Читать онлайн Игра во льдах

Эмилия

29 Августа. 1861 год. 61-ый день экспедиции.

Воздух в лазарете был густым и обволакивающим, словно вата. Он впитывал все звуки, оставляя лишь приглушённый стон корабельных балок. Скрип половиц под моими ногами казался навязчивым и нескромным, нарушающим тихий ритуал, что я совершала. Я медленно двигалась между стеллажами, заставляя тени плясать на стенах от колеблющегося пламени лампы. Её жёлтый свет боролся с мраком, освещая стол, заставленный склянками, и маленькую чугунную печку, в треснувшем окошке которой плясали оранжевые языки пламени.

На её поверхности стоял медный котелок. Его содержимое тихо булькало, испуская резкий, лекарственный пар. Он висел в воздухе, смешиваясь с запахом старой, сырой древесины и сладковатым ароматом пергамента – запахом знаний, которые могли как исцелять, так и вредить. Это было логово, а не больница. Убежище и лаборатория.

Дверь резко распахнулась, впустив вихрь холодного воздуха. В комнату вошла София, и её появление было похоже на появление раненой птицы в этом гнезде из тёмного дерева и ядов.

– Ты как раз вовремя, – мой голос прозвучал ровно, без нотки приветствия. Я указала на котелок, не отрывая глаз от полок. – Почти приготовила. Голова всё ещё болит?

– Да, – её голос был тонкой нитью, готовой порваться. Она опустилась на край моей кровати. – Уже третий день.

Мои пальцы скользили по корешкам, ощущая шершавую кожу и шёлк старых переплётов. Наконец, я нашла его – тот самый том в потрёпанном кожаном переплёте, цветом тусклой запёкшейся крови. Я извлекла его, и с полки поднялось маленькое облачко пыли, кружащееся в луче света.

– Как твои успехи с ядом? – спросила София после долгой паузы, заполненной лишь бульканьем зелья и тиканьем карманных часов у меня в жилете. – Уже нашла нужный?

– Всё здесь, – я протянула ей книгу, тяжёлую от знаний. – Ингредиенты у нас есть. Ещё с самого Лондона их храню.

Она взяла её, и её тонкие пальцы с нервной дрожью принялись перелистывать страницы. Она не читала, а лишь скользила взглядом по названиям и мрачным гравюрам, изображавшим цветы с бездонными чашечками и змей, обвивающих черепа.

– Когда мы ему дадим яд? – её вопрос повис в воздухе, слабый, как шепот.

– Не на корабле, – ответила я, медленно и чётко, вбивая каждое слово в её сознание, как гвоздь. – Сначала найдём сокровище. Потом возьмёмся за яд. Всё сделаем на острове.

София подняла на меня взгляд, и в её зелёных глазах, больших и выразительных, я увидела не решимость, а ту самую ловушку, стенки которой я для нас обеих и возводила.

– Поскорее бы добраться до суши, – прошептала она, и её бледные губы дрогнули в слабой, безрадостной улыбке. Это была не улыбка предвкушения, а гримаса отчаяния, попытка сделать вид, что она всё ещё во что-то верит. Во что-то, кроме мести.

Чарльз

Я сидел за своим лакированным столом, заваленным картами, которые теперь казались насмешкой – яркие краски флагов и условных обозначений ничего не значили перед слепой мощью Арктики.

В углу, пыхтя, трудилась буржуйка. Её тепло было жалким и локальным; оно не могло пробиться сквозь холод, что струился от заиндевевших стёкол и гулял по каюте ледяным сквозняком, заставляя пламя в масляных лампах нервно вздрагивать. Позолота на секстанте и хронометрах потускнела, подёрнулась пылью. Вся эта каюта, некогда символ моего авторитета, теперь была лишь красивой клеткой.

Стук в дверь прозвучал как выстрел. В проёме возник высокий, подтянутый силуэт Альфреда. Он вошёл стремительно, его цепкий взгляд мгновенно оценил и карты, и моё, вероятно, слишком усталое лицо.

– Вызывали, сэр? – его голос был ровным, почти бесстрастным.

– Да, – я с усилием поднялся со стула, кости ныли от неподвижности и, возможно, от чего-то другого. Подойдя ближе, я ощутил исходящую от него энергию, которой мне так не хватало. – Наша экспедиция… сильно задержалась. София докладывает, что припасов может не хватить на обратный путь.

Я сделал паузу, давая ему осознать тяжесть этих слов. Это был провал, высеченный на моём капитанском послужном списке.

– Нам нужно ответственнее отнестись к расходам.

– Ответственнее? – он едва заметно приподнял бровь.

– Нужно уменьшить пайки, – выдохнул я, заставляя себя смотреть ему в глаза. – Для каждого члена экипажа, включая нас с тобой.

Альфред выпрямился ещё больше. Ни тени возмущения, ни вопроса. Лишь короткий, деловой кивок. В его холодной, почти металлической выдержке я видел ту самую опору, за которую цеплялся всё эти недели. Профессионализм, лишённый сомнений. С самого начала плавания мне казалось, что это тот человек, на которого можно положиться. Сейчас эта вера стала отчаянной.

– Доложу команде, – произнёс он твёрдо. – Ещё какие-нибудь распоряжения?

