Дизайнер обложки ChatGPT 5
© Михаил Капустин, 2025
© ChatGPT 5, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0068-5569-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Писать эту повесть было как дышать под водой – необходимо и невозможно одновременно. Слова появлялись раньше понимания. Смыслы открывались после последней точки.
Иногда литература – это не способ рассказать историю, а способ выжить в ней.
Михаил К.
Глава 1. Падение
Кулак приходит справа.
Нет времени увернуться. Нет времени поднять руки. Только вспышка – яркая, болезненная – и мир начинает вращаться. Цвета размазываются в карусель: серый бетон пола, жёлтый свет ламп, красное что-то (кровь? Чья?), и снова серый, и снова жёлтый…
Звук удара приходит позже. Глухой. Тупой. Эхо внутри черепа – как будто кто-то бьёт в колокол, и ты находишься внутри этого колокола.
Потом тишина.
Густая.
Липкая.
Всепоглощающая.
ДО
Библиотека – это безопасное место. Здесь пахнет старыми книгами и тишиной. Здесь никто не спрашивает, почему ты один. Здесь не нужно притворяться.
Курсовая работа растянулась на двенадцать страниц, но введение всё ещё не звучит правильно. Слова есть, смысл есть, а музыки нет. Андрей вычёркивает третье предложение. Снова. В четвёртый раз.
За окном темнеет. Октябрь в этом году злой – ветер хлещет дождём по стёклам, деревья гнутся, как старики под тяжестью лет.
Часы на стене показывают половину десятого.
Общежитие в двадцати минутах ходьбы. Через старый корпус – пятнадцать.
Рюкзак на плечи. Куртка. Шарф – мама связала, ещё год назад, когда приезжала в гости. Пахнет домом. Безопасностью.
Коридор библиотеки пуст. Звук шагов эхом отдаётся от стен. Эхо, эхо, эхо… и тишина.
Старый корпус встречает запахом сырости и облупившейся краски. Здесь редко кто ходит вечером – ремонт обещают третий год, но пока только обещают. Свет тусклый, половина ламп не работает.
Но это короче. Пятнадцать минут вместо двадцати. И дождь не так сильно достаёт.
Шаги впереди.
Тяжёлые. Уверенные. Больше одного человека.
Андрей замедляется. Инстинкт – тот самый, животный, который говорит «опасность» раньше, чем мозг успевает понять почему.
Три силуэта выходят из-за угла.
Виктор Градов. Широкие плечи, короткая стрижка, улыбка, от которой холодеет спина. За ним – Серёга и Макс. Близнецы по духу: большие, тупые, жестокие.
– Ну что, умник. – Голос Виктора тихий. Почти ласковый. Так говорят перед тем, как сделать больно. – Думал, что так просто отобьёшь у меня девочку?
Лена.
Имя вспыхивает в сознании вместе с образом: светлые волосы, голубые глаза, улыбка, от которой перехватывает дыхание. Они разговаривали три раза. Три. Она спросила про конспект по истории журналистики. Он дал. Она улыбнулась – «спасибо, ты очень помог» – и всё.
Но Виктор смотрит так, как будто между ними что-то было. Как будто Андрей украл что-то, что ему принадлежит.
– Виктор, я не понимаю, о чём ты…
Обойти. Нужно просто обойти. Прижаться к стене, проскользнуть мимо, выйти на улицу, где люди, где свет, где…
Шаг влево.
Серёга перекрывает путь. Улыбается. У него не хватает переднего зуба.
– Куда это ты, очкарик?
Шаг вправо.
Макс. Тоже улыбается. Зубы целые, но улыбка хуже.
Сердце колотится. Быстро. Слишком быстро. Воздуха не хватает – горло сжато, дыхание поверхностное.
– Виктор, послушай…
Кулак в живот отрезает слова.
Боль – яркая, острая, невыносимая – взрывается где-то под рёбрами и расползается волнами по всему телу. Ноги подкашиваются. Пол приближается. Холодный бетон впечатывается в колени.
Воздуха нет. Лёгкие схлопнулись. Рот открыт, но вдохнуть не получается. Только хрип. Жалкий. Беспомощный.
– Это тебе за то, что лезешь не в свои дела.
Голос Виктора приходит откуда-то сверху. Далеко. Как через вату.
Удар в лицо.
Хруст. Очки разлетаются на осколки – слышно, как они звенят, падая на пол. Мир расплывается, теряет фокус. Тёплое течёт по губам, по подбородку. Металлический привкус во рту.
