Читать онлайн Атлас далёких дворов

Предисловие

Ребята, перелистывая страницы атласа, вы совершите увлекательное путешествие в ещё недостаточно известный вам мир далёких дворов.

Знакомство с ним начнётся с рассказа, который можно так и назвать «Этот загадочный мир». Он повествует о маршруте самого обычного человека, о том какие мысли порой приходят в голову при такой прогулке, о прошлом, будущем, и, возможно, о чём-то ещё.

Дальнейшие тексты помогут вам познакомиться с деталями городского пейзажа, пугающими объектами и греющими душу пустячками, огромными территориями, покрытыми лесом. Описанное в атласе простирается от кажущегося реальным до земель откровенной фантазии. Что-то происходило давным-давно, а чему-то, быть может, еще предстоит случиться.

Сколько же всего удивительного в далёких дворах? Вместе с героями атласа вы сможете найти ответ на этот вопрос. В данном издании отсутствуют иллюстрации, поэтому не бойтесь использовать воображение. Будь то привычная для современного города «Карта беззвёздного неба», или значки на плане местности, скупо описывающие виды растительности или форму рельефа – всё это скрыто в атласе с помощью слов. Так что смотрите по сторонам, читайте не спеша, ведь хорошая прогулка – не спринт и не бег с препятствиями.

На пути вам встретятся Здания с большой буквы и прочие чудеса архитектуры и культуры, на которые смотрят снизу вверх. Если же кто-то из прохожих покажется вам смутно знакомым, не сбавляйте шаг. Ведь посетить далёкий двор, а стало быть, и очутиться в атласе, может каждый и каждая.

Ребята, надеюсь, что этот атлас откроет вам много нового и интересного. Доброго пути!

ЩА

Ленин смотрел влево и усмехался чему-то, навеки скрытому в багровых полях.

– Ценность в мелочах. А мелочей в нашем деле не бывает! – без видимой причины обратился он к Илье.

Ленин не картавил, не козырял приставкой «архи», не называл Перелогова товарищем. Было в его интонациях что-то, напоминающее результат работы синтезатора голоса.

– Вот что такое десять рублей? В чём их ценность? – не унимался вождь. – Казалось бы, в кусочке золота, который где-то там лежит и обеспечивает… Обеспечивает. Даже если никакого конкретного кусочка золота и нет. Но это обманчивое впечатление. Может быть, ценность десяти рублей в кусочке человека, который где-то там лежит и обеспечивает? Обеспечивал. Без ложной скромности, дельная мысль. Однако если закрыть глаза и задуматься, то станет очевидно – сила десяти рублей в благодати, идущей из-за пределов всех сфер, прямоугольников и овалов. От неё крепость железобетонных заборов, ослепительная белизна извести на бордюрах, святость мозаики с космонавтами, решимость слов на крыше к полету всё дальше и дальше…

Перелогов вернул купюру в бумажник. В первой половине дня он не мог думать ни о чём сложном. Кисловатый привкус кофе почти исчез, а мысли так и не собрались в кучу. Впрочем, совой Перелогов был всегда. За то и ненавидел когда-то первую смену, ведь приходилось топать по снегу в школу сквозь чёрное январское утро. Жизнь начиналась после обеда. Жизнь начиналась после апреля. Вот топать по земле на дачу или в лес сквозь янтарный летний вечер – другое дело. Правда, к сорока годам Перелогов растерял всю уверенность и чувствовал себя собакой на линолеуме. Все куда-то разъехались. Приходилось двигаться от одной подработки к другой мелкими шажками, от женщины к женщине, пригнувшись, спотыкаясь и оглядываясь. Но особенно странно всё стало после спуска в подвал.

Знакомая искала видеомагнитофон, чтобы посмотреть кассету с утренником из девяностых, а Перелогов возьми и ляпни, что у него сохранился. Пришлось через пару дней, во вторник, беспокоить главную по подъезду, просить ключи от подвала, и ковылять вниз, надеясь, что раритетная техника всё ещё в коробках, а не потеряна навечно. Открыв решетчатую дверь, Илья достал из кармана лампочку и вкрутил в патрон под потолком. Пространство осветилось, таинственные контуры в углах превратились в трубы, мешки с мусором. Перелогов прищурился, глядя на оранжевое подвальное солнце. До свисающей паутины можно было дотянуться рукой, рядом кто-то выжег спичками неприличное слово. Ничего здесь не поменялось за десятилетия. Дверь в личную сокровищницу дома Перелоговых открывалась тем же ключом, что и во времена, казавшиеся теперь Илье мифическими. Когда белка могла запрыгнуть в окно, когда слух пытал похоронный оркестр, когда стёкла покрывались инеем, а балкон представал огромным…

