Читать онлайн Клуб Счастливых Людей

От автора

Посвящается Питеру.

Капитану, что навсегда ушел на дно со своим кораблем.

К сожалению или к счастью, я не писатель. И соответственно то, что вы сейчас читаете не является книгой в привычном понимании данного термина. Да, в юности я грешил графоманией и написал несколько совершенно бездарных книг, ведь как многим творческим людям мне свойственно искать способ самовыражения. Пытаться выразить свои мысли, показать свой взгляд на мир, поделиться опытом и эмоциями, что-то рассказать людям. Эгоистично, не правда ли? Однако, правда в том, что со временем я понял, что писатель – это все-таки больше состояние души, а не ремесло. Я стал писателем, который не пишет книги.

Спустя некоторое время я вынужден изменить своей аксиоме и взяться за перо, ведь чувствую на себе некую ответственность за не рассказанную историю. Честно сказать, мне это должно помочь, даже если «книга» не выйдет в свет.

Отбывая в тюрьме свой срок, в этом совершенно не романтичном месте, мысли о нашем клубе, о той оде эскапизма, что мы вместе пели, помогают банально выжить и не потерять себя. Черт возьми, я просто обязан рассказать вам об этом клубе. Возможно, это будет выглядеть как мое оправдание за убийство, я не отрицаю. Но здесь судить не мне.

Так что же тогда это такое? Это не книга, а памятник группе молодых людей, пытающихся спастись искусством. Людям поклоняющемся искусству, как некому Абсолюту. История о том, к чему это всех нас в итоге привело.

P.S. Я не имею возможности связаться со своими старыми друзьями и уточнить у них как все происходило. Да и вряд ли они стали бы со мной разговаривать, поэтому я постараюсь просто пересказать эту историю. Воссоздавая в памяти события студенческих лет.

P.P.S. Для сохранения анонимности все имена заменены искусственными.

ПРОЛОГ. Принятие

С первого взгляда невозможно было понять, чего в зале больше – картин или людей. С другой стороны, все-таки люди сами как картины, в каком-то смысле тоже индивидуальные плоды творчества. Как и картины их можно оценивать, поверхностно судя по банальному эстетическому восприятию или же срывать обложку и капать куда глубже – во внутренний мир, биографию автора, методы передачи эмоций, посыл. Что же он пережил? Или, может, он хочет, чтобы мы пережили что-то, глядя на его полотно?

Такого рода философские мысли обычно переполняли Мари, когда она приходила в картинную галерею. Но не сейчас. Ведь впервые за все время она стояла в зале, где располагалась ее личная коллекция. Ее картин. Как на блюдце перед ней висела вся ее жизнь. Она словно вошла в свой собственный внутренний мир. Изначально она сама бы никогда на такое не согласилась, к своему творчеству она относилась очень скептически и равнодушно. Большинство работ было написано, или как она просила говорить, «нарисовано» по настоянию ее личного психолога, с целью отпустить прошлое и пережить. Просто пережить.

Первый и главный фанат этих работ, ее муж, и взял на себя инициативу устроить Мари карьеру художницы, найти нужных людей и показать миру ее творчество. Первая коллекция состояла по большей степени из автопортретов в разных образах, с разным характером, каждый из которых рассказывал собственную историю. Она не старалась заложить в них что-то необычное, она просто рисовала. Но критики и искусствоведы находили их очень глубокими, по-особенному интересными. Сразу читалась любовь девушки к ренессансу, античности и гравюрам в стиле Гюстава Доре. Каждый из этих автобиографических образов ловко переплетался с современной проекцией себя, что название коллекции маркетологи придумали достаточно быстро: «Автопортрет пост-модерна».

Мари старалась не участвовать в организации, так как все еще не верила в себя, свой талант и успех. Она как будто чувствовала смущение за то, что обременила такое количество людей работой. Поначалу ей было максимально неловко, и хоть ее не раз просили при подготовке дать оценку своим работам и написать на них рецензию, Мари отказывалась.

Что со стороны выглядело странно, так как сама она работала преподавателем по истории искусств в университете, который сама же и закончила. Причем не обычного учебного заведения, а престижного университета.

И вот сейчас, проматывая события последних месяцев у себя в голове, Мари стояла в зале ловя себя на мысли – ей было стыдно. Стыдно за то, что она отвернулась от этой затеи и приняла в ней только косвенное участие, а не участвовала напрямую.

