Читать онлайн Испытания: Сквозь тьму к свету

Пролог

Я никогда не любил прощаний. В них было что-то неправильное, что-то, что заставляло чувствовать себя виноватым даже тогда, когда, казалось бы, нет причины. Поэтому в тот день я просто решил не выходить. Не потому, что не хотел видеть их – просто… не мог.

Анна возилась в прихожей, собирая чемоданы, Лиза прыгала вокруг, спрашивая, не забыла ли мама её игрушечного зайца. Всё было как всегда – утро, кофе, запах духов, их голоса, привычные до боли. Только я сидел за компьютером, уткнувшись в монитор, делая вид, что занят делом, которое не мог отложить.

– Ты хотя бы выйди нас проводить, – сказала Анна, стоя в дверях. Голос у неё был спокойный, но я слышал усталость. Она часто говорила спокойно, когда на самом деле была обижена.

– Я допишу отчёт, – ответил я, даже не оборачиваясь. – Вы же ненадолго.

– На неделю, Андрей. Всего неделю, – вздохнула Анна.

– Вот видишь, – бросил я.

– Может, тебе всё-таки стоит отдохнуть вместе с нами? Ты почти не спишь, ты… другой стал.Она помолчала, потом тихо вздохнула и подошла ближе. Я почувствовал её руку на плече.

– Всё нормально, – отрезал я, чуть сильнее постукивая по клавиатуре, чтобы не смотреть ей в глаза.

– Пап, ну поехали с нами, а? Там море, мама сказала, там кони будут!Лиза подбежала ко мне, обвила шею своими тонкими руками. Её волосы пахли яблоком и солнцем.

– Лиза, я занят. Иди помогай маме. – Я снял её руки с себя, аккуратно, но достаточно резко, чтобы она обиделась.

– Ну хоть поцелуй меня! – рассмеялась она, пытаясь по-детски настоять на своём.

Я отвернулся. Не знаю почему. Может, потому что торопился. Может, потому что слишком много всего накопилось внутри.

– Езжайте уже, – сказал я. – Опоздаете.

Дверь хлопнула. И наступила тишина.

Я не помню, сколько прошло времени. Час, два, может, больше. Я сидел перед экраном, механически двигая мышкой, смотрел в таблицы, цифры, схемы. Всё как обычно. Только дом казался другим – слишком просторным, слишком тихим. Каждый шорох эхом отдавался в груди.

"На борту находились 126 человек…"Когда телефон вспыхнул уведомлением, я не обратил внимания. Второе – тоже. На третье всё же глянул. "Крушение рейса 247…" И дальше – набор слов, которые я не мог осмыслить.

Я перечитал сообщение, потом ещё раз, и ещё. Внутри что-то сломалось, как будто кто-то нажал выключатель, обесточив всё вокруг.Номер рейса я знал наизусть. Он горел перед глазами, как ожог.

Сердце билось, но как-то отдельно от тела. Всё происходило будто не со мной.Я пытался дышать – не получалось. Пытался позвонить – не мог вспомнить, где телефон.

Я бродил по дому, пока не оказался на кухне. Там всё оставалось, как утром: чашка Анны с отпечатком губ, Лизин свитер на спинке стула. Я поднял его, прижал к лицу. Он всё ещё хранил её тепло.

Не плакал. Не сразу. Сначала был только смех. Глухой, рваный, нервный. Такой, каким смеются люди, у которых рушится реальность.В груди стало тесно, дыхание сбилось, и я, не выдержав, просто сел на пол.

Потом пришли слёзы. Я бил кулаком по полу, хватался за волосы, бормотал их имена, снова и снова, пока не сорвал голос. "Анна… Лиза…"

Как будто от этого что-то могло измениться.

Я пил, пока не перестал различать слова. В ту ночь я не спал. Телевизор показывал одни и те же кадры – обломки, пламя, комментаторов с мёртвыми глазами.

Иногда мне казалось, что я слышу их шаги за дверью. Или смех. Или дыхание. Но когда оборачивался, видел только пустую комнату и своё отражение в чёрном стекле окна.

Отражение человека, который уже не живёт, а просто дышит по привычке.

Я долго думал, когда всё пошло не так. Не знаю. Да и, наверное, уже неважно. Может, в тот момент, когда я впервые выбрал работу вместо ужина с ними. А может – когда не посмотрел Анне в глаза, когда она сказала «я тебя люблю».

Только одна мысль засела где-то глубоко, как заноза: если бы я тогда просто вышел из комнаты, просто обнял их – всё было бы иначе.

* * *

После их смерти время перестало существовать.

Я не помню, какой сегодня день. Понедельник? Пятница? Да это не имеет значения. Все дни слились в одну бесконечную, липкую серую массу. Утро пахнет похмельем, ночь – тоской.

Иногда мне кажется, что я всё ещё живу по инерции, будто забыл умереть вместе с ними.

