Читать онлайн Ключ квантового перехода

Глава 1. Диссертация о дольменах

Пыль архива пахла временем, которое закончилось. Не благородной пылью фолиантов, а кисловатым запахом бумажного распада, смешанным с ароматом старого паркета и тоски. Арсений Сидоров, аспирант-историк, переводил взгляд с монитора на окно, за которым медленно угасал московский вечер. На экране – трехмерная модель дольмена, разложенная на слои, как труп на столе у патологоанатома. Портал, камера, пробка. Всё учтено, всё описано.

Его диссертация лежала рядом стопкой черновиков. Рабочее название «Погребальные практики мегалитических культур Северного Кавказа: структурно-функциональный анализ». Каждое слово в этом заголовке вызывало у него приступ онемения. «Погребальные» – но где кости? Их находили считанные единицы. «Практики» – какие практики? Молитвы? Жертвоприношения? А может, они просто хранили там картошку? «Структурно-функциональный» – это значит «мы не знаем, зачем, но опишем форму».

В его голове всплыло воспоминание, отозвавшееся легким щекотанием внутри. Черное море, Геленджик. Ему лет семь. Он с родителями, заядлыми туристами, на экскурсии гулял возле одного из таких вот «каменных домиков». Пока взрослые с интересом слушали экскурсовода, ему вдруг захотелось залезть внутрь. И он, одержимый любопытством, пролез сквозь круглое отверстие в середине стены. Отверстие было небольшим – взрослому человеку не пролезть. Внутри было тесно, пахло мокрой глиной и прелью. Он, прижавшись спиной к шершавому холодному камню, затаил дыхание. И тогда сквозь детское волнение он почувствовал что-то необычное. Не то звук, не то вибрацию. Низкий, едва уловимый гул, который исходил не из ушей, а из самой середины груди. И на секунду ему показалось, что камень стал прозрачным, и он видит сквозь него бесконечное поле звезд, а сам он – не мальчик в душной норке, а точка света в этой великой сети. Эффект длился мгновение. Он выскочил на свет, дрожащий и растерянный. «Что случилось?» – спросила мать. «Ничего», – пробормотал он. И правда, ничего. Разум быстро списал все на страх и детскую фантазию.

Он откинулся на спинку стула, и его взгляд упал на закладку в книге Виталия Горашко «Мегалиты: молчание камней». Это была не научная работа, а что-то вроде эзотерического расследования. Закладка была не простой бумажной полоской, а старым, пожелтевшим клочком кальки, на котором чьей-то неуверенной рукой был выведен контур, напоминающий и дольмен, и схематичное дерево с корнями и кроной. Над рисунком – цитата: «Дольмен – это не гробница. Это библиотека. Но книги в ней написаны не чернилами, а вибрациями, и читаются не глазами, и не ушами, а тем, что молчит внутри нас».

– Бред сивой кобылы, – вслух произнес Арсений, но пальцы сами потянулись к шершавой поверхности кальки, и в груди, в том самом месте, откуда когда-то исходил гул, дрогнула струна забытого ощущения.

Дверь в кабинет скрипнула. Вошел его научный руководитель, профессор Игорь Валентинович Ильин, человек, чья борода и живот казались такими же древними и полными тайн, как и изучаемые им артефакты.

– Что, Арс, опять в окно смотришь? Вселенскую тоску прогоняешь? – Ильин развалился в кресле напротив, и оно жалобно застонало.

– Игорь Валентинович, я просто… не вижу смысла. Я описываю форму, а суть ускользает. Как будто я изучаю сотовый телефон по ископаемому пластиковому корпусу, не имея понятия о сигнале, сети, информации.

Ильин усмехнулся, и его глаза, маленькие и очень живые, блеснули под густыми бровями.

– А ты думаешь, наши предки были глупее? Сто тонн песчаника втащить на гору, отшлифовать, подогнать плиты с точностью до миллиметра – и всё ради того, чтобы засунуть туда один-единственный череп? Не кажется ли тебе это архитектурным самоубийством?

– Именно! – оживился Арсений. – Но любая моя попытка выйти за рамки утилитарного объяснения – это, с точки зрения науки, ересь.

– Наука, мой мальчик, – профессор мотнул головой, – это не свод догм. Это метод. Но метод – это сеть, которую мы закидываем в океан, чтобы поймать известную нам рыбу. А что, если в этом океане плавают не только рыбы? Что, если там есть… ну, я не знаю… светящиеся медузы смысла? Их наша сеть не удержит.

Он помолчал, глядя на Арсения изучающе.

– Экспедиция на Кавказ через неделю. Едешь?

«Еду», – чуть не вырвалось у Арсения сразу, с какой-то животной готовностью, удивившей его самого. Тот самый забытый гул в груди отозвался тихим, но настойчивым эхом.

– Обязательная практика, я знаю, – вздохнул он, стараясь скрыть внезапный всплеск странного, почти детского возбуждения.

– Я не об этом. Я о том, что ты здесь, в этой каменной коробке, – он обвел рукой кабинет, – ты свою диссертацию не напишешь. Ты ее похоронишь. А там… – Ильин таинственно понизил голос, хотя вокруг никого не было, – там, между камней, еще витают отголоски. Не фактов, Арсений. Состояний. Мой тебе совет: когда будешь там, найди дольмен, до которого не добрались туристы. Приди к нему. Сядь. И… замолчи. Просто замолчи. Не думай, не анализируй. Позволь камню говорить.

– И что он мне скажет? – съязвил Арсений, но в его голосе уже не было прежней едкости, а лишь смутное любопытство.

– Возможно, ничего. Возможно, всё. – Ильин поднялся с кресла. – Но если ты настоящий историк, ты должен быть готов услышать не только то, что хочешь. Но и то, что должен.

После ухода профессора Арсений еще долго сидел в тишине. Сумерки сгустились, превратив его кабинет в пещеру, освещенную лишь холодным сиянием монитора. Он взял в руки закладку с дурацкой цитатой. «Библиотека… вибрации…»

Что-то щелкнуло. Не в голове, а где-то глубже, в районе солнечного сплетения. Тот самый «интеллектуальный зуд» сменился другим чувством – тихим, настойчивым позывом. Не потребностью узнать, а потребностью познать. И впервые за многие годы он с предельной ясностью вспомнил то самое поле звезд. Не как детский бред, а как неразгаданную подсказку, данную ему почти двадцать лет назад.

Он закрыл файл с диссертацией. Открыл браузер и вбил в поиск: «Биоэнергетика дольменов. Мистический опыт. Отзывы».

