Читать онлайн Червонец

Глава 1. Сделка

Одиночество обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с людьми о том, что кажется тебе существенным, или неприемлемостью твоих воззрений для других

Карл Густав Юнг

Март

Сосновый бор в предвесеннюю ночь – местечко, где замирают жизни. Сырой и колкий воздух цеплялся за щеки Горислава, а ветви, торчащие из мокрого снега, обжигали холодом, пробирая до костей.Густая тьма поглощала его, затекала под кожу, леденила душу.. Он шел, почти не видя дороги, спотыкаясь о валежник и цепкие корни. В ушах до сих пор стоял оглушительный лязг чужой монеты и грубый хохот. Весь товар… Весь! Осталось лишь имя – Горислав, да долги, что висели на шее удавкой.

От голода сдавались ноги, мрачный мир понемногу исчезал из виду. И тогда он заметил свет.

Не тёплый огонёк деревенской избы, а размытое марево, пробивающееся сквозь сосновый бор. Замок. Слухи о нём ползли по селу давно, обрастая разрывающими душу подробностями, но голод – зверь куда более реальный, чем байки и легенды. Из последних сил путник плелся на луч света, подобно мотыльку, летящему к жгучему пламени.

Железные ворота замковой крепости были открыты, будто ждали. Двор – пустынен и молчалив. Камень стен поглощал любой звук, как погреба впитывают запах сырости. Ни стражи, ни конюхов, лишь огоньки в окне, которые так манили Горислава. Скрип его собственных сапог по мёрзлому гравию отдавался эхом в абсолютной тишине.

Он ощутил запах.

Голодный желудок сжался спазмом, учуяв его раньше, чем сознание. Не просто еда. Томлёная дичь с можжевельником и свежий хлеб манили ароматом. Запах маленького пира. Он шел на этот аромат, как зверь в капкан, отчаянно, движимый слепой животной надеждой.

Зал встретил его гнетущей прохладой и полумраком. В огромном камине едва ощутимо тлели угли. Единственный канделябр на дубовом столе доживал своё – воск стекал причудливыми наплывами, свечи мерцали, бросая на стены, уходящие в невидимый потолок, тревожные тени. Пламя играло на золоте и серебре посуды. А на столе… Боже. Утки с яблоками и ягодами, каравай, сыры в глиняных мисках, кувшин кислого кваса, пахучий хлеб.

– Есть тут хозяин? – голос Горислава прозвучал сипло и неестественно громко, оскорбляя тишину. – Милости прошу, дайте обогреться да ночлег попросить…

В ответ – лишь потрескивание в камине. Страх отступил перед всепоглощающим животным голодом. Он рухнул на скамью и начал есть, не мудрствуя. Горислав ел жадно, быстро, заглатывая крупные куски, не разбирая вкуса, лишь заполняя страшную пустоту внутри. Но даже так ему казалось, что он не вкушал ничего лучше.

Он уже допивал вторую кружку кваса, когда из самого тёмного угла зала, куда не добирался свет, донёсся звук. Тихий, острый скрежет о камень стен.

Горислав замер, кусок дичи застыл у самого рта. В глазах потемнело.

– Ну что, гость незваный… Подкрепился? – раздался из тьмы голос. Низкий, хриплый, – А теперь рассказывай, по какому праву ты ешь мой хлеб и пьёшь мой квас?

Мужчина попытался встать, но ноги не слушались. По спине пробежали мурашки.

– Я… Горислав. Купец второй гильдии. Путник… – Он сглотнул ком в горле, пытаясь осмотреться и отыскать собеседника. – Ограбили меня, сударь. Поехал короткой дорогой, а там эти мракобесы выловили… Всё забрали. Деньги, товар! Три дня не ел. Увидел свет окон ваших, да и пошел… Просто обогреться хотелось, сударь, не серчайте и помилуйте меня…

Из тьмы послышалось нечто среднее между скрежетом и тихим рыком.

– Купец без телеги и товара? Смешно. А голова-то на плечах осталась, не отобрали?

– Голова-то есть… – горькая усмешка Горислава сорвалась на истеричную нотку. – Да не надолго, видать. Долги… У меня теперь долги, сударь. Большие. Вернусь в деревню – меня там или мануфактурщики в синь изобьют, или суд в котёл бросит. А у меня… – голос его дрогнул, – у меня дочери. Трое, взрослые, да не сватанные. Нечем их кормить будет. Позор мне один…

Тяжёлые, мерные шаги раздались в углу. Не человеческие – слишком уж гулко отдавались они по каменному полу. Что-то крупное, очень крупное, двигалось в темноте, не показываясь. Внутри Горислава все напряглось от нехорошего предчувствия.

– Долги? – спросил голос. – Большие, говоришь?.. Что же, скажи, дороже они будут, чем убранство этого зала?

Горислав лихорадочно огляделся. В потёмках угадывались искусно плетеные ковры, массивная серебряная и золотая посуда, тонкая резьба на дубовых стульях. Богато. Мрачно, но богато.

– Не больше… но, боюсь, и не меньше, – выдавил он, чувствуя, как холодеют пальцы.

Шаги стихли. Тишину нарушало лишь его собственное неровное дыхание.

– Расскажи про дочерей своих, несватанных, – неожиданно приказал голос.

– Зачем вам?.. – начал было Горислав, но тут же спохватился, не решаясь спорить с хозяином замка. – Старшая, Мирава. Умница, рукодельница. Ткёт добротно. А стряпает – что вся деревня про таланты знает. Тихая, покорная. Невеста завидная, да все женихов перебирает. Средняя, Божена… – он на мгновение замялся, подбирая слова. – Что ж, душенька наша. Песни поёт, пляшет так, что за сердце берёт. Со всяким найдёт общий язык, хоть с медведем лесным. Даже если не по душе человек ей, а подход нащупает. И младшая, Ясна…

Он замолчал, сгорбившись. Искал, что же сказать о самой странной своей кровинушке.

– Ясна… Красавица, право слово, глаз не отвести. Да только… не в себе, что ли. Вся в своих книгах да травках садовых. В огороде копается не хуже любого мужика. Бабы шепчутся, что ведьмой уродилась… Из-за прядки седой на голове бедовой. Да и умная она, слава Богу. Но, видать, слишком уж умная для бабы деревенской. Порой слово скажет – вгоняет в краску, не в бровь, а в глаз. Оттого помалкивать стала, разве что с сестрами беседу найдет. Дочки мои взрослые уже, не малые, но всё ж дети мне.

Из темноты донёсся протяжный рык, похожий на ухмылку или краткий выдох.

– Хм. Слушай же, купец Горислав, моё предложение. Я оплачу твои долги. До последнего медяка. И дам тебе сверху мешок червонцев, чтоб ты дочкам своим гостинцев привез, можешь сказать, что заработал сам, на ярмарке. Но… Младшая. Твоя Ясна. Год она проживёт у меня. Здесь, в этом замке. Как гостья, не пленница.

Тишина стала тягостной. Горислав услышал, как с треском догорает свеча в канделябре.

– Нет… – прошептал он. – Нет, сударь, что вы, это невозможно… Что… Что я ей скажу? А люди? Что подумают?

– А на что тебе домыслы людей, если ты помрешь от долгов своих? – голос прозвучал в упор, прямо над ним. Горислав почуял тяжёлое, тёплое дыхание, пахнущее зверьем. – Я не лжец. И злого умысла не имею. Был бы – ты бы дальше ворот не прошел, поверь. Решай сам.

Сердце Горислава бешено колотилось. Он видел перед собой дочерей. Умоляющий нежный взгляд Миравы, весёлые искорки в глазах Божены… и спокойный, слишком уж понимающий вид Ясны. Именно это «понимание» и добивало его. Он сглотнул горький ком слюны. Предательство сковало изнутри тяжелым холодом. Он представил и крики мануфактурщиков, и студеную решётку темницы, и озлобленных судей… Рука сама собой сжалась в кулак.

– Год? Гостьей? – хрипло выдохнул он, уже не спрашивая, а пытаясь убедить себя. – Всего год?.. И долги уплачены, и червонцы?

– Слово моё крепко, купец. Крепче камня моих стен. Не сомневайся.

– Ладно… – Слово вырвалось тихо, и тут же накатила тошнотворная легкость, казалось, с него и впрямь сняли удавку, позволив кивнуть с чистой шеей. – Руку на том.

Из тьмы навстречу его дрожащей ладони двинулась тень. Что-то огромное, мрачное, лишь на миг подсвеченное мерцающим пламенем канделябра. Во всем его зловещем облике не было ни капли человеческого. Сделка заключена.

***

Тень от старого дуба нависла над купеческим домом, подчеркивая его непостоянную натуру: некогда крепкий сруб темнел и серел, но резные наличники на окнах еще хранили следы былого состояния. Здесь, на скрипящей лавке, грелись под мартовским солнцем дочери – этакое живое воплощение надежд купца и его вечной неуверенности в завтрашнем дне.

Мирава, старшая, с лицом румяным и кротким, выводила на пяльцах алую калину. Глаза ее карие светились тихим, смущенным восторгом.

– А Елисей-то, с мельницы… Вчера опять провожал до крылечка. Говорит, у него есть дело важное к отцу нашему. Наверное, свататься скоро придет, – рассказывала она спокойно и ровно, едва выдавая девичью надежду. – Хороший он парень…

– Кто, Елисей? – фыркнула средняя, Божена, черноволосая и гибкая, как молодая ивушка. Она перебирала свои косы, и в ее лазурных, слишком быстрых глазах плескалась насмешка. – Да ну тебя, он с половиной деревни так «гулял». Со мной вот до прошлой осени под березой… песни распевал. А где свадьба-то его? Холостяком так и ходит, пустоцветина.

Ясна, младшая, молчала. Она сидела, поджав ноги, и водила пальцем по желтоватым, истертым страницам своего травника, стараясь не вслушиваться в разговор. Книга пахла ромашкой, которую она как-то сушила меж страниц, и этот запах был ей милее сплетен да обсуждений.

– А вот Семён, к слову, сосед наш, – не унималась Божена, щурясь на Мираву с притворной сладостью. – Глянь, какие мощные ручищи – всю жизнь в плотницком деле. Конюшню новую срубил. Монета, говорят, водится… Тебе бы, милая, такая крепкая стать да хозяйственность в доме не помешала. Не то что этот твой мельник, право что ветряной!

Ясна взглянула на сестру исподлобья. Она знала этого Семена – грубоватого, с тяжелой походкой и тем взглядом, что пялился вслед всем местным девкам. Божена отдавала его Мираве, как отдают старую, неудобную вещицу, такую и выбросить жалко, и носить не хочется.

К лавке подошли соседки, щурясь от зенитного солнца. Бабы окинули девиц опытным взглядом.

– Ну, красавицы на выданье сидят, любо-дорого посмотреть! – запричитала одна, утирая фартуком потный лоб. – Одна другой краше, ну любо!

– Две красавицы… – раздался вдруг звонкий, нарочито громкий голос с дороги. Это был Алесь, сын кузнеца, крепкий юнец с веснушками на обе щеки. – И одна – во, ведьма!

Воздух застыл. Ясна невольно отвела со лба непослушную прядь волос. Ту самую, что была с рождения белой, как морозный иней. Она не смотрела ни на кого, чувствуя, как по щекам разливается стыдливый румянец. «Ведьма». Из-за цвета волос. Из-за того, что знала, какая трава от лихорадки, а какая – для заживления ран. Из-за того, что предпочитала некоторые книги пустым девичьим сплетням.

Божена, будто только и ждавшая повода, сорвалась с лавки с хохотом.

– Ах ты, змееныш этакий! Я тебе покажу, как моих девчат обижать!

Она помчалась за Алесем, не столько чтобы побить, скорее так, пошуметь, пококетничать, позволить ему поймать себя. Тот, смеясь, легко увернулся и невзначай приобнял ее за талию посреди ухабистой деревенской улицы.

– Ну да, твоя младшая еще ничего, – кричал он, обращаясь ко всем и ни к кому, довольный произведенным эффектом. – Бывают изъяны куда серьезнее! Вот на холме, в замке тамошнем… Говорят, хозяин тот не человек вовсе, а лютый зверь! С рогами, как у быка. На месте каждого зуба – клык острющий, что тебе горло перекусит! Людоед, да еще и колдун, волколак! – Алесь выпустил Божену и сделал жуткую гримасу, изображая чудовище, слюнявясь и рыча самым непристойным образом. – Шерстью весь порос, а голос – будто из-под доски гробовой! Девок ворует, мужиков калечит. Кто к нему попадает – обратно не возвращается. Вот это уродец так уродец!

Соседки ахали, крестились, но в их глазах читался не столько ужас, сколько жадное любопытство к страшной диковинной сказке. Мирава побледнела и отвернулась. Божена, запыхавшись, рассмеялась, прижимаясь обратно к Алесю.

Ясна даже не улыбнулась. Ей было неприятно слушать эту вульгарную жестокую байку, да и наблюдать за напускным страхом, которым все так наслаждались, было неинтересно. Она вежливо, напряженно улыбнулась в ответ на чей-то взгляд и снова углубилась в свою книгу, перелистывая хрупкую страницу с рисунком белены. Реальность казалась ей куда более ядовитой и страшной, чем любая история.

В этот момент на дороге заскрипела знакомая телега. Отец. Горислав сидел на облучке не сгорбившись, как обычно после поездки, а уж очень прямо.

– Доченьки! Гостинцы вам привез! – крикнул он слишком громко, подозрительно весело.

Радость старших дочерей была бурной и искренней. Для Миравы он вытянул отрез шелка, по которому была пущена тончайшая золотая нить. Для Божены – венец, пусть и не из чистого серебра, но с настоящими, хоть и мелкими, каменьями, мерцающими на свету. Их восторженный визг заполнял улицу.

Ясна молча отошла в сторонку. Помогла отцу развязать вьюки, занести в дом припасы: мешок муки, крупу, солонину. Внутри кольнуло – обидно, горько, что про нее забыли. Никогда отец не забывал ни про кого из дочерей, каждой хоть по петушку на палочке привозил, а сегодня… Вот так.

Когда старшие сестры, сияя, унесли свои дары в дом хвастаться друг перед другом, Горислав остался с младшей во дворе. Его показная веселость вдруг сдулась, как проколотый мешок дуды. Он заерзал, не зная, куда деть руки, и упорно смотрел вдаль, мимо ее плеча.

– Яська… – начал он и замолчал. – Доча… Горе у меня случилось. Напали на воз мой. Весь… Весь товар отобрали. Все до ниточки. А без товара, сама знаешь, долги… Страшные, непосильные долги! Меня бы в яму упекли, а может в темницу, не иначе. А может и того хуже…

Она смотрела на его побелевшие суставы, сжимающие рукав тулупа, и молчала, предчувствуя недоброе.

– И… подвернулся мне один сударь. Случайно. Выручил, значится. Все долги оплатил. И те подарки выдал, и мешочек червонцев дал. Но… – голос отца сорвался на шепот, он, наконец, посмотрел на дочь, и в его взгляде был такой жалкий страх, что Ясне стало не по себе. – Плату он запросил особую… Чтобы ты, Яська… Год. Год пожила у него.