Кровь. Своя кровь.
Ещё удар. В рёбра. Боль острая, как будто что-то внутри сломалось (так и есть, сломалось, рёбра трещат, как сухие ветки).
Падение на бок. Щека об холодный бетон. Пахнет пылью и чем-то химическим – может, краска, может, чистящее средство.
Удары продолжаются. В спину. В живот. В голову.
С каждым ударом мир становится всё дальше. Звуки приглушаются. Боль остаётся, но странно отстранённая – как будто это происходит не с твоим телом, а с кем-то другим, а ты просто наблюдаешь.
Смех. Грубый. Довольный.
– Доволен, умник? В следующий раз будешь знать своё место.
Шаги. Удаляющиеся. Эхо в коридоре.
Тишина.
Лежать неподвижно. Дышать – больно. Не дышать – невозможно. Каждый вдох – игла в груди.
Открыть глаза – пол расплывается. Всё в тумане. Очков нет. Мир – это размытые пятна цвета и света.
Встать.
Надо встать.
Руки не слушаются. Дрожат. Скользят по бетону – мокро, липко (кровь, это кровь).
Подняться на колени. Голова кружится – всё вращается, пол уходит из-под ног, стены наклоняются.
Встать.
Сделать шаг.
Ещё один.
В ушах нарастает гул. Высокий, монотонный. Как писк комара, только громче, всепоглощающий.
Мир темнеет по краям. Сначала туннельное зрение – всё, кроме узкого коридора впереди, тонет в черноте. Потом туннель сужается. Ещё. Ещё.
Ноги подкашиваются.
Падение.
На этот раз медленное. Почти мягкое. Как в воду. Как в сон.
Пол холодный. Или это щека холодная?
Гул в ушах становится тише.
Тише.
Тишина.
Темнота не чёрная. Она серая. Густая. Как туман, который обволакивает со всех сторон.
Где-то далеко – голоса. Приглушённые. Искажённые.
«Там кто-то лежит…»
«Боже, сколько крови…»
«Скорую! Быстро!»
Голоса уплывают. Темнота сгущается.
Где-то на краю сознания – мысль: «Я умираю?»
Может быть.
Наверное.
Странно спокойно от этого.
Темнота становится теплее. Мягче. Как одеяло. Как мамины руки, когда она укрывала на ночь в детстве.
Можно остаться здесь. В тепле. В тишине. Не больно. Не страшно.
Можно.
Где-то очень далеко воет сирена.
Ближе.
Ближе.
Свет. Яркий. Режет глаза сквозь закрытые веки.
Голоса – быстрые, профессиональные:
«Пульс слабый.»
«Давление падает.»
«Везём в травму. Приготовьте операционную.»
Руки. Много рук. Трогают, поднимают, переворачивают.
Больно.
Очень больно.
Крик застревает в горле.
Темнота возвращается. Милосердная. Мягкая.
И на этот раз – полная.
Глава 2. Пробуждение
Белое.
Всё белое.
Потолок. Ровный, безупречно чистый. Флуоресцентные лампы – длинные прямоугольники света, которые режут глаза даже сквозь прищур.
Моргнуть больно. Веки тяжёлые, как будто к ресницам привязали грузики.
Запах. Острый. Химический. Дезинфекция и что-то ещё – лекарства, резина, стерильность.
Звук. Монотонное попискивание. Ровное. Механическое. Раз в секунду – пип… пип… пип…
Попытка пошевелить пальцами. Правая рука – получается. Левая – что-то мешает. Трубка? Игла в вене. Холодная. Неприятная.
– Очнулся?
Голос справа. Женский. Мягкий.
Повернуть голову – шея затекла, мышцы не слушаются. Медленно. Осторожно. Каждый градус поворота отдаётся тупой болью в основании черепа.
Медсестра. Молодая. Белый халат. Лицо доброе, усталое. Улыбается, но в глазах – профессиональное беспокойство.
Рот открывается. Губы потрескались. Язык прилип к нёбу. Слова выходят хрипом:
– Где… где я?
– В больнице, милый. – Она подходит ближе, наливает воду в пластиковый стаканчик. – Тебя избили и оставили без сознания в университете. Хорошо, что охранник обходил территорию и нашёл тебя.
Вода. Холодная. Обжигает горло – странно, что холод может жечь. Несколько глотков. Легче.