Видеомагнитофона в коробках не нашлось. Илья ругнулся, понимая, что желаемое отдалилось. Впрочем, на смену разочарованию быстро пришло любопытство. В одной коробке лежали старые игрушки, в другой – пыльные книжки. Перелогов с жалостью покрутил в руках грязную плюшевую коалу, полистал книгу сказок народов СССР, стараясь не обращать внимания на отпечатки жирных пальцев. Ещё в одной коробке были погребены всяческие документы. Под порченой контурной картой, покрытой названиями стран из сказок, под грамотами за участие, под рентгеновским снимком нижней челюсти покоился альбом с марками. Илья поднял его со дна, отряхнул от пыли и открыл.

Как он и помнил, все марки были гашеными. Ни продать, ни подарить. А ещё все марки были красивыми. По бедру Венеры катился чёрный обруч, филиппинский попугай наклонил голову, стараясь уклониться от угрожающего PHILI, заслуги перед Венгерской Народной Республикой не спасли некоего Шандора Петёфи от печати на лоб. Илья вспомнил, как придумывал, кто все эти люди со странными именами, чудными усами, бородками или бакенбардами. Вспомнил, как хотел попугая. Как не хотел Венеру, потому что она была белая и без рук, а на других марках хватало рукастых, раскрашенных, да ещё и в декольтированных платьях. Разнообразие марок заканчивалось примерно на середине альбома. Дальше следовали фантики от жвачек. Картины жизни Дональда Дака и Микки Мауса выгодно отличались от марочных сюжетов динамизмом. Последние страницы оказались пустыми. Альбом закончился, а интрига осталась – из-под обложки торчал красный уголок бумажки. Перелогов потянул за него и вытащил на оранжевый свет купюру. Присмотрелся к профилю Ленина на десятке.

– По правде, ценностью можно наделить даже листья клёна. Достаточно договориться о том, чему они эквивалентны. И наслаждаться куличом из песка, а то и…

Купюра выпала из рук. Голос Ленина, затихая, улетел вслед за ней.

С того дня будни Перелогова преобразились. К специалисту из особой больницы он не пошёл, рассказывать кому бы то ни было о своём новом собеседнике не стал. Но всё вокруг казалось теперь ненадёжным. С подозрением глядел Перелогов на портреты и статуи, избегал любых иллюстраций. К счастью, новая способность распространялись лишь на купюры, да и то не на все. Так, глядя на Аль-Фараби с банкноты в пять тысяч тенге, Илья слышал далёкие звуки флейты, завывание ветра и неразборчивую речь. А вот смурные немецкие гении со старых дойчмарок – молчали. Доллар в первые минуты изучения тоже безмолвствовал, но через некоторое время медитации на Франклина откуда-то сверху начал нарастать странный гул, тревожный и пугающий. Заначку пришлось спрятать обратно в конверт, больше к такому опыту Илья не возвращался.

Спровоцировать Ленина на комментарий могло что угодно, требовалось лишь достать купюру на свет. Со временем Перелогов заметил: чаще всего монологи касались ценности какого-либо явления или предмета. К сожалению, светлый путь бумажка не указывала. Стоило дать Ленину время, и он в своей проповеди приходил к утверждениям противоположным начальным. Взгляд его вечно был направлен в прошлое, выискивал там кирпичики смысла, из которых потом складывались какие угодно строения. Но слова его чудесным образом резонировали с чем-то внутри Перелогова, и Перелогов внимал.

– Вещи, которые мы наблюдаем сейчас, имеют важнейшее значение, – вещал Ленин, временно определённый в сервант между бабушкиными часиками и сахарницей, наполненной пуговицами. – Смеяться над хрусталём, который тридцать лет простоял на полке – глупо. Тем самым, мы сужаем его функционал до временного хранения жидкости. А ведь долгие годы он преумножал нечто более важное. Славная советская филактерия, придававшая Полине Павловне сил и энергии. Не источник, но накопитель и усилитель неких…

В квартире Ленин становился более разговорчивым. На улице запустить трёп могли советские муралы, старые здания, знакомые маршруты. В отдалённых дворах Ленин поначалу тушевался, но быстро выискивал элементы прошлого: рассуждал о связи детских «ракет» со звёздами, объяснял роль брошенных зданий в ритуале инициации, хвалил важность для духовного развития такой практики как сбор бутылок. А вот в присутствии дам вождь хранил молчание.

– Ты же умный, – хрипло внушала знакомая, кидая окурок в банку с красной жижей на дне. – Книжки всякие читаешь. Что ты сидишь на базе этой сраной?