Топнув черным каблуком о паркет, Мари уверенно поправила такой же черный бант у себя в волосах. «Как же нелепо я наверное сейчас выгляжу» – подумала она – «Это неважно, в следующий раз я точно не останусь просто зрителем…». Мысль оборвалась. Когда-то ровно такие же монологи она уже проговаривала сама с собой, пытаясь оправдать себя в своих же глазах. В конце последнего курса учебы, последнего года студенческой жизни. «Я не виновата в убийстве. Во всем виноват Джон. Я просто была рядом…». Опять началось, уверенность как рукой сняло. Хорошо, что пока ее еще никто не заметил. Посетители выставочного зала с интересом ходили от картины к картине, периодически меняя бокалы с шампанским у проходящих официантов. «Могла ли я предотвратить это? Что я могла…» Старые вопросы под воздействием нервного напряжения перед выходом поднялись словно морская волна, готовая захлестнуть с головой, утягивая на дно паники. Тремор весело беседовал с кончиками пальцев, перебираясь все выше охватывая все больше и больше пространства на бледном теле.

– Мари Ф.! Здравствуйте, вас не было на последнем занятии, вас замещала эта противная мадам с другого факультета. Когда вы к нам вернетесь?

Возле нее оказались четверо первокурсников, ее учеников.

С уважением они смотрели на нее, ожидая реакции. Мари сделала попытку взять себя в руки и натянуто улыбнулась. Не то чтобы она была не рада их видеть. Просто проблема в том, обычно всегда даже при позитивных эмоциях ее лицо выражало некое коварство и хладнокровие. Поэтому периодически в обществе улыбку приходилось дожимать до искусственности, чтобы со стороны ее можно было просто прочитать. На первом курсе ее научил так улыбаться Питер. С тех пор каждая улыбка, натянутая на пухлые губы, невольно напоминала Мари о нем.

– Капитан, капитан, улыбнитесь… – Прошептала она.

– Простите, Мари Ф.? – Студенты нервно переглядывались, видно понимая, что зря решили дернуть ее именно в данный момент. Черноволосая девочка невысокого роста стала пихать локтем худощавого парня повыше в круглых очках «Я же говорила потом нужно было!»

– Ничего. Ребята, я рада вас видеть, не волнуйтесь с понедельника уже буду в университете. Некоторое время меня замещали из-за подготовки к выставке, нужно было уладить несколько сложностей.

– Так, это и правда ваша выставка? – С неподдельным восторгом заметил светловолосый юноша с голубыми глазами.

– Можно и так сказать. Наверное. Да, выставка моих работ.

– А это правда, что картину «Смерть КСЛ» приобрела галерея ***? – Сутуловатый парень поправил очки в роговитой оправе истинно ботаническим жестом.

– Что-ж пойдем покажу ее, я как раз к ней собиралась.

Мари поняла, что от студентов так просто не отделаться и поэтому решила выявить выгоду из данной ситуации и в их обществе войти в зал. Вряд-ли тогда на нее сразу нападут журналисты и прочие, у нее будет немного времени прийти в себя.

Прийти в себя она старалась со вчерашнего дня. Все должно быть по расписанию и выплеск эмоций тоже. День слез – так она это называла, не исключение. Когда можно выплакать все то, что накопилось за долгие дни. После того как она с отличием закончила обучение, нашла свое место в жизни и стала педагогом, надобность в злободневном влечении жалкого существования отпала сама собой. Соответственно «День слез» также потерял свое место в ее календаре. До вчерашнего дня. И все из-за этой злосчастной картины. В глубине души Мари ненавидела ее яростью творца. Она предпочла вообще вычеркнуть это событие из своей жизни, из своей памяти, вырвать из головы, из мозга и стереть в прах, развеяв его над могилой Питера.

Или кинуть его в лицо Джону. Да, лучше кинуть его ему прямо в лицо. «Господи, Джон, о чем ты тогда думал? Зачем?». Но психолог настоял и при моральной поддержке мужа она смогла ее нарисовать. По иронии судьбы именно эта картина стала первым гвоздем на кресте ее популярности, именно ее до аукциона выкупила за хорошие деньги галерея ***. Помимо нее, были и другие сюжетные картины в коллекции, например диптих «Вакханалия», вдохновленный сюжетом Донны Тартт «Тайная История» или «Шабаш». Но почему-то именно «Смерть К.С.Л.» привлекло внимание общественности. И вся эта ситуация, выставленное напоказ всем воспоминание, о котором она никогда не говорила с момента дачи показаний в участке, дало повод вспомнить о старом добром «Дне слез». Тяжело. Оказалось, что большой перерыв словно догнал ее как задержавшийся шторм. И вопреки обычному эффекту опоржненности чувств, она сделала только хуже. На лопатках только сильнее стало чувствоваться дыхание прошлого. И оно усиливалось, будто грозясь взять ее за горло и придавить всей тяжестью тех событий. Дурное предчувствие не отпускало, может в этом зале она встретит его? «Нет. Это все эмоциональное перенапряжение, связанное с выставкой. Не более. Соберись, Мари, нужно быть реалисткой».