И я задал вопрос, который жёг меня изнутри, вопрос, выдающий всю мою неуверенность.

– Как долго? Как долго нам ещё плыть?

В его глазах я надеялся увидеть уверенность, которой не было во мне.

– Море непредсказуемо, сэр, – ответил он, и его слова были обманчивым бальзамом. – Но сегодня фортуна нам улыбается. Дует попутный ветер. Если не подведёт, к завтрашнему утру увидим землю.

– Хорошо, – я выдохнул с таким облегчением, будто сбросил с плеч гирю. – Ступай к команде. Надеюсь… надеюсь, мы не задержимся на этом острове надолго.

Альфред снова кивнул, чётко развернулся и вышел, закрыв за собой дверь без единого лишнего звука. Я остался один в качающейся каюте, вновь глядя на враждебный ландшафт за стеклом. Ничто в его словах или поведении не вызвало у меня тревоги. Я должен был верить в этого человека.

Альфред

Выйти из капитанской каюты было не просто приятно – это было глотком свежего, пусть и ледяного, воздуха после удушья. За спиной оставался запах страха и старой бумаги, смешанный с кислым ароматом беспомощности, который источал этот седой усач, Вуд. Стоило ему появиться на борту в день отплытия, как во рту появился привкус грядущего провала. В его потухшем взгляде, в дрожи рук, перебирающих карты, не было и тени той силы, что ведёт корабли сквозь шторма. Это был не капитан, а реликт, догнивающий на лакированном кресле благодаря заслугам, о которых давно пора забыть. Будь у меня штурвал, мы бы уже месяц как рвали бы паруса к цели, а не ползали по этому ледяному кладбищу, экономя сухари.

Я вышел на палубу, и ветер, острый как бритва, ударил мне в лицо. Он не освежал, а высвистывал из груди последние остатки терпения. «Ахиллес» медленно продвигался вперёд; его могучий корпус с тихим стоном противился натиску, и скрип раздираемого дерева был похож на предсмертный хрип. Солнце, бледное и холодное, как трупная луна, пробивалось сквозь свинцовую пелену туч.

Мой путь лежал к штурвалу, где недвижимой скалой застыл Питер Джонс, первый матрос. Он вглядывался в горизонт с таким напряжением, будто силой взгляда мог растопить лёд. Я позволил себе секунду понаблюдать за ним. Двадцать два года, а в позе – усталость старого волка. Грубые, угловатые черты лица, обветренные и огрубевшие, кричали о бунте, который клокочет под кожей. Засаленный платок на шее, растрёпанные светлые волосы – портрет человека, которому нечего терять. Что Вуд нашёл в этом оборванце? Слепоту старого человека? Или это очередное доказательство его некомпетентности? Неважно. Факт был в том, что Питер ненавидел капитана почти так же сильно, как и я. И это делало его бесценным.

Пит говорил, что полжизни отдал флоту, пока травма не приковала к берегу. Потом работал плотником в доме у Чарльза – вот и завязалась эта паутина знакомств. Старик, отправляясь в плавание, решил прихватить с собой живое напоминание о суше, сделал его первым матросом. Сентиментальная слабость, ещё одна ошибка в длинном списке. Но для меня их «дружба» была лишь точкой давления. За время плавания я удобрил эту неприязнь, превратив её в нечто большее – в общее дело. И теперь зрелый плод готов был упасть мне в руки. Мной двигал холодный расчёт, им – тлеющая злоба. Идеальное сочетание.

– Как плавание? – спросил я, приближаясь так, что между нами оставался лишь ветер.

– Отличный ветер, – Пит бросил реплику с дежурным энтузиазмом, не отрывая глаз от белой пустыни перед нами. – Скоро увидим остров.

– Едва ли, – я сдержанно усмехнулся, следуя за его взглядом. Зрелище было удручающим. – В лучшем случае, такая возможность подвернётся только завтра. Если этот старик снова не передумает.

– Что ж, – я развернулся к нему всем телом, занимая пространство, – Капитан отдал новый приказ. Тот самый, которого все так ждали.

Питер медленно повернул голову. В его взгляде читалось усталое ожидание очередной глупости. Я наслаждался этой секундой неведения, растягивая паузу, позволяя тревоге пустить корни в его сознании.

– Старик велел затянуть пояса. Экономить припасы. Урезать пайки, понимаешь? До крошки.

– Но у нас и так рацион – птичий, – голос Питера сорвался на хриплый шёпот, полный возмущения. – Чем же мы будем питаться? Снегом?

– Тем, что останется со стола нашего доброго капитана, – я позволил себе ядовитую улыбку. – Не жди, что он станет ущемлять себя. Будем доедать за ним. Как верные псы.

– Это… это он тебе так сказал? – в его голосе прорвалось неверие, смешанное с зарождающейся яростью.

– Нет, – я сделал легкий, снисходительный жест рукой, будто отмахиваясь от наивного ребёнка. – Конечно, нет. Он никогда такого не скажет вслух. Но разве нужно быть гением, чтобы понять, что он замышляет? Он хочет сохранить свои силы для сокровищ. А мы будем голодать. Мы – расходный материал.

Я наблюдал, как мои слова, будто капли яда, проникают в него. Как его взгляд из уставшего превращался в озлобленный, как сжимались его кулаки на руле. В его глазах шла та самая битва – между долгом и инстинктом выживания. И я знал, какой стороной она закончится.