Вся кухня пропахла табаком, но Перелогов терпел. Дамы к нему наведывались всё реже и реже. Неведомый принцип отбора почему-то пощадил только самых древних знакомых. Хотя Перелогов сомневался, что визит к нему – нечто щадящее.

– Да это временно. Скоро на прошлое вернусь.

– Принтеры заправлять? – тяжело вздохнула гостья.

По её голосу Перелогов понял, что ночевать будет один. Так и вышло. Знакомая осмотрела напоследок сервант, хмыкнула.

– Столько хлама. Только герани на окне не хватает. Хочешь, я тебе герань подарю?

Перелогов не хотел.

– А я всё на дачу утащила, что не выбросила.

– Мне не мешает.

– Но и не помогает.

Ленин, временно прижатый к стеклу сахарницей, издал смешок…

С наступлением осени болтливый профиль поутих. В голосе его появилась новая эмоция – что-то между обидой и грустью.

– Переименование улиц – занятие невероятной глупости. Какое отношение имеют к проезжей части и узкому тротуару что Куйбышев Валериан Владимирыч, что Ауэзов Мухтар Омарханыч? Они прославились как заядлые автомобилисты, или что? Улицам и номера хватит. Именуйте дворы! Давайте фамилии тёмным кустам, придумайте кличку для каждой заброшки, пусть между качелей скитается дух, оставьте машинам их мёртвые цифры…

С приходом октября Ленин стал всё чаще и чаще сбиваться на белый стих. Выходило коряво и жутко, как будто ритм мал-помалу заменял собой остатки смысла. Казалось, что помятый листик не всегда был красным, что просто пришла его осень. В жизни Ильи тоже всё как-то опало. На полках накопилась пыль, в туалете за трубой поселился паук.

В одно невыносимо серое и сырое утро Перелогов не пошел на базу, а отправился гулять в центр города. Прохаживаясь по Колхозному рынку, поглядывая на горы кроссовок, заросли веников, прибежища торговцев самсой, он понял, что надо показать червонец Михелю. В школьные годы Илья часто заглядывал в его антикварный ларёк. Основная часть коллекции Михеля хранилась дома, но и под прилавком могли ждать чудеса. Сам владелец особенно интересовался артефактами Второй мировой войны, но Перелогова все эти фашистские штыки, монетки и кольца с черепами не увлекали. Старшеклассник ходил к антиквару, чтобы посмотреть на сокровища послевоенного быта, маленькие мещанские радости. Даже подстаканник пятидесятых годов с выдавленным первым спутником Земли вызывал у Ильи больше эмоций нежели какая-нибудь нашивка добровольца, которую Михель, подвыпив, с благоговением доставал из жестяной коробки. Перелогов любил держать в руках обшарпанные новогодние игрушки, листать пожелтевшие альманахи для рыболовов-спортсменов, смотреть в слайдоскоп, где за детьми в смешных шапках выцветало небо. Но в какой-то момент жизнь набрала обороты, путь к антиквару был забыт. Илья знал, что теперь у Михеля полноценный бутик. Проезжая на автобусе мимо рынка, он часто смотрел на него, но повод зайти нашёлся только теперь.

– О, Илюша, – краснощекий дед оторвал взгляд от потрёпанного журнала с блондинкой в бикини на развороте. – Я тебе прягу с орлом не показывал же?

Перелогов не помнил. И его не удивило, что Михель словно продолжал недавний разговор. У того всегда были странные отношения с временем.

– Показывали. У вас теперь места побольше.

– Растём, – развёл руками Михель. – На фарфоре поднялся. Ну и так, по мелочи, монеты да марки.

Судя по хитрому прищуру на морщинистом лице, поднялся антиквар явно не на монетах и марках. Но Перелогову было всё равно. Он достал из кармана бумажник.

– Михаил Владимирович, можете глянуть на червонец? Нашёл дома в альбоме для марок. И он странный какой-то.

– Чем странный?

– Да чёрт его знает. Посмотрел в интернете картинки, вроде нормально всё. Просто ощущение.

Михель достал из нагрудного кармана рубашки лупу, присмотрелся к купюре. Хмыкнул и вернул червонец Илье. На всё ушло не больше десяти секунд.

– Фальшак.

– В смысле?

– В коромысле. Подделка.

– А разве тогда подделывали? Ещё и десятку.

– Всякое бывало. Но, вообще, редкость, конечно. Даже не пятидесятка. Хочешь куплю? Много не дам, печати нет. Если бы штамп стоял, что в обмене банком отказано, то было бы поинтереснее.