Слова отца не укладывались в голове. Они ударили в уши гулким, бессвязным гомоном. Год. Пожить у какого-то неизвестного «сударя». Ум Ясны рьяно перебирал обрывки фраз, пытаясь собрать их во что-то понятное, но выходила лишь чудовищная нелепица. А после, словно тяжелым ударом в грудь, пришло понимание. Отец. Продал. Ее… Возмущение, такое жгучее и острое, подкатило к горлу.

– Я?.. Какой… сударь? – голос сорвался с ее губ тихо и напряженно, словно чужой. – Вы… что вы наделали, отец? Продали? Меня? За мешок монет? Это шутка?

Горислав отшатнулся, как от пощечины. Его лицо исказилось гримасой постыдного страха.

– Он живет в замке том, – голос Горислава был хриплым, обрывистым. Он вновь всячески избегал взгляда на дочь, разглядывая свои ноги. – Лик у него нечеловеческий, Яся, честно говорю! Но долги снял. Все! Нас спас! А не согласись я… – Он судорожно сглотнул, тыча пальцем в сторону дома, где смеялись сестры. – Их бы… Да и тебя тоже, на улицу вышвырнули, по миру пустили, а мне бы… конец бы мне пришел, Яська. Решение мое – окончательное. Спорить нечего.

Все доводы, все возражения застряли где-то глубоко внутри. Она видела его страх, лютый, постыдный. Видела беспомощность. И ее собственная воля к сопротивлению сломалась об эту леденящую душу жалость к отцовскому горю. Внутри не было ни злости, ни страха – лишь глубокая, тянущая боль. Она принялась разглядывать узор на корешке своего травника, стараясь думать о чем-то своем.

– Когда? – голос сорвался с ее губ тихо и бесцветно.

– Завтра… на рассвете.

На следующее утро купеческая телега остановилась у подножия холма, на котором высился замок. Туман стелился по земле цепкими, холодными прядями, скрывая округу, отчего мощные бурые каменные стены казались парящими в настоящей пустоте. Горислав даже не взглянул на дочь, лишь молча указал кнутовищем на тропу, ведущую к железным воротам.

Ясна вышла. Внутри повторялся навязчивый, истерический шепот отца, всю дорогу твердящий одно: «Год, всего лишь годик, потерпи, дочушка…».

Она стояла спиной к нему, к деревне, ко всей своей прежней жизни, и смотрела на мрачную громаду замка. В памяти всплывали все услышанные накануне байки: людоед, чудовище, колдун, волколак, пропавшие и истерзанные люди. Сердце колотилось внутри, отдаваясь глухим стуком во всем теле.

Пальцы сами вцепились в твердый корешок травника. Она прижала его к груди, к самому сердцу, как единственную знакомую, крепкую точку в этом рухнувшем мире.

Глубоко, с усилием она вдохнула промозглый воздух, сделав первый шаг по мокрой от тумана тропе. Не обернулась. Не простилась. Просто пошла вперед – туда, где ее ждало неведомое.

Глава 2. Замок

Март

Ноги не подчинялись воле разума. Такие тяжёлые, непослушные, словно врастали в землю у самых ворот, умоляя ее не ступать ни шагу вперед. Ясна сжала кулаки и вошла на территорию замка, чувствуя, как за спиной с тихим скрежетом захлопываются железные врата. Пути назад больше не было.

Она обвела двор взглядом, цепляясь за детали, чтобы не сойти с ума от страха. Гравий под ногами был уложен уж очень четко и раздражающе ровно. Над головой сухим шелестом покачивались голые ветви старых лип, высаженных вдоль дорожек. Но как же тяжело здесь дышалось!

«Иди, – приказывала она себе мысленно. – Просто иди дальше».

Тишину разорвал резкий, издевательский крик. Ясна вздрогнула, едва не вскрикнув в ответ. Ворона с чёрным, лаковым блеском крыльев сорвалась с карниза и улетела, оставив после себя давящую тишину. Каждый её шаг отдавался в ушах оглушающим хрустом камней. Она шла, чувствуя себя мухой, попавшей в паутину, концы которой держала невидимая рука хозяина замка.

Парадные двери были приоткрыты. Ясна вошла внутрь, и дыхание перехватило от неожиданного великолепия. Высокий сводчатый расписной серо-голубыми витиеватыми узорами потолок терялся в полумраке. Стены из темного полированного камня, тяжелые дубовые панели, расшитые серебряной нитью гобелены, тускло поблескивающие в скудном свете поражали неизбалованный взгляд купеческой дочки. Здесь пахло свечным воском, стариной и достатком. Замок ощущался живым, он был безупречно чистым – ни соринки, ни пылинки, лишь давящая тишина и полное отсутствие людей нагоняло внутри тревогу.

Но чем дольше она вглядывалась в убранство, тем больше проступали странные, неожиданные детали. Глубокие, будто острыми шипами прорубленные царапины шли по дубовым панелям, сдирая позолоту и краску. На каменном полу у порога темнели такие же отметины, уходящие вглубь коридора. Дверные наличники, в особенности по верхам, были грубо исполосованы, будто сюда вносили нечто несоизмеримо большое. И пусть сам замок и выглядел ухожено, но эти жуткие шрамы кричали о чем-то непростом, опасном, что бушевало здесь когда-то.

Сжав влажной ладонью складки юбки, Ясна двинулась дальше, заглядывая в ближайшие комнаты. Практически всюду были закрыты плотными гардинами окна, огонь не горел, веяло пустотой и холодом. В одном зале, увешанном акварельными натюрмортами и пейзажами, располагался длинный овальный стол из тёмной древесины, с резными узорами и витиеватыми ножками. С одной стороны стола возвышалось широкое дубовое кресло – место единственной персоны на всю трапезную. В другом зале, похожем на кладовую, располагались полки, доверху набитые различными глиняными и берестовыми горшочками, плетёными корзинками с сухофруктами и ящичками с вяленым мясом. На стене здесь же висели связки баранок. В третий зал она лишь заглянула и тут же, сморщив нос, отпрянула – пахло зверем. Тяжёло, густо, как в хижинах охотников. Запах вдарил в нос, заставив сердце биться так гулко, что удары эхом отзывались по всему телу.

Ясна быстро свернула за угол и очутилась в просторном зале с огромным камином, украшенном красивыми расписными изразцами, внутри тлели настоящие, живые поленья, отбрасывая дрожащие блики на стены. Здесь было тепло и уж точно уютнее. Напротив камина стояла мягкая мебель с шелковыми подушками, что совсем не было похоже на те домашние лавки да скамейки, какие встречались дома, в деревне. Сдвинув плотные гардины у высоких окон, она увидела крыльцо, ведущее в пока еще спящий, промерзший, укрытый серым, слежавшимся снегом сад. Ветви деревьев чернели на фоне белесого неба, а на земле проглядывала бурая прошлогодняя листва. Вид казался пустынным и тоскливым.

Тишину разбили шаги.

Тяжёлые, гулкие, с лёгким скрежетом о каменный пол. Каждый удар отдавался в её пятках холодной вибрацией. Она замерла, ощутив себя несчастным загнанным зайцем, на след которого вышел хищник. По спине пробежали мурашки. Она почувствовала его до того, как обернулась – тёплое, звериное дыхание, тихий рык и запах: мокрой шерсти и лесной земли после дождя.

Медленно, против воли, она все же повернулась.

Он входил в широкий арочный проем, на миг показалось, будто он заполнил его собой целиком. Этот зверь был огромен! На две с лишним головы выше самого рослого мужчины из деревни. Всё его тело покрывала густая черная шерсть, грубая, как у медведя, с проблесками мягкого подшерстка на груди и внутренней стороне мощных лап. Его лицо… Нет, скорее морда была кошачьей и волчьей одновременно: широкая переносица, приплюснутый нос с темными ноздрями, длинная мощная челюсть, из которой виднелись острые клыки. Но глаза… Его глаза были почти человеческими, лишь светящимися из глубины неестественным янтарным светом. Они смотрели на неё с немым интересом. На голове, в густой гриве, темнели небольшие, но крепкие рога, витиеватые, как у крепкого оленя. А что сильнее прочего обескуражило ее – зверь был одет. На нём были широкие холщовые штаны и просторная рубаха из грубой ткани, толстые чёрные когти ступали без обуви. Он ходил на задних лапах уверенно. Это явно не просто зверь, столь же явно он не был и человеком. Одним словом – Чудовище.

Ясна невольно отшатнулась, налетев спиной на холодное оконное стекло. Пальцы вцепились в юбки так, что побелели костяшки. В горле пересохло, сердце билось где-то в висках, оглушая шепотом: «Беги, беги, беги!».

– Ну здравствуй, дочь купца Горислава, – прозвучал голос. Низкий, с хрипотцой.

Она не смогла вымолвить ни слова, лишь кивнула, прижимаясь к окну все ближе.

– Я – хозяин замка. Отныне и ты будешь жить здесь. Ровно год, – он произнес это медленно, спокойно.

«Что тебе от меня надо?» – пронеслось в голове Ясны, но ее язык не осмелился произнести вопрос вслух.

Он молча смотрел на неё, эти янтарные глаза, казалось, поглощали каждый ее жест, ловили каждый вздох.

– Походи, поброди здесь. Осматривай свой новый дом, Гориславовна, – нарушил он тишину, и в его груди прозвучало негромкое рычание. – Только соблюдай правила. Их не так много.

Он сделал шаг вперед, и Ясна инстинктивно зажмурилась.

– Первое: не ходи в подземелье, если сам не позволю. Кованая дверь в конце коридора первого этажа – твой предел, дальше ни шагу. Второе: мои покои – под запретом. Никогда и ни под каким предлогом не смей туда входить. Третье правило: каждый вечер я буду ждать тебя к ужину. В трапезном зале. На этом всё. Располагайся. Добро пожаловать домой!

– А здесь… есть еще кто-то? – выдавила она наконец из себя хоть какой-то вопрос, зацепившись за упоминание слуг в его речах.

– Конюхи, прачки, служанки, садовники, кухарки – здесь полно прислуги, – Чудовище издал звук, похожий на смешок. – Они предпочитают не попадаться мне на глаза. Что, в общем-то, мудро с их стороны. Меньше бестолковой суеты.

Она не сводила с него осторожного взгляда, изучая каждую деталь – его медленные движения звериных когтистых пальцев, подвижные заостренные уши, рога, она прислушивалась к каждому его звуку, вылавливая намеки на угрозу, ища возможную слабину, готовясь в любой момент рвануть со всех ног к выходу в сад, чтобы бежать без оглядки, прятаться среди зарослей…

Чудовище вдруг хмыкнул – коротко, сухо, явно с усмешкой.

– Выдыхай, Ясна. Не трону я тебя, – затем, словно опомнившись, добавил, – А, да. Твоя светлица… Наверху, восточное крыло. Единственная белая дверь. Твой куфар купец у ворот оставил, после обеда принесут.

Не дожидаясь ответа, он покинул зал, развернувшись с удивительной для его размеров легкостью. Его шаги быстро затихли в коридорах.

Ясна осталась стоять у окна, дрожа. Страх заполнял разум, но сквозь него пробивалась занятная мысль: она жива… Зверь ее не тронул! И он вовсе не такой, каким его изображали в деревенских байках. Большой, но не в три человеческих роста. Клыкастый, но не на все зубы. Видать, мало кто до нее смел добраться сюда, чтобы долго всматриваться в это существо, а уж тем более честно, без лукавства, рассказывать другим. Этот полузверь-получеловек был реальным и, стоит отметить, вызывал помимо страха жуткое любопытство.

Глубоко вздохнув, она заставила себя выйти из каминного зала в поисках лестницы. В душе горюче клокотала обида на отца, но она всячески гнала мысли прочь, цепляясь за спасительное: «Год… Лишь год».

Ступени нашлись быстро – широкие, дубовые, с резными балясинами, на которых тоже зияли тонкие царапины. Каждый скрип половиц под ногами заставлял её вздрагивать и озираться. Как и говорил Чудовище, во всем восточном коридоре была лишь одна белоснежная дверь, остальные же были расписаны цветами, в основном в оттенках синего, алого и зеленого. Ясна нажала на ручку, и клямка бесшумно поднялась, открывая просторные покои. Воздух здесь был не таким, как она ожидала – не спёртым и пыльным, а чистым, чуть морозным, пахнущим свежим бельём и вощёным деревом. Как и во всем замке, в покоях царила удивительная красота. Высокий потолок, большой резной стол у стены, сундуки расписные, широкая перина и лежащие на ней подушки в кружевных накидках, тяжёлый гардероб из тёмного дерева. Всё было безупречно обустроено.

Первым делом она ринулась к окнам, с силой отдернула плотные, тяжелые штофные занавеси. Свет, бледный и водянистый, хлынул внутрь, озарив взлетевшие в воздух пылинки. Вид открывался на тот же сад, но отсюда, сверху, он казался менее гнетущим. Чётко проглядывались дорожки, спящие клумбы, замёрзший фонтан и большая, остеклённая со всех сторон оранжерея. Её каркас чернел на фоне серого неба, словно был от руки нарисован угольком в этом печальном весеннем пейзаже. Пустующая, но с виду целая. Внутри Ясны шевельнулся робкий интерес к такой постройке. Конечно, дома, в деревне, об оранжерее и речи идти не могло, да и узнала она о таких чудных постройках из книг, что отец привозил из дальних торговых странствий. И вот, одна из них теперь совсем рядышком, хоть рукой подай. В ней Ясна видела и свою личную выгоду, а может, и занятный повод блуждать по садам, изучая окрестности на возможные тайные ходы в мир.

Отойдя от окна, она принялась осматривать покои. Гардероб был полон платьев – шёлковых, бархатных, тонкой шерстяной вязки самых разных цветов и кроя. В сундуках она нашла тонкие кружевные платки, легчайшие шали, да целый ларец с украшениями. Жемчуг, самоцветы, изумрудные нити – богатство, о котором она и помыслить не могла. От этой роскоши стало не по себе. Зачем всё это здесь? Чтобы украсить пленницу? Это ради нее или, быть может, для того, кто будет на неё смотреть?

Поджав губы, она аккуратно переложила ларец в самый дальний угол сундука, накрыв его сложенной шалью. «С глаз долой». Освободившийся стол она придвинула к окну, поближе к свету. «Даст Бог, здесь я смогу заниматься чем-то для души, о чем мечтала дома», – подумала она, гладя рукой прохладную полированную столешницу – такое понятное и нужное ей место в этой золотой темнице. На миг она нащупала за пазухой свой травник, раздумывая, оставить ли его на столе. Но не решилась расставаться с последней милой сердцу вещицей. Даже здесь, в своем пристанище.

День тянулся невыносимо медленно. Ясна не осмеливалась выходить из комнаты, прислушиваясь к звукам замка. Иногда доносились отдалённые шаги, приглушённый звон посуды, чей-то сдержанный кашель. Видимо, прислуга. Невидимые призраки, боящиеся хозяина, но все же выполняющие свою работу. Эта мысль была одновременно пугающей и успокаивающей. Она здесь не одна.

