Читать онлайн Уроки французского

ДИСКЛЕЙМЕР

Все персонажи данного произведения являются вымышленными, и любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, является случайным. Всем персонажам на момент описываемых событий не менее 18 лет.

Произведение содержит откровенные сцены сексуального характера и нецензурную лексику, предназначено исключительно для взрослой аудитории. Автор не пропагандирует и не одобряет насилие, незаконную деятельность или эксплуатацию. Чтение данного произведения не рекомендуется лицам младше 18 лет, а также лицам, которых может оскорбить подобный контент.

Все события, описанные в произведении, являются вымышленными и не имеют отношения к реальности. Любые совпадения с реальными событиями, местами или организациями являются случайными.

Автор не несет ответственности за любые эмоциональные или психологические последствия, которые могут возникнуть у читателя в результате прочтения данного произведения. Читатель принимает на себя всю ответственность за восприятие и интерпретацию контента.

ГЛАВА 1 «ПРОЩАЙ ЛЕТО»

Эта история произошла в маленьком провинциальном городке, затерянном среди живописных холмов и густых лесов Франции – страны вина, шампанского и страстной любви к жизни. Городок, словно забытый временем, хранил в себе множество тайн. Узкие улочки извивались между аккуратными домиками, обвитыми плющом и цветами, которые весной распускались, наполняя воздух нежными ароматами.

Летние дни здесь были знойными и яркими. Солнце щедро освещало старинные каменные стены, а по вечерам на площади собирались местные жители, чтобы делиться веселыми историями и смехом. Зимой холод проникал в каждый уголок, превращая город в зимнюю сказку: улицы укрывались снежным покровом, а из труб домов поднимался дымок, создавая уютную атмосферу. Осенью дожди лили словно из ведра, но это не пугало жителей – они привычно кутались в теплые плащи и продолжали свои дела, наслаждаясь меланхолией серых дней. А весной природа пробуждалась, и город наполнялся свежестью, на тротуарах появлялись лужи, отражающие яркие краски неба.

В этом городке не было игорных заведений или шумных клубов, и иностранцам порой казалось, что здесь царит скука. Но местные жители, привыкшие к размеренному ритму жизни, находили радость в простых вещах: в утреннем кофе, прогулках по лесу, беседах с соседями.

В этой уединённости была своя прелесть. Девушки, жившие здесь, обладали такой завораживающей красотой, что их тёмные и светлые глаза могли пленить любого, кто осмеливался в них заглянуть. Их улыбки, словно солнечные лучи, согревали сердца, и, несмотря на отсутствие ярких развлечений, жизнь в этом городке была полна нежных моментов и простых радостей.

Я стоял на улице, наблюдая, как меняется время года. Совсем недавно мир был наполнен яркими красками цветущих растений, но теперь цветы увядали под натиском холода, оставляя лишь память о своей красоте. Свежий ветер дул мне в лицо, словно пробуждая ото сна, придавая силы. Я следил за падающими листьями, кружащимися в танце, будто прощаясь с летом.

Я глубоко зевнул, и мои мысли вернулись к Мадлен. "Ну и где же она?" – подумал я про себя.

Мадлен была невероятно симпатичной девушкой и моей новой подругой. Недавно она перевелась в нашу школу, и, к моему удивлению, она села рядом со мной. Это стало настоящим подарком судьбы. Я наслаждался каждым моментом с ней.

Она приехала издалека – её родители перебрались в наш город из-за работы отца. Его помощь и опыт требовался на новом заводе. Я знал, что у неё азиатские корни – это выдавал изящный разрез её глаз, придававший ей загадочность и особое очарование. Её волосы были тёмными, а глаза – карие.

Она казалась немного растерянной в новом окружении, и мне хотелось помочь ей. Каждый момент, проведённый рядом, наполнялся лёгкостью и надеждой на то, что наша дружба будет крепкой.

Когда я уже собирался уходить, из подъезда выбежала Мадлен в своей школьной форме. Она подбежала ко мне и обняла меня, её губы были красные, как ягоды рябины, что только добавляло ей очарования.

Её объятие было неожиданным – тёплым, стремительным, пахнущим ванилью и чем-то неуловимо-девичьим. Я замер, чувствуя, как её пальцы впиваются в ткань моей куртки.

– Извини, пожалуйста, Матисс, – её голос звенел, как колокольчик, слегка дрожа от бега. – Я правда не хотела заставлять тебя ждать.

– Опять потеряла телефон? – я не смог сдержать улыбки, беря её портфель, чтобы облегчить ношу.

– Он всегда падает между кроватью и стеной! – она вздохнула, поправляя сбившийся бант на блузке. – Как будто там чёрная дыра для моих вещей.

Мы зашагали по тротуару, где листья клёна уже выложили рыжий ковёр. Её туфли шуршали по тротуару при каждом движении.

– Ну так что с экзаменами? – она внезапно повернулась ко мне, преграждая путь. – Признавайся!

– Экономика и математика, – я пожал плечами, будто это было неважно. Хотя внутри всё сжималось от мысли о бесконечных формулах.

– О-оу… – её брови поползли вверх. – Значит, будешь, скучным банкиром в сером костюме?

Она сказала это с такой комичной гримасой, что я невольно рассмеялся.

– А ты? – я перевёл разговор, ловко уклоняясь от её попыток тряхнуть меня за плечо. – Готова зарыться в пыльные книги до старости?

– Это будет потрясающе! – её глаза загорелись. Она подпрыгнула, едва не задев ветку платана. – Представь: Париж, Сорбонна, лекции под сводами старинной библиотеки…

– …и толпы зануд-профессоров, – добавил я, подмигивая.

– Зато я буду разбираться в любовных письмах Наполеона лучше, чем он сам! – она фыркнула, но вдруг замялась. – Кстати…

Она сделала паузу, намеренно замедлив шаг. Пальцы её потянулись к моему рукаву, поправляя несуществующую складку.

– Если я стану экспертом по старинным любовным признаниям… может, поможешь с практикой? – её голос стал тише, а взгляд скользнул куда-то в сторону фонарного столба. – Для… э-э.… научного исследования.

Ветер подхватил её слова, смешав с ароматом горячего шоколада из ближайшей кондитерской. Я почувствовал, как тепло разливается по щекам.

– Это предложение звучит подозрительно, мадемуазель Лефевр, – я нарочно изобразил профессорскую строгость. – Уж не собираетесь ли вы изучать… как там… "современные методы флирта"?

Она засмеялась – звонко, беззаботно, и толкнула меня плечом.

– Только если объект исследования не будет таким занудой!

И прежде, чем я нашёлся что ответить, она схватила меня за руку и потянула вперёд:

– Бежим! Кажется, начинается дождь!

Её ладонь была мягкой и удивительно маленькой в моей. А сердце стучало так громко, что, кажется, могло перекрыть даже звук первых капель, забарабанивших по крышам…

Мы мчались по тротуару, и дождь усиливался с каждой секундой, капли падали на землю, разлетаясь в разные стороны. Прохожие спешно доставали зонты. Было удивительно, что, несмотря на ливень, на небе не было ни одной тучки – только яркое солнце, которое красиво подсвечивало падающие капли, создавая волшебную атмосферу.

– Смотри! – Мадлен запрокинула голову, подставив лицо дождю. – Это же солнечный дождь!

Её голос потонул в шуме капель дождя. Я видел, как они скатываются по её шее, исчезая под промокшим воротником. Рубашка прилипла к коже, обрисовывая изгибы, и мне пришлось с усилием отвести взгляд.

– Давай укроемся! – крикнул я, хватая её за руку и потащил под козырёк старой аптеки.

Мы влетели под навес, запыхавшиеся, мокрые и смеющиеся. Мадлен отряхнулась, как кошка, и в этот момент солнечный луч упал прямо на неё, превратив капли на её коже в крошечные бриллианты.

– Ты представляешь, – начала она, всё ещё тяжело дыша, – в Японии такой дождь называют "лисьей свадьбой". Говорят, это небеса благословляют влюблённых.

Я кивнул, но взгляд мой упрямо скользил вниз, к каплям, стекающим по изгибу её шеи. "Чёрт…" – я резко отвернулся, прислонившись к холодной стене. В голове всё пульсировало: её смех, тёплые пальцы, случайные касания её руки, этот дурацкий бант, который вечно развязывался на её блузке…

– Матисс, ты меня вообще слушаешь? – её голос пробился сквозь шум дождя.

Я вздрогнул. – Ой, извини… Повтори, пожалуйста?

– О чём это я? – Мадлен закатила глаза, но улыбка не сходила с её губ. – Ах да! Вчера в библиотеке нашла потрясающую книгу о японских легендах. Там говорится, что если в такой дождь загадать желание…

Я кивал, делая вид, что слушаю, но мой мозг упрямо фиксировал каждую деталь: как её мокрые ресницы слипаются в стрелочки, как капля застряла в ямочке над верхней губой, как её пальцы нервно теребят промокший подол юбки.

– …и если два человека одновременно увидят радугу в таком дожде, то… Матисс! – она хлопнула в ладоши прямо перед моим носом. – Ты опять витаешь в облаках!

– Прости, – я смущённо потер затылок. – Просто… этот дождь. Он какой-то… гипнотизирующий.

Мадлен рассмеялась, и звук этот был чище любого звона:

– Да ты сегодня совсем косноязычный! Может, тебе в аптеке градусник купить? – она игриво ткнула меня пальцем в лоб.

Я поймал её руку – на секунду – и тут же отпустил, почувствовав, как по щекам разливается жар.

– Нет-нет, я в порядке. Просто… продолжай свою историю.

Она склонила голову набок, изучая меня взглядом. Дождь внезапно стих, будто кто-то выключил гигантский душ. Солнечные лучи мгновенно высушили асфальт, оставив лишь сверкающие следы.

– Ну вот, – Мадлен развела руками, – а я как раз дошла до самой интересной части! Теперь придётся рассказывать в автобусе.

Она выскочила из-под козырька. Я последовал за ней, ловя себя на мысли, что готов слушать её бесконечно – даже если это будут рассказы о японских погодных приметах или расписании автобусов.

– Давай быстрее! – Мадлен обернулась, махая мне рукой. – А то опоздаем в школу.

ГЛАВА 2 «НА ГРАНИ НАКАЗАНИЯ»

Школа была похожа на замок из старых европейских легенд. Фасад школы был выполнен из светлого песчаника, украшен высокими арочными окнами с резными гранитными наличниками. Каждый завиток орнамента казался живым – то ли от игры солнечных бликов, то ли от мастерства забытых ныне ремесленников.

На дверных створках находились барельефы со львами, чьи величественные гривы плавно переходили в виноградные гроздья, создавая впечатление, что эти могучие создания охраняют знания. Львиные лапы не сжимали добычу, а бережно держали свитки, олицетворяя мудрость и жажду познания. Над входом, как знак гордости и традиций, красовался девиз школы: "Scientia et Honor" ("Наука и честь"), выполненный в элегантном готическом шрифте, который придавал всему облику здания торжественность и некую значимость.

У парадных ворот школы, обрамлённых каменными пилонами, гордо развевался национальный триколор, а рядом на полированной гранитной плите золотом сияла надпись: "Основано в 1889 году".

Также у входа висела мемориальная табличка со скромной гравировкой: "Шарль Лефевр – преподаватель литературы, доброволец Великой войны. Пал при Марне в 1914 году, прикрыв отход своего взвода. Посмертно награждён Орденом Почётного легиона".

Среди преподавателей ходила легенда, будто в библиотеке до сих пор стоит его кресло – то самое, в котором он в последний вечер перед отправкой на фронт читал ученикам Достоевского. В дни школьных праздников кто-то неизменно кладёт на подоконник его бывшего кабинета веточку лаванды – скромную дань человеку, чьё имя стало символом чести для поколений учеников.

К нашему приходу одежда Мадлен уже почти высохла – лишь отдельные пятна влаги напоминали о недавнем дожде. Тяжёлая дубовая дверь со скрипом поддалась под нашим совместным напором, впуская нас в прохладный полумрак школьного холла.

Тишина была настолько глубокая, что слышалось эхо наших шагов по каменным плитам. Перемена закончилась, и длинные коридоры, обычно наполненные учениками, теперь пустовали.

– Эй, Матисс, снова опоздал! – Я обернулся – это был охранник дядюшка Вева.

Он восседал на своём привычном месте у стойки.

Дядюшка Вева был добрым и отзывчивым, и его любили как дети, так и учителя. Худощавое телосложение и кепка, прикрывающая лысину, придавали ему вид человека, который много лет трудится на одном месте. Между переменами он часто смотрел телевизор или читал газеты, погружаясь в мир новостей и развлечений.

Мадлен мгновенно сложила ладони в изящном жесте, напоминающем моление: – Простите нас, месье Вева! Это целиком моя вина.

Её голос звенел такой искренностью, что даже Вева, казалось, смягчился. Я поспешно кивнул, добавляя: – Мы опоздали буквально на пять минуточек…

Дядюшка Вева закатил глаза так выразительно, что морщины на лбу разгладились. Его вздох был очень глубоким. Но вздыхал он не просто так: я часто опаздывал и иногда пропускал уроки, хотя мои оценки были выше среднего. Мне больше нравилось готовиться дома, в тишине, где я мог сосредоточиться на своих мыслях.

– Эх, молодежь, проходите, – пробурчал он, делая пометку в журнале. – Но, если месье Дюбуа спросит, я ему всё доложу.

Дюбуа был нашим классным руководителем, и, честно говоря, он не очень хорошо ко мне относился. Иногда мне казалось, что он просто меня ненавидел. Он занижал мне оценки, постоянно вызывал на уроках, а когда мы писали контрольные, стоял у меня за спиной, как тень. Его жесткий контроль вывел моё искусство списывания по французскому на совершенно новый уровень.

Когда я сдавал ему работы, он просто не мог поверить в их правильность и в то, что я писал их сам. Его гневные крики о том, что я не могу так писать, звучали как приговор. И в этом была его правда – я действительно делал множество ошибок. Каждый раз, когда я получал свою работу обратно, я чувствовал, как его недовольство давит на меня, и это лишь усиливало моё желание доказать, что я способен на большее.

Пройдя на цыпочках по коридору, мы подошли к двери нашего класса. Внутри царила лёгкая суматоха: кто-то болтал на задней парте, кто-то залипал в телефон, а кто-то поддерживал разговор с учительницей. Клер Дюпон, наша преподавательница по гражданско-нравственному воспитанию, была в центре внимания. Она всегда была миловидной и дружелюбной, и её поддержка вдохновляла нас на новые начинания. Когда Дюпон начинала рассказывать о какой-то теме, она словно наполнялась энергией, и её увлекательный стиль преподавания увлекал почти всех учеников. Ко мне она относилась особенно хорошо, возможно, даже как к сыну. Эта забота и внимание придавали мне уверенности. Я даже задумывался о том, чтобы иногда приходить в школу после выпускного, просто чтобы послушать её уроки.

Мы замерли у двери, обмениваясь нервными взглядами. Мадлен прижала палец к губам, её глаза блестели от азарта – опоздание превращалось в маленькое приключение. Я осторожно нажал на ручку, и дверь со скрипом приоткрылась.

– Ах, вот и наши заплутавшие души! – раздался мелодичный голос мадам Дюпон.

Она стояла у доски с мелом в пальцах, на тёмной поверхности доски виднелись узоры из дат и имён. Её седые волосы, собранные в небрежный пучок, светились серебристыми бликами, а в уголках глаз проступили лучики морщин.

– Входите же, не стесняйтесь, – она сделала широкий жест рукой, будто приглашала нас не в класс, а на званый ужин. – Мы как раз обсуждаем влияние Просвещения на современную политику. Ваше мнение, Матисс, будет особенно ценным.

В классе захихикали. Кто-то шумно передвинул стул, кто-то шепнул: "Опять пронесло". Мадлен, покраснев, прокралась к нашей парте, а я застрял в дверном проёме под пристальным, но добрым взглядом мадам Дюпон.

– Вы ведь подготовили доклад о Вольтере, не так ли? – в её голосе звучала игривая нота.

Я замер, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Доклад… чёрт, я же обещал…

– Конечно, – вдруг раздался голос Мадлен, – он вчера мне его зачитывал. Целых два часа! – Она вытащила из портфеля аккуратно сложенные листы и торжественно протянула мне.

Мадам Дюпон подняла бровь, её губы дрогнули в сдерживаемой улыбке.

– Ну что ж, – она кивнула к доске, – тогда вам слово, Матисс Леруа.

Класс разразился смехом, а я, поймав взгляд Мадлен, понял: этот день запомнится мне не опозданием.

Я медленно подошёл к доске, ощущая на себе десятки любопытных взглядов. Ладони слегка дрожали, но, встретившись глазами с мадам Дюпон, я вдруг почувствовал странное спокойствие. Её чуть заметный кивок словно говорил: "Ты справишься», и это дало мне невиданный прилив энергии.

– Месье Вольтер, – начал я, нарочито торжественно, вызывая новый смешок в классе, – однажды сказал: "Мыслить самостоятельно – вот настоящая революция".

Я отложил бумаги в сторону. Зачем читать по листу, если эти идеи уже давно живут у меня в голове?

– Представьте Францию XVIII века, – мой голос зазвучал увереннее, руки сами собой начали рисовать в воздухе образы. – Представьте салоны, где при свечах спорят о свободе, равенстве, прогрессе. Где аббаты и маркизы, философы и куртизанки – все вдруг осознали: мир не дан нам раз и навсегда. Его можно пересобрать, как часовой механизм.

В классе воцарилась тишина. Даже заядлые болтуны на задних партах отвлеклись от телефонов.

– Вольтер не просто писал пьесы, – я прошёлся вдоль рядов, ловя их взгляды. – Он создавал оружие. Его слова – как шпаги: острые, блестящие, смертоносные. Одна фраза в "Философских письмах" могла отправить книгу в костёр, а автора – в Бастилию.

Мадлен сидела, подперев ладонью подбородок, её губы тронула улыбка.

– Но самое революционное, – я понизил голос, заставляя класс невольно притихнуть ещё больше, – это идея, что каждый из нас – не винтик, а часовщик своей судьбы. Что короли и церковь – не боги, а просто плохо сделанные механизмы, которые можно… пересобрать.

Последнее слово повисло в воздухе, как вызов.

Мадам Дюпон медленно хлопала в ладони, её глаза блестели: – Вот что значит понять дух эпохи. Месье Вольтер был бы вами доволен.

Я не смог сдержать улыбки от слов мадам Дюпон – её одобрение всегда согревало меня изнутри. Вернувшись на место, я поймал восхищённый взгляд Мадлен.

– Это было потрясающе! – прошептала она, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовал лёгкий аромат её шампуня. – Хотя я уверена, ты бы мог говорить об этом часами. – Её подмигивание и внезапно вспыхнувший румянец заставили моё сердце учащённо забиться.

Остаток урока пролетел незаметно. Мадам Дюпон, как всегда, завораживала – её рассказы о философах Просвещения превращались в настоящие театральные представления, где она играла все роли сразу.

Когда прозвенел звонок, Мадлен сразу же достала телефон. Я украдкой наблюдал, как её пальцы быстро набирают номер.

– Камиль! – её лицо мгновенно озарилось улыбкой, но в глазах читалась какая-то натянутость.

На экране появилось лицо парня – тёмные вьющиеся волосы, резкие скулы и глубоко посаженные глаза. Он что-то говорил, аккомпанируя себе на гитаре, когда Мадлен неожиданно развернула камеру:

– Посмотри, кто со мной!

Я поспешно помахал рукой, чувствуя себя неловко от внезапного вторжения в их разговор. После короткой беседы экран погас, и вместе с ним потухла и сама Мадлен. Её плечи опустились, а в уголках губ затаилась грусть.

– Что-то не так? – осторожно спросил я.

Она долго смотрела в окно, где по стеклу струились дождевые капли.