Воспоминания возвращаются волной.
Коридор. Виктор. Кулаки. Боль. Кровь. Темнота.
Сердце ускоряется. Пип-пип-пип – аппарат справа начинает пищать чаще.
– Спокойно, – медсестра кладёт руку на плечо. Тепло. Успокаивающе. – Всё позади. Ты в безопасности.
Безопасность. Странное слово. Раньше казалось само собой разумеющимся. Теперь звучит как что-то хрупкое. Временное.
– Сколько я здесь?
– Трое суток. – Она проверяет капельницу, что-то записывает в планшет. – У тебя была серьёзная травма головы, но, слава богу, всё обошлось. Врач сказал, что через день-два сможешь идти домой.
Трое суток.
Семьдесят два часа провалились в никуда. Исчезли. Как будто их и не было.
Руки поднимаются к лицу. Медленно. Пальцы нащупывают бинты – на лбу, на скуле, на переносице. Ткань мягкая, слегка шершавая. Под ней что-то твёрдое – пластырь? Швы?
Боли почти нет. Странно. Избиение было жестоким – это помнится отчётливо. Должно болеть. Сильно. А вместо этого – только тупая ноющая тяжесть, как после долгого сна в неудобной позе.
– А как насчёт университета? Заявление в полицию?
Медсестра улыбается – на этот раз искренне:
– Не переживай. Декан уже всё уладил. Виктора Градова исключили, а тебе засчитают пропущенные занятия. – Она делает паузу, и в голосе появляется что-то тёплое. – Кстати, к тебе приходила девушка. Лена, кажется. Очень переживала.
Лена.
Имя падает в сознание камнем, поднимая рябь воспоминаний.
Светлые волосы. Голубые глаза. Улыбка, от которой перехватывает дыхание. Три разговора. Всего три. Но каждый – как маленькое чудо.
Она приходила. Сюда. К нему.
Сердце снова ускоряется, но теперь по другой причине.
– Она… что она говорила?
– Спрашивала о твоём состоянии. Оставила записку. – Медсестра достаёт из кармана сложенный лист бумаги. – Вот.
Пальцы дрожат, когда разворачивают записку. Почерк аккуратный, округлый:
«Андрей, очень переживаю. Выздоравливай скорее. Приду ещё. Лена.»
Простые слова. Обычные. Но они читаются снова. И снова. И ещё раз.
Она переживает. За него. Придёт ещё.
Что-то тёплое разливается в груди – приятное, пугающее, невозможное.
Дни текут медленно.
Время в больнице течёт по-другому – вязкое, тягучее, как мёд. Часы растягиваются в вечность. Минуты становятся часами.
Врачи приходят, уходят. Задают вопросы:
«Как зовут?»
«Какой сегодня день?»
«Сколько пальцев?»
Светят фонариком в глаза – яркий луч режет зрачки, заставляет зажмуриться.
«Реакция нормальная.»
«Рефлексы в порядке.»
«Восстановление идёт хорошо.»
Слова правильные, но звучат отстранённо. Как будто говорят не о тебе, а о статистике. О случае номер такой-то.
Снимают бинты на третий день.
Медсестра осторожно разматывает ткань – слой за слоем, медленно, бережно. Воздух на коже странный – слишком холодный там, где раньше была повязка.
– Можно зеркало?
Она колеблется. Секунду. Две. Потом протягивает маленькое круглое зеркальце.
Лицо в отражении почти своё. Почти.
Тонкий белый шрам над левой бровью. Ещё один – на скуле, чуть ниже глаза. Переносица немного припухшая, синяки под глазами уже желтеют по краям.
Но страшнее ожидаемого не стало. Может, даже лучше. Шрамы тонкие, аккуратные. Заживают ровно. Через месяц будут едва заметны.
Удивительно.
Слишком удивительно для того, как сильно избивали.
Пальцы скользят по шрамам – кожа там чуть грубее, немного стянута. Но не болит. Совсем.
– Тебе повезло, – говорит медсестра, убирая зеркало. – Могло быть гораздо хуже.
Повезло.
Да. Наверное.
День выписки приходит неожиданно быстро.
Врач – пожилой мужчина с седой бородкой и добрыми глазами – просматривает карту, кивает:
– Всё в порядке. Можешь идти домой. Но осторожнее. Никаких физических нагрузок. Приходи на контрольный осмотр через неделю.
Домой.
