Читать онлайн Новые законы денег от Самого Богатого Человека в Вавилоне

Славен был муж Нарам, высокий гражданин города Ура – древней и некогда пышной столицы Двуречья. Не было городов, равных Уру, между великими реками Тигром и Евфратом. Но ничто не вечно под Луной, и Ур уступил свое место Вавилону, в котором сошлись все торговые пути с юга на север и с запада на восток. Но все же старый Ур оставался значим и богат, и граждан его чтили во всех городах от Иудеи до Египта. Процветал древний Ур, и процветали его граждане – такие, как Нарам. Богатство его составляло столько серебряных монет, сколько раз со дня потопа Луна сходила во тьму и рождалась заново. Может, потому, что особенно чтил Нарам лунного бога Сина (который, как известно, покровительствует торговцам, ибо те ведут расчеты лунным металлом – серебром).

Было много у Нарама и золота, ведь чтил он и Шамшу, солнечное божество: ведь при свете Солнца велись все торговые дела Нарама. Но сердце его было отдано Луне, и своего первенца и наследника назвал Нарам именем Урук-Син, что значит «сын Луны и Ура». Любимый сын Нарама рос, не зная нужды и печали. Про таких детей говорили, что они родились с серебряной чашей в колыбели. Наследственное богатство в торговых городах почти всегда означало если не счастливую судьбу, то обеспеченную долгую жизнь. Родители баловали Урук-Сина, но вырос он добрым и вежливым юношей: ведь известно, что лучшее воспитание – родительский пример. А сам Нарам был добр, приветлив, честен; несмотря на богатство, излишеств себе не позволял, помогал бедным и щедро жертвовал богам.

Настало время выбрать невесту для Урук-Сина. Нарам собрал богатые дары и вместе с Урук-Сином направился в Вавилон, отстоящий от Ура на двадцать пять фарсангов[1]. Двадцать пять раз караван Нарама останавливался, чтобы отдохнуть, подкрепиться или пополнить запасы воды. И вот уже вспыхнул вдали золотой огонь на голубой горе – то было изваяние Мардука на знаменитой башне Этеменанки[2].

Нарам часто бывал в Вавилоне по торговым делам и давно присмотрел для сына невесту. Дочь Эраха, давнего друга и делового партнера месопотамского торговца – прекрасная Нибада – славилась своей красотой и статью. Два богатых семейства, два древних и уважаемых рода – что может быть лучше для процветания потомства? Дело сладилось быстро, потому что и Эрах жил ожиданием того дня, когда Нибада достигнет брачного возраста и две семьи будут связаны не только торговыми, но и кровными узами. Урук-Син и Нибада сразу же понравились друг другу, с первого взгляда вспыхнула в их сердцах горячая и неподдельная любовь. Астролог предсказал молодой паре счастье и благополучие и назначил свадьбу через три луны, в начале месяца ташрит[3], открывающего новое полугодие.

Злая воля богов

Все шло как по маслу, но недаром говорится: «Взрастет ли спелое зерно? – как знать! Взрастет ли иссохшее зерно? – как знать!» Богам нравится благоволить людям, но не менее того любят они испытывать людей на прочность.

Эрах, опытный торговец, всегда мечтал иметь свои корабли, чтобы посылать их во все концы обитаемого мира. Из Двуречья он отправлял бы в дальние страны превосходное оливковое масло и козью шерсть, тонкую и мягкую, как тело девы; а в Вавилон привозил бы драгоценные камни, украшения и изящную посуду. Постройка флота – дорогостоящее дело, и Эрах, как многие деловые люди, обратился за ссудой в храмовую казну. Храм Мардука был не только местом общения с богами, но и средоточием вавилонских богатств. Люди, облеченные доверием, могли одолжить у храма деньги и пустить их в оборот. Эрах закупил товар, нагрузил им свежепостроенные суда и отправил в плавание. Но в этот раз удача изменила ему: из двенадцати кораблей в Вавилон не вернулся ни один. И как ни богат был Эрах, долг перед храмом был столь огромен, что всего семейного состояния не хватило бы для того, чтобы рассчитаться с храмовой казной.