Когда за окном начали сгущаться сумерки, раздался робкий стук в дверь. Ясна вздрогнула. Чей-то женский голосок тихонько пригласил пожаловать на ужин. На миг дыханье сперло в горле. Собрав волю в кулак, она выпрямилась, поправила свое теплое дорожное платье и направилась в трапезный зал.

Он уже был там. Сидел в дальнем конце огромного стола. На его мощную фигуру падал свет от камина, а янтарные глаза искрились в полумраке. Перед ним стоял массивный, специально подогнанный под его когтистые лапы кубок и огромные серебряные столовые приборы. Посуда на другой стороне стола казалась ненастоящей и слишком крохотной, хоть и была самого привычного размера. Она предназначалась для единственной приглашенной гостьи. Ее.

Ясна молча присела подальше от Чудовища, ближе к выходу. На столе дымились яства: запечённая птица, овощное рагу, тёплый хлеб, масло. В воздухе витал аппетитный аромат, но её собственный желудок сжался в тугой, тревожный ком. Она положила понемногу на свою тарелку, взяла приборы, но смогла лишь перебирать пищу по блюду, не в силах поднести ее ко рту. Ясна чувствовала на себе его взгляд. Чувствовала каждое его движение, каждый тихий хруст костей птицы, каждый шелест его шерсти. Его хищная натура невольно ощущалась всем телом.

Первым нарушил тишину зверь.

– Местные блюда куда больше соответствует моему вкусу, нежели пугливые девицы, – негромко сказал он. В голосе слышалась та же странная, чуть хриплая усмешка, что и днём.

Ясна промолчала, вернувшись к своей возне вилкой.

– Тебе придется научить есть в этих стенах. Мои люди готовят вполне неплохо, поверь мне, – он замер на миг, и после паузы продолжил, – Завтрак и обед подадут сюда же. В это время меня здесь не будет, так что, ешь, не опасаясь моего внезапного появления.

Она кивнула, всё так же не глядя на Чудовище. Её пальцы сжали вилку так, что металл больно впился в кожу.

– Как тебе твои покои, подходят? – спросил он, и в его тоне вдруг прозвучала какая-то деловая, почти светская нота.

– Более чем, – выдавила она, но свой же голос показался ей чужим, словно прозвучал издалека. – Я… никогда не видела столько платьев и украшений. Не знаю, куда это всё надевать.

– Можешь никуда не надевать, это всё не обязательно. Выбирай, что захочешь, – спокойно ответил он, чуть сощурив взгляд, будто удивляясь.

Наступило молчание, нарушаемое лишь потрескиванием огня в камине и редкими глотками Чудовища из кубка. Ясна чувствовала, что должна хоть что-то сказать, спросить, лишь бы разбить нависшую тишину и напряжение неведомого. Воспользоваться моментом. Она посмотрела на него и тут же отвела взор, не выдержав напряжения янтарных глаз.

– Вижу, у тебя вопрос вертится на уме, – произнёс он. – Спрашивай, не томи.

– Зачем… я здесь? – прошептала она. – Чего вы от меня хотите?

Он опустил свой кубок, тот звякнул о дубовый стол.

– Чтобы разделить со мной ужин да составить компанию в беседе. Ты гостья. Не пленница, не жертва. Разве только обстоятельств. – Чудовище произнес последнюю фразу не столь колко, сколько иронично и даже жалостливо, что придало Ясне смелости задать следующий вопрос.

– Я видела в саду оранжерею… Если она пустует, могу я заняться ею? – спросила она быстро, опасаясь, что смелость иссякнет. Даже не закончив свою фразу, Ясна собирала в голове объяснения, почему именно она может хорошо ухаживать за растениями, рассказы о большом опыте в этом деле и аргументы в пользу того, что ей нужна отдушина и какое-то хоть мало-мальски полезное для души дело.

Он замер, и она почувствовала, как его внимание обострилось. Он даже наклонил свою голову чуть ближе к ее части стола.

– Ты разбираешься в растениях? – наконец спросил он. В его голосе прозвучал неподдельный, живой интерес.

– Да. Дома я…

– Хорошо, – он перебил ее, откинувшись на спинку массивного кресла, которое скрипнуло под его тяжестью. – Можешь заниматься оранжереей, если тебе интересно. Разумное предложение. Согласен. Осмотришься – скажешь, что тебе для этого потребуется.

С этими словами он поднялся. И тень от звериной фигуры накрыла всю дальнюю часть зала.

– Доброй ночи, Ясна.

Он вышел, шаги Чудовища быстро затихли среди коридоров. Девушка сидела одна за огромным столом, среди полусъеденных блюд, и впервые за весь день почувствовала не страх, а неожиданное, щемящее облегчение. Получилось… Он разрешил. У неё будет своё пространство, своё приятное сердцу дело.

Ясна вышла из трапезной с легкой, почти наивной радостью в душе, которая быстро кончилась, когда она вскоре заблудилась в поисках лестницы. Свернув куда-то не туда, упёрлась в тупик. И здесь она увидела массивные кованые железные двери. Они были старыми, почерневшими, но узор на них четко виднелся: переплетающиеся стебли лозы, шипы и бутоны заморских цветов. Оттуда, из-под дверей, доносился звук. Негромкий, ритмичный. Сперва казалось, что похоже на стучание, но затем она различила мерное механическое дыхание: низкий шипящий вдох… и такой же выдох, с лёгким вибрирующим стоном. «Вдох-выдох. Вдох-выдох».

Ясна замерла, завороженная этим гипнотизирующим, не живым звуком. Что это? Гигантские кузнечные мехи? Часы? Дыхание самого замка? На секунду ей показалось, что дверь вибрирует в такт этому ритму. Она отшатнулась и побежала прочь, наверх, в свои покои, запирая за собой дверь. Но даже лёжа в постели, укутавшись с головой в одеяло, она слышала его – отдаленный, навязчивый, преследующий её ритм. Вдох-выдох.

Год обещал быть долгим…

Глава 3. Пустота

Март

Утро, такое ласковое, ворвалось в покои. Солнечный лучик ловко пробился сквозь щель занавесок и скользнул по щеке Ясны. Она потянулась на перине, такой мягкой и уютной, какими бывают объятия самых близких людей.

И тут память вернулась к ней. Нет рядом людей. Ни близких, ни чужих. Никаких. Такой странный запах воска, бурого камня и дорогой древесины отрезвляюще ударил в голову. Нежность и ласку как рукой сняло. Вот она, реальность: отец, сделка, Чудовище. Замок! Душу мгновенно заполнило одиночеством, таким густым, что его, казалось, можно было нащупать где-то здесь.

Ясна выбрала самый простой наряд из предоставленных богатств – темно-синий шерстяной сарафан поверх белой льняной рубахи с украшенными вышивкой манжетами и кожаный пас. Если запереться в четырех стенах невозможно, если именно так и выглядит ее реальность на ближайший год, значит, пора бы встретиться с той самой реальностью лицом к лицу.

Громоздкий замок пугал своим великолепием. Мощный, суровый, но выстроенный с неожиданной любовью к деталям – всюду витиеватые резные узоры, замысловато уложенный паркет на верхних этажах, полированный камень полов нижних покоев, позолота, росписи, гобелены, картины… Зеркала! Но каждое было укрыто сверху плетеной салфеткой под цвет интерьеров. Жутковато, словно в этих стенах недавно кто-то умер. Или, видимо, настолько не желал видеть свое отражение.

Казалось бы, ходи да броди по коридорам, горницам, светлицам в свое удовольствие, наслаждайся изяществом деталей. Но о каком наслаждении могла идти речь в стенах, исполосованных шрамами, которые оставляли когти монстра, что бродит где-то здесь, совсем рядом. Дверные проёмы, арки, косяки, паркет, да вообще всё носило эти следы хозяина. И запах. Сложная смесь холодного известняка, древесины, сладковатого дыма дорогих свечей, а под всем этим – густой, животный, влажный аромат леса после дождя и шерсти. Запах зверя.

Ясна кралась по коридорам, как тень, чувствуя себя случайно забытой или вовсе непрошеной гостьей на изысканном пиру. В полумраке мелькали спины служанок в синих темных платьях, мгновенно исчезающих за поворотом; в окнах она улавливала движения фигур мужчин с лопатами, может, садовники, а может, и дворники – не рассмотреть, они тут же растворялись за кустом сирени. Ясна пыталась поймать хоть чей-то взгляд, мысленно повторяя: «Я здесь. И вы же тоже здесь! Оглянитесь!». В ответ – лишь шелест юбок за дверью да приглушенный кашель за стеной. Но она отчетливо ощущала, что никогда не бывает по-настоящему одной. За ней точно наблюдали десятки невидимых глаз. И от этой мысли по спине пробежал леденящий холодок.

Весь второй этаж дышал мрачноватым величием. Она заглядывала в пустующие покои: опочивальни с кроватями под белоснежными покрывалами, кабинеты с пожелтевшими картами на стенах, кладовые, пахнущие выделанной кожей и лавандой. Здесь безупречно чисто, но нигде никто не живет. Лишь в самом дальнем конце западного коридора она нашла, без сомнения, его дверь. Темная, массивная, с тонкой филигранной резьбой по периметру. Древесина вокруг железной ручки исчерчена до белизны мелкими царапинами. На самом верху дверного проема виднелись глубокие зазубрины и сколы – следы рогов хозяина. Казалось, эта дверь всецело поглощала ее внимание. Еще чуть-чуть, и она обязательно распахнется, слетая с петель, а следом выскочит бушующий монстр… Ясна отшатнулась, на миг ощутив тот же дикий, животный страх, что и в первую встречу. Это было настоящее логово, убежище. Та самая запретная комната из его правил.

Спустившись вниз, она встретила просторные залы. Каминный с окнами в сад Ясна запомнила очень четко, ведь именно здесь состоялось их знакомство. Зал поражал размерами очага, в особенности сейчас, когда его можно было внимательно спокойно рассмотреть. Что ж, габариты под стать владельцу. На каминной полке лежали свертки с чертежами, испещренными линиями, символами, сделанными словно наспех, небрежно и неразборчиво. В смежных комнатах было полно портретов, на удивление, ни один из ликов не был покрыт с головы до ног шерстью. Здесь же, в одной из ниш, висел тяжелый плащ, пахнущий дымом и мхом. Его длина не просто доходила до пола, а расстилалась грудой ткани, словно вешалка была рассчитана на людей-малюток, а гигант по ошибке сложил одежду не туда. Бальный зал с высоченными зеркалами, также покрытыми белыми плетёными салфетками, вызывал в воображении призраков умолкших оркестров и давно ушедшие ритмичные танцы. И были ли здесь вообще когда-нибудь танцы? Бажене понравилось бы здесь плясать, это уж точно… Хотя, скорее всего, она бы до последнего сжималась в ком от ужаса в каком-нибудь углу.

Ясна набрела на столовую. В дневном свете это место казалось ей куда более уютным, чем вчера во время ужина. Огонь потух, от чего по каменным полам веяло холодным сквозняком. Огромный стол украшали вазы с цветами, отдельно лежали его приборы – такие большие и несуразные, что даже смотреть на них было пугающе неприятно. А ведь это зрелище ждало ее теперь каждый день, вернее, вечер еще целый год.

Живот свело от голода. Ясна опомнилась, что в последний раз ела еще в деревне.

– Извините… – тихо окликнула она, выйдя в коридор. – Здесь есть кто-нибудь?

В ответ – лишь эхо ее собственного голоса. Где-то вдали скрипнула половица. Удивляясь собственной наглости, она отворила массивную дверь кладовой. Прохлада, запахи солонины, квашеной капусты и свежего хлеба дразняще накрыли с головой. Она наскоро собрала на блюдо краюшку ржаного хлебушка с семечками, кусочек подсоленного сыра, несколько сушеных яблок. И, чувствуя себя подлой голодной воровкой, уселась за тем самым огромным столом в пустой промерзшей трапезной, а ее гулкие шаги следом отдавались в высоких сводах.

Еда оказалась вкусной, простой и сытной. Ясна уже доедала сыр, когда у входа в столовую возникла тень. Она узнала его по дыханию – чуть тяжелому, с легким хрипом. Да и по запаху, что сразу стал так остро ощутим.

– Находчивость – похвальное качество, конечно, – раздался низкий голос. Он не вошел целиком, оставаясь в дверном проеме, рассматривая со стороны испуганную девицу. – Но обычно гости не рыщут по кладовкам. Они звонят в колокольчик. Или зовут прислугу погромче.

Ясна вздрогнула, едва не поперхнувшись. Она не обернулась, лишь уставилась на крошки на столе.

– Я не видела здесь ни колокольчиков, ни прислуги. И ваших правила завтраком не нарушала.

Он издал негромкий звук, похожий на вздох – то ли насмешливый, то ли одобрительный.

– Прислуги может не видно, но уверяю, они тебя услышат. Это их работа, в конце концов, и они прилежно ее выполняют. Самосохранение держит их всегда вдали. Привыкнешь. А колокольчики есть в каждой комнате, у входа. Считай это… особенностью местного гостеприимства.

Он помолчал, убеждаясь, что она его поняла.

– Рад, что сыр пришелся тебе по вкусу. Он из Дубков, соседнего города. Вполне сносный, что сыр, что и город, – добавил он. – Нечего голодать, ешь… Приятного аппетита.

С этими словами он развернулся и удалился из столовой. Ясна сидела, вжавшись в стул. Она чувствовала себя униженно, напуганно. И все еще до жадности голодной. Собрав волю в кулак, она вновь откусила хлеба с сыром, тот ведь и впрямь был весьма хорош.

Бегство…

Вернувшись в свои покои, Ясна четко ощутила эту непреодолимую потребность. Вот здесь, в ее маленькой личной крепости, что пока закрыта ото всех обитателей замка. В частности, от него. Надолго ли? Она прикрыла за собой дверь, прислонилась к прохладному наличнику и зажмурилась, выравнивая дыхание. «Особенность местного гостеприимства». Эта язвительная, колкая фраза зудела в памяти, словно ее воткнули куда-то в душу, как ржавую булавку.

Но довольно предаваться слабости. Если ожидать чудесного спасения, да даже если просто ждать обычного обеда, сидя сложа руки, здесь, в этих стенах, велика вероятность остаться и вовсе разбитой. Решительно сжав кулаки, она окинула взглядом свою темницу. О нет! Не темницу. Ее личную светлицу! Каждый новый день жизни отныне будет ее личной победой над обстоятельствами, и праздновать эту победу стоит в комфорте.

Ясна принялась за работу с упрямым напором, с каким копала дома грядки даже в самый хмурый ветреный день, если на то появлялось настолько же рьяное желание. Массивный стол, тяжелый, дорогущий, она сдвинула еще ближе, бочком к самому окну, чтобы солнце озаряло ее работу в травнике. Занавеси было решено с этой стороны светлицы не закрывать до конца, пусть даже самый скромный ранний лучик без труда находит дорогу. Сундуки, ларцы она передвинула подальше, припрятав меж кроватью и стеной. Ведь жемчуга, изумруды, тканые пояса явно не так нужны ей, как, допустим… хорошее кресло или удобный стул, что стоял не при делах в пустующем коридоре. Широкий, бархатный, с мягкими подушечками на подлокотниках, чуть потертый, но внешне очень комфортабельный. Он немного пах затхлостью, но вот, наконец, про него вспомнили, возвращая к былой жизни. Она затащила стул в светлицу и поставила рядом со столом. Теперь у нее появилось личное и самое уютное во всем замке место.

