычного запаха дубильных веществ и чистой кожи в его мастерской, что на мгновение ему показалось, будто та жизнь принадлежала другому человеку.

– Воняет, как носки после долгого пути, да? – подмигнул Зейд. – Но поверь, эта вонь дороже любых духов. В городе от такого нос воротят, а здесь это спасение. – Он показал, как наносить смесь тонким слоем. – Главное – не торопиться. Пустыня терпелива, и мы должны быть такими же.

Аммар попытался повторить его движения, но получалось неловко. Он с досадой посмотрел на свои ладони. В городе его руки знали каждую выемку на рукоятках инструментов, кожа огрубела там, где нужно. А здесь они словно принадлежали чужому человеку – неумелому, неуклюжему.

Закончив урок, Аммар проводил взглядом Мусу, который пошёл проверять другие упряжи, и обратил внимание на то, как бережно Зейд убирал свою деревянную пластинку в потёртый мешочек.

– А это что у тебя? – спросил Аммар, кивнув на мешочек.

Зейд на мгновение замялся, потом усмехнулся:

– Хлам, в общем-то. Обрезки дерева.

– Зачем тебе хлам?

– Это не хлам, – в голосе Зейда появилась неожиданная серьёзность. – Это будущая песня.

Аммар непонимающе нахмурился. Зейд посмотрел по сторонам, убедился, что никто не слушает, и тихо добавил:

– Мой дед был мастером. Делал уды и лютни для музыкантов в Аль-Мадире. Когда я был мальчишкой, он научил меня различать дерево по звуку. – Зейд осторожно достал пластинку и постучал по ней костяшкой пальца. Раздался чистый, звонкий звук. – Слышишь? Это хорошее дерево. Певучее.

– И что ты хочешь с ним делать?

– Я хочу сделать музыкальный инструмент, – Зейд говорил тише, словно делился тайной. – Чтобы в караване снова зазвучала музыка. Чтобы люди могли петь по вечерам у костра, как раньше. – Он вздохнул. – Дед говорил, что музыка – это лекарство для души. А наши души… они сейчас больны от всего, что мы потеряли.

Аммар посмотрел на молодого плотника с удивлением. На фоне постоянной борьбы за выживание, необходимости чинить колёса и упряжь, нехватки воды и припасов – мечта о музыкальном инструменте казалась почти детской наивностью.

– А… а Самира знает? – спросил он.

– Пока нет, – Зейд быстро спрятал пластинку обратно. – И лучше пока не говорить. Она решит, что я трачу время на ерунду, когда нужно делать что-то полезное. – Он улыбнулся с прежней беззаботностью. – Но когда всё будет готово… тогда все поймут.

К середине утра они осмотрели десяток животных. Аммар в основном наблюдал, завороженно глядя на руки Мусы. Сухие, покрытые шрамами и старческими пятнами, они двигались с невозможной точностью. Узлы завязывались быстро и ловко – идеальные, тугие, каждый на своём месте. За этим стоял опыт тысяч дней в пустыне.

– Устал? – спросил Муса.

– Немного.

– Это только начало. К концу дня руки будут как после драки, а спина – как после побоев. Но зато поймёшь, что такое настоящая работа.

После полудня Муса доверил Аммару первое ответственное задание – закрепить бурдюк с водой на боку одного из верблюдов. Простая работа, только завязать узел.

– Покрепче, – посоветовал Муса. – Вода тяжёлая, а тряска в пути постоянная.

Аммар старательно завязал узел, проверил, потянул. Казалось надёжно.

Через час пути Муса резко остановил верблюда и указал подбородком на работу Аммара. Узел, который казался таким надёжным, от монотонной тряски ослаб, и тяжёлый бурдюк накренился, почти соскользнув на песок. Ещё несколько шагов – и они потеряли бы дневной запас воды на четверых.

– Твоя работа, – тихо, но весомо сказал Муса. Он не кричал. Этот спокойный тон был страшнее любого крика. – Перевязывай. И сделай так, чтобы я больше не отвлекался на твою учёбу.

Аммар почувствовал, как к лицу приливает жар стыда. Из-за таких вот «мелочей» люди умирали от жажды. Из-за подобных ошибок Самира оставила умирать того раненого мужчину на холме. Он мог стать таким же слабым звеном. От этой мысли во рту пересохло сильнее, чем от пыли.

К вечеру, когда караван остановился на ночлёг, Аммар позволил Мусе провести последний осмотр животных. Его пальцы покрылись болезненными волдырями от грубых ремней, спина ныла от постоянного нагибания. Он злился на ремни, на собственную изнеженность, но больше всего – на свою неспособность сразу стать тем, кем нужно.

– Руки болят? – спросил Муса, присаживаясь рядом у костра.

– Как после драки, – признался Аммар, разглядывая волдыри.

– Хм. – Муса помолчал, потыкал палкой в угли. – Завтра дам тебе поработать с седельными ремнями. Там дело поделикатнее.

Аммар разбирал инструменты, когда услышал детские голоса.

– Отстань! – сердито говорил мальчишеский голос. – Все что-то делают, а я только мешаюсь! Самира сказала, что кто не работает, тот не ест. Я тоже хочу работать!

– Ты ещё маленький, – устало отвечала женщина. – Твоя работа – помогать мне с Аминой и не путаться под ногами.

– Я не хочу нянчить куклы! Я хочу быть как папа! Он бы работал с мужчинами!

Аммар поднял голову. В нескольких шагах стояли Юсуф и его мать. Мальчик сердито швырнул в песок финиковую косточку.

– Эй, стрелок, – тихо позвал Аммар. – Хочешь узнать, как проверить, надёжно ли сшита упряжь?

Юсуф обернулся, в глазах блеснул интерес.

– А можно?

– Если мать разрешит. – Аммар посмотрел на женщину. – Ничего опасного, просто покажу, на что обращать внимание.

Мать устало кивнула. Юсуф подсел к Аммару.

– А зачем это нужно знать?

– Потому что тот, кто понимает, как устроены вещи, никогда не останется без дела, – ответил Аммар, доставая из сумки потёртый ремень. – Вот, подержи. Что чувствуешь?

Юсуф взял ремень в руки, помял его.

– Он… сухой. И в одном месте как будто тоньше.

– Точно! – Аммар удивился. Обычно новичкам требовалось время, чтобы научиться различать такие вещи. – А теперь посмотри здесь, на стежки.

Он показал мальчику место, где нитки начинали расходиться.

– Видишь эти швы? Если они разойдутся полностью, упряжь порвётся.

– А если упряжь порвётся?

– Верблюд потеряет груз. А груз – это наша вода, еда, всё, что нужно для жизни.

Юсуф внимательно изучал ремень, проводил маленькими пальцами по швам.

– А как понять, скоро порвётся или нет?

– Хороший вопрос. – Аммар взял другой кусок кожи. – Сравни. Этот новый, крепкий. А тот старый, изношенный. Но и старый можно починить, если знать как.

Он показал мальчику, как правильно держать шило, как делать ровные проколы, как продевать нить.

– Попробуй сам. Только осторожно.

Юсуф взял инструмент, старательно повторил движения. Получалось неловко, но он не сдавался.

– У меня кривое.

– У всех сначала кривое. Главное – крепкое. – Аммар проверил стежок мальчика. – Этот узел выдержит. А вот этот ремень… – Он показал на третий кусок кожи. – Что скажешь?

Юсуф взял ремень, нахмурился.

– Он… странный. Как будто больной.

Аммар внимательно посмотрел на мальчика. Тот не мог знать, но этот ремень действительно был испорчен – Муса показывал его утром как пример того, что происходит с кожей, если её неправильно хранить во влажности.

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю. Просто… он пахнет не так. И на ощупь неприятный.

– Ты прав, – сказал Аммар медленно. – Этот ремень гнилой. Его нельзя использовать. Но откуда ты знал?

Юсуф пожал плечами.

– Просто чувствую.

Они проработали ещё полчаса. Юсуф оказался внимательным учеником – запоминал, задавал толковые вопросы, не боялся испачкать руки. И что-то в нём было особенное, какая-то интуиция к материалам, которую не объяснишь.

Когда мать позвала его ужинать, он неохотно встал.

– А завтра можно ещё посмотреть?

– Завтра у меня будет много работы с Мусой, – ответил Аммар. – Но если найдётся время…

– Я буду ждать! – Мальчик помчался к матери, но через несколько шагов обернулся. – Мастер Аммар! А что вы завтра будете чинить?

– Седельные ремни, – улыбнулся Аммар. – Дело деликатное.

– Я помогу! Я уже умею делать дырки!

Мальчик убежал, довольный. А Аммар остался сидеть, глядя на тот самый "больной" ремень. Как мальчишка сразу почувствовал, что с ним что-то не так?

Поздно вечером, когда лагерь затих, Аммар не мог заснуть. Пальцы саднили от волдырей, в спине ныла усталость, но руки просили работы – той самой, знакомой, которая успокаивала лучше сна.

Он тихо поднялся, нашарил в сумке обломок верблюжьей кости и сломанную иглу. Сел чуть в стороне от костра – так, чтобы видеть, но не разбудить спящих.

При красноватом свете углей он принялся за работу. Не думая о том, зачем и для кого. Просто потому что пальцы знали, что делать с костью. Потому что после дня ошибок хотелось сделать хоть что-то правильно.

Кость была грубой, неподатливой. Совсем не то, с чем он привык работать. Но постепенно под иглой и острым камнем проступали очертания инструмента.

– Руки мастера покоя не знают?

Аммар вздрогнул. Из тени вышел Муса. Он присел рядом, молча наблюдая за работой.– Хорошее шило выйдет. Крепкое.

Он заметил кровь на пальцах Аммара.– А вот это нехорошо. – Муса достал из-за пояса маленький глиняный горшочек. – Порез небольшой, но в пустыне и от царапины умереть можно. На, смажь. Тут жир и травы. Щипать будет, зато зараза не пойдёт.

Аммар благодарно кивнул и нанёс пахучую мазь на ранки.– Для мальчишки стараешься? – спросил Муса, кивнув на шило.– Не знаю, – честно ответил Аммар. – Может быть. Уж больно глаза у него горят.– Горят, это верно, – согласился Муса. – Парень толковый. Но ты не торопись.– Что вы имеете в виду?– Мастерство – как верблюд. Сначала надо его приручить, а потом уже в дорогу отправляться. Дашь ему инструмент сейчас – он может пораниться или, что хуже, испортить хорошую вещь и отбить у себя всю охоту. Пусть сначала научится ценить кожу, чувствовать её руками. Пусть поймёт, что такое ошибка. А когда поймёт – сам себе инструмент сделает. И ценить его будет больше любого подарка.

Муса помолчал, глядя на звёзды.– Ты хороший учитель, Аммар. Терпеливый. Из тебя выйдет толк. А теперь иди спать. Завтра нам осматривать того рыжего чёрта, который лягается. И я хочу, чтобы твои руки были твёрдыми.

Он поднялся и растворился в темноте. А Аммар остался сидеть с недоделанным шилом в руках. Может, старик и прав.

Он убрал кость в карман и лёг рядом с Фатимой. Над ним мерцали звёзды, беззвучные и далёкие.

Завтра будет новый день. Новые ошибки. Новые уроки.

А шило может подождать.

Глава 6 Урок Мусы

5-й день путиЧисленность каравана: ~798 человек.

На пятый день пути Аммар понял, что у отчаяния есть вкус.

Это открытие пришло к нему не как молния – резко и ослепительно, а как медленное просачивание воды сквозь трещину в кувшине. Сначала он просто заметил, что вода в его бурдюке изменилась. Потом понял, что это изменение происходило уже несколько дней, но он не хотел его замечать. А сегодня утром, когда сделал первый глоток, правда врезалась в сознание со всей беспощадностью пустынного солнца.