Слово звучит странно. Как будто за эти несколько дней понятие «дом» размылось, потеряло чёткость.
Одежда – та самая, в которой привезли – выстирана, выглажена, сложена аккуратной стопкой. Рубашка белая, без единого пятна. Странно. Помнится, на ней была кровь. Много крови.
Может, не та рубашка?
Но нет – вот знакомая пуговица, которая болтается на ниточке. Вот маленькая дырочка на манжете, которую всё собирался зашить, но так и не зашил.
Та самая. Просто хорошо отстирали.
Выход из палаты. Коридор больницы – длинный, светлый, пахнет хлоркой и чем-то сладковатым (лекарства? Ещё что-то?). Шаги гулкие. Эхо от стен.
Лифт вниз. Звон – первый этаж.
Двери раздвигаются.
И там – в холле, на пластиковом стуле у входа – Лена.
Она встаёт. Резко. Стул скрипит.
Волосы растрёпаны – несколько прядей выбились из хвоста. Глаза красноватые – плакала? Недавно, кажется. В руках мятый платок.
Их взгляды встречаются.
Секунда тишины.
Две.
– Андрей!
Она бросается вперёд. Обнимает. Крепко. Так крепко, что рёбра отзываются глухой болью (забыл, что там трещины, врач говорил). Но боль не важна.
Важно только тепло её тела. Запах духов – что-то цветочное, лёгкое. Дрожь в руках, которыми она обнимает.
Она правда переживала.
За него.
Это невозможно понять. Уложить в голове. Девушка, которая едва его знает, обнимает так, как будто…
Как будто он важен.
– Как же я переживала! – Голос приглушённый – она говорит в плечо, не отпуская. – Когда узнала, что случилось… я думала…
Она не договаривает. Не нужно.
Руки поднимаются сами – медленно, неуверенно – обнимают её в ответ. Неловко. Осторожно. Как что-то хрупкое, что можно сломать неосторожным движением.
Она не ломается. Обнимает крепче.
– Лена, я… – Слова застревают. Что сказать? Спасибо? За что? За то, что пришла? За то, что волнуется? – Я не думал, что ты…
Она отстраняется. Совсем чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы посмотреть в глаза. Её лицо близко – так близко, что видны крошечные веснушки на носу, едва заметные.
– Тихо. – Палец прижимается к губам. Мягко. Тепло. – Главное, что ты жив и здоров. А теперь я буду заботиться о тебе.
Жив и здоров.
Да.
Кажется, да.
Но что-то внутри – что-то маленькое, почти незаметное – шевелится с лёгким беспокойством.
Почему она так волнуется?
Они же почти не знакомы.
Три разговора. Всего три.
Но вопрос тонет в тепле её улыбки, в запахе духов, в невероятности происходящего.
Может, просто она добрая. Отзывчивая. Хороший человек.
Наверное, так.
Она провожает до общежития. Идут рядом, почти касаясь плечами. Молчат – не потому что нечего сказать, а потому что молчание комфортное. Уютное.
У входа останавливаются.
– Отдыхай, – говорит Лена. – Завтра принесу конспекты. И поешь что-нибудь нормальное. В столовой готовят ужасно, я знаю. Сделаю борщ. Любишь борщ?
– Люблю.
Она улыбается. Широко. Искренне.
– Тогда до завтра.
Поворачивается, чтобы уйти. Несколько шагов – и останавливается. Оборачивается:
– И Андрей?
– Да?
– Я рада, что ты жив.
Уходит, не дожидаясь ответа.
Стою у входа. Смотрю ей вслед – светлые волосы развеваются на ветру, силуэт становится всё меньше, пока не скрывается за углом.
Что-то тёплое живёт в груди. Что-то пугающе приятное.
Может быть, это называется счастьем?
Наверное.
Хотя странно, что счастье может прийти после такого кошмара.
Или не странно?
Может, так и бывает – сначала темнота, потом свет. Контраст делает свет ярче.
Да. Наверное, так.
Комната в общежитии встречает знакомым хаосом – книги на столе, одежда на стуле, кружка с недопитым чаем (неделю назад, теперь там плесень, наверное).
Всё на своих местах.
Всё правильно.
Почти всё.
Только в зеркале над раковиной – новое лицо. Со шрамами. С историей, написанной на коже.
Пальцы снова скользят по тонким белым линиям.
Тонкие. Слишком тонкие.
Слишком аккуратные.