С этими мыслями она подошла к ней. Картина висела в центре залы, обрамлённая дорогой рамкой. Ее (рамку) заказала и оплатила галерея *** специально для выставки, после окончания которой собиралась забрать вместе с картиной. «Никакой эстетики. Отвратительно. В жизни бы не подобрала такой рамки к своей работе».

Студенты с любопытством смотрели то на картину, то на нее. Стройный парень в круглых очках первым нарушил молчание:

– Почему вы так ее назвали? Точнее в честь кого? Кто этот таинственный К.С.Л.?

– Можно и так сказать, да.

Мари смотрела на картину и была уже не здесь. Не в этой серой будничной реальности. Она была там – на этом цветущем лугу под большим раскидистым дубом. Видно, что здесь был пикник, всюду пустые бутылки из-под вина, бокалы, фрукты. Вся композиция застыла в моменте «за секунду до». Молодой парень в круглых очках, стройных и высокий целиться из револьвера в фигуристого голубоглазого юношу блондина. Поодаль от них сидит в недоумении сутуловатый молодой человек и между ними, явный автопортрет Мари, девушка, бегущая навстречу зрителю. Выстрел. Смерть К.С.Л.

– К.С.Л. не человек. Это… Личность. Пока я не готова объяснить детальнее, давайте оставим это на откуп критикам, ладно? Не будем забирать у них их работу.

– А что послужило написанию ее? То есть я хочу сказать как вы к этому пришли, как нашли себя и вдохновение на это?

Молодая черноволосая студентка, напоминавшая Мари саму себя в юности, спросила довольно робко, но с таким интересом, что сразу вырвало Мари из картины и вернуло в реальность. К ее удивлению, она почувствовала, что наконец-то успокаивается.

– В свое время меня саму мучали такие вопросы. Я просто приняла свое прошлое и свои страдания. «Там, где пребывает Страдание – священная земля. Когда-нибудь ты поймешь, что это значит». Выплеснув это все на полотно и получилась картина. Со слезами. С кровью. Я положила на алтарь искусства саму себя и принесла в жертву самое дорогое что у меня было. Так ответил бы искусствовед. На самом деле это буквально плод лекарственной практики моего психолога.

Студенты и Мари посмеялись, обстановка стала налаживаться, тремор отступил. Паники не было. Один из молодых людей, тот, что голубоглазый, вертел в руках небольшую книжецу и от смеха неловко уронил ее прямо к ногам Мари. Книга упала обложкой наверх, на которой явно читалось название: «Клуб Счастливых Людей». Помрачнев, не веря своим глазам она подняла ее, не дав парню и шанса перехватить книгу. На титульном листе виднелось несколько строчек, напечатанных на манер винтажного почерка. Мари сразу их считала:

Посвящается Питеру. Капитану, что навсегда ушел на дно со своим кораблем.

КУРС ПЕРВЫЙ. Отрицание

Глава 1

Лето выдалось жарким и душным, поэтому осень пришла в город как некая спасительница, своими унылыми объятиями прижимая еще зеленую траву к земле дождем. Некогда пустующий университет принимал своих абитуриентов с распростертыми, слегка лукавыми объятиями. Шум барабанящих по стеклу капель сливался с гомоном студентов, битком набитых в актовом зале. В первых рядах сидели новоиспеченные первокурсники – на последних уже выпускники.  И чем дальше в глубь зала устремлялись ряды, тем сильнее было заметно снижение уровня популяции курсов. Если в школе Джон привык к тому, что все старались занять места на последних партах, то здесь все было иначе и сильно строже. Четкая иерархия по старшинству обучающихся коррелировала с занятыми ими рядами в зале. «Интересно, редеющие, в буквальном смысле, ряды к концу зала свидетельствуют о том, что чем выше курс, тем вольнее живется студентам и многие из них просто забивают на такого рода мероприятия или учиться здесь настолько тяжело, что все больше и больше людей отчисляют со временем и к концу образования остаются лучшие их лучших? Или и то и то?» – думал Джон.  Сам он, будучи первокурсником, занимал первый ряд, чуть ли не носом уткнувшись в трибуну. Мероприятие пока не началось и от скуки он оглядывал гигантское пространство актового зала. Человеку, со стороны наблюдающим за развернувшийся картиной, могло бы показаться, что Джон находится в театре после антракта. Причем не в каком-то пригородном, а в напыщенном городском. Гордым культурном заведении. Широкие алые портьеры, у одной из которых и сидел Джон, устремлялись куда-то высоко под потолок, пропадающий в тенях гигантских хрустальных бра, освещающих залу. Задирая голову в попытке проследить за невидимой линией золотого сечения, Джон зашелся сильным кашлем. Пыль от портьеры осела в горле, что привело к серии спазматических попыток откашляться. Воды, как назло, нигде рядом не было, а вставать было уже поздно. Скоро начиналось мероприятие, и где недалеко можно взять воды совершенно не понятно. Откашляться не получалось, Джон чувствовал неприятный, скребущий осадок внутри гортани, сглотнуть который было невозможно. Хуже всего, что сидения, на которых сидели ученики, были обиты старым потертым бархатом, в тон к проклятому занавесу. Люди то садились, то вставали, обнимаясь и приветствуя друг друга, поднимая тем самым незаметную обычным глазом пыль. Но не аллергику, которым был Джон. Первое время он держался, проклиная себя за то, что не взял с собой антигистаминные таблетки. Аллергия преследовала его большую часть жизни и проявлялась всегда в самый неподходящий момент, так что он к ней привык. И к таким ситуациям привык тоже. Тем не менее нос чесался все сильнее и неприятнее, превращаясь в один нескончаемый ужасный зуд.