А покуда коридорный беглец переезжал к ней в покои, Ясна решила поменять еще кое-что недалеко от белоснежной двери. С небольшого коридорного столика она сняла громоздкие тяжелые часы с маятником и перенесла их в другой конец крыла. Пусть это невыносимо громкое и монотонное тиканье более не напоминает ей о непростительно медленном течении времени.

Теперь же, устроившись в кресле и подобрав под себя ноги, она достала припрятанный травник. Кожаный переплет был истерт до мягкости, корешок истончился, многие страницы давно оторвались и теперь бережно хранились так, вложенными среди остальных. Эта книжечка была летописью, была картой целого мира, понятной лишь ей одной. Ясна открыла его на первой странице, где детской рукой еще давно написала: «Люблю тебя, мамочка, и мечтаю увидеться во снах». Она не тосковала по матери, практически не помня ее, но эта книга ощущалась такой необходимой, драгоценной сердцу тонкой нитью, связывающей ее с чем-то большим, что невозможно было понять, лишь почувствовать. Первый такой травник она нашла именно в ее вещах, припрятанных отцом. На маминой черной книжке был нарисован одинокий белый волк, воющий на невидимую луну, и это было так просто и красиво. Пускай вся деревня и называла Ясну чудачкой, ведьмой, но она-то знала точно, что в ее личном прошлом есть крепкая точка опоры, которой она может всецело довериться.

Ясна вела травник не как мудрец или ученый, скорее как поэт. Рядом с засушенным листком или рисунком полыни, помимо подробных описаний внешнего вида и целебных свойств, могла быть заметка: «Пахнет летним дождем и горечью. Помогает уснуть, даже если до боли тоскливо. Не борщить с дозировкой – опасно». А под желтеньким цветком зверобоя могло притаиться совсем другое: «Соседский мальчишка Алесь опять называл ведьмой. Но когда рыдал из-за Божены, этот отвар помог ему. Взамен обещал три недели не обзываться. Сдержал слово».

Листая страницы, она прислушивалась к замку. Сейчас он зазвучал иначе. Где-то далеко во дворах звенели от ударов колодки – это рубили дрова. В коридоре пронесся сдержанный девичий смешок и тут же затих у белоснежной двери, словно рот намеренно прикрывали ладошкой. Со стороны конюшен донеслось нетерпеливое ржание лошади, а с птичьего двора – пронзительный крик индюка. Она ловила эти звуки, как узник ловит отблески света на стенах своей темницы. И всё это подтверждало, что жизнь не исчезла. Она точно таилась где-то внутри этой каменной громады.

И тут ее слух уловил нечто иное. Тяжелые, цокающие об пол шаги. Те самые. Сердце замерло, будто пыталось умолкнуть, спрятаться и навсегда исчезнуть. Скрежет когтей приблизился к двери. Последовала пауза, что длилась не меньше, чем вечность. Затем – глухое падение чего-то мягкого к порогу. И шаги, затихая, удалялись.

Ясна до боли стиснув зубы, крепко прижала травник к груди. Дождавшись, покуда сердце перестанет гулко колотиться о ребра, она подошла к двери и медленно отворила ее.

На полу лежал сложенный квадратом мягкий вязаный платок из теплого пуха цвета спелой вишни. Ни записки, ни слов, ни мрачного образа хозяина за углом. Ничего иного не было видно. Просто… платок?

Ясна подняла его, прижала к лицу. Запах козьего пуха смешался с той самой лесной пряностью, что всегда витала вокруг чудища. Чувства накатили странные, двойственные. Щемящая благодарность за такую немую уместную заботу смешалась с ужасом от осознания – он наблюдает, чувствует каждую ее слабость… А может, просто догадался? За окнами все ж таки не лето. Ясна накинула платок на плечи. Вот так было ощутимо теплее.

Сегодня ужин прошел в гнетущем молчании. Она сидела, кутаясь в тот самый вишневый теплый платок, и даже ела, но не поднимая глаз. Чудовище возвышался на своем неизменном месте, в дальнем конце стола, погруженный в полутень. Тишина ощущалась томительно грузной от смеси ее стыда за кражу из кладовки, страха, послевкусия от этого удивительно догадливого жеста с подарком под дверью. Пожелав ей спокойной ночи своим низким, хриплым голосом, он растворился в коридорах замка.

Ночью ее настиг кошмар. Деревня. Злые, перекошенные лица. Соседи тыкали в нее пальцами, вновь причитая: «Ведьма!». И среди них – отец с потупленным взором. И сестры, вовсе отвернутые от нее. Ясну гнали прочь в холодный ночной мрак, в одно мгновение лишив всего. Она бежала, спотыкаясь, падая…

Ясна проснулась от собственного крика, сорвавшегося с губ. Внутри всё бешено колотилось, горло сжалось. Она резко вскочила и уселась на кровать. Кругом была лишь тишина. Замок замер. Ни шагов, ни голосов. Только дикий стук крови в висках.

И тогда сквозь дремотную панику и липкий ужас к ней пробилась новая, горькая, но до слёз простая мысль: «Хотя бы здесь меня не гонят. Здесь моё существование никому не мешает».

Она медленно легла обратно, на душе постепенно становилось спокойно, пусть и немного горестно.

Глава 4. Садовник

Апрель

Сугробы окончательно растаяли, высвободив на волю чернозем. Метель и мокрый снег не заглядывали в эти края достаточно долго, чтобы теперь решительно признать – зима отступила. Воздух в оранжерее был таким густым от влаги и спертым, тяжелым, чуть гнилостным. Ясна, засучив рукава красивого, но отныне рабочего платья, оглянулась. Когда-то здесь выращивали цветы и кустарники, целебные травы, но сейчас лишь сухие стебли торчали из забытых клумб. Какие-то полки обвалились, инвентарь разбросан по углам, многие горшки разломаны и безнадежно испорчены. Что ж, глаза боятся, а руки делают. Пора вернуть это место к жизни.

Пока она с наслаждением марала пальцы в землистой пыли, пытаясь сдвинуть с места огромный пустой и ужасно грязный горшок, за спиной раздался незнакомый бархатный мужской голос:

– Так-так! Неужто наш грозный хозяин решил завести себе новенькую цветочницу? Или это он так лестно заботится обо мне, раз уж прислал подмогу? А то я в этом саду один как перст. Наконец хоть такая душенька появилась. Ну-ка, цветочница, расскажи, только честно, надолго ты здесь?

В дверном проёме оранжереи стоял молодой крепкий мужчина. Он прислонился к косяку, скрестив на груди загорелые сильные руки. Его смуглое лицо озаряла непринуждённая, чуть самодовольная улыбка. Он был вполне хорош собой: чёрные, как смоль, волосы, густые брови, живые карие глаза, внимательно изучающие Ясну с головы до пят.

– В этих местах я, пожалуй, могу зваться и цветочницей. Но я не из прислуги. Так, скорее… гостья. На какое-то время. – Ясна спокойно отряхнула руки о передник и удивленно взглянула на незнакомца. Вот уже полмесяца ни слышать, ни видеть людей так близко в этом замке ей не доводилось.

– Временно, значит… Для наших мест это не редкость, – мужчина приподнял бровь, его губы растянулись в широкой улыбке. Он неторопливо шагнул к ней ближе. – Здесь надолго только самые смелые оседают. Я – Гордей, садовник. А ты, я погляжу, гостья с хорошим вкусом! Выбрать оранжерею для уединения от нашего хозяина – изящный ход, знаешь ли.

– Да, здесь очень… красиво, – она вновь осмотрела разваленный, разоренный вид всех грядок, затем взглянула на Гордея. – А как закончу, здесь правда так и будет, – она слегка смущенно улыбнулась, отводя глаза к своему пыльному горшку. – Меня Ясна зовут, к слову. Гордей, а за инструменты и саженцы вы отвечаете, получается, да? Сможете помочь отыскать кое-что?

– Увы, голубушка, я лишь беру, что дают. Если тебе надобно для оранжереи купить что-то, придется идти к зверю, – Гордей подошел ближе, осматривая груду сухих листьев и старой битой керамики на земле. – Вижу, ты девчонка не из робких, замараться не боишься. Неужто ты и есть та самая дочка купца, о которой все наши шепчутся? Умеет наш хозяин диковинки находить, конечно.

– Это вы сейчас говорите такой комплимент или проявляете ко мне жалость? – спросила Ясна, настороженно приподняв брови.

– Да что ж ты всё на «вы» да на «вы»? Оставь это, будь проще, Яснушка, – он вновь внимательно осмотрел ее, задержав взгляд на седой пряди. – Хотя о какой простоте может идти речь с той, у кого в волосах серебрится самая настоящая дорожка из лунного света… Она напоминает мне листву одного здешнего кустарника, дерена белого «Элегантиссима». Сама природа проводит своей кистью белую линию по каждому-каждому листочку, чтобы подчеркнуть его уникальность и приковать взгляды прохожих.

Такой прямолинейный комплимент вогнал Ясну в краску. Казалось, он и правда был весьма любезен с ней, вовсю проявлял свое дружелюбие. Она смутилась, по щекам пробежал румянец, который она тут же списала на духоту в оранжерее. Но затем опомнилась. Где она, с кем она – уточнение ведь важное. В этот момент Ясна твердо решила, что не станет раскрывать доверчиво душу для совершенно незнакомого человека, а продолжит наблюдать за ним дальше. Кто знает, вдруг сложится завести в нем толкового собеседника до конца срока. Это всяко приятнее будет, чем просто уши развешивать.

– «Лунная дорожка», «уникальные листочки»… Знаешь, Гордей, таких версий я пока не встречала. Спасибо. Мне куда чаще говорят, что это отметка ведьмы и я скоро всех заколдую, приворожу и съем.

– Да брось! Деревенщина пихает суеверия всюду, чего не может понять умом. В этих стенах точно будет побольше настоящего чародейства, чем в твоих косичках, но если захочешь попрактиковаться в приворожении… – Он подошел еще ближе, оперся о соседний стеллаж и с любопытством продолжил: – Так что же, Яснушка, когда кончается твое «временно»? Сколько нам здесь вместе грядки полоть, а?

– Через год, – пожимая плечами и слегка отмахиваясь, словно говорит о каком-то пустяке, а не о заточении в каменной темнице, ответила она. – Этого как раз должно хватить, чтобы привести оранжерею в порядок. Или же придется тебе взять всю эту красоту в свои руки, если продолжишь отвлекать меня от дела, – она вновь отвернулась от садовника, возвращаясь к работе, явно давая понять, что разговор теперь-то будет окончен. Но из-за спины раздался тихий смешок.

– Что ж, раз так, позволь хоть сегодня помочь тебе немного, – он поклонился с чуть наигранной вежливостью и с ухмылкой принялся поднимать осколки керамики с земли. – Да и вообще, голубушка, если будет тебе одиноко в светлицах нашего зверя, помни, что я всегда где-то здесь, в саду. Одинокий, скучающий и жаждущий разделить беседу с какой-нибудь диковинной цветочницей.

Они проработали бок о бок еще чуть больше часа. Гордей был знатоком своего дела – с этим не поспоришь. Но еще оказался вполне приятным в общении. Шутил, рассказывал потешные истории из прошлой жизни этого сада, льстил ей с обезоруживающей прямотой. И Ясна ловила себя на том, что взаправду улыбается его шуткам, вот таким медовым и восхваляющим, а ее плечи понемногу расслабляются. В груди шевельнулось непривычное чувство, словно она и впрямь лишь гостья дворянина, а не заложница Чудовища, проданная отцом за долги. Казалось, с Гордеем можно без конца вот так просто болтать о том, о сем, передвигать горшочки и спокойно улыбаться в свое удовольствие.

Мысль сладка, да только гнетущее напряжение, увы, никуда надолго не исчезает…

Лишь когда темнота настигла сад, Ясна ощутила приятную боль в пальцах, утомленных трудом и земельным морозцем. Гордей вернулся к работам в саду еще до обеда, чему она была несказанно рада. Пока ни одна беседа не смогла подарить ей такого же наслаждения, как полное одиночество вблизи трав и земли. Но руки переставали слушаться, так что пришлось возвращаться в замок. На этот раз она входила в каменные коридоры не с чувством страха, а наполненной сладким изнеможением и удовлетворенностью.

В одном из залов ее взгляд тут же выхватил знакомую массивную фигуру. Чудовище стоял неподвижно у высокого окна, спиной к ней, наблюдая, как последние лучи солнца тонут в вершинах сосен. Он не повернулся, но по напряжению широкой спины, по тому, как поднялись его плечи, Ясна поняла – он уже знает о ее присутствии.

– Добрый вечер, – робко произнесла она, замирая на почтительном расстоянии.

Он медленно повернул голову. Янтарные глаза скользнули по ее перепачканному переднику, по земле на ладонях и уперлись куда-то вниз, словно изучая тени, отбрасываемые ее сапожками. Во взгляде не было ни ярости, ни интереса – лишь тяжелая, ледяная отстраненность.

– Ну да. Добрый, – откликнулся он глухо, скорее из вежливости, нежели от личного желания.

Он развернулся и молча ушел вглубь замка, не оглядываясь. Его отрешенность отчего-то казалась сейчас гуще и страшнее любой возможной колкости или грубости. Ясна почувствовала себя не просто неуместной гостьей, а совершенно точно обременяющей, нарушающей чужое уединение, ко всему прочему, еще и не по собственной воле. Вся ее уверенность и мнимый покой мгновенно растворились.

Вечером ужин проходил в тишине. Чудовище не поднимал на нее взгляд. Он орудовал своими странными большими приборами, нарезая тушеное мясо с какой-то задумчивой методичностью.

– Я… Я начала работу. В оранжерее, – наконец, не выдержав давящего молчания, произнесла Ясна. Ее голос прозвучал непривычно громко в этом широком трапезном зале. – Мне нужны будут саженцы, семена и так кое-что… по мелочам.

Он медленно поднял на нее взгляд. Мысленно Ясна готовилась спорить, доказывать важность и необходимость каждой тяпки, как делала это дома с отцом. Потому ожидала увидеть, как минимум, гнев и раздражение зверя. Но вместо этого в его янтарных глазах ощущалась скорее усталость, холод.

– Надеюсь, твои садоводческие эксперименты не сведут на нет все труды предыдущего садовника. Он, хоть и болтун, но знал в растениях толк.

Ясна вздрогнула. Укол был неожиданным и болезненным.

– Я не экспериментирую, – возразила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – После вашего болтуна ничего толкового там не осталось, одни сорняки и разруха. Я приведу дела в порядок…

– Порядок? – он сказал с сухой усмешкой. – Засаживать всем подряд, без разбора – это не порядок. А варварство.