Слишком быстро заживающие.
Мысль мелькает и тонет. Усталость навалилась свинцом – впервые за дни хочется просто лечь и спать.
Кровать. Знакомая. Жёсткий матрас, продавленный посередине. Подушка пахнет домом.
Глаза закрываются сами.
Сон приходит быстро.
Без снов.
Без кошмаров.
Просто тёмная, мягкая пустота.
Безопасная.
Пока.
Глава 3. Золотая полоса
Утро начинается с запаха борща.
Стук в дверь – мягкий, вежливый. Три раза. Пауза. Ещё три.
Открываю – Лена стоит с кастрюлей в руках. Улыбается. Волосы собраны в небрежный пучок, на щеке мазок муки.
– Обещала же. – Заходит, не дожидаясь приглашения. Ставит кастрюлю на стол, начинает раскладывать контейнеры. – Борщ, хлеб свежий, ещё котлеты сделала. Ешь, пока горячее.
Запах заполняет комнату. Домашний. Настоящий. Желудок сжимается – когда последний раз ел нормальную еду? В больнице кормили, но это была не еда, а её имитация.
Борщ горячий, густой, со сметаной. Первая ложка обжигает язык. Вторая – идеально. Вкус взрывается – свёкла, капуста, мясо, специи. Как у мамы. Может, даже лучше.
Лена сидит напротив, подперев подбородок рукой. Смотрит. Улыбается.
– Вкусно?
Кивок с полным ртом.
– Говорила же. В столовой не умеют готовить. – Встаёт, наливает чай. – А теперь конспекты. Семенов давал лекцию о современных медиа, Кленов – историю журналистики, ещё по английскому было…
Голос мягкий, обволакивающий. Она говорит, а мир становится проще. Понятнее. Безопаснее.
Так и начинается.
НЕДЕЛЯ ПЕРВАЯ
Лена приходит каждый день.
Утром – с едой. Днём – с конспектами. Вечером – просто посидеть, поговорить.
Она рассказывает о лекциях, о других студентах, о мелочах, которые раньше казались неважными. Но в её пересказе всё становится интересным. Живым.
– А Юлька Васнецова опять спорила с Петровым на семинаре. Час спорили! Преподаватель даже не останавливал, сидел и смеялся.
Смех у Лены лёгкий. Как колокольчики.
Странно, что раньше не замечал этого. Не замечал, как она морщит нос, когда сосредоточена. Как закусывает нижнюю губу, когда думает. Как поправляет прядь волос за ухом – всегда левую, никогда правую.
Маленькие детали. Важные.
Через неделю они уже встречаются.
Официально.
Она спрашивает просто – вечером, когда они сидят на подоконнике в коридоре общежития, смотрят на огни города:
– Так мы встречаемся или как?
Сердце подскакивает. Бухает один раз, сильно, болезненно приятно.
– Да. Мы встречаемся.
Она кивает. Улыбается. Кладёт голову на плечо.
Так просто.
Так правильно.
Как будто всегда так и должно было быть.
МЕСЯЦ ПЕРВЫЙ
Университет встречает по-другому.
Раньше коридоры были просто коридорами – проходными пространствами между аудиториями. Теперь они полны жизни. Студенты здороваются, кивают, улыбаются.
– Морозов! Как здоровье? – Сашка Петров, местный заводила, хлопает по плечу. Раньше не замечал. Теперь заметил.
– Андрей, может, конспект по истории дашь? – Юля Васнецова, всегда такая недоступная, теперь сама подходит.
Внимание непривычное. Приятное. Странное.
Но ещё страннее – преподаватели.
Профессор Кленов останавливает после лекции:
– Морозов, останьтесь на минуту.
Сердце сжимается – что-то не так? Пропустил важное? Ошибся?
Но Кленов улыбается:
– Ваша работа по истории журналистики просто блестящая! Такой глубокий анализ, такое понимание материала. Я рекомендую вас на красный диплом.
Работа. Какая работа?
Пауза. Короткая. Неуместная.
– Спасибо, профессор.
Кленов кивает, довольный, уходит.
Стою в пустой аудитории. Пытаюсь вспомнить. Работа по истории журналистики. Когда сдавал? О чём писал?
Смутное воспоминание – ночь, стол, лампа, пальцы на клавиатуре. Но слова не помнятся. Тема не помнится. Только ощущение – работал над чем-то. Долго. Хорошо.