За спиной находилась лоджия, плавно огибающая залу по периметру, напротив самой сцены, где находились преподаватели и прочие сотрудники университета. Стоит отметить, что какая-то их часть, возможно чуть больше половины, обладала недурными габаритами и выглядела куда уверенней, чем другая – тощая. Они оглядывали зал, лукаво поблёскивая глазами, как коршуны с высоты небес взирая на добычу. Явно довольная собой и в предвкушении пиршества, позитивная телом группа учителей периодически подходила к перилам балкона, опиралась на них и потягивая то-ли коктейль то ли вино, то ли кровь студентов из изящных бокалов и тихо улыбались, бесшумно шевеля губами. Те же из преподавателей, кого на контрасте с остальными попросту было не видно, спокойно сидели на своих местах в ожидании начала мероприятия. Но остальные продолжали опираться на изгородь лоджии. Бедные перилла под тяжестью тел съеживались, буквально сжимаясь с обеих концов. Со стороны смотря на них, можно было бы придумать неплохую метафору для такой комичной ситуации, что и сделал Джон. Ему показалось что перила напоминают меха баяна, которые, в зависимости от давления общества местных ведущих умов, постепенно плавно то сжимаются, то раздуваются, наигрывая мелодию в умелых руках невидимого баяниста.

Тем не менее легче Джону от этого не становилось. Не хотелось позориться. Нельзя сказать, что он зависел от чужого мнения, но в его семье принято фамилию не пачкать. Когда-то давно его отец учился здесь. И отец отца тоже. Брат его отца, дядя, двоюродная тетя, даже мама – в общем все члены его семьи прошли суровую школу этих студенческих стен. И все как один отличались прекрасными манерами, блистательным умом и закаленной выдержкой. Сидеть же здесь, в актовом зале, без возможности куда-либо податься и давиться соплями – мягко говоря не достойное занятие для его фамилии. Он прошелся взглядом по рядам студентов, многие люди здесь были одеты весьма недурно. Сам же он – был одет достойно. Ключевое слово «достойно». Как и подобает его семье. Хотя по виду повидавших жизнь студентов, можно было сразу сказать, что учатся они допоздна, о чем свидетельствовали слегка помятые их наряды. Тем не менее казус с носом выходил из-под контроля. Джон стал ерзать на месте, не переставая оглядываться. Может просто уйти? Достойный ли – это поступок? А что, если без меня все начнется, и я буду сильно мешать всем, идя обратно, привлекая всеобщее внимание? Рядом пустовало сидение. На нем должна была сидеть его школьная подруга Мари. Но ее все не было. Может и не будет – громкий гул труб оповестил об открытии актовой программы начала учебного года. Начищенная сцена засияла в блеске прожекторов и на нее благородной походкой выплыл сорокалетний мужчина. Проректор направления. Казалось, словно он начал улыбаться во все свое лакированное лицо сильно заранее, еще за занавесом.  Улыбка, к слову, не на дюйм не ослабла за время всего выступления. У Джона сильнее зачесалось что-то внутри горла и, не в силах больше сдерживаться, он неистово закашлялся. Проректор обратил на это внимание, и протянув в сторону Джона руку начал свою речь.