– Но так нельзя… – прошептал он, но в его тоне уже не было прежней уверенности. Теперь это был стон загнанного в угол зверя.

– Он – капитан. Ему решать, что для нас благо, – произнёс я с подобострастной горечью, идеально рассчитанной, чтобы подлить масла в огонь.

– И ты предлагаешь просто принять это? – в его голосе зазвучал вызов. – Неужели ты, штурман, смиришься с такой несправедливостью?

Вот он, момент истины. Рычаг был найден, оставалось лишь нажать.

– Я предлагаю не дать ему нас обокрасть, – мои слова прозвучали тихо, но чётко, словно удар кинжала. – Я предлагаю показать, что у нас есть голос. Когда начнётся обед, тебе нужно будет начать ссору. Подними шум. Сделай так, чтобы все услышали. Уверен, мы не останемся одни. Что скажешь?

– Бунт… – он произнёс это слово не как вопрос, а как тяжёлое, неизбежное признание. Его взгляд утонул в дереве палубы. Мышцы на его лице дёргались. Прошла ещё одна долгая секунда, наполненная воем ветра и скрипом корабля. – Бунт… – повторил он. – Обед… Ладно. Пусть будет так.

Я кивнул, сохраняя маску деловой серьёзности, в то время как внутри всё ликовало. Он согласился. Я знал, что он согласится. В этом матросе кипела какая-то тёмная, личная ярость, причина которой была от меня сокрыта. Неважно. Мне не нужна была его душа – лишь его гнев, направленный в нужное русло. Он станет тем тараном, что пробьёт брешь в авторитете старого капитана. А я буду ждать в тени, готовый занять место у штурвала. Очень скоро этот корабль, его команда и его сокровища будут принадлежать мне.

Томас

Трюм был самым неумолимым местом на всём «Ахиллесе». Деревянное чрево корабля, пропитанное солёной сыростью и мраком. Скудный свет от нескольких масляных ламп, висевших на гвоздях, отбрасывал на стены пульсирующие, искажённые тени, которые танцевали безумный танец в такт каждому удару льда о корпус. Воздух был густым и тяжёлым, им невозможно было надышаться; он пах затхлостью, потом и старой плесенью, въевшейся в балки. После леденящего ветра на палубе это уединение должно было бы стать благом, но здесь, в этой деревянной гробнице, было не лучше. Грохот и скрежет, доносящиеся сверху, здесь, внизу, превращались в приглушённый, но навязчивый стон – будто сам корабль медленно умирал от тысячи ран.

Я лежал в гамаке, беспомощно раскачиваясь в такт качке, и пытался заставить сомкнуть веки. Но усталость – это одно, а сон – совсем другое. Моё тело было ватным и разбитым после ночной вахты, однако мысли, словно испуганные птицы, метались в голове, не находя покоя. Я ворочался с боку на бок, и гамак отчаянно скрипел, вторя стонам корабля.

Вдруг из коридора, ведущего в трюм, донёсся звук – не скрип, а тяжёлые, мерные шаги, которые заглушали даже грохот. Я инстинктивно прикрыл глаза, притворяясь спящим. Шаги приблизились, остановились прямо рядом со мной, и я почувствовал, как гамак подался под чьим-то весом. Прежде чем я успел сообразить что-либо, чья-то мощная ладонь грубо ткнула меня в бок.

Я вздрогнул так, что чуть не вывалился на груду ящиков под собой, судорожно ухватившись за верёвки. Воздух огласил негромкий, но гулкий смех. Передо мной, перекрывая скудный свет, стояла исполинская фигура Роберта.

Охотник был похож на гору, сошедшую с утёса. Его плечи, закутанные в огромную медвежью шубу, казалось, могли бы подпереть низкие потолки трюма. Густая, тёмная борода скрывала половину лица, а такие же тёмные волосы спадали на плечи спутанными волнами. Он выглядел дикарём, забредшим с далёких снежных вершин, но в его глазах, тёмных и внимательных, светилась странная, почти отеческая доброта.

– Что ты тут ворочаешься, как червь на крючке? – пробасил Роберт, его смех стих, но в уголках глаз играли весёлые морщинки. – Тебя аж из коридора слышно.

– Уснуть не могу, – пробурчал я, чувствуя, как кровь бросается мне в щёки.

– День только начался, а тебя уже в сон клонит? – ухмыльнулся он.

– Всю ночь за штурвалом простоял, – огрызнулся я. – Посмотрел бы я на тебя после такой вахты.

– И о чём же ты там думал всю ночь? – поинтересовался Роберт, скрестив на груди мощные руки.

– О том, что капитан приказал плыть без остановок. Мы и так уже потеряли уйму времени, пока ветер спал. Если ещё столько же простоим, в Лондон нам можно будет и не собираться.

– Ты всё преувеличиваешь, – Роберт махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – У вас ведь есть я. Вот высадимся на остров, наловлю вам дичи – и все сыты, и довольны.

Я с раздражением плюхнулся обратно в гамак, закрыв глаза. Его беспечность действовала на нервы.

– Какая ещё дичь на ледяном острове?

– Тюлени, волки, медведи… – его голос приобрёл задумчивые, почти сказочные нотки. – Арктика – не мёртвая земля. Тут своя жизнь кипит, просто спрятана ото всех.