Перелогов присмотрелся к банкноте. Вычурные буквы утверждали, что перед ним Билет государственного банка СССР.

– А как вы поняли?

– Серию посмотри.

На белой полосе перед строем из семи цифр стояли две литеры – ЩА.

– Серия ЩА. И что?

– И всё. Нет никакого ЩА. Не знает история такого.

– Настолько глупо ошиблись? Сама-то бумажка как настоящая.

– Кто его знает. Может, что и ошиблись. Или пошутили. За две тысячи уступишь?

Перелогов смотрел на оптимистичный прищур Ленина. Почему-то в храме древних ценностей вождь молчал.

– Я подумаю. Поищу ещё про него. Спасибо, Михаил Владимирович.

– Ну, поищи-поищи, Илюша. Все такие умные стали со своими телефонами.

Последнее предложение Михель произнёс уже сам себе, снова склонившись над журналом. Перелогов тихо вышел из бутика. Ветер, нёсший запах земли, ударил по лицу, потрепал червонец в руке.

– Но что тогда есть? Огненное прошлое и озарённое им будущее – вот основы, вот фундамент, вот надстройка, волшебный фонарик, далёкая ветка черёмухи, последний сновидческий подвиг, великий космический полдник…

Перелогов прервал поток бреда, упрятав Ленина в бумажник. Стоило прогуляться и подумать, что же делать дальше. При ходьбе мысли в голове Ильи складывались нужным образом. Уж это он за сорок лет жизни успел прояснить. Дорога вела прочь от центра, мимо пятиэтажных хрущёвок и новеньких девятиэтажек, облицованных чёрт-те чем. Первые строения навевали тоску, вторые вызывали тошноту. Для искры требовалось какое-то более мощное впечатление. И Перелогов потопал в сторону промзоны. Аккурат между эвакуированным заводом по производству чего-то смертоносного и бескрайними зарослями тростника стоял район из домов пятидесятых годов. Собственно, для работников завода его и построили. Илья любил смотреть на свинцово-серые трёхэтажки с арочными окнами. По стенам летом крался плющ, доползая почти до слухового окна, до белого треугольника, указующего в небо.

В хмурый день фасад выглядел устрашающе. Всего три этажа, а как будто вся неотвратимая сила небес обратила внимание на смотрящего, приготовилась к удару. Вот только Перелогов всё не мог решить для себя, можно ли называть это молоко с пеплом, что разлилось над крышей, небесами. В окне третьего этажа Илья разглядел горшок с геранью. Зелёное пятнышко в самом сердце серой громады. Озарение пришло моментально – червонцу место в Оранжерее.

Оранжерея, она же Ботанический сад, располагалась совсем недалеко от района сталинок. Примыкая к мясокомбинату, тонула в том же шелесте, что и завод. Собственно, нужды тушёночного производства когда-то и породили Оранжерею. Солдатам Первой мировой требовались консервы, а для консервов требовался лавровый лист. С двенадцати саженцев, по числу апостолов, началась история сада. Усилиями путешественников и ботаников, привозивших растения со всего света, появились экспозиции, посвящённые каждому из континентов. Ширился и рос стеклянный купол. В центре сада воткнули столетнюю финиковую пальму, дитя хаджа. Но целью Перелогова были не райские кущи, а второй этаж административного здания Оранжереи. Там располагался небольшой краеведческий музей с чучелами животных, фотографиями великих строек, поделками из желудей и прочими краеугольными камнями провинции. Илья чётко помнил, что в музее стояла витрина с купюрами – советскими рублями, первыми тенгушками и тиынками. Вот под стеклом вождю и место.

От мясокомбината несло чем-то кислым и страшным. Раньше запах – при должном направлении ветра – мог долететь до любого района города, но современные фильтры исправили ситуацию. Теперь с миазмами производства приходилось сталкиваться только рабочим предприятия да посетителям Оранжереи. Впрочем, в самом саду пахло совершенно иначе. Этот влажный тёплый воздух, наполненный ароматами мокрой коры, странных цветов, тины из искусственного прудика Перелогов запомнил с первого раза и навсегда. С мирком Оранжереи он познакомился в двенадцать лет, и с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Время уснуло где-то под листьями финиковой пальмы.

Заплатив старушке на вахте, Илья вошёл в сад. Под самой крышей перекрикивались мелкие птицы, воспоминания ворочались в голове, беззвучно разевала рот рыбина в пруду.

– А вы видели «хвост ягнёнка»?

Перелогов вздрогнул от неожиданности, потянулся рукой за бумажником, но вовремя понял, что голос совсем не похож на ленинский. По мощёной дорожке от зоны «Мексиканское нагорье» шёл пожилой человек в ковбойской шляпе.