Наверное, просто забылось. Столько всего произошло. Избиение, больница, Лена…
Конечно, забылось.
Нормально.
МЕСЯЦ ВТОРОЙ
Декан вызывает в кабинет.
Идти туда страшно – декан не вызывает просто так. Только если проблемы. Серьёзные проблемы.
Но кабинет встречает не строгостью, а уютом. Мягкое кресло, чай в фарфоровых чашках, декан улыбается:
– Морозов, присаживайтесь. Хочу обсудить одно предложение.
Чай горячий, ароматный. Руки обхватывают чашку – тепло приятное.
– У нас есть программа студенческого обмена с университетом в Германии. Престижная программа, конкурс большой. Но я считаю, вы – идеальный кандидат.
Слова доходят с задержкой.
Германия. Обмен. Престиж.
Я?
– Но… я не знаю немецкий…
– Программа на английском. А ваш английский, насколько я знаю, отличный. – Декан листает какие-то бумаги. – Да, вот. Оценки по английскому – все отличные. Преподаватель рекомендует вас особо.
Оценки. Все отличные.
Когда успел так хорошо учить английский? Раньше было нормально, но не отлично. Хорошая четвёрка, максимум.
– Подумайте. Не торопитесь. Но возможность отличная.
Киваю. Благодарю. Выхожу.
Коридор факультета кружится. Совсем чуть-чуть. Незаметно для других, но заметно для меня.
Германия.
Программа обмена.
Я.
Невероятно.
Слишком невероятно.
МЕСЯЦ ТРЕТИЙ
Жизнь становится правильной.
Стипендия для талантливых студентов – конверт с деньгами раз в месяц. Больше, чем обычная стипендия. Намного больше.
– Поздравляю, – говорит секретарь деканата, протягивая конверт. – Заслужил.
Заслужил. За что? Но вопрос не задаётся вслух.
Отец звонит – впервые за год:
– Сынок, как дела? Слышал, у тебя всё хорошо идёт. Вот, перевёл немного на учебу. Пользуйся.
Деньги приходят на карту. Сумма большая. Щедрая.
Странно. Отец никогда не был щедрым. Всегда были причины – кризис, долги, ещё что-то. А теперь вдруг…
Но приятно. Очень приятно.
Подработка в редакции местной газеты появляется как по волшебству.
Главный редактор Игорь Петрович – мужчина с седыми висками и проницательным взглядом – просматривает статьи:
– Морозов, у вас талант! Такой стиль, такая подача материала! – Откладывает листы, смотрит поверх очков. – Останетесь после университета – будем делать из вас настоящего журналиста.
Статьи. Мои статьи.
Читаю их – текст знакомый, но… когда успел написать? Не помню процесса. Только результат.
Хорошие статьи. Действительно хорошие.
Может, талант просто проснулся? Бывает же так – человек не знает о способностях, пока не попадёт в правильные условия.
Да. Наверное, так.
С Леной всё идеально.
Слишком идеально.
Она знает, когда нужна тишина, а когда разговор. Когда обнять, а когда оставить в покое. Как будто читает мысли.
Вечер. Они на крыше общежития – запретное место, но охранник закрывает глаза. Звёзды яркие, город внизу светится тысячей огней.
– Знаешь, – говорит Лена, прижавшись ближе, – я давно в тебя влюблена. Ещё с первого курса. Просто не знала, как подойти.
Сердце останавливается. Буквально – пропускает удар.
– С первого курса?
– Ага. – Она смотрит на звёзды, улыбается. – Ты всегда был таким… особенным. Не как остальные. Читал книги, думал о важном. Остальные только тусовки и выпивка. А ты – другой.
Особенный.
Никто никогда не говорил этого. Всегда было – серый, тихий, незаметный.
А теперь – особенный.
– И я тебя люблю, – говорю. Слова выходят сами. Правильные. Настоящие.
Она целует. Мягко. Нежно.
Мир сжимается до этого момента – её губы, её тепло, её близость. Больше ничего не существует. Не нужно.
Идеально.
Слишком идеально.
Мысль мелькает и тонет.
МЕСЯЦ ЧЕТВЁРТЫЙ
Финансовые проблемы исчезают.
Деньги есть – от стипендии, от отца, от подработки. Достаточно на всё – на еду, на одежду, на кино с Леной, на книги.
Раньше приходилось считать каждую копейку. Теперь не приходится.
Жизнь становится лёгкой.