На него хлынул поток безумия: рассказы о видениях, исцелениях, общении с духами предков, каналы с Венерой и Плеядами. Он с отвращением закрывал вкладку за вкладкой. Это была не наука. Это был карнавал шарлатанов.

Но посреди этого карнавала, как стойкий оловянный солдатик, стояла простая мысль, брошенная его скептичным, трезвым профессором: «Позволь камню говорить».

Арсений посмотрел на свою диссертацию. Она лежала на столе мертвым грузом, костлявой теорией, лишенной плоти тайны.

«Ладно, – мысленно сказал он дольменам, до которых еще не доехал, и в его обращении появилась новая, личная нота. – Давайте поговорим. На этот раз по-настоящему. Но только, чур, без этого эзотерического бреда. Научно. Структурно-функционально».

Он почти почувствовал, как камни в ответ усмехнулись.

Глава 2. Воздух, который пахнет временем

Самолет из Москвы в Геленджик был похож на сардину, где люди вместо рыб были упакованы в алюминиевую банку, приправленную страхом и надеждой. Арсений, прижавшись лбом к холодному иллюминатору, наблюдал, как серый ковер Подмосковья сменяется ослепительно-белыми шапками облаков. Он чувствовал себя не исследователем, а частицей, вытолкнутой из привычного атома московской жизни в непредсказуемый вакуум. И все это время, как саундтрек к его мыслям, звучал тот самый забытый гул из детства, теперь уже не пугающий, а манящий.

Первое, что ударило его по выходу из трапа – не жара, а запах. Это была густая смесь ароматов хвои, нагретой смолы, морской соли и пыли столетий. После ставшей привычной московской газово-бензиновой смеси этот аромат накрыл его волной ностальгических воспоминаний.

Автобус, везущий их из аэропорта в горы, скрипел и стонал, как старый воин, неохотно возвращающийся на поля былых сражений. За окном плыли декорации, словно нарисованные рукой гениального художника. Яркая зелень, высокие горы, бирюзовое небо.

– Красиво, конечно, – флегматично заметил сосед Арсения, аспирант-археолог Дмитрий, не отрываясь от экрана своего смартфона. – Но интернет тут – говно. 3G еле дышит. Цивилизация кончается.

Арсений промолчал. Ему эта «потеря цивилизации» казалась наоборот, благословением.

Лагерь разбили в предгорье, недалеко от поселка с пафосным названием Возрождение. Несколько палаток, походная кухня, дым костра, въедающийся в одежду, и вездесущий запах жаренной на сале картошки. Вечером, когда солнце спряталось за гребнем хребта, окрасив небо в кроваво-багровые тона, все собрались у костра.

Помимо профессора Ильина, Дмитрия и Арсения, в экспедиции была Вика – студентка-антрополог с ясными, насмешливыми глазами, и двое местных – Сергей, суровый мужчина лет сорока, официально числившийся водителем и охранником, и пожилой человек по имени Мурат, которого все называли «дядей Мурой», гидом и хранителем местных преданий.

Профессор Ильин, попивая чай из железной кружки, начал с инструктажа:

– Завтра начинаем обход известных объектов в радиусе десяти километров. Цель – фотофиксация, проверка сохранности, замеры. Никаких самовольных отлучек. Горы – не московское метро, тут можно запросто…

– Сгинуть без вести, попав в пространственно-временную аномалию, – с невозмутимым видом закончила фразу Вика.

Все повернулись к ней.

– Что? – хмуро спросил Дмитрий.

– Ну, вы же не думаете, что дольмены – это просто каменные ящики? – Вика улыбнулась, ее глаза блестели в огне костра. – Это порталы. Антенны для связи с другими измерениями. Места силы. Местные жители это знают.

Дмитрий фыркнул, наконец оторвавшись от телефона.

– Места силы? Отлично. Давай, приведи мне хоть одно доказательство, которое выдержало бы проверку научным методом. Контролируемый эксперимент, воспроизводимость результатов. Энергетические поля дольменов? Прекрасно. Где данные их измерений калиброванными приборами, а не «ощущениями» каких-нибудь экстрасенсов? Где статистика?

– Не все можно измерить спектрометром, – парировала Вика. – Есть тонкие материи. Энергия, которую регистрирует не прибор, а сам человек, если он достаточно чуток.

– «Тонкие материи» – это не объяснение, а костыль для тех, кому лень искать реальные причины, – Дмитрий отхлебнул чаю. – Вот твои «видения» и «исцеления». Плацебо, Вика, классический эффект плацебо. Человек верит, что камень его исцелит, мозг запускает нужные процессы – вот тебе и результат. А там, где плацебо не срабатывает, на сцену выходит посторонний подбор фактов: запоминаются только «чудесные» случаи, а сотни неудач благополучно забываются. Это когнитивное искажение, а не доказательство работы «антенн».

Дядя Мура, сидевший чуть поодаль и чистивший картошку складным ножом, фыркнул. Все взгляды переметнулись на него.

– Ну? – подзадорил его Ильин. – Мурат, просвети молодежь. Что твои предки говорили про эти камни?

Мурат отложил нож и картошку, вытер руки о штаны. Его лицо, испещренное морщинами, напоминало карту местных троп.

– Предки говорили разное, – его голос был глуховатым и шершавым, как горная дорога. – Одни говорили – дома для карликов-цыгов, которые могли мед варить из солнечного света. Другие – что это могилы великанов-нартов. А моя прабабка, да упокоится ее душа, рассказывала историю про пастуха, который заблудился в тумане у дольмена. Три дня его искали, а когда нашли – он сидел у камня, спокойный, и говорил, что гостил у «каменных дедов». И те ему показали, где волки отару загородили в ущелье. Так он и спас своих овец. Говорил, «деды» с ним не ртами разговаривали, а мысли в голову клали. Картинки. А самые старые… – он помолчал, глядя на огонь, – говорили, что это «места, где земля слушает небо».

– Вот! – торжествующе воскликнула Вика.

– …и где небо иногда отвечает, – неспешно закончил Мурат. – Но не всякому. И не всегда тем, что он хочет услышать. Чаще – тем, что ему нужно. А это, – он многозначительно посмотрел на Арсения, – не одно и то же.

– А на практике, что это значит? – вклинился Дмитрий с явным скепсисом. – Приложился к дольмену ухом и услышал прогноз погоды на завтра?

Мурат снова фыркнул, но на этот раз с оттенком презрения.