– Первый курс – такой… Первый курс? Чудесное время, не правда ли? В начале все кажется таким удивительным, неопознанным. Порой даже интеллигентным. – С задних рядов прошелся смешок. – Что-ж, друзья. Молодые люди. Не буду говорить той ерунды, что пытались вбить вам в голову ваши школы, или то, что впаривают в учреждениях – он поперхнулся как бы случайно – достаточно низшего хар-ра. А именно про то, что вам, старшеклассники, надобно подавать пример вам – он указал на ближайшие ряды – зеленым новичкам – эти слова прозвучали саркастично – зеленым новичкам взрослой жизни.

Джон откашлялся и смущенно огляделся, все слушали проректора открыв рот, с полным обожанием. Страх в глазах тех самых «новичков» угасал, а «старички» все больше потешно перешептывались, улыбаясь и выгибая грудь колесом. Последний курс, очевидно занявший, буквально, последний ряд, то ли по неведомой традиции, то ли пытаясь выделится перед остальными или, может, пытаясь привлечь внимание проректора – вообще не сидели. Они стояли нестройным рядом, полуоблакотившись к стене полукруглой театральной арки. Активно перешептывались, передавали друг другу какие-то записи. Можно было заметить, что нет-нет, да по ряду проскальзывала фляжка.

Мари все не было. Нос онемел и не поддавался какому-либо контролю, притягивая все мысли лишь к себе одному, не давая Джону отвлечься выступлением. Он постарался аккуратно протереть его тыльной стороной ладони, при этом не привлекая внимания окружающих. Для этого он использовал старый добрый отточенный с детства прием.  Притворившись, что чешется бровь – он демонстративно безразлично и медленно стал чесать ее указательным пальцем. Далее словно совершенно неожиданно зачесалась горбинка носа, он невозмутимо перешел к ней и затем, убедившись периферийным зрением, что достаточно усыпил бдительность окружающих, резко, будто ненароком, провел тыльной стороной ладони по носу, причем так смачно, что в глазах вспыхнули искры. Худшие опасения подтвердились, рука оказалась мокрой. Придя в себя, Джон стал перебирать в голове варианты. Он достал из кармана бордовую тряпочку для протирания очков, на которой красовалась вышитая серебряными нитками заглавная буква его фамилии.

В этот момент по заднему ряду прошелся смешок. Его все-таки заметили, и группа второкурсников активно обсуждала бедолагу, показывая на него пальцами. Юноша восточной внешности с распахнутой рубашкой, из которой виднелся обильный волосяной покров, явно компенсирующий редеющую шевелюру, кинул в него пустую коробку из-под сока. Она отскочила от плеча и укатилась под сцену. Смешок усилился. Джон, оставив безутешные попытки порвать платок, обернулся в сторону обидчика, но сзади кто-то сильно ударил ногой под его кресло в благородном порыве, мол не отвлекайся от речи нашего уважаемого проректора, который с упоением продолжал:

– Сколько смысла в этих словах! «Молодые люди»! Вы все – индивидуальные личности со своим характером, своими сильными чертами и талантами. Именно их мы и должны взрасти и преумножить в вас, за время обучения в этих древних стенах великого храма науки. И как старшекурсники могут подавать пример и учить младших, когда в нашем веке время летит так быстро, что вы уже являетесь разными поколениями. С разным взглядом на жизнь, это я уже не говорю о вещах более утонченных.

Аплодисменты. Все восторженно хлопали в ладоши, чуть ли не в голос поддакивая проректору. Он невозмутимо вытянул перед собой руку, останавливая шум зала.

– Но, тем не менее, вы не должны забывать, что вас объединяет. Это очень важно, я прошу об этом не забывать, все-таки…

Рядом села Мари. Как обычно во всем черном – черная блузка, поверх черный пиджак. Черные брюки и черные кроссовки. Завершал мрачный образ девушки изящный черный бант на черных как смоль волосах.

– Опять по дороге упала в чернила? – Поинтересовался шепотом Джон.

Мари стукнула его по лбу своими длинными пальцами с таким же длинным маникюром.

– Очень смешно.

Она достала из рюкзака бумажные салфетки и протянула Джону. Затем вытащила таблетницу. Он наконец-то смог утереть себе нос и не запивая проглотил таблетку против аллергии. Мари таскала с собой эту штуку по просьбе Джона еще со старшей школы, поскольку этот бедолага периодически, как видимо и сейчас, забывал ее то дома, то еще где-нибудь.

– Спасибо.

– Купишь мне кофе.

– Где я тебе его здесь возьму?

– Это не мои проблемы.

Мари убрала все обратно к себе в рюкзак и положив ногу на ногу стала слушать окончание выступления. Джон улыбнулся, удобно иметь рядом такую подругу, да и за минувшее лето он успел соскучиться по ее холодной как лед душе.