– Медведи? – я приоткрыл один глаз, и моё воображение тут же услужливо нарисовало чудовищного зверя из страшных сказок.

– Белые, – подтвердил Роберт, облокачиваясь о балку. Его фигура стала ещё массивнее. – Сам ни разу не встречал, но старики рассказывают – свирепые, как демоны, и размером чуть ли не с каюту.

Я снова захлопнул глаз, но теперь передо мной стоял этот образ – огромный, белый и безжалостный. Покой был окончательно потерян. Я заворочался с новой силой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение.

– Да брось ты, – фыркнул Роберт, и снова его палец ткнул мне в спину, на этот раз скорее дружески. – У меня за плечами не одна охота. Чего я только не повидал.

– Но не белых медведей, – парировал я, отворачиваясь к стене, чтобы скрыть подступающий страх.

Охотник что-то проворчал себе под нос, а затем сменил тактику. Его голос стал нарочито бодрым и чуть лукавым.

– Ладно, проехали. Лучше расскажи, как у тебя дела с коком. С Софией.

При звуке её имени я вздрогнул, будто меня хлестнули по голой коже. Кровь снова ударила в лицо.

– А что у нас с ней? – пролепетал я, чувствуя, как глупо это звучит.

– Мне кажется, последний глухарь на всём побережье уже знает, что она тебе нравится. И чего ты медлишь? Поговорил с ней хоть раз?

– Нет, – выдавил я, и это слово прозвучало как приговор.

– И чего же ты ждёшь? Золотого приглашения? Мы не вечно будем болтаться на этой скорлупке. Пройдёт несколько недель – и ты её больше никогда не увидишь. Так что решайся, парень, пока не поздно.

– Решаться… – я сглотнул комок в горле. – А вдруг она откажет?

– Ну и пусть откажет! – Роберт рассмеялся своей простой, ясной логикой. – Зато перестанешь мучиться. Ясность – она лучше этой вечной неизвестности.

От его слов стало и больно, и светло. Чтобы отвлечься, я перевёл стрелки, повернувшись к нему с хитрой улыбкой.

– А сам-то когда пойдёшь?

– Я? – Роберт на мгновение опешил. – А зачем мне к Софии идти?

– Не к ней, а к её сестре. К Эмилии. Я тоже не слепой, замечаю, кто тебе нравится.

Эффект был мгновенным и сокрушительным. Исполинский охотник вдруг смутился, как юнец. Он заёрзал на месте, его пальцы принялись теребить край своей шубы, а взгляд устремился куда-то в пол.

– Слушай, парень… – он начал тараторить, сбивчиво и поспешно. – Это… это уже совсем другое дело. Ты лучше о своём позаботься. Я сам разберусь, когда и с кем мне говорить.

Роберт фыркнул, развернулся с грацией медведя и скрылся в тёмном проёме коридора. Его тяжёлые, мерные шаги ещё долго отдавались в деревянных балках, словно эхо удаляющегося грома, пока окончательно не растворились в гнетущей симфонии скрипов и стонов корабля.

Я остался один. Напряжение медленно покидало тело, смягчаемое бархатной тишиной, что опустилась после ухода охотника. Я снова откинулся в гамаке, позволив векам сомкнуться. Теперь мои мысли, освобождённые, метались между двумя полюсами: призрачными белыми медведями и сияющим образом Софии. Я никогда не видел этих арктических чудовищ, и мой разум услужливо рисовал неясные, но пугающие тени – огромные, бесшумные, с горящими глазами. Но стоило им начать обретать форму, как их тут же вытесняло её лицо – отчётливое, как гравюра в книге. Светлые, шелковистые на вид волосы. Большие зелёные глаза, в которых, казалось, затаилась вся нежность этого жестокого мира. Её улыбка, редкая и потому бесценная, и голос, тихий и мелодичный, способный заглушить вой ветра. Непроизвольная улыбка тронула мои губы, и я почувствовал, как тяжёлое одеяло сна наконец начинает окутывать моё сознание, унося прочь и страхи, и трепет.

Но этой хрупкой идиллии не суждено было длиться и минуты.

Новые шаги, на этот раз быстрые, чёткие и безжалостные, врезались в моё полусознательное состояние. Я инстинктивно замер, притворяясь спящим, надеясь, что незваный гость пройдёт мимо. Увы, удача отвернулась. Шаги замерли прямо рядом со мной, и прежде чем я смог сообразить что-либо, чья-то сильная, костлявая рука грубо впилась мне в плечо, принимаясь трясти с безразличной жестокостью.

– Просыпайся, – прозвучал над самым ухом голос Альфреда. В нём не было ни доли снисхождения, только холодная, властная сталь. – У тебя есть задание.

– Задание? – пробормотал я, притворно продирая глаза и пытаясь придать голосу хрипоту только что пробудившегося. – Какое задание, сэр?

– Иди к девушкам. В лазарет. Сообщи им, что с этого дня мы переходим на уменьшенные порции. Понял?

– Уменьшенные порции? – невольно вырвалось у меня. Мысль о ещё большей скудости в желудке заставила его сжаться.