Он говорил неискренне, и она понимала это. Он бы не давал ей в распоряжение свою оранжерею без доверия к выбору растений, очевидно. И сейчас он лишь искал повод для ссоры и расчетливого укола в душу. Иначе это не объяснишь.

– Лучше уж варварство, чем полное запустение, – парировала она, задирая подбородок. – Или вам милее видеть как все чахнет в паутине и пыли?

Чудовище медленно повернул к ней голову. В полумраке его глаза словно светились леденящим, недобрым огнем.

– Мне милее видеть вещи на своих местах. Без непрошеных вмешательств и перемен.

Что-то в ней оборвалось. Непрошенные вмешательства? Обида на его несправедливость, страх, усталость от постоянного напряжения, липкое воспоминание о том, как Гордей восхищался ею всего несколько часов назад, – всё это вырвалось наружу.

– А мне, знаете ли, тоже милее чувствовать всё на своих местах! Вот я, к примеру. Где мое место? Разве здесь, где на меня рычат и косятся как на прокаженную? Или, может, места и вовсе нет? – выпалила она, сама испугавшись резкости собственных слов. – Может, вам и нравится быть отвратительным Чудовищем, но это не повод так безобразно и неблагодарно относиться ко всем вокруг!

Лишь замолчав, до нее дошло. Она назвала его так вслух… Тяжелая, мерзкая и пугающая фраза вырвалась из ее уст в адрес того, кто по каким-то неизвестным обстоятельствам, вероятно, и не по собственной воле, однажды стал таким зверем. Ясна испуганно ахнула, судорожно вцепившись пальцами в юбку. Хозяин замка замер. Затем с оглушительным грохотом опрокинул свой кубок, поднимаясь во весь свой исполинский рост. Шерсть на загривке топорщилась, из груди вырвался низкий, яростный рык, от которого задрожали стеклянные дверцы комодов.

– Вон! – прохрипел он так, что у Ясны похолодели ступни. – Вон из моей трапезной!

Он не двинулся с места, но казалось, мгновенно заполнил собой всю комнату. Ясна, не помня себя от страха, вскочила со стула и вылетела в коридор, не разбирая дороги, заливаясь краской стыда и ужаса. Его последний рык, гулкий и глубинный, догнал ее уже у самой белоснежной двери в личные покои.

Захлопнув дверь, она спиной прислонилась к наличнику, сердце колотилось, тошнотворно выпрыгивая из груди. «Отвратительное Чудовище». Она это сказала. Выкрикнула ему в лицо такое страшное, такое очевидное… И теперь ей было до боли стыдно. Не за себя – за него. За ту боль, что, ей почудилось, мелькнула в его глазах еще до того, как те залил гнев. Н-да, и разве она сейчас хоть чем-то лучше Алеся и прочих дураков из деревни?

Минувшие недели одиночества казались ей теперь сущим пустяком в сравнении с той тяжестью, что сдавливала грудь сейчас. Она променяла молчаливое, безопасное заточение на грубую ссору с хозяином замка. Снаружи, за дверью, висела мертвая тишина. Казалось, сами стены затаили дыхание, ожидая, чем закончится эта ночь и что же с девицой будет дальше.

Ясна не зажигала свечу, прохаживаясь по светлице в полумраке, прислушиваясь к малейшим шорохам из-за двери. Стыд и страх сменяли друг друга по очереди, оставляя на душе кислый, гнетущий осадок. Она уже представляла, как проведет здесь, в затворничестве, остаток года, не смея высунуться наружу, разве что изредка за едой.

Но тут – шаги. Они приближались по коридору, не таясь, и остановились прямо у ее покоев. Сердце Ясны замерло. Она впилась взглядом в щель под дверью, ожидая увидеть, как громадный зверь выламывает дверь одним рывком и разрывает ее в клочья, сжирая за дерзость и грубость.

Последовала тишина, такая плотная, что в ушах начинало звенеть. Затем раздался негромкий, но четкий стук костяшками по дереву. Ясна стиснула крепко челюсть, не решаясь пошевелиться.

– Ты не спишь, – прозвучал за дверью голос. Его низкий бас, спокойный, казался теперь еще более глубоким в ночи, но от этого не менее опасным. – Я это чувствую.

Она молчала.

– Я пришел… извиниться, – произнес он после паузы. Было слышно, что слова давались ему с трудом, будто он каждый раз отрывал от себя что-то ценное. – За то, что напугал. Рыком. И выгнал… Это было… лишнее.

Ясна оторопела. Она ожидала чего угодно: лютого рева, приказа, угрозы, но только не этого. Не тихих, вымученных извинений, сказанных сквозь закрытую дверь.

– Но это же я… – собственный голос прозвучал сипло, дрожа. – Я первая… Я не должна была называть вас…

– Назвать чудовище чудовищем? – он закончил за нее с горькой, ироничной интонацией. – Нет, это было как раз вполне точное определение. Но я не должен был реагировать столь… буйно. В конце концов, не с гостьей.

Его слова не несли злобы. В них чувствовалась лишь привычная, усталая горечь. И от этого её сожаление о содеянном вспыхнуло с новой силой.

– Мне жаль, – тихо сказала она. – Это было жестоко.

– Со стороны той, что сидит здесь не по собственной воле, жестокость вполне объяснима и даже ожидаема, – иронично ответил он. А за словами последовал тихий шорох – казалось, он прислонился к косяку затылком или оперся плечом. – Ты правда весь день… провела в оранжерее?

Вопрос застал ее врасплох.

– Да… Почти весь.

– Перед ужином я заглядывал туда. – Он говорил медленно, делая паузы, подбирая слова. – Удивительно, как быстро ты взяла дело в свои руки. Земля рыхлая, пожухлых сорняков нет, хлам сложен в углу. Это… впечатляет.

– Спасибо, – выдавила Ясна, не зная, что еще сказать.

– Тут не за что благодарить. Это факт, – парировал он, но без прежней колкости. – Что ты собираешься выращивать? Какие саженцы тебе нужны?

Она растерялась от этого неожиданного поворота беседы.

– Я… Я не знаю. Что-то, что есть в ваших запасах?

– В запасах – труха и отсыревшие зерна, которые никто не трогал лет сто, – фыркнул он. – Если готова браться за оранжерею, давай делать всё как следует. Составь список. Семян, саженцев, инструментов – всего, что тебе нужно. И оставь его завтра утром на полке в каминном зале. С левой стороны, под вазой с нелепыми синими птицами.

Ясна широко раскрыла глаза в темноте. Это было больше, чем просто перемирие. Доверие, признание ее права что-то здесь по-настоящему менять.

– Хорошо, – тихо согласилась она. – Я составлю.

За дверью послышалось движение, он отошел.

– Спокойной ночи, Ясна, – произнес он, и его голос вдруг смягчился. В нем не было ни хрипотцы, ни рычания – только низкий, глубокий тембр, от которого волоски встали дыбом.

И прежде чем она успела что-то ответить, звуки шагов погасли в коридорах, растворяясь в молчании спящего замка.

Ясна сидела у двери еще долго, не шевелясь, вслушиваясь в стук собственного сердца. Страх и стыд постепенно отступали, сменяясь сложным, новым чувством. В его голосе, в его неуклюжих попытках загладить вину сквозь образ Чудовища проглядывалось что-то иное. Что-то уставшее и одинокое.

Она надела сорочку, умылась прохладной водой из медного таза и спокойно легла на перину, натягивая одеяло до подбородка. Впервые здесь она смогла почувствовать себя значимой. У нее появилось свое ценное дело, собеседник. И, что еще важнее, – робкая надежда, что жизнь в этих стенах окажется не такой уж жестокой и мучительной. Она может быть иной.

Глава 5. Праздник

Апрель

Оранжерея медленно, но уверенно преображалась изнутри. То, что еще неделю назад напоминало забытую стеклянную избушку, теперь дышало чистотой и готовностью к выращиванию новых живых росточков. Ясна находила в этой работе особый, почти целительный покой. Скрип щетки по кафелю, упругий хруст высохших стеблей под руками, ровные ряды горшков на крепких стеллажах – здесь всё было простым, понятным, а главное, подвластным ее воле.

Этот уголок стал ее личным пристанищем в такой жуткой изоляции от внешнего мира. Тем закутком, куда она могла сбежать не только от гнетущей тишины замка, но и от собственных тревожных мыслей. Ясна притащила сюда старый плетеный стул и маленький березовый столик из беседки, на котором теперь хранился ее бесценный травник. Развернув его на странице с прошлогодним случайным пятном от чистотела, она выводила аккуратные заметки: «Северный угол: полутень после полудня. Возможно, мята или мелисса…»

Ясна работала до ломоты в руках, до той самой приятной усталости, что отгоняет из головы все сложные и муторные мысли, воспоминания. Она выкорчевала последние сухие корни, сгребла в кучу прошлогодний мусор, протерла бесчисленные стекла, впуская внутрь бледный апрельский свет. Здесь пахло сырой землей, влажным камнем и древком новых полок, которые соорудил садовник. Здесь, среди голых стеллажей и пустых горшков, она наконец нащупала хоть какой-то смысл своего существования здесь.

А помимо цветочной суеты настроение поднимал Гордей. Он появлялся где-то поблизости практически каждый день, всегда с готовой шуткой или комплиментом. Пусть порой его внимание ощущалось чересчур настойчивым, но в этой гнетущей тишине и не такое сгодилось бы.

Он оказывался рядом даже в самые ненастные дни. Серая пелена окутала замок, скрывая краски только-только проклюнувшейся зелени и желтых макушек мать-и-мачехи. Воздух сырой и колкий цеплялся за лицо. Ясна, глядя в сад из своих покоев, почувствовала странную тяжесть на душе. В такую погоду идти в оранжерею не было смысла. Нет ни больших, ни малых дел, которые ей важно было бы закончить, а выходить наружу ради очередного подметания и так чистых полов не хотелось.

Внизу, под самым ее окном, послышался шорох, а затем знакомый голос:

– Эй, затворница! Выгляни в окошко, не робей!

Гордей пытался всматриваться в покои девицы, но его черные кудри всячески мешали это делать, выглядывая из-под капюшона промокшего плаща.

– Что, погодка не по душе, да? Я думал, нас уже ничто не разлучит, а оно вон как! Стоило дождику пойти, и всё, моя голубка снова в клетке.

Ясна устало закатила глаза, но всё же улыбнулась его нахальству и открыла окошко шире, леденящая влажность мгновенно обожгла кожу.

– Как раз-таки по душе, Гордей, – возразила она. – Хлюпает и моросит как надо! Чудесный день, чтобы сидеть у камина с занятной книгой, что я нашла на полке в каминном зале.

– С книгой? – Он фыркнул, отмахиваясь. – Разве хоть какая-то книжка сможет сравниться с моим обществом, а? Яснушка, ты что, меня недооцениваешь?

Они проговорили целых полчаса, но совершенно ни о чем. Он сыпал комплименты ее «лунной прядке», сравнивал ее глаза то со звездным небом, то со мхом в лесу, рассказывал шутливые истории про местного конюха и жену городского столяра. Ясна слушала, смиренно принимая эту сладкую пустоту, эту данность своего одиночества. Все это было ее утешением, отрадой для голодающей по вниманию души.

Но затем произошло что-то новенькое. Гордей лукаво ухмыльнулся и взглянул на Ясну чуть из-подо лба:

– Скажи только честно, у тебя есть планы на завтра? Наш рогатый позволяет иногда устраивать гулянье всей прислуге… Соберется народ, будут угощения, песни. Придешь? Падеспань станцуем, я даже обещаю пригласить именно тебя на первый круг!

Она оторопела. Деревенские свята никогда не доставляли ей особой радости, в отличие от сестер. Шум, гам, косые взгляды, попытки принудить ее к пляскам – всё вызывало в ней острое сопротивление. Но сейчас… Может быть, в этом сокрыт ее шанс? Невесомая, практичная возможность обрести пусть и не близких друзей, но хотя бы временных собеседников. Может быть, после общего праздника прислуга перестанет прятаться от нее и грядущие одиннадцать месяцев пройдут чуть теплее, не так одиноко. Ясна взглянула в карие глаза Гордея, которые казались совсем черными из-за непогоды. Он сосредоточенно покусывал губу, смахивал стекающие капли со своего чуть неровного носа и внимательно рассматривал ее, дожидаясь ответа. Он ведь тоже будет там… Ее единственная связующая нить с нормальностью, с человеческим миром.

– Пожалуй, я смогу освободить свой насыщенный важными делами день, – с легкой улыбкой ответила она. – Расскажи только чуть подробнее об этом… гулянье.

– Сама всё увидишь, голубка! Завтра встретимся в полдень у твоей оранжереи, и я проведу дальше. – Гордей подмигнул ей и уже был готов развернуться, чтобы уйти, но в последний миг добавил: – Только оденься попроще, наши люди вообще-то не могут позволить себе щеголять в жемчугах и всем… таком.

– Я постараюсь, но у меня и выбор невелик, здесь не мои наряды хранятся. Что хозяин приготовил, из того и выбираю.

– Н-да, ну и чудак он… Спускает червонцы на безделицы, сам в своих подвалах без конца сидит. Благо нам платит исправно, да и не жрет никого зверье это поганое.

Ясну неприятно передернуло от его слов. Она вежливо попрощалась с Гордеем и закрыла окно. Отчего-то было невыносимо обидно и гадко слушать о том, как Гордей грубо высказывался о хозяине замка, как тот сухо и тщеславно считал выгоду со службы Чудовищу. Ясна сама, конечно, вряд ли добровольно пошла бы на прислуживание такому существу, но все-таки ее сердце чувствовало, что даже такое создание достойно сострадания.

Решив прогуляться да отвлечься, Ясна спустилась на нижний этаж замка. Всё здесь казалось особенно мрачным из-за тусклого света, который едва пробивался с улиц сквозь полотна гардин. Воздух был неподвижным, влажным и прохладным. То и дело спину подергивал легкий озноб.

Она уже почти миновала широкую дубовую лестницу, когда из малой гостиной ее внимание привлек огонек. Там сидел он. Чудовище. Его могучее кресло с высокой спинкой стояло рядом с напольным канделябром. Прежде Ясна не замечала, но сейчас, в мерцающих огоньках свечей, этот диковинный торшер был поразительно похож на золотое дерево, украшенное коваными листьями и бутонами, хрустальными каплями свисали с листков росинки, отражая по всей гостиной мириаду разноцветных солнечных зайчиков. И такое изумительное ювелирное изделие освещало витые оленьи рога, жесткую темную шерсть, движение грудной клетки на каждом вздох зверя. Ясна замерла у дверного проема, рассматривая это контрастное зрелище. Привычный животный страх заставлял ее руки колотиться, а ноги едва могли передвигаться с места на место. Но после того разговора сквозь закрытую дверь что-то изменилось в ее восприятии. Он был все так же огромен, пугающ, пах лесом и землей, но теперь она знала – за этой внешней оболочкой есть кто-то еще, более человечный.

– Картинная галерея чуть дальше, Ясна, – неожиданно тихо сказал он, не поднимая взгляд со своей книги. – Можешь рассматривать образы там. Краски ярче, лица миловиднее. Это будет за поворотом, недалеко.