Вода была тепловатой – не освежающе прохладной, как из колодца дома, а телесно-теплой, словно её долго держали во рту. Она отдавала затхлой кожей бурдюка, впитавшей пот и пыль, и чем-то еще – неуловимо-неприятным привкусом, который оседал на языке и не смывался. Может быть, это была смерть микроскопических созданий, живших в воде. А может – просто время, которое пожирает всё живое, даже в герметично закрытом сосуде.

Она еще не была испорченной – Аммар знал запах тухлой воды, он чувствовал его иногда в заводях у городских стен. Но свежесть покинула её, как покидает душа тело. И каждый глоток теперь был напоминанием о том, что их главный ресурс конечен. Не бесконечен, как казалось в городе, где достаточно было подойти к колодцу или роднику. А конечен, измерим, считан.

Вот она, правда пустыни, – думал Аммар, делая еще один глоток и морщась. Всё, что поддерживает жизнь, имеет границы. И эти границы становятся видны только когда подходишь к ним вплотную.

Он видел, как пьют другие люди. Сначала с жадностью – тело требовало влаги после ночи на сухом воздухе. Потом лица кривились от разочарования, когда вкус не соответствовал ожиданиям. А некоторые дети уже начинали плакать и отказываться пить совсем. Их матери уговаривали, иногда силком вливали воду в маленькие рты, а потом стояли с такими лицами, словно только что накормили своих малышей ядом.

– Мама, она горькая, – хныкала девочка лет пяти неподалеку от их стоянки.

– Пей, Амина. Пей, или станет еще хуже.

– А когда будет хорошая вода?

Женщина не ответила. Что она могла ответить? Что никто не знает? Что возможно, хорошей воды уже не будет никогда?

Напряжение в караване росло как песчаная буря – сначала незаметно, потом всё сильнее, пока не становилось осязаемым. Оно висело в воздухе, как пыль, поднятая тысячей ног. Оседало на лицах, проникало в разговоры, превращая обычные слова в колючие шипы. Утром люди просыпались с такими лицами, словно всю ночь жевали песок.

Даже верблюды чувствовали это напряжение. Они стали беспокойнее, чаще оглядывались по сторонам, и их обычная флегматичная походка приобрела какую-то нервозность.

Утром Самира, обойдя лагерь широкими, размеренными шагами – так, чтобы все её видели, – объявила то, что многие уже предчувствовали:

– Разведывательные группы отправятся на поиски колодцев.

Это было сказано ровным, деловым тоном, каким объявляют о смене караула или распределении пайков. Но все понимали, что это не плановая вылазка, а гонка со временем. Гонка между их жаждой и скоростью, с которой пустыня могла их убить.

– Сколько групп? – спросил кто-то из толпы.

– Четыре. В разные стороны. – Самира указала на горизонт. – Колодцы есть. Вопрос в том, где именно.

– А если не найдем?

Самира посмотрела на спросившего – молодого мужчину с испуганными глазами – долго и внимательно.

– Найдем, – сказала она наконец. – Потому что другого выбора нет.

И это тоже правда пустыни, – подумал Аммар. Когда другого выбора нет, находишь то, что казалось невозможным.

– Аммар, ты идешь со мной, – сказал Муса, проверяя поклажу на своем верблюде.

Аммар обернулся. Старый погонщик возился с ремнями, но его движения были не суетливыми, а размеренными, как всегда. Если Муса и волновался, то не показывал этого. Голос его был таким же спокойным, как если бы он предлагал прогуляться по городскому рынку.

– А остальные группы?

– Остальные пойдут на юг и восток. Мы идем на север, к тем холмам. – Муса кивнул в сторону скалистых возвышенностей, видневшихся на горизонте, размытых дрожащим воздухом. – Самира дала мне карту, на которой отмечен старый колодец. Говорит, «где-то тут».

Он неопределенно махнул рукой в сторону холмов, и в этом жесте была такая обыденность, словно речь шла о поиске потерянного сандалия, а не источника жизни.

– «Где-то тут» – это точно? – Аммар попытался сделать голос легким, но не очень получилось.

– Настолько точно, насколько могут быть точными карты пятидесятилетней давности в пустыне, которая меняется каждую бурю. – Муса усмехнулся, но без веселья. – Посмотрим, что это за «тут». Может, повезет. А может, просто устроим верблюдам прогулку.

– А если не повезет?

Муса остановился, выпрямился и посмотрел на Аммара. В его глазах мелькнуло что-то – не злость, не раздражение, а что-то более глубокое. Усталость человека, который слишком много раз отвечал на подобные вопросы.

– Если не повезет, Аммар, то к вечеру у каравана будет на одну проблему больше, а у тебя и меня – на одну попытку меньше. Но мы этого пока не знаем. Поэтому давай сосредоточимся на том, что знаем. А знаем мы то, что там, – он кивнул на холмы, – есть место, где когда-то была вода. И может быть, она там еще есть.

Аммар кивнул, чувствуя укол гордости, смешанный с тревогой. Муса больше не считал его беспомощным горожанином – иначе не взял бы с собой в разведку. Он стал частью механизма выживания. Но какой частью? Полезной или той, которая может сломаться в самый неподходящий момент?

– Возьми больше воды, – тихо сказала Фатима, протягивая ему дополнительный бурдюк. – И не делай ничего геройского.

– Геройского? – Аммар улыбнулся. – Я же всего лишь иду искать колодец.

– Именно поэтому. – Она поцеловала его в щеку. – Герои в пустыне долго не живут.

Они ехали молча около часа, удаляясь от основной колонны каравана. Аммар уже уверенно сидел на верблюде – не отвлекаясь на то, чтобы удержать равновесие, не цепляясь судорожно за седло при каждом шаге животного. Теперь он мог смотреть по сторонам, и пустыня открывалась ему с новой стороны.

Она перестала быть просто однообразным пейзажем – фоном для их путешествия. Аммар начал замечать детали, которые раньше ускользали от его внимания. Как ветер рисует узоры на дюнах – не хаотичные, а подчиненные какой-то неведомой геометрии. Как ящерица замирает на раскаленном камне, почти сливаясь с ним, и только движение глаз выдает живое существо. Как тень от редкого облака скользит по земле быстро и неотвратимо, даря короткое, призрачное облегчение.

Странно, – думал он, покачиваясь в седле. В городе я знал каждый камень на улице, каждую трещину в стене дома, каждого торговца на рынке. А здесь всё чужое, незнакомое – но почему-то не враждебное. Словно пустыня не прячется от меня, а просто ждет, когда я научусь её читать.

– Муса, – сказал он, нарушая молчание. – Думаете, найдем что-нибудь?

Старый погонщик не ответил сразу. Он ехал, глядя вперед, и его лицо было сосредоточенным – не напряженным, а внимательным, как у охотника, выслеживающего добычу.

– Пустыня всегда что-то прячет, – ответил он наконец, не поворачивая головы. – Вопрос в том, что именно. Иногда – воду. Иногда – кости тех, кто ее искал.

– Это должно меня успокоить?

– А я и не собирался тебя успокаивать. – Муса наконец посмотрел на него, и в уголках его глаз мелькнула насмешка. – Успокаивают детей перед сном. А ты, надеюсь, уже не ребенок.

– Просто… – Аммар помолчал, подбирая слова. – В городе всегда знаешь, что тебя ждет. Работа, дом, рынок. А здесь…

– Здесь ты живешь по-настоящему, – закончил Муса. – Вот в чем разница. В городе ты существуешь. Как… как механизм в часах. Делаешь свое дело, получаешь свою долю, засыпаешь, просыпаешься, повторяешь. А здесь каждый день может быть последним. И поэтому каждый день имеет значение.

– Оптимистично.

– Я не оптимист и не пессимист, Аммар. – Муса указал на невысокие, выветренные скалы впереди. – Я – погонщик. Я вижу то, что есть. А есть то, что вон та гряда. Колодец должен быть у ее подножия. Карты старые, но скалы редко меняют свое место.

– А если карта врет?

– Тогда мы это выясним. И вернемся к каравану с новым знанием. – Муса пожал плечами. – Знание того, где воды нет, – тоже знание. Иногда даже более ценное, чем знание того, где она есть.

Они спешились у подножия скал и повели верблюдов в поводу. Место было тихое, укрытое от ветра нагромождением камней. Казалось, здесь даже воздух был неподвижен и густ от жары. Звуки приглушались – не было ни свиста ветра, ни скрипа песка под ногами. Только тихое дыхание верблюдов и собственное сердцебиение, которое отдавалось в ушах.

И действительно, через несколько минут они увидели его – сложенный из грубых камней невысокий сруб колодца. Камни были древние, обточенные временем и погодой, покрытые тонкой коркой соли и пыли. Колодец походил на разрушенный алтарь забытого бога, которому когда-то поклонялись люди, чьи имена стерли ветра.

– Нашли! – выдохнул Аммар, и его голос прозвучал слишком громко в этой тишине.

От радости и предвкушения во рту пересохло еще сильнее. Вода. Там, внизу, в прохладной темноте, может быть, ждет спасение. Может быть, через час мы вернемся к каравану как герои. Может быть…

Муса ничего не ответил. Он подошел к колодцу неторопливо, как подходят к старому знакомому, в намерениях которого не уверены. Присел на корточки и долго принюхивался к воздуху, идущему из глубины. Его лицо было непроницаемо, как каменная маска.

Аммар ждал, чувствуя, как надежда и тревога воюют в груди. Чем дольше молчал Муса, тем сильнее становилось ощущение, что что-то не так.

– Ну что? – не выдержал он.

– Сейчас посмотрим, – спокойно ответил Муса.

Он достал из сумки длинную веревку с привязанным к ней кожаным ведром – старым, многократно штопанным, но прочным. Медленно опустил его вниз, и веревка уходила в темноту метр за метром. Когда она натянулась, раздался тихий, почти постыдный в этой тишине всплеск.

– Есть вода! – не сдержался Аммар, и в его голосе прозвучало такое облегчение, словно он уже пил чистую, холодную воду.

Муса медленно поднял ведро. Движения у него были осторожные, как у человека, который поднимает что-то очень хрупкое или очень опасное. В ведре было немного воды – мутной, с плавающими на поверхности соринками и дохлым жуком, который качался в центре как крошечный черный кораблик.

Старик зачерпнул пригоршню, поднес к лицу, снова понюхал. Его ноздри дрогнули – едва заметно, но Аммар уловил это движение. Потом Муса выплеснул воду на песок, где она впиталась, оставив темное пятно неправильной формы.

– Что вы делаете? – не выдержал Аммар, глядя на это пятно с такой болью, словно Муса вылил его собственную кровь. – Там же вода!

– Вода, – согласился Муса, отряхивая ладони. – Только мертвая. Пить нельзя.

– Но… почему? – Аммар смотрел то на темное пятно на песке, то на ведро с оставшейся водой. Его мучила жажда – настоящая, злая жажда, которая скребла горло наждаком и заставляла думать только об одном. – Мы же можем ее прокипятить! Или… или процедить!

– Эту не прокипятишь, – спокойно ответил Муса. – В ней соль и гниль. Напьешься – живот скрутит так, что кишки через горло вылезут. Сутки будешь корчиться, а потом умрешь от обезвоживания. Быстрее, чем от жажды.

Он посмотрел на Аммара с лукавой усмешкой, и в этой усмешке было что-то безжалостное.

– Но если так хочется… пей. Я тебя держать не буду. Урок иногда лучше доходит через живот, чем через уши.

Он снова опустил ведро, набрал воды и протянул Аммару. Ведро было тяжелым, теплым от солнца. Вода в нем тихо плескалась, и этот звук был почти музыкальным.

Аммар колебался, глядя то на мутную воду, то в спокойные глаза старика. В голове звучал голос разума – голос Мусы, голос осторожности, голос человека, который хочет дожить до завтра. Но тело кричало. Горло горело. Язык был сухим, как кусок старой кожи.