– Да, – штурман раздражённо щёлкнул языком, будто объяснял что-то несообразительному ребёнку. – Завтрак, обед, ужин. Всё станет меньше. Что здесь непонятного?

– Всё понятно, сэр, – поспешно ответил я. – А… а с чем связана такая экономия?

Его глаза, холодные и пронзительные, впились в меня, заставляя почувствовать себя ничтожно маленьким.

– Матрос, – он произнёс это устало, но с убийственной ясностью, – я сказал, тебе нужно донести это до девушек. Ты не понял приказа?

Ледяная волна страха пробежала по спине.

– Понял. Прошу прощения, сэр.

Я сорвался с гамака и быстрым шагом направился к выходу из трюма, в голове пульсировала лишь одна мысль: скорее, скорее выполнить приказ и исчезнуть. Я уже почти скрылся в тени коридора, когда его голос, острый как лезвие, настиг меня в спину.

– Хотя… стой.

Я замер, как вкопанный.

– Добавь, – продолжил Альфред, и в его тоне появились странные, ядовитые нотки, – скажи им, что во всём виноват капитан. Он сам признался, что это из-за его решений мы все теперь страдаем. Донеси это. А теперь иди.

Я лишь молча, испуганно кивнул и почти побежал вперёд, в лабиринт тёмных проходов, судорожно пытаясь вспомнить дорогу к лазарету. В ушах звенело, а внутри всё сжималось от неприятного, липкого чувства. Мне не хотелось злить Альфреда. Мы никогда открыто не спорили, но в нём было нечто, что заставляло инстинктивно вытягиваться по струнке и подавлять любые вопросы. Что-то холодное, скользкое и опасное, чего я не мог понять, но что пугало меня куда больше любых сказочных белых медведей.

Эмилия

Тишину в лазарете нарушало лишь ровное бульканье зелья и тихие, прерывисты вздохи Софии. Я наблюдала, как пар от кружки поднимается в воздух, смешиваясь с густыми лекарственными ароматами, что висели в этом помещении. Этот воздух был нашим общим дыханьем, нашей общей тайной.

– Вот, выпей, – мой голос прозвучал ровно. Я протянула сестре глиняную кружку. – Через несколько минут боль отступит.

Её пальцы, холодные и нежные, коснулись моих, когда она взяла кружку. Она сделала маленький, осторожный глоток, и её плечи слегка расслабились. Потом она подняла на меня взгляд, и на её губах дрогнула слабая, беззащитная улыбка.

– Спасибо, – прошептала она своим тихим, мелодичным голоском, который всегда казался таким неуместным в этой суровой реальности. – Не знаю, как бы я справилась здесь без тебя.

Я села на край кровати, пружины жалобно скрипнули под моим весом. Взяла её руку в свою – такую маленькую и хрупкую в моей ладони. Я ощущала под пальцами лёгкую дрожь.

– Я никогда тебя не брошу, – мои слова были не просто утешением, а клятвой, выкованной в огне нашей общей потери. – Мы вместе вошли в эти врата ада, Софи. Вместе мы из них и выйдем.

Она улыбнулась в ответ, и её пальцы сжали мои с внезапной силой, словно она держалась за единственную соломинку в бушующем море. Сделав ещё один глоток, она посмотрела на меня, и в её глазах, обычно таких ясных, я увидела бурю.

– У меня странное предчувствие, Эмили. – Её голос стал тише, почти шёпотом. – Будто что-то не так. Не так с самого начала.

– В чём же дело? – спросила я, хотя прекрасно знала ответ.

– Мне страшно, – она выдохнула, и её признание повисло в воздухе, густое и осязаемое, как смог. – Страшно находиться на этом корабле. Страшно ступить на тот остров. Так хочется просто… повернуть назад. Вернуться домой.

Её голос дрожал, выдавая внутреннюю тревогу. Глаза метались по комнате, выхватывая из полумрака знакомые очертания склянок и книг, но не находя в них утешения. Рука в моей ладони задрожала сильнее.

– Я не оставлю тебя наедине с этими волками, – мои слова прозвучали твёрдо, я сжимала её руку, пытаясь передать ей часть своей уверенности. – Ты в безопасности, пока я рядом. И ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь. Не забывай об этом.

– Наши родители… Они… – она не могла договорить, голос сорвался.

– Да, мы здесь из-за них, – я не позволила ей уклониться. Каждое слово было гвоздём, вбиваемым в крышку её неуверенности. – Наш отец стал жертвой этого… чудовища в обличье джентльмена. Он умер по его вине.

– Но ведь мы не знаем этого наверняка! – в её голосе прозвучала отчаянная мольба, последняя попытка отступить от края пропасти.

– Мать не раз говорила нам, что это была его вина, – я не отступала, мой голос стал холоднее. – Мы обсуждали это с тобой уже сто раз, Софи. Смерть отца лежит на его совести. А наша мать… мы остались совершенно одни. Позор, бедность, болезни – вот что он нам подарил. Мы потеряли всё: дом, имя, будущее. А он? – Я посмотрела на неё, заставляя встретить мой взгляд. – Софи, как он теперь зовётся?

– Капитаном корабля, – выдохнула она, и в этих словах была вся горечь нашего падения.

– Да, капитан этого корабля, – я повторила, и это звучало как приговор. – Сгубив одну команду, в которой был наш отец, он теперь ведёт на убой нас. Но он не знает, кто мы такие, Софи. А мы… мы знаем. И мы помним.