Сначала я просто пытался работать. Вцепился в чертежи, как в спасательный круг. Прямые линии, формулы, расчёты – в них не было места боли. Только порядок. Но очень быстро понял: никакая геометрия не спасёт от хаоса внутри. Я сижу за столом, а перед глазами – не план здания, а лица. Маленькая ладошка Лизы, её смех, крошечные следы на песке, как будто они никуда не улетали. А потом – взрыв. Пламя. Металл.

Сколько раз я представлял себе тот момент, когда самолет рушится. Что они чувствовали? Страх? Боль? Или просто держались друг за друга, пока всё не кончилось?

Каждый вечер я наливаю водку в старый гранёный стакан – тот самый, из которого Аня когда-то поливала цветы, потому что «он слишком грубый для вина». Теперь он единственный, кто остался со мной за столом. Я поднимаю его, как тост. – За вас. И пью до дна. И задыхаюсь, потому что где-то между глотками прорывается не спирт – пепел

Я не знаю, зачем живу. Просто продолжаю дышать, хотя и это кажется излишеством.

Иногда я ловлю запах её духов. Те самые – жасмин и белый перец. Он появляется внезапно, будто кто-то прошёл мимо, оставив шлейф.

Я разворачиваюсь, думаю – она.

Но там пусто.

Только я и тени. С друзьями я больше не говорю.

Поначалу они действительно приходили.

Сережа, Димка, иногда Лена – Анина подруга, хотя и не знаю, что заставляло её терпеть мой вид. Наверное, жалость.

Я сидел на кухне, уставившись в мутное окно, где вместо отражения – лишь тень. На столе бутылка и пустой стакан, который я ленился даже наполнить.

Сергей хлопал меня по плечу, ставил передо мной тарелку с горячим борщом – Анин рецепт, с фасолью и чесноком.

– Андрюх, поешь, а? Хватит себя губить. Она бы не хотела, чтобы ты вот так…

Я не смотрел на него. Только тихо рассмеялся.

– А ты, Серёга, откуда знаешь, чего она хотела?

– Да потому что она тебя любила, идиот, – в голосе прозвучало раздражение. – Ты ей нужен был живым, слышишь? Живым!

Живым.

Как же это звучало глупо. Я тогда поднял глаза – впервые за долгое время. И впервые увидел, как на меня смотрят – не как на друга, а как на больного.

Сострадание, жалость, осторожность – всё в одном взгляде.

Мне стало противно. Я оттолкнул тарелку – борщ расплескался по скатерти, капнул на рукав Сергея.

– Убирайся, – сказал я тихо. – Не лезь ко мне.

– Андрюх, ты себя в гроб загоняешь, – попытался он смягчить голос. – Они умерли! – я почти закричал. – И если бы ты был на моём месте, ты бы тоже хотел умереть!

– Послушай…

Он подошёл ближе, будто собирался меня обнять.

– Не трогай меня, – я отступил. – Не смей.

И вот в тот момент что-то во мне сорвалось.

Сергей попытался отнять бутылку, а я ударил. Резко, не думая. Бутылка глухо звякнула, борщ полетел на пол, а на его губе выступила кровь.

Он стоял, держась за лицо, смотрел на меня так, будто впервые видел.

– Знаешь, Андрюх, – выдохнул он. – Ты не просто потерял семью. Ты теряешь себя. Я усмехнулся, чувствуя, как трясутся руки.

– Себя я потерял в тот день, когда их не стало. Всё остальное – мусор.

Он ушёл, громко хлопнув дверью. После этого – тишина. Ни звонков, ни сообщений. Даже Ленка перестала приносить еду «на всякий случай».

А я остался один. Совсем. И, странное дело, в тот момент мне показалось, что стало легче. Когда никто не стучит, не говорит, что всё будет хорошо, можно хотя бы не притворяться. Пустота – честнее жалости. Теперь я понимал: все эти люди не спасали меня – они спасали себя от мысли, что горе может быть таким. Настолько голым и безысходным, что его стыдно даже видеть.

А я – просто зеркало. И вот когда все исчезли, тишина стала плотной, как туман.

В этой тишине я и начал слышать шёпот.

Сначала тихий, будто ветер за окном.

Потом – явственный голос.

Не чужой, но и не человеческий. ***

Шесть месяцев. Шесть месяцев, как горят в памяти их лица, как в квартире осел запах пустоты и забвения. За это время я стал отбросом. Друзья больше не приходят, работа давно потеряла смысл, остатки техники и инструменты, на которые с трудом зарабатывал, распроданы за копейки, чтобы купить водку. Деньги уходят быстро: бутылка за бутылкой, долг за долгом, пустота внутри растёт, а запах алкоголя не заглушает воспоминаний.

В тот вечер я вышел за водкой. Ливень бил по асфальту, молния разрезала небо, оставляя мгновение ослепительного света. Я шагал по мокрому тротуару, ноги скользили на лужах, город растворялся в серой воде, в шуме дождя. Каждая капля казалась холодной и беспощадной, как моя жизнь за последние полгода.

Возвращаясь, я подошёл к подъезду. Свет фонарей отражался в лужах, воздух был насыщен запахом мокрой земли и асфальта. И вдруг я почувствовал, что кто-то рядом.

– Андрей.