– Доброе утро, – ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Ага… Утро, возможно, и доброе, – он убрал в сторону толстенный фолиант и взглянул на Ясну, от чего та на миг оторопела. Янтарные глаза, казалось, поймали в себе весь рассеянный свет зала и мерцали ярче обычного. – Но твой вид все-таки наводит на мысль, что ты либо заблудилась, либо решила провести ревизию моих канделябров. Ну как, эти прошли проверку?

Ясна смутилась, но, вместо того чтобы опустить взгляд, выдержала его. Она заметила, как кончики его ушей чуть подрагивают, улавливая каждый, даже самый дальний звук.

– Да я… просто гуляла. На улице сегодня не лучшая погода для сада. Так что, хожу, осматриваюсь внутри…

– Ага, – он медленно откинулся в кресле, которое легонько скрипнуло под весом его фигуры. – Значит, сегодня моя компания – лучшее из зол? Лестно. Хотя дождь – не помеха для вылазок в сад, если знать правильные тропинки. И холод, в общем-то, сомнительное препятствие, если иметь достаточно густую шерсть, – он провел лапой по своей гриве меж рогов, его мех встал чуть дыбом, сверкнув медными искорками в мерцании свечей. – Видишь, во всем есть свои плюсы!

– Мне пока хватает этого, – невольно улыбнулась Ясна, поправляя на плечах вишневую шаль. – Спасибо, к слову…

Он промолчал, чуть кивая, и усмехнулся, словно всё это так, пустяк. Пауза повисла неловко, но Ясна, к собственному удивлению, не спешила искать причину уходить. Она стояла и ждала еще хоть слова, чтобы рассмотреть зверя еще разок. Убедиться, что там, внутри, есть живая и жаждущая того самого сострадания душа. Либо же опровергнуть свои догадки и оставить чудовище чудовищем.

– Завтра погода наладится, – внезапно почти бытовым тоном произнес он, разбивая тишину. – Сможешь вновь убегать в свое стеклянное пристанище. Тем более появится новая интересная работенка.

Ясна насторожилась, вопросительно нахмурив брови, не понимая, о чем речь. И он продолжил.

– Мой помощник возвращается из города, – в его интонации прозвучала легкая, почти наигранная усталость. – Везёт целый воз всякой… ботанической ерунды. Семена, саженцы, инструменты. Всё, что ты так подробно перечислила в своем списке.

Радость вспыхнула в ней настолько внезапно и ярко, что Ясна на миг забыла, с кем вообще имеет дело.

– Правда, что ли? Уже завтра? – ее глаза засияли, и она даже привстала на носки, словно собиралась бежать встречать телегу сию же секунду. – О, это же так вовремя! Наконец-то! Сезон посадки как раз подходящий. Я уже всё распланировала, северный угол подходит для…

Она запнулась, внезапно осознав свою несдержанность. Хозяин наблюдал за ней с неожиданным видом – его хищная морда была невозмутима, но в глазах теплилась та самая человечная искорка, какая загорается при сильном удивлении и любопытстве.

– Северный угол для тенелюбивых, я так полагаю, – закончил он, и в его выражении дрогнуло нечто наподобие улыбки, обнажая кончики клыков. – Не нужно быть провидцем, чтобы это рассчитать. Хочется верить, в твоих планах нашлось место и для чего-то другого, помимо целебных корешков и съедобных травок. Что-то… кхм, бесполезно-прекрасное?

– А разве прекрасное может быть бесполезным? – парировала Ясна, втягиваясь в словесную игру.

– Зависит от того, кто смотрит, – он ухмыльнулся, и это прозвучало как короткий бархатный раскат. – Но это не сделает прекрасное менее изящным. И бесполезным. Так… Что же там везет мой помощник? Розы? Камелии? Или, может, саженцев лука на все наши грядки?

– Надеюсь, что и камелии, и розы, и многое другое, – с вызовом сказала она. – К примеру, мелиссу. Она и пахнет приятно, и для платяных шкафов хороша, и в чае успокаивает. Не всё же цветочками баловаться.

– Значит, мелисса. Для северного угла, видимо, – в его голосе прозвучала теплая, одобрительная нота. – Разумный выбор. Да, чай с ней дюже приятный, согласен. Хорошо, хоть в таком решении мы с тобой договоримся.

Он поднялся с кресла, и его тень накрыла весь зал. Но на этот раз Ясна не отпрянула, хоть и невольно сжала кулаки крепче.

– Что ж, пойду я. Не буду мешать осмотру канделябров… – он бросил взгляд на свою книгу. – Пожалуй, закончу этот доклад в другом месте. До встречи, Ясна… Скоро с таким рвением и до описи дверных ручек дойдешь, так держать.

Она осталась стоять одна в мерцающем свете хрустального деревца. Надо же, они провели с ним несколько минут, и за это время не было ни ссор, ни рыков, даже больше – они говорили о растениях! И он слушал ее на равных. И похвалил ее выбор. Диво дивное, чудо чудное…

Этим вечером ужин прошел неожиданно приятно, потому как Ясна сидела в полном одиночестве. Она ела не спеша, прислушиваясь к потрескиванию поленьев в камине, и думала, что жизнь в замке наконец налаживается. Завтра – праздник, где она, возможно, с кем-то по-людски пообщается. И совсем скоро приедут долгожданные семена, начнется новая садовая эпоха. Даже страх перед хозяином этих стен понемногу отступал, сменяясь сложным клубком из опасного любопытства и искреннего сочувствия. Одна лишь мысль царапала ее изнутри: зачем всё это? Для чего он, такой могучий и страшный зверь, отдал столько червонцев отцу, чтобы поселить здесь ее, простую купеческую дочь? Что он хочет получить от нее в итоге?.. Неизвестность пугала, но завтрашний день рисовался таким ярким и чудесным на события, что Ясна старалась не замечать свои колкие бесполезные мысли.

Утро началось с легкой, суетливой радости. Волнительное предвкушение гулянья, пусть и чужого, заполнило все ее мысли. Она достала самую простую белую рубаху, сарафан цвета молодой хвои, с мелко вышитыми узорами вдоль верхнего края, тканый пас, тщательно прибрала волосы, вплетая в косы темно-зеленую ленту – единственное убранство, что показалось ей уместным. Она вышла в коридор, откинула кружевную салфетку с ближайшего настенного зеркала. Вглядываясь в свое отражение, Ясна поняла, что выглядит даже как-то красиво, нарядно, но при этом и не сильно броско. И это чувство было для нее, на удивление, приятным, новым.

Ближе к полудню она направилась к лестнице, чтобы вовремя прийти к оранжерее на встречу с Гордеем. Но едва Ясна прошла половину пролета, как из полумрака двинулась навстречу знакомая громадная тень. Чудовище остановился на ступень ниже, и Ясна инстинктивно шагнула назад, на миг забыв обо всех своих радостных волнениях. Но сегодня в его облике не чувствовалось той привычной отрешенности. Скорее, напротив, он казался… оживленным.

– Вот так, на выход? – раздался его низкий, с легкой хрипотцой, голос. – Неужто собираешься разбивать сердца моих слуг? Сомневаюсь, правда, что они оценят твой выбор… Их идеалы, скажем так, несколько приземленнее.

Ясна смутилась, почувствовав, как щеки раздирает румянцем. Она старалась, собиралась, искала лучшее из того, что он поместил в ее шкафы и куфары. Она уже собралась ответить ему, отважно защищая свой выбор, но он опередил ее.

– Шучу. Сарафан тебе к лицу. Напоминаешь весенние побеги, самые первые, – он сделал паузу, и в его взгляде мелькнула та же неловкая, почти человеческая искорка, что и вчера. – Кстати, о побегах… Мой помощник привез кое-что помимо семян. Пару саженцев девичьего винограда. Утверждает, что для арок и беседок лучшего не найти. Я, если честно, в его советах сомневаюсь. Он человек простой, несведущий. А что ты думаешь на этот счет?

Вопрос, заданный с таким неподдельным интересом, застал ее врасплох. Она собиралась вежливо извиниться и уйти на встречу, но слова сами собой сорвались с губ:

– Виноград? Для арок? Нет-нет, это не лучшая затея. Он агрессивен, он душит всё вокруг своими побегами, а корни со временем разрушают фундамент, каждый месяц придется выстригать его, а под большим весом лозы не всякая конструкция выдержит. Лучше уж жимолость каприфоль, она растет не так активно, как виноград, зато ее душистые цветы…

Ясна запнулась, но было поздно. Он уже подхватил ее мысль, и его голос звучал с неподдельным азартом:

– …Цветы распускаются в июне и наполняют сады своеобразным приятным ароматом. Верно… Борис привез виноград, но ты считаешь его агрессором?.. Хм, а может, он просто очень настойчив в своем желании жить? Но если сами и беседки будут под угрозой, тогда твоя правда, конечно. Как поступим? Отправим за жимолостью? Или хмелем? Хотя хмель, конечно, тоже прихотлив будь здоров…

Так и начался их диалог. Они спорили о достоинствах плетистых роз перед клематисами, о том, какая почва лучше для туи, а какая – для ели коника. Он парировал ее аргументы своими, она ловила его на ошибках, и это было так ново, не страшно, даже захватывающе. Словно игра в шахматы, где вместо фигур – живые слова о растениях.

Незаметно они сошли с лестницы и переместились в каминный зал с высокими окнами. Здесь пахло дорогим древком мебели и тлеющими углями. Ясна оперлась о резной комод у входа, а он встал по другую сторону зала, так далеко от нее самой, что его грозный вид не ощущался таким тяжелым бременем и угрозой, как прежде. И она забылась. Даже о том, что говорит с подлинным Чудовищем. Ясна чувствовала лишь заинтересованного собеседника, чей острый ум так блестяще оттачивал ее собственный. Он слушал – не просто делая вид, а вникая в суть и детали, кивая своей тяжелой головой, подхватывая ее мысли и развивая их. Он не спорил с ее опытом, а дополнял весомой теорией, о которой она лишь читала в своих старых книгах, по случаю привозимых отцом из поездок. Никогда прежде ей не доводилось общаться с кем-то столь же погруженным в ботанику, даже садовник не смог… Первый удар колокола прозвенел так неожиданно, что Ясна вздрогнула, как от толчка. Вслед за ним донесся сдержанный гул десятков голосов, смех, простая, веселая мелодия дудочки. А потом – снова удар, и еще, и еще…

Она резко выпрямилась. Сердце вдруг заколотилось с недюжей силой, намереваясь пробить грудную клетку и сбежать со стыда. Праздник! Ясна совершенно забыла о Гордее, о его приглашении! За окнами уже сгущались ранние сумерки.

– Ты куда-то опаздываешь? – спросил Чудовище. Его голос снова обрел ту бархатную иронию, что бывала у него в лучшие времена. – Мне казалось, это очередные весенние пляски котов… Но, видимо, все-таки прислуга очень неплохо проводит свой досуг. Пару раз в год они устраивают свои гуляния в служебных корпусах. Пускай. Считаю это своего рода инвестицией в их лояльность и добросовестность. Довольный кузнец трудится куда лучше унылого. Он говорил это с отстраненной, почти что хозяйской рассудительностью. Спокойно, размеренно.

– Мне… мне правда нужно было… – растерянно начала Ясна, чувствуя, как по щекам вновь разливается краска. Теперь-то идти на встречу было уж слишком поздно.

– Не сомневаюсь, – он мягко прервал ее, отходя от камина. – Не переживай, еще успеешь к ним, если желаешь того… А мне пора. Нужно помочь Борису разгрузить тот самый «ботанический арсенал» и придумать, куда пристроить виноград… Ах да, насчет ужина! Прислуга всё подготовила, приходи, когда захочешь. Сегодня меня не будет, как, впрочем, и вчера. Ешь спокойно.

Он двинулся к выходу, но на пороге обернулся.

– Северный угол для мелиссы, говоришь? Дельная мысль… Доброй ночи, Ясна. Не скучай.

И Чудовище вышел, оставив ее одну в быстро темнеющей комнате. Она стояла неподвижно, прислушиваясь к доносящимся из глубины двора звукам веселья. Теперь они были просто шумом, за которым зияла странная, щемящая пустота. Весь ее день, все ее планы перевернулись с ног на голову. Она, по своей воле, провела несколько часов в обществе зверя. И это был самый честный, самый интересный и насыщенный диалог за все время жизни в замке. Если вообще не за последние несколько лет…

И этот новый страх перед зарождающейся близостью пугал ее куда больше, чем рога и рычание. Ясна подумала о Гордее. О его сладких, пустых словах. Ему не было никакого дела до ее мыслей, до ее знаний. Столько красивых и безвкусных слов им было сказано, как безразлично он воспринимал ее рассуждения об оранжерее! И она так глупо заставляла себя поверить, что это правильно, ведь нормальные люди не могут с интересом говорить о травках-муравках. Но ему… Чудовищу! Было важно ее мнение. Ее опыт. С ней спорили, ее слушали, уважали, даже во время «занудных» ботанических бесед.

Так все же, что ему от нее нужно?.. Неужели он и вправду заплатил лишь за возможность вести с ней беседы про цветы? Это нелепо. Но пока у нее не было других предположений, лишь уйма вопросов и нарастающая тревога. Вдруг до смерти захотелось спрятаться, забиться в невзрачный дальний угол светлицы и не видеть никого – ни обаятельного садовника, ни умного, ироничного зверя.

К счастью, завтра ее ждало именно это! Одиночество и тишина оранжереи. Что-то единственно важное и по-настоящему желанное.

Глава 6. Подарок

Май

Наконец пришло, пожалуй, самое долгожданное утро этой весны! Оно еще только-только наполняло оранжерею своим слепящим, но еще прохладным майским солнцем, а Ясна уже была здесь. Она ходила в полумраке, с трепетом и нетерпением осматривая дары хозяина замка. В углу, аккуратно составленные, ждали своего часа ящики и холщовые мешочки. От них пахло пыльной дорогой, торфом и едва уловимым, сладковатым ароматом спящих семян.

Ясна с наслаждением вдыхала эти ароматы, развязывая мешочки. Пальцы сами потянулись к травнику, лежавшему на затертом столе. Вот здесь, на полях, были заметки о кислотности почвы, тут – схема расположения грядок с учетом солнца, а там – список желанных вещиц, тот самый, который был составлен по просьбе Чудовища. Она сверяла, вычеркивала, аккуратно раскладывала по маленьким кучкам будущую отраду своего стеклянного царства. В воздухе витала тихая, деятельная радость, знакомая ей с детства, обещающая начало чего-то нового.

Она уже взяла в руки совочек, подготовила небольшую тяпку, когда резкий хлопок распахнутой двери вырвал ее из сосредоточенности. Ясна вздрогнула, но не обернулась, угадывая гостя по тяжести его шагов и ставшему уже знакомым ощущению вторжения в личный мирок.

Гордей молча подошел к ее столу, бесцеремонно оперся бедром о край, скрестив на груди загорелые руки. Его молчание было не лучше слов – густое, натянутое, полное немого укора.