– Мне страшно, – её голос снова сорвался, и на этот раз в нём послышались слёзы. Она перебила меня, потому что больше не могла слушать. – Я боюсь… боюсь, что потеряю тебя. У меня осталась только ты. Только ты одна.

Она внезапно обняла меня, прижалась лбом к моему плечу, и всё её тело содрогнулось от беззвучных рыданий. Её хрупкие пальцы впились в мою спину.

– Береги себя, – прошептала она, и её шёпот был горячим и влажным у моего уха. – Умоляю тебя.

– Обещаю, – ответила я, и тут же почувствовала, как по моей щеке скатывается предательская слеза. Она была горячей и солёной, как море, что унесло наше прошлое. Это была слеза не слабости, а старой, незаживающей боли. Слеза, полная воспоминаний о прошлом, которое уже никогда не вернуть и которое теперь диктовало нам наше будущее. Я позволила ей скатиться, единственную уступку слабости, и тут же смахнула её.

Питер

Я остался на палубе в полном, оглушающем одиночестве. Мои руки, почти онемевшие от холода, впились в штурвал с такой силой, что суставы побелели. Вокруг не было ничего. Ни криков чаек, ни всплесков китов, ни даже отдалённого силуэта другого судна. Только бескрайняя, серая пустота океана, сливающаяся на горизонте с таким же бескрайним и серым небом. Я был пылинкой, затерянной в ледяном безмолвии, крошечной точкой на карте безумия.

А внизу, под ногами, в обшитом деревом чреве корабля, грелась вся команда. Я представлял их – сгрудившихся у буржуйки, слышал в воображении их приглушённые голоса и смех. И это знание обжигало сильнее ледяного ветра. Оно вызывало во мне яростное, глухое негодование, которое медленно, неумолимо перерастало в чистый, неразбавленный гнев. Чувство несправедливости становилось физическим – сжатым комком в горле, горячим давлением за глазами.

После двух лет на твёрдой земле, после жизни плотника, эта морская доля казалась мне чуждой, вырванной из давно забытого детства, когда я, юнга, день за днём скреб палубу до блеска. С тех пор прошла вечность. Теперь мне доверяли стоять за штурвалом настоящего корабля, а я бы отдал всё, чтобы просто сидеть в тёмном, душном трюме и не чувствовать этого всепроникающего холода, этой всевидящей пустоты.

И тогда, словно спасательный круг, мои мысли ухватились за него. За письмо. Ту единственную вещь, что связывала меня с миром, где было тепло. С ней. Я одной рукой, не отпуская штурвала, судорожно полез во внутренний карман, под слои одежды, и извлёк заломленный, истрёпанный конверт. Пальцы плохо слушались, но я всё же развернул листок, жадно впиваясь в знакомые строки, написанные её изящным почерком.

«Дорогой Пит,

Ты оставляешь меня. Не описать словами, сколько скорби и тоски я испытываю. Будь сильным и не вздумай опускать руки. Ты сильнее, чем думаешь. Моя любовь всегда с тобой. Возвращайся поскорее. Береги себя и Чарльза.

Целую и сильно обнимаю.

Твоя Лу»

Казалось, от этих строк должно было становиться теплее. Но уже несколько дней они жгли мне душу раскалённым железом. Всё в них было идеально – её тоска, её любовь, её вера в меня. Всё, кроме одного. Кроме этой чудовищной, нелепой, вставленной как будто между прочим фразы.

«Береги себя и Чарльза».

Почему? Зачем она это написала? Она беспокоится о своём муже, но всё письмо – о моём возвращении. Это ошибка? Небрежность? Или… скрытый смысл? Тонкий, ядовитый намёк? Она же клялась, что любит только меня. Говорила, что брак с ним – пустая формальность, клетка. Лгала? А что, если я не первый, кому она шептала эти слова в тёмной комнате, пока старый муж бодрствовал на палубе? Сколько их было? Кто они? Или… или всё куда страшнее?

Этот Чарльз… Кто он на самом деле? Просто глупый, доверчивый муж, которого водят за нос? Или хитрый, расчётливый манипулятор, который всё знает? Ведь это он притащил меня в эту ледяную пустыню. Не затем ли, чтобы избавиться? Чтобы устроить «несчастный случай» вдали от глаз, а потом вернуться к ней героем? Я схожу с ума от одиночества и страха или же, наоборот, впервые за всё это время ясно вижу ужасную развязку, что готовит для меня судьба?

Ветер выл в снастях, и его голос звучал как насмешка. Но в этом хаосе страха родилась одна ясная, твёрдая мысль, единственный луч надежды в кромешной тьме. Альфред. Штурман был на моей стороне. Он видел в Чарльзе ту же угрозу, то же слабоумие. Вместе мы справимся со стариком. Мы должны справиться с ним раньше, чем он – со мной.

Томас

Коридор, ведущий к лазарету, казался в тот миг бесконечно длинным и подозрительно тёмным. Скупой свет от единственной масляной лампы, закреплённой на стене, отбрасывал на потолок и пол прыгающие, уродливые тени, которые сжимали пространство, делая его похожим на глотку какого-то гигантского зверя. Я дошёл до знакомой двери и замер, будто вкопанный. Моя рука поднялась, чтобы постучать, и зависла в воздухе – холодная, неуверенная, словно надеясь, что дверь магическим образом откроется сама, избавив меня от необходимости произносить роковые слова.