Всего один глоток, – шептал внутренний демон, который живет в каждом человеке и заставляет его делать глупости. Что может случиться от одного глотка? Старик просто перестраховывается. Может быть, вода не такая уж плохая. Может быть, он ошибается.

И этот демон был очень убедителен. Особенно когда во рту было так сухо, что слюна стала вязкой, как смола.

Жажда победила.

Аммар взял ведро, быстро зачерпнул ладонью и сделал несколько жадных глотков, не давая себе времени передумать. Вода оказалась отвратительной на вкус – теплой, с привкусом тины и соли, с каким-то металлическим послевкусием, которое оставалось на языке. Она не утолила жажду, а лишь оскорбила рот, заставив его сжаться от отвращения.

Он тут же пожалел о своей слабости, но было поздно. Какой же я дурак, – подумал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. Муса же предупреждал. А я…

И в тот момент, когда он понимал всю глупость своего поступка, он услышал шорох.

Сначала тихий, как шелест ящерицы по камню. Потом более отчетливый – звук шагов по песку. Кто-то приближался.

Из-за скалы вышел человек.

Он был одет в выцветшую одежду кочевника – длинную рубаху цвета пыли и широкие штаны, перехваченные кожаным поясом. Ткань была выношенной, латаной, но чистой. Мужчина был худ и обветрен, кожа его была темной от солнца и изрезанной морщинами, но двигался он уверенно, как человек в своем доме. В руке он держал короткое копье с металлическим наконечником, который тускло блестел на солнце.

– Мир вам, – сказал незнакомец, останавливаясь в десяти шагах.

Его голос был низким, хриплым – голосом человека, который привык говорить мало и по делу. Глаза внимательно изучали Мусу, Аммара и их верблюдов, отмечая каждую деталь – качество одежды, состояние животных, оружие.

– И вам мир, – спокойно ответил Муса, не выпуская ведра из рук.

Его голос не изменился, но Аммар заметил, как старик незаметно сдвинулся – так, чтобы оказаться между незнакомцем и верблюдами. Правая рука Мусы опустилась ниже, ближе к поясу.

– Вы пьете из нашего колодца, – сказал кочевник.

Это был не вопрос, а утверждение. В его голосе не было агрессии, но была твердость – твердость человека, который знает свои права и готов их защищать.

– Мы только хотели посмотреть, есть ли в нем вода, – ответил Муса. – Но она плохая. Мы уходим.

– Этот колодец принадлежит племени Бени-Сакар, – продолжал незнакомец, игнорируя слова Мусы. – Мы не поим чужаков. Даже плохой водой.

– Мы не просим тебя нас поить, – в голосе Мусы появились стальные нотки. – Мы просто проходили мимо. И уже уходим.

Кочевник перевел взгляд на Аммара, на их бурдюки, на двух ухоженных верблюдов. Аммар видел, как работает его ум – оценивая, вычисляя, планируя.

– Вы из каравана? – спросил он, и в этом вопросе была опасность.

Аммар почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Этот вопрос был ловушкой – он знал это инстинктивно, всем нутром. Но знание и понимание – разные вещи. А страх и желание показать себя с лучшей стороны – еще более разные.

Желая показать, что они не беззащитные путники – что за ними стоит сила, – Аммар выпалил раньше, чем успел подумать:

– Да! У нас большой караван, восемьсот человек! Мы идем на север, в горы!

Слова вылетели изо рта сами, прежде чем разум успел их остановить. И сразу же, как только они прозвучали, Аммар понял, какую чудовищную ошибку совершил.

Взгляд кочевника на мгновение блеснул – как блестит металл клинка, когда его извлекают из ножен. Муса медленно повернул голову и посмотрел на Аммара. В его глазах не было ни злости, ни упрека. Только холодная, тяжелая усталость – усталость человека, который видел слишком много человеческой глупости.

И в этот момент Аммар понял все. Он выдал их численность – теперь кочевник знал, что караван большой, но раз они ищут воду, то уязвимый. Он выдал их направление – теперь можно организовать засаду. Он превратил их из случайных путников в цель. В добычу.

– Восемьсот человек… – протянул кочевник, и в его голосе появились хищные нотки. – Богатый караван, должно быть. Много воды, много еды. Много всего.

– Мы беженцы, – твердо сказал Муса. – У нас ничего нет.

– У вас есть верблюды, – усмехнулся кочевник, указывая подбородком на животных. – И женщины. Этого достаточно.

Он развернулся, собираясь уходить. Очевидно, чтобы доложить своим. Аммар видел, как кочевник уже планирует – где устроить засаду, сколько людей потребуется, как лучше напасть на измученный жаждой караван.

– Постой, – голос Мусы был тихим, но остановил кочевника лучше любого крика.

Незнакомец обернулся, нахмурившись.

– Кажется, ты пролил свою воду, – продолжал Муса тем же тихим голосом.

Кочевник непонимающе нахмурился и инстинктивно посмотрел себе под ноги, ища пятна воды на песке.

В этот момент Муса шагнул вперед.

Движение было не быстрым, но плавным и неотвратимым, как движение змеи, которая долго выбирала момент для броска. Аммар даже не успел понять, что происходит. В руке Мусы, непонятно откуда взявшийся, блеснул нож – короткий, широкий, предназначенный не для красоты, а для работы. Удар под ребра – тихий, деловой, без замаха, без театральности. Просто рука двинулась вперед, встретила сопротивление, преодолела его.

Кочевник охнул – удивленно, почти вопросительно. Его глаза расширились, и в них было не столько боль, сколько недоумение. Он посмотрел на рукоять ножа, торчащую из его бока, потом на Мусу, словно пытаясь понять, что именно произошло. Копье выпало из ослабевших пальцев и глухо стукнуло о камень.

Потом его ноги подкосились, и он медленно осел на песок, продолжая смотреть на Мусу с тем же недоумением.

Аммар застыл, не в силах пошевелиться. Все произошло так быстро и буднично, что он не успел даже испугаться. Смерть оказалась не драматичной сценой из героических сказаний, а просто работой. Грязной, необходимой работой.

– Зачем? – выдохнул он, когда обрел дар речи. – Зачем вы это сделали? Мы же могли просто уйти!

Муса присел рядом с умирающим, дождался, пока тот перестанет дышать. Проверил пульс – деловито, без эмоций. Потом вытащил нож, вытер его о плащ убитого и спрятал за пояс.

– Вот тебе еще один урок, Аммар-кожевник, – сказал он, поднимаясь.

Голос его был спокоен, как у человека, который объясняет технику выделки кожи.

– Когда живешь у колодца в пустыне, ты знаешь, что однажды придет день, когда кто-то захочет отнять твою воду. И тогда либо ты убьешь его, либо он убьет тебя. Третьего не дано. Этот человек сделал свой выбор, когда решил, что наши женщины и верблюды принадлежат ему. Не стоит слишком его жалеть.

– Но он же не напал на нас! Он просто…

– Он пошел за подмогой. – Муса спокойно обшарил тело, нашел небольшой мешочек с сушеным мясом и флягу с водой. – Через час здесь было бы человек двадцать. И тогда выбирать пришлось бы не между его жизнью и нашей безопасностью, а между его жизнью и жизнями всего каравана.

Он протянул флягу Аммару.

– Вот. Теперь можешь попить. Эта вода хорошая.

Аммар машинально взял флягу, но пить не мог. Его трясло – не от страха, а от понимания. В животе неприятно заурчало, напоминая о выпитой дрянной воде.

– Я виноват, – сказал он тихо. – Если бы я не болтал…

– Ты виноват, – согласился Муса без злости. – Но не в том, что думаешь. Ты виноват в том, что не подумал прежде, чем говорить. А убить его я бы все равно пришлось. Просто сделал бы это раньше.

Муса вздохнул и оттащил тело за скалы. Забросал его камнями и песком – не из уважения к мертвому, а чтобы не привлекать падальщиков.

– Пойдем, – сказал он, вернувшись. – Нам здесь больше нечего делать. И нужно торопиться. У него могли быть друзья поблизости.

Они сели на верблюдов и поехали обратно к каравану. Аммар ехал молча, пытаясь осознать то, что произошло. Он видел смерть раньше – видел ее в глазах раненого на холме, в пустых глазницах мертвого младенца, которого несла его мать в первый день пути. Но он никогда не видел, как жизнь отнимают – так просто, так обыденно, как будто это часть повседневной работы.

И самое страшное – он чувствовал себя соучастником. Если бы не его болтливость, этот человек, возможно, остался бы жив. Они бы просто разошлись – кочевник к своему племени, они к каравану. Никто никого не убивал бы.

А может, и нет, – думал он, покачиваясь в седле и чувствуя, как с каждым километром в животе становится все неприятнее. Может, Муса убил бы его в любом случае. Может, в пустыне нет места для случайных встреч. Может, здесь каждый чужой – потенциальный враг.

– Муса, – сказал он наконец. – А если бы я промолчал?

– Тогда он ушел бы и рассказал своим, что видел двух путников у колодца. Богато одетых, с хорошими верблюдами. – Муса не оборачивался, продолжал смотреть вперед. – И они пришли бы за нами. Может, не сегодня, так завтра. А результат был бы тот же.

– То есть, он был обречен с самого начала?

– С того момента, как решил подойти к нам, – подтвердил Муса. – Но ты сделал его смерть неизбежной. А это другое дело.

Они ехали еще час, прежде чем увидели караван – длинную цепочку людей и животных, растянувшуюся по пустыне. Издалека она походила на гигантскую многоножку, медленно ползущую по песку.

– Воды не нашли? – спросила Самира, подъехав к ним на своем верблюде.

– Колодец есть, но вода плохая, – коротко ответил Муса. – И место небезопасное. Кочевники поблизости.

Самира внимательно посмотрела на него, потом на Аммара.

– Проблемы были?

– Одна, – сказал Муса. – Но решили.

Самира кивнула, не задавая лишних вопросов. В пустыне не принято было подробно расспрашивать о том, как именно решались проблемы.

К вечеру, когда караван остановился на ночлег, Аммар почувствовал себя совсем плохо. В животе было тяжело и больно, тошнило. Дрянная вода из колодца делала свое дело.

– Дурак, – сказал себе он, лежа рядом с Фатимой и чувствуя, как по телу прокатываются волны тошноты. – Полный дурак.

– Что случилось? – спросила Фатима. – Ты весь бледный.

– Выпил плохой воды, – признался он. – Муса предупреждал, а я не послушал.

Фатима ничего не сказала, только положила прохладную ладонь ему на лоб.

А утром Муса принес ему отвар каких-то трав.

– Пей, – сказал он. – Поможет.

– Откуда у вас травы?

– Собрал вчера по дороге. – Муса усмехнулся. – Думал, пригодятся. Ты же не первый дурак, который пьет то, чего не стоит пить.

Отвар был горьким, противным, но действительно помог. К полудню Аммару стало легче.

– Спасибо, – сказал он Мусе.

– Не за что. – Старик посмотрел на него серьезно. – Но помни: это был самый простой урок. Следующие будут сложнее. И не все из них можно исправить травяным отваром.

Это был самый страшный и самый важный урок, который Аммар получил в пустыне. Урок о том, что иногда молчание – это единственный способ выжить. И что цена за лишнее слово может быть непомерно высока.

Но был и еще один урок, который он понял только много позже. Урок о том, что в пустыне нет случайностей. Есть только выборы и их последствия. И каждый выбор – даже самый маленький, самый незначительный – может определить, кто выживет, а кто умрет.

Дядя Салим говорил, что каждый шаг в дальней дороге – это кусочек нового мира, – думал Аммар, засыпая под звездами. Он не говорил, что некоторые из этих шагов придется делать по крови.