– Молодой человек, вы городской. Вы думаете, что слушать – это ушами. Вы как радио, которое само говорит и само же себя слушает. Настоящее слушание – это когда молчишь. Всем. И ртом, и головой, и… – он ткнул себя пальцем в грудь, – вот этим, что вечно суетится. Попробуйте как-нибудь. Только берегитесь.

– Чего беречься? – оживился Дмитрий.

– Правды о себе, – коротко бросил Мурат и снова принялся за картошку, давая понять, что разговор окончен.

Воздух вокруг костра сгустился. Даже циничный Дмитрий на какое-то время притих. Арсений ловил каждое слово. История про пастуха отозвалась в нем чем-то глубинно знакомым. «Места, где земля слушает небо». Эта фраза отозвалась в нем глухим, но мощным ударом, как эхо далекого грома. Это было куда ближе к истине, чем все его «структурно-функциональные анализы».

Профессор Ильин, наблюдавший за этой сценой с легкой улыбкой, подлил масла в огонь:

– А с научной точки зрения, гипотез – десятки. От обсерваторий до акустических резонаторов. Есть, например, любопытная теория, что дольмены установлены в узлах так называемой «кристаллической решетки Земли» и являются стабилизаторами тектонической активности. Что-то вроде иголок акупунктуры для планеты.

– То есть Земля – это живой организм? – съехидничал Дмитрий. – И где доказательства этой «кристаллической решетки»? Есть ее математическая модель? Физические параметры? Или это просто красивая метафора, притянутая за уши к группе случайно расположенных мегалитов? Карта линий Хартмана, хоть и спорная, но хотя бы пыталась быть научной. Ваша «решетка» – это мифология нового времени.

– А почему нет? – парировал Ильин. – Мы же не называем безумцем нейробиолога, изучающего мозг. Но мозг – лишь часть целого. Почему мы не можем изучать планету как целостную, сложноорганизованную систему? Дольмены, пирамиды, менгиры… возможно, это не просто постройки. Возможно, это… интерфейс.

В голове у Арсения что-то щелкнуло. Слово «интерфейс» прозвучало как ключ, подобранный к замку. Оно связывало безумие Вики, мудрость Мурата и холодный расчет науки в одну, пусть и причудливую, но цельную картину. Дмитрий был прав в своей требовательности к доказательствам. Но он, как слепой, отрицал существование цвета только потому, что не мог его пощупать.

Ночью, лежа в палатке и глядя на тень от полотна, колышущуюся от ветра, Арсений не мог уснуть. Он слышал, как Дмитрий посапывает в соседнем спальнике, и шум горного потока где-то внизу. Он думал об интерфейсе. Чтобы был интерфейс, нужен кто-то, кто им пользуется. И нужен кто-то по ту сторону.

«Ладно, – подумал он, обращаясь к темным силуэтам гор за пологом палатки. – Покажите мне ваш интерфейс. Я готов… послушать».

И впервые за долгое время он чувствовал не скуку, а жгучее, почти детское любопытство. Завтра начиналась работа. Но его интересовала не она. Он хотел понять покрытую тайнами суть дольменов.

Глава 3. Камни, которые слышат

Неделя пролетела в ритме полевого метронома: подъем на рассвете, марш-бросок по заранее намеченному маршруту, бесконечные замеры, фотофиксация, зарисовки. Арсений добросовестно исполнял роль аспиранта-робота. Он облазил с группой все «раскрученные» дольмены в окрестностях.

Их имена звучали как список ширпотреба из эзотерического магазина: «Дольмен Благосостояния», «Дольмен Гармонии», «Дольмен Силы». К каждому из них вели протоптанные тропы. В окрестностях дольменов валялись жестяные банки, бумажки, оставленные после туристического пребывания, а каменные поверхности были испещрены циничными или наивными граффити – «Здесь был Вася», «Катя, я тебя люблю», «Gelendjik forever»…

Эти дольмены напоминали Арсению постаревших кинозвезд, вынужденных без конца позировать на потеху толпе. Они давно растеряли свою магию, если она у них вообще была. От них веяло усталостью и скукой.

– Ну что, нашли свои порталы? – подкалывал Дмитрий Вику, с наслаждением разминая затекшую спину у очередного «Дольмена Силы», который выглядел как оплывшая каменная печь.

Вика, не смущаясь, парировала:

– Энергия здесь, конечно, нарушена. Но если знать, как настроиться… Нужно найти нетронутое место. Не заезженное, как эта пластинка.

Профессор Ильин наблюдал за этим с хитрой ухмылкой. Как-то вечером, когда Дмитрий и Вика спорили о методах познания, а Сергей чистил карабин, он подошел к Арсению, разбирающему свои дневники.

– Разочаровался? – тихо спросил профессор.

– Скорее… утвердился в мысли, что мы занимаемся таксидермией, – откровенно ответил Арсений. – Препарируем труп, не понимая, как существо жило.

– Таксидермия – это тоже наука, – усмехнулся Ильин. – Но ты прав. Эти – выгорели. Как батарейки, от которых слишком много требовали. Но сеть, о которой я говорил… возможно еще работает. Нужно просто найти активный узел. Не хочешь попробовать?

– Что вы имеете в виду?

– Завтра у нас плановый выходной. Ребята хотят в поселок, к цивилизации. А мы с тобой, если хочешь, сходим к одному… не очень популярному месту. Дядя Мура намекнул. Говорит, туристы туда не ходят – далеко и тропа сложная.

Искра азарта, которую Арсений похоронил за неделю рутины, снова тлела в груди.

– Я – за.

На следующее утро они вдвоем с профессором двинулись в путь. Ильин, несмотря на свой возраст и живот, оказался на удивление выносливым горцем. Тропа, и правда, быстро закончилась, упираясь в каменистое русло ручья. Пришлось прыгать с валуна на валун, цепляясь за мокрые стволы деревьев.

– Вот что значит «не очень популярное», – отдувался Арсений, чувствуя, как ноют все мышцы.

– Еще Витгенштейн говорил: «Границы моего языка означают границы моего мира», – философски заметил Ильин. – Границы удобства – тоже. Большинство не готово промочить ноги ради непонятной цели.

Шли они долго. Воздух становился гуще, наполняясь ароматами влажного мха, гниющих листьев и чего-то еще, неуловимого – сладковатого и холодного, как запах озона после грозы. Звуки тоже изменились. Они не стали громче, но обрели странную стереофоничность, как если бы кто-то настраивал гигантский эквалайзер природы. Арсений слышал, как с сосновой иглы на землю падает роса, как под корой дерева точит древесину жук-короед.