В это же лето один за другим были разграблены кочевниками двенадцать караванов Нарама. И хотя его положение было чуть лучше, чем у Эраха, который стал должником самого Мардука, семейство Нарама едва сводило концы с концами. Свадьбу Урук-Сина и Нибады пришлось отложить до лучших времен. И надежда на эти времена теплилась в сердце Эраха: он, как уважаемый гражданин и представитель древнего рода, мог рассчитывать на отсрочку в выплате долга. Но не таковы были вавилонские боги! Если уж они взялись за человека, то заставят его испить до дна чашу страданий и унижений. С самой вершины ступенчатого храма Этеменанки и пришла настоящая беда. Эрах пришел в храм Мардука, чтобы выпросить себе отсрочку. Анки, верховный жрец всемогущего покровителя Вавилона, сказал, что такое решение он не может принять без благословения золотого божества. Эраху пришлось пожертвовать свой неприкосновенный запас – шкатулку с драгоценностями Нибады – для совершения великой жертвы. Анки взял приношение и всю ночь молился наверху знаменитой Вавилонской башни. Утром он сошел вниз и объявил изнемогшему от ожидания Эраху волю богов.

«Радуйся, знатный Эрах! – возвестил своим утробным голосом жрец Анки. – Мардук согласен не только дать тебе отсрочку, но и простить половину долга. В твою семью скоро снова вернется благоденствие и богатство. И какую малость требует от тебя Мардук? Не нужно ему крови новорожденных, и не требует он сжечь в неугасимом пламени тучных волов и ишаков. Ты должен всего лишь отметить знаком Иштар свою дочь Нибаду».

Эти слова поразили Эраха, словно молния. Он пошатнулся, и если бы вовремя не схватился за красивую резную колонну, то непременно упал бы навзничь. «Отметить знаком Иштар» означало отдать женщину в храм для ритуального ублажения мужчин – разумеется, за щедрое пожертвование.

Граждане Вавилона не видели ничего зазорного в том, чтобы знатная женщина отдавала свое тело за деньги, если, конечно, все происходит под крышей храма. Считалось, что в этом случае она становится супругой Мардука, золотого бога, которому поклонялись все вавилоняне, в этом и есть ее главное отличие от блудниц, которые завлекают прохожих на улицах и площадях.

…Семейство Эраха жило в Вавилоне несколько сотен лет; сменялись правители, стены города разрушались и возводились вновь, но род честного торговца не прерывался. Женщины в роду были плодовиты, а мужчины отличались здоровьем и долголетием. Предки Эраха были верны Вавилону. В одном лишь они отличались от прочих граждан этого великого города. И предкам Эраха, и ему самому были чужды свободные нравы вавилонян. Пожертвовать храму, принять участие в чинной праздничной процессии, разделить веселье с соседями – это Эрах приветствовал всей душой. Но других обычаев он сторонился. Когда разгулье религиозных праздников переходило в безудержную оргию, Эрах со своим семейством покидал вавилонские улицы и укрывался у себя в доме.

К счастью, между волей богов и Нибадой стояло непреодолимое препятствие. Девушка была просватана и обручена; и, хотя свадьбу пришлось отложить, брачный договор уже был выбит на глиняных плитках и отмечен печатями обеих семей. А это значило, что без согласия жениха Нибада не сможет стать иеродулой – жрицей, посвященной богине любви Иштар.

Урук-Син, любивший Нибаду больше жизни, не мог и помыслить о том, чтобы его невеста стала служительницей Иштар. Впрочем, не слишком доверял словам жреца и Эрах. Он знал этого старого лиса, верховного жреца Анки: сластолюбец с толстыми, вечно мокрыми губами давно заглядывался на красоту Нибады. Похоть так и сочилась из его глаз, когда Нибада, облаченная в тончайшую дамасскую ткань, которую в Вавилоне называли «тканым воздухом», гордо шествовала в ритуальной процессии рядом с другими знатными красавицами в дни храмовых праздников. Эрах подозревал, в чем был подлый расчет Анки: согласно религиозным предписаниям, верховный жрец мог в любое время делить ложе со жрицей Иштар. Поэтому Эрах, ссылаясь на брачный договор, отказался отдавать дочь свою в храм. Ведь, даже обеднев, вавилонский торговец оставался знатным гражданином, к мнению которого прислушивался сам царь.