– Мы не виделись год, – наконец произнесла она, играя прядью волос. – Раньше он звонил три раза в день. Сейчас… иногда раз в неделю. Вчера я узнала, что он записался в университетский хор. С солисткой. – Её голос дрогнул на последнем слове.

Я молча обнял её за плечи, чувствуя, как она слегка дрожит. В голове метались десятки фраз утешения, но все они казались фальшивыми.

– Как вы… – я осторожно начал, – вообще познакомились?

Тень улыбки скользнула по её лицу:

– В летнем лагере. Мне было пятнадцать, и я боялась прыгать с вышки…

В коридоре внезапно раздались шаги – тяжёлые, мерные. Я узнал их сразу, ещё до того, как в дверях появилась высокая фигура в строгом костюме.

– Месье Дюбуа, – прошептала Мадлен, быстро вытирая ладонью глаза.

Учитель французского остановился перед нами, его острый взгляд скользнул по моим рукам, всё ещё лежавших на плечах Мадлен.

– Мадемуазель Лефевр, – его голос звучал неожиданно мягко, – вам требуется медицинская помощь?

Мадлен быстро выпрямилась, отстраняясь от моего прикосновения.

– Нет, месье, всё в порядке, – её голос прозвучал неестественно бодро.

Дюбуа замер, изучая нас. Его взгляд – холодный и оценивающий – скользнул по её заплаканным ресницам, затем перешёл на меня. В классе внезапно стало тихо, будто даже воздух застыл в ожидании.

– Матисс, – он произнёс моё имя так, словно это был диагноз. – Кабинет директора. Сейчас.

Я встал, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Мадлен резко подняла голову:

– Но это я…

– Мадемуазель Лефевр, – Дюбуа перебил её, не повышая голоса, – у нас правила. Опоздания, пропуски, неуместное поведение… – Его взгляд намеренно остановился на моей руке, которая только что лежала на её плече. – Всё это имеет последствия.

В коридоре за его спиной мелькнули любопытные лица – новость о том, что "Дюбуа снова достал Матисса", уже разлеталась по школе.

– Идите, – сказал он, отступая к двери.

Я сделал шаг вперёд, но Мадлен вдруг вскочила, опрокинув стул.

– Нет! – её крик эхом отозвался в классе. – Если он идёт к директору, то и я тоже. Потому что я тоже опоздала.

Дюбуа приподнял бровь. В его глазах мелькнуло что-то неожиданное – может, уважение, может, раздражение.

– Как пожелаете, – он развернулся и вышел, даже не проверив, идём ли мы за ним.

Мадлен схватила меня за руку.

– Прости, – прошептала она. – Но я не дам ему снова тебя…

Я перебил её, сжимая её пальцы в ответ:

– Ничего. Вместе хоть к директору, хоть в ад.

Мы шагнули в коридор, где уже собралась толпа зевак. Где-то впереди, чётко отбивая шаги, удалялся Дюбуа. А за спиной – приглушённые голоса:

– Они что, вместе теперь? – Спорим, Матисса выгонят? – Да он же её защищает…

Мы шли по коридору, и с каждым шагом моя рука всё крепче сжимала пальцы Мадлен. Её ладонь была удивительно тёплой, несмотря на дрожь, пробегавшую по её пальцам. Дюбуа шагал впереди, его тень растягивалась по стенам, как предупреждение.

– Ты уверена, что хочешь идти со мной? – шёпотом спросил я, замедляя шаг. – Директор… он не самый приятный собеседник.

Мадлен лишь твёрже сжала мою руку в ответ: – Если он решил тебя наказать за мои слёзы и наше опоздание, то я как минимум должна это видеть.

Мы подошли к массивной двери с табличкой "Директор". Дюбуа уже ждал, скрестив руки на груди. Его взгляд скользнул по нашим сплетённым пальцам, и тонкие губы искривились в едва заметной усмешке.

– Заходите, – он распахнул дверь, пропуская нас внутрь.

Кабинет встретил нас запахом дерева и лака. За огромным дубовым столом сидел директор Бушар – грузный мужчина с седеющими висками и пронзительным взглядом. Он отложил папку, увидев нас, и тяжёлые складки на его лбу углубились.

– Опять проблемы, Матисс? – его голос звучал устало. – Месье Дюбуа, в чём на этот раз?

Дюбуа закрыл дверь с тихим щелчком, который почему-то прозвучал громче любого крика.

– Неподобающее поведение. Опоздание. И.… – он сделал паузу, – попытка утешить мадемуазель Лефевр в весьма сомнительной манере.

Я почувствовал, как Мадлен замерла рядом. Её дыхание участилось.

– Это ложь! – она вырвала руку и шагнула вперёд. – Матисс просто…

– Мадемуазель, – директор поднял ладонь, останавливая её. – Давайте по порядку. Матисс, твоя версия?

Я глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, но тут дверь кабинета резко распахнулась. В проёме стояла мадам Дюпон, её обычно аккуратная причёска слегка растрепалась, а на щеках играл румянец.

– Прошу прощения за вторжение, – её голос дрожал от сдержанных эмоций. – Но я не могу позволить, чтобы этих детей наказали за человечность.

Директор медленно поднялся из-за стола. В кабинете повисло напряжённое молчание. Дюбуа стоял неподвижно, но я заметил, как сжалась его челюсть.

– Клер, – директор произнёс её имя с неожиданной мягкостью. – Объяснись.

Мадам Дюпон подошла к Мадлен и положила руку ей на плечо:

– Сегодня на моём уроке Матисс произнёс одну из лучших речей о Вольтере, что я слышала за 20 лет преподавания. А мадемуазель Лефевр… – она обвела взглядом всех присутствующих, – при всех своих талантах остаётся новенькой, которая скучает по дому. Разве мы не должны поддерживать таких учеников?

Дюбуа резко повернулся к окну, его плечи напряглись. Директор вздохнул и опустился в кресло.

– Месье Дюбуа, – он сказал неожиданно спокойно. – Вы действительно считаете, что объятия – это повод для наказания?

– Вы все не понимаете! – его голос впервые за всё время дрогнул. – Этот мальчик… Он…

Директор поднял руку, перебивая его. В кабинете повисла тягостная пауза. Я видел, как мускулы на щеках Дюбуа напряглись, когда он сжал зубы, словно пытаясь удержать слова, рвущиеся наружу.

– Жак, – директор перешел на менее формальный тон, – сейчас не время для этого. Давайте отпустим детей.

Дюбуа лишь резко кивнул, отвернувшись к окну. Его плечи под строгим пиджаком были неестественно напряжены.

Когда мы вышли в коридор, я не сдержался: – Что это, блядь, было? – мои слова гулко разнеслись по пустому коридору.

Мадлен схватила меня за рукав: – Тихо! – она оглянулась на закрытую дверь кабинета. – Давай просто уйдем. Сейчас.

Из-за закрытой двери раздался громкий крик директора, обращённый к Месье Дюбуа.

– Жак, сколько можно раздувать из мухи слона? Да, Матисс иногда опаздывает на уроки, но его оценки удовлетворительные, и другие учителя относятся к нему хорошо!

Директор продолжал, не обращая внимания на возражения:

– А что касается Мадлен Лефевр, вспомни себя в школьные годы. Она новенькая, ей не хватает друзей. В следующий раз приводи Матисса сюда только тогда, когда он действительно совершит что-то плохое. Всё остальное – это просто детские шалости!

Остаток дня прошел в странной отрешенности. Когда последний звонок наконец прозвенел, мы вышли на улицу, где уже опускались ранние сумерки. Я нес портфель Мадлен, а она держалась за мою руку так крепко, будто боялась, что я исчезну. Ее пальцы были холодными, несмотря на теплый весенний вечер.

У подъезда ее дома Мадлен остановилась: – До понедельника? – в ее голосе слышалась неуверенность.

Я кивнул, но она не отпускала мою руку: – Может, подготовимся к экзаменам в выходные? У меня дома никого не будет.

– Посмотрим, – я постарался, чтобы мой голос звучал нейтрально. – Напишешь в субботу?

Она внезапно обняла меня так сильно, что у меня перехватило дыхание.

Я медленно направился к своему дому, и в нашем дворе меня встретил большой тополь. Когда начиналась весна, я всегда любил любоваться им – его листья становились бронзовыми, и это напоминало мне о том, что жизнь продолжается, несмотря на трудности.

Квартира встретила меня тишиной и темнотой. Родители оставили записку на холодильнике – "Уехали на дачу, вернемся поздно вечером". Я включил компьютер, и синий свет монитора резко высветил лицо в темноте комнаты.

График акций упал на двадцать процентов. Я закрыл глаза, растирая веки пальцами. "Идеально. Просто идеально сука", – прошептал я в пустую квартиру.

Переключившись на учебные материалы, я попытался сосредоточиться на формулах и датах. Но в голове снова и снова всплывало лицо Дюбуа в тот момент, когда его голос дрогнул. Что он хотел сказать?

ГЛАВА 3 «ПОБЕГ ОТ РЕАЛЬНОСТИ»

Лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь шторы, рисовали на стене дрожащие узоры. Я открыл глаза, ощущая непривычную лёгкость в теле – шесть часов сна хватило, чтобы отдохнуть, и это было странно.

Рука сама потянулась к телефону, застрявшему между матрасом и спинкой кровати. Холодный экран обжег кожу ледяным прикосновением. Пальцы привычно листали ленту: политические склоки, мрачные прогнозы, советы психологов. Цифровой шум должен был задать ритм дню, но не смог.

В памяти всплыл обрывок вчерашнего разговора. Её шёпот, произнесший моё имя, отдался навязчивым эхом в висках. С лёгкой дрожью в кончиках пальцев я ввел в поиск заветное слово.

Сайт распахнулся передо мной, словно врата в запретный сад. Первое же изображение опалило сознание жаром: обнажённая девушка с высокой, подчёркнуто упругой грудью изгибалась в позах, от которых перехватывало дыхание.

Лихорадочно прокручивая страницу, я искал нужное видео. И вот оно – найдено. Вместо безликой актрисы воображение тут же нарисовало Мадлен, но преображённую: её бёдра стали круглее и полнее, кожа – сияла, словно отполированный мрамор.

Волна жара разлилась по телу, сгущаясь в паху. Член пробудился под одеялом, настойчиво упираясь в ткань. Образ Мадлен, жизнерадостной одноклассницы, расплылся, уступая место фантазии: её губы, набухшие и алые, как переспелая вишня; тонкая шея, изгибающаяся в манящем танце.

Дыхание сбилось. Одна рука судорожно сжимала телефон, другая, подчиняясь первобытному инстинкту, скользнула под одеяло, накрывая пульсирующую плоть. На экране снова появилось лицо девушки крупным планом…

Её пальцы скользили по собственным бёдрам. Я задержал дыхание, когда "она" на экране откинула голову, обнажив шею – точь-в-точь как вчера это сделала Мадлен, поправляя волосы. Но сейчас в этом жесте была не невинность, а сладострастие, заставляющее мои бёдра сжиматься.

Голос актрисы – низкий, мягкий – мой мозг автоматически подстроил под Мадлен. "Tu veux?" – будто шептала она, и от этого вымышленного французского акцента по спине пробежали мурашки. Я представил, как её обычно аккуратные ногти впиваются в простыни, как слетает с плеча бретелька школьного платья…

Телефон дрожал в моей руке. На экране девушка прикусила нижнюю губу – точь-в-точь как Мадлен, когда сосредоточенно решала задачки по алгебре. Это совпадение стало последней каплей: я глубоко вздохнул, чувствуя, как реальность расплывается.

После просмотра видео я лежал, уставившись в потолок, ощущая странную раздвоенность. Физическое удовлетворение должно было принести облегчение, но вместо этого в груди разверзлась пустота – холодная и бездонная, будто провал в ледяное озеро. Я провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть остатки возбуждения, но липкое чувство стыда и тоски лишь глубже въелось под кожу.

Одеяло соскользнуло на пол с безжизненным шуршанием. Я поднялся, и пустота внутри сжалась в тугой комок. Босые ноги утонули в мягком ковре, но даже его привычная текстура казалась сейчас чуждой.

На столе царил организованный хаос – аккуратные столбики тетрадей соседствовали с разбросанными ручками. Мои пальцы скользнули по страницам конспектов, где между формулами и графиками прятались рисунки странных существ с большими глазами – плоды творчества скучных уроков. Закрывая тетрадь, я заметил, как чернильная клякса на странице напоминает очертаниями ту девушку из видео – изогнутый стан, неестественно тонкую талию.

Выйдя в коридор в одних трусах, я почувствовал, как прохладный воздух квартиры обволакивает мою разгорячённую кожу. В прихожей стояли отцовские ботинки – начищенные до зеркального блеска, с жёсткими шнурками, затянутыми в тугой узел. Они выглядели как объявление о прибытии – похоже, я не услышал, как родители вернулись вечером.

Наша квартира занимала внушительную часть этажа – целых пять комнат. Родительская спальня, моя личная территория, отцовский кабинет, мамин склад и огромный зал, где доминировал массивный камин, облицованный тёмным мрамором. Сбоку от камина находилась полка с фотографиями семейных путешествий. Напротив, на пушистом персидском ковре цвета слоновой кости, располагался не просто мягкий, а объёмный модульный диван, обитый кремовой кожей. С него открывался идеальный вид на телевизор, диагональ которого казалась занимающей половину стены.

Отцовский кабинет был строгим и функциональным. Запах дорогой кожи, исходящий от массивного кресла с высокой спинкой, смешивался с едва уловимым ароматом табака из хьюмидора, стоявшего на полированном столе из красного дерева. На столе, помимо мощного компьютера с двумя мониторами, царил идеальный порядок: лаконичный набор для письма, стакан для ручек и несколько папок с документами, аккуратно сложенных в стопку. На стене за спинкой кресла гордо развевался флаг королевской Франции – белоснежное полотно, расшитое золотыми геральдическими лилиями Бурбонов.

Мой отец, начальник уголовного розыска, бывший военный с двадцатипятилетним стажем, выглядел в этом кабинете как настоящий полководец. Широкоплечий, с коротко стриженными седыми волосами и вечно суровым, словно высеченным из гранита лицом, он напоминал римского легионера. Отец не любил свою работу. Ему было ненавистно копаться в грязи этого мира, который он без зазрения совести называл "дерьмом".

Последняя комната – кладовая – была царством маминого накопительства. Горы коробок, старые чемоданы, завалы одежды, которую никто не носил годами, – всё это хаотично громоздилось друг на друга, образуя лабиринт, в котором легко можно было заблудиться. Мамина страсть к сохранению всего "на всякий случай" постоянно приводила к бурным конфликтам с отцом, чей излюбленный тезис звучал так: "Выброси это барахло, я куплю тебе новое!" Проблема была в том, что отец редко выполнял свои обещания, предпочитая уходить от неудобных тем и разговоров, умело переводя их в другое русло.

Я замер в дверном проёме, прислушиваясь к тишине квартиры. Только едва уловимое шипение со стороны кухни нарушало утренний покой. Воздух постепенно наполнялся сладковатым ароматом подрумянивающихся блинов – тот самый, знакомый с детства запах, который всегда ассоциировался у меня с безопасностью и любовью. Во всём доме только мама умела готовить их так, чтобы золотистая корочка получалась идеально хрустящей, а середина – нежной и воздушной.

Ноздри непроизвольно расширились, впитывая этот волшебный аромат. В груди что-то сжалось, и на мгновение мне показалось, будто я снова шестилетний мальчишка, готовый вскочить с постели и бежать на кухню босиком, чтобы первым получить свой блин, щедро политый малиновым вареньем. Уголки губ сами собой потянулись вверх, рисуя на лице беззаботную улыбку.

Решив не мешать маминому кулинарному ритуалу, я направился в ванную. Поворот крана обернулся ледяным душем – вода, словно из горного ручья, обожгла лицо пронизывающим холодом. Я задержал дыхание, чувствуя, как мурашки побежали по коже. "Опять котёл барахлит", – мелькнула мысль, пока я растирал онемевшие щёки полотенцем. Зубная паста с мятой взорвалась во рту холодным фейерверком, окончательно прогоняя остатки сна.

Вернувшись в коридор, я остановился у кухонной двери, наблюдая за мамой через приоткрытую щель. Она стояла у плиты в своём синем клетчатом фартуке – подарке бабушки из Прованса. Рыжие волосы, обычно собранные в строгий пучок, сегодня свободно рассыпались по плечам, переливаясь на утреннем солнце медными бликами. Ловким движением она переворачивала блин, одновременно ухитряясь смотреть какой-то кулинарный видеоурок. На её лице читалось сосредоточенное удовольствие – то самое выражение, которое всегда появлялось, когда она занималась любимым делом.

– Доброе утро, мамочка! – мой голос прозвучал неожиданно громко на кухне.

Она вздрогнула, но тут же повернулась, и я увидел в её глазах ту самую искру, которая всегда зажигалась при моём появлении.

– Ой, а я тебя не слышала! – мама выключила плиту, смахнув со лба непослушную прядь. – Спал хорошо?

– Как убитый, – пошутил я, устраиваясь на своём привычном месте у окна.

– Отец ещё не вставал?

Мама покачала головой, достав из шкафа мою любимую кружку с надписью "The Boys": – Пусть спит. Сегодня же суббота. Чай зелёный или чёрный?

В этот момент кухня наполнилась тем особым теплом, которое не зависит от температуры воздуха. Аромат свежих блинов, тихое потрескивание масла на сковороде, знакомые очертания маминой фигуры у плиты – всё складывалось в идеальную картину домашнего уюта. Даже вечный беспорядок на столе – рассыпанная мука, открытые баночки с вареньем, забытая деревянная лопатка – казался сейчас милым и родным. На душе стало так спокойно, будто все тревоги остались где-то за пределами этой солнечной кухни.

Мама ловко перевернула последний блин, и я, не желая её отвлекать, завороженно наблюдал за её движениями. Казалось, даже шум за окном стих, чтобы не нарушить этот простой, но такой важный ритуал. Она отложила телефон в сторону, повернулась ко мне и, прищурившись, повторила вопрос:

– Ну так что? Зелёный или чёрный?

Я задумался, машинально уставившись в потолок, будто ответ был спрятан среди трещинок в штукатурке.

– М-м… А кофе есть? – неуверенно пробормотал я.

– Есть, но молока нет, – ответила мама, и в уголках её глаз заплясали смешинки.

– Тогда чёрный чай, – сдался я.

Она кивнула и взяла заварник. Густая янтарная струя чая наполнила кружку, а вместе с ней и кухню – тёплым, пряным ароматом, от которого на душе сразу становилось спокойнее.

Пока мама возилась у плиты, я решил ей помочь: собрал со стола миски, ложки, смахнул остатки муки и сахара. Потом заглянул в холодильник – среди банок и контейнеров искал только одно: ту самую жестяную банку со сгущёнкой. Без неё блины были просто блинами, а с ней – возвращением в детство. Лезвие ножа со скрипом вскрыло крышку, и сладкий запах ударил в нос.

– Еще сметану достань, пожалуйста, – попросила она.

Я улыбнулся. Для неё блины со сметаной были тем же, чем для меня – со сгущёнкой: вкусом из прошлого, где всё было проще и добрее.

– Ты знаешь, я вот думаю… – начал я, обмакивая блин в липкую сладость.

– О чём? – мама присела напротив.

– Почему именно сгущёнка? Ну, вот у тебя – сметана, у бабушки – варенье, а у меня – она. Как будто у каждого в семье свой "блинный код".

Мама заулыбалась:

– Потому что в детстве я тебя ею перекормила! Помнишь, как ты в пять лет полбанки за раз умял, а потом весь день жаловался на живот?

– Ой, да не было такого! – я скривился, но тут же откусил ещё кусочек. – Хотя оно того стоило, – парировал я.