И вот, в чаще, заросшей лианами и папоротниками, они его увидели.

Это был не такой дольмен. Он не был сложен из плит. Его будто выдолбили из цельного монолита песчаника. Форма его была не ящиком, а чем-то средним между ульем и закругленным бункером. Он казался приземистым, вросшим в землю, словно не был построен, а вырос здесь. Отверстие в нем было крупным. От дольмена веяло не древностью, а иным временем. Не старым, а просто другим.

– Вот черт… – прошептал Ильин, и в его голосе было не научное любопытство, а почти благоговение. – Корытообразный… но такой чистоты линий я еще не видел. Смотри, Арсений, никаких сколов, никаких следов инструмента. Как будто его вырезали лазером.

Они подошли ближе. Камень был шершавым, но на удивление ровным. Арсений медленно протянул руку и коснулся поверхности у входа.

Ожидаемого холода он не почувствовал. Камень был… нейтральным. Не теплым и не холодным. Он был похож на экран отключенного, но мощного устройства.

– Профессор… а что, если… – Арсений не знал, как сформулировать безумную мысль.

– Если попробовать то, о чем мы говорили в Москве? – Ильин закончил за него. Его глаза блестели. – Попробуй. Я постою здесь, понаблюдаю. Только без фанатизма. Если станет плохо – сразу вылезай.

Арсений кивнул. Сердце колотилось где-то в горле. Он снял рюкзак, отложил фотоаппарат и, повинуясь внезапному импульсу, снял часы. «Чтобы время не давило», – мелькнула у него мысль.

Он опустился на корточки и заглянул внутрь. Там была тьма. Не просто отсутствие света, а густая, бархатистая, почти жидкая темнота. Он достал фонарик, направил луч внутрь. Каменная камера была пуста. Совершенно пуста. Ни пыли, ни паутин, ни следов животных.

И тут его накрыло. Волна первобытного, животного страха. Тесное, низкое отверстие вдруг показалось пастью. Глоткой каменного чудовища, которое вот-вот сомкнется. Воспоминания о детском страхе в дольмене вспыхнули с новой силой, но теперь это был не просто испуг, а ужас перед неизвестностью. Что, если он застрянет? Что, если это ловушка? Что, если он, как тот пастух из рассказа Мурата, исчезнет на три дня, а вернется не собой? Сухая глотка сжалась спазмом, ладони стали ледяными и влажными. «Это безумие. Вползать в каменный гроб в глухом лесу. Дмитрий прав – я окончательно спятил». Он чуть не поддался импульсу – отпрянуть, встать, уйти, вернуться к нормальности, к черновикам, к безопасной, мертвой теории.

– Боишься? – тихо спросил Ильин, не как насмешка, а как констатация факта.

Арсений лишь кивнул, не в силах вымолвить слово.

– И я бы боялся, – сказал профессор. – Разумный человек всегда боится шагнуть за границу карты. Но именно это и отличает исследователя от архивариуса. Решай.

Фраза «шагнуть за границу карты» прозвучала как вызов. Он сделал глубокий, судорожный вдох, зажмурился и, оттолкнувшись от края рассудка, вполз внутрь.

В дольмене было тесно. Колени упирались в грудь, спина – в свод. Пахло… ничем. Полным отсутствием запаха. Ни сырости, ни земли, ни пыли. Только слабый, едва уловимый металлический привкус на языке, как после грозы.

«Замолчи. Совсем».

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать рой мыслей: «Что я делаю? Это не научно! Дмитрий бы посмеялся…». Он сосредоточился на дыхании. Вдох. Выдох. Постепенно внутренний диалог начал стихать, как затихает радиоприемник, когда убавляешь громкость.

Сначала ничего не происходило. Он слышал только стук собственного сердца и отдаленный, приглушенный сводом шум леса. Потом шум начал меняться. Он не стал громче, он стал… многослойным. Арсений начал различать в нем не просто звуки, а целые пласты информации. Шелест листа был не просто шорохом, а рассказом о свете солнца, о прошедшем дожде, о возрасте дерева. Пение птицы было не мелодией, а сложной диаграммой ее маршрута, голода и радости.

Это не было слухом. Это было прямым знанием, загружаемым в мозг, минуя уши. Затем звуки слились в один нарастающий белый шум, который заполнил все сознание. В его голове, без его участия, начали всплывать образы. Не картинки, а скорее, геометрические паттерны и ощущения.

И тогда пришли ощущения. Сначала – дуновение. Не воздуха, а чего-то более плотного и ласкового, что обтекало его лицо и руки. В нем была прохлада утра и влажность океанского бриза, но пахло оно не солью, а цветами, которых он никогда не видел. Потом – тепло. Не жар костра, а глубинное, ровное тепло, исходящее отовсюду, как от невидимого солнца, и он почувствовал, как его кожа поглощает его, напитываясь сиянием другого времени.

Он почувствовал себя точкой в гигантской, мерцающей серебристой сети, опутывающей весь земной шар. Он видел эту сеть изнутри. В узлах горели яркие точки-звезды. Одна из них была здесь, под ним. Другие – в Египте, в Тибете, в Австралии… Он чувствовал их пульсацию, как чувствуют биение собственного сердца.Затем пришло ощущение катастрофы. Не взрыва, а медленного, неумолимого смещения. Как будто гигантский корабль-планета сбился с курса. И он понял – сеть была создана, чтобы удерживать, стабилизировать, быть системой навигации и баланса.

И последним, что пришло, было не слово, а код. Трехмерная, вращающаяся голограмма кристалла, состоящего из света и звука. И знание, что это – ключ. Инструкция.

Время будто перестало течь. Когда он открыл глаза, он был уже снаружи, лежа на спине на мягком ковре мха и глядя в кроны деревьев, сквозь которые пробивались косые лучи заходящего солнца. Над ним склонилось встревоженное лицо профессора Ильина.

– Арсений! Ты в порядке? Ты… ты пробыл там почти три часа.

Три часа? Ему казалось, что прошло не больше пяти минут.

В голове не было ни мыслей, ни паники. Был только абсолютный, кристальный покой, как после долгого и тяжелого, но успешно выполненного труда. И одно слово, всплывшее из ниоткуда, словно название только что прочитанной, но еще не осмысленной книги.

"Лемурия".

Он не знал, что оно значит. Он лишь знал, что это – не история. Это было руководство к действию.