Задний ряд прекратил свои смешки и перешел в режим оживленного восхищения, видимо Мари достаточно сильно привлекла их. На что и обратил ее внимание Джон, но Мари лишь фыркнула и перелистнула страницу какой-то очередной книги. Речь ей быстро наскучила, и она достала из сумки детектив про маньяка-убийцу. Тем временем под бурные аплодисменты проректор давно удалился со сцены и сейчас там выступала какая-то музыкальная группа университета. Целый симфонический оркестр с несколькими вокальными исполнителями. Свет в зале погасили окончательно и воцарилась гробовая тишина. К счастью для Джона ничего не было видно и под торжественные звуки фанфар он наконец-то смог спокойно высморкаться, окончательно покончив с данной проблемой.

Объявили антракт. Все стали выползать со своих мест, и так как выход был напротив от сцены в противоположном конце залы, первокурсники выходили последними. Пока они медленно из-за толпы продвигались к выходу, Джон спросил Мари:

– Слушай, а что там было про объединение?

– Где?

– Проректор говорил речь, когда ты только-только пришла. Он в тот момент говорил что-то про объединение, хотя до этого наоборот акцентировал внимание на нашей непохожести, индивидуальности и тому подобное. Я прослушал, но мне стало интересно что нас может объединять с ними?

– Молодость и жажда знаний.

Немного помолчав, Джон дополнил:

– Благородство и садизм.

Глава 2

Они курили. Оба были заядлыми курильщиками еще со школы. Кажется, что с тех пор прошло так много времени, что уже не понятно кто из них начал первым.

– Вообще-то не так уж и много. Мы были школьниками буквально вчера – Прервала бормотание Джона Мари.

– И что с того? Нельзя немного подраматизировать?

– Сколько хочешь.

Клубы дыма медленно поднимались высоко к крыше навеса, сооруженного во внутреннем дворе университета. Его устроили достаточно давно, чтобы студенты могли спокойно курить, не взирая на причуды погоды. Как сейчас и было. Дождь резво барабанил по крыше. Студенты кучками стояли в просторной курилке, обсуждая речь проректора, будущую программу, минувшие каникулы. Жизнь. Сыро. Тепло.

– Что ты там обсуждал сам с собой?

– Представлял, как бы я описал в книге этот момент.

– То, как мы с тобой курим?

Джон затянулся и, словно позируя невидимой камере, начал медленно выпускать клубы пара из-за рта, задрав голову к небу, расставив руки и медленно поворачиваясь.

– Поняла, поняла. Можешь не выпендриваться. Ты пойдешь сегодня с Питером?

– Куда?

– У меня на даче, Джон. Тусовка.

Мари безразлично стряхнула пепел и отпила кофе из картонного стаканчика, не прекращая вопросительно смотреть.

– Не люблю слово «Тусовка». Звучит как-то пошло.

– Питер убьет тебя, если ты не придешь. Он что-то придумал.

– Он всегда что-то придумывает.

– Не знаю, ты его лучший друг, не я.

Джон выбросил окурок и они стали подниматься по крутым каменным ступеням наверх. Между зданием и навесом было небольшое пространство шириной всего в локоть, но этого вполне хватало для того, чтобы молодым людям за шиворот падали противные холодные капли. Джон, заметив это, одной рукой поднял воротник своего пальто, прикрыв шею. Другой рукой, в момент, когда они были почти у импровизированного водопада, он схватил за шиворот Мари, подняв воротник и ей. Однако получилось так, что он натянул ей не воротник на шею, а все пальто на голову. Что неминуемо привело к дезориентации Мари. Она беспомощно махнула обеими руками. Вернуть все на круги своя мешал так же тот факт, что каждая из рук ее была чем-то занята. А именно стаканчиком кофе и рюкзаком. И мгновенно потерявшись в пространстве, Мари шагнула не прямо в проход, а куда-то в бок. Наконец-то заметив, что ситуация вышла из-под контроля, Джон сильнее сжал руку и повел Мари на себя, в тот момент, когда та уже была готова сделать шаг в неизвестность и покончить наконец-то с этим бренным миром, полетев с лестницы, навстречу своей судьбе. В результате промокнув сильнее остальных они зашли внутрь, отойдя с прохода куда-то за колонну. Несколько человек, входивших в здание из курилки поворачивали в недоумении голову в их сторону.

– Я что, какая-то шутка для тебя что-ли? Я не пойму?

Джон молча приводил в порядок пальто Мари.

– Мое кофе было испорожненно куда-то восвояси вместо того, чтобы быть поглощено этим очаровательным ртом, твою мать.