Тогда Анки стал каждый день появляться в доме Эраха и убеждать его в необходимости исполнить «волю богов». Слова его плелись, как паутина, в которую он заманивал Эраха – то уговорами, то щедрыми посулами.

«Ты должен понимать, Эрах: стать иеродулой, да еще в такое трудное для твоей семьи время, – честь для девушки, – говорил Анки. – Представь, как Нибада, в порфире и золоте, усыпанная драгоценными камнями, восходит в семиступенное святилище, чтобы соединиться с Мардуком в образе богатого поклонника… Сама Иштар воплотится в ее прекрасном теле: и уже не твоя дочь, но бессмертная богиня будет совершать таинство священного брака. И не владелец каравана или знатный заморский купец снимет с нее покровы, а сам Мардук снизойдет с вершины вершин, с неба небес! Ныне ты приближенный царя, а станешь приближенным бога! Я уже не говорю о том, что внушительная часть пожертвований, которые принесут в храм поклонники Нибады, пойдет для твоей семьи, и ты сможешь вновь построить баржи и корабли и наполнять их товарами по всей земле».

Эрах слушал Анки, подливал в чашу жреца медовое пиво, кивал и вроде бы соглашался… Но тут же отвечал, что дочь его Нибада более не принадлежит безраздельно ему, Эраху. А семья жениха не желает и слушать о том, чтобы все вышло так, как хочет Анки. «Не я хочу, не я, а Мардук!» – настаивал хитрый жрец; но на все его уговоры у Эраха был один ответ – «нет», хоть и облеченный в красивые угодливые слова.

В один из дней Анки прибыл не один, а в сопровождении царского астролога. Увидев из окна верхнего этажа пышную дворцовую колесницу, Эрах сразу понял, что дело его плохо. Можно вести бесконечные разговоры со старым лисом Анки, но, если к делу подключился астролог самого правителя, – быть беде. Но приличия прежде всего. Эрах вызвал управляющего, и тот велел расторопным слугам приготовить лучшее угощение для подобающей встречи царского астролога. Гостя усадили на почетное место; сам же хозяин остался на ногах – в знак величайшего почтения и безусловной покорности.

Как и опасался Эрах, царский астролог прибыл для того, чтобы передать приказ царя: отдать Нибаду в храм. «Звезды говорят, – важно заявил астролог, – что, если ты не принесешь эту жертву, Мардук разгневается на весь Вавилон, нашлет на нас дикие племена пустыни, и стены славного города будут разрушены. Так что либо возвращай долг, либо выполни волю богов».

– Когда мне нужно отдать долг храму? – спросил Эрах, склоняясь в почтительном поклоне.

Астролог погладил свою завитую бороду и ответил:

– В ближайшее новолуние. Так сказали звезды.

Анки, стоявший позади царского посланника, согласно закивал.

– Что ж, – молвил Эрах. – В ближайшее новолуние город получит эти деньги; либо же Нибада, дочь моя, покрывшись покрывалом Иштар, войдет в храм Мардука.

Прощаясь с хозяином, Анки не скрывал своего торжества. Ну где разорившемуся купцу взять такую астрономическую сумму? И за месяц он не соберет даже десятую часть; а до новой луны осталось всего лишь три дня!

Самый богатый человек в Вавилоне

Сразу же после отъезда царя Эрах послал за Урук-Сином (тот оставался в Вавилоне с самого дня сватовства, чтобы быть поближе к своей любимой). Узнав о договоре с астрологом и жрецом, Урук-Син пал духом. Ведь его семья тоже была разорена! Возможно, отец благодаря своим многочисленным связям и смог бы одолжить деньги у торговых партнеров в других городах. Но на это требовалось время, а в запасе было всего три дня!