Глава 4. Серверные узлы Планеты

Обратная дорога в лагерь была похожа на перемещение в параллельную реальность. Арсений шел молча, чувствуя себя стеклянным сосудом, наполненным до краев густым, тягучим медом невероятного спокойствия. Мир вокруг звенел невыносимо ярко: каждый лист, каждая травинка обладала таким интенсивным бытием, что казалось, вот-вот лопнет от собственной значимости. Но это не было болезненно. Это было… правильно.

Профессор Ильин, видя его отстраненность, шел молча, лишь изредка бросал на него быстрые, изучающие взгляды, как орнитолог на редкую птицу, которая вот-вот улетит.

– Три часа, – наконец, не выдержав, произнес Ильин, когда лагерь уже показался внизу, за деревьями. – Я полез за тобой. Думал, ты сознание потерял или уснул. Но ты не спал, да?

– Не спал, – голос Арсения был ровным, но отстраненным, будто он комментировал погоду на Марсе. – Я… работал. Качал информацию.

– Качал? – Ильин остановился. – Что качал? И откуда?

– Не знаю. Это было похоже на скачивание файла на компьютер. Только файл был не с данными, а с… состоянием. Со знанием. – Арсений посмотрел на небо. – Я чувствовал сеть, Игорь Валентинович. Всю планету, как живой организм. И дольмены… они как точки акупунктуры. Или серверные узлы.

Ильин свистнул.

– Ну, Арс, либо ты перегрелся на солнце, либо мы с тобой только что стали свидетелями того, о чем эзотерики трещат десятилетиями. И, что характерно, твоя версия звучит куда убедительнее их бреда. «Серверные узлы»… Мне нравится. Это научно.

Но за внешним спокойствием в Арсении бушевала буря. «Что со мной происходит? – стучало в висках. – Это пройдет? Или я теперь навсегда… другой?» Он ловил себя на том, что боится смотреть на людей, будто его новый взгляд может их сглазить или разоблачить. Он боялся, что это начало безумия, что его рассудок не выдержал нагрузки и теперь медленно, но верно распадается, выдавая галлюцинации за откровение.

В лагере их встретили как героев, вернувшихся из затяжного похода. Дмитрий, развалившись у потухшего костра, лениво поинтересовался:

– Ну что, нашли свой портал в Нибиру?

Вика, наоборот, смотрела на Арсения с горящими глазами.

– Что-то случилось! Я вижу по вашим лицам! Вы вошли в резонанс?

Арсений лишь покачал головой и, пробормотав что-то о том, что ему нужно отдохнуть, прошел в свою палатку. Он не мог говорить. Слова казались ему сейчас убогими и плоскими, как старые монеты, стертые от долгого употребления. Как можно описать вкус ананаса тому, кто его никогда не пробовал? Только метафорами. А метафоры – это ложь, приукрашивающая правду.

Он достал свой полевой дневник и ручку. Нужно было записать, пока свежо. Но когда он попытался описать пережитое, у него получился лишь бессвязный поток сознания: «Сеть… свет… кристалл… инструкция… Лемурия…». Это выглядело как записки сумасшедшего.

Он отшвырнул блокнот и закрыл глаза, пытаясь просто пережить это заново. Нужно было это как-то осмыслить, запомнить, осознать.

Вечером, когда все собрались у костра на ужин, Арсений вел себя странно. Он не участвовал в разговорах, а сидел, уставившись на пламя, и время от времени его рука непроизвольно дергалась, как будто он что-то чертил в воздухе.

– Эй, Сидоров, ты в порядке? – наконец, спросил Дмитрий. – На тебя лица нет.

– Он в процессе ассимиляции, – загадочно заметила Вика. – Энергия такая плотная, что сознанию нужно время, чтобы ее усвоить. Как после голодания нельзя сразу есть тяжелую пищу.

– Спасибо за диагноз, доктор, – съехидничал Дмитрий. – По-моему, он просто солнцем перегрелся.

Позже, когда Вика, споря с Дмитрием о датировках дольменов, случайно обронила фразу «по данным радиоуглеродного анализа из журнала «Nature», Арсений, все так же глядя в огонь, тихо произнес:

– Ошибка в калибровке. Они не учли аномальный скачок космического излучения в двенадцатом веке до нашей эры. Погрешность плюс-минус триста лет.

Воцарилась тишина. Все уставились на него.

– Откуда ты это знаешь? – нахмурился Ильин. – Эта дискуссия идет в узких кругах, я тебе о ней не рассказывал.

Арсений поморщился, словно от головной боли.

– Не знаю. Просто… знаю. Как таблицу умножения. Это было… в пакете данных. Вместе со всем остальным.

Дмитрий фыркнул:

– Ну вот, понеслось. Телепатия, ясновидение. Следующий этап – левитация. Только предупреди, когда парить начнешь, я с фотоаппаратом спать лягу.

Но насмешка звучала уже не так уверенно.

Ночью Арсений не мог уснуть. Внутри него бушевал информационный шторм. Образы, схемы, карты, обрывки знаний на неизвестных языках проносились в его сознании, как стаи птиц. Он ворочался, и в какой-то момент его рука снова сама потянулась к блокноту. Он не включал фонарик, но его пальцы, будто обладая собственной памятью, начали выводить в темноте на бумаге сложные геометрические фигуры, переплетенные с астрономическими символами.

Утром, проснувшись разбитым, он посмотрел на свои ночные каракули и обомлел. На странице был изображен изящный, математически выверенный чертеж. Он напоминал схему резонатора или антенны, но сделанной из света. И в углу страницы его рука вывела два слова: «Квантовый кристалл».

Оставшиеся дни экспедиции прошли в тумане. Арсений механически выполнял работу, но его взгляд был обращен внутрь. Он ловил на себе изучающие взгляды Ильина, восхищенные – Вики, и настороженные – Дмитрия. Он стал точкой напряжения в группе, живым воплощением той самой тайны, которую они все пришли изучать, но которую лишь он один осмелился потрогать.

В самолете обратно, в Москву, он снова прижался лбом к иллюминатору. Но теперь он видел не просто облака. Он видел энергетические потоки, омывающие планету. Он чувствовал слабые, но отчетливые толчки-импульсы, шедшие снизу, с земли. От тех самых точек, которые он теперь видел на внутренней карте, как будто кто-то расставил на глобусе огненные маяки: одна гора, похожая на спящий вулкан… красная скала в пустыне… пирамиды…

И сквозь эти потоки пробивалось новое, трезвое понимание. Дольмен – это система, которая реагирует на чистый, незамутненный запрос. Дмитрий пришел бы к нему со своим скепсисом, и камень остался бы нем. Вика – со своим готовым эзотерическим шаблоном, и он показал бы ей лишь то, что она хочет видеть. А он, Арсений, пришел с единственным, что у него было – с искренней, отчаянной жаждой понять. Без веры, но и без предубеждения. С открытым, вопрошающим сердцем. Его скепсис был не стеной, а фильтром, очищающим от мишуры. Его детский опыт был ключом, разблокировавшим протокол. И система ответила на его чистый, мощный импульс.

Глава 5. Москва. Новая Реальность

Воздух Москвы впервые за все годы показался Арсению не просто грязным, а искаженным. Он не просто вдыхал смог и выхлопные газы – он чувствовал, как эти тяжелые, инертные частицы гасят тонкие вибрации, пытающиеся пробиться сквозь асфальт и бетон. После кавказской чистоты, после того густого, напитанного смыслами воздуха, московская атмосфера казалась ему духовным вакуумом.

Его кабинет в университете более не был местом научных поисков. Он превратился в камеру, в резонатор, усиливавший внутренний хаос. Пыль на столе, которую он когда-то поэтично называл «запахом времени, которое закончилось», теперь пахла затхлостью, временем, которое застряло, утратило связь с потоком.

Но самое пугающее началось на следующий день. Он вышел в город, и Москва обрушилась на него не шумом, а смысловой какофонией. Это не было телепатией в классическом понимании. Он не слышал слов. Он воспринимал эмоции как цветовые всполохи, мыслеформы – как сгустки плотности в воздухе.

Случайный прохожий, спешащий на метро, оставлял за собой шлейф липкого, серого страха опоздать. Девушка, читающая сообщение на телефоне, вспыхивала розовым свечением радости, которое тут же сменялось колючим, зеленоватым трепетом ревности. У старика на скамейке был штиль – усталое, прозрачно-голубое свечение покоя, граничащего с отрешенностью.

Арсений остановился, прислонившись к стене. Его тошнило. Это было похоже на одновременный просмотр тысяч телеканалов без возможности выключить звук. Его собственный разум, его эмоции начинали сливаться с этим чужим океаном. Где заканчивался он и начинались они? Он сжал виски, пытаясь построить мысленную стену. «Я – Арсений Сидоров. Я – здесь. Это не мое».

Постепенно, через силу воли и панические попытки сфокусироваться на дыхании, он научился немного фильтровать этот поток. Как будто внутри него появился регулятор громкости. Он мог «приглушить» внешний шум, сконцентрировавшись на физических ощущениях: на ощущении подошв, касающихся асфальта, на ветре, щекочущем кожу.

В такие редкие моменты затишья он садился за компьютер и писал. Его диссертация из «структурно-функционального анализа» превращалась в нечто иное. Он назвал ее черновиком «Тезисов о планетарном интерфейсе: дольмены как резонансные камеры в квантовой кристаллической решетке Земли».

Он не цитировал Горашко. Он цитировал учебники по квантовой механике, объясняя феномен «скачивания информации» через призму квантовой запутанности – как его сознание, входя в резонанс с дольменом-сервером, мгновенно получало доступ к данным, хранящимся в связанной с ним точке сети.

Он использовал голографический принцип, чтобы описать свое видение планетарной сети: каждая точка, каждый дольмен содержит в себе информацию о всей системе целиком, как каждая маленькая голограмма содержит изображение всего объекта.

Он писал о нейропластичности, аргументируя тем, что пережитый опыт не был галлюцинацией, а являлся результатом временного снятия лимбических фильтров мозга, позволяющего воспринимать более широкий спектр реальности. Дольмен был инструментом для этой «перепрошивки».

Он знал, что с точки зрения академической науки, это было профессиональное самоубийство. Но писать иначе он уже не мог. Старая парадигма была для него сломанными очками, через которые мир виделся плоским и бесцветным.

Однажды ночью он лежал без сна, глядя в потолок, и чувствовал. Он чувствовал слабую, но отчетливую пульсацию, идущую из-под земли. Не гул метро, а нечто иное – низкочастотное, ритмичное биение, похожее на сердцебиение спящего гиганта. Это была Земля. Он чувствовал ее.

И тогда, поверх этого фундаментального ритма, он уловил другое. Тонкие, словно шелковые нити, тянущиеся через весь город, через континент, через весь мир. Они вибрировали с разной частотой. Одни были яркими и звонкими, другие – приглушенными, едва живыми. Он интуитивно понимал – это были те самые лей-линии, энергетические меридианы планеты. Москва, как раковая опухоль, глушила их, перерезала асфальтом и фундаментами небоскребов. Но они все еще были живы.

И одна из этих нитей, тугая и поющая, тянулась куда-то на юг. Тянула его. В ней была память о Кавказе, но также и других мест. Неизвестных, но, в то же время, до боли знакомых. В груди, в том самом месте, откуда исходил гул, дрожала струна, настроенная на эту нить. Это было не просто любопытство. Это было чувство долга. Зов.

Он закончил черновой вариант диссертации в состоянии, близком к трансу. Он не отправлял его научруку, Ильину. Вместо этого, движимый импульсом, который он уже не пытался анализировать, он выложил сокращенную, но самую сумасшедшую ее версию на свой блог, в котором он время от времени делился мыслями, интересными наблюдениями, малоизвестными историческими фактами. Заголовок был прост: «Что, если археология будущего – это квантовая археология сознания?»

Он отправил ссылку Ильину с единственной фразой: «Игорь Валентинович, я, кажется, дописался». И лег спать, ожидая гневной отповеди или снисходительного молчания.

Ответ пришел через два дня. Не от Ильина. На его университетскую почту пришло письмо с темой «Предложение сотрудничества». Адрес отправителя: [email protected].

Текст был лаконичным и деловым.

«Уважаемый, господин Сидоров,

Специалисты нашего Фонда ознакомились с вашей публикацией. Ваши идеи представляют значительный интерес для наших междисциплинарных исследований в области истории цивилизаций, квантовой физики и нейробиологии. Мы были бы признательны за возможность обсудить потенциальное сотрудничество.

С уважением,

Фонд Развития Человечества «Гайя» (Сингапур)»

Арсений перечитал письмо три раза. Это не была шутка. Домен был настоящим. Фонд «Гайя» при беглом поиске оказался известной, хоть и закрытой организацией, спонсирующей передовые исследования на стыке наук.

Он посмотрел на свою комнату, на экран с безумной диссертацией, почувствовал знакомое давление чужих мыслей за стенами. А затем снова посмотрел на письмо. Это была не просто работа. Это была спасательная шлюпка, посланная ему из того самого непонятного, но манящего нового мира, в который он уже начал погружаться.

