Читать онлайн Этюды черни. Стихи в прозе

Snuff

Хаосмос утренний

(вариация на тему кофейных пятен и сигаретного пепла)

1. Начало (которое могло бы быть концом)

2. Алхимия

3. Ритуал

4. Символика

5. Финал (или нет?)

Пока варится кофе

Замок

В поисках утраченного рая

I. Изгнание (аллегро диссонанс)

II. Плач по бинарному коду (адажио на разбитой клавиатуре)

III. Интермеццо (найденное в кэше)

IV. Communio (спам от Всевышнего)

V. Libera Me

Лицом к лицу со смертью

Как исчезает человек

Саше Соколову с благодарностью

Сначала растворяются границы. Контуры рук становятся акварельными – вот уже пальцы оставляют следы на столе, но сами стола не касаются. Губы шевелятся, но звук отстаёт на три секунды, как плохо синхронизированная киноплёнка.

(А в зеркале кто-то другой моргает, когда ты уже закрыл глаза.)

Потом распадается время. Вторник протекает сквозь пальцы как песок, но четверг застревает в горле костью. Ты трижды завариваешь чай в одной и той же кружке, потому что не помнишь – кипела ли вода или это был сон про паровозы.

«Доброе утро» – говоришь ты почтальону, но это оказывается твоё отражение в витрине, а настоящий почтальон давно умер – нет, это был отец – нет, это ты носишь его пальто.

Язык становится чужим. Слова расползаются как тараканы: «ложка» уже не лезет в рот, «любовь» рассыпается ржавыми гвоздями. Ты пытаешься кричать, но из горла вылетают только мотыльки испорченных воспоминаний.

(В углу комнаты сидит Тот, Кто Считает. Он шепчет: «семь, три, ноль» – это твой социальный страх, номер палаты, температура души.)

Последним уходит имя. Оно слетает как табличка с двери, оставляя после себя только липкое пятно. Ты – теперь просто «он», «этот», «один из». Голос в голове (твой? чей?) бормочет: «Так лучше. Так проще. Так надо.»

А потом – тишина. Не тишина отсутствия, а тишина переполненности. Как чердак, забитый чужими вещами. Как телефонная будка после разговора с мёртвыми.

И когда приходят искать пропавшего, находят только:

– очки с потухшими стёклами

– часы, остановившиеся на времени, которого не было

– тень, которая машет рукой из щели между этажами

P.S.

Где-то играет шарманка. Где-то падает лист. Где-то кто-то берёт чужую жизнь как пальто в гардеробе – и оно ему впору.

Энциклопедия незнания

Сантьяго

Этот старик с лицом, как смятая карта.

Его глаза – два выцветших крючка,

застрявших в толще серого рассвета.

Они видели, как трепыхается серебро

на дне лодки.

Как блекнет алый плавник

в последнем всплеске.

Как шторм стирает имена

с бортов пропавших судов.

Теперь в них – только отражение воды:

тяжёлое, свинцовое,

как гиря на дне.

Он щурится —

и кажется, вот-вот

вытащит из зрачков

ещё одну историю:

о рыбе, что сорвалась,

о мальчике, что не пришёл,

о буре,

что так и не смогла

сломать его.

Но он молчит.

Только веки

медленно, как сети,

опускаются

и вновь

всплывают.

А море —

это жадная старуха —

хранит даже ржавые гвозди пирса

и бормочет что-то

о том, что завтра

ветер переменится.

(но он-то знает —

рыба уходит.

мальчики взрослеют.

а глаза

так и остаются

грустными

ловушками

для света).

Пластиковый урожай

Стена

Бес по имени Тихон

Свеча

Полночь.

Воск стекает, как время с пальцев пьяного ангела,

а я сижу, скрестив ноги на полу,

перед этим трепещущим язычком жёлтой правды —

маленьким солнцем, которое не обжигает,

но шепчет что-то о тлене и пепле.

О, эти тени на стене —

танцующие призраки всех моих «завтра»,

всех обещаний, что растворились в дыме

раньше, чем я успел их произнести.

Я думаю о дорогах, которые не свернул,

о женщинах, чьи имена теперь —

просто строчки в потрёпанной записной книжке,

забытой в кармане джинсов на дне шкафа.

Пламя колышется —

точно так же, как моя душа

между «хочу» и «уже поздно»,

между «беги» и «останься».

Воск капает на пустую бутылку вина —

слезы без причины,

расплавленные памятники

моей вечной нерешительности.

Где-то за окном воет поезд —

он увозит чужие мечты в Калифорнию,

а я всё сижу здесь,

слушаю, как тикают часы

и как моё сердце стучит в ритме

старого блюза Майлза Дэвиса.

О, Дзэн, о, пустота, о, этот проклятый свет,

который напоминает мне:

всё, что у меня есть —

это вот этот миг,

этот воск,

это пламя,

и больше ничего.

Но, чёрт возьми,

разве этого мало?

В хрущевке

О, этот свет!

Этот пыльный золотой виски июньского утра,

льющийся через занавески с выцветшими ромашками,

как благодать сквозь дырявую крышу вселенной.

Мы просыпаемся в лужах солнечного света —

я, залетевший шмель на кухню и тень от бутылки «Жигулёвского» —

всё ещё свято веря,

что где-то там —

за пределами этого пятачка линолеума —

нас ждёт не просто жизнь,

а ВЕЛИКАЯ СУДЬБА!

Пыль танцует в луче,

как джазовые босоножки на паркете 1956 года,

а радиоточка шипит:

«…но мы прорвёмся…»

(и мы верим, чёрт возьми, мы свято верим!)

На столе —

чашка с потемневшим от чая дном,

на холодильнике, огрызок мечты о Париже

и открытка с Чёрного моря,

где море уже выцвело,

но всё ещё шепчет:

«Держи курс, капитан!»

Мы молоды —

наши мозги кипят Бродским и «Джойсом»,

наши джинсы пахнут весной и бензином,

а под кроватью —

чемодан, уже мысленно забитый

стихами, дорожными шмотками и билетами

в один конец.

О, этот свет!

Этот хрущевский,

этот пробивной,

этот дефицитный солнечный свет —

он обещает нам,

что даже если рай – это всего лишь

трёхметровая кухня с соседями сверху,

то и там можно будет

разбить сад,

посадить звёзды

и написать

главную книгу

нашей

одиссеи.

(а пока —

поймай этот лучик в ладони,

как последнюю монету перед дальним путём,

и запомни:

всё ещё впереди,

всё ещё возможно,

пока пыль танцует

в золотом вихре

утреннего солнца

на полу

квартиры 136.

Сон без времени

Литургия рассеянного сознания

Апрельский снег

Петербург. Первое января

Код доступа: ностальгия

1. Дом Цукерберга (бывший)

2. Особняк депутата Сидорова

3. Бывшая общага Павла Дурова

Финал:

Post

Диалог

Отцу

Телемаху (письмо, найденное слишком поздно):

Сын…

Смерть шута

Компас

Жить чтобы

Все потому что ты…

Брату в синем костюме.

Мы купим с тобой два дорогих синих костюма и старенький «Шевроле». Приедем на берег и распластаемся на холодном песке. Будем молча лежать в форме витрувианского человека и рисовать конечностями ангела, пока я не скажу: «Ты п#дор».

После мы пожмём друг другу руки, скажем лживое «До встречи» и разъедемся по своим делам. Я поеду в бар, чтобы выпить, а ты отправишься в неизвестном мне направлении, потому что ты п#дор.

Оказавшись в баре, я сяду на высокий скрипучий стул возле стойки и закажу седому бармену с пожелтевшей растительностью вокруг рта двести граммов ирландского виски со льдом и буду рассказывать ему о том, какой ты п#дор.

И где бы я ни был, где бы ни пил, с кем бы ни спал, я буду всегда рассказывать встречным на этой дороге жизни, что ты п#дор.

И однажды я проснусь старым и немощным, когда моя жена будет несколько лет ждать меня в лучшем из миров, а внукам наскучат мои причитания и они уедут к себе. Я выйду на улицу осенним пасмурным днём и направлюсь в лес. Я буду бродить в одиночестве по влажному увядающему мирку и буду неустанно бубнить себе под нос: «Ты п#дор».

Когда я окончательно возненавижу жизнь и всё, что с ней связано, я выйду на крыльцо своего покосившегося облезлого дома в одном белье и, обтянутый свежим утренним ветерком, крикну в небо: «Ты п#дор!» – и упаду замертво.

Меня обнаружат в луже собственных испражнений и отвезут в морг, где наученные люди избавят моё сморщенное тело от последней плотской грязи. Они запеленают меня в соответствующую робу и положат в вычурный ящик. И оставят… Оставят томиться в холодном помещении до прихода близких.

В холодной темноте я помолюсь Богу и попрошу о последнем одолжении – дать мне хотя бы на миг обрести телесную оболочку, дабы написать несколько слов на клочке бумаги, найденном в мусорном ведре. И Он сжалится.

Вскоре придут родные, и мы начнём с ними прощаться. И больше никто не услышит от меня, что ты п#дор.

Но перед тем, как я навсегда кану в сырую безвыходную бездну, соседский мальчик, неуклюже и брезгуя, станет прощаться с моим остывшим телом. Он вдруг обнаружит, что в моих крепко сжатых закостенелых руках есть небольшой край бумажного нервно порванного листка. Он позовёт взрослых, и они начнут жадно раздирать мои индевелые пальцы, надеясь, что каждому найдётся место в мнимом очерке, которому суждено стать прахом, как и мне.

Каково же будет их удивление, когда они обнаружат в записке лишь пару слов. И слова эти будут такими: «Ты п#дор».

И будет долгожданная встреча с женой, и будем мы молодыми и счастливыми гулять по Эдему и целовать друг друга, как и прежде. И я расскажу ей о детях и внуках, о том, как мне её не хватало. И о тебе…

Я буду ждать тебя под Божьей десницей, чтобы в один прекрасный день нежданно встретить тебя, читающего очередную романтическую ерунду на лавочке возле пруда, от чего по моему, очевидно бесплотному телу, пронесутся жар и трепет.

И я осторожно подойду к тебе сзади и, положив руку на плечо, наконец-то смогу сказать тебе: «Здорово, п#дор!»

Старине Хему

Веничке

На ночь глядя

Романс лжеца

Пустота

Поиски незнакомого места

Аутопсия

Как-то так

A Cappella

Завещание Холдена Колфилда

Исчезновение

Икар

17 лет

Старт

Крышка захлопнулась —

Глазами пены.

Сушка (экзистенциальная).

и из рукава выпадает:

Финальный аккорд.

СТОП.

Я – …

Иcчезающий

Молчание

Разбитое зеркало

Бессонница»

Без названия

Июльский бронхит

Так затих Заратустра