Глубокий, прерывистый вдох. И наконец, я постучал костяшками пальцев, звук получился робким, едва слышным. Не дожидаясь ответа, я толкнул дверь и переступил порог.

В лазарете, в дальнем углу, залитом тёплым, но обманчивым светом лампы, сидели на кровати София и Эмилия. Они о чём-то тихо беседовали, их голоса сливались в приглушённый шёпот, но, едва я появился, этот шёпот оборвался, будто ножом. Две пары глаз – одна зелёная и тревожная, другая холодная и пронзительная – устремились на меня. Я застыл в дверном проёме, и все заранее приготовленные слова разом вылетели из головы. В ушах зазвенела тишина, нарушаемая лишь потрескиванием буржуйки и бешеным стуком собственного сердца.

– Привет, Том, – тихо произнесла София, и на её губах расцвела та самая, мгновенно сражающая меня наповал, улыбка.

Этого было достаточно. Её взгляд, полный доброты и чего-то ещё, чего я не смел определить, подкосил меня. Ноги стали ватными, дыхание перехватило, в груди что-то ёкнуло и замерло, а затем забилось с удвоенной силой. Я инстинктивно опёрся плечом о косяк двери, пытаясь придать своему телу хоть какую-то устойчивость и видимость естественности. Но не мог оторвать взгляд от неё, от Софии, которая смотрела на меня с лёгким недоумением и ожиданием.

– Том, – снова позвала она, и её голос прозвучал как колокольчик в гробовой тишине лазарета, – что-то случилось?

Я почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Эта физическая паника только нарастала, сковывая гортань. Я перевёл взгляд на Эмилию в тщетной надежде найти у неё меньшее понимание, но её стальной взгляд был не лучше – он буравил меня насквозь, требуя ответа.

– Том? – на этот раз произнесла Эмилия, и в её голосе прозвучала не терпящая возражений нотка.

– Я… – хриплый, сдавленный звук наконец вырвался из моей груди. – Капитан приказал… Экономить…

Я замолчал, молясь всем богам, чтобы этого было достаточно. Чтобы они всё поняли, и мне не пришлось бы снова формулировать эту ужасную мысль.

– Экономить? – переспросила София, наклонив голову. Она развернулась ко мне всем телом, и моё сердце совершило новый кульбит. – О чём ты говоришь?

Пришлось сделать ещё один глубокий, дрожащий вдох. Воздух пах травами и её близостью.

– Капитан приказал уменьшить порции. Для всей команды. Теперь… теперь будет меньше еды.

– Меньше еды? – Эмилия подняла бровь, её голос прозвучал резко и недоверчиво.

– Да, – выдавил я, чувствуя, как горит лицо. – Плавание затянулось… Припасов не хватает. Нужно урезать рацион.

Сёстры молча переглянулись. В этом молчании, в этом быстром взгляде, которым они обменялись, был целый мир намёков и мыслей, недоступных мне.

– Кто тебе это передал? – спросила Эмилия, склонив голову набок, как учёный, рассматривающий редкий экземпляр.

– Штурман. А ему… приказал капитан.

И тогда София поднялась с кровати. Каждый её шаг отдавался в моём организме электрическим разрядом. Она подошла ко мне, и пространство вокруг наполнилось её ароматом – лёгким, цветочным, так не сочетающимся с лекарственной атмосферой лазарета. Она снова улыбнулась мне, и на этот раз её улыбка была такой тёплой и нежной, что моё сердце не просто затрепетало – оно, казалось, остановилось, замерло в восхищении.

– Хорошо, Том, – её голос был медленным, спокойным, ласковым бархатом, окутывающим мою панику. – Спасибо, что предупредил нас. Теперь можешь идти.

Дверь лазарета закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком. Я прислонился спиной к прохладной деревянной стене коридора, пытаясь перевести дух. В ушах всё ещё звенело, а сердце отчаянно колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Воздух, которым я дышал, казался густым и обжигающим после удушающей атмосферы лазарета. Я сделал несколько неуверенных шагов вперёд, не разбирая дороги, движимый лишь слепым желанием скрыться.

Внезапно чья-то рука легла мне на плечо. Её прикосновение было не грубым, но невероятно тяжёлым, властным, словно на меня опустилась незримая гиря. Я обернулся и встретился взглядом с Стивеном. Он стоял под одинокой лампой, висящей на стене; свет падал на него сверху, освещая левую половину его худощавого, бледного лица и оставляя правую в зловещей тени. Аккуратно подстриженная борода, тёмные волосы с проседью на висках, маленькие очки и чуть крючковатый нос – всё это делало его похожим на учёного из старинной гравюры. Но главным были его глаза – холодные, пронзительные, изучающие. Мне показалось, что он видит не меня, а мой скелет, мои нервы, все те глупые, суетливые мысли, что метались в моей голове.

– Случайно подслушал ваш милый разговор, – произнёс он, и в его голосе звучала плохо скрываемая ирония. – Какая досадная неприятность… Урезанные пайки. Будто до этого мы пировали за царским столом.