Он нажал «Ответить»…

Глава 6. Трое из Фонда

Ответ Арсения в Фонд «Гайя» был коротким и сдержанным – он соглашался на онлайн-собеседование. Внутри же все бушевало. Сомнения вились стаей летучих мышей: «Это ловушка. Мной заинтересовалась какая-то секта. Или того хуже – мою диссертацию хотят высмеять и выставить на посмешище».

В назначенный день он сел перед ноутбуком в своей комнате, натянув самую презентабельную рубашку. Запуская программу для видеоконференций, он поймал себя на том, что не только волнуется, но и бессознательно сканирует пространство на предмет «энергии» собеседников. Разум насмехался над этой новой привычкой, но чувства уже не слушались его старых доводов.

Экран разделился на три части, на которых появились три человека. И прежде чем он успел рассмотреть лица, на него обрушился… штиль. Не техническая тишина, а плотное, спокойное, внимательное молчание. Никакого эмоционального шума, который он научился считывать с прохожих. Возможно их внутренний мир был гармоничен и не производил диссонирующих вибраций.

Первый собеседник – женщина лет пятидесяти с внимательным, пронзительным взглядом нейробиолога, видевшего тысячи МРТ-снимков. «Доктор Эмили Росс», – представилась она. Ее аура (Арсений уже не мог отказаться от этого термина) была ровного, холодноватого синего цвета – цвет логики и анализа.

Второй – пожилой азиат с мудрыми, добрыми глазами, в которых читалась бездна эзотерического знания. «Мастер Кай», – кивнул он. Его энергетическое поле было теплым, золотистым, словно старый мед, и казалось невероятно глубоким.

Третий – высокий, худощавый мужчина лет сорока, с уставшим взглядом физика, видящего матрицу мира. «Ли Цзянь», – представился он. Его энергия была совсем иной – фиолетовой, резкой, похожей на потрескивание статического электричества.

Начала доктор Росс.

– Господин Сидоров, ваша работа… необычна. Вы описываете субъективный мистический опыт, используя строгий научный аппарат. Почему? Вы пытались его верифицировать?

Арсений сделал глубокий вдох, отбросив заготовленные дипломатические фразы.

– Потому что старый язык не работает, – сказал он прямо. – Я могу назвать это «акустической галлюцинацией» или «тактильно-визуальной синэстезией на фоне кислородного голодания». Но это будет ложью. Ложью во спасение репутации. То, что со мной произошло, имело структуру, логику и главное – последствия. Оно изменило мою… мою нейронную архитектуру, если хотите. Я не могу это описать иначе.

– Последствия? – уточнила Эмили, и в ее глазах вспыхнул искренний, неподдельный интерес.

– Измененное восприятие. Сенсорная… гиперстезия. Я чувствую больше, чем должен. Иногда – слишком много. – Он не стал вдаваться в подробности про ауры и лей-линии.

Мастер Кай мягко улыбнулся.

– Дерево, проросшее сквозь асфальт, тоже чувствует «слишком много» грязи и шума по сравнению с тишиной леса. Это не патология. Это расширение сознания. Вы просто прорвались сквозь асфальт привычной реальности, Арсений.

Его слова прозвучали не как утешение, а как констатация факта.

– В вашем тексте, – продолжила Эмили, – есть фраза: «информация загружалась в мозг, минуя уши». С точки зрения нейробиологии, это описание прямого нейронного интерфейса. Мы изучаем латентные возможности мозга, так называемые «спящие» участки… – она сделала паузу, и ее взгляд на секунду уперся в стол, будто в нем была какая-то старая боль. – Моя дочь, Саманта, родилась с… ну, врачи называли это «аутизмом с элементами сенсорной депривации». Она была как будто заперта в стеклянном колпаке. Никакие методы не помогали. Пока мы не попробовали одну из наших ранних методик, основанную на резонансной настройке. Мы не лечили ее. Мы… напомнили ее мозгу, как он может работать. Сегодня она – талантливый архитектор. Она «видит» музыку зданий. Ваш опыт – это живое доказательство того, что такой интерфейс возможен в масштабах, о которых мы не смели и мечтать.

Арсений почувствовал, как в его груди что-то сдвигается. Эта женщина, эта ученая с ледяной аурой, говорила с ним на языке личной, выстраданной правды.

– Извне? – переспросил Арсений ее более ранний вопрос. – Из какого «вне»?

– Возможно, из того, что некоторые называют полем информации, или Хрониками Акаши, – вмешался Мастер Кай. – А наука, возможно, со временем назовет это квантовым полем Вселенной. Разные языки описывают один источник. – Он вздохнул, и его золотистое сияние на мгновение померкло, словно омраченное тенью. – Мои предки, хранители одного из ответвлений лемурийского знания, доверили эту нить мне. Я видел, как по всему миру такие же нити, хранимые семьями и орденами, обрывались. Люди покидали этот мир, не успев передать знания, или их просто не хотели слушать. Современный мир предпочитает шум тихому голосу камней. Я, пожалуй, один из последних в своей линии. И я очень устал нести это знание в одиночку. Я боялся, что когда я уйду, оно умрет со мной. Ваша работа, молодой человек, – это первый луч надежды за долгие годы. Кто-то не просто услышал, но и понял, и смог перевести это на язык нового времени.

Третий собеседник, Ли Цзянь, до этого молчавший, наклонился к камере.

– А я, коллега, десять лет проработал в ЦЕРНе, на Большом Адронном Коллайдере. Мы разбивали частицы в пыль, пытаясь найти «частицу Бога», кирпичик мироздания. И мы его нашли. И что? – Он горько усмехнулся. – Мы получили прекрасную, сложную, но… бездушную математическую модель. Она не отвечала на главные вопросы: что такое сознание? Как мысль влияет на материю? Где та точка, где физика встречается с духом? Я ушел оттуда, потому что понял – мы искали ответы не там. Мы смотрели в микроскоп, когда ответ был в нас самих. Ваше описание «квантовой запутанности» с дольменом – это именно та «теория всего», которую я искал. Теория, которая объединяет наблюдателя и наблюдаемое.

Воцарилась тишина, но на этот раз она была наполненной. Трое этих таких разных людей – ученый, искавший спасения для дочери; хранитель, боявшийся смерти традиции; и физик, разочаровавшийся в своей великой машине, – только что вывернули наизнанку свои самые сокровенные мотивы. Они не просто оценивали его. Они протягивали ему руку.

– Спасибо, – наконец сказал Арсений, и его голос дрогнул. – За… доверие.