Мари ругалась неестественно тихо и спокойно. Но любой более-менее эмпатичный человек почувствовал бы лавину пассивной агрессии, уничтожающее все живое на своем пути. Как-то в 10 классе они подрабатывали в одной компании администраторами на фестивале. Мари сидела за ресепшном. Это был тяжелый день. День-ерундень, как она тогда говорила. При загадочных обстоятельствах, которые Джон уже точно не помнил, он случайно разлил чай каркаде на ее рабочем месте. Изначально он сам его и принес, видя, как сильно устала девушка. Да и сам он еле держался на ногах. Но выяснилось, что «красный чай» – это явно не то, что хотела бы сейчас видеть Мари, о чем она в малейших подробностях поспешила уведомить Джона, попутно искренне поблагодарив за оказанное чуткое внимание. Из-за чего, в попытке исправить ситуацию, и был опрокинут стакан с горячей липкой красной жидкостью. Джон готов был поклясться, что комнатные растения, стоявшие на подоконнике возле девушки, начали на глазах увядать и превращаться в пыль. Настолько сильно Мари умудрялась держать эмоции в себе.

В детстве она вела, в основном, больше замкнутый, чем социальный образ жизни. Хотя это ей не мешало периодически гулять с ребятами на улице.

Район, где она тогда жила не отличался высоконравственной и сильно культурной средой. Та компания мальчиков, в которой она проводила время, рано начала пить, еще раньше курить и предпочитали все проблемы и споры решать насильственным путем. В такой среде она быстро научилась коммуникации, взрастив вокруг себя броню невозмутимости и пофигизма.

Дома же, когда семья не мешала, как говорила сама Мари «Жить эту жизнь», она любила читать, с головой погружаясь в разные детективы про маньяков и ужасы.

С Джоном они познакомились в старшей школе, когда она увидела у него в руках книгу Стивена Кинга «Сияние», которую сама хотела на тот момент прочитать. Оказалось, что не она одна любит книги и искусство.

Часто людей сравнивают с животными, находя забавным проводить параллели между их поведением. Тигрица, благородный и властный лев, милая кошечка, тупой осел. Мари же была по состоянию души, в наличии которой у себя она порой сомневалась, камнем. Камнем, который плывет по течению. То есть как плывет – медленно перемещается из-за дня в день по дну. Так неспешно, что со стороны можно и не заметить. Без резких движений и всегда по течению. Может поэтому она коллекционировала камни. Даже не все члены ее семьи знали об том ее увлечении. Они стояли, гордо выстроившись в ряд за дверцей книжной полки, подальше от людских глаз. Как некое каменное святилище. Алтарь.

– Ты сама почему идешь тогда?

– У меня есть выбор? Это мой дом.

Довольная Мари шагала по паркету, неся в руках новый картонный стаканчик с кофе. Они приближались к актовому залу, антракт подходил к концу.

Том стоял, немного ссутулившись и облокотившись на колонну. Большие очки в роговой оправе массивно выделялись на его худощавом лице. Грубоватые пальцы рук его перебирали четки. Нерасторопно, не нервно. Обычно. Блаженно.

Мимо проходили Мари с Джоном, Том схватил ее за рукав пальто.

– Красавица, ты одна сегодня отдыхаешь?

Мари показала фак и поздоровалась. Джон обнял его:

– Привет, дорогой. Почему так запозднился?

– Служба.

Компания потихоньку выдвинулась в сторону своих мест.

– Говоришь так, словно с войны пришел.

– Ты же знаешь, я служу в храме.

– Ты же вроде завязал, нет?

– Сложно завязать с Богом. Я все-таки люблю его.

– Лучше бы девушку любил.

Свет потух. На сцене материализовался ведущий и стал рассказывать о предстоящем спектакле. Друзья же все равно продолжали перешептываться.

– Ты пойдешь сегодня на тусовку к Питеру?

– Он уже говорил мне, что не знает.

– Как так? Он же держал интригу целый месяц.

– Это был медовый месяц.

– Ну так надо его поздравить, мы со свадьбы не виделись.

Тома агрессивно пнули под сидение. Он хотел было развернуться, но Джон остановил его и указал жестом на сцену.

Молодой театр, юное творчество студенческих дней. Пространство для реализации нереализуемового. Совместная ода мечтателей о надежде. В Университете был закрытый популярный творческий клуб, в котором студенты ставили небольшие театральные постановки, иногда даже пьесы. На все праздники они выступали в актовом зале и сегодняшний день был не исключение. Многие хотели попасть к ним, но получалось это у единиц. Из-за прекрасных, для любителей, постановок, администрация Университета их не трогала, благодоря чему клуб приобрел настоящую автокефальность. И правила приема устанавливали они же. Взамен их периодически отправляли выступать на разные соревнования среди учебных заведений, где они в большинстве случаев побеждали, сыскав репутацию даже за стенами своего Университета.