– Ну что, голубушка, как успехи? – наконец нарушил он тишину, и в его голосе ощущалась привычная фальшивая легкость. – А я вчера тебя прождал. Не меньше часа простоял у оранжереи, как дурак, думал, вот-вот появишься. Да только вот напрасно.

Ясна медленно выпрямилась, сжимая в пальцах холодный металл совочка. Она почувствовала, как по рукам пробежали противные, колючие мурашки. Гадкие, липкие, как навязанное, не родное чувство вины.

– Извини, – выдавила она, глядя куда-то вдаль за его плечо. – Я… не смогла явиться вовремя.

– Да что там такого у тебя могло случиться? – он наклонился чуть ближе, изучая ее лицо. – Скажи еще, что сильно занята была. Или, может, наш рогатый не пустил? Неужто нагрузил делом каким? Гостью свою драгоценную.

– Нет, – слишком резко вырвалось у нее. Она глубоко вдохнула, пытаясь справиться с чувствами. – Просто… не придумала, в чем пойти. Из-за этого расстроилась и решила совсем не приходить.

Гордей хмыкнул, и в его темных глазах мелькнула быстрая, хитрая искорка.

– Эх, жаль. Могла бы и вот так прийти. Или уж вовсе без… – он не договорил, бросил фразу небрежно, игриво подмигнув, но тут же отмахнулся, сам себе противореча. – Да шучу я, шучу! Не заморачивайся. Одежда – это так, шелуха. Главное в таких делах – желание. Не у каждого, видать, оно бывает.

Его слова повисли в воздухе, неуютные, неудобные. Ясна молчала, чувствуя, как по щекам разливается неловкий румянец. Ей хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не продолжать этот разговор про гулянье и наряды.

– Ладно, голубка, было и было, – Гордей отошел от стола с напускной легкостью. – Чем занимаешься-то? Сажать собралась? О, да тут что-то новенькое! Давай я помогу. Вдвоем всяко веселее будет.

Он подошел вплотную, чтобы взять у нее из рук совок. Его шершавые теплые пальцы уверенно коснулись ее ладоней, но она резко отдернула их, как от огня.

– Не надо, спасибо, Гордей, я сама, – пробормотала она, отступая к стеллажу. – Тут всё просто…

– Да брось, ты чего?! Вместе мы в один миг с этим справимся, – он не останавливался, следуя за ней. Его рука вновь потянулась к ней, на этот раз касаясь талии. – Я все-таки садовник, Яснушка, свое дело знаю. Покажу тебе, как правильно лунки рыть.

Ясна отшатнулась, сердце тошнотворно заколотилось где-то в горле. Ей было невыносимо тесно от его навязчивого внимания, от этих притворных шуток, скользящих рук и слащавых ухмылок.

«Что ему от меня надо? – пронеслось в голове. – К чему всё это напускное внимание? Может, это какая-то местная дурацкая игра, в правила которой я не посвящена? Или же что похуже…»

Она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Конфликтовать было страшно и глупо – он здесь её единственная связь с людским миром. Но и терпеть неприятный, навязчивый флирт Ясна больше не могла.

– Гордей, погоди… – Она сделала шаг назад, еще ближе к стеллажу с горшками, создавая между ними дистанцию. – Давай я сама. Ты лучше расскажи… – Она металась взглядом по оранжерее, ища спасительную тему для диалога. – Расскажи лучше о себе. Давно ты здесь, в замке, садовником работаешь?

Он, явно ожидавший продолжения флирта, на мгновение опешил. Затем его лицо расплылось в самодовольной ухмылке. Новая тема определенно льстила его горячему самолюбию.

– Да кто его знает, может, лет пять, может, семь, – он важно перешагнул с ноги на ногу, принимая расслабленную позу. – Родители мои при одном… дворянине трудились, так я с младых ногтей смекнул, какое ремесло и выгоднее, и приятнее будет мне. Цветы, зелень – оно и глаз радует, и, скажем так, симпатичное общество привлекает. А уж в замке… – он многозначительно хмыкнул, – трудиться оказалось вдвойне интереснее.

– А почему ты оказался именно здесь? – подхватила Ясна, чувствуя, как клубком внутри начинает медленно разматываться её собственный, неподдельный интерес.

– Как-то пошла по деревне молва, что богатое чудище на холме слуг ищет, в сад. Ну, а я что, дурак, что ли, от хорошего заработка отказываться? – Он усмехнулся, холодно, цинично. – Да здесь жутко было только поначалу. А потом понял – сидит этот рогатый в тени всегда, деньжата исправно платит, да на том и славно.

Ясна слушала, и её всё сильнее затягивало в эти новые истории замка. Внезапно ее тактика отвлечения Гордея от флирта обрела новую цель: ей стало искренне интересно узнать больше.

– А давно он… хозяин… в таком облике? Он вообще был когда-нибудь другим?

Гордей пожал плечами с преувеличенным безразличием.

– Ходят тут байки да легенды, правду из местных никто не знает. Я это чудовище в облике человека не застал, да и не скажу, что хотелось бы. – Он бросил на Ясну оценивающий взгляд. И попытался вновь подойти к ней ближе, ласково забирая инструменты из ее рук. – А тебе-то что, Яснушка? Надеешься, что под этой шкурой царевич прекрасный скрывается? Расслабься, живи реальностью, голубушка. Разве я хуже царевича буду?

Ясна проигнорировала колкость и напористое заигрывание, делая от него еще шаг назад.

– Так а что же тогда с ним случилось?

– Случилось? – Гордей фыркнул и плюнул на аккуратно убранный кафель. – Да откуда мне-то знать? Урод он и есть урод! Кто-то говорит, не так давно он стал зверем за ошибки свои. Кто-то считает его колдуном, волколаком… А я вот думаю, – он понизил голос и наклонился чуть ближе к Ясне, – что это ему расплата за весь их род дворянский. Дворяне, знаешь ли, редко живут праведно и благородно, как описывается в сказочках. Людей мучили, унижали, а то и похуже дела творили, будь уверена! Вот на нём всё «добро» и сошлось. Родовое проклятье, не меньше.

Его слова были полны отвращения и брезгливости. Ясна слушала, и внутри у неё всё сжималось от жалости к хозяину замка, в котором она не видела ничего столь ужасного, помимо до смерти пугающего внешнего облика. Эти домыслы Гордея, это злорадное, мелочное презрение было неприятно, даже обидно слышать.

– Но если он тебе так противен… – не унималась она, пытаясь докопаться до сути, – зачем ты здесь остаёшься? Неужели ты на всё согласен ради монет?

– А почему бы и нет? – Гордей посмотрел на неё с искренним удивлением. – Зверь платит исправно и щедро, других таких мест не найдешь. Кое-где вот вообще за труд не платят. Мне видеть эту рогатую рожу, считай, не приходится. Сделал свою работу – и свободен. Да многие здесь, знаешь ли, и вовсе спустя рукава трудятся. Он нам платит, не жрёт. Хозяина, как видишь, всё устраивает. К тому же, есть у меня и свои причины оставаться здесь. Личные, – он лукаво прикусил губу, глядя ей прямо в глаза, отчего стало очень неуютно.

«Всё устраивает». От этих слов стало невыносимо горько. За того, кто платит, даёт кров, разрешает гулянья, даже допускает работу «спустя рукава» и в целом весьма честно, справедливо относится к своим людям.

– Перестань, – тихо, но с неожиданной для самой себя твёрдостью сказала Ясна. Она посмотрела ему прямо в глаза. – Какой бы он ни был, он даёт тебе работу, достаток. И кров. Он не людоед, не волколак. Не заслуживает он такого отношения.

Гордей рассмеялся, и его смуглое, казавшееся таким привлекательным лицо, искривила гримаса брезгливости.

– Ой, да что ты начала, м? Скажи еще, что ты здесь сама по своей воле сидишь, потому что он такой благородный душка! А вон как за него горой стала! Не смеши меня, Яснушка. Лучше скажи, только честно, у тебя есть планы на этот вечер? Сегодня небо такое чистое, закат будет что надо… Вижу по глазкам твоим, что закаты ты ценишь. Знаешь, я глубоко разделяю твою любовь к прекрасному…

Ее терпение лопнуло. Усталость, раздражение и эта гнетущая липкость всего разговора перевесили страх одиночества.

– Выйди, пожалуйста… – голос её дрогнул, но она не опустила взгляд. – Мне нужно поработать, доделать кое-что… Одной.

Он посмотрел на нее с насмешливым недоумением, пожал плечами.

– Как знаешь, голубушка. Твое право… Тогда увидимся позже. Вечером я буду у твоих окон. Если захочешь общества, спускайся, посмотрим на закат… Вдвоем.

Развернувшись, он вышел, нарочито громко хлопнув дверью. Ясна осталась стоять посреди оранжереи, вдруг ощутив, как спокойно и просторно стало здесь без него. Воздух, наполненный запахом земли и семян, вновь оказался таким чистым, свежим, и принадлежал теперь он лишь ей.

***

Неделя пролетела медленно, тягуче. Гордей больше не лез с дурацкими разговорами, ограничиваясь красноречивыми взглядами и парочкой фраз при встрече: «Голубушка сегодня благосклонна к простым смертным?» или «Не тоскуешь, милая, без моего общества?». Ясна попросту отмалчивалась либо отделывалась уклончивой улыбкой, чувствуя себя птицей, за которой пристально следит голодный, жадный кот.

Работа в оранжерее подошла к закономерному перерыву. Всё, что можно было посадить, посажено и удобрено тем, что каждому ростку полагалось. Оставалось только ждать, поливать да наблюдать, как крошечные зеленые виточки пробиваются сквозь темную землю. Именно в этой тишине и бездействии Ясну окутало чувство потерянности и бессмысленности. Ее работа на время окончена, планы воплотились в жизнь, оставив ее в пустом ожидании.

Солнце мягко грело сквозь стеклянные стены, но ей было так холодно и одиноко… Впереди – бесконечные недели, а может, и месяцы неприкаянности. Ясна сидела за своим столом на плетеном из лозы кресле, бережно перелистывая травник, и безо всякой цели смотрела куда-то вдаль, в окно, когда снова услышала знакомый хлопок двери. Челюсть сжалась от раздражения.

– Гордей, пожалуйста, прошу тебя, – говорила она, не оборачиваясь. – Оставь меня сегодня. Не в настроении я для… общения.

Ответом служила гробовая тишина. Такая густая и неестественная, что по спине пробежал холодок. Ясна медленно обернулась. В дверном проеме, затмевая собой вид на замок, стоял он. Чудовище. Замерший и молчаливый. Он казался огромной, мрачной гравюрой, чудом проступившей на фоне яркого полуденного солнца.

Ясна вскочила. От неожиданности кровь ударила в виски.

– Я… Я подумала, что это…

– Садовник, – закончил он. Его низкий голос был спокоен, но в нем звенела ироничная нотка. – Хм… Насколько мне известно, ему положено сейчас заниматься кустарниками у дальних стен крепости. Так что пугать печальных цветочниц приходится мне. Считай, экономлю трудовую силу.

Он сделал шаг вперед, и Ясна сжала руки в кулаки, на миг задержав дыхание.

– Я пришел, чтобы… – он остановился, окинув взглядом оранжерею. Янтарные глаза скользнули по аккуратным рядам горшков, по взрыхленной земле, по ее рабочему столу. – Это вы все сделали с садовником? Очень давно не видел это место настолько чистым и аккуратным, – он чуть склонил голову, внимательно изучая рабочие полки. – Даже инструменты разложены по размеру, ха, надо же! Серьезный труд. Полагаю, руководить процессом довелось тебе, да?

Оценка всех ее стараний застала ее врасплох.

– Спасибо, – тихо ответила Ясна, отводя взгляд от Чудовища в сторону своих саженцев.

– Что ж, раз уж я здесь и всё-таки напугал тебя до полусмерти, предлагаю одно дельце. Пойдем со мной.

Он не ждал ответа, развернулся и вышел. Ясна понимала, что выбора у нее не было. Она шла следом, перебирая в голове всё, что помогло бы победить сопротивление в ногах. Вновь и вновь напоминая себе, что хозяин явно не людоед, что она теперь неплохо знает коридоры замка и сможет бежать вполне уверенно, что она мельче и чуть что где-то спрячется. А еще, кажется, она видела из окон своей светлицы тропу в саду, что вела к расщелине в стенах крепости…

Чудовище провел ее вдоль залов первого этажа, пока они не дошли к закутку с неприметной дверью. Ясна проходила мимо нее множество раз и давно перестала обращать внимание на очередной запертый секрет.

В лапе хозяина замка сверкнул длинный старинный ключ с кованым переплетением на кольце. Он на миг задержал взгляд на своих когтях, а затем уверенно протянул ключ своей гостье.

– Открывай. Не бойся.

Его звериная лапа смотрелась так нелепо рядом с изящными витками металла. Она с замиранием сердца медленно взяла ключ, вставила в скважину. Замок глухо щелкнул. Дверь отворилась. Первое, что ощутила Ясна – запахи кожи, бумаги, старости и пыли. Она застопорилась на пороге, не в силах вымолвить ни слова.

Перед ней простиралась библиотека. Огромный зал, уходящий в полумрак, где высокие дубовые стеллажи, похожие на древние деревья, подпирали самый потолок. Они ломились от книг – толстых фолиантов в потертой коже, скромных томиков в бумажных обложках, свитков в шелковых чехлах. В широкие окна, прикрытые бархатными гардинами, пробивались лучи солнца, выхватывая из мрака миллионы пляшущих пылинок. Здесь было так умиротворенно, тихо. Она никогда не видела в одном месте столько книг! Сколько жизней было отдано на создание всех этих произведений? А сколько труда мастеров, что переписывали, а может, и печатали тексты на тех чернильных станках, о которых рассказывал отец. Кто-то отдавал свои годы, дабы творить, писать, сохранять, передавать труды миру, чтобы в конечном итоге попасть сюда, именно в эту библиотеку, которую Ясна открыла только что ключом получеловека-полузверя.

– Подумал, что тебе такое понравится. – Его голос прозвучал совсем близко, над ее макушкой, заставив ее опомниться от зрелища и инстинктивно замереть.

– Это… это всё так невероятно… и красиво, – выдохнула она, и голос ее сорвался на трепетный шепот, как в храме.

– Семейное собрание, – произнес он задумчиво, выходя на середину зала. Его темная шерсть почти сливалась с тенями. Здесь, среди вековой мудрости, его облик ощущался куда более уместным, чем среди хрупких стеклянных стен оранжереи. – Всё, что удавалось найти и сохранить моим предкам, – здесь. От стихов до научных трактатов. Разные языки, несколько поколений…

Он обернулся, и свет из окна упал прямо на его морду. Догадываться о его мыслях и чувствах было невозможно – мех, звериное строение пасти не оставляли и шанса проявиться хоть какой-то понятной человеческой мимике. Но вот взгляд… Вот там отражалась жизнь, его душа. Он смотрел на нее с таким признанием, открытостью, что внутри от всего происходящего начала подниматься дрожь.

– Прислуге сюда доступа нет. Поэтому прошу, – многозначительно и серьезно продолжил он, – держи свой ключ при себе, не забывай закрывать. И в сапожках сразу после оранжереи здесь лучше топтаться поменьше…

Дрожащая улыбка невольно проступила на ее лице. Вся ее жизнь, все эти насмешки за «умничанье», советы «оставаться красивой, а не премудрой», «меньше размышлять, не занимать башку чепухой», все это нескончаемое тоскливое одиночество – вдруг разом пронеслось в голове. Столько лет ушло на то, чтобы прятать свой прыткий ум от окружающих… А здесь, в этой глуши, страшный зверь не просто открыл ей свою семейную ценность, он признал ее разум. Слезы подступили к глазам, и она быстро отвела взгляд. Но Чудовище всё уже подметил.

Глубоко вздохнув, хозяин замка мягко, словно с ухмылкой, продолжил:

– Что ж, осматривайся. Заходи, изучай в любое время. Книги возвращай на свои стеллажи, а то придется вводить для тебя новое правило. Ограничить выдачу по одной книжке в неделю. По предварительной записи в читательском формуляре. О, поверь, мой внутренний библиотекарь куда более страшный зверь, чем это внешнее… Чудище.

С этими словами он развернулся и вышел, оставив ее наедине с необыкновенным подарком. Шаги быстро затихли в коридорах. Где-то вдали щелкнули задвижки кованой двери, той самой, куда вход был строго запрещен.

Ясна стояла в полной, давящей тишине, нарушаемой лишь такими дальними, совершенно отстраненными звуками с улицы. Она медленно прошлась между стеллажами, проводя пальцами по корешкам. Таким четким и ровным, старательно разложенным по алфавиту, размеру, цвету. Здесь, казалось, было собрано всё на свете! Дипломатия. Архитектура. История. Поэзия. Проза. Ее глаза разбегались… Она чувствовала себя нищей, которую вдруг одарили несметными богатствами.

Завернув за очередной стеллаж, она внезапно остановилась. У стены, в самом дальнем углу, был разгром. Груда разорванных книг, безжалостно сброшенных на пол, как ненужный хлам. Настоящее кощунство.

Ясна опустилась на колени, сжавшись от любопытства. Взяв в руки первый попавшийся том, она принялась внимательно его осматривать, как лекарь изучает больного. Твердая обложка исполосована глубокими бороздами, по ней явно грубо прошлись острыми когтями. Следующая книга была разорвана пополам, третья – вся в темных пятнах, похожих на засохшие капли чего-то растительного. Страницы вырваны, смяты, изуродованы. Она вгляделась в уцелевшие корешки, выравнивала лежащие у ног странички. «Основы алхимических превращений», «Практикум изощрений», «Субстанции, метаморфозы и папоротники».

Ее осенило. Это не злостный вандализм, нет. Это следы отчаяния. Ярости того, кто искал здесь ответы и не нашел. Того, кто рылся в этих фолиантах своими новыми, неуклюжими, страшными пальцами в надежде отыскать путь назад. К прошлому.

Осторожно, с глубокой жалостью, она провела ладонью по грубым шрамам на переплете. Представила его здесь, в этой тишине, в свете одинокой тлеющей свечи. Страх, ужас, тяжелое дыхание. Разрывающее изнутри бессилие. Скрежет когтей по дорогой коже, когда очередной опыт оказался пустой тратой чернил и времени…

Сочувствие нахлынуло такое горькое и щемящее, что перехватило дыхание. Тот, кто только что подарил ей целый мир, сам был заперт в самом прочном из них – в собственном теле.

Ясна осторожно сложила книги в сторону. В памяти всплывали образы: старшая сестра Мирава, склонившаяся над ее потрепанным травником. Игла с ниткой в тонких руках, аккуратные стежки. Что-то липкое, прозрачное скрепляло надрывы страниц…

Взвешивать решение не пришлось. Это будет ее тихий ответ за доверие и признание. Ее молчаливая попытка залатать не только книги, но и душу того раненого существа, на чью долю выпало столько всего ужасающего.

Глава 7. Имя

Май

Тишина здесь была другой. Не такой напряженной. От нее не хотелось замирать и прислушиваться к скрежету вдали. Напротив. Одолевало желание глубже укутаться в нее, спрятаться среди бархатного шелеста страниц, раствориться в той звездной пыли, что подсвечивалась солнцем сквозь гардины.

Как-то сам собой сложился новый ритуал. С утра, после сытного завтрака, Ясна приходила сюда на пару с травником. Все эти бесчисленные корешки фолиантов манили к себе своим необыкновенным видом. Одни книги были богато украшены золоченой вязью, другие сочетали потертый сафьян и витиеватое узорчатое тиснение. Она читала, делала выписки, зарисовывала в травник причудливые цветы из ботанических атласов. Тексты на старинных диалектах были для неё точно музыкой, где звучание слов так красиво и нежно переплеталось с изяществом каллиграфии букв, что рождало в воображении небывалые дали, полные волшебных зверей и чудесных цветов. Это было чистое, ничем не омрачённое наслаждение.

Ясна устроилась в глубоком кресле с гнутыми деревянными ножками. Сиденье и высокая спинка были туго обиты выцветшим штофом, восседать на них было особенно приятно. А перед ней на широком столе располагалась небольшая мисочка со сваренным из картофельного крахмала клейстером, гусиное перо для нанесения клея и тяжелые камушки-грузики. В одном из библиотечных столов нашлась почтовая бумага, которая тоже лихо пошла в дело. Ясна аккуратно разорвала ее на тоненькие полосочки, чтобы заделывать разрывы на страницах. Ее движения были медленными, педантичными, никуда не спешащими. Лист за листом. Выровнять, очистить, залатать, отложить, вшить обратно в книгу. И снова, и снова.

Сперва ей было любопытно, она вчитывалась в текст, пыталась разгадать загадочные шифры и схемы. Но смысл исчерченных небрежными пометками строк, к тому же в основном на заморском языке, ускользал от нее. Пусть сперва сотворится форма, а за ней уже подоспеет смысл.

И во время своего тайного труда она всегда была настороже, старательно вслушиваясь в звуки за дверью. Шаги служанок её не беспокоили – те обходили библиотеку стороной. Но тяжёлая, мерная поступь с лёгким скрежетом когтей… Вот что заставило бы её сердце тут же рухнуть в пятки. Ясна не хотела, чтобы он видел, чем она здесь занимается. Не из страха перед какими-то наказаниями или злобой, нет. А из боязни нарушить его невидимые границы, напомнить о тяжком прошлом, о боли, какую он так тщательно пытался скрыть под своей иронией и отстраненностью.

Дни текли медленно, словно густой мёд. Между библиотекой и оранжереей она теперь чаще выбирала первое, ведь ростки уж больно неспешно выползали наружу. Хотя им давно была пора! Ясна ждала, раз в пару дней наведывалась, поливала и наблюдала за своим тихим чудом.

В одно утро, пока выбор между двумя самыми трогательными для души местами еще не был сделан, из окна светлицы послышался голос. Сладковатый, нарочито бодрый.

– Яснушка! Эй, затворница, выгляни в окошко! Где же ты, голубушка с лунной прядкой?

Гордей. Ясна замерла, словно в попытке остаться незамеченной. Она молчала, надеясь, что садовник вот-вот уйдёт. Но следом послышался лёгкий, навязчивый стук. Нечто мелкое щёлкнуло по стеклу. Камушек? Следом ещё один, и ещё. Вздохнув, она всё же решилась подойти к окну. Внизу, задрав голову и щурясь на солнце, стоял садовник. Его смуглое лицо расплылось в той самой белоснежной, мягкой улыбке, какую он дарил ей при каждой встрече.

– Ну неужели! Уж думал, ты там в своей светлице совсем окочурилась, – крикнул он. – Милая, скажи только честно, ты что, про меня забыла?.. Знаешь, у меня для тебя сюрприз есть в оранжерее. Там кое-что проклюнулось. Беги скорей, полюбуешься!

Она сперва не поверила ему, но сердце Ясны ёкнуло от надежды. Цветы! Её цветы! Вся настороженность мгновенно испарилась, уступив место чистой, неподдельной радости. Она кивнула ему, уже не в силах сдерживать улыбку, и двинулась от окна.

Накинув на плечи тот самый вишнёвый платок, что ей под дверь подложил Чудовище, она понеслась по коридорам и лестнице вниз. Прохлада замка сменилась влажным, лёгким теплом двора. Ясна впорхнула в оранжерею, жадно вдыхая родной запах сырой земли и дерева.

Гордея внутри не было. Она направилась к своим грядкам и к горшкам, и сердце её растаяло. Он не солгал! Вот крошечные нежные листочки мяты расправлялись над чернозёмом, вот упрямые ростки будущих ирисов тянутся к свету, а на саженце куста шиповника уже разворачивались первые ярко-малахитовые листья. Ясна стояла, позабыв обо всём, и мягко, почти отрешённо улыбнулась хрупкой зелени, что пришла в этот мир благодаря ей.

Дверь снова скрипнула.

– Ну вот, Яснушка, зеленушка твоя выживает, растет. Нравится? – его голос прозвучал совсем рядом, заставив её вздрогнуть и выпрямиться. Гордей стоял в проёме, загораживая выход, и смотрел на неё с той же ухмылкой, но теперь в его взгляде ощущалось нечто другое, более напряженное.

– Да… Спасибо, что подсказал, – смущённо ответила Ясна, отряхивая ладони о подол. – Я всё переживала, когда они покажутся, может, им надо было иначе…

– Всё, за что я берусь, получается хорошо, – он перебил её, делая шаг внутрь. Дверь с лёгким стуком хлопнула за его спиной. – И общение у нас на лад идёт. Я же вижу, ты девица особенная. Руки золотые, глаз острый. Экая диковинка.

Он приблизился, и Ясна инстинктивно отступила на шаг, спиной натыкаясь на край стеллажа. Пространство оранжереи, ещё секунду назад такое необъятное и светлое, вдруг сжалось до размеров ноготка.

– Знаешь… Я бы хотела ещё полить их, осмотреть там в одном месте… кое-что, – попыталась она увернуться, сделав движение в сторону, но он ловко схватил её за локоть – мягко, но недвусмысленно.

– Куда ты? Не мельтешись, твои побеги никуда не денутся. А вот я… – Он держался за локоть крепко, переминая шершавыми грубыми пальцами складки рукава платья, поднимаясь всё выше к плечу. – Почему это ты хочешь сбежать, Яснушка? Неужели не желаешь со мной пообщаться, время как-то провести? Так мало ты даришь мне своего ласкового, красивого, особенного общества. Разве так можно?

Ей стало не по себе. Его улыбка уже не казалась медово-чарующей, скорее напоминала оскал дворового пса.

– Гордей, пожалуйста, отпусти меня, – чётко сказала она, высвобождая руку. Он освободил локоть, но сделал шаг ближе, закрывая выход всем телом, зажимая в углу.

– Милая, куда это ты? Я здесь для твоей же безопасности, – он театрально разыгрывал обиду, совершенно неправдоподобно сводя брови домиком, искажая интонации. В его глазах мерцало безумие. Она остро ощутила себя в ловушке охотника, загоняющего дичь. – Хочу вот поговорить с самой чудесной, лунной красоты девицей во всём этом проклятом месте. С той, что даже нашему уродцу-хозяину рожки заморочила. Кухарки говорят, он тебя в свою драгоценную библиотеку пустил, да? Чем ты его так задобрила? Награда за саженцы? Что-то меня он так не поощрял ни разу за садовые успехи. Научишь своим ловким хитростям?

От его дыхания исходил запах лука и дешёвого кислого кваса. Гордей стоял слишком близко, скрещивая руки на груди. Его взгляд сновал снизу вверх, изучая ее тело, рассматривая жалкие потуги обойти его упёртую, непоколебимую фигуру. Сердце Ясны дрожало где-то в горле. От гнетущей беспомощности хотелось кричать, бежать, стучать по стеклянным окнам. Но она не могла даже звука выжать из себя. Пока он не сделал ещё один шаг.

– Отойди! – вырвалось из неё, наконец, она толкнула его в грудь.

– Ах так, Яснушка? – он прошипел, обнажая в мерзкой улыбке белые зубы. – Отойти, да? Ты кто тут вообще такая, чтобы мне так говорить? Приживалка временная. Диковинка нашей зверюшки. Не ровен час, как он сожрет тебя. Одумайся, голубушка, не вороти нос от лучшего исхода, который ждет тебя в этих стенах. Будь покладистой, расслабься.

Ясна замерла. Мысли путались, в ушах звенело. Она окинула взглядом – до лопаты, до тяпки, да вообще до любого мало-мальски толкового инструмента, который мог бы стать ей подспорьем в защите, было слишком далеко. Лишь хрупкие мелкие горшки с её беспомощными ростками стояли в шаговой близости. Только что она сможет с ними сделать? Оцарапать его макушку?

– Ну же, скажи, только честно, зачем такой трофейчик нашему рогатому? Что ты в замке забыла, а? Яснушка милая, не молчи так. Пора бы и правду сказать, я же твой друг. И не лги мне, голубка, ведь я смотрю в твои глаза и сразу всё замечу. А ты взглянешь на меня, м? Посмотри. Или будешь только на свое огромное чудовище глазеть?

– Не он здесь чудовище… – вдруг произнесла она, сама не зная, откуда взялась смелость дать отпор. Эти слова рвались наружу, подгоняемые адреналином и жгучей обидой за другого. – Это существо в десять раз человечнее тебя! Он даёт тебе работу, кров, платит! Вы все здесь живы, здоровы, да вам даже не на что жаловаться! А ты… Ты вот так ему благодарен за это? Готов вылить ушат помоев за спиной при подходящем случае? В отличие от тебя, он хотя бы не лицемерный паразит.

Глаза Гордея сузились до щелочек. Казалось, её слова попали точно в цель. Он отступил на шаг. Его смуглое лицо исказила гримаса чистой ненависти и презрения.

– Значит, паразит? – он хрипло рассмеялся и с размаху ударил кулаком по стенке стеллажа. Стоявший на краю полки глиняный горшок подпрыгнул и с грохотом разбился о каменный пол, рассыпав комья рыхлой земли. Ясна крепко зажмурилась, сжав влажными ладонями свои локти. – Жалкая ты девка, да оглянись вокруг! Ты сидишь в замке урода! Монстра! Ты вообще понимаешь, насколько это тупо – защищать его? Почему-то твой благородный гад не бежит тебя выручать, а? Сидит, небось, в своих подвалах и сокрушается о жизни, такой несчастной и безбедной, полной роскоши и слугами… Ясна, да ты такая же чокнутая уродка, как и он, – процедил он сквозь зубы. – Ведьма с сединой! Хотел пригреть тебя из жалости, по-доброму, как интересный миловидный экземпляр, а ты…

Он продолжал что-то несвязное говорить себе под нос, двигаясь на неё. Его руки потянулись, чтобы схватить, прижать добычу. Ясна металась между ним и стеклянной стеной, тело сковывал парализующий страх. Внутри всё тряслось, кричало, но голос не слушался. Она мысленно, отчаянно повторяла одно: «Прошу. Кто-нибудь, придите. Молю…»