Голос был ровный, пронзительный, с лёгкой ехидной ноткой. Я обернулся и увидел молодого парня в чёрном балахоне с капюшоном, скрывающим лицо. Его фигура была плотной, он стоял расслабленно, опираясь плечом на фонарный столб, но даже в такой расслабленной позе под одеждой была заметна прекрасно развитая мускулатура.

– Кто ты? – прохрипел я, сжимая пакет с бутылкой. – И зачем ты здесь?

– Проводник, – ответил он с ехидной усмешкой. – Я пришёл дать тебе шанс.

– Шанс? – я рассмеялся горько. – Мне ничего не нужно.

– Тебе нужно всё, – сказал он шагом приблизившись. – Твоя семья жива. Анна и Лиза… их можно спасти.

Сердце застучало быстрее, в груди зажглась искра надежды, но одновременно что-то кричало в голове: «Не верь ему! Это ловушка!»

– Ах ты, сука, да как ты смешь о них… – Я разозлился и бросился на него.

Он увернулся легко, как тень, и внезапно, используя приём из дзюдо, повалил меня на мокрый асфальт. Я почувствовал невероятное давление на груди, будто на мне лежала штанга, но это была всего лишь его рука. Каждая мышца Проводника была твёрдой и контролируемой – невозможно вырваться.

И тогда я заметил нечто, что пронзило меня сильнее удара: его глаза светились красным светом, мягким, но ужасно зловещим.

– Ты слушаешь, Андрей, – ехидно сказал он. – Я даю тебе шанс. Шанс увидеть их снова. Но путь будет мучительным, чудовищным.

Я попытался вырваться, но сила его руки была непоколебима.

– И что, если я откажусь? – прохрипел я, чувствуя тяжесть его давления.

– Тогда потеряешь их навсегда, – сказал он, и голос его приобрёл оттенок презрения. – Но, гм… честно, Андрей, даже если бы захотел, я сомневаюсь, что ты готов. Какой же ты всё-таки… отброс.

Он отпустил меня, и я с трудом встал, дрожа от злости, страха и отчаяния.

– Я не… – начал я, но слова застряли в горле.

Зубы стучали. Отнюдь не от холода. От страха. Сжимаясь всем телом, я открыл подъездную дверь и, не помня себя, добрался до своей квартиры. Проводник следовал за мной. Я чувствовал затылком холод, который от него исходит.

– Ты не понимаешь, почему я здесь, – ехидно продолжил Проводник, шагнув в мою квартиру, – и, судя по твоему существу, едва ли поймёшь. Всё, что осталось от тебя, Андрей, – это пустота, пустота и падение. А теперь решай: сможешь ли ты пройти путь, который тебя ждёт, или останешься тем же отбросом, которым был последние полгода.

Я стоял, тяжело дыша, и понимал: Происходит какой-то бред. Если этот парень говорит правду – шанс увидеть семью живой существует. И именно это заставляло меня остаться, даже если я не понимал, на что подписался.

– Ты хочешь увидеть их? – тихо спросил он, и в глазах сверкнуло что-то хищное.

Я кивнул, сердце стучало так, что казалось, его слышат все стены квартиры.

– Хорошо, – сказал он, делая шаг вперёд. – Но пойми: они не здесь. Твоя семья находится в другом измерении. В плену… тех, кого ты не сможешь понять.

Я напрягся. Он говорил о чём-то невозможном, о чудовищах, о которых никто не мог даже слышать.

– Посмотри сам. – Проводник поднял руку, и мир вокруг меня потемнел, как если бы комната растворялась. Перед глазами возникла сцена: Анна и Лиза. Но они были не в безопасности. Они стояли посреди темного пространства, окружённые отвратительными, искажёнными тварями – шершавыми, с глазами, которые светились гнилым светом, с длинными, искривлёнными конечностями.

Я почувствовал, как холод спустился в грудь, сердце сжалось. Лиза держалась за Анну, крича от страха, а Анна пыталась защитить дочь. Их лица – искажённые болью, ужасом, отчаянием – резали меня сильнее любого удара.

– Видишь? – сказал Проводник тихо, почти шепотом, и ехидно улыбнулся. – Это реальность, Андрей. Ты можешь спасти их. Но путь будет мучительным, чудовищным. И если ты не выдержишь… потеряешь их навсегда.

Я отшатнулся, глаза расширились от ужаса, от бессилия. Моё горло пересохло, руки дрожали.

– Ты… это… – я закашлялся. – Они… мои…

– Твои. И они ждут тебя, – сказал Проводник, красный свет в его глазах казался ярче, почти горел в темноте. – Но чтобы пройти, тебе придётся встретить то, что ты даже не осмеливаешься представить.

Я хотел отвернуться, бежать, но вид, запах, крики, отчаяние моей семьи – всё это сковало меня. И впервые за полгода я почувствовал мотивацию, которая могла заставить меня сделать невозможное.

– Ты готов? – ехидно спросил Проводник.

Я молчал, сердце колотилось. Ответ был внутри меня, но я ещё не осмеливался произнести его вслух.

Я кивнул.