Он тихо усмехнулся, и его улыбка была тонкой, как лезвие бритвы, и столь же опасной. Я не нашёл, что ответить, чувствуя, как под его взглядом во рту пересыхает.

– Но куда интереснее было наблюдать за твоим диалогом с сёстрами, – продолжил Стивен, не отводя от меня глаз. – Должно быть, невероятно страшно – разговаривать с теми, чьего мнения ты так истово боишься?

– Я не боюсь их, – выпалил я, и мои слова прозвучали настолько неубедительно, что от них стало ещё жутче.

– О, нет? – он приподнял бровь. – Ты боишься им не понравиться. В особенности Софии, не так ли? Милая девушка, всегда подле сестры. А тебе так хочется остаться с ней наедине, сказать что-то важное. Но ты парализован страхом. Страхом быть отвергнутым, осмеянным, непонятым.

Я мог только молчать, чувствуя, как его слова, точные и безжалостные, разоблачают меня до самого нутра. Он видел всё.

– Но будь осторожен, – его голос внезапно стал тише, но от этого лишь весомее. Он выпрямился во весь свой невысокий рост, а затем снова наклонился ко мне, и его лицо оказалось так близко, что я увидел своё испуганное отражение в стёклах его очков. – На острове всё будет куда серьёзнее. Стресс, изоляция, борьба за ресурсы. Прекрасные условия для моего… эксперимента. Надеюсь, ты сделаешь правильные выводы из всего этого, Томас.

По моей спине пробежали ледяные мурашки. Его дыхание было холодным, как сквозняк из забытого склепа. Стивен снова улыбнулся – коротко, беззвучно, подмигнул с преувеличенной театральностью и, развернувшись, бесшумно зашагал прочь.

Я обернулся, но в длинном, тёмном коридоре уже никого не было. Не было слышно даже эха его шагов. Он растворился в полумраке, словно призрак, оставив после себя лишь леденящее чувство необъяснимой тревоги. Его слова висели в воздухе, как ядовитый туман: «эксперимент», «правильные выводы». Я ещё несколько минут стоял на месте, пытаясь осмыслить услышанное, но в голове была лишь пустота и нарастающий страх. В конце концов, я побрёл в сторону трюма, к своему гамаку, с одной лишь мыслью: закрыть глаза и забыться, хотя бы ненадолго сбежать от этого кошмара наяву.

София

Воздух в камбузе был густым и обжигающим, как дыхание спящего дракона. Пар от большого котла с овсянкой висел тяжёлой влажной пеленой, оседая на стенах и коже липкой плёнкой. Дышать было нечем – только этот едкий, жирный запах похлёбки, смешанный с кислым запахом пота от тел, плотно заполнивших крошечное пространство. Мою маленькую, раскалённую консервную банку и голодный экипаж разделяла лишь хлипкая деревянная дверь – ненадёжная формальность, бумажный щит против надвигающегося шторма.

Когда обед, если это можно было так назвать, был готов, я открыла дверь. Не толпа – поток, тёмный и неумолимый, ринулся внутрь, вливаясь в тесное помещение. Их разгорячённые тела наезжали друг на друга, давили на стены, на меня. Камбуз, и без того крошечный, сжался до размеров камеры пыток.

Первым протиснулся Альфред. Я молча протянула ему тарелку с жалкой горсткой сухарей и мутной овсяной жижей. Штурман скользнул взглядом по полупустой тарелке, а затем медленно, оценивающе поднял глаза на меня. В его взгляде не было ни гнева, ни удивления – лишь холодное ожидание, будто он ждал, что я начну оправдываться, унижаться.

– Приказ капитана, – выдавила я, заставляя свой голос звучать твёрдо, и не отвела взгляда.

Он лишь кивнул, коротко и почти покорно, и растворился в толпе, пропуская вперёд Питера. Я протянула ему такую же крошечную порцию. Питер посмотрел на тарелку, потом на меня. Его глаза, и без того полные вечной злобы, сузились.

– И это всё? – его голос прозвучал громко, режущим стеклом по напряжённой тишине. – Это, по-твоему, еда?

– Лучше так, чем вообще остаться без обеда, – ответила я, чувствуя, как подкатывает тошнота. – Бери, что дают. Это приказ капитана.

– Здесь капитана нет, – прошипел он, делая шаг вперёд. Тарелка в его руке уткнулась ему в живот. Запах его немытого тела, смешанный с морской солью, ударил мне в нос.

– Мы все питаемся одинаково, – продолжила я, но в голосе уже проскользнула дрожь.

– Разве одинаково? – он ехидно усмехнулся, оборачиваясь к притихшей очереди за его спиной. – Вы что, думаете, наш добрый капитан в своей каюте жуёт эти крошки? Уверен, у него припрятано что-то повкуснее!

– Успокойся, – сказала я, уже отчётливо видя, к чему ведёт эта игра. – Просто возьми свою еду и дай пройти другим.

– К чему такая спешка, кок? – его улыбка стала шире, оскалом. – Мы же ещё не разобрались.

– Мы закончили.

– Мы закончим, когда я этого захочу! – его голос сорвался на крик. – А сейчас я требую нормальную порцию! Ну? Где она?

– Больше нет! Или ты хочешь, чтобы кто-то остался голодным из-за тебя?

– Да! Например, ты!