Когда я почти доел свою порцию утренних блинов, неожиданно дверь родительской спальни открылась со скрипом, и оттуда вышел массивный мужчина с чёрными волосами, в которых уже пробивались седые пряди. Его фигура, словно тень, заполнила кухню, а угрюмое выражение лица предвещало, что утро у него выдалось не самым лучшим. Мы с мамой, стараясь поднять настроение, дружно пожелали ему доброго утра, но в ответ услышали лишь недовольное бурчание.

Отец, не обращая на нас внимания, подошёл к шкафчику, достал банку с кофе и с лёгким раздражением открыл холодильник в поисках чего-то, что могло бы улучшить его утренний ритуал. Когда его попытки оказались безрезультатными, он глубоко вздохнул, как будто собираясь поднять тяжесть, и начал засыпать кофе и сахар в кружку, словно это было единственным способом справиться с его недовольством.

Я быстро доел свои блины, положил тарелку в посудомоечную машину, поцеловал маму на прощание и выскользнул из кухни в свою комнату. В ней царил лёгкий беспорядок: книги, разбросанные по столу, и одежда, не успевшая попасть в шкаф. Немного прибравшись и заправив кровать, я сел за стол и запустил компьютер. Из колонок раздался звук, и на экране появился яркий красный логотип, обещавший новые приключения в виртуальном мире.

Неожиданно отец что-то прокричал из кухни. Его голос был полон недовольства, но я едва разобрал слова. Словно по инерции, я подошёл к двери и захлопнул её, чтобы не слышать его ворчания. Я никогда не понимал этой его привычки – почему он просто не закрывает свою дверь? Порой мне казалось, что ему доставляет удовольствие выводить меня из себя своими постоянными упрёками. Я вздохнул, вернулся к своим мыслям и попытался сосредоточиться на игре, чтобы забыть о неприятной атмосфере дома.

Запустив браузер и открыв социальные сети, я включил музыку, надел наушники и приготовился к игре. Сегодня у меня не было особого желания готовиться к экзаменам – мне хотелось просто играть, играть и ещё раз играть, чтобы забыться и отвлечься от повседневной рутины. В наушниках послышался звук сообщения.

Свернув игру, я увидел сообщение от своего друга Николя. Признаюсь, иногда он очень сильно меня раздражал: мог позвонить в неподходящий момент или задать глупый вопрос, но я прощал ему эти косяки. Потому что мы всегда понимали друг друга, что бы ни происходило у нас в жизни.

Открыв чат, я увидел, что он отправил короткое видео. На нем был изображён Ганс Ланда с подписью: "Когда меня спрашивают о моих политических взглядах, мои политические взгляды на самом деле".

Переговорив с Николя, я узнал, что тренер по плаванию хочет завтра сделать важное объявление после тренировки. Когда я предложил ему сыграть со мной, он сказал, что у него много дел, после чего ушел в офлайн.

Вернувшись к игре, через какое-то время я понял, что сегодня бои на PvP-аренах не приносят удовольствия. Внутри было какое-то пустое, механическое повторение. Я не "нагибал нубов" с азартом, а скорее забивал гвозди – монотонно, методично, чтобы заглушить назойливый внутренний шум. Я просто убивал время, в прямом смысле этого слова, пока мои пальцы сами бегали по клавиатуре.

Неожиданно мне пришло приглашение в отряд. Приняв его, я услышал голос своего приятеля Мартина. Он был старше меня на год и в прошлом году провалил экзамены по химии, из-за чего не смог поступить в университет.

У него была смуглая кожа и очень жёсткие волосы, что придавало ему особый шарм.

"О, Матисс! Сколько лет, сколько зим! " – воскликнул он в голосовом чате.

"Да ладно тебе, Мартин, мы с тобой неделю назад виделись! " – ответил я, хихикая.

"Что правда, то правда! " – утверждающе ответил Мартин. "Может, в парк пойдём? А то игра сегодня какая-то шляпа".

Его слова совпали с моим внутренним ощущением. Создавалось впечатление, что виртуальный мир треснул и начал медленно, бесповоротно меняться.

Я молча вышел из игры, снял наушники. Тишина комнаты стала оглушительной после цифровых взрывов и криков. Экран погас, и в его тёмном стекле отразилось моё лицо – обычное, уставшее. Пора было идти к своему приятелю.

ГЛАВА 4 «МЕНТОЛОВЫЙ ВЕЧЕР»

Когда я вышел на улицу, я просто замер посреди двора – каждая деталь была до боли знакомой. Кривая лавочка у подъезда, которую от окончательного падения удерживала молодая берёза. Покосившийся столик, за которым когда-то собирались старики, распивавшие вино и рассказывавшие истории – я мог заслушиваться ими целыми днями. И мамин садик – островок уюта, где она с любовью ухаживала за растениями, посаженными руками нашей семьи.

Мои шаги сами привели меня к одному из деревьев. Теперь оно возвышалось надо мной – мощные корни уходили глубоко в землю, ствол окреп и потолстел. Я отчётливо помнил, как лет десять назад мы с отцом сажали этот кустик. В тот день он пригнал свою потрёпанную машину, и мы отправились в лес на поиски саженца. Мама стояла рядом, наблюдая за нами и подсказывая, какой кустик лучше выбрать. Отвлёкшись от воспоминаний, я задумчиво поднял голову, пытаясь охватить взглядом всю крону, и вдруг…

Перед глазами всплыла чёткая картина: отец окапывает маленькое деревце по кругу, потом наклоняется, обхватывает ствол мускулистыми руками и одним рывком выдёргивает его из земли. Когда мы укладывали добычу в багажник, отец тяжело дышал, а по его загорелому лбу струился пот.

Эти воспоминания нахлынули неожиданно – такие яркие, будто всё происходило недавно. Они одновременно обрадовали и напугали меня. Будущее неумолимо наступало, а я всё ещё цеплялся за прошлое, мысленно возвращаясь в детство, когда все было простым.

Вдруг меня осенило: Мартина до сих пор нет. "Похоже, я единственный пунктуальный человек на этой планете, – подумал я с раздражением. – Как вообще можно опаздывать, когда всё, что нужно – надеть джинсы и футболку?"

С досадой я плюхнулся на шаткую лавочку, прислонившись спиной к берёзе. Закрыв глаза, стал вслушиваться в вечернюю симфонию: шелест опавших листьев под ногами, приглушённый рокот машин где-то вдали, переливчатый детский смех и жалобный скрип качелей на ветру. Эти звуки, смешиваясь, создавали странную атмосферу спокойствия. По телу даже пробежали мурашки – то ли от вечерней прохлады, то ли от этого необъяснимого чувства умиротворения.

– Эй, Матисс! – вдалеке раздался знакомый голос. Я открыл глаза и резко поднялся с лавочки – в глазах потемнело. "Сколько лет, сколько зим, Мартин! Не прошло и тысячи лет", – усмехнулся я.

Он улыбнулся в ответ, крепко пожал мою руку, и мы зашагали вдоль улицы, где асфальт то и дело сменялся гравием, а потом и вовсе начал переходил в песчаник.

Мартин начал рассказывать о домашних хлопотах, которые его задержали. Я слушал вполуха, думая о том, почему он просто не написал мне. В этом была вся его суть – Мартин редко говорил правду напрямую, всегда что-то умалчивал или приукрашивал. Но ему вечно всё сходило с рук – то ли благодаря красноречию, то ли потому, что его истории было невозможно проверить.

Я вспомнил один характерный случай. Его друзья пригласили меня на совместный отдых, и сначала Мартин не возражал. Но когда настал день отъезда, он просто… не взял меня с собой. Когда Мартин вернулся, я точно знал: он не удержится и начнёт с упоением рассказывать обо всех приключениях. Когда после отдыха он встретился со мной Мартин извинился – в своей манере, с обаятельной улыбкой и шутками. Но осадок от той истории остался.

Череду моих мыслей прервал неожиданный вопрос:

– Матисс, тебе не холодно?

– Нет, – я пожал плечами. – Даже жарковато.

– Ой, да не гони! – Мартин усмехнулся. – Ты же в обычной ветровке?

Я машинально окинул себя взглядом: лёгкая ветровка, футболка, кроссовки – оделся будто на летнюю прогулку. Мартин же выглядел подготовленным к осеннему вечеру: тёмная толстовка с капюшоном оттеняла его смуглую кожу.

– Да забей, Мартин, мне и правда не холодно. Если станет прохладно – зайдём в магазин или куда-нибудь погреться.

– Ладно, понял тебя, – кивнул он. И вдруг переключился: – Кстати, мы с пацанами собираемся зарубиться в "Цивилизацию". Я сейчас народ собираю. Ты как, не против присоединиться?

Улыбка сама расползлась по моему лицу. На щеках выступил румянец – то ли от радости, то ли от порыва ветра.

– Конечно! Обожаю стратегии!

С этими словами я с энтузиазмом начал рассказывать о своих любимых цивилизациях, тактиках и памятных игровых моментах. Мартин слушал с полуулыбкой, а потом, не прерывая меня, начал шарить по карманам в поисках чего-то. Через несколько секунд он достал пачку сигарет. На ней крупными фиолетовыми буквами было написано: MENTOL.

Посмотрев на меня, он спросил:

– Будешь?

Я колебался, так как редко курил, но в итоге, взял сигарету. Он щёлкнул зажигалкой, поднёс огонёк. Я затянулся – кончик вспыхнул оранжевым глазком. Никотиновый дым проник в лёгкие, затем в кровь, и на душе сразу стало легче, будто воздух наполнился лёгкостью и спокойствием. Я запрокинул голову: небо, чистое и бездонное, казалось теперь кристально ярким, каждый контур – отточенным.

В это время Мартин затянулся и выпустил густую струю дыма. Мы машинально отошли подальше – в тень, где нас не могли увидеть ни соседи, ни тем более родители.

– Кстати, Мат… – начал он, – у тебя девушка не появилась?

– Не-а. Да и не было никогда.

– А секс хоть раз был?

Я фыркнул:

– Нет, ещё нет.

– Серьёзно? Стой, я думал, ты с Мадлен… – он сделал многозначительную паузу. – Мне казалось, вы давно не друзья.

Я рассмеялся, но смех получился каким-то нервным.

– Нет, мы все-таки друзья, – сказал я, – тем более у неё есть парень.

Мартин скривился в ухмылке, голос стал нарочито сладким:

– Что ты хочешь сказать, Матисс Леруа? Разве Мадлен никогда не просила тебя оседлать её после уроков?

Он фыркнул, потом захихикал, и вдруг смех прорвался наружу – у него брызнули слёзы.

– Молодец, блядь! – поддержал я его смех. – Подъёбал меня.

– Не расстраивайся, – Мартин сквозь смех похлопал меня по плечу, ещё давясь от хохота.

– Да ладно тебе, – я стряхнул пепел, стараясь сохранить небрежный тон. – Может, она просто не в моём вкусе.

Мартин прищурился, выпуская дым колечком:

– О-о-о, так у тебя, значит, есть "вкус"? Интересно. И какой же он?

– Ну… – я замялся, внезапно осознав, что никогда об этом не задумывался. – Главное, чтобы человек был… ну… интересный.

– Интересный! – Мартин фальшиво ахнул, прикладывая руку к груди. – Какая глубина! Какая проницательность! Матисс Леруа предпочитает "интересных" девушек!

Он снова закатился смехом, но вдруг резко стал серьёзным:

– Слушай, а ты вообще когда-нибудь целовался?

Я почувствовал, как уши наливаются жаром:

– Ну… технически да…

– "Технически"! – перебил он, хлопая себя по лбу. – Господи, да ты же чистый лист!

Мы продолжали идти, болтать, и наконец дошли до городского парка. Парк, к которому мы направлялись, давно забыл руки садовников. Дорожки, некогда тщательно вымощенные, теперь утопали в бархатных подушках мха и пожухлых листьях. Фонари – редкие немые стражи – отбрасывали тусклые блики, создавая зыбкие островки света в море теней; их слабое сияние лишь подчёркивало таинственность места.

Где-то за деревьями, окутанными вечерней дымкой, угадывалась железная дорога. Ветер иногда приносил оттуда далёкий перестук колёс – то ли реальный, то ли призрачный – и этот звук странным образом дополнял меланхоличное очарование парка.

В конце главной аллеи, за аркой из переплетённых вековых ветвей, внезапно открывался вид на реку. Она извивалась серебристой лентой, теряясь там, где небо сливалось с землёй. Вода, поймав последние лучи заката, превращалась в жидкое золото.

По периметру тянулся древний каменный забор, местами обрушившийся, но сохранивший отблеск былого величия. Главный вход походил на портал в иное измерение – полуразрушенные ворота с облупившейся лепниной. Переступая через них, я невольно сбавлял шаг, чувствуя, как время здесь течёт иначе: медленнее, задумчивее, будто сама история шепчет на ухо свои забытые тайны.

Едва мы переступили ржавые ворота парка, как лицо Мартина исказилось от ярости. Он с размаху пнул валяющуюся алюминиевую банку, та со звоном покатилась по брусчатке.

– Да что же это за беспредел! – его голос, обычно насмешливый, теперь дрожал от злости. – Смотри, Матисс! Всё развалено, всё разворовано! Где скамейки? Где фонари?

Я огляделся. Действительно, парк выглядел заброшенным: разбитые плиты дорожек, пустые постаменты, где когда-то стояли урны.

– Чинуши жируют, а людям вот это смотреть, – Мартин с силой швырнул камень в сторону полуразрушенного фонтана. – Сколько можно терпеть?

– Успокойся, ты же знаешь, что криком делу не поможешь.

– Знаю! – он резко выдохнул, сжимая кулаки. – Этот парк – наше детство, Матисс. Помнишь, каким он был?

В его глазах читалась неподдельная боль. Я кивнул, вспоминая яркие краски каруселей, смех детей, ухоженные газоны…

– И что теперь? – Мартин поднял с земли смятый пакет и с отвращением швырнул его в ближайший куст. – Свалка. Просто свалка.

Мы молча постояли среди разрухи, пока ветер шевелил пожухлые листья у наших ног. Наконец Мартин тяжело вздохнул:

– Ладно… Пойдём уже. Нечего тут смотреть.

Я заметил, что взгляд Мартина стал неестественно грустным.

– Что с тобой? – спросил я, стараясь привлечь его внимание. В этот момент я стал подозревать, что дело тут кроется не в парке, а в чём-то другом.

– Знаешь, Матисс, мне как-то грустно. Все друзья разъехались по городам, а я остался здесь один. Даже не с кем погулять, если честно, – признался он, и в его голосе слышались нотки тоски.

– Ну да, ну да, пошёл я, – подколол я его, пытаясь разрядить атмосферу.

– Да брось, – он усмехнулся, но в его тоне зазвучала досада.

Достав из кармана ещё одну сигарету, Мартин протянул её мне. Мы углубились в тёмные недра парка. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и вокруг царил густой сумрак, словно ночь осторожно стелила свои покрывала. Свет фонарей постепенно становился ярче, разрезая тьму длинными жёлтыми полосами. Вдалеке начали проступать две тёмные фигуры. Чем ближе мы подходили, тем яснее становилось, что это две девушки: одна позировала у могучего клёна, а другая ловко наводила объектив камеры.

Когда я оказался на расстоянии вытянутой руки, сигарета выскользнула у меня из пальцев и упала на землю. Никогда прежде я не видел более прекрасной девушки. Её глаза были глубокими, словно бездна, в которую можно утонуть без остатка – тёмные, манящие, с лёгким блеском, отражающим последние отблески заката. Кожа её сияла, словно пропитанная солнечным светом, пылала теплом, ярче самых ярких лучей, обжигая мою душу нежной, но неотразимой силой. Её каштановые волосы струились мягкими волнами, казались такими шелковистыми, что я невольно хотел провести по ним пальцами, ощутить каждую прядь.

Внезапно меня охватило желание крепко прижать её к себе, защитить от всего мира и никому не отдавать. Всё вокруг перестало существовать – я не слышал ни звуков, ни разговоров, ни даже собственного дыхания. Мир сузился до одного лишь образа. Моё лицо пылало, словно я стоял у пылающего костра, а когда мы прошли мимо, мой взгляд невольно зацепился за её губы – они были словно огонь, манящий и опасный, обещающий страсть и тайны, которые хотелось разгадать.

Я стоял, словно парализованный, не в силах сдвинуться с места. Мартин продолжал говорить, но его слова словно растворялись в воздухе, не доходя до моего сознания. Я снова представил ту девушку: её глаза, как бездонные океаны, манили и пугали одновременно; её кожа, светящаяся в сумерках, казалась почти нереальной. Внутри меня бушевали противоречивые эмоции – восхищение, страх, желание.

– Матисс, – сказал Мартин, его голос стал более настойчивым, – ты не можешь просто так пройти мимо. Это твой шанс!

Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Страх сковывал меня, но в то же время внутри возникло желание – желание узнать её, понять, что скрывается за этой пленительной оболочкой.

– Но что я скажу? – произнёс я наконец, едва слышно. – Как я могу подойти к ней, когда даже не знаю, как начать разговор?

Мартин вздохнул, его терпение, казалось, иссякло.

– Просто будь собой, – сказал он. – Скажи что-то простое. Спроси, что она делает, или похвали её. Главное – начни разговор.

Я посмотрел на Мартина, и его уверенность слегка приободрила меня. Мой взгляд снова устремился к той девушке, и в груди что-то дрогнуло – тонкий трепет надежды и страха одновременно. Она всё ещё позировала, её улыбка была такой естественной и беззаботной, словно светила в сумерках парка.

Но вдруг страх обрушился на меня с новой силой. Мои пальцы задрожали, сердце забилось чаще, и я понял – я не могу остаться здесь.

–Нет, уйдём отсюда, сказал я.

Желание бежать охватило меня целиком. Я больше ничего не хотел – ни слов, ни смелости, ни даже присутствия в этом парке.

Когда мы начали уходить, какая-то невидимая сила тянула меня обратно, словно магнит, заставляя сердце биться сильнее. Я почти не обращал внимания на слова Мартина – они казались пустым шумом, фоном, который я не мог услышать.

Вернувшись домой, я сразу же заперся в своей комнате. Отказался от ужина, от любых разговоров – мои мысли были только о ней. Когда дом погрузился в тишину и все легли спать, я остался один на один с собой. Лёжа на кровати и глядя в потолок, я ощущал, как моя душа горит – одинокая, пылающая, словно погружённая в холодный свет луны, освещавшей моё одиночество.

Всё произошло так быстро и сумбурно, что я до сих пор не мог понять, что именно со мной случилось. Этот миг, эта встреча – они оставили неизгладимый след в моём сердце, заставив меня почувствовать себя одновременно живым и потерянным.

ГЛАВА 5 «ТЕНЬ ВОДЫ»

Всю ночь я ворочался в постели, не в силах прогнать её образ. Таинственная незнакомка из парка будто поселилась у меня в голове – её тень скользила за мной даже в темноте, когда я закрывал глаза. Утро встретило меня тяжёлым параличом: тело одеревенело, в висках стучало, а во рту стоял противный привкус, будто я перебрал накануне.

С трудом поднявшись, я побрёл в ванную. Ноги подкашивались, будто после долгой болезни. Облокотившись о раковину, я встретился взглядом со своим отражением – бледное лицо с синевой под глазами выглядело так, словно за ночь я постарел на десять лет. Ледяная вода не принесла облегчения, только заставила вздрогнуть.

На кухне царила предрассветная тишина. Я налил себе кофе – чёрного, крепкого, без сахара – и машинально отрезал кусок бекона. Еда казалась безвкусной, но я жевал методично, будто это могло вернуть меня к реальности.

Вдруг скрипнула дверь.

– Доброе утро, – прозвучал сонный голос.

Мама стояла на пороге в растрёпанных рыжих кудрях, с тёплым одеялом, накинутым на плечи. Я лишь кивнул в ответ, не в силах разомкнуть губы. Она, кажется, сразу поняла моё состояние – молча прикрыла дверь и вышла на балкон, оставив меня наедине с самим собой.

Окончив завтрак, я машинально сполоснул кружку. Вода смыла кофейный налёт, но не очистила моё сознание. Я медленно направился в свою комнату, где царил привычный беспорядок: кровать не была заправлена, тетради лежали разбросанными по столу. Усевшись за компьютер, я запустил его. Он загружался мучительно долго, будто издеваясь надо мной. Пока система загружалась, я зашёл в интернет и начал читать сообщения. В основном это были новостные публикации. Прочитав пару строк, я снова перевёл взгляд на экран.

Пальцы сами потянулись к поисковой строке. Город, возраст, семейное положение… Полторы тысячи результатов. Сердце ёкнуло, и, не замечая того, я начал грызть ручку.

Я начал просматривать анкеты девушек. Все они были очень красивыми – некоторые не очень, – но ни одна из них не напоминала ту самую, которую я встретил в парке. В голову закралась мысль : может, девушка из парка была приезжей, или, возможно, она уже была замужем, или у неё просто нет профиля. Эти дурные мысли начали меня угнетать.

За стеной раздались тяжёлые шаги отца. Каждый его шаг отдавался в висках, будто отсчитывая время, потраченное впустую. Два часа бессмысленного скроллинга. Две тысячи просмотренных глаз, губ, улыбок – и ни одного похожего.

Откинувшись на спинку кресла, я уставился в потолок, погружённый в тягостные размышления. Внезапно резкий звук уведомления нарушил тишину комнаты. На экране всплыло сообщение от Николя:

– Привет! Идёшь сегодня на тренировку?

Я мысленно выругался – совсем забыл о плавании. Пальцы привычно вывели ответ:

– Да, конечно.

– Окей, – почти мгновенно пришёл ответ. – Жду на обычном месте.

Собираясь вернуться к бессмысленному скроллингу, взгляд случайно зацепился за время в углу экрана – до тренировки оставалось меньше часа.

Резко поднявшись, я направился в ванную, но в дверном проёме столкнулся с массивным препятствие.

– Доброе утро, сын, – раздался низкий голос.

Отец. Сегодня мне особенно не хотелось его бурных объятий, но протестовать было бесполезно. Его мускулистые руки сомкнулись вокруг меня с медвежьей силой, а коротко стриженая щетина оставила на коже ощущение наждачной бумаги.

Попытки вырваться только усиливали хватку. Я попытался оттолкнуть его, но вскоре не выдержал и выругался:

– Да ё-моё, отпусти! Я на тренировку опаздываю!

Отец начал передразнивать меня противным голосом:

– Какая тренировка? Сегодня же воскресенье!

– Да блин, отпусти! Задрал уже! Хватит хватать!

Я пытался вырваться, но безуспешно – чувствовал себя птицей, попавшей в мазут.

– Отпусти! – повысил я голос.

И как луч света в темноте, на помощь пришла мама. Она вышла в коридор и строго крикнула:

– Что за фигня, Марк? Немедленно отпусти сына!

Стоя сердитая, с полотенцем в руках, она взглянула на отца. Хватка ослабла, и он начал оправдываться.

Мои щёки пылали, дыхание было учащённым. Повернувшись спиной к отцу, я почувствовал лёгкий пинок. Уже собирался ответить тем же, но в коридоре остались только мы. Мама недовольно покачала головой и ушла по своим делам.

Я быстро забежал в ванную, взял полотенце, затем вернулся в комнату и достал из комода плавательные очки, шапочку и плавки. Через пару секунд я уже стоял у двери.

Мама вышла в прихожую и поцеловала меня в щёку. На душе сразу стало легче. Я открыл дверь, помахал ей на прощание, а она в ответ перекрестила меня. Так я и оказался на улице.

Я сразу же ускорил шаг и почти пришёл вовремя – опоздал всего на несколько минут. Николя уже стоял на остановке: его светлые, белокурые волосы и голубые глаза выделялись на фоне окружающих. Сегодня его лицо было мрачноватым, хотя обычно он был добродушен и жизнерадостен. Когда я подошёл, то заметил, что что-то изменилось: взгляд Николя стал более расслабленным и довольным.

Я крепко пожал ему руку, и мы быстро направились на тренировку. Мы сразу же начали бурное общение. Со стороны это выглядело скорее как пулемётная очередь – Николя очень любил болтать, это была его страсть.

– Что-то ты сегодня не в духе, – спросил я.

– Да так, с отцом вчера повозился, – пожал плечами Николя. – Весь день помогал – то мешки таскали, то забор чинили. А вечером как обычно: «Лентяй, мог бы и лучше».

Я кивнул. Его отец действительно был человеком требовательным, помешанным на контроле.

– Ладно, забей, – махнул рукой Николя и тут же перевёл разговор на вчерашний матч, заговорив быстро и оживлённо, как всегда. Через какое-то время мы уже были у тренировочного комплекса.

Переступив порог раздевалки, мы сразу ощутили характерный запах едкой хлорки, смешанной с устойчивой сыростью.

Слепящие лампы под потолком заливали помещение неестественно ярким, холодноватым светом, который отражался от глянцевой плитки, создавая эффект стерильной чистоты. По полу растекались многочисленные лужицы – следы предыдущих посетителей, оставлявшие неприятные холодные ощущения при каждом шаге. Повсюду виднелись мокрые следы от полотенец и хаотичные брызги. Я присел на скамейку, порылся в сумке – и с досадой осознал, что забыл тапочки.

– Бля… – вырвалось само собой.

Николя, в полураздетом состоянии, поднял брови:

– Что стряслось?

– Тапки забыл, блин. Сегодня вообще из рук всё валится.

– Тапочки забыл? – переспросил он.

Я кивнул.

Переодевшись, я случайно коснулся мокрого пола. Он действительно был мерзким – ледяная вода просачивалась между пальцами ног. Я шёл, как пингвин после инсульта.

После душа мы попали в просторный зал. В нём эхом разносились голоса нашей команды, создавая живую атмосферу предстоящей тренировки. Огромная гладь бассейна была без единой волны, словно поверхность воды накрыли прозрачным стеклом – идеальная зеркальная гладь отражала свет потолочных ламп и мерцание плитки по краям. Ребята уже разминались у бортиков: кто-то лениво болтал, свесив ноги в прохладную воду, позволяя каплям ритмично стучать о поверхность, кто-то игриво швырял в товарищей мокрое полотенце.

В воздухе витала особая пред тренировочная расслабленность – лёгкое волнение и ожидание, когда все знают, что тренер скоро появится, но никто не спешит нарушать эту спокойную паузу, наслаждаясь моментом перед началом работы.

Тренера ещё не было, но в воздухе уже витало напряжение, которое всегда предвещало его появление. В раздевалке стихли разговоры, кто-то невольно выпрямил спину. Из коридора донесся характерный скрип подошв его фирменных ботинок. Шаги звучали неспешно, с каждым звуком становясь громче.

Мы автоматически выстроились в шеренгу, плечом к плечу. Николя незаметно поправил плавки, а Себастьян быстро сунул полупустую банку энергетика за спину. Дверь распахнулась, и в зал вошёл Этьен Бонне – наш тренер, наставник и в каком-то смысле второй отец.

– Физкульт-привет, чемпионы! – прогремел его голос, наполняя пространство медной мощью, словно звук горна. В его приветствии всегда чувствовалась игра – он растягивал слова, будто давая нам время настроиться.

– Физкульт-привет, Бонне! – дружно ответили мы хором, и эхо прокатилось по пустому бассейну.

Он замер на мгновение, оценивающе окинув нас взглядом, и я снова отметил, как преображалось пространство вокруг него. Даже в шесть утра после бессонной ночи Этьен Бонне выглядел собранным и заряженным, будто аккумулятор, от которого мы все подсознательно подпитывались.

Мы очень любили нашего тренера. Он был не просто человеком – он был настоящим человечищем. Нас с ним связывали только хорошие воспоминания. Он редко наказывал нас за ошибки и промахи, за что мы особенно его ценили. Кроме того, он всегда давал мудрые советы – не только о плавании, но и о жизни.

Его телосложение говорило само за себя – широкие плечи, плотные предплечья с рельефными венами, грудь, напоминающая дубовый щит. Даже через толстовку читалась сила – не показная, а фундаментальная, как у скалы. Но больше всего поражали руки – ладони, иссечённые шрамами и мозолями, пальцы, похожие на корни старого дерева. И тот самый шрам – серебристая полоса, рассекавшая большой палец правой руки, будто отметина судьбы.

Однажды вечером, когда зал уже опустел, а вода в бассейне успокоилась, я наконец решился задать вопрос, который давно меня мучил.

– Мсье Бонне, а этот шрам… – я осторожно кивнул на его палец, перебирающий страницы журнала.

Он замер, и по его лицу пробежала тень воспоминаний – то особенное выражение, которое появляется, когда человек мысленно возвращается в детство. В воздухе будто запахло чем-то тёплым и давно забытым – возможно, это были мои фантазии, но даже резкий свет люминесцентных ламп казался теперь мягче, золотистее.

– Ах, этот старый боевой шрам, – он улыбнулся, поднимая палец к свету. Белесая полоска действительно напоминала тонкую нить, вплетённую в ногтевую пластину. – Это было на моём восьмом дне рождения. Мы с Клотильдой остались одни – родители ушли за тортом.

Мы с сестрой баловались на кухне. Я хорошо помню, как солнечный луч скользил по лезвию маминого любимого ножа для багетов – того самого, с потёртой деревянной ручкой цвета васильков. Вдруг Клотильда вся, сияя от озорства, схватила нож и торжественно объявила, что будет "как папа". Её глаза искрились шалостью, а две аккуратные косички подпрыгивали в такт движениям. Я лишь усмехнулся: "Да ты даже яблоко почистить не умеешь!" В ответ она вся, раскрасневшись яростно замахала ножом, доказывая обратное… И в следующее мгновение острое лезвие оставило кровавую полоску на моём пальце.

Как же она испугалась тогда! Бросилась ко мне, судорожно хватая рулон туалетной бумаги и свою любимую жевательную резинку – свято веря, что это "волшебное" средство мгновенно залечит рану. Вот так и остался у меня этот шрам, Матисс.

Мои воспоминания о прошлом прервал приближающийся тренер. Он открыл журнал и начал перекличку. Мы хором выкрикивали: "Я!", стараясь отвечать чётко и без задержек. Закончив перекличку, тренер подошёл к Себастьяну и без слов забрал у него банку энергетика.

Себастьян смотрел снизу вверх с типично виноватым выражением:

– Ты же… вернёшь баночку? – робко пробормотал он.

Тренер строго посмотрел ему в глаза:

– Нет. Ты прекрасно знаешь правила.

Себастьян потупил взгляд, затем снова посмотрел на тренера и тяжело вздохнул. Тренер сделал небольшой глоток из банки, потом неожиданно улыбнулся и бодро скомандовал:

– Ну что, орлы, хватит раскачиваться! Начинаем тренировку!

Разминка началась под ритмичные хлопки тренера.

– Разогреваемся как следует! – его голос гремел под сводами бассейна, отражаясь эхом от кафельных стен.

Мы разошлись, повторяя движения: круговые вращения плечами, выпады с глубоким растяжением, пружинистые наклоны. Воздух постепенно наполнялся терпким запахом пота, смешанным с хлоркой.

Тренер ходил, между нами, поправляя:

– Пьер-Люк, не горбись! Ты же не креветка!

– А ты, Луи, тянись, как кот на солнце!

Когда последние суставы щёлкнули от напряжения, он махнул рукой:

– К воде!

Момент входа в воду превратился в маленькое шоу.

Кто-то нерешительно спускался по лестнице, цепляясь за поручень мокрыми пальцами. Пьер-Люк с разбегу шлёпнулся брюхом, подняв фонтан брызг. А я выбрал трамплин – эту упругую доску, которая словно жила своей жизнью.

Я присел, ощущая, как пружинит доска под моими стопами. В ушах застучало собственное сердце. Резкий толчок – и вот я уже лечу, выгнувшись дугой, руки стрелой перед собой. Прохладный воздух свистел в ушах, и на мгновение мир замер…

Вода встретила меня прохладной свежестью, словно готовая обнять и поддержать. Это ощущение всегда было для меня особенным: тело наполнялось бодростью, сознание прояснялось, а мысли упорядочивались, будто волны смывали усталость и заботы.

Вынырнув, я глубоко вдохнул, наслаждаясь свежестью воздуха и лёгкостью в теле. Рядом в бассейне был Николя, с которым мы часто соревновались во время тренировок.

Тренировка началась с серии упражнений на кроль – сначала на груди, затем на спине, постепенно увеличивая скорость и количество гребков. Мы работали над техникой, дыханием и координацией. Тренер внимательно следил за каждым, давая советы и подбадривая.

Вода обволакивала, создавая сопротивление, которое заставляло мышцы работать интенсивнее. С каждым заплывом я чувствовал, как растёт выносливость, а движения становятся увереннее и плавнее.

Когда прозвучал свисток, я обмяк, задыхаясь, но счастливый. Капли стекали по лицу, смешиваясь с потом. В мышцах гудело приятное напряжение – знак хорошо выполненной работы.

Я вылез из бассейна, чувствовал себя превосходно – тело было наполнено энергией, а разум – ясностью. Я точно понимал, что делать дальше, какие цели ставить перед собой. Но настроение в команде изменилось, когда мы снова выстроились в шеренгу. Тренер, обычно бодрый и жизнерадостный, выглядел немного задумчивым. Он начал говорить с нами тихим, но серьёзным голосом.

– Ну что, мои орлы… – начал он, но голос его дал трещину. Он сжал кулаки, выпрямился и продолжил уже тверже: – Через неделю – межгородские. Весь состав едет в тренировочный лагерь под Бельфором.

В рядах вспыхнул шёпот:

– Наконец-то! – прошипел Пьер-Люк, толкая меня локтем.

– Слышал, там бассейн с подогревом! – зашептал за спиной Жан-Клод.

Но тренер поднял руку, и тишина упала как нож.

– Есть ещё кое-что. – Он провёл ладонью по гладко выбритой голове, будто ища слова. – После этих соревнований… я ухожу.

Молчание.

Потом в зале прогремел взрыв:

– ЧТО?! – вскрикнул Я, роняя полотенце.

– Мсье Бонне, вы шутите?! – загремел Себастьян, выступая вперёд. Его кулаки сжались сами собой.

Тренер зажмурился, будто принимая удар, но голос его был ровным:

– Нет. Это решение окончательное.

– Но почему?! – взмыл Пьер-Люк. – Мы же… мы же только начали…

В его голосе вдруг появились детские нотки – те самые, что были, когда он впервые пришёл в секцию.

Тренер вдохнул глубоко, глядя куда-то за наши головы:

– Иногда… даже самые сильные течения меняют направление. – Он махнул рукой, отрезая дальнейшие вопросы. – Но пока я здесь – мы работаем. И эти старты будут нашими лучшими. Понятно?

Мы переглянулись. Вода капала с наших тел на кафель, отбивая такт.

– Да, месье Бонне! – прорвалось у нас хором, громче, чем обычно.

Пьер-Люк швырнул свою шапочку в стену:

– Чёрт возьми! Тогда я выиграю эти проклятые соревнования!

И тут случилось чудо – Этьен рассмеялся по-настоящему глубоко, как в старые добрые дни.

– Вот ради этого я и терпел вас все эти годы, – пробормотал он, разворачиваясь к выходу.

Зайдя в раздевалку, я ощутил тяжесть на душе – последние события оставили после себя горечь и усталость. Казалось, сегодня ничто не сможет пробиться сквозь эту серую пелену.

Но тут телефон завибрировал.

"Эй, Матисс! Если ты сегодня не занят, могу заскочить к тебе с тем самым шоколадным фондю и новым сезоном "Парижских тайн"…»

Губы сами собой дрогнули в улыбке. Я будто увидел, как Мадлен врывается в комнату, растрёпанная ветром, с криком: "Ну что, меланхолик, где мой страдалец?!"

Пальцы уже выстукивали ответ:

"Приходи. Но только если фондю действительно шоколадное, а не твоё "специальное" с перцем чили".

Ответ прилетел мгновенно:

"А ты всё ещё тот же злюка… Ха-ха-ха!"

Я рассмеялся. Грусть не исчезла, но отступила, будто волна перед новым прибоем.

ГЛАВА 6 «ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД»

Вернувшись домой, я почувствовал настоящий голод – казалось, что завтрак просто растворился без следа, оставив желудок пустым и требовательным. Каждая клеточка моего тела жаждала новой порции энергии, чтобы продолжать работать и сосредоточенно готовиться к предстоящим экзаменам. Быстро перекусив тем, что нашлось на кухне, я устроился в своей комнате и стал ждать Мадлен. Мы договорились, что она придёт в два. План был прост: вместе сделать уроки и порешать несколько задач по государственному экзамену – она займётся литературой, а я – математикой, а потом устроим небольшой перерыв и посмотрим фильм.

Пока Мадлен не было, я решил немного отвлечься и пролистать ленту в социальной сети, посмотреть несколько видеороликов, чтобы расслабиться. Прошло тридцать минут, потом час – но Мадлен всё ещё не было. Волнение начало подкрадываться ко мне – я начал переживать, что ничего не успею. Внезапно в коридоре послышался тихий, почти незаметный стук в дверь. Я мгновенно вскочил и направился в прихожую. Мама уже собиралась открыть дверь, но я остановил её и мягко, но решительно отвёл её от двери. Она, улыбнувшись, не стала спорить и покинула коридор, оставив меня наедине с гостьей.

Когда я открыл дверь, передо мной стояла Мадлен. Она выглядела по-особенному – на губах сияла её любимая ярко-красная помада, подчёркивающая тонкие черты лица. Её азиатская внешность была почти незаметна, словно она примерила на себя новый образ. Но в ней что-то изменилось за два дня – она стала другой. Она тихо извинилась за задержку и вошла в квартиру. Я помог ей снять пальто, она сняла сапоги и прошла в мою комнату.

Из её сумки доносился нежный аромат свежего шоколадного фондю – этот сладкий запах сразу наполнил комнату. Казалось, что этот маленький сюрприз должен был скрасить вечер и создать атмосферу уюта и поддержки, столь необходимую сейчас. Мы устроились за столом, готовые вместе погрузиться в подготовку к экзаменам, а шоколадное фондю стало приятным бонусом.

Домашнюю работу мы выполнили быстро – всё благодаря тому, что разделили её между собой. Это позволило нам сосредоточиться и не тратить время зря. Как только закончили, сразу взялись за задачи к экзамену. Я углубился в интегралы, но уже через пару минут украдкой взглянул на Мадлен.

Только сейчас я заметил, что сегодня на ней короткая юбка и тёмные колготки, обтягивающие стройные ноги. Они странно гармонировали с её уютной кофтой, отчего образ казался одновременно нежным и дразнящим. Она склонилась над тетрадью, то и дело меняла ручку на карандаш, а её пальцы неторопливо выводили символы, будто рисуя, а не записывая.

Я попытался вернуться к расчётам, но её тонкий аромат – что-то сладкое с нотками ванили – медленно оплетал мои мысли. Взгляд снова соскользнул на неё: угольно-чёрные глаза, губы, слегка приоткрытые в задумчивости… Внезапно она подняла голову и поймала меня на месте преступления.

– Матисс, всё в порядке? Ты покраснел, – её голос прозвучал слишком невинно, но в уголках губ дрожал намёк на улыбку.

– Да нет, просто… ручку выронил, – я поспешно наклонился, но в тот же момент она сделала то же самое. Наши лбы столкнулись с лёгким звуком.

– Ай! – она засмеялась, потирая ушибленное место. – Надо же, какое совпадение. Видимо, слишком синхронно думаем, – пробормотала она, поднимая ручку.

Она нарочито медленно провела пальцами по моей ладони, затем прикусила губу.

– Хотя… может, ты специально уронил её? Чтобы отвлечь меня от задач?

– А если так? – я приподнял бровь.

Она рассмеялась, откинувшись на спинку стула, и вдруг без предупреждения ткнула меня карандашом в бок.

– Тогда это моя месть.

– Жестоко, – я сделал вид, что мне больно, хотя её касание было едва ощутимым. – Ты сегодня вообще какая-то… другая.

– В хорошем смысле? – она покрутила прядь волос вокруг пальца, и я поймал себя на мысли, что слежу за этим движением.

– В опасном, – ответил я, намеренно понизив голос.

Она замерла, затем медленно провела языком по нижней губе:

– Мне нравится звучать… опасно.

Мадлен хихикнула, но едва в комнате повисла тишина, как в дверь постучали. Вошла мама с тарелкой фруктов в руках.

– Здравствуйте, Софи Леруа, – вежливо сказала Мадлен, слегка выпрямившись.

– Здравствуй, дорогая, – мама улыбнулась. – Я вам покушать принесла. Учиться надо, но и подкрепляться тоже.

– Спасибо! – Мадлен поспешно взяла виноградинку, но её пальцы дрогнули, и я поймал ягоду, прежде чем она упала.

– Осторожнее, – прошептал я.

Мадлен покраснела и вдруг громко сказала:

– Извините, Софи Леруа, Матисс не предупредил, что вы дома! Он меня сразу в комнату затащил!

– Да-а? – мама приподняла бровь, а Мадлен, будто желая подчеркнуть свою «невинность», ткнула меня карандашом в бок.

– Ай! – я дёрнулся, но больше от её наглости, чем от боли.

– Вот негодник, – мама усмехнулась и потянула меня за чуб, будто мне было пять. – Ай-ай-ай, Матисс, как тебе не стыдно?

– Ма-а-ам, – я застонал, лицо горело.

– Уже выбрала, куда поступать будешь? – мама вдруг переключилась на Мадлен, ставя тарелку, между нами.

– На филолога, – ответила она, но её глаза блеснули лукаво. – Хочу изучать… классическую литературу. Особенно люблю сцены, где герои забывают о приличиях.

Я подавился яблоком.

– Интересно, – мама сделала вид, что не заметила моего кашля. – А ты, сынок, всё на экономиста?

– Если выживу после сегодняшнего, – буркнул я, бросая на Мадлен взгляд, полный обещания мести.

Она ответила невинным подмигиванием.

– Ну, не буду мешать, – мама вдруг поцеловала меня в макушку и направилась к двери.

Дверь закрылась, а я уткнулся лбом в учебник:

– Ты меня убиваешь.

– Зато весело, – Мадлен бросила в меня виноградинкой. – Признавайся, это ты её позвал, чтобы меня смутить?

– Я? – фыркнул. – Это ты сама про "затащил в комнату" ляпнула!

Мадлен лукаво усмехнулась, облокотившись на стул так, что её волосы упали мне на плечо:

– Я же не всегда должна тебя защищать. Хотя… – её пальцы легонько провели по моему предплечью, – это довольно забавно – видеть, как ты краснеешь.

Мы продолжили решать примеры, но теперь между нами стояла тарелка с фруктами, которую мама приготовила с особым трепетом – бананы, нарезанные кружочками, сочные дольки манго, яркие ломтики киви, кисть винограда и кусочки апельсина. Время от времени наши пальцы случайно соприкасались, выбирая очередной кусочек.

– Ты знаешь, что апельсиновый сок делает с тетрадью? – вдруг спросила Мадлен, поднося ко рту дольку цитруса.

– Разъедает чернила? – предположил я.

– Нет, – она улыбнулась, и капля сока осталась на её губе. – Он делает страницы… липкими.

Прежде чем я успел что-то ответить, она лизнула губу, и я на мгновение застыл, представив, как это было бы – стереть эту каплю вместо неё.

Через полчаса я захлопнул тетрадь:

– Всё, больше не могу. Если решу ещё один интеграл, меня придётся госпитализировать с диагнозом "переутомление от математики".

Мадлен зевнула, потянувшись так, что её кофта приподнялась, обнажив полоску кожи.

– Согласна на капитуляцию. Может, "Парижские тайны"? Там как раз новый сезон вышел.

– Только если с твоим фондю, – кивнул я, замечая, как её глаза загораются при этих словах.

Пока я настраивал VPN, Мадлен устроилась на моей кровати, достав из сумки небольшую стеклянную банку с шоколадом.

– Матисс, принеси ложечки? – попросила она таким тоном, что я вскочил как ошпаренный.

На кухне я наткнулся на маму, которая с ухмылкой протянула мне две ложки:

– Только не перепутай, где чья.

– Мам! – я чувствовал, как уши горят, но она лишь рассмеялась.

Когда я вернулся, Мадлен уже запустила первую серию. Мы устроились поудобнее, плечом к плечу, и первая ложка тёплого шоколада буквально растаяла у меня во рту.

– Боже, это невероятно, – пробормотал я.

– Правда? – она повернулась ко мне, и в её глазах отражался экран.

– Да. Как тебе удалось сделать его таким… идеальным?

– Секретный ингредиент, – она загадочно улыбнулась. – Мой отец оставил на кухне протеиновый порошок, и я подумала – почему бы не добавить его вместо муки? Получилось даже лучше, чем я ожидала.

Мы устроились на кровати, погружаясь в мягкие подушки, как в облако. Я натянул шерстяное покрывало до самых плеч, и Мадлен с довольным вздохом прижалась ко мне боком – будто так было заведено всегда. Экран вспыхнул голубоватым светом, и перед нами развернулся дождливый Париж, где в каждом переулке таилась загадка.

– О, начинается! – прошептала Мадлен, хватая меня за рукав, когда на экране появилась главная героиня. Её пальцы не отпускали ткань моего свитера, даже когда она потянулась за очередной порцией фондю.

Мы следили, как детектив бродит по мостовым Монмартра, а тени прошлого буквально витали в воздухе. Мадлен комментировала каждую сцену:

– Смотри, это же тот самый книжный магазин с набережной Сены! – её ноготь стукнул по ложке.

Я кивнул, хотя в тот момент думал вовсе не о Париже, а о том, как её ноги под покрывалом случайно задели мою голень. Она, кажется, заметила это – но не отодвинулась.

К третьей серии её голос стал тише, а смех – более сонным. Когда детектив на экране нашёл первый ключ к разгадке, Мадлен уже не прокомментировала это – её голова медленно склонилась к моему плечу.

– Мадлен? – я осторожно повернулся, чувствуя, как её дыхание стало глубоким и ровным.

Она не ответила. Пучок её волос упал мне на грудь, а рука, всё ещё сжимавшая ложку, наконец разжалась. Я медленно вытащил ложку из её ослабевших пальцев и приглушил звук. В тишине комнаты теперь отчётливо слышалось её дыхание – лёгкое, как шелест страниц в той самой парижской букинистической лавке.

Её хрупкое тельце казалось таким беззащитным в полумраке комнаты. Я не мог отвести взгляд – каждый изгиб, каждый вздох, каждая едва заметная дрожь кожи притягивали, как магнит. Раньше она была для меня недосягаемым идеалом, сияющей иллюзией. Теперь же я видел её настоящую – живую, несовершенную, такую… человечную. И это сводило меня с ума.

Мой взгляд скользил по её ногам, обтянутым тонкими колготками, задерживался на изгибе талии, поднимался к едва приоткрытым губам. В ней не было ничего сверхъестественного – и именно это пробуждало во мне жгучую, почти животную жажду.

Мысли путались, сливаясь в один порочный поток: как я сорву с неё колготки, как я приспущу трусики, как я проведу ладонью по её плоскому животу, чувствуя, как она вздрагивает от каждого прикосновения к её киске. Как я буду целовать её шею, оставляя тёмные отметины, как услышу её сдавленные стоны…

Она бы не сопротивлялась. Я это знал.

Но где-то в глубине сознания тлела мысль о нём. О том, кто имеет на неё право. Это останавливало – но лишь на мгновение.

Я наклонился ближе, вдохнул её запах – сладкий, как ваниль и чего-то ещё, чисто её. Голова закружилась, будто от крепкого вина. Ещё чуть-чуть – и…

Я резко отстранился.

Сжав зубы, отпрянул к стене, пытаясь заглушить бешеный ритм сердца. Всё ещё держа её руку, я вдруг почувствовал под пальцами что-то… не то.

Перевернул ладонь – и замер.

Шрамы.

Десятки тонких, едва заметных линий, пересекающих кожу. Раньше она скрывала их под браслетами, под длинными рукавами. Теперь же правда была у меня в руках.

Я медленно поднялся, убрал остатки фондю, накрыл её одеялом. Она даже не шевельнулась.

И только когда я вышел из комнаты, мне удалось сделать полноценный вдох.

В голове витали мысли и о ней, и об этих шрамах.

ГЛАВА 7 «НЕДОСТУПЕН»

Когда Мадлен проснулась, было уже поздно, и она сразу собралась и ушла домой. На следующий день мы не смогли встретиться: она заболела, и мне пришлось идти в школу одному. Так как ночью шёл дождь, каждый шаг давался с трудом. Отец почти никогда не подвозил меня, поэтому справляться с этими невзгодами приходилось самому.

По пути я думал о Мадлен. О её бледных запястьях с тонкими порезами. Однако мысли сорвались, словно порывы ветра с цепи, и метнулись к той девушке из парка – загадочной, почти нереальной. В груди вспыхнуло тепло, такое резкое, что дыхание перехватило. Я начал судорожно дышать, и, чтобы вернуть контроль над собой, потребовались немалые усилия.

Через какое-то время я уже оказался у школы, стоя рядом с мемориальной табличкой. Взгляд мой задержался на спокойном, безмятежном лице учителя, погибшего много лет назад. Его образ словно напоминал о важности каждого мгновения, после чего я медленно вошёл через главные ворота, готовый встретить новый день.

Уроки пролетели очень быстро, словно в тумане – я почти не вслушивался в объяснения учителя и ощущал себя будто в вакууме, отстранённым от происходящего. Лишь изредка меня выводила из этого полусонного состояния мадам Дюпон – её голос, настойчивый и чёткий, возвращал меня к реальности. Она рассказывала о различных общественных и политических деятелях Франции, их идеях и взглядах. Эти темы не находили отклика в моём сознании, и я не мог сосредоточиться на них.

В основном же я просто смотрел в окно, наблюдая за медленно плывущими облаками, которые казались такими же отстранёнными и недосягаемыми, как и мои мысли. Ветер тихо шевелил ветви деревьев, а солнечный свет мягко играл на их листьях, создавая ощущение спокойствия и умиротворения, резко контрастировавшее с моим внутренним беспокойством.

После уроков я не спеша собрал вещи, попрощался с одноклассниками и вышел во двор. Солнце уже клонилось к закату, отбрасывая длинные тени, и в воздухе витала прохлада приближающегося вечера. Достал телефон, чтобы проверить время, но вместо цифр на экране увидел лишь своё бледное отражение – и вдруг накатило. Тяжёлая, глухая тоска, будто камень на сердце. Не хотелось никуда идти – только сидеть, смотреть на случайных прохожих и растворяться в их безразличной суете.

Ноги сами понесли меня в сторону парка. Я пересёк узкий мостик, под которым с грохотом пролетали электрички, и на мгновение замер, чувствуя, как вибрация от стальных рельсов проходит сквозь тело. Казалось, будто город дышит подо мной – шумно, резко, без остановки.

Главные ворота парка встретили меня тишиной. Здесь, среди старых деревьев, всё было иначе: шелест листьев, далёкий смех детей, запах влажной земли после вчерашнего дождя. И вдруг – воспоминание. Сигаретный дым Мартина, горький и едкий. И… она. Та самая девушка, чей образ не выходил из головы.

Я медленно прошёлся к тому месту, где видел её впервые, остро всматриваясь в каждую тень, в каждый силуэт. Может, поверну за этот поворот – и она будет там? Но аллея была пуста. Лишь ветер кружил опавшие листья у моих ног, словно насмехаясь над моими ожиданиями.

Пришлось признать: её здесь не было. И вряд ли она появится.

Прогулка затянулась. Я бродил по дорожкам, слушал, как шепчутся листья, наблюдал, как последние лучи солнца пробиваются сквозь кроны деревьев. Но чем дольше я шёл, тем сильнее чувствовал пустоту. Телефон, на который я в отчаянии взглянул ещё раз, на этот раз не включился – севшая батарея окончательно отрезала меня от внешнего мира.

Оставалось только идти домой. Один на один с воспоминаниями.

Я замер перед дверью, едва подняв руку для стука – сквозь древесину чувствовался глухой гул телевизора. Но едва костяшки пальцев коснулись поверхности, звук резко оборвался. Тишина.

Дверь распахнулась внезапно. Отец стоял на пороге, блокируя проход своим широким силуэтом. Его лицо было неподвижным, но в глазах – та самая опасная ясность, которая всегда предвещала бурю.

– Заходи, – произнёс он ровным голосом, в котором не дрогнула ни одна нота.

Я скользнул внутрь, сбрасывая куртку. Рука автоматически потянулась к тумбочке, чтобы поставить портфель, но спина напряглась – затылком я чувствовал его взгляд. Он не следил – он изучал. Как хищник, вычисляющий слабость.

– Где ты был? – спросил он слишком спокойно.

– Гулял… – мой голос прозвучал глухо, будто застрял где-то в грудной клетке.

Отец медленно скрестил руки – его пальцы впились в бицепсы, белые от напряжения.

– Я не спрашиваю, чем ты занимался. Где. Ты. Был.

Тишина растянулась. Я сглотнул, но ком в горле не исчез.

– В парке… – прошептал я.

– Почему ты не отвечал? – он сделал шаг вперёд. – Два часа назад звонил. Три раза.

Жар поднялся от живота к горлу, сжимая трахею.

– Телефон сел… – это прозвучало как оправдание, сорвавшееся с моих уст.

Отец резко вдохнул через нос – знакомый предупредительный сигнал.

– Вчера, – он отчеканил, – я чётко сказал: «Завтра в 17:00 будь дома. Мне нужна помощь». Где ты был?

– Ты… ты не говорил… – голос предательски дрогнул.

– ЗАТКНИСЬ!

Его рёв взорвал воздух. Я рефлекторно отпрянул, задев плечом стену.

– Ты ослушался. Ты проигнорировал. А теперь врёшь. – Каждое слово отбивалось молотом. – Завтра никаких парков. Никаких гуляний, ясно?

Его лицо было в сантиметре от моего. Я чувствовал запах кофе и гнева.

– Ясно? – повторил он шёпотом.

Я кивнул. Один раз. Чётко.

Он развернулся и ушёл в гостиную, намеренно оставив дверь распахнутой. Я медленно побрёл в свою комнату, чувствуя, как тяжесть оседает на плечах. Скинув школьную форму, я плюхнулся на кровать и свернулся калачиком, подтянув колени к груди. В этой позе было удивительно спокойно – будто я создал собственный кокон, отгородивший меня от всего мира. Время текло незаметно, пока тишину не нарушил лёгкий стук в дверь.

– Сынок, вставай, поможешь накрыть на стол, – донёсся мамин голос, мягкий, как плед в зимний вечер.

– Хорошо, мамуля, – ответил я, поднимаясь с кровати. Но даже не глядя в зеркало, я знал – по моему лицу читалось всё.

– У тебя всё хорошо? – она прикоснулась к моей щеке, и в её глазах плескалось беспокойство.

– Да, мам, всё отлично, – я сделал над собой усилие и улыбнулся.

Она ответила тёплой улыбкой и оставила лёгкий поцелуй на моей щеке.

На кухне мы работали в тихом тандеме: мама нарезала свежий хлеб, а я разливал по тарелкам ароматное рагу. Когда почти всё было готово, мама позвала:

– Марк, иди кушать!

Отец вошёл в кухню и, прежде чем сесть, полез в ящик за приборами.

– Сын, тебе ложку или вилку? – спросил он небрежно.

– Вилку, пожалуйста, – ответил я.

Он долго копошился в ящике и протянул мне… ложку. Я заметил подмену, но решил не акцентировать внимание – просто начал есть, стараясь не смотреть в его сторону.

– Зачем ты это сделал? – внезапно раздался его голос, резкий, как удар хлыста.

– Что? Я ничего не делал, – опешил я.

– Не ври мне! – он ударил кулаком по столу, заставив задрожать посуду. – Ты подменил вилку на ложку!

– Это твоя ошибка, я ничего не менял! – голос мой дрогнул.

– Сучёнок! Я не могу ошибаться! – он вскочил, указывая на меня дрожащим пальцем. – Это все ты! Это все ты!

Его крики сыпались на меня, как град. Я сидел, сжавшись, пытаясь стать невидимым. Мама не выдержала:

– Марк, ты нормальный? Хватит орать и портить всем ужин!

Я не стал дожидаться продолжения – выскользнул из-за стола и укрылся в комнате. Горячие слёзы текли по щекам, оставляя солёные дорожки. В отчаянии я написал Мадлен. Её сообщения, полные заботы и поддержки, стали бальзамом для израненной души. Не помню, когда уснул – только утром обнаружил единственное сообщение от отца: «Прости».

ГЛАВА 8 «ДОРОГА К СТАРТУ»

Неделя пролетела как один длинный, выматывающий день. Каждое утро начиналось с мысли: «Ещё пять дней… ещё три… ещё чуть-чуть» – а теперь вот они, эти долгожданные выходные, наконец наступили.

Я нервно перепроверял содержимое чемодана в третий раз: спортивная форма, документы, запасные очки. Сердце бешено колотилось – не столько от волнения перед соревнованиями, сколько от предвкушения. Пусть всего на несколько дней, но я уезжал из этого дома.

В середине недели нас добавили в общий чат участников, и с этого момента началась бумажная эпопея. Справки, разрешения, медицинские заключения – я носился по городу как заведённый, выстаивая очереди в поликлиниках и канцеляриях. Когда последняя печать легла на документы, я выдохнул с таким облегчением, будто уже прошёл половину дистанции.

Преподаватели ограничились формальными пожеланиями успеха, одноклассники тут же забыли о моём отъезде, погрузившись в свои дела. Отец, как всегда, уткнулся в рабочие бумаги, даже не подняв головы, когда я проходил мимо с чемоданом. Только мама остановила меня в прихожей:

– Подожди, – её руки поправили воротник моей куртки, потом нежно сжали плечи. – Ты всё взял? Паспорт? Документы?

– Да, мам, всё взял, – я поспешно кивнул, хотя внутри всё ёкало.

– Тогда удачи, – она притянула меня к себе, и на мгновение я почувствовал лёгкую дрожь в её руках. – Позвони, как приедешь.

Такси уже ждало у подъезда. Я закинул чемодан в багажник и, перед тем как сесть, обернулся. Мама стояла у дома, подняв руку в прощальном жесте. Я помахал в ответ, и в этот момент солнце, вырвавшееся из-за туч, осветило её улыбку.

Машина рванула с места, резко сменив тишину на рёв двигателя. Улицы мелькали за окном, дома сжимались и растягивались, как в кривом зеркале. Я откинулся на сиденье, закрыл глаза и позволил предвкушению накрыть меня с головой. Впереди были новые места, новые лица – и эта мысль заставляла кровь бежать быстрее.

Такси резко затормозило у парадного входа бассейна. За стеклом уже толпилась наша команда – знакомые лица, бледные от утреннего холода, окутанные клубами пара от дыхания. Я узнал Пьера-Люка по его фирменной кепке, Луи теребил шнурок от рюкзака, Жан-Клод что-то оживлённо доказывал Себастьяну. Но Николя нигде не было видно.

Едва я выгрузил чемодан, как ко мне подошёл тренер:

– А, наш будущий чемпион! – Его ладонь сжала мою. – Давай, проходи, автобус уже ждёт.

Забравшись в салон, я выбрал место у окна. Стекло было холодным, но я прижался к нему лбом, наблюдая, как подъезжают остальные.

В этот момент телефон дрогнул в кармане:

«Удачи! Пусть вода будет твоей стихией» – сообщение от Мадлен заставило уголки губ непроизвольно подняться.

Я ответил парой шутливых стикеров, когда салон начал наполняться шумом – ребята рассаживались, перебрасывались репликами, хлопали друг друга. Но одно место оставалось пустым.

Месье Бонне поднялся с тренерского сиденья и достал планшет. Его голос, привычно резкий, начал перекличку:

– Матисс?

– Здесь!

– Себастьян?

– Я!

Когда очередь дошла до «Николя», в автобус ворвался порыв ветра вместе с запыхавшимся лицом друга:

– Я тут! – он стоял, согнувшись, опираясь руками о колени.

– Месье Бонне, кажется, он «тут», – не удержался я, подмигивая тренеру.

– Чертёнок, – фыркнул Бонне, но в уголках его глаз собрались смешинки.

– Эй, тренер, обзываться некрасиво! – Николя притворно возмутился, скидывая рюкзак на свободное сиденье.

– А опаздывать? – тренер постучал пальцем по циферблату часов. – В который раз повторяю: полчаса до отправления – это не пожелание, а приказ.

Двери автобуса с шипением закрылись, но Бонне не спешил садиться. Он прошёлся по проходу, и салон моментально затих – даже самые болтливые замерли.

– Слушайте внимательно, – его голос приобрёл ту самую тренерскую твёрдость. – Ребята, вы не представляете, сколько сил было потрачено на организацию вашей поездки. Поэтому прошу вас выкладываться на все сто процентов.

Он сделал паузу, обводя нас взглядом:

– И ради всего святого, никаких драк. В прошлый раз мне пришлось объясняться с администрацией из-за ваших боёв в коридорах.

– Да, тренер! – хором отозвался салон, а Николя даже отдал шутливый салют.

Николя плюхнулся рядом со мной, наклонился и шепнул: – Чекай. Он распахнул сумку – а там была целая коллекция бутылок с пивом. – Нихера себе, ты ЕБАНУЛСЯ! – воскликнул я шёпотом. Он усмехнулся: – Вот почему я задержался. Это будут самые весёлые соревнования из всех! – Дай пять! он вдруг громко крикнул, забыв про осторожность. Мы хлопнули ладонями с такой силой, что несколько ребят обернулись. Николя тут же сделал невинное лицо, но его трясущиеся плечи выдавали сдерживаемый смех.

Пока автобус, направляясь к «Территории Победы», набирал скорость, атмосфера внутри накалялась. Сначала Пьер-Люк тихонько запел «Марсельезу». Затем к нему присоединился Жан-Клод. Через пару минут уже половина автобуса орала патриотические песни, выбивая ритм по спинкам сидений.

Через несколько часов ребята были вымотаны – многие уже заснули, в том числе и Николя. Его сон время от времени нарушался тихим стуком стеклянных бутылок, лежавших в его рюкзаке. В салоне кто-то слушал музыку, а я просто смотрел в окно, наблюдая, как мимо проносятся голые деревья. Постепенно мои веки стали тяжелеть, и я тоже погрузился в сон.

ГЛАВА 9 «ТЕРРИТОРИЯ ПОБЕДЫ»

Я открыл глаза, когда автобус уже въезжал на территорию лагеря. Сквозь запотевшее стекло проступали очертания огромного спортивного комплекса. Шестичасовая поездка подходила к концу, и моя шея ныла от неудобной позы. Часы показывали пятнадцать тридцать.

– Ну наконец-то! – Николя потянулся, хрустя позвонками. – Я уже думал, мы никогда не приедем.

Автобус резко остановился, и мы, сонные и помятые, начали выгружаться. Воздух был прохладным, с терпким запахом опавшей листвы и дизельного выхлопа. Организаторы в синих ветровках с логотипом «Территории Победы» спешно заканчивали дела в регистрационной зоне.

– Документы – налево, мерч – направо, – прокричал месье Бонне, размахивая руками, как дирижёр. – Ключи от корпусов получаем у администратора!

Благодаря тому, что мы прибыли в числе первых, регистрация прошла быстро. К семнадцати ноль-ноль мы уже брели по аллее к жилому сектору, волоча чемоданы по гравийным дорожкам. Солнце висело уже низко, окрашивая стволы сосен в медные тона. Тренер Бонне шёл впереди, его спортивная сумка ритмично била по бедру. На полпути он неожиданно остановился.

– Себастьян, – протянул он связку ключей, – распределитесь сами. Я на совещание.

И прежде, чем мы успели что-то спросить, он развернулся и зашагал прочь, растворившись среди деревьев.

– Куда он… – начал я, но Себастьян лишь развёл руками, делая круглые глаза.

Когда мы дошли до указанного на карте места, нас ждал сюрприз.

– Подождите-ка… – Пьер-Люк замер перед домиками. – Вот семь, вот девять… Где, чёрт возьми, восьмой?

Мы стояли, словно герои абсурдной пьесы, переглядываясь между номерами домов. Кто-то предложил проверить схему территории – огромный стенд с картой стоял на развилке дорог.

Я прищурился, изучая лабиринт дорожек и построек. «Территория Победы» поражала своими масштабами. В центре комплекса возвышалось футуристическое здание бассейна с зеркальными стенами, которые отражали небо и создавали иллюзию водной глади. От него радиальными лучами расходились аллеи: к жилому сектору с аккуратными двухэтажными домиками и террасами, к длинным ангарным тренажёрным залам с панорамными окнами и к круглой столовой, напоминающей летающую тарелку. Всё это опоясывала алая беговая дорожка, петлявшая между деревьями, словно гигантский питон. Однако корпуса под номером восемь на карте действительно не было.

– Ребята! – мои пальцы замерли на холодной поверхности схемы. – Давайте разделимся. Кто найдёт наш домик – пишет в чат.

Группа молча кивнула и рассыпалась в разные стороны.

Пока остальные искали, я остался у карты, пытаясь разгадать эту территориальную загадку. Где-то вдали кричали чайки, а с озера доносился плеск.

Выбрав наугад направление, я зашагал по аллее, скользя взглядом по табличкам домиков. Восьмёрка словно играла в прятки – ни на одном фасаде ее не было. Я очнулся лишь когда прошёл полпути. Остановился, поставил сумки на хрустящий гравий. Осенний воздух был прохладен, но капли пота всё равно скатывались по вискам. Телефон показал лишь пустые переписки в чате – ни намёка на подсказку.

Среди редких прохожих заметил мужчину в униформе работника лагеря.

– Извините, не подскажете, где домик номер восемь?

Он лишь пожал плечами:

– Прости, парень, не в курсе, – и продолжил путь, даже не замедлив шаг.

Вокруг больше ни души. Лишь вдалеке мелькнула девушка – на мгновение помахала рукой, будто дразня, и растворилась между деревьями. Стянутый грузом сумок и недоумения, я развернулся и зашагал обратно.

У самого начала дороги взгляд зацепился за ряд аккуратных домиков с табличками «VIP». И среди них – «8а». Сердце ёкнуло: неужели оно? Поднёс электронный ключ к чёрной деревянной двери – щёлк, замок открылся.

Внутри царили тишина и уют. Ламинат мягко пружинил под ногами, а через панорамное окно лился золотистый свет, который играл на поверхности озера. В комнате также стояли несколько кроватей.

На втором этаже, куда вела изящная лестница, находилась широкая двуспальная кровать, утопавшая в декоративных подушках. Оттуда открывался вид на пейзаж за окном.

Не теряя ни минуты, я выбрал место у окна – просторное, с видом на озеро. Рядом стоял массивный деревянный стол, будто созданный для вечерних игр или неспешных записей. Едва разложив вещи по тумбочкам и сбросив рюкзак на кровать, я отправил в общий чат координаты нашего домика.

Люди подтягивались по одному. Кто-то брел, перекосившись под тяжестью сумки, кто-то, уткнувшись в карту на телефоне, кружил по дорожкам, пока я не выходил и не махал им рукой. Но кто бы ни заходил в дом, каждый сразу отмечал его красоту.

Когда наша тренировочная команда наконец собралась, в комнате разгорелись жаркие дебаты о том, где же надёжнее спрятать алкоголь, который привёз Николя. Мгновенно образовались два лагеря: самые отчаянные настаивали на варианте с холодильником, предлагая прикрыть бутылки нашими скудными запасами провизии. Их оппоненты, более осторожные, горячо убеждали закопать драгоценный груз в пакете под верандой – подальше от чужих глаз.

Спор, впрочем, разрешился быстро – здравый смысл перевесил авантюрный порыв. Рисковать было себе дороже, особенно если учесть, с кем нам предстояло иметь дело. Вскоре вся команда единогласно пришла к выводу: с Бонне шутки плохи.

Пока мы дружно маскировали «клад», мой взгляд невольно скользнул к озеру. И снова я заметил её – ту самую девушку, что помахала мне рукой до этого. Она стояла поодаль, будто наблюдала за нами, не решаясь приблизиться…

Когда Бонне заглянул к нам вечером в кубрик, он, как всегда, разложил всё по полочкам. Чётко, без лишних слов, объяснил расписание: сколько дней продлятся соревнования, сколько времени у нас есть на подготовку. Оказалось, неделя расписана жёстко: три дня – усиленные тренировки, следующие три – сами соревнования, а последний день отводился на сборы.

– Кстати, вам повезло, – добавил он, – успеете застать закрытие осенней смены.

Луи, до этого ковырявшийся в шнурках, резко поднял голову:

– Тренер, значит, будет прощальный костёр?

– Именно так, – кивнул Бонне.

Повисла пауза.

– Есть ещё вопросы? – спросил он, окидывая нас взглядом.

Почти весь отряд тут же поднял руки.

Тренер тяжело вздохнул:

– Хорошо… Есть ли не тупые вопросы?

Руки моментально опустились.

– Вот и отлично, – удовлетворённо хмыкнул он. – А теперь – в столовую. Кстати, там шведский стол, так что советую не набрасываться на еду, как дикари.

Когда мы вышли, сгустившиеся сумерки уже накрыли лагерь. Но темноты не чувствовалось – сосны, обвитые гирляндами, светились тёплым золотом, а из окон домиков лились мягкие прямоугольники света. Воздух пах хвоей и дымком откуда-то издалека. Мы попали не просто в лагерь, а в какую-то осеннюю сказку.

Толпы людей медленно стекались по дорожкам к столовой, словно ручьи, стекающиеся в одну реку. Воздух был наполнен гулом голосов, смехом и ароматом еды, отчего в груди возникало странное чувство – будто ты часть чего-то большего, чем просто один человек. Когда мы подошли, пришлось немного постоять в очереди. Народу было так много, что от тесноты стало душно, и я уже подумывал выйти и подышать, чтобы освежить лицо вечерним ветерком.

Внутри царил приглушённый гул. Почти все столы были заняты, а на свободных лежали остатки: недоеденные котлеты, смятые салфетки, пустые стаканы. Мы рассыпались в поисках места, и вскоре я остался один.

Взяв поднос, я набрал еды – рыбу с салатом, говядину с брокколи, две кружки компота – и пошёл искать, куда бы пристроиться.

И вдруг – увидел её. Ту самую девушку с берега.

Теперь, при свете, я разглядел её как следует: веснушки, рассыпанные по носу и щекам, тёмные, почти шоколадные глаза, короткие волосы, слегка растрёпанные, будто она только что была на ветру. В ней было что-то лёгкое, как будто частичка весеннего вечера.

Я подошёл поближе.

– Можно? – кивнул на свободный стул.

Она подняла глаза, на секунду замерла, потом улыбнулась:

– Конечно.

Я сел, оторвал кусочек брокколи, раздумывая, с чего начать.

– Это же ты мне махала? – спросил наконец.

Она засмеялась, слегка смутившись:

– Ой, да… Извини, если что.

– Да нет, всё нормально, – я покачал головой, – просто было неожиданно.

– Я тебя просто перепутала со своим знакомым, – призналась она, играя вилкой. – Потом увидела ещё раз у озера и поняла, что ошиблась. Но ты выглядел… Она запнулась, будто подбирала слово. – …интересно.

Я фыркнул:

– Ну, спасибо, наверное?

Она рассмеялась, и от этого смеха стало как-то тепло.

– Меня, кстати, Таль зовут.

– Матисс.

– О, как художник, наверное!

– Да, только я кистью не машу – у меня спорт.

– Ага, поняла, поэтому вся ваша команда такая… Она жестом показала что-то среднее между «подтянутые» и «выглядите, как люди, которые бегают в шесть утра».

– Ну, не все, – я усмехнулся. – Но вообще да. Ты здесь надолго?

– До конца смены. Я потом возвращаюсь домой.

– Значит, будешь за нас болеть? – пошутил я.

Она наклонилась чуть ближе, с лукавой искоркой в глазах:

– Может быть. Если ты мне расскажешь, что за команда у вас.

И в этот момент в зале заиграла музыка – живая, лёгкая, с нотками ностальгии.

– Похоже, ужин будет необычным, – сказал я. – Не знал, что у вас тут живая музыка играет.

– Я тоже, такого раньше не было.

Когда я закончил ужинать, мы с Таль вышли из столовой. По пути она встретила подруг и ушла к себе в кубрик, а я направился обратно вместе с Николя, который тоже как раз выходил из столовой. Как всегда, он умудрился устроить переполох – каким-то образом стащил со стола булочки со взбитыми сливками. Мы шли и смеялись над этой проказой.

Вернувшись в кубрик, мы застали там Себастьяна, который позвал нас на перекур. Я отказался, а Николя согласился и ушёл с ним. Я начал готовиться ко сну. Постепенно все ребята собрались в кубрике; пришёл и тренер Бонне, который сразу поднялся на второй этаж. Спать никто не спешил – мы болтали до глубокой ночи, часов до двух или трёх. Первому заснувшему – им оказался Себастьян – мы разрисовали лицо, изобразив у него на лице очки.

Наш ночной гам не понравился тренеру. В наказание он устроил нам внеочередную тренировку.

– Тренер, это уже не смешно, – пробурчал Жан-Клод.

– О, я вижу, у тебя ещё есть силы разговаривать! – строго ответил Бонне. – Всем дополнительно по десять отжиманий!

Он ходил, между нами, поправляя технику:

– Ниже, парни, опускайтесь ниже. Похоже, ваша физподготовка не так хороша, как навыки пустой болтовни.

После последнего отжимания я наконец упал на кровать. Плотно закрыл глаза и почувствовал, как мягкость матраса словно обволакивает меня, унося прочь усталость и напряжение. Тёплое прикосновение подушки, лёгкий запах свежего белья – всё это было словно нежное объятие, в котором хочется раствориться и забыть обо всём. В этот момент кровать перестала быть просто местом для сна – она стала островком покоя и безопасности, где каждое движение приносило облегчение, а тело отдыхало, словно в самых тёплых и ласковых руках. И я погрузился в сон, мягкий и глубокий, как никогда раньше.

ГЛАВА 10 «РИТМЫ НОЧИ»

Я лежал в полудрёме, сквозь сон ощущая чьё-то присутствие в общей комнате. Раздался шорох, щелчок включённой колонки – и вдруг оглушительный трубный сигнал, оповещающий подъём. Я медленно зашевелился, как сонная черепаха, которую вытащили из панциря и поставили на холодный пол. В ответ по комнате поползли недовольные стоны.

– Подъём, парни! – прогремел голос тренера. – Время утренней пробежки!

Луи тут же нырнул под одеяло, а Себастьян, приоткрыв один глаз, уставился на циферблат и охрипшим голосом простонал:

– Тренер… шесть утра… Может, не надо?

– Надо ещё как надо, ночные разбойники! – Тренер направился в ванную, оставив музыку играть на полной громкости.

Наш "дружный отряд" начал подниматься с кроватей. Кто-то зевнул, кто-то выругался, а кто-то – судя по глухому стуку – и вовсе свалился на пол.

Холодная вода окончательно добила остатки сна. Мы построились на улице, но Себастьян задержался у зеркала.

– Кто-нибудь объяснит, откуда у меня на лице очки, да ещё и нарисованные несмываемым маркером?! – Он повернулся к нам, и его возмущённое лицо вызвало хохота.

– Очень смешно, – буркнул он, тщетно пытаясь стереть узор влажными салфетками.

Солнце уже поднялось над сопками, окрашивая небо в золотистые тона. Мы размялись и тронулись в путь – сначала нехотя, потом быстрее, втягиваясь в ритм. Тренер бежал впереди, казалось, он был непоколебим, как скала.

После пробежки мы, разгорячённые и проголодавшиеся, первыми ворвались в столовую. Мы сдвинули два стола вместе, чтобы сесть всем составом. В зале было немноголюдно – лишь несколько таких же ранних пташек, как мы. Тали среди них не было.

До следующей тренировки оставалось два часа, и мы отправились исследовать «Территорию победы». В дальнем углу, за кустами, обнаружили дыру в заборе, от которой уходила узкая, почти незаметная тропинка. Обменявшись взглядами, мы молча решили: запомнить этот маршрут на будущее.

После короткого отдыха, едва успев перевести дух и восстановить силы, мы вновь отправились на тренировку – на этот раз в бассейн. Вода обещала стать для нас не только испытанием, но и своеобразным полигоном, где каждая минута требовала максимальной концентрации и выносливости. Погружаясь в прохладу, мы чувствовали, как напряжение в мышцах сменяется новым приливом энергии, но одновременно нам становилось ясно: впереди ждало ещё более суровое испытание, которое потребует от нас всего запаса сил и мужества.

Тренировки оказались настолько изнурительными, что мы брели обратно в лагерь, едва переставляя ноги. Занятия в бассейне выжали из нас все соки. Пропустив обед, мы возвращались в лагерь совершенно обессиленными. Ужин проглотили, почти не чувствуя вкуса – тело гудело от усталости, мысли путались. Единственным желанием было рухнуть на койку и провалиться в сон.

Николя шел рядом со мной, как вдруг он резко дёрнул меня за рукав:

– Смотри!

На площадке у качелей сидела Таль. Она раскачивалась, откинув голову назад. Свет фонарей играл в её волосах, а длинные тени от качелей скользили по песку.

– Привет, Матисс! – она вдруг заметила нас и махнула рукой, будто мы встретились не в полумёртвом состоянии после тренировки, а на каком-нибудь курорте.

Николя мгновенно преобразился. Всё его утомление куда-то испарилось.

– О, нас зовут! – он толкнул меня локтем так, что я едва удержался на ногах.

Я сделал вид, что не понимаю его намёков, но он уже шагал вперёд, расставив руки в театральном жесте.

– Привет, неизвестный мальчик! – Таль улыбнулась и ему.

Её подружки переглянулись, сдерживая смех.

– Ну ты даёшь, – одна из них покачала головой. – Как тебя зовут-то?

– Меня?! – Николя с пафосом прижал руку к груди. – Николя! – он ткнул себя пальцем, будто представлялся не девчонкам из соседнего отряда, а самой королеве.

– А я Виолетта, – рыжеволосая девчонка протянула ему руку с преувеличенной важностью.

Николя схватил её ладонь и с комичной галантностью поднёс к губам:

– Очень приятно, мадемуазель.

– Вот и познакомились! – Таль хлопнула в ладоши. – Мальчики, не хотите с нами на дискотеку?

Я нерешительно переступил с ноги на ногу:

– Да я не знаю даже…

– Ты что, с ума сошёл?! – Николя вскрикнул и толкнул меня так, что я едва не слетел с тропинки. – Мы согласны! Конечно согласны!

– Отлично, – Виолетта лукаво прищурилась. – Тогда ждём вас.

Но Николя, не выпуская её руки, вдруг наклонился ближе:

– Кстати, у тебя такое интересное имя… Откуда ты?

Виолетта загадочно улыбнулась:

– Из города, где даже скучные истории становятся приключениями. А ты угадай, из какого.

Виолетта подмигнула, и этого оказалось достаточно – Николя превратился в настоящий ураган. Он тащил меня за руку, бормоча, что-то по типу:

– Это наш единственный шанс, ты понимаешь? Если сейчас сдуешься – проспишь всю жизнь!

В кубрике царило невероятное оживление. Николя, размахивая руками как Николай II, подбивал ребят на "маленькую победоносную войну" – так он пафосно называл наш предстоящий побег на дискотеку. Я же отвернулся к окну, достал телефон.

Первое сообщение – от Мадлен Лефевр. Фотография в парке: она смеётся, обняв своего парня. "Он наконец приехал!" – сияла подпись. Пальцы сами собой набрали: "Очень рад за тебя". Ложь далась удивительно легко – но почему-то на душе стало пусто и холодно.

Следующее – от Мартина Дюваля: "Цивилизация на подходе, команда собрана. Только тебя не хватает!" Отписался автоматически: "Сейчас на соревнованиях. Как вернусь – обязательно сыграем".

Последнее сообщение – от мамы: "Сынок, как ты? Напиши, когда освободишься". Тут уже не отделаешься парой формальных слов. Подробно расписал весь день: изнурительные тренировки в бассейне, ужин, планы на вечер…

Только закрыл мессенджер – Николя дёрнул за плечо:

– Всё погнали!

Но в этот момент в стеклянной двери мелькнула знакомая фигура. Тренер Бонне! Мы замерли, будто зайцы, ослеплённые фарами.

– Чёрт побери! – прошипел Николя, сжимая мою руку до боли.

Мы прижались к стене, затаив дыхание, пока тренер не вошёл в помещение. Как только дверь захлопнулась за его широкой спиной – мы рванули к чёрному ходу на веранду. Прохладный ночной воздух ударил в лицо, когда мы выскользнули в спасительную темноту.

На дискотеке царила атмосфера разгорячённой свободы. Басы мощных хитов били прямо в грудь, заставляя тела танцующих сливаться в едином ритме. Воздух был густым от смешения духов, пота и чего-то запретно-сладкого. Я прислонился к колонне, наблюдая, как Николя и Виолетта двигаются в такт музыки – их тела то сближались до опасной грани, то отдалялись, оставляя между собой натянутую нить напряжения.

Когда зазвучал медленный мотив, толпа словно вздохнула. Люди расходились, обнажая пространство. И тогда я увидел её. Таль стояла у стола, её глаза блестели в полумраке, а пальцы нервно перебирали край платья. Наши взгляды встретились – и в её зрачках я прочитал немой призыв.

Как только я сделал первый шаг, из толпы вынырнул какой-то парень. Но Таль ловко увернулась от его протянутой руки и буквально вплыла в мои объятия. Её тело прижалось так близко, что я почувствовал каждый изгиб через тонкую ткань её платья. Грудь мягко упёрлась в меня, сохраняя упругое сопротивление при каждом нашем движении.

Мои ладони скользнули по её талии, ощущая под пальцами трепет мышц. Мы кружились медленно, но с каждым оборотом её бёдра прижимались ко мне всё сильнее.

Таль слегка наклонила голову и положила её на моё плечо. Между нами оставалась определённая дистанция, но этого хватало, чтобы почувствовать её тепло.

– Ты хорошо танцуешь, – тихо сказала она, и в её голосе звучала искренняя радость.

Наши движения были лёгкими и естественными, будто мы танцевали вместе всю жизнь. В этот момент всё вокруг будто замерло – только музыка, мягкий свет и это особенное чувство взаимного понимания, которое не требовало слов.

Этот момент казался вечным – настолько глубоким и гармоничным, что хотелось задержать дыхание и раствориться в нём навсегда. Но время неумолимо шло вперёд, и нам пришлось прервать эту идиллию, когда музыка окончательно стихла. Мы вышли из здания, попрощались и разошлись по домам. Таль очень хотела со мной поговорить, но я понимал, что времени у нас уже нет.

После этого всего мы крались к кубрику, пригнувшись, как мальчишки, нарушившие комендантский час. Дверь предательски скрипнула, когда я осторожно нажал на ручку.

– Бля-а-ать… – прошипел Николя, хватая меня за локоть. – Тише, чёрт возьми!

Мы замерли на пороге, прислушиваясь. Из темноты доносилось только размеренное дыхание спящих. Прошло несколько напряженных секунд – никто не проснулся.

Раздевшись на ощупь, мы рухнули на койки. Усталость накрыла меня, как тёплое одеяло. Я почувствовал, как сознание начинает уплывать в сонные грезы…

Лунный свет очертил её силуэт у моей кровати. Холодные пальцы скользнули по моей груди, заставив тело вздрогнуть. Она прижалась – горячая кожа, дрожащий живот, упругая грудь.

Её губы – мягкие, чуть влажные – скользнули по моей щеке к шее. Каждое прикосновение оставляло за собой горячий след. Я почувствовал, как её грудь прижимается к моей, как её живот трепещет при каждом моём вдохе.

Она не говорила ни слова, но её дыхание на моей коже было красноречивее любых фраз. Пальцы скользнули вниз по моей спине, заставляя мурашки бежать вдоль позвоночника…

Затем она провела ладонью по моей груди, вниз, к животу, ниже… Касание было едва ощутимым, но от него всё внутри сжалось в сладком предвкушении. Пальцы обвили моё возбуждение – сначала нежно, почти нерешительно, потом увереннее, сжимая в такт нашему учащённому дыханию.

Она приподнялась, и я почувствовал, как её влажные, горячие внутренности скользят по моему бедру. Затем – медленное, невероятно медленное погружение… Её тело приняло меня, обволакивая плотным, пульсирующим теплом.

Её губы нашли мои – теперь поцелуи стали сильнее, жаднее. Я ощущал каждый её вдох, каждое содрогание мышц, каждое движение бёдер, которые то приподнимались, почти освобождая меня, то опускались вновь, заставляя войти глубже.

ГЛАВА 11 «ПОСЛЕДНИЙ РЫВОК»

Мой сладкий сон растворился в резких звуках утренней колонки. Первые минуты я лежал с открытыми глазами, не понимая, где нахожусь. Когда сознание окончательно вернулось, по телу разлилась горьковатая печаль – словно я потерял что-то важное, что только что держал в руках. Дни слились в монотонный круговорот: бассейн – столовая – снова бассейн – снова столовая.

Этот круг был разорван последним днём и последней ночью. Я чувствовал себя воином перед боем, которого рвёт из стороны в сторону и который не знает, что ждёт его на следующий день. Наверное, поэтому я ворочался на узкой койке, то проваливаясь в дремоту, то снова выныривая в реальность.

Я проснулся (если это можно назвать пробуждением) раньше всех. Механически умылся ледяной водой, привёл в порядок постель и снова лёг, закрыв глаза. В кубрике по-прежнему стояла тишина, нарушаемая только храпом Николя.

Первым поднялся Жан-Клод – потянулся, хрустнул шеей и сразу был готов, если это можно так назвать. За ним проснулся Пьер-Люк, а затем и все остальные. Когда тренер Бонне спустился со второго этажа, его круглые глаза выражали искреннее удивление – мы уже стояли собранные, хотя до официального подъёма оставалось ещё полчаса.

Улица встретила нас прохладой. Шли молча, потирая сонные лица. С каждым шагом к бассейну в груди нарастало знакомое напряжение – то самое, от которого перехватывает дыхание перед стартом.

– Волнуешься? – Николя хлопнул меня по плечу.

– Да, – ответил я, чувствуя, как под лопатками пробежали мурашки.

Он улыбнулся своей бесшабашной улыбкой, и почему-то это придало сил.

Мы вошли в главный корпус, и дыхание перехватило от открывшейся картины. Перед нами раскинулся величественный стометровый бассейн; его бирюзовая гладь искрилась под лучами софитов, отражая высокие арочные окна. Вода была настолько прозрачной, что можно было разглядеть каждую плитку на дне.

По бокам, словно древнегреческие амфитеатры, возвышались ряды скамей – широкие, многоярусные, обитые синим пластиком. С таких высот зрителям открывалась идеальная панорама всей водной арены: тысячи глаз могли наблюдать за нами, не упуская ни одного мгновения.

Не выдержав, мы первыми ринулись в воду. Тренер лишь снисходительно ухмыльнулся, наблюдая, как мы, словно мальчишки, плескались и ныряли, пробуя воду "на вкус". Проплыв пару раз "для разминки", мы выбрались, закутавшись в огромные белые полотенца с эмблемой клуба.

Постепенно зал наполнялся. Другие команды входили степенно, строем – их тренеры строго запрещали лишние движения. На трибунах начали появляться первые зрители. И вдруг – знакомые лица: Виолетта, а следом… Таль.

– Эй, морские котики! "Мы будем болеть за вас!" —прокричала Виолетта, размахивая маленьким флажком.

Николя, недолго думая, парировал:

– Сегодняшняя победа будет посвящена тебе!

Виолетта вспыхнула, как маков цвет, и поспешно опустилась на место. Таль же лишь загадочно улыбнулась, положив подбородок на сложенные руки.

Торжественная музыка смолкла. Мы выстроились в ровные ряды, когда из-за кулис с важным видом появилась «важная шишка» – как водится, в идеально сидящем костюме и с микрофоном в руке.

– Дорогие друзья, сегодня мы станем свидетелями… – её голос зазвучал пафосными нотами, но я уже не слушал её.

После торжественной речи зал взорвался аплодисментами. Высокопоставленной гостье вручили букет алых роз, который ей преподнесли скромно улыбающиеся волонтёры. Затем микрофон передали главному судье соревнований, которая огласила порядок выступления.

Нам повезло: наша команда выступала в первый день. Сначала предстояли индивидуальные заплывы – кроль на спине, кроль на груди и баттерфляй на дистанциях от 100 до 200 метров. А затем – главное испытание: командный заплыв на 1000 метров вольным стилем.

Когда формальности закончились, пловцы разбрелись по скамейкам. Первыми на старт вышли дети – мальчишки и девчонки лет десяти, с серьёзными лицами и смешно надутыми щеками. Мы наблюдали за каждым их движением, анализируя стартовый прыжок, гребок, поворот.

Ноги горели от напряжения, в пальцах кололо, сердце бешено колотилось. Этот знакомый привкус адреналина – горьковатый, металлический – заполнял рот. Когда соперники ошибались (ранний старт, касание разделителей, неудачный разворот), мы переглядывались с лёгким злорадством. Не думая, что через час можем оказаться на их месте.

Тренер Бонне, заметив наше возбуждённое состояние, неожиданно опустился перед нами на одно колено. Его обычно строгое лицо смягчилось.

– Парни, – начал он, обводя нас спокойным взглядом, – вы шли к этому долго. Кто-то годами, кто-то – всего сезон. – Его взгляд задержался на Николя, который тут же ухмыльнулся и обнял меня за плечи. – У кого-то хромает техника, кому-то не хватает выносливости. Но я знаю одно: сегодня вы отдадите всё, что у вас есть.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое нутро.

– Победа? Конечно, она важна. Но для меня главное – видеть, как вы, расплющенные усталостью, вылезаете из этого бассейна, зная, что не оставили в нём ни капли сил. Чтобы потом, через годы, вы могли сказать: "В тот день я сделал все, что мог".

Где-то вдали зазвучал гонг – вызывали первую группу взрослых пловцов. Бонне встал, отряхнул колено и закончил просто:

– А теперь идите и превратите эту воду в своё море.

"Николя Шевалье и Матисс Леруа!" – голос диктора прокатился по залу, заставляя моё сердце сделать двойной удар. Мы с Николя переглянулись и шагнули вперёд вместе с другими участниками заплыва.

Организатор – подтянутый мужчина с загорелыми руками – чётко объяснил правила:

– Три гудка. Первый – занимаете позицию. Второй – готовитесь. Третий – старт. Понятно?

– Так точно! – хором ответили мы.

Я сбросил тапочки, сначала натянул очки, а потом плотно зафиксировал синюю шапочку – так, чтобы при прыжке ничего не слетело. Сердце колотилось бешено, но внутри была странное спокойствие – будто отключается всё лишнее и остаётся только суть.

Мы встали у тумбочек. Мельком глянул на Николя, поправляя очки. Он ухмыльнулся, но стёкла мгновенно запотели, превратив его лицо в мутное пятно.

Первый гудок. Встал на тумбу, пальцы ног впились в шершавый край.

Второй гудок. Наклонился, ухватился за край, корпус вперёд. Адреналин ударил в виски – мир сжался до полоски воды перед глазами. Трибуны, зрители, даже собственное дыхание исчезло.

Третий гудок.

Мгновение – и я режу воду. Холода нет – только обжигающий порыв. Тело работает как швейцарский механизм: мощный толчок ногами, обтекаемое скольжение у поверхности. Первые метры под водой – чистая инерция и дельфиньи движения.

Потом включаются руки. Всплески минимальны – вода обтекает почти без сопротивления. Первая сотня метров даётся легко, будто несёт течением. Но вот разделительная линия – резкий разворот, и…

Нога проскальзывает, толчок слабее нужного. Вода затекает под очки, несколько капель пробираются в нос. Ритм сбивается – и тут включается "аварийный режим". Лёгкие раздуваются, хватая воздух, мышцы горят, работают на пределе.

Последние метры – сквозь боль.

Пальцы касаются плитки – резкий выдох под водой. Выныриваю, жадно глотаю воздух. Николя рядом – его ладонь с размаху хлопает по моей.

Я продолжаю жадно хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ныряю, выпускаю пузыри, всплываю – цикл повторяется, пока жжение в лёгких не стихает. Выбираюсь по лестнице, тяжёлые капли воды стекают по телу.

На табло загораются результаты. Николя уже подпрыгивает на месте, его лицо искажено дикой гримасой триумфа. Мы медленно смыкаемся вокруг него – все знают, что сейчас произойдёт.

– СОСАТЬ! УРОДЫ! СОСАТЬ! БЛЯДЬ! – его рёв эхом разносится по залу.

Ребята молниеносно реагируют: один зажимает ему рот ладонью, другие волокут его к выходу. С трибун раздаётся серебристый смех – Виолетта буквально катается от хохота, её голос звенит над общим гулом.

Моё имя на четвёртой строке. Всего не хватило шага до пьедестала…

Отойдя в сторону, беру у тренера камеру. Пересматриваю заплыв снова и снова: безупречный старт, ровный гребок, и.… проклятый разворот! Нога скользит, драгоценные секунды утекают сквозь пальцы.

Сажусь на скамейку. Не замечаю, как рядом опускается Таль.

– Всё будет хорошо, – её голос тихий, но твёрдый. Тёплая ладонь ложится на мою спину. – Не съедай себя.

Разворачиваюсь и внезапно обнимаю её, прижимая мокрую голову к плечу. Она не сопротивляется.

Мы застываем в этом положении, теряя счёт времени, пока резкий всплеск не взрывает тишину.

Жан-Клод.

Он падает с тумбочки в неестественной позе – в замедленном повторе чётко видно, как нога цепляется за край, как плоть рвётся о крепление. Вода мгновенно розовеет.

– Фальстарт! – несётся голос судьи.

Команда бросается к нему. Медики уже здесь – перевязывают кровавый разрез на икре. Жан-Клод бледен, но пытается улыбнуться:

– Перепутал гудки… Показалось, что уже…

Тренер Бонне подходит, изучает перевязку, затем его лицо. Жан-Клод пробует встать – и сразу хромает.

Мы окружаем товарища, хлопаем по плечам, сыплем ободряющие слова – но его глаза пусты. Он смотрит на воду, где уже готовятся к следующему заплыву, и я понимаю: сейчас никакие слова не помогут.

Время несётся, как сорвавшийся с рельсов паровоз. Вот я снова в воде, вот уже вылезаю – и вот уже наступает час главного испытания: командного заплыва на тысячу метров.

В раздевалке висит тяжёлое молчание. Все переглядываются, избегая произнести вслух роковой вопрос: кто заменит Жан-Клода? Кто сможет вытянуть эту ношу?

Взгляды невольно скользят к тренеру. А он… смотрит прямо на меня. Твёрдо, без колебаний.

– Матисс, – бросает Бонне, и в этом слове – весь приговор судьбы.

Я застываю. В горле пересыхает, страх борется с любопытством – и терпит поражение.

– Тренер… – начинаю я шёпотом, затем голос набирает силу. – Почему я? У меня средние результаты. Николя быстрее, у Себастьяна техника чище…

Бонне морщится, будто ожидал этого вопроса.

– Матисс, – его ладонь ложится на моём плече. – Ты умеешь играть в долгую. Твои результаты – Да, средние. – Его взгляд прожигает насквозь. – Но только ты не ломаешься, когда на тебя давят.

Поворачиваясь к команде, он обрубает каждое слово:

– Николя – спринтер. Он рассыпается, когда его обходят. У Себастьяна техника, но нет скорости – он не умеет рвать изо всех сил, когда это нужно.

Тишина. Взгляды встречаются – и кивают. Приговор подписан.

«Командам приготовиться к заплыву на тысячу метров!»

Бонне сбивает нас в тесный круг. Его знаменитые «волшебные подзатыльники» должны бодрить. Но мне только хуже – в груди вырастает свинцовая глыба.

– Ты будешь стартовать и финишировать, – шепчет Николя, и в его взгляде читается мольба: «Просто держись мы в тебя верим».

А дальше всё как в дурном повторяющемся сне: я снова на стартовой тумбе, снова проплываю свои двести метров. Когда касаюсь стенки, в воду с плеском врывается Луи. Из последних сил выползаю из бассейна – тело отказывается слушаться, в глазах темнеет.

В отдалении вижу, как Николя, что-то яростно доказывает Виолетте. Хочу крикнуть, чтобы заткнулся, но тренер опережает меня – его увесистый пинок отправляет Николя прямиком к стартовой тумбе. Тот на ходу натягивает очки и с разбега ныряет в воду.

Мы отстаём. Всего на полкорпуса, но в профессиональном плавании это – пропасть.

Пьер-Люк сменяет Николя. Я механически иду к тумбе – ноги будто чужие, сознание отключено. Кто-то машет мне с трибун – не вижу, не слышу.

Я больше не человек. Я – чистая ярость, сжатая в мышцах, я – последний рывок отчаявшегося зверя.

Очки. Раскачка. Пьер-Люк касается стенки – и я уже лечу в воду.

Щелчок.

Что-то рвётся внутри. Вода больше не сопротивляется – она расступается. Техника? Дыхание? Неважно. Только эти секунды, когда каждый сантиметр даётся кровью.

Финиш впереди. Последний метр – и я бьюсь головой о кафель, вырывая победу у соперника.

Тишина.

Потом – рёв.

На табло вспыхивает: ВТОРОЕ МЕСТО.

Наша команда сходит с ума – мы орём, обнимаемся, прыгаем в воде. Николя хватает меня в охапку и кружит, пока не падаем от истощения. Где-то смеётся Виолетта, Таль машет нам, сияя.

В этот момент понимаю – я не просто выиграл серебро. Я преодолел себя.

Награждение прошло по отработанному сценарию. Мы получили массивный кубок, медали с грамотами и стандартные рукопожатия от организаторов. Серебро холодно поблёскивало на шее, но в груди горело нечто большее, чем просто гордость.

Таль подошла ко мне, когда мы уже собирали вещи.

– Ну что, чемпионы? – улыбнулась она, вертя в руках мою медаль. – Что будет дальше?

Я перевёл взгляд на Бонне, который в углу зала тихо разговаривал по телефону, ссутулившись так, как никогда не позволял себе перед нами.

– Это наши последние соревнования, – сказал я. – Тренер уходит.

Дальше – экзамены, университеты и всё остальное. Может, кто-то и продолжит заниматься плаванием, но только не я. Без Бонне бассейн – это уже не бассейн. Вот такие дела.

Закончив разговор, я пошёл переодеваться, чтобы отпраздновать победу с парнями.

ГЛАВА 12 «ТАЙНОЕ ВЕСЕЛЬЕ»

Мы решили оторваться по полной в последние дни, но сначала тренер повёл нас в поход – показать окрестности «Территории Победы». Видно было, что Бонне знает здесь каждый камень. «Вон у той сосны мы с пацанами в войнушку играли», – сказал он, прокладывая путь через заросли. – «А вот здесь я жёг костёр со своим дедушкой», – показал он на холм, к которому мы направлялись.

Путь предстоял нелёгкий: сначала высохшее русло реки, потом густые заросли, окружавшие холм.

Песок забивался в кроссовки, превращая каждый шаг в испытание. Жан-Клод хромал, но упрямо шёл за всеми – мы по очереди поддерживали его на крутых подъёмах.

Когда взошли на вершину, тренер замер. Губы его дрогнули – он что-то хотел сказать, но лишь махнул рукой: «Смотрите».

Перед нами расстилалась долина – рыжие от осени поля, петляющая река, оголённые ветви деревьев. Изо рта валил пар, но никто не нарушал тишину, потрясённый дикой красотой.

– Построились! – неожиданно скомандовал Бонне. Достал потрёпанный фотоаппарат: «Фото на память».

Когда мы начали расходиться после съёмки, тренер резко кашлянул. Все обернулись.

– Пацаны… – он говорил тихо, но каждое слово било точно в душу. – Через три дня я сниму спортивный костюм. Десять лет я ставил на ноги таких же сорванцов, как вы.

Пьер-Люк потупил взгляд, Себастьян стиснул кулаки.

– Вы – моя последняя команда. И самая… – голос его дрогнул. – Самая стойкая. Просто я хочу сказать вам, что в жизни будет много «сопок». Будут падения, как у Жан-Клода на старте. Будут моменты, когда захочется сдаться, как Себастьяну на двухсотметровке. Но если вы научились подниматься здесь – подниметесь и там. Надеюсь, я был не самым плохим тренером.

Наступила тишина. Даже ветер стих. Первым не выдержал я – подошёл и обнял его. Потом присоединились остальные. Тренер начал отбиваться: «Что за телячьи нежности!» – но перевес был явно на нашей стороне. В конце концов он сдался и обнял нас в ответ.

Когда наше путешествие подходило к концу, тренер вызвал к себе Николя. Мы наблюдали издалека, как наш заводила сначала побледнел, потом покраснел, а в конце даже вскрикнул:

– Откуда вы знаете?!

Бонне лишь хитро улыбнулся:

– Ты не первый, кто проносит в лагерь алкоголь. Да и спалился ты ещё в первый день. Так что, – тренер строго поднял палец, – если что-то случится, отвечать будешь за всех. Понял?

Они пожали руки, и Николя помчался к кубрику, лихорадочно набирая сообщения. Через десять минут он уже откапывал наш "клад" за задним двором – ящик с дешёвым пивом и парой бутылок чего-то покрепче.

– Налетай, пацаны! – Николя торжествующе поднял бутылку над головой.

В кубрике быстро запахло хмелем и духом свободы. Я нерешительно принял из его рук бутылку – первый глоток обжёг горло горьковатой жидкостью, но уже после второго по телу разлилось приятное тепло.

Себастьян тем временем разложил на столе колоду карт и фишки. Игра началась под громкий смех и шутки, пока внезапный стук в дверь не заставил всех замолчать.

Николя приоткрыл дверь – и мы увидели Таль и Виолетту с тарелками домашней еды.

– Сюрприз! – Виолетта ярко улыбалась, пока парни с восторгом расхватывали угощения.

После этого Виолетта сразу пристроилась к Николя, чокаясь с ним бутылками, а Таль тихо села рядом со мной. Её пальцы нежно разминали мою спину.

– Как дела, чемпион? – спросила она, и её голос звучал как тёплое одеяло после долгого и холодного дня.

– Отдыхаем после турнира, – улыбнулся я.

– А у тебя на завтра планы есть? – она лукаво прищурилась. – Можно сходить на прощальный костёр… Или найти укромное местечко и посмотреть аниме. Я знаю одно такое.

Её пальцы остановились на моих плечах.

– Надо подумать, – ответил я, делая глоток пива.

– Ну ты вечно тааак… – Таль фыркнула и плюхнулась рядом, выхватывая у меня бутылку. Она сморщилась после первого глотка, но решительно продолжила пить – явно не ради вкуса.

Игра в покер продолжалась: фишки звенели, карты шлёпались по столу.

В финале остались я, Себастьян и Николя. Я сохранял каменное лицо, хотя Таль отчаянно пыталась его разрушить – её пальцы скользили под футболкой, рисуя круги на моей груди.

Себастьян открыл ставку – пятьдесят фишек. Мы уравняли. Раздали три карты: валет, дама и мой король. В руке – ещё два короля. Шансы на сет. Я сделал глоток. Таль, раскрасневшаяся, смотрела на меня щенячьими глазами.

Николя поднял ставку до тысячи. Себастьян заколебался, но уравнял. Я просчитал шансы и кивнул. Открылись последние карты – король и десятка.

– Ва-банк, – бросил я фишки в центр.

После паузы оба ответили тем же. Себастьян показал стрит. Николя уже ликовал:

– Всё, пацаны, моя взяла! – У него был старший стрит.

Я спокойно перевернул карты:

– Не торопись. У меня каре.

– Бляяяядь! – Николя вскочил, опрокидывая стул.

Кубрик взорвался рёвом. Ребята стучали по столу, кто-то открывал новую бутылку.

– Да здравствует, Матисс! – орал Пьер-Люк, едва не сбив меня со стула.

Таль обняла меня сзади, её дыхание обожгло шею:

– Я знала, что ты выиграешь…

Когда карты надоели, атмосфера стала раскрепощённой. Николя засыпал Виолетту провокационными вопросами, от которых её щёки пылали, а взгляд становился томным. Таль притихла рядом со мной – её нос покраснел, а горящие щёки выдавали смущение. Она, будто хотела что-то сказать, но лишь прижалась ко мне, и мы вместе наблюдали за разворачивающейся игрой.

Напряжение между Виолеттой и Николя нарастало. Воздух между ними буквально гудел от электричества. Внезапно Виолетта толкнула его, вскочила сверху, зажав его между бёдер, и впилась в его губы. Николя ответил мгновенно – перевернул её и прижал к полу. Их поцелуй был жадным, ненасытным. Когда губы разомкнулись, Виолетта прикусила ему нижнюю губу, а её пальцы скользили по его шее.

В комнате повисли сдержанные смешки. Таль дрожащим шёпотом сказала мне на ухо:

– Я тоже так хочу…

Страсть между Виолеттой и Николя то вспыхивала, то тлела. К двум часам ночи все устали, и компания начала расходиться по кроватям.

Виолетта и Николя улеглись под одним одеялом. А Таль, будто невзначай, пристроилась рядом со мной – её бёдра едва уловимо двигались в такт моему дыханию, мои пальца сжимали ее грудь.

В темноте слышались лишь приглушённые звуки: шорох ткани, сдавленные стоны. Когда остальные заснули, в комнате бодрствовали только мы да та самая парочка под одеялом. Таль тихо терлась бедром о мой пах, наблюдая, как Николя ласкает киску Виолетты, а та в ответ сжимает его член. Когда Виолетта прошептала: "Я кончаю…" – комната окончательно затихла и погрузилась в глубокий сон.

Птицы за окном уже вовсю пели, когда я открыл глаза. Девочек и след простыл – только мятая простыня да лёгкий аромат духов напоминали о вчерашнем. Я поднялся с кровати, будто через силу, и поплёлся к умывальнику. Голова гудела, веки слипались, однако шипение чайника окончательно вернуло меня к реальности.

Пока я размешивал в кружке растворимый кофе, в комнате началось движение. Первым выполз Себастьян – его обычно ухоженное лицо было опухшим, словно он только что участвовал в боксёрском поединке. Затем появился Луи, сверкающий так, будто пытался проглотить собственный кулак. Один за другим парни выползали из-под одеял, мрачные, как тучи. Но, едва взглянув на Николя, все тут же оживлялись.

Виновник вчерашнего веселья сидел, уткнувшись в кружку, будто надеялся, что кофе его испарит.

Классический пейзаж после вечеринки: пустые бутылки, смятые пачки чипсов с отпечатками ног, и одинокий женский лифчик, печально висящий на спинке стула.

– Ну что, Казанова, – Луи, как всегда, первым начал подкалывать, – рассказывай, как там твоя… гм… "игра в правду"? Или скорее "действие"? – он многозначительно поднял брови.

Парни фыркнули, как стая гиен.

– О чём это ты? – Николя сделал самое невинное лицо, какое только мог изобразить человек с мешками под глазами.

– Да брось, мы все слышали! – Себастьян хлопнул по столу. – Эта рыжая бестия орала так, будто её режут! "О, Николя! Да, Николя!" – он передразнил Виолетту писклявым голосом.

– Бред какой-то, – Николя отхлебнул кофе, но его уши предательски покраснели. – Ничего… не было.

– Ничего… не было? – Пьер-Люк фальшиво умилился. – Это новый эвфемизм? "О, да, ещё, ещё!" – он застонал, закатывая глаза.

Комната взорвалась хохотом. Даже я, стараясь сохранять нейтралитет, фыркнул в кружку.

– Да заткнитесь вы все! – Николя рявкнул, но его голос дрогнул, что только подлило масла в огонь.

– "Заткнитесь!" – передразнил Себастьян, корчась от смеха. – Ты вчера сам не особо-то молчал!

Жан-Клод, до этого молча наблюдавший, наконец вступил в игру: – Ладно, признавайся, – он подмигнул, – она тебе хоть руку помощи протянула, или ты опять со своей правой рукой общался?

Николя сначала нахмурился, потом неожиданно усмехнулся: – Всё было замечательно.

– О-о-о! – хором завопили парни, как будто это было самое скандальное признание века.

– Знаете, что ещё? – Николя встал, делая вид, что собирается сказать что-то важное.

– Что? – подначил Луи.

– Ебал я ваших матерей!

– ЧЕМ ебал?! – не сдавался Луи. – Своим МАЛЕНЬКИМ ХОБОТКОМ?!

Мы смеялись так громко, что, казалось, стекла задрожали. Николя сначала попытался сохранить серьёзность, но вскоре и сам не выдержал, хлопнул дверью и ушёл – без сомнения, к Виолетте, чтобы пожаловаться на нас.

После обеда мы взялись за уборку: вынесли горы пустых бутылок, протёрли липкие от алкоголя столы и даже помыли полы, хотя и без особого энтузиазма. В процессе Луи нашёл лифчик Виолетты, тут же нацепил его поверх футболки и, коверкая голос начал изображать Виолетту.

Комната снова взорвалась смехом. Обсуждение ночных событий разгорелось с новой силой, но ненадолго – Когда Себастьян швырнул лифчик на кровать Николя, в этот момент в дверь открыл тренер Бонне.

– Ну что, богатыри, – окинул он нас оценивающим взглядом, – что такие побитые? Золото отпивали?

Он уже собирался подняться на второй этаж, но его взгляд зацепился за злополучный лифчик.

– Это чьё? – ткнул он пальцем.

– Не знаем, —ответил кто-то из наших.

– Не понял. В смысле не знаем? – тренер посмотрел на нас.

Себастьян, недолго думая, выдал:

– Мы его в лесу нашли! Решили просто… над Николя прикольнутся.

Тренер поморщился, будто укусил лимон.

– Выбросьте эту гадость.

Луи послушно взял лифчик и вышел за дверь. Как только Бонне скрылся на втором этаже, он тут же вернулся и засунул трофей под подушку Николя.

Мы ещё немного потрепались, но вскоре всех вырубило – похмелье и уборка сделали своё дело.

Я очнулся уже ближе к вечеру, когда в комнату ввалились Николя, Виолетта и Таль. Таль сразу подошла ко мне и прошептала на ухо:

– Ты мой лифчик не видел?

Я покраснел и так же тихо ответил:

– Он… под подушкой у Николя.

Таль моментально рванула к кровати, вытащила своё бельё и, сгорая от стыда, умчалась в ванную. Виолетта хихикнула, а потом бросила на нас с Николя многозначительный взгляд.

Таль вернулась и плюхнулась рядом на кровать, устроив мне импровизированный показ своих фотографий. На некоторых, к моему удивлению, красовался и я – то пьяно улыбающийся, то спящий с открытым ртом.

– Серьёзно? – я поднял брови так высоко, что они почти скрылись в волосах.

– А, что нельзя было? – она фальшиво надула губы, делая невинные глазки.

Я театрально вздохнул и кивнул с таким видом, будто мне только что объявили смертный приговор. Таль рассмеялась, а потом внезапно перешла в атаку:

– Ну так что, мистер Матисс, какие планы на вечер?

– Хм… Спать, – пробормотал я, нарочито зевая.

– Так не честно! Это же наша последняя ночь! – она принялась тормошить меня, пока я не сдался.

После этой адской трясучки я предложил ей чая, и только после этого Таль наконец оставила меня в покое. Я наконец-то залёг в соцсетях, но ни Мартин, ни Мадлен не написали ни строчки. "Ну и ладно ", – подумал я, хотя на душе скреблось неприятное чувство – будто меня вычеркнули из их жизни.

К семи вечера наша ватага выползла из кубрика. Тренера Бонне и след простыл – видимо, в последние дни он махнул на нас рукой.

За воротами нас ждала невероятная толпа, собравшаяся вокруг гигантских брусьев, уходящих в темнеющее небо. Мы попытались пробиться сквозь людское море, но нас отбросило назад, как волной.

– Эй, па-ани! – донёсся сзади знакомый голос.

Таль явно хотела крикнуть "парни", но язык заплелся. Мы обернулись и увидели, как она машет нам из толпы, пытаясь пробиться ближе.

Таль металась в людском потоке, как пингвинёнок среди ледяных волн. Казалось, вот-вот она прорвётся – и тут новая волна отбрасывала её назад. Когда в пятый раз она мелькнула в трёх шагах от нас, я не выдержал.

– Жди здесь! – крикнул я Луи и рванул вниз с пригорка.

Толпа сомкнулась вокруг, как морской циклон. Внутри, которого – мелькнула знакомая женская рука, зажатая между людей. Я вцепился в запястье и дёрнул ее на себя.

– А-а-ай! – Таль вылетела пробкой. Мы грохнулись на землю. Я приземлился на копчик, а она – на меня, рассыпая вещи из рюкзака: – Матисс, прости! Я не хотела! Честно!

Голос дрожал, чёлка была взъерошена. В огромных глазах – искренняя тревога. Я не выдержал – фыркнул, потом захохотал, валяясь на влажной земле. Луна подсветила её брови.

– Ты чего смеёшься?! – она смотрела озадаченно, её взгляд смешил ещё больше.

Я встал, отряхивая джинсы посматривая на нее. Под моим взглядом её уши порозовели. – Ты это чего? – прошептала она, теребя молнию ветровки. – Ничего. Просто… – я поймал её руку, – чтоб снова не потерялась.

Прокладывая путь, я обернулся: – Кстати, ветровка – огонь. Яркая, как твой рюкзак. Тебя в темноте за километр видно.

Она потупилась, сжимая мои пальцы: – Спасибо… – шёпот едва пробился сквозь рёв толпы.

– А если честно, – я внезапно остановился посреди людского потока, – ты сейчас особенно красива.

Таль подпрыгнула, словно наступила на раскалённый уголёк, а потом улыбнулась так, что на щеках проступили ямочки. Она открыла рот, но я опередил: – Что у тебя в рюкзаке? Целый склад, кажется!

Она рассмеялась, поправляя рукав жёлтой ветровки: – Огромный плед и термос. – Термос? Серьёзно? – Замёрзнешь тут же без чая! – она выдохнула облачко пара в морозный воздух.

Когда мы взобрались на горочку компания уже была в сборе. Даже Николя с Виолеттой, делали вид, что не держатся за руки. – Погоди, ты откуда? – удивлённо посмотрел я на Виолетту. – Я же с вами всё время была! Ты чего, Матисс? – она фыркнула. Я задумался – действительно, после чаепития с Таль она не уходила.

Вдалеке брякнули гитарные струны. Я обернулся на звук, а Таль прижалась плечом. У костра вожатые заводили итоговую речь смены. Кто-то сунул мне сигарету – я покачал головой. Мы молча смотрели на луну в чёрном небе, на звёзды, на факел в руках вожатого – тот плясал во тьме, как золотая искра.

Когда пламя факела коснулось хвороста, огонь взорвался синим всполохом – будто глотнуло жидкого азота. Потом оно зашипело, завыло и перекрасилось в привычный рыжий цвет. Жар костра отогнал людей. Искры взлетали к звёздам, треск поленьев сливался с гитарой. Мы стояли плечом к плечу, когда Таль вдруг прошептала:

– Красиво…

– Да, – кивнул я, чувствуя, как её пальцы сжимают мою руку.

Гитара запела глубже – струны вибрировали сквозь треск поленьев, вытягивая из темноты знакомый мотив. Кто-то подхватил её из круга, и круг костра ожил. Жар волнами лизал лица, заставляя людей снимать шапки, отступать, потом снова придвигаться ближе, протягивая ладони к огню. Парнишки вразвалочку били в ладоши, девчонки кружились, сплетаясь руками, – тени их прыгали по деревьям, как великаны.

Себастьян вдруг рванул с разбега через пламя – подошвы его кроссовок на миг вспыхнули оранжевым. Толпа взревела:

– С ума сошёл!

– Холодно же! – орал он в ответ, отряхивая дымящиеся штаны.

Я не выдержал и тоже решил рвануть вперёд через огонь. И когда я уже хотел это сделать, пламя вспыхнуло прямо передо мной. Секунда страха и сомнения – и вот я уже в воздухе, искры пламени стали обжигать меня. Когда я приземлился, от моей одежды исходил пар, куртка немного деформировалась из-за высокой температуры. Себастьян подошёл ко мне и дал пять.

– Похоже, тебя тоже немного подпалило, – сказал он, помогая мне подняться.

Мы бегом вернулись к нашей группе, но Виолетты и Николя уже не было. Таль сказала:

– Парни, это было потрясающе!

Её глаза блестели от восторга. Себастьян, стоявший рядом, смотрел на людей, присоединившихся к нашей опасной забаве.

– Ну ничего вы даете, – сказал он, повернувшись к нам, – а где Виолетта и Николя?

– Похоже, рыжая бестия решила съесть нашего непутёвого друга и увела его куда-то, – рассмеялся кто-то.

После этих слов. Таль посмотрела на меня:

– Матисс, проводишь меня до дома?

Я, не раздумывая, согласился. Подойдя к парням, чтобы попрощаться, я заметил, что они уже достали бутылку вина и распивали её. Таль сразу отказалась, сказав, что хочет запомнить этот день.

Когда я попрощался, Таль поймала мою руку. Её улыбка в лунном свете напоминала раскрытый бутон лилии. На душе стало легко, будто кто-то вынул камень из груди. Мы отдалились от шумного костра, и её жёлтая куртка пахла опавшими листьями и чем-то бесконечно родным.

Мы отошли от шумной толпы, и её жёлтая куртка мелькала передо мной, как последний осенний лист. Гитара замолкла где-то вдалеке. Вокруг не было ни души. В тишине я услышал, как стучит её сердце. Таль вдруг остановилась.

– Матисс, я.… – она закусила губу, сжимая мои пальцы. – Я тебе нравлюсь?

Вопрос повис в воздухе, как искра от костра.

– В каком смысле? – пробормотал я, хотя прекрасно понял.

– Вот дурак, – она фыркнула, и её глаза наполнились влагой. Он отвернулась, шепча так тихо, что слова тонули в темноте: – Как девушка…