Я всё ещё стоял в квартире, дрожа и тяжело дыша. Сердце колотилось так, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди.

– Хорошо, – сказал Проводник, красный свет его глаз стал ярче, а усмешка – жестче. – Ты согласился. Теперь нет пути назад.

Шанс увидеть их снова… Семья… Анна и Лиза… Это давало силы, но я ещё не понимал, насколько далеко зайду.

– Слушай, Андрей, – сказал он, делая шаг вперёд. – Ты думаешь, что сможешь? – его голос стал холодным, ядовитым, без всякой доли милости. – Смотри на себя. Разбился, забил на всё, продался алкоголю, превратился в отброса. Разве это достойно? Разве это тот человек, которого они должны ждать?

Я хотел возразить, но слова застряли в горле.

– Ты согласился идти за ними, думая, что это сделает тебя сильным, – продолжал Проводник, подталкивая меня лёгким движением руки. – Но правда в том, что ты слаб. Падение за падением, ошибки, предательство друзей… и ты до сих пор дрожишь, как ребёнок.

Он наклонился ко мне, и я почувствовал холод его дыхания.

– Ты видел их через мои галлюцинации, – сказал он с ехидной злостью. – Видел, как страдают. И что ты сделал? Ты дрожал и стоял. А теперь будешь проходить через это снова, шаг за шагом, и каждый раз я буду напоминать тебе, какой ты ничтожный.

Его глаза светились красным светом, и я почувствовал, что это уже не просто демонстрация силы – это давление на мою психику, на мою душу. Каждое слово резало сильнее, чем любой удар, каждая фраза заставляла ощущать собственное падение ещё ярче.

– И запомни, – сказал он ехидно, – если сломаешься, если начнёшь жалеть себя… их потеря будет твоей виной. И никто, кроме тебя, не ответит за это.

Я стоял, дрожа, сжатый страхом, гневом и отчаянием. Проводник больше не улыбался. Он стал воплощением страха и унижения, холодным проводником в кошмар, через который я только что согласился пройти.

Проводник сделал шаг, и прямо в квартире, на ковре и среди мебели, появился "портал". Другого слова я подобрать не смог.

Когда Проводник раскрыл портал, я не понял, чего ожидать. Воздух в квартире вдруг стал густым, словно его выжали из реальности. Пространство треснуло – будто изнутри лопнула сама тишина. Передо мной появилась воронка – не огонь, не свет, не дым, а что-то… неправильное.

Она шевелилась, дышала, будто живая.

– Один шаг – и твоя жизнь никогда не будет прежней, – сказал он, садясь на диван рядом и наблюдая за мной с ехидной улыбкой. – Ты всё ещё можешь остаться жалким отбросом, или… пройти через это.

Я хотел спросить «что там», но не стал. Мне просто было плевать. Что угодно было лучше, чем ещё один вечер в этой вонючей, захламлённой квартире, где бутылки заменили семью, а стыд стал воздухом.

Портал манил, но одновременно вызывал ужас: невообразимая боль, которую он таил, казалась реальной.

Я сделал шаг. Тесное пространство квартиры растворилось вокруг, а я уже ощущал себя внутри неизвестного, чуждого мира.

Глава 1. Плато

В миг, когда я вошел в портал – меня будто вывернуло наизнанку.

Ни одно слово не опишет того ужаса, что случился с телом.

Каждый нерв – горел и обмерзал одновременно.

Вены наполнились льдом, а по костям побежал огонь.

Казалось, что меня кромсают изнутри сотни невидимых лезвий, что кто-то вскрывает каждую клетку, исследует, а потом сшивает обратно, только неправильно. Я закричал, но голос утонул в гуле. Перед глазами – бесконечный хаос, вспышки света и чёрные тени, напоминающие человеческие лица. В какой-то момент я почувствовал, как изо рта пошёл пар – от холода или боли, я не знал. Потом – падение. Бесконечное, как сама смерть.

Я ударился о камень. Воздух вырвался из груди, будто кто-то пнул.

Под пальцами – холод, шероховатость, и… тишина.

Я открыл глаза. Передо мной простиралось плато. Бескрайнее, мёртвое, лишённое смысла и цвета. Камень тянулся во все стороны, словно мир здесь умер и его похоронили под серой пылью.

Я встал, но ноги дрожали. Небо нависало низко, давя, как потолок подвала. Оно было тяжёлым, бесцветным, и с него падала не вода – а густые чёрные капли, липкие, будто нефть. Они шлёпались о камень с тихим шипением, оставляя следы дыма. Когда одна попала мне на руку – я вздрогнул. Кожу обожгло болью.

– Привыкай, – сказал голос за спиной.

Я резко обернулся. Проводник стоял в нескольких шагах – в том же балахоне, лицо скрыто тенью, но глаза… они светились. Не отражали свет – светились сами, как два тлеющих уголька.

– Где я? – спросил я, чувствуя, как голос дрожит.

– Там, где всё начинается, – спокойно ответил он.

– Что это место? – я сделал шаг назад. – Что происходит?