– Что?

– Я говорю, «хвост ягнёнка» у нас зацвёл. Анредера сердцелистная. Не видели?

– Не осматривался ещё, – улыбнулся Перелогов. – А она красивая?

– Все растения красивые, – человек в шляпе указал в сторону. – Там, под потолком. По факту, лиана.

– А лианы цветут?

– Всё цветет. Только ухаживать надо правильно.

Перелогов прошагал в указанном направлении и, действительно, среди зелени, на высоте в пару метров с длинной лианы свисало множество белых соцветий, похожих на хвостики.

– Чувствуете, дует? – старик подошёл к Илье бесшумно.

– Нет. Разве?

– Дует-дует. Вон там щели. Ещё и какую-то дуру строят за забором. А значит – тень.

– Ну как-нибудь образуется. Сто лет уже джунглям. Столько пережили, а как в детстве всё, – Илья прикоснулся рукой к проплешине на стволе пальмы, где кто-то выцарапал «Влад».

– Вот именно, что сто лет. Страшно. За одну зимнюю ночь всему каюк прийти может.

По рукам Перелогова пробежали мурашки. Присмотревшись к собеседнику, он понял, что уже видел его раньше.

– Вы же тут главный?

– Ну а кто? Директор. Работаем помаленьку, – улыбнулся старик.

– А вот у вас музей есть на втором.

– Да. Истории родного края. Сейчас, как раз, выставка детского прикладного творчества.

– Я вам хотел экспонат предложить, – Перелогов извлёк банкноту.

– Угу, червонец. Только у нас есть такой.

– Такого нет. Он фальшивый.

Директор взял купюру в руки и присмотрелся.

– Там серия, которой быть не может, – подсказал Перелогов.

– ЩА, – прочитал старик. – Такой разве нет?

– Нет, я узнавал. Вот и подумал, что надо его вам под стекло. Пусть лежит.

– Фальшивок у нас, кажется, не было, – директор ещё раз пригляделся к символам на бумажке. – Хорошо. Пойдёмте, в архив отнесём.

Перелогов поднялся на второй этаж вслед за директором. Около входа в музей он заметил ещё одну дверцу, на которую не обращал внимания раньше.

– Тут мы всё подряд храним, – объяснил директор. – Что-то по случаю выставляем, что-то просто так место занимает. В общем, забираю я ваш билет?

Перелогов кивнул. Старик открыл дверь, из помещения пахнуло канализацией. Трубы в здании, судя по всему, могли сами послужить экспонатами лавки древностей. Положив червонец на письменный стол, директор полез в карман. Перелогов услышал тихую мелодию из старого советского мультфильма, название которого никак не хотело всплывать в памяти.

– Вы меня извините, я отойду, – спешно сказал директор и устремился вниз по лестнице, на ходу доставая телефон.

Перелогов остался один. Он с интересом осмотрел комнату. Большая её часть была заставлена коробками. В одном углу кто-то свалил кучей сломанные самовары, в другом на огромной тыкве лежали патиссоны с приклеенными голубыми глазами. Дрожала на сквозняке пыльная паутинка у самого окна.

– Консервы – незаменимый источник питательных веществ в тяжёлое время, – Ленин и не думал горевать. – А лёгкое время мимолётно. Так что, запасаемся. Финиковая пальма в резко-континентальном климате. Бычки в томатном соусе, рецепт проверенный. Натюрморт, выполненный по памяти при помощи выжигателя…

Илья смотрел на Ленина, а Ленин смотрел влево и усмехался чему-то, навеки скрытому в багровых полях. Правой щеки легко коснулся поток холодного воздуха. Перелогов повернулся и поглядел в окно. За оградой мясокомбината, за пустырём и трансформаторной будкой, у самого тростникового моря, из блестящей от вечерней наледи земли росло дерево. Серое и кривое, непонятной породы, не берёза и не ива, тянулось к белому месяцу в синем безоблачном небе. На одну из толстых нижних веток можно было забраться. Не для того, чтобы увидеть что-то далёкое. Не для хвастовства перед подругой. Не для спасения от опасности. Просто – можно было забраться.

Илья покинул комнату, не обернувшись напоследок. Спустился на первый этаж, вышел из здания. Дорога вела вдоль цехов и недостроев к дыре в заборе. Сквозь неё открывался вид на пустырь. За пустырём чернело дерево. Ступал Перелогов твёрдо.