– Итак, Арсений, – вернулась к делу Эмили, но теперь в ее голосе звучала не только профессиональная холодность, но и человеческая теплота. – Мы предлагаем вам присоединиться к нам. Должность: «Специалист по энергетическому анализу исторических и географических объектов». Мы верим, что ваш уникальный опыт и ваш научный бэкграунд – это тот самый ключ, которого нам не хватало.

Через неделю пришло официальное предложение о работе. Контракт – на год с возможностью продления. Зарплата – такая, что Арсений перечитал цифру три раза.

Он зашел в университет, чтобы забрать документы и встретиться с Ильиным. В коридорах на него косились. Кто-то из коллег-аспирантов отпустил колкость: «Что, Сидоров, в маги продался?». Арсений промолчал.

Кабинет Ильина пах по-прежнему – пылью, бумагой и старой мудростью. Профессор сидел за своим столом и смотрел на него изучающе.

– Ну что, Арс, полетел к звездам? – спросил он без предисловий.

– Кажется, да, Игорь Валентинович. В Сингапур. Фонд «Гайя».

– Слышал. Серьезные ребята. Не шарлатаны. – Ильин откинулся на спинку кресла. – Жаль, конечно, что диссертацию ты не защитишь. Она того стоила.

– А разве можно было защищать такую? – с горькой улыбкой спросил Арсений.

– Пока – нет. Лет через пятьдесят, может быть. Ты просто опередил время. И, как всякий пионер, рискуешь быть непонятым и съеденным на обед. – Ильин помолчал, разглядывая его. – Но я вижу, ты уже не тот мальчик, что с тоской в окно смотрел. В глазах огонь. Настоящий. Горжусь тобой. И, Арс… – он понизил голос, – будь осторожен. Большие идеи притягивают не только светлые умы.

Эти слова и гордость, и предупреждение, значили для Арсения больше, чем любой контракт.

Выйдя из университета, он вдохнул полной грудью. Москва все так же давила, но теперь это был чужой город. Вокзал, а не дом. Он посмотрел на серое небо и почувствовал ту самую тонкую, поющую нить, тянущуюся на юго-восток. К Сингапуру. К новым людям. К разгадке.

Он был больше не одинок. И это было главным.

Глава 7. Ключ к новой реальности

Сингапур встретил его не воздухом, а стерильным, кондиционированным дыханием. Стекло и сталь небоскребов, идеальная чистота улиц – всё это создавало ощущение гигантской, безупречно работающей машины. Но под этим футуристическим фасадом Арсений, к своему изумлению, чувствовал пульс. Древний, тропический, влажный. Остров помнил джунгли. И Фонд «Гайя», расположенный в ультрасовременном здании, похожем на сложенный из хрусталя кокон, казалось, не противоречил этой памяти, а был ее логическим продолжением – технологическим цветком, выросшим на древнем стволе.

Его провели в просторный, круглый зал без окон, где свет исходил от самих стен, имитируя мягкое дневное освещение. В центре стоял низкий стол, на котором проецировалась медленно вращающаяся голографическая модель Земли, испещренная мерцающими точками и соединяющими их золотистыми линиями. Узнав свою внутреннюю карту, проявленную технологией, Арсений почувствовал головокружение.

Его встретили уже знакомые ему члены команды: Доктор Эмили Росс, Доктор Ли Цзянь, эзотерик Мастер Кай. Их энергетические поля вживую ощущались еще отчетливее.

Несколько секунд в зале царила тишина, нарушаемая лишь почти неслышным гудением голографического проектора. Арсений и трое его собеседников молча изучали друг друга, и в этом молчании происходило безмолвное измерение сил, признание ролей, которые каждому предстояло играть. Наконец, Ли Цзянь сделал шаг вперед, и его движение, словно щелчок выключателя, перевело атмосферу от церемониальной статики к динамике предстоящей работы.

– Итак, коллега, – нарушил он тишину, подходя к голограмме. – Сразу к делу. Вы принесли нам ключ. Позвольте показать, к какому замку он подходит.

Он коснулся панели управления, и голограмма увеличила масштаб, сфокусировавшись на Кавказе. Точка, где был дольмен, горела ярче других.

– Ваше «видение» сети, Арсений, – это не метафора. Это проекция Квантовой Кристаллической Решетки Земли. Представьте, что вся планета – это гигантская сеть кристаллов, чья атомарная решетка проявляется на макромасштабе. Эти узлы, – он указал на мерцающие точки, – области, где когерентность, то есть упорядоченность квантовых состояний, максимальна. Они работают как процессоры, хранящие и передающие информацию.

– Информацию? Какую? – не удержался Арсений.

– Всю, – просто ответил Ли. – Историю планеты, опыт цивилизаций, законы физики… то, что эзотерики называют Хрониками Акаши, о чем уже упоминал Мастер Кай. Наука только подбирается к этому понятию, называя его «единым полем информации» или «голографической вселенной». Ваш дольмен был интерфейсом для доступа к этому полю. А ваш мозг – приемником.

Эмили Росс кивнула, подхватывая мысль.

– Именно это мы и изучаем. Мозг – не генератор сознания, а скорее… ресивер, настроенный на определенные частоты. Большая часть его потенциала заблокирована. Мы рождаемся с двенадцатью спиралями ДНК, – она сделала паузу, видя удивление Арсения, – но активны, «воплощены» лишь две. Остальные десять существуют в потенциальном, тонкополевом состоянии. Мы называем их «потенциальные ДНК». Они – антенны. Активация узлов решетки посылает сигнал, который может «пробудить» эти спирали, открывая доступ к новым уровням восприятия и способностям.

– Способностям? – переспросил Арсений, вспоминая свои мучительные дни в Москве.

– Телепатия, ясновидение, доступ к коллективному бессознательному, – перечислила Эмили. – То, что вы начали испытывать. Это не магия. Это биология. Физика.

Мастер Кай, до этого молча наблюдавший, мягко вступил в диалог. Его голос был тихим, но заполнял все пространство.

– Наши предки, лемурийцы, а затем атланты, знали об этой решетке. Они называли ее «Песнью Гайи». Цивилизация Лемурии была основана на со-творчестве – гармоничном взаимодействии с этими потоками. Они жили в измерении, где мысль и материя были едины, а время – жидкостью, в которой можно было плавать. Их города, их тела, их технологии – всё было сделано из света и и основано на единстве коллективного сознания. Но в них стала зарождаться индивидуальность. Единое сознание начало распадаться. Когда оно распалось, распалась и материя.