Глава 7 Два пути

6-й день путиЧисленность каравана: ~798 человек.

На шестой день пути Аммар понял, что у унижения есть свой собственный, ни с чем не сравнимый ад.

Это понимание пришло не сразу. Сначала была просто тупая боль в животе – такая, какую он иногда чувствовал после слишком обильного ужина или некачественной еды на рынке. Ничего особенного, обычная житейская неприятность. Но ночь превратила эту неприятность в кошмар.

Началось всё с предательского урчания в животе – глухого, влажного звука, который пробудил его среди тишины пустынной ночи. Он лежал, укрывшись плащом, и слушал, как его внутренности ведут между собой какую-то зловещую беседу. Урчание было не просто громким – оно было живым, словно внутри него завелся отдельный, злобный организм, который решил устроить бунт.

Просто несварение, – убеждал он себя, переворачиваясь на бок и надеясь, что новая поза поможет. От этой проклятой воды. Сейчас пройдет.

Но не прошло. Наоборот, стало хуже.

Вода из проклятого колодца, выпитая вчера в момент слабости, начала свою грязную работу. Она была как медленный яд – не убивающий сразу, а методично разрушающий изнутри. Каждая клетка его желудка, казалось, восстала против того, что он в неё впустил.

К утру его скрутило по-настоящему.

Первый спазм был настолько резким, что Аммар согнулся пополам, не в силах даже закричать. Боль прошила его от груди до паха – не острая, как от удара, а тупая, сжимающая, словно кто-то взял его внутренности в огромный кулак и медленно сжимал. На мгновение он подумал, что умирает.

– Аммар? – Фатима проснулась от его стона. – Что с тобой?

– Живот, – выдавил он сквозь зубы. – Болит… ужасно…

Он едва успел отбежать от лагеря за ближайший камень, прежде чем его тело взбунтовалось окончательно. Сгибаясь пополам и проклиная свою глупость, он понял, что это только начало. Организм решил избавиться от отравы любой ценой.

Дурак, – думал он, стоя на дрожащих ногах и чувствуя, как холодный пот выступает на лбу. Полный, безнадежный дурак. Муса же предупреждал. А я… я решил, что знаю лучше.

Когда он вернулся к Фатиме, она уже сидела с кувшином в руках.

– Отвар Мусы, – сказала она, протягивая ему глиняную чашку. – Он сказал, пить маленькими глотками.

Отвар был горьким, как полынь, и пах травами, которые Аммар не мог опознать. Но это было лекарство, и он пил, несмотря на то, что даже эта жидкость вызывала у желудка протест.

– Лучше? – спросила Фатима с надеждой.

– Пока нет, – честно ответил Аммар, и в этот момент его снова скрутило.

Это продолжалось всё утро. Каждые полчаса тело напоминало ему о вчерашней ошибке. Люди вокруг завтракали, собирали вещи, готовились к дневному переходу, а он метался между своим местом и импровизированной уборной за камнями, чувствуя себя пародией на путешественника.

– Нельзя ему идти пешком, – сказал Муса, появившись рядом с их стоянкой и окинув взглядом бледное, покрытое испариной лицо Аммара. – Посадите его на верблюда.

– Я могу идти, – попытался возразить Аммар. – Не хочу создавать проблем…

– Проблемы ты уже создал, – сухо ответил Муса. – Вчера, когда не послушался совета. Сейчас твоя задача – не создавать новых. Если свалишься в пути, нам придется тебя нести. А мы не носильщики.

Это должно было стать облегчением, но превратилось в новый круг пыток.

Аммар думал, что знает, что такое ехать на верблюде. Несколько дней назад он даже гордился тем, как быстро научился держаться в седле. Но больной желудок превратил знакомое занятие в истязание.

Верблюд – не городская повозка на колесах, которая катится по ровной дороге. Он не катится – он плывет. Его размеренная, плавная походка, убаюкивающая здорового человека, для больного желудка была сродни шторму на море, о котором Аммар слышал в рассказах торговцев.

Каждое движение вверх-вниз отдавалось в животе тошнотворной волной. Каждый поворот вправо-влево заставлял внутренности перекатываться, как воду в бурдюке. К полудню к диарее прибавилась настоящая морская болезнь – такая, какую испытывают моряки в шторм.

– Остановитесь, – простонал он, цепляясь за луку седла. – Пожалуйста…

– Нельзя, – ответил Муса, шедший рядом. – Караван не останавливается из-за одного больного.

– Но меня тошнит…

– Тошнит – терпи. Болит – терпи. – Голос Мусы был не жестоким, а просто безжалостно честным. – В пустыне у каждого есть выбор: терпеть или умереть. Третьего не дано.

Аммар сидел на верблюде, вцепившись в луку седла обеими руками, и пытался не смотреть вниз. Покачивающийся песок под ногами верблюда вызывал новые приступы тошноты. Он чувствовал себя мешком с требухой, который перекидывают с боку на бок.

Мир сузился до нескольких простых ощущений: покачивающегося горба перед глазами, запаха пота животного, собственного кислого дыхания и постоянного, навязчивого ощущения, что его внутренности живут отдельной, враждебной жизнью.

Вот оно, – думал он, закрывая глаза и пытаясь сосредоточиться на дыхании. Настоящее унижение. Не когда тебя бьют или оскорбляют. А когда собственное тело становится врагом. Когда ты не можешь контролировать даже самые простые вещи.

– Эй, мастер! – крикнул снизу Юсуф, мальчишка, который помогал ему с ремнями. – Как дела?

– Прекрасно, – выдавил Аммар, стараясь улыбнуться. – Просто… осматриваю пустыню с высоты.

– А почему вы такой белый?

– От… от солнца. Оно очень яркое сегодня.

Мальчик недоверчиво посмотрел на него и побежал дальше. А Аммар остался один со своим стыдом.

Он был жалок. Не трагически, не героически – просто по-бытовому, униженно жалок. Вокруг него шли люди, разговаривали, обсуждали маршрут, делились едой и водой. Жизнь каравана текла своим чередом. А он был занят лишь одним – борьбой с собственным телом, которое предало его в самый неподходящий момент.

В городе, – думал он, – я бы лежал дома, и Фатима ухаживала бы за мной. Принесла бы бульон, постелила бы чистые простыни. А здесь… здесь даже заболеть толком нельзя. Здесь болезнь – это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

***

В это же время, в нескольких километрах к востоку от основного каравана, Назир шел во главе другой разведывательной группы.

Днем ранее вернулись почти все разведчики, которых Самира разослала на поиски воды. Новости были плохими – один за другим они докладывали об одном и том же: колодцы высохли, источники заросли песком, родники превратились в соляные корки. Надежды таяли, как роса под утренним солнцем.

Назир был последней надеждой. И он это знал. Но что было хуже – это знали и все остальные. Уже пять дней, как караван следовал за ним, веря в его пророческие способности. Пять дней, как он носил этот титул, который сел на него, как чужая одежда – неудобно, но снять уже нельзя.

– Скажи честно, пророк, – сказал Рахим-кузнец, один из трех мужчин, которых Самира дала ему в помощь. – Куда мы идем? Или ты правда можешь найти воду там, где её нет?

Назир остановился и обернулся. Рахим был крепким мужчиной с руками, покрытыми старыми ожогами от кузнечного горна. За несколько дней пути он стал одним из самых практичных и прямолинейных спутников Назира. Кузнец верил в его способности, но не боялся задавать неудобные вопросы.

– Я ищу аномалию, – ответил Назир.

– Какую аномалию?

– Место, где пустыня ведет себя не так, как должна.

Рахим фыркнул:

– Вся эта пустыня – сплошная аномалия. Песок, камни, жара. Что тут может быть не так?

Назир не ответил сразу. Он отошел от группы, сел на плоский камень и закрыл глаза, пытаясь отогнать шум – голоса людей, их страхи, их ожидания, скрип кожаных ремней, тихое дыхание верблюдов. Ему нужно было думать. Компаса у него больше не было. Но остались знания.

Думай, – говорил он себе. Ты инженер. И пророк. И то, и другое одновременно. Ты понимаешь, как устроен мир. Вода не исчезает бесследно. Она куда-то девается. Просачивается в землю, стекает в подземные реки, накапливается в скрытых резервуарах. Нужно только понять, где.

Память услужливо подбросила воспоминание. Месяц назад, когда он ещё был пленником Самиры. Он только-только починил свой первый компас, и прибор вел себя странно. Стрелка упрямо указывала на голый участок скалы, где, по всем признакам – отсутствию растительности, цвету почвы, поведению животных – воды быть не могло. Аш-Шариф уже точил нож, предвкушая расправу над шарлатаном. Но Назир настоял. И воду нашли – в скрытой расщелине, куда она стекала из далеких гор.

Тогда он пон

Компаса больше нет – он остался у Аш-Шарифа, – думал Назир, открывая глаза и глядя на окружающие скалы. Но принцип тот же. Я должен искать не воду, а аномалию. Место, где законы пустыни нарушаются.

Он встал и начал внимательно изучать пейзаж. Не как человек, ищущий воду, а как инженер, анализирующий данные.

Большинство людей смотрят на пустыню и видят хаос – беспорядочное нагромождение камней, случайные дюны, произвольно разбросанную растительность. Но Назир видел систему. Он видел, как ветер формирует рельеф, как вода точит камень, как растения выбирают места для роста. У всего этого была логика, математика, порядок.

И когда есть порядок, можно заметить его нарушения.

Он перестал смотреть на землю в поисках влажной почвы или редких растений, которые растут возле воды. Он начал смотреть на камни. На их структуру, цвет, на то, как на них лежит пыль. Он искал отклонение от нормы, нарушение монотонного узора пустыни.

– Ты что, медитируешь? – спросил Рахим, подходя ближе. – Или молишься?

– Читаю, – ответил Назир, не отрывая взгляда от скал.

– Что читаешь? Здесь же нет никаких книг.

– Читаю книгу земли, – сказал Назир. – У неё миллионы страниц, и каждый камень – отдельная буква.

Рахим покачал головой:

– Ну и ну. А я думал, кузнечное дело сложное.

Назир продолжал изучать пейзаж. И постепенно начал замечать то, что искал.

Это была едва заметная полоса на дальних скалах – километрах в двух к северо-востоку. На первый взгляд ничего особенного. Но Назир был инженером, и он видел детали, которые ускользали от других.

Камни там были чуть темнее – не сильно, разница была почти неуловимой. Пыль на них лежала не ровным слоем, как везде, а собиралась в микроскопические комки, словно её притягивало что-то невидимое. И растительность – скудная, но всё же заметная – росла там иначе. Не хаотично, а следуя какой-то невидимой линии.

Влажность, – понял Назир. Подземная влажность. Она заставляет пыль слипаться, создает микроклимат для растений. Это не случайность – это данные.

– Туда, – сказал он, указывая посохом на полосу потемневших скал.

– Туда где? – Рахим прищурился, глядя в указанном направлении. – Я ничего не вижу.

– Вон к тем скалам. Видишь темную полосу?

– Вижу скалы. Как и везде. – Рахим пожал плечами. – Если ты так говоришь…

Его спутники подчинились без энтузиазма. В их глазах читался скепсис – они шли за ним, потому что Самира приказала, но не потому, что полностью верили в его способности. Для них он был пророком, который еще должен доказать, что его дар не иссяк.

Они шли еще час под палящим солнцем. Скалы приближались медленно, и сомнения спутников Назира росли с каждым шагом.

– Слушай, пророк, – сказал наконец Омар, самый молодой из группы. – А что, если там ничего нет? Что тогда?

– Тогда мы это выясним, – ответил Назир. – И получим новые данные.

– Какие данные? Что воды там нет?

– Информация о том, где воды нет, тоже важна. Она помогает понять, где она может быть.

– Философия, – буркнул Рахим. – А жажда – она не философская. Она очень даже реальная.

Когда они добрались до места, поначалу увидели лишь то, что и ожидали скептики – высохшее русло ручья, заваленное камнями и песком. Никаких признаков воды, никакой растительности, ничего, что обещало бы спасение.

– Здесь ничего нет, пророк, – сказал Омар, и в его голосе прозвучало разочарование.

Назир внимательно изучал местность. Русло было старым – очень старым. Камни в нем были обточены водой, но эта вода текла здесь давно. Возможно, десятки лет назад.

– Русло – это шрам, который оставляет вода, – сказал он, присаживаясь на корточки и трогая песок. – А шрамы редко появляются без причины.

Он внимательно посмотрел на расположение камней, на то, как они лежали. Большинство были разбросаны хаотично, но некоторые… некоторые лежали слишком аккуратно. Словно их кто-то складывал.

– Копайте здесь, – сказал он, указывая на место, где камни лежали особенно плотно, образуя что-то вроде естественной дамбы.

– Зачем? – спросил Рахим. – Там же сухо.

– Дамбы строят не просто так. Кто-то когда-то пытался задержать здесь воду. Значит, она здесь была. А если была – может быть и сейчас. Только глубже.

***

Они копали почти час. Сначала с недоверием – перебрасывая камни и разгребая песок без особого энтузиазма. Потом с растущим ожесточением, когда работа помогала отвлечься от сомнений. А потом – с нарастающим азартом, когда песок под их руками начал темнеть.

Первым влажный песок нашел Рахим. Он копал глубже других – кузнечная работа приучила его не сдаваться при первых трудностях. Когда его пальцы нащупали в песке что-то мокрое и холодное, он замер.

– Назир! – крикнул он, и его голос дрожал от волнения. – Назир, здесь что-то есть!

Все бросились к нему. Рахим расчищал песок двумя руками, и темное пятно росло на глазах. Вода медленно просачивалась сквозь песчаный фильтр, наполняя выкопанную ямку.

– Копайте дальше! – приказал Назир. – Расширяйте!

Они работали как одержимые, забыв о жаре, об усталости, обо всем на свете. Под слоем песка и гравия постепенно обнаружился настоящий родник – небольшой, но сильный. Вода била из-под земли тонкой струйкой, наполняя вырытый ими бассейн.

Омар первым решился попробовать. Он зачерпнул воду ладонями, понюхал, осторожно пригубил. Его лицо расцвело.

– Хорошая! – закричал он. – Чистая! Холодная!

Рахим тоже попробовал, потом третий спутник. Вода была не просто хорошей – она была превосходной. Холодной, чистой, и на вкус напоминала саму жизнь. После дней питья теплой, затхлой жидкости из бурдюков это было настоящим чудом.

– Как ты знал? – спросил Рахим, вытирая мокрую бороду. – Как ты узнал, что здесь есть вода?

– Земля рассказала, – ответил Назир. – Нужно только уметь слушать.

Они наполнили все свои емкости и отправились обратно к каравану. Весть о воде они несли как священную реликвию.

Когда они появились на горизонте, их увидели дозорные Самиры. Весть разнеслась по каравану мгновенно: "Назир нашел воду! Пророк снова нашел воду!"

То, что произошло дальше, подтвердило все ожидания людей.

Люди бежали к ним навстречу – не шли, а именно бежали, подняв облака пыли. Женщины плакали, мужчины кричали, дети визжали от восторга. Они окружили маленькую группу, трогали их одежду, заглядывали в бурдюки с драгоценной водой.

Но теперь их крики были иными – не удивления, а подтверждения:

– Он правда пророк! – кричали они. – Мы были правы! Мы поверили!

– Наби Назир снова нашёл воду! – неслось над пустыней.

Когда основная масса каравана добралась до источника, началось настоящее ликование. Люди плакали и смеялись одновременно, обнимали друг друга, падали на колени и благодарили всех богов сразу. Матери поили детей чистой, холодной водой и рыдали от облегчения. Мужчины окунали головы в источник и выли от восторга.

Они бросились к Назиру, но теперь это было не открытие пророка, а подтверждение его силы. Кто-то поднял его на плечи, и он оказался над толпой, видя море лиц, обращенных к нему.

Он стоял на возвышении – на плечах людей, которые теперь не просто надеялись, но знали, что их вера оправдана, – и сотни глаз, полных уже не слепого обожания, а убеждённости, смотрели на него снизу вверх. Он чувствовал их веру, их надежду, их готовность следовать за ним куда угодно. Но теперь эта вера была основана не только на отчаянии, но и на доказательстве.

Вот и всё, – подумал он. Теперь нет пути назад. Я больше не человек, который играет роль пророка. Я пророк, который доказал свою силу. А это значит, что в следующий раз они будут ждать от меня ещё большего чуда.

И, вспомнив уроки, которые он получил за эти дни пути – как нужно говорить с людьми, которые видят в тебе пророка, – он понял, что должен сказать им что-то. Не как инженер, объясняющий, как работают подземные воды. А как пророк, который ведёт их к спасению.

– Вы думаете, это случайность? – громко спросил он, и его голос разнёсся над притихшей толпой.

Люди замерли, ловя каждое слово.

– Нет! – продолжал Назир. – Это знак! Боги показывают нам дорогу! Смотрите на камни! Учитесь читать следы, которые оставляет ветер! Слушайте тишину! Я говорил вам – вода повсюду, нужно лишь открыть глаза и сердца!

Толпа слушала, затаив дыхание. Эти слова уже звучали в первые дни пути, но теперь они обрели новую силу – силу подтверждённого пророчества.

– Пустыня испытывает нас! – кричал Назир, чувствуя, как слова приходят сами собой. – Но мы не одни в этом испытании! Каждый источник – это награда за веру! Каждая капля воды – это знак того, что мы идём правильным путём!

Толпа взревела с новой силой. "Наби Назир! Наби Назир!" – неслось над пустыней, и этот крик был слышен за многие километры.

Они поверили ещё сильнее, – понял Назир. Теперь их вера не просто слепая надежда отчаявшихся людей. Теперь у неё есть основание. Я нашёл воду. Но что будет, когда в следующий раз мне не повезёт? Когда инженерные знания не помогут, а пророческого дара у меня всё ещё нет?

А в нескольких сотнях метров от этого триумфа, на спине покачивающегося верблюда, сидел Аммар. Он слышал эти восторженные крики, доносившиеся до него как эхо далекого праздника. Он видел, как люди несут Назира на руках, как они танцуют вокруг источника, как они падают ниц перед человеком, который дал им воду.

А потом его снова вырвало, и мир опять сузился до кислого вкуса во рту и безразличного покачивания животного, которому не было никакого дела ни до пророков, ни до триумфов, ни до страданий маленького человека.

Вот и всё, – думал Аммар, вцепляясь в седло и чувствуя, как слёзы смешиваются с потом на его лице. Пока я тут корчусь от боли в животе, пророк подтверждает свою силу. Пока я плачусь за свою глупость, Назир становится всё более великим в глазах людей. А я… я просто больной дурак на верблюде.

Но даже в своём унижении он понимал: завтра ему станет лучше. Отвар Мусы подействует, организм справится с отравой, он снова станет обычным кожевником, который учится выживать в пустыне.

А Назир… Назир теперь должен оправдывать ещё большие ожидания. Каждый день, каждое решение будут судить по меркам пророка. И чем больше чудес он совершает, тем больше от него ждут.

Интересно, – подумал Аммар, закрывая глаза и отдаваясь покачиванию верблюда, – что тяжелее: быть простым человеком, который страдает от собственных ошибок, или быть пророком, который не может позволить себе ошибиться даже раз?

Но ответа на этот вопрос у него не было. Как не было ответов на большинство вопросов, которые задавала пустыня.

Глава 8 Всё для дела

7-й день путиЧисленность каравана: ~798 человек.

После того как Назир нашел воду, его статус в караване изменился – не постепенно, а резко, как меняется температура воздуха на рассвете. Он перестал быть просто лидером, человеком, который знает дорогу и принимает решения. Он стал живым символом надежды. Иконой, к которой можно прикоснуться.

Изменения начались с мелочей. Люди, проходя мимо него, замедляли шаг и бросали украдкие взгляды, словно хотели запомнить каждую черту лица человека, который спас их от жажды. Матери стали подводить к нему детей – не для дела, а просто чтобы малыши увидели пророка. Дети смотрели на него широко раскрытыми глазами, а матери шептали им: "Запомни этого человека. Он послан богами".

Потом начались просьбы.

Сначала разумные: рассудить спор о воде между двумя семьями, решить, кто пойдет в следующую разведку, определить очередность у источника. Назир отвечал быстро и по существу, опираясь на логику и справедливость, и люди расходились довольные.

Но потом просьбы стали… другими.

– Наби Назир, – подошла к нему старуха во второй день стоянки. – Благослови моего внука. У него кашель, а я боюсь, что это злые духи.

Назир посмотрел на мальчика. Обычная простуда – заложенный нос, легкий кашель, никакой температуры. В городе любой лекарь прописал бы настой трав и покой.

– Давайте его теплее, поите отваром листьев, которые растут у источника, – сказал он. – Дня через три пройдет.

– Но благословения… – настаивала старуха.

– Благословение в том, что ты о нем заботишься, – ответил Назир, стараясь говорить мягко.

Старуха ушла, но было видно, что она не совсем довольна. Ей хотелось чуда, а получила практический совет.

А через час к нему подошел молодой мужчина с повязкой на руке.

– Пророк, скажи – заживет ли рана? Жена говорит, что если ты скажешь "заживет", то точно заживет.

Назир осмотрел руку. Неглубокий порез, чистый, без признаков воспаления. Заживет сам, если содержать в чистоте.

– Заживет, – сказал он. – Но промывай водой и не лезь грязными руками.

Мужчина ушел счастливый. А Назир остался с неприятным ощущением. Они хотят не лечения – они хотят магии. Им мало знать, что делать. Им нужно услышать это от пророка.

К концу дня к нему подходили с самыми разными вопросами: будет ли завтрашний день хорошим для стирки, стоит ли отдавать дочь замуж за парня из соседней семьи, что означает сон, в котором приснилась мертвая корова.

Назир отвечал как мог – опираясь на здравый смысл, знания и жизненный опыт. Но люди слышали не его аргументы. Они слышали глас пророка. И то, что он говорил, для них становилось не мнением, а истиной.

Это опасно, – думал он вечером, сидя у своего костра и разглядывая карты. Я становлюсь для них не человеком, а оракулом. А что если они зададут вопрос, на который у меня нет ответа? Что если я ошибусь?

Но больше всего его пугало другое: часть его души этой властью… наслаждалась.

Когда молодая женщина благодарила его за совет и называла мудрейшим из людей, когда старик говорил, что Назир принес в пустыню божественное знание, когда дети смотрели на него как на героя из сказки – все это было отвратительно и приятно одновременно.

Всё для дела, – оправдывался он перед самим собой. Им нужна вера, чтобы идти дальше. А вера требует символов. Если они видят во мне пророка, значит, они пойдут за мной куда угодно. Это полезно для общего дела.

Но глубоко внутри он знал, что это не совсем правда. Ему просто нравилось быть важным.

Он ненавидел себя за это. Каждое обращение "Наби Назир" было как укол раскаленной иглой – болезненный, но в то же время сладкий. Он отвечал односложно, старался быть вежливым, но отстраненным, и как можно быстрее возвращался к картам и расчетам – единственному, что имело для него смысл.

Я инженер, – повторял он себе. Я решаю сложнейшую логистическую задачу. Довести восемьсот человек через пустыню к горам. Все остальное – театр.

А они видели в нем чудотворца.

Инцидент произошел на третий день стоянки у родника.

Караван отдыхал, восстанавливал силы после тяжелого перехода. Люди чинили одежду и снаряжение, женщины стирали в ручье, дети играли в тени импровизированных навесов. Атмосфера была почти умиротворенной – такая, какая бывает в доме после долгого дня тяжелой, но нужной работы.

Назир сидел с Рахимом у большого плоского камня, который они приспособили под стол. Перед ними лежали образцы песчаника, найденного накануне.

– Хороший камень, – говорил кузнец, поворачивая кусок породы в руках. – Плотный, без трещин. Из такого можно строить. Правда, обрабатывать тяжело будет.

– Зато прочный, – ответил Назир, делая пометки на своей карте. – В горах должен быть похожий. Если нам повезет с железом, сможем делать нормальные инструменты.

– А если не повезет?

– Будем работать тем, что есть. Камень точить камнем, дерево – острым камнем. Как делали наши предки.

Рахим усмехнулся:

– Ты все-таки оптимист, пророк. Говоришь о будущем так, словно уже видишь эти горы.

– Не могу их не видеть, – серьезно ответил Назир. – Если я перестану верить, что мы дойдем, как поверят остальные?

И в эту мирную, деловую тишину ворвался пронзительный женский крик.

– САХИЛЬ! САХИЛЬ!

Звук был такой отчаянный, что у Назира волосы встали дыбом. Это был крик матери, которая потеряла ребенка. Крик, который пробуждает древние инстинкты у каждого, кто его слышит.

К ним, сидевшим у каменного стола, подбежала молодая женщина. Назир узнал ее – Амина, жена одного из ткачей. Лицо ее было искажено ужасом, глаза полны слез, волосы растрепаны.

– Пророк! – задыхаясь, выкрикнула она. – Мой сын! Он убежал! Туда!

Она указывала трясущейся рукой на гряду темных, остроконечных скал в полумиле от лагеря. Скалы возвышались над долиной как черные зубы хищника, острые и угрожающие. Даже под ярким солнцем они казались мрачными, словно поглощали свет.

Местные кочевники из племени Самиры называли их "Шепчущие скалы" и обходили стороной. Говорили, там живут злые духи – джинны, которые заманивают к себе детей и путников, сводят их с ума своими голосами и пожирают их души.

– Он пошел туда один! – рыдала Амина. – Я отвернулась всего на минуту, стирала у ручья, а когда оглянулась – его уже не было! Я искала, спрашивала – никто не видел! А потом Фарид сказал, что видел мальчика, идущего к скалам!

Толпа людей уже начала собираться вокруг них, привлеченная криками. Лица были встревоженные, испуганные. Назир видел, как люди боязливо косятся на далекие скалы.

– Духи, – прошептала какая-то старуха. – Духи забрали дитя.

– Надо молиться, – сказал пожилой мужчина. – Молиться всем лагерем.

– Молитвами дитя не вернешь, – резко ответил кто-то другой. – Нужен отряд. Вооруженные люди.

– И что они сделают против духов? – возразил первый. – Духов мечом не убьешь.

Началась паника. Люди испуганно перешептывались, спорили, предлагали разные планы. Кто-то говорил о поисковом отряде, кто-то – о коллективной молитве, кто-то вообще предлагал сняться с лагеря и уходить подальше от проклятого места.

Назир нахмурился и встал. Он изучал эти скалы вчера вечером, когда выбирал место для стоянки. Обычный выветренный гранит, ничего более. Конечно, формы у них были причудливые – ветер и вода за тысячи лет вырезали в них глубокие расщелины, пещеры, арки. А "шепот", которого так боялись местные, был всего лишь звуком ветра, проходящего через узкие каменные коридоры.

Он объяснял это Самире вчера, и они вместе посмеялись над местными суевериями. Самира называла эти страхи "городскими сказками для детей".

Но для толпы, которая сейчас окружала их плотным кольцом, это была не геология. Это была магия. Черная, опасная магия.

– Он пропал! – рыдала Амина, хватая Назира за рукав. – Духи забрали его! Пророк, только ты можешь его спасти! Только ты не боишься темных сил!

Темных сил, – мысленно фыркнул Назир. Единственная темная сила там – это возможность упасть с высоты или заблудиться в расщелинах.

Но вокруг него люди смотрели с нарастающей паникой. Он видел страх в их глазах, слышал, как учащается дыхание, как дрожат голоса. Толпа была на грани истерики.

В один миг в его голове пронеслось несколько мыслей, четких и холодных, как расчеты инженера.

Он мог бы успокоить их, объяснить природу звука, рассказать о физических свойствах камня, убедить, что никакой сверхъестественной опасности нет. Но они не поверят. Им проще поверить в злых духов, чем в акустику. Они поверят в чудо, но не в физику.

Он мог бы отправить поисковый отряд – дюжину вооруженных мужчин, которые прочешут скалы. Но это займет часы, вызовет споры о том, кого посылать, и лишь усилит панику. А главное – если мальчик действительно заблудился в расщелинах, большая группа людей может наделать больше шума, чем пользы.

А был и третий путь. Рискованный, но эффективный.

Назир огляделся, ища взглядом Самиру. Она стояла чуть поодаль от толпы, скрестив руки на груди. Ее лицо было спокойным – не равнодушным, но и не охваченным общей паникой. Она тоже знала, что никаких духов там нет. В ее глазах он прочел вопрос: "Ну, и что ты будешь делать, пророк?"

И он принял решение. Не как инженер, а как лидер. Не как человек, знающий физику, а как человек, понимающий людей.

– Успокойтесь! – его голос прозвучал твердо и уверенно, разрезав панические крики как нож.

Толпа затихла, все лица повернулись к нему. В наступившей тишине было слышно только тяжелое дыхание Амины и далекий шепот ветра в скалах.

– Никакие духи не тронут дитя, которое находится под моей защитой, – продолжал Назир, и в его голосе звучала такая уверенность, что даже он сам почти поверил в свои слова. – Каждый человек в этом караване – мой человек. И я не оставлю ни одного из них.

По толпе пронесся тихий вздох восхищения. Кто-то прошептал: "Наби Назир…"

– Я сам пойду за ним, – объявил Назир. – Один.

– Пророк, это опасно! – закричал кто-то из толпы. – Духи могут…

– Духи боятся того, кто несет божественный свет, – перебил Назир, и слова лились сами собой, словно кто-то другой говорил его голосом. – Я пойду туда не с мечом, а с верой. И вера защитит нас обоих.

Амина посмотрела на него с отчаянной, слепой надеждой.

– Ты правда… ты правда спасешь его?

– Не бойтесь, – сказал Назир, кладя ей руку на плечо. – Я верну вашего сына. Живым и невредимым.

Всё для дела, – подумал он, встретившись взглядом с Самирой. Всё для дела, Самира, всё для дела. Им нужна вера. А вера требует подвигов.

Но даже мысленно произнося эти слова, он знал, что обманывает самого себя. Часть его души – та часть, которую он не хотел признавать, – жаждала этого момента. Жаждала стать героем. Жаждала увидеть в глазах людей не просто уважение, а благоговение.

Он взял только свой посох и бурдюк с водой. Никого с собой не взял, никого не попросил о помощи. И, не оглядываясь, широким, уверенным шагом пошел в сторону скал.

Он чувствовал на спине сотни взглядов. Слышал, как кто-то тихо молится за его безопасность. Ощущал, как вокруг его фигуры в глазах людей складывается легенда о пророке, который один пошел сражаться с темными силами.

Театр, – говорил он себе. Дешевый, но необходимый театр. Я знаю, что никакой опасности нет. Но им этого не объяснишь. Поэтому пусть думают, что их пророк совершает подвиг.

Путь к скалам занял не больше двадцати минут, но казался бесконечным. Чем ближе он подходил, тем более угрожающими выглядели черные утесы. Ветер действительно шептал в расщелинах – тихо, монотонно, почти гипнотично. Если не знать природу этого звука, можно было легко вообразить голоса невидимых существ.

Неудивительно, что местные их боятся, – подумал Назир. В сумерках это место действительно выглядит зловеще.

Скалы оказались лабиринтом узких проходов, пещер и расщелин. Назир начал методично обследовать их, окликая мальчика:

– Сахиль! Сахиль, где ты?

Его голос отражался от каменных стен, создавая причудливое эхо. Иногда казалось, что кто-то отвечает, но это было лишь преломление звука в каменных коридорах.

Он нашел следы босых детских ног в песке. Потом еще несколько. Мальчик действительно был здесь, и недавно.

– Сахиль! – звал Назир, пробираясь через узкую расщелину. – Твоя мама ищет тебя! Не бойся, это я – Назир!

И тут он услышал тихий всхлип.

Звук доносился откуда-то справа, из небольшой лощины между двумя скальными выступами. Назир поспешил туда и увидел мальчика.

Сахиль сидел на камне, подтянув колени к груди. Лицо его было заплакано, на правом колене виднелась свежая ссадина. Увидев Назира, мальчик сначала испугался, а потом узнал его и расплакался еще сильнее.

– Дядя Назир! – всхлипнул он. – Я заблудился! Я хотел поймать ящерицу, а она убежала сюда, а потом я упал, и теперь не знаю, как вернуться!

Назир присел рядом с ним на корточки.

– Покажи, где болит.

Мальчик показал на коленку. Обычная ссадина – не глубокая, без серьезных повреждений. Назир достал из своей сумки чистую тряпку и осторожно промыл ранку водой из бурдюка.

– Больно? – спросил он.

– Немножко, – честно ответил Сахиль. – А духи меня не съедят?

– Какие духи? – Назир улыбнулся. – Здесь нет никаких духов. Только камни и ветер. Ветер дует через щели в скалах и создает звуки. Вот и все.

– Правда?

– Правда. – Назир помог мальчику встать. – Пойдем, мама волнуется.

– А она будет ругаться?

– Нет, – рассмеялся Назир. – Она будет так рада тебя видеть, что забудет про все остальное.

Он взял мальчика за руку, и они пошли обратно через лабиринт скал. Сахиль шел рядом, изредка всхлипывая, но уже не плакал. Ссадина была пустяковой, а страх прошел.

Вот и все, – думал Назир. Никаких духов. Никаких чудес. Просто мальчик погнался за ящерицей, заблудился и ушиб коленку. Самая обычная история.

Но когда его силуэт появился на фоне скал, держащего за руку маленького мальчика, из лагеря донесся восторженный рев.

– ОН ИДЕТ! ОН НАШЕЛ ЕГО!

– НАБИ НАЗИР! ОН СПАС РЕБЕНКА!

– ПРОРОК ПОБЕДИЛ ДУХОВ!

Люди бежали ему навстречу, подняв облако пыли. Впереди всех бежала Амина, раскинув руки. Она схватила сына, прижала к груди, осыпая его и Назира слезами и поцелуями.

– Мой мальчик! Мой драгоценный мальчик! – рыдала она. – Наби Назир, как мне тебя благодарить? Ты спас его! Ты не побоялся злых духов!

– Герой! – кричал кто-то из толпы. – Наш защитник!

– Он один пошел против темных сил!

– Пророк! Истинный пророк!

Назира окружили плотным кольцом. Его хлопали по плечам, женщины пытались поцеловать край его плаща, старики кланялись ему в пояс. Дети смотрели на него с открытыми ртами, как на героя из легенды.

И в этот момент, стоя в центре обожающей его толпы, чувствуя на себе сотни восторженных взглядов, слышая крики своего имени, Назир почувствовал то, чего не чувствовал никогда раньше.

Это была не просто радость от спасенного ребенка или удовлетворение от решенной проблемы. Это было пьянящее, горячее чувство собственной силы. Власть. Ощущение, что одно его слово, один его жест может управлять сердцами этих сотен людей. Что они верят в него безоговорочно. Что для них он не просто человек – он символ, икона, живое воплощение надежды.

Они готовы поклоняться мне, – понял он с ужасом и восторгом. Они готовы умереть за меня. Готовы убивать ради меня. Одно мое слово – и они сделают что угодно.

Это было отвратительно. И невероятно приятно.

Всё для дела, – пытался он оправдаться перед самим собой. Всё для дела, Самира, всё для дела. Чем больше они верят в меня, тем дальше пойдут. Тем больше препятствий преодолеют. Их вера – это топливо, которое довезет нас до гор.

Но он знал, что это ложь. По крайней мере, не вся правда. Ему просто нравилось быть богом.

В этом море восторженных лиц он нашел ее. Самира стояла чуть поодаль, скрестив руки на груди. Она не кричала, не улыбалась, не аплодировала. Она просто смотрела на него внимательным, изучающим взглядом.

И когда их глаза встретились, уголок ее губ чуть дрогнул в едва заметной, ироничной усмешке. Не осуждающей. Не одобряющей. Просто… понимающей.

Она все видит, – понял Назир. Видит, что никаких духов там не было. Видит, что "подвиг" был театром. Видит, как мне это нравится. И не осуждает. Просто констатирует факт: инженер научился играть в пророка. И начинает получать от этого удовольствие.

От этого понимающего, чуть насмешливого взгляда Назиру стало одновременно и стыдно, и еще более приятно. Стыдно – потому что его насквозь видели. Приятно – потому что Самира не презирала его за это. Она понимала необходимость игры.

Он отвел глаза, но жар славы еще долго горел у него в груди. Люди продолжали благодарить его, рассказывали друг другу подробности его "подвига", уже начиная превращать простую историю в легенду.

Вот и всё, – думал он. Еще один шаг по пути, с которого уже не будет возврата. Они поверили не только в то, что я могу найти воду. Теперь они верят, что я могу сражаться с темными силами. Что у меня есть сверхъестественная защита.

И к своему ужасу – и тайному восторгу – он обнаружил, что ему это начинает нравиться.

Всё для дела, – повторял он про себя как мантру. Всё для дела, Самира, всё для дела.

Но глубоко внутри, в той части души, которую он не хотел признавать, тихий голос шептал другое: Это для тебя, Назир. Это все для тебя.

Глава 9 Басни на продажу

Хальдун покинул Аль-Мадир в самый подходящий момент – когда дым над городом еще вился столбом. Он узнал того бородатого странника, с которым встретился в пустыне, едва тот появился на городских улицах. И сразу понял: пришло время сматываться.

Слишком опасно оставаться, думал он тогда, поспешно укладывая пожитки. Если этот Назир узнает, что кто-то торгует от его имени, мне несдобровать. А если народ поймет, что я морочил им голову…

Но уезжая, Хальдун прихватил с собой кое-что ценнее золота – новые флаконы с дешевым парфюмом и готовую историю. Теперь он мог честно сказать, что видел пророка собственными глазами. Мог описать его лицо, голос, манеры. А главное – мог рассказать о том, как сбылись пророчества: храм действительно разрушился, дождь действительно пошел.

Три дня спустя после бегства из города Хальдун ехал по пыльной караванной дороге, напевая старую песню про купца, который продавал звёзды. Осёл Мудрец шел ровно, хромота почти прошла, а в седельных сумках позвякивали тридцать четыре флакона – три он уже продал в придорожных поселениях.

Первый успех пришел в Бир-эт-Тине, крошечном оазисе в дне пути от Аль-Мадира. И случился он совершенно не так, как планировал Хальдун.

– А от боли в спине поможет? – недоверчиво спросил местный старейшина Ибрагим, крутя флакон в руках. – Моя Хадиджа уже полгода стонет, то ли от радикулита, то ли от того, как я ей надоел.

Хальдун растерялся.

– Ну… то есть… конечно, о шейх, это масло обладает целебными свойствами, – Хальдун откупорил флакон, и в воздух потянулся сладковатый аромат миндаля и лаванды. – Видите, какого золотистого цвета? И как приятно пахнет?

– Вот и ладно! – обрадовался Ибрагим. – А то знахарь местный советует пиявок ставить, а жена боится. Сколько берешь?

Хальдун назвал цену в серебряную монету, ожидая торга, но старейшина тут же полез в кошель.

– Дешево! А расскажи-ка, как мазать-то. Всю спину или только там, где болит?

Господи, думал Хальдун, покидая оазис с серебряной монетой в кармане. Какие бездуховные люди.

Но деньги есть деньги.

* * *

К полудню показались шатры кочевого племени, раскинувшиеся у убогого колодца. Хальдун знал это место – здесь часто останавливались пастухи из племени Бени-Калб, которые гоняли свои стада между летними и зимними пастбищами.

У колодца стояло человек тридцать мужчин, женщин и детей. Верблюды жевали колючки, козы блеяли в загоне из ветвей. Запах костров и вареного мяса смешивался с ароматом кофе – верный признак гостеприимства.

– Мир тебе, странник, – окликнул Хальдуна седобородый мужчина, очевидно, глава племени. – Откуда держишь путь?

– Из Аль-Мадира, о шейх, – ответил Хальдун, спешиваясь. – Хальдун ибн Суфьян, торговец, к вашим услугам.

– Абу Талал из Бени-Калб. Присаживайся к огню, отведай нашего кофе. Какие вести несешь из города?

Хальдун принял чашку дымящегося кофе и осмотрел собравшихся. Лица усталые, обветренные. На женщинах простая одежда, украшения скромные. Дети худоваты, хотя и не истощены. Племя не бедствовало, но и богатством не избаловано.

– Странные времена в городах, о Абу Талал, – начал Хальдун, отхлебывая кофе. – Кристаллы угасают, жрецы ссорятся, люди мечутся в поисках истины.

– Так и есть, – кивнул старик. – Мы видели дым над Аль-Мадиром три дня назад. Что там случилось?

Вот оно. Идеальный момент.

– То, что и должно было случиться, – торжественно произнес Хальдун. – Исполнились древние пророчества. Пришел тот, кого ждали, пророк из пророков.

Разговоры у костра стихли. Дети притихли, женщины подались ближе.

– О каком пророке ты говоришь? – спросил Абу Талал.

Хальдун поставил чашку и откинулся назад.

– Я встретил его в пустыне, о шейх. Человека, которому боги открыли тайну воды. Он шел из священного храма в северных горах, где дождь не прекращается никогда. И сказал мне: "Время старых камней кончилось. Время живой воды пришло."

– Как его имя? – прошептала молодая женщина.

– Аль-Райан, – ответил Хальдун. – "Утоляющий жажду". И он дал мне вот это.

Торговец достал один из синих флаконов и поднял его так, чтобы стекло поймало солнечный свет.

– Чепуха! – неожиданно выпалил подросток лет шестнадцати, сидевший у края круга. – Дядя, что ты за сказки нам рассказываешь?

В лагере воцарилась неловкая тишина. Абу Талал нахмурился:

– Малик, не перебивай старших.

– Но дедушка! – не унимался парень. – Если он правда встретил пророка, пусть расскажет, как тот выглядел. Какого он роста, какого цвета глаза, во что одет?

Черт, подумал Хальдун. Умный мальчишка.

– Высокий, – начал он осторожно. – С благородным лицом…

– А шрам есть? – перебил Малик.

Хальдун замер.

– Какой шрам? – спросил он.

Малик торжествующе усмехнулся:

– Ну вот! А все пророки должны иметь знак избранности. У Ибрагима родинка была, у Мусы – белые волосы. А этот пророк – какой у него знак?

Хитрый малый, подумал Хальдун с облегчением. Пытается поймать меня, но сам же и подсказывает ответ.

– Да, – торжественно произнес он. – Белые пряди в бороде, хотя сам он еще молод. Знак небесного огня, который коснулся его.

– А еще? – не отставал Малик.

– Еще у него глаза как горные озера – такие чистые, что видно дно. И когда он говорит о воде, от его слов веет прохладой.

Абу Талал кивнул с видом знатока:

– Это правильные признаки. Малик, не срамись больше перед гостем.

Подросток замолчал, но Хальдун чувствовал его недоверчивый взгляд.

– Масло из семян священных цветов, что растут только у подножия Первого Храма, – продолжил торговец. – Каждая капля пропитана его молитвами и благословениями.

– Что оно дает? – спросил молодой пастух.

– Тому, кто примет его с верой – защиту в пути, здоровье скота, благословение на все начинания, – Хальдун говорил негромко, доверительно. – А когда придет великий дождь, который смоет старый мир, это масло убережет праведных от бури.

К концу дня Хальдун продал пять флаконов и десять медных амулетов. Даже Малик в итоге выпросил у отца монету на амулет – "для проверки".

* * *

На второй день пути Хальдун догнал небольшой караван – семь верблюдов, груженных мешками с зерном. Караванщик оказался худощавым мужчиной средних лет с умными, усталыми глазами. Представился просто: Махфуз.

– Плохо дело, брат, – пожаловался он, когда они остановились на привал. – Везде одно и то же – кристаллы угасают, урожаи плохие, люди экономят на всем.

– А ты слышал про пророка Аль-Райана? – небрежно спросил Хальдун.

Махфуз поднял бровь:

– Какого еще пророка?

Хальдун начал привычный рассказ, но заметил, что караванщик слушает слишком внимательно. Не как обычный покупатель, а как… экзаменатор.

– Интересно, – сказал Махфуз, когда Хальдун закончил. – А скажи-ка, друг, в каких священных книгах упоминается этот Первый Храм?

Хальдун почувствовал холодок в животе.

– Ну… это древнее знание…

– В "Книге Капель"? В "Скрижали Рассвета"? – не отставал Махфуз. – Я довольно начитан в священных текстах, но что-то не припоминаю…

– Не во всех книгах написана вся правда, – осторожно ответил Хальдун.

– Да уж, это точно, – усмехнулся Махфуз. – Особенно в книгах, которые пишут сами люди. А вот скажи – этот пророк упоминал имена древних пророков? Лукмана, например? Или Сулеймана Мудрого?

Этот тип разбирается в теологии, понял Хальдун. Бывший жрец или ученый. Сейчас он меня раскусит.

– Он говорил, что пришло время нового откровения, – ответил Хальдун. – Что старые имена принадлежат старому миру.

– Ах, вот как, – Махфуз прищурился. – Значит, он отвергает предыдущих пророков? Любопытная ересь.

– Не отвергает! – поспешно поправился Хальдун. – Он… развивает их учение. Как ручей впадает в реку.

– Понятно. А масло это он сам делал? Или ученики?

– Сам, – соврал Хальдун. – На моих глазах.

– И какие слова произносил при этом?

Подозрительный тип, подумал Хальдун. Но деньги у него точно есть – караван хороший.

– Слова священные, на древнем языке, – уклончиво ответил он.

– На каком именно? – не отставал Махфуз.

Хальдун почувствовал себя загнанной лисой.

– Послушай, брат, – сказал он с раздражением. – Он же не учитель мне. У него много дел, он не отчитывается передо мной, что да как он делает. Ты покупать собираешься или экзамен мне устраиваешь?

Махфуз рассмеялся:

– Прости, привычка. Двадцать лет в медресе преподавал, прежде чем торговлей заняться. Говоришь интересно, вот и захотелось подробности узнать.

Ну конечно, облегченно подумал Хальдун. _Бывший учитель.

– Так ты купишь флакон или нет? – спросил он.

– Куплю, – кивнул Махфуз, но тут же добавил: – Но не за три серебряные. За одну серебряную и мешок ячменя. Товар непроверенный, а жена действительно болеет – хуже от масла ей не будет.

– Две серебряные, – сторговался Хальдун. – И без ячменя.

– Договорились, – согласился Махфуз. – Но если не поможет, расскажу всем встречным, что ты торгуешь пустышкой.