– Есть лишь один человек, который может нам помочь, – тихим, доверительным голосом сказал Эрах Урук-Сину. – Это Аккад, мудрец и звездочет, самый богатый человек в Вавилоне, а значит, и на всем белом свете. Он щедрый и милостивый человек и уже отдал нуждающимся добрую часть своего состояния. Но поверь: в его сундуках все еще остается больше золота и серебра, чем звезд на небе. Иди к нему и расскажи о своей беде.

– Я слышал о нем, но не думал, что увижу его, как тебя! – воскликнул юноша. – У нас в Уре его почитают как бога; и рассказ о его деяниях и богатстве передается от поколения к поколению. Неужели он еще жив?

– Да, жив. И хотя он ветхий годами, ум его остр, а сердце безгранично и щедро. Я бы пошел к нему сам, но думаю, твоя горячая любовь убедит его лучше, чем тысячи моих слов.

Аккад владел многими красивыми и высокими домами в Вавилоне; в них жили его многочисленные родственники. Сам же он уединился в скромном жилище у восточных ворот: там он проводил время, ухаживая за небольшим садом, читая книги и беседуя со старыми друзьями, которых оставалось все меньше и меньше. Урук-Син с волнением вошел в красивую резную калитку, выкрашенную в ярко-голубой цвет. Аккад принял его в дальних покоях, где не было ни одного окна. Свет масляной лампы не столько освещал, сколько прочерчивал дряхлое лицо Аккада глубокими морщинами. Он действительно был ветхим старцем. Но глаза самого богатого человека в Вавилоне светились огнем юности.

Урук-Син поклонился и сел на указанное хозяином место. По законам вежливости гость не должен был говорить прежде хозяина, а молодость не должна была забегать вперед старости. Поэтому юноша терпеливо ждал, пока Аккад не заговорит первым. Но хозяин молчал и лишь изредка давал знак слуге, чтобы тот утер капли пота с его старого лба. Неизвестно, сколько прошло времени; Урук-Син сидел в молчании так долго, что у него затекла спина и стали гудеть ноги. Он начал беспокойно шевелиться, стараясь привлечь внимание старого мудреца. Но тот, казалось, был погружен в себя, и ничто не могло отвлечь его от каких-то своих сокровенных мыслей.

Наконец, когда Урук-Син был совсем измучен и уже чувствовал, что еще немного, и он упадет от изнеможения, Аккад взглянул на юношу.

– Самое трудное в мире – находиться в молчании, – глухим, но удивительно четким голосом произнес хозяин. – А все потому, что молчание подобно морской глубине. Нырнув в глубину, человек неподготовленный сразу умрет от кипения крови. Но тренированный ныряльщик находится на глубине без вреда для здоровья и отыскивает там самые крупные и драгоценные жемчужины.

Урук-Син не знал, чем ответить на эти слова, лишь посмотрел на хозяина с мольбой.

– Встань, юноша, и подвигайся, – повелел Аккад. – А то кровь в твоих венах закипит и мы не сможем решить твое дело. Сейчас нам принесут поесть: сам я давно питаюсь только сушеным инжиром и недельными лепешками, но тебе нужны силы, ешь не стесняясь.

Урук-Син с трудом поднялся с подушек и тут же с благодарностью поклонился мудрецу. С наслаждением пошевелил руками и ногами, чуть прошелся по комнате, восстанавливая кровообращение. За это время слуга накрыл небольшой столик, и Урук-Син вернулся на место. Перед ним поставили блюдо с целой горой мяса, и лучшее вино было предложено гостю в серебряном кубке с золотой каймой. Аккад удовольствовался сухой и тонкой, как осенний лист, лепешкой и водой в простой глиняной чашке. Юноша поначалу стеснялся, но под одобрительным взглядом хозяина начал есть – давно ему не доводилось пробовать настоящего, жирного мяса!

– О твоей беде я наслышан, – сказал Аккад, когда трапеза была окончена, а столик убран. – И помогу тебе, конечно: мне самому деньги уже не нужны, а наследники мои обеспечены на несколько поколений вперед.

Услышав это, Урук-Син кинулся в ноги хозяину и стал горячо благодарить его, обещая навек стать его рабом, чтобы потом и кровью оплатить немалый долг.