– Это твой путь, – Проводник склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. – И он будет длинным.

– Я не просил ни о каком пути! – сорвалось у меня. – Мне не нужно это!

Он усмехнулся, медленно, с каким-то почти жалким сочувствием.

– Твоя беда, Андрей, в том, что ты всегда ничего не просил. Только ждал, пока жизнь подаст тебе руку. Но она не подала.

– Замолчи, – прошипел я.

– А если нет? – Проводник подошёл ближе. Его лицо проступило из тьмы. На миг я подумал, что вижу человеческие черты – но нет. Они всё время менялись. Глаза – человеческие, но кожа словно жила своей жизнью, переливаясь, как жидкий металл.

– Ты ведь сам позвал меня, – продолжал он. – В ту ночь, когда сидел на полу со стаканом и шептал, что хочешь всё исправить. Я услышал.

– Я… я не звал тебя, – прошептал я. – Я говорил с ней.

– А я ответил, – тихо сказал Проводник. – Потому что она – больше не может.

Я почувствовал, как внутри что-то оборвалось.

Он отступил, махнул рукой. Вдалеке, среди серого камня, вспыхнул слабый свет – будто огонёк свечи на ветру.

– Видишь? Туда.

– Что там?

– Ответ, – усмехнулся он. – Или конец. Иногда это одно и то же.

– Если я не пойду?

– Тогда останешься здесь, – Проводник обвёл рукой безжизненное плато. – В месте, где даже смерть устала ждать. Мы стояли молча. Дождь – или то, что его заменяло – продолжал падать. Капли разбивались о камень и стекали, оставляя едва слышное шипение, будто этот мир дышал.

Я посмотрел на Проводника.

– Почему я?

– Потому что ты жив, – ответил он. – Пока ещё.

– И если я не пройду это?

Он склонил голову чуть вбок, как птица, разглядывающая добычу.

– Тогда я найду другого. Но тебе уже будет всё равно. Молчание повисло между нами, как тугая нить. Я чувствовал – боюсь его. Не как чудовище, а как правду, которую не хочу услышать.

Он отвернулся, глядя вдаль.

– Иди, Андрей. Первый шаг – всегда труднее.

Я хотел спросить, кто он, но язык не слушался.

Я просто сделал шаг. Камень под ногами хрустнул, будто по нему прошёл ток. Всё вокруг дышало смертью. Воздух – тяжёлый, влажный, пропитанный пеплом и железом.Проводник остался стоять позади, неподвижный, но я знал: он смотрит. И в каждом шорохе ветра, в каждом эхе своих шагов я слышал – его голос.Тихий, насмешливый, чужой.

– Ты ведь не боишься умереть, Андрей. Боишься – что всё это лишь игра твоего пропитого и убогого мозга, которому уже давно пора уснуть навсегда.

*** Я шёл, не разбирая дороги. Камни под ногами будто жили своей жизнью – хрустели, двигались, скрежетали, словно стонали под каждым моим шагом. Дождь из чёрных капель продолжал литься, обжигая кожу. Воздух был густым, вязким, пропитанным металлическим привкусом, будто я вдыхаю кровь. Лишь изредка он поднимал голову, будто нюхал воздух.Проводник шёл рядом. Не спеша. Не издавая звука. – Интересное место, не правда ли? – произнёс он наконец.– Если бы художники умели писать отчаяние, оно выглядело бы именно так.

Я промолчал.

– Молчащий герой, – усмехнулся он. – Всё так же. Ни слова. Ни оправдания. Ни крика.

Он говорил, как будто издеваясь.

– Ты даже в тот день не кричал. Когда услышал, что они умерли. Просто сел на пол и уставился в стену.

Я сжал кулаки.

– Замолчи, – выдохнул я.

– Нет, – он наклонил голову, его улыбка стала шире. – Я говорю то, что ты сам боишься произнести.

Он подошёл ближе, шепча почти у самого уха:

– Трус. Бездушный, ленивый, жалкий трус, который не сумел спасти даже собственную семью. Я резко обернулся:

– Ещё одно слово – и я тебе голову сверну. Он тихо засмеялся, низко, с каким-то звериным гортанным рычанием.

– Голову? Мне? – он расправил плечи, и на миг мне показалось, что его фигура выросла, стала выше, массивнее. – Ты хочешь угрожать тому, кто привёл тебя сюда, Гуров?

Он произнёс фамилию с таким презрением, что в груди у меня всё сжалось. – Да пошёл ты, – выдохнул я, шагнув к нему. – Надоел мне своим враньём! Ты даже не человек.

– Верно, – холодно ответил Проводник. – Но и ты уже не совсем человек, Гуров. Посмотри на себя.

Он ткнул мне пальцем в грудь, прямо под рёбра.

– Вся твоя человечность умерла там, где ты отвернулся от их поцелуя. Помнишь? Когда дочка обняла тебя, а ты скинул её руки, потому что «надо поработать».

– Заткнись!

– Или что? – Проводник улыбнулся, но в улыбке не было ни капли тепла. – Ты опять сбежишь? Как тогда?

Он говорил всё тише, но каждое слово звучало, как удар молота.

– Спрячешься в бутылке, выключишь телефон, забаррикадируешься дома? Я бросился на него, не думая. Просто от злости, от боли, от желания хоть раз заставить его замолчать.Но он даже не пошевелился.

Когда я уже занёс руку, он схватил меня за запястье. Железная хватка. Лёд. В тот миг я понял – его рука не кожа. Это чешуя. Мелкая, блестящая, чёрная, переливающаяся, как воронье крыло. Когти впились мне в предплечье, кровь тут же потекла по пальцам. – Не советую, – сказал он. Его голос стал низким, глухим, как гул подземелья. – Я могу позволить тебе умереть здесь. Быстро. Он наклонился ближе, так что я чувствовал его дыхание – холодное, будто из склепа.

– Но я не хочу быстро. Мне интереснее смотреть, как ты расползаешься по кускам. Он резко отпустил руку, и я рухнул на колени. Боль пульсировала, но не только физическая – внутри тоже что-то треснуло. Проводник стоял надо мной, высокий, безликий, с искривлённой ухмылкой, и я впервые почувствовал к нему не только страх, но и ярость.

– Ты слаб, – сказал он. – И всё, что тебя ждёт впереди, лишь докажет это.

– А ты, – прошипел я, поднимаясь, – просто тварь, наслаждающаяся чужой болью.

Он кивнул.

– Наконец-то начинаешь понимать. Проводник повернулся и пошёл вперёд, не оборачиваясь.

– Пошевеливайся, Гуров. Или я оставлю тебя здесь. Этот мир любит свежую плоть. Я стоял, глядя ему вслед, чувствуя, как кровь капает на камни, шипя от соприкосновения. Хотел закричать, но не смог. Только тихо выдохнул:

– Я пройду это, ублюдок. Хоть из принципа.

И впервые – Проводник улыбнулся искренне. Не от злорадства. От интереса.

– Вот теперь, – сказал он, – ты начинаешь звучать живым.

Я внимательно посмотрел в глаза Проводника, ощущая, как напряжение висит в воздухе. Его слова всё ещё звенели в моей голове, будто колокола в пустой церкви. Он стоял рядом, неподвижный, но в этом неподвижности было что-то хищное, словно зверь, выжидающий момент, чтобы прыгнуть. Я не мог разглядеть его лица: капюшон скрывал черты, тени поглощали очертания, а сам он казался частью мрака.

Плато вокруг меня было пустым, без горизонта, без конца, и ветер разрывал меня со всех сторон, будто сама пустота решила испытать мою слабость. Каждая капля черной жижи резала кожу и стекала по спине ледяными потоками, а порывы ветра сбивали с ног.

– Думаешь, я пришёл сюда, чтобы быть твоим учителем, Гуров? – голос его разносился над бурей, ехидный и холодный. – Я не учитель. Я – кнут. Послан, чтобы показать тебе, что твоя жизнь была лишь чередой ошибок, и теперь ты платишь за каждую из них.

Я попытался отвернуться, огрызнуться, но он мгновенно приблизился, словно сам ветер подчинялся его воле. Лёгкий, издевательский толчок плечом – и я едва удержался на ногах. Камни скользили, холод и вода жгли тело.

– Ты думаешь, это жестоко? – продолжал он, с каждым словом подкрепляя силу своей тирании. – Нет, Гуров. Это лишь начало. Каждое падение, каждая царапина, каждый порыв ветра – это часть урока. Ты должен понять цену своих ошибок, а я – инструмент, чтобы показать её.

Я облизал губы, пытаясь набрать смелость, и выдавил:

– А ты, смотрю, кайфуешь от этого, ублюдок? Срать я хотел на твое удовольствие.

Он усмехнулся, и в этом звуке была вся его сущность:

– Кайфую? Да я обжираюсь твоей слабостью, Гуров! Каждое твоё усилие, каждая слеза – это пища для меня. Я наслаждаюсь тем, как ты борешься, потому что ты слишком долго прятался от реальности. Я пришёл, чтобы вынести её наружу. Чтобы ты увидел свои ошибки во всей их жестокой полноте.

Внезапно все вокруг окутал густой, непроглядный туман. Он медленно поднимался с холодной земли, обволакивая меня, сжимая тело, мешая дышать. Застыв от неожиданности я, едва стоя на ногах, видел, как из этой серой массы начинают возникать фигуры – призрачные существа, их тела прозрачные, лица искажены, а голоса – до боли знакомые.

Когда они приблизились, я понял, что это не просто тени: их шепот прямо врезался в голову, смешиваясь с шумом ветра. Я услышал знакомые голоса: «Почему ты оставил нас?» «Ты не пришёл, когда мы ждали…» «Мы нуждались в тебе…». Сердце сжималось, тело дрожало, а каждый их шепот пробуждал образы того, как я пренебрегал Аней и Лизой.

В агонии, ощущая ледяной ветер, боль в ногах и руках, жар от усталости, я впервые осознал всю тяжесть своих ошибок. Каждое воспоминание стало кинжалом, воткнувшимся в душу, а каждая тварь из тумана – воплощением моей вины. Упав на колени, схватившись за волосы, я взвыл как дикий зверь, не в силах заглушить эти голоса и образы моих любимых в голове. Проводник стоял рядом, не трогая меня, но его присутствие, жестокое и холодное, будто подогревало мучение: он не должен был проявлять милость, его задача была держать меня в аду моих собственных поступков.

– Двигаешься медленно, Гуров, – его голос прорезал ветер, – Шевелись, или останешься здесь, пока туман не станет твоей могилой.

Я хотел кричать, бежать, но тело было тяжёлым, ноги – ватными, разум затуманен. Внутри нарастало отчаяние: я видел, как мои ошибки превращаются в плоть и кровь, как всё, что я когда-то отвергал, возвращается, чтобы мучить меня. И в этом хаосе, среди крика ветра, шепота призраков и жуткого холода, я впервые почувствовал настоящее раскаяние, острое, жгучее, не дающее ни дыхания, ни покоя.

Каждый шаг давался невероятно тяжело, но в отчаянной боли я собирал остатки сил, понимая: остановка – смерть, движение – шанс, шанс хоть как-то искупить вину. Проводник же следовал рядом, тень и кнут в одном лице, не давая ни секунды передышки, его глаза – красные и холодные – наблюдали за каждой дрожью моего тела, за каждой искрой сопротивления в глазах.

Туман сгустился до такой плотности, что казалось, он не просто обволакивает меня – он втягивает в себя, вытягивает из тела последние силы. Призрачные твари кружили вокруг, шептали, хватали, давили, и каждый шаг давался с невероятным усилием. Я спотыкался, падал на холодную, мокрую землю, туман впивался в глаза, рот, в лёгкие, а голоса Ани и Лизы кричали в голове: «Ты нас оставил…», «Ты не пришёл…», «Мы ждали тебя…».

Я уже почти перестал различать реальность. Ноги подкашивались, руки дрожали, грудь горела от напряжения, слёзы смешивались с дождём. Вся моя жизнь прошла перед глазами, каждая ошибка, каждое пренебрежение – как удары, бившие по сознанию. Я видел, как отталкивал дочь, когда она тянулась ко мне; как игнорировал жену, погружённый в усталость и работу; как поддавался лени и эгоизму. Страх и раскаяние смешались в одно, и я чувствовал, что вот-вот опущусь навсегда на холодное плато, останусь здесь лежать, бессильный, вечно пленённый туманом и призрачными тварями.

И тогда, в самый отчаянный момент, когда руки перестали держать тело, когда сердце словно хотело остановиться, я услышал её голос. Чистый, живой, непередаваемо тёплый:

– Папа! Не сдавайся! Я с тобой!

Голос Лизы пробился сквозь шум ветра, сквозь тьму тумана, сквозь крики призрачных существ. Он был как маленький луч света, как ниточка, за которую можно ухватиться, когда кажется, что выхода нет. Я почувствовал, как лёгкое, почти призрачное касание – будто её ладошка коснулась моей руки – дало мне силы подняться, стиснуть зубы и сделать шаг.

– Папа, ты же придешь за нами? – повторял внутренний голос дочери, и это странным образом смешивалось с шепотом тварей, заставляя меня осознать: я не один, и если я сдамся сейчас – потеряю всё навсегда.

Я поднялся, дрожа, но уверенно, непоколебимо. Призрачные существа приближались, тянулись, хватали, кричали, обвиняли, но внутри меня возникло что-то новое – слабое, но непреклонное. Я больше не был просто пленником своих ошибок, я держался за этот голос, за её уверенность, за надежду.

–Что встал? Пошевеливайся уже, алкаш – холодно сказал проводник, сдвигаясь ближе. Его красные глаза светились в тумане, следили за каждым моим движением, но даже он не мог заглушить тот внутренний огонь, который вспыхнул во мне. – Продолжишь вот так стоять – она тебя не дождется, Гуров.

Я сделал шаг, потом ещё один. Туман резал тело, дождь бил в лицо, призрачные существа пытались сковать ноги и руки, но я держался за голос дочери, который раздавался в голове с каждым шагом всё яснее и громче: «Я с тобой! Ты справишься!». И вдруг стало легче дышать, пусть немного, но чувство надежды, даже хрупкой, прорезало этот кошмар, дав возможность идти дальше.

С каждым шагом я чувствовал, что даже здесь, на этом мёртвом плато, есть шанс. Шанс выжить, шанс исправить ошибки, шанс увидеть Лизу и Аню снова. Призрачные твари всё ещё шептали, но их голоса стали отдаляться, словно теряясь в моём внутреннем огне.

Я шёл, обессилевший, мокрый до костей, с каждым шагом преодолевая себя, и голос дочери, этот маленький маяк, не отпускал меня даже на секунду. Именно он держал меня на ногах, когда казалось, что падение неизбежно, и именно он давал силу двигаться к следующему испытанию, к следующему шагу в этом кошмаре.

***

Мы шли долго. Время будто растянулось, растворилось в сером воздухе, где дождь уже не капал, а плавал – густой, тяжелый, ледяной. Земля под ногами превратилась в месиво, скользкое и липкое, каждый шаг отдавался в ногах болью и тупой усталостью. Порывы ветра били в лицо, как злые удары, вырывая дыхание и забивая рот песком, влагой и мелкими камнями. Ветер здесь был живым – он шептал, рычал, будто издевался, напоминая о чем-то давнем, глубоко забытом, но мучительно важном.

Я уже не знал, сколько иду. Может, час. Может, день. А может, вечность. Туман позади постепенно редел, уступая место тьме – не черной, а глухой, матовой, вязкой, будто это не воздух, а жидкость, в которой можно утонуть. И вдруг впереди что-то начало вырастать. Сначала я подумал, что это просто иллюзия, игра света и ветра, но чем ближе мы подходили, тем явственнее становился силуэт.

Скала.

Она не просто стояла – она возвышалась, прорывая собой само небо, уходя в серую мглу так высоко, что конца ей не было видно. Ее поверхность – не камень, а что-то иное: черная, будто оплавленная, местами стекловидная, местами – покрытая рваными трещинами, из которых сочился тусклый свет, похожий на тление углей. Она словно дышала. Иногда из трещин вырывался пар – горячий, гулкий, будто сквозь эту массу просачивались стоны.

Я остановился. Не мог сделать ни шага. Всё во мне сжалось от первобытного ужаса – того, который не осознается разумом, а живет в теле, в костях, в спинном мозге.

– Вот она, – произнёс проводник, не скрывая злорадства. – Твоя дорога наверх, Гуров. Твой маленький шанс стать хоть чем-то, кроме того, что ты есть.

Я повернул голову к нему. Он стоял рядом, неподвижный, как сама смерть. Из-под капюшона на мгновение мелькнули алые блики глаз, и я увидел отражение – себя, измученного, с обветренным лицом, в грязи, с потрескавшимися губами. И рядом – его тень, как пятно чернил, прилипшая к земле.

– Что это за место? – выдавил я.

– Это начало твоего конца, – тихо рассмеялся он. – Поднимешься – увидишь, что значит настоящая цена.

Я молчал. Ветер ударил сильнее, сбил с ног, и я упал на колени. Холод ударил в кости. Я поднял взгляд – и понял, что даже не вижу, где заканчивается подъем. Скала уходила в пустоту, и только редкие всполохи света, будто вспышки молний, обозначали неровности и уступы.

– Ты ведь понимаешь, что не дойдешь, – сказал проводник, подходя ближе. Его голос был тихим, но от него хотелось зажать уши. – Не хватит сил, Гуров. У тебя их никогда не было. Ни там, ни здесь. Ты не смог спасти тех, кого любил. И не спасешь себя.

Я поднял голову, хотел что-то сказать – может, крикнуть, может, плюнуть ему в лицо. Но вместо этого – тишина. Ветер, своими порывами, просто не давал мне открыть рот.

Проводник нагнулся, схватил меня за воротник и резко дернул вверх, поставил на ноги. Его движения были быстрыми, механическими, в них не было человеческого усилия.

– Смотри наверх, – прошипел он, приближаясь так близко, что я почувствовал его дыхание – холодное и мерзкое, словно повеяло из склепа. – Вон туда тебе. Каждое движение – будет пыткой. Каждый вдох – борьбой. И знаешь, в чем ирония, Гуров?

Я молчал, не отрывая взгляда от той громадины, что возвышалась передо мной.

– Ты всё это заслужил. – Его губы растянулись в улыбке. – Каждая царапина, каждая капля боли – расплата за то, как ты жил.

Он отшвырнул меня с такой силой, что я снова упал в грязь, словно мешок с песком.

– Можешь лечь здесь и подохнуть, – холодно бросил он. – Можешь остаться, стать частью этого мёртвого мира. Или можешь лезть наверх. Но знай: там ты потеряешь всё, что осталось от тебя. Даже боль.

Он отвернулся, руки за спиной, как наблюдатель, которому скучно, но всё же приятно смотреть, как кто-то мучается.

Я стоял перед этой громадой, мокрый, дрожащий, усталый. Ветер бил в лицо, вгрызался в кожу. Тело просило покоя, мозг – сна, сердце – тишины. Но взгляд не отрывался от скалы. Там, в её мертвенно-бледных прожилках света, будто мелькнула тень. Может, иллюзия. Может, надежда.

Я вдохнул, ощутил металлический привкус крови во рту и сжал кулаки.

«Это будет ад, – подумал я. – Но я не сдамся».

Где-то позади, хрипло засмеялся проводник – так, как смеются, когда заранее знают, чем всё закончится.

– Ну что, герой, – произнёс он тихо, почти ласково, но в этом голосе звенела сталь. – Поднимайся. Или сдохни здесь, в грязи. Всё равно ведь никто не узнает.

Я посмотрел наверх. На бездну из камня, на шрамы скалы, на мокрые уступы, по которым предстояло карабкаться. И понял – да, это будет кошмар. Но хуже остаться здесь.