* * *

В Хаджар-ас-Садике Хальдуна ждал неприятный сюрприз. На главной площади города уже стоял другой торговец – толстяк в ярко-красном плаще, который что-то продавал из большой корзины.

– …молоко священной козы из монастыря Святого Бишра! – кричал толстяк. – Исцеляет все болезни! Возвращает молодость! Обращает врагов в друзей!

Вокруг него собралась приличная толпа. Хальдун подошел ближе и увидел, что торговец продает маленькие глиняные горшочки с белой густой жижей, пахнущей прокисшим молоком и чем-то приторно-сладким.

– Сам святой Бишр доил эту козу! – продолжал толстяк. – Она паслась на травах Эдема и пила воду из райских источников!

Конкуренция, подумал Хальдун. И довольно наглая.

Он подождал, пока толстяк закончит продавать очередную порцию "молока", и подошел к нему.

– Коллега, – сказал он с улыбкой. – Как дела, идёт торговля?

– Пока да, – ответил толстяк, пересчитывая монеты. – А ты что привёз?

– Священное масло от пророка Аль-Райана.

Толстяк хмыкнул:

– Пророк? Сейчас каждый второй пророк. Вот у меня – святой. Это посерьезнее.

– Мой пророк принёс дождь и разрушил старый храм, – сказал Хальдун. – А твой святой что делал?

– Коз доил, – не моргнув глазом ответил толстяк. – Но каких коз! Особенных!

Хальдун понял, что спорить бесполезно. Нужно просто переиграть конкурента.

Он дождался, когда толстяк снова начнет свою речь, и вышел на край площади.

– Люди добрые! – крикнул он. – Не дайте себя обмануть! Я видел священную козу святого Бишра собственными глазами!

Толпа заволновалась. Толстяк побледнел.

– Видел! – продолжал Хальдун. – И скажу вам честно – это пророк Аль-Райан исцелил эту козу от хромоты! Она была простой, хромой козой, а стала священной благодаря ему!

– Врешь! – закричал толстяк.

– Не вру! – отвечал Хальдун. – И вот доказательство!

Он достал флакон своего масла.

– Вот масло из того же источника, что и молоко твоей козы! Только более сильное, потому что освящено самим пророком, а не его скотиной!

Толпа ахнула. Толстяк попытался что-то возразить, но люди уже перешли к Хальдуну.

К вечеру он продал восемь флаконов по четыре серебряные монеты каждый. Толстяк же уехал из города, так ничего и не продав после появления "коллеги".

Восемнадцать флаконов осталось, думал Хальдун, направляясь к следующему городу. И кошелек приятно тяжелеет.

* * *

Дорога в Умм-Каср вела через холмистую местность, где среди скал пряталась крепость местного эмира.

Эмир Фаиз ибн Кассим принял Хальдуна в своем дворце – скромном, но изящном здании с мозаичными полами и прохладными двориками. Сам эмир оказался человеком средних лет, с умными глазами и ухоженной бородой.

– Садись, торговец, – сказал он, указывая на ковер перед своим троном. – Мои люди говорят, ты рассказываешь интересные истории.

– О повелитель, я несу весть о пророке…

– Да, да, слышал уже, – махнул рукой эмир. – Аль-Райан, дождь, священная долина. А теперь расскажи мне правду.

Хальдун опешил:

– Какую правду, о повелитель?

– Правду о том, сколько ты заработал на этой сказке, – усмехнулся эмир. – И сколько еще планируешь заработать.

Он знает, понял Хальдун. Он все знает.

– О повелитель, я не понимаю…

– Понимаешь, понимаешь, – эмир налил себе вина из хрустального кувшина. – Я сам в молодости кое-чем таким промышлял. Продавал крестьянам "лекарство от сглаза" – обычную воду с несколькими каплями розового масла. Неплохо зарабатывал.

Хальдун молчал, не зная, что сказать.

– Так вот, – продолжал эмир. – Твоя легенда неплоха. Даже очень неплоха. Пророк, чудеса, священная долина – все что надо. Но у меня к тебе предложение.

– Какое, о повелитель?

– Останься у меня на службе. Будешь развлекать гостей рассказами, придумывать новые легенды для торговцев. Хорошая работа, сытная.

Хальдун почувствовал ловушку:

– А если я откажусь?

– Понятно, – кивнул эмир. – Что ж, не буду тебя принуждать. Только вот незадача – мои дороги патрулируются особенно тщательно в последнее время. Много разбойников развелось, понимаешь. А торговец с тяжелыми сумками… – он многозначительно посмотрел на поклажу Хальдуна, – может показаться стражникам подозрительным.

Хальдун почувствовал холодок в животе:

– О повелитель, я же честный торговец…

– Конечно, конечно, – успокаивающе поднял руку эмир. – Но откуда стражникам это знать? Им ведь нужны доказательства твоей… благонадежности. Рекомендация от уважаемого человека, например.

– И что же хочет уважаемый человек? – осторожно спросил Хальдун.

– Ну, например, пару флаконов твоего священного масла.

– О повелитель, а зачем вам это масло?

Эмир усмехнулся:

– У меня завтра прием послов из соседних княжеств. Подарю им по флакончику "священного масла от пророка". Пусть думают, что у меня есть связи с… высшими силами.

Хальдун отдал флаконы без лишних слов и покинул дворец с тяжелым чувством.

Шестнадцать флаконов осталось, подсчитал он. И слава богам.

* * *

Но настоящий кризис поджидал Хальдуна в Кафр-Зейтуне, селении у древних масличных рощ.

Он рассказывал свою историю группе местных жителей, когда вдруг одна старуха воскликнула:

– Постой-ка! А вчера ты говорил, что пророк был в белом плаще! А сегодня – в синем!

Хальдун замер. Вокруг воцарилась тишина.

– Ты что, лжешь нам? – спросил молодой крестьянин.

– Нет, нет! – поспешно ответил Хальдун. – Просто… у пророка два плаща. Белый для молитвы, синий для путешествий.

– А еще ты говорил, что с ним триста человек, – добавила старуха. – А сейчас сказал – тысяча!

Провал, понял Хальдун. Меня поймали.

– Бабушка, – сказал он с улыбкой. – Ты, наверное, ослышалась…

– Я? Ослышалась? – возмутилась старуха. – Да у меня слух лучше, чем у молодых! Ты мошенник!

– Мошенник! – подхватили другие. – Обманщик!

Хальдун видел, как настроение толпы меняется. Еще немного, и его побьют или, хуже того, отведут к местным властям.

– Друзья! – воскликнул он, поднимая руки. – Я понимаю ваше недоверие! И знаете что? Вы правы!

Толпа притихла от неожиданности.

– Правы! – продолжал Хальдун. – Потому что пророк именно об этом и говорил! Он сказал: "Будут приходить лжецы и выдавать себя за моих посланцев. Но истинно верующие узнают их по противоречиям в словах."

Люди переглянулись.

– Вы прошли испытание! – торжественно объявил Хальдун. – Вы показали, что не поверите первому встречному! И потому я открою вам правду!

Он сделал паузу, собираясь с духом.

– Я – не его посланец. Я обычный торговец, который встретил пророка и решил нажиться на его имени. И вы поймали меня! Как и должно было случиться!

В толпе зашептались.

– Но! – поднял палец Хальдун. – Масло – настоящее! Я его украл из его шатра, пока он спал! И теперь мучаюсь угрызениями совести!

– Украл? – ахнула старуха.

– Украл! И потому продаю его так дешево! Чтобы поскорее избавиться от краденого! А деньги потом отдам бедным – в покаяние!

Гениально, подумал Хальдун.

– Так вы покупать будете? – спросил он. – Последний шанс получить настоящее масло пророка по цене обычного!

Люди переглядывались, колеблясь. Тогда местный староста – пожилой мужчина с хитрыми глазами – хмыкнул:

– А что, любопытно. Никогда не держал в руках краденое пророческое масло, – он достал монету. – Возьму один флакон. Для… исследования.

Как только авторитетный человек сделал покупку, остальные подтянулись. К концу часа Хальдун продал остальные флаконы. Люди как овцы, думал он. Стоит одному решиться, остальные следом пойдут.

Всё! Товар кончился, думал Хальдун, покидая селение. Но какие деньги! И главное – теперь я знаю, что могу выкрутиться из любой ситуации.

* * *

После Кафр-Зейтуна Хальдун чувствовал себя непобедимым. Он не просто освоил ремесло обмана – он превратился в его художника. Любую неудачу он мог обратить в успех, любое подозрение – в довод в свою пользу.

Деньги текли рекой. В кошельке звенели монеты.

Еще один городок, думал он, направляясь к каменистому плато. Совсем маленький. Просто для закрепления успеха.

Но успех опьянял. Впервые в жизни Хальдун чувствовал себя не мелким мошенником, а великим человеком. Люди смотрели на него с благоговением, слушали каждое слово, считали за честь просто поговорить с ним.

А главное – его история обрастала такими подробностями, что он сам начинал в неё верить. Долина Небесных Источников казалась ему почти реальной. Пророк Аль-Райан виделся так ясно, словно они были близкими друзьями. Две тысячи последователей превратились в его воображении в живых людей с именами и лицами.

Может, это и есть настоящее призвание? размышлял он. Дарить людям надежду? Ведь я никого не убиваю, не граблю. Просто рассказываю красивые истории и беру за это деньги. Разве это не честная торговля?

* * *

* * *

Дорога вела через каменистое плато, где редкие акации цеплялись корнями за трещины в скалах. Солнце палило немилосердно, и даже Мудрец начал похрапывать от жары.

В полуденной дреме Хальдуна посетило странное видение. Он стоял на вершине горы золотых монет, а внизу расстилалось море людских лиц – всех тех, кто покупал его масло. Они тянули к нему руки, но вместо благодарности в их глазах светилось что-то голодное, жадное. "Еще!" – кричали они. "Расскажи еще!" И Хальдун понял, что не может остановиться, что должен врать и врать, пока… пока что-то не случится. Что-то плохое.

Он встряхнул головой, прогоняя дурацкие мысли. Просто жара, решил он. И усталость.

Впереди, в тени большого валуна, показались всадники. Человек пятнадцать, с верблюдами и лошадьми. Некоторые сидели у маленького костра, другие возились с поклажей.

Караван. Или торговцы. Хорошо.

Но чем ближе он подъезжал, тем больше деталей его смущало. Слишком много оружия для обычных купцов. Лица жесткие, настороженные. И еще – лошади слишком хорошие для пустынных бродяг.

Может, развернуться?

Но тут же одернул себя. Да брось! Где наша не пропадала? За месяц я выкрутился из десятка ситуаций. Эмир грозил стражниками – а сам дал мне рекомендательное письмо. В Кафр-Зейтуне меня обвиняли во лжи – а я продал последние флаконы. Я уже не тот мелкий жулик, каким был. Я – мастер.

– Мир вам, путники! – крикнул он, подъезжая к лагерю.

– И тебе мир, – ответил высокий человек с черной бородой, очевидно, предводитель. – Присаживайся, отведай нашего чая.

Хальдун спешился и сел у костра. Мужчины молча изучали его – не враждебно, но внимательно. Словно оценивали.

– Хальдун ибн Суфьян, торговец, – представился он. – Из Кафр-Зейтуна держу путь. А вы куда направляетесь, братья?

– На восток, – коротко ответил предводитель. – Ищем работу. Времена трудные, честным людям приходится искать хлеб где придется.

Наемники, решил Хальдун. У таких всегда есть деньги.

– Действительно, времена странные, – согласился он. – Везде смута, люди мечутся в поисках истины…

– А ты чем торгуешь? – спросил рыжий мужчина с татуировкой на лбу.

– Разным товаром, – уклончиво ответил Хальдун. – Что потребуется.

Предводитель улыбнулся:

– Не стесняйся, брат. Мы люди бывалые, всякого навидались. Что у тебя интересного?