– Успокойся, юный гость, и поднимись, – приказал Аккад. – Рабов у меня достаточно. И ты, не будучи рожден в рабском состоянии, не станешь хорошим слугой. Да, за Нибаду Анки требует немалую сумму, но все это ерунда. Мои деньги – не только в моих подвалах; по всем городам Двуречья имею я дома и торговые лавки. Днем и ночью идут в Вавилон мои караваны с зерном, маслом, оливками и вином. Даже если все они пропадут, как пропали караваны твоего отца, – я останусь таким же богатым, как и сегодня. Я это знаю так же точно, как и то, что солнце сегодня зайдет на западе, а завтра первый его луч осветит восточные ворота. Ведь я никогда не совершал ошибку, которую сделал твой отец и отец Нибады. Я не вкладывал все деньги в одно дело. И одалживаясь у Мардука (а все деловые люди время от времени приходят в храм за деньгами), я думал: а чем буду отдавать, если дело мое прогорит? Но затем и существуют ошибки, чтобы на них учиться. Вопрос только в том, какой именно урок ты из них извлечешь.

Аккад посмотрел на Урук-Сина долгим пытливым взглядом. Юноша понял, что старец ждет от него ответа.

– Знаю, о мудрый Аккад: это будет плохим оправданием, но торговыми делами моей семьи заправляет мой отец, он и принимает все решения… Что же до досточтимого Эраха, то не мне судить его.

– Твой ответ вежлив, но уклончив, – ухмыльнулся Аккад. – Однако вернемся к твоему делу. Итак, я даю тебе деньги на уплату долга, и ты женишься на Нибаде. Но подумай вот о чем, юноша: ты сейчас беден, бедна и твоя невеста. Хочешь ли ты жить с женой-красавицей, перебиваясь с хлеба на воду, и плодить бедняков, или же готов к тому, чтобы вернуть былое величие обоих домов?

– Возможно ли это? – удивился Урук-Син. – Или ты в своей безграничной щедрости и доброте решил доверить мне деньги, чтобы я вложил их в торговлю?

– Думаешь, у тебя получится? – вкрадчиво спросил Аккад.

– Буду честен с тобой, мой спаситель. Люди говорят, что характером и натурой я пошел в свою нежную мать, которой, к сожалению, уже нет с нами… Ее тянуло к наукам и созерцанию мира, и я имею те же склонности. Отец мой обладает торговой хваткой и недюжинным умом; а я мало что смыслю в этом ремесле. В детстве более всего я любил слушать сказки и предания и читать на глиняных плитках о подвигах великих героев. Я мечтал стал историком или звездочетом. Отец не препятствовал мне, он говорил, что найдет хорошего управляющего для моего наследства. Я же смогу заниматься науками.

– Что ж, и это благородный путь для знатного гражданина, – кивнул Аккад. – Значит, хорошо читаешь на табличках? А владеешь ли ты клинописью?

Урук-Син изумленно уставился на хозяина. Клинопись – удел рабов, благородные люди не пачкают руки в глине!

– Что ж, Урук-Син. Ты пришел сюда, чтобы продать себя в вечное рабство; а я предлагаю тебе стать жрецом одного бога…

– Жрецом? – снова удивился Урук-Син.

– Да, жрецом. Нибада не наденет покрывало Иштар, но взамен ты отметишь себя знаком Набу, бога мудрецов, ученых и писцов. Я повелеваю тебе, Урук-Син, стать учеником клинописца. Каждый день ты будешь выбивать на табличках то, что скажет тебе старый мастер, а по вечерам мы с тобой будем обсуждать написанное. Ты образован, но не мудр и не постиг всей глубины преданий, которые так любил читать и слушать. Начни же с азов: как мальчик-раб, ты будешь упражняться в клинописи, чертя на сырой глине простые истины. Они же – самые вечные и верные указатели на суровом жизненном пути.

Так Урук-Син стал учеником клинописца. Серебряную чашу своего рождения он сменил на глиняную миску простого ремесленника. Такова была воля Аккада, самого богатого человека в Вавилоне, мудреца, который спас Урук-Сина и невесту его Нибаду.