Люкс

Основная задача Жени заключалась в том, чтобы доставать из мешка на свет старые вещи и определять их стоимость. Исходя из накладной, разброс мог быть велик. Главное, чтобы общая стоимость оцененных вещей из одного мешка достигала необходимого значения. В ход шли не только познания в моде и тонкий вкус, но и фантазия с юмором. Особый шик – поставить на безусловную ветошь пятизначное число и следить потом за судьбой «топового шмота». Скучнее всего обстояло дело с известными лейблами. Чем громче имя, тем очевиднее цена. Поэтому Женя радовался не футболке с тремя полосками и даже не шахтерским штанам, которые, судя по рисунку на этикетке, выдерживали мощь двух лошадиных сил. Он сам носил такие и знал, что почём. Работать воображение заставляли странные находки: рубашка в стиле пэчворк; блузка Мёбиуса с диковинным расположением застёжек; рабочие комбинезоны со вставками грубой серебристой ткани, назначение которых ускользало от понимания.

Утренняя, согретая лучами солнца из прямоугольных окошек под потолком, пыль оседала на работниках склада. Кроме Жени химозные ароматы вещей из далёких стран вдыхало четыре человека. Кристина с Мариной больше болтали, чем занимались делом. Клара Ивановна подносила одежду к самому лицу, щурила глаза за толстыми очками, вздыхала, аккуратно выводила цену на ярлычке. Саша с очевидным трудом доставала вещи из мешка, долго смотрела на этикетки, трогала ткань, морщила лоб.

– Жень, а вот такая сколько будет? – протягивала она самую обычную блузку европейского бренда средней паршивости.

Женя отвечал, через несколько минут вопрос повторялся. Почти всегда причиной раздумий служили тряпки, такого внимания не заслуживающие. Всё странное Саша оценивала по минимуму, даже не стараясь разобраться, что же оказалось у неё в руках. Но стоило извлечь из недр мешка что-то известное и фирмовое, девушка застывала. Тощая, в серой трикотажной кофте и джинсах болотного цвета, она казалась детским манекеном, с которого поленились снять одежду и зачем-то прислали вместе с тряпьём.

За три года работы в секонд-хенде Женя научился хорошо оценивать вещи, но утратил способность их ценить. После тысяч футболок и брюк, прошедших через его руки, желание обладать особой одеждой куда-то ушло. Насмотренность обернулась пресыщенностью. Впрочем, это хорошо сказалось на кошельке. Перестав тратить большие деньги на тряпки, Женя обзавелся неплохой домашней библиотекой, вискарём в холодильнике, новым телефоном. Из минусов – мир вокруг безнадежно пропах средством для обработки старых вещей.

Заскрежетала железная дверь, захлопнулась с грохотом, ведомая опытной толстой пружиной. Эхо пробежало по коридорам. В помещение вошла Роза. В руках управляющая филиалом держала синюю папку. Судя по румяному лицу и капелькам пота на висках, утреннюю прохладу уже сменила полуденная жара. На складе температура стабильно держалась на восемнадцати градусах, независимо от времени суток.

– Саша, – призывно махнула управляющая. – Курьерское задание. Сгоняй мышкой. Вот документы. Баулы ворочать не надо будет, просто бумаги отнеси.

Саша поднялась со стула, держась за поясницу. Поковыляла к начальнице.

– Резвее, резвее. Только день начался.

– У меня нога затекла.

– Вот и пройдёшься.

Клара Ивановна оторвалась от старательного выведения цены.

– Розанчик, а зачем ей идти? Пусть Вова довезёт.

– Укатили они зачем-то с утра. К обеду вернутся.

– А куда конкретно идти? – Саша открыла папку, начала изучать накладную. – ТОО «Лакшери Сток». Это где?

– Да тут недалеко, тоже в промзоне. Индустриальный проезд, дом что-то там. Разберёшься.

Клара Ивановна нахмурилась и сняла очки, как будто расхотела видеть лицо оппонента в деталях.

– Нельзя девочку одну отправлять. Мало ли.

– Да что с ней будет? – Роза окинула Сашу взглядом, осеклась, прикусила нижнюю губу. – Хотя, да. Эту любая шавка загрызёт. Женя, сопроводишь?

Сидеть на складе до вечера тому совсем не хотелось. Предложение прогуляться в солнечный день звучало заманчиво.

– Без проблем.

– Марин, хорош языком чесать. Иди за тот мешок садись, – быстро нашла замену Роза.

Женя печально посмотрел на пурпурный снуд с жёлтыми утками. Тот смиренно лежал на дне, и явно заслуживал не той цены, что могла поставить Марина, женщина в леопардовом топе и чёрном спортивном трико.

– Иди уже, – процедила Марина, расстроенная сменой роли.

Женя подошёл к Саше, взял накладную, прочитал адрес. К этому поставщику они ещё не ходили.

– Новые кто-то?

– Не, мы раньше брали у них, – Роза зевнула. – До тебя ещё. Давайте, метнитесь кабанчиками. Туда и обратно.

Метаться Женя не собирался. До точки назначения он планировал идти максимально медленно. Стоило выйти на парковку перед складом, как солнце ослепило, заставило глаза слезиться. Саша громко чихнула.

– Будьте здравы, – Женя взял у девушки папку и посмотрел на плохо пропечатанный текст. – Принтер у них сдыхает. Короче, нам до переезда, а потом направо. Вроде бы.

– Может уточним?

Женя вяло отмахнулся и пошёл к выходу с территории. Перспектива заблудиться его не пугала. Куда не иди, всё равно однажды выйдешь на знакомую улицу. Склад располагался за старым кладбищем. Шум города ещё долетал до этих мест, но покорно растворялся в шелесте листьев, жужжании насекомых, далёком грохоте железнодорожных составов. Грузовики превратили асфальтовую дорогу в галерею ям. В некоторых стояла вода, из других, что ближе к обочине, рос камыш. Саша пугливо оглядывалась, шла чуть позади Жени.

– Я тут была, кажется. Когда второго родила, мы где-то здесь кроватку заказывали.

– Да, мебельных цехов навалом, – Женя искоса посмотрел на спутницу, удивляясь, как в этом теле нашлись силы для производства новых людей.

– Так Васенька её сломал. В двух местах.

Женя не стал уточнять, откуда у ребёнка богатырская сила. Саша сама начала рассказывать про особую кашу, тёткин рецепт, козье молоко, барсучий жир. Дойдя до тайных свойств пояса из собачьей шерсти, девушка ойкнула и указала на берёзу у обочины.

– Смотри какое красивое.

Женя подошёл к дереву. От корней и вверх по коре расползался бирюзовый лишай. На высоте в полтора метра из ствола выпирал нарост размером с детскую голову. Шляпку покрывала серая кожица, снизу серебрилась губка, состоящая из несчетного количества трубочек. Гриб белел в тени.

– Смотри, – Женя провел рукой по нижней поверхности нароста, оставив чёрный след.

Саша прикоснулась к отметине, погладила в другую сторону. След чуть посветлел, стал коричневым.

– Прикольно. Помнишь, у нас в том месяце подушки такие приходили с пайетками? Солнышко нарисовано, а если рукой провести, то луна получается. И наоборот. Это что такое?

– Трутовик, – Женя постучал по грибу. – Берёзовый. Их, вообще, много видов. Блестящие самые красивые.

– Он полезный?

– Для дерева – нет. Паразит же. Для наблюдателя – вполне. Красиво, чё.

Некоторое время шли молча. Саша стала выглядеть спокойнее, больше не вздрагивала от каждого шороха. По правую сторону от дороги до самого забора какого-то цеха раскинулись заросли рогоза. От нагретой воды несло тиной. Дрожали крылышки большой голубой стрекозы, сухого тельца на разбитом асфальте. За бетонным забором виднелось здание склада стройматериалов. Когда-то оно было столовой, судя по сохранившемуся плакату над дверью. Пухлая буфетчица на нём совсем выцвела, у самого лица призрачной работницы общепита навеки замерла тарелка с сосисками потустороннего вида.

– Придумали же в таком месте столовую делать, – удивилась Саша.

– В советское время тут рядом сувенирная фабрика была, а дальше мехколонна, а ещё дальше нефтебаза. Было кому на обед ходить.

Плакат завораживал, не давал отвести взгляд, ловил последние крохи внимания. Женя это чувствовал, понимал и принимал.

– У нас в соседнем доме был универсам, – заговорил он, отвернувшись наконец от плаката. – И на торце без окон, где-то на уровне второго этажа висел плакат. Ну или картина даже. Не знаю с каких времён. А на ней такая карета, значит, сказочная, со всякой едой. И внутри, и на крыше. Сосиски, буженина, сыр, шампанское, кренделя. И я каждый раз, как проходил мимо, такое странное чувство испытывал.

– Что в магазинах пусто, а карета полная?

– Не. Мне вообще не хотелось всех этих деликатесов. То есть, хотелось, конечно, но чувство другое доминировало. Я никак не мог понять, откуда она приехала. Не могло быть в СССР таких карет. Слишком сказочная, что ли. По-европейски, причём. А если карета не наша, то откуда в ней советское шампанское и сгущёнка? И вот это несоответствие будоражило. Как-будто есть в определенном моменте времени и в особой точке пространства место, в котором такая карета с продуктами обыденна. И, вообще, там много всего интересного, получается. А картина – маяк, привет из ниоткуда, которое может однажды реализоваться. Посредством моих действий, в том числе. Проблема в том, что вся жизнь – это миг между вещами, до которых ещё не дорос, и дерьмом, для которого уже слишком стар. Понимаешь?

– Ты же с мамой живёшь?

– Угу, – Женя, сраженный в самое сердце неуместным вопросом, споткнулся о выбоину в асфальте.

– А я бы навернула сейчас буженины, – вздохнула Саша. – Когда Соньку вынашивала, только про мясо и думала. Так она у меня в деcять месяцев пошла. Правда, до трёх лет не говорила.

До следующей развилки шли в тишине. Мимо нежилой кирпичной двухэтажки, которую споро переделывали в СТО. Мимо пустой трансформаторной будки, лишённой всех ценных внутренностей. Где-то вдалеке стучали металлом о металл.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Женя. – Эс-тэ-ошка же двенадцатый номер была? Получается, мы пришли.

– Ну, здесь вряд ли кто-то работает, – Саша нервно хихикнула.

На пустыре чернело довольно длинное одноэтажное здание. То ли ещё одна столовка, то ли магазин. В любом случае, огонь не пощадил строение. У входа валялись обгорелые доски, уголь блестел на солнце. Оплавившаяся вывеска свисала струпьям. Сквозь оконные проёмы без стёкол виднелись фрагменты мебели, полные мешки какого-то мусора, стены в копоти.

– Старый пожар, по ходу, – Саша указала пальцем на крышу. – Кусты успели вырасти. Назад пойдём? Или позвони Розе, скажи, что заблудились.

– Погоди, – Женя сделал шаг к зданию. – Хочу посмотреть.

– Что там смотреть? Обычная помойка.

– Тут постой, я быстро.

– Ага, сейчас. Ещё я в промзоне одна не стояла. Пошли уже. Только если я в какую-нибудь гадость наступлю, ты мне кофе должен.

Кофемашина на складе имелась, но ингредиенты требовалось приносить свои. И Женя на них не экономил, покупал лучшие. Не Сашино безрадостное три-в-одном.

– Считай, что просто так должен. Но под ноги всё равно смотри.

Внутри всё было вверх дном. Былая функция здания так и не прояснилась. Под обрушившимися стеллажами виднелись папки с документами, в одном углу кто-то свалил кучей битую посуду, в другом – пустые баллончики краски для автомобилей. Одну стену украшал плакат о важности мытья рук, другую – техника безопасности при работе с электрощитом. Женя обошёл дурно пахнущий холодильник, лежащий ничком, направился к тёмному коридору. Давя каблуками осколки стекла, за ним поспешила Саша. В ответ из глубин здания раздался тихий хруст.

– Слышишь? – округлила глаза Саша.

– Это эхо, – неуверенно ответил Женя. – Акустика тут такая. Интересная.

Каких-то пять метров – и в конце коридора ждала дверь, заколоченная досками. Можно было повернуть налево, что Женя и сделал. По непонятной причине окон в помещение не было, свет тёк через дыры в потолке.

– Совсем крыша плохая, – Саша прищурилась. – Как на башку упадёт, и всё.

– Не упадёт. Её корни держат. Там же деревья выросли.

Женя сам не поверил тому, что сказал, но почему-то страх отступил. На Сашином лице не читалось никаких эмоций. Она подняла с пола пустую коробку, уставилась на неё, не моргая.

– Спички охотничьи. И нет ни одной.

– Потому что ими подожгли здание. Постарались коварные охотники. Им было охота устроить пожар.

Саша даже не попыталась улыбнуться. Бросила коробок, подошла к следующей двери, дёрнула за ручку. Из темноты сквозняк принёс запах гари. Где-то вдалеке капала вода. На самой границе слышимости летал ещё один звук, который Женя никак не мог распознать.

– Ты слышишь? – спокойно спросила Саша.

– Дует. Просто дует.

Женя направился к дверному проёму, полный решимости до конца изучать странную планировку здания, и выйти обратно на свет, но с другой стороны. В новом, неизученном коридоре видимость снизилась ещё сильнее. Свет, долетавший из прошлой комнаты, не мог справиться с дымной завесой. Саша положила руку на Женино плечо.

– Слышишь, котик плачет?

– Какой котик? Тихо, вроде.

– Котик где-то плачет, – Саша, не моргая, смотрела прямо в глаза с какой-то дикой серьёзностью. – Надо помочь.