Спектакль был с одной стороны до банального прост, с другой – столь же сильно проникающим трагедией о несправедливости мира сего в молодые умы зрителей.

Друзья отвлеклись от своих разговоров и с упоением стали наблюдать за происходящим на сцене. Вся постановка была в стихах, отсылая нас на атмосферу произведений Шекспира.

Девушка и парень, видимо из разных домов или сословий, тайно встречались по ночам в одно и тоже время под раскидистым дубом. Романтические свидания под блеском звезд, горячие клятвы любви и верности чередовались со страстными поцелуями и тоской.

Влюбленные жаловались на несправедливую судьбу и вынужденную тайну их искренней любви. В одну из таких ночей молодой человек обнаружил подле дерева вместо возлюбленной чудовище. Он горестно и горячо стал обвинять в пропаже своей любви, гадая, что оно могло сделать с ней. Чудовище, не понимая происходящего предупреждало человека не подходить, объясняя ему, что это его дуб, и никаких людей здесь никогда не было, но влюбленный юноша отказывался слушать что-либо. «Каждую ночь мы встречались здесь». «О любовь моя, что он сделал с тобой?» – с этими словами молодой человек выхватил меч и переступил владения чудовища. Между ними завязалась ожесточенная борьба.

Не то чтобы Джон, Том и Мари не бывали раньше в театре. Они видели куда более сильные спектакли, чем этот. Но почему-то творческая энергия от таких же студентов, как и они – завораживала. Искусство потоками необузданной, дикой, первозданной энергией струилось со сцены и проникало к ним в кровь, в душу и отчаянно пульсировало в груди, сопереживая. Вдохновляя.

Юноша пронзил своим клинком чудовище, оно упало, утаскивая его за собой на землю под раскидистым деревом, где еще прошлой ночью влюбленные целовались под безразличным ликом луны. Теперь же ее холодный, как сама судьба, свет падал на окровавленные тела. Чудовище, прижимая к себе юношу (наоборот), заговорило голосом его возлюбленной. «Где я? Почему так холодно мне в объятьях твоих?». «Вижу свет и кажется ухожу я». Чудовище умирает, и юноша, обнимая его горько плачет, восклицая: «Что сделал я с тобой, любовь моя?». Алой струей кровь его начинает потихоньку сочиться из-под нарядного кафтана. Прохладная ночь принимает ее и горячий пар поднимается туманом к ветвям раскидистого дуба. Юноша радуется близкой смерти, падая в ее нежные объятия, желая встретиться со своей возлюбленной. Видя бездыханные тела чудовища и своего суженного, опоздавшая девушка выходит из-за раскидистого дуба. Кажется, что листья древа отливают багрянцем, в бледном свете все той же, неизменно безразличной луны. Возводя очи горе, она падает на колени, нежно обнимая упокоенный лик юноши. «О судьба!». «Так счастлива я, что оставил мне ты клинок свой, любимый». «Навечно вместе будем мы» – с этими словами она пронзает грудь свою хладным металлом. Ответом ей был шелест багряных листьев раскидистого дуба, да безразличный лунный свет. Занавес.

Зал грянул аплодисментами и криками «браво!». Прослезившаяся Мари, утирала слезы багряным платочком Джона. Друзья в немом восторге, преисполненном горести молча смотрели в пустоту, забыв присоединиться к аплодисментам. Режиссер с актерами вышли на поклон, кто-то приносил им цветы.

Не с первого раза Мари удалось добиться своего предназначения от зажигалки в руках и прикурить сигарету. Виною этому был тремор. Если бы ее спросили, о чем она мечтает и к чему стремиться, она бы не задумываясь ответила: «Избавиться от дурацкого тремора». Возле входа в университет толпились студенты. Старшекурсники созывали

первокурсников на посвят в какое-то душное помещение с музыкой и диджеем. Друзья стояли. Дождь стих.

– Так ты идешь?

– Как бы сказать…

Том перебил Джона:

– Говори, как есть, брат. Да-да, нет-нет?

– Нет.

– Питер же обидеться, что он скажет?

Мари потушила сигарету и добавила:

– Вот сейчас и узнаем.

Возле остановки стояла рослая фигура светловолосого юноши, скрестив руки на груди и улыбалась.

Глава 3

– Вы не думали почему море такое шумное? Оно все время хочет нам что-то ск