Старый мудрец не отправил юношу к царским писарям, где так много повседневной рутины: то нужно внести в архив новые данные, то переписать осыпающиеся страницы древних книг. Ученики в царском архиве учатся в процессе самой работы. Никто не дает им прописи, не следит за наклоном линий и округлостью полусфер. А главное, тексты, которые переписывают юные ученики, слишком длинны и сложны. Подмастерья их пишут автоматически, не задумываясь о смысле. Это совсем не подходило для того, что задумал Аккад.

Каждое утро, еще до рассвета, Урук-Син покидал свою сплетенную из камыша постель, выходил из маленькой гостевой пристройки в доме Аккада и отправлялся в клинописную мастерскую, располагавшуюся в самом центре большого базара. Здесь скреплялись личными печатями торговые договоры и писались деловые письма. Такая работа – не для ученика, а для опытного подмастерья. Урук-Сину в первые две недели своей работы не пришлось даже держать в руках стило: сначала он учился подготавливать глину, а потом стал делать и плитки. Лишь на исходе луны мастер Ашур стал показывать ему, как управляться со стилом. Дело пошло быстро, ведь учить грамоту Урук-Сину не было нужно. И вот настал тот день, когда юноше доверили начертать текст на первой в его жизни клинописной табличке. И это не был договор, или деловое письмо, или даже короткая записка. По древней традиции всякий ученик начинал упражняться в клинописи с расхожих поговорок, которые были известны любому вавилонянину. Мастер Ашур дал в руки юноше стило и велел ему семижды начертать на свежей табличке такие слова:

Бесконечные разговоры – вот чем занят человеческий разум большую часть времени.

Урук-Син был прилежным учеником и выбил текст так чисто и красиво, что Ашур даже пожалел о своем тайном уговоре с Аккадом. Старый мудрец попросил мастера не давать юноше никаких заказов, но учить его так, как издавна учили мальчиков, не умеющих ни читать, ни писать. А теперь Ашур думал о том, что Урук-Син, обладая явным талантом к клинописи, мог бы стать правой рукой мастера, а затем и унаследовать клинописную мастерскую. Сыновей у Ашура не было, боги благословили его четырьмя дочерьми, три из которых уже вышли замуж. К сожалению, Урук-Син был обручен с Нибадой; но если брак не состоится, то мастер Ашур будет счастлив иметь такого зятя. Впрочем, то были просто мечты. Ашур получил от Аккада немалую плату за обучение Урук-Сина и должен был вести юношу от самых азов к вершинам мастерства.

Вернувшись в дом Аккада, Урук-Син первым делом умылся и сменил рабочую одежду на чистое платье, а затем отправился навестить своего старого благодетеля.

– Чем ты занимался сегодня? – спросил по своему обыкновению Аккад.

– Мне доверили начертать одну фразу, – ответил юноша.

– Ты поднялся выше еще на одну ступень, поздравляю тебя! – одобрительно заметил мудрец.

– Да… – в голосе Урук-Сина послышался вздох. Это не ускользнуло от внимания Аккада.

– У тебя что-то не получилось? – задал он вопрос.

– Все получилось хорошо, мастер хвалил меня.

– Тогда о чем же ты вздыхаешь?

– Мне кажется, благодетель, что мастер Ашур намеренно не дает мне учиться.

– Вот как? – удивился Аккад. – Из чего ты сделал такой вывод?

– Я быстро и качественно готовлю плитки для клинописи, я старательно чертил строки прописей вместе с восьмилетними мальчиками, которые пришли к Ашуру, не зная грамоты. Я научился выбивать литеры не хуже, чем многие опытные подмастерья. Я чувствую, что способен быстро и качественно исполнять заказы, но мастер Ашур даже не собирается давать мне более или менее серьезную работу. Он сказал, что я буду, как и все мальчики, переписывать расхожие пословицы, потому что таков древний обычай клинописцев. Сколько глины я еще переведу на пустое занятие?

– Я бы не стал беспокоиться о расходе глины, – улыбнулся Аккад. – Вавилон стоит на глине, хотя другие народы уверены, что на золоте. Значит, фраза, которую ты начертал сегодня, была пословицей?

– Точно так, благодетель.

– И какая же это была пословица?

– Бесконечные разговоры – вот чем занят человеческий разум большую часть времени.

Аккад погрузился в молчание, которое длилось несколько минут.

– Знаешь ли ты, Урук-Син, сколько слов в языке?

– Точное количество неизвестно мне, почтенный Аккад.

– Столько же, сколько звезд в видимых нами небесах. А знаешь ли ты, сколько фраз можно составить из этих слов?

Урук-Син промолчал.

– Столько же, сколько звезд в невидимых нами небесах, – сам ответил на свой вопрос Аккад. – То есть бесконечное количество. И лишь мизерная часть этих фраз становится пословицами. А знаешь ли ты почему?

Юноша отрицательно покачал головой.

– Потому что в пословицах отражены величайшие законы мироздания. На этих законах зиждется мир. Но люди бездумно повторяют слова поговорок к месту и не к месту, забыв об их истинном значении. Когда я говорил, что ты должен стать жрецом Набу, бога писцов, ты не мог понять, как это поможет тебе вернуть богатство. Но если ты будешь прилежен в учебе и станешь вникать в смысл начертанных тобою слов, то возвысишься быстрее, чем можешь ожидать.

Урук-Син хотел что-то сказать, но Аккад жестом остановил его.

– Скажи, Урук-Син, чем был занят твой разум, когда сегодня ты готовил глину, формировал плитку и семижды выбивал на ней поговорку? О чем ты думал?

– Я думал о Нибаде… – мечтательно произнес юноша. – Вспоминал счастливые годы в Уре, свое беззаботное детство и юность. Я думал о том, как было бы замечательно вернуть это прекрасное время!

– То есть ты думал о чем угодно, только не о выполняемой работе.

– Да, но качество от этого не пострадало ничуть! – воскликнул юноша. – Ашур похвалил меня, он был очень доволен моей табличкой.

– Не сомневаюсь в этом. Но вот тебе мой наказ, Урук-Син: завтра, когда пойдешь в мастерскую Ашура, сосредоточь свои мысли исключительно на том, что ты делаешь. Разум будет предлагать тебе милые сердцу картины прошлого или заставит тревожиться о будущем. Но ты должен призвать свою волю и сделать из нее сито, которое будет отсеивать все посторонние мысли и оставит лишь то, что непосредственно касается твоей работы.

С этими словами Аккад сделал знак рукой и отослал юношу.

Когда разум подобен зеркалу

С первыми лучами солнца Урук-Син отправился в мастерскую Ашура. Начал он, как всегда, с подготовки глиняных плиток. Он всеми силами старался сосредоточиться на том, что делают его руки, но мысли уносили его прочь от клинописной мастерской. То и дело Урук-Син ловил себя на том, что думает о совершенно посторонних вещах. Вот он говорит прекрасной Нибаде о том, как любит ее. А вот он награждает резкими словами и парой сильных тумаков противного сластолюбца Анки, изгоняет его из города прочь, в пустыню, на съедение шакалам! В мыслях юноши вставали светлые картины детства, то беззаботное время, когда была жива его матушка, дочь звездочета… Часто по ночам они поднимались вместе на высокую башню, принадлежавшую его дедушке, и с плоской вершины наблюдали за звездным небом.

Поймав себя на очередном отвлеченном мечтании, Урук-Син встряхивал головой, словно пытаясь отогнать мысли. Но это удавалось ему с большим трудом. А еще Урук-Син заметил, что такая борьба с собственным разумом очень сильно вредит работе. Плитки в это утро выходили неровными и все время ломались. Мастер Ашур даже спросил юношу, не болен ли тот. Миновал полдень, а Урук-Син еще не приступил к начертанию знаков. Наконец юноша разозлился и строго-настрого запретил своему уму думать о чем-либо, кроме глины. Ему удалось сделать несколько более или менее ровных плиток, и он тут же приступил к начертанию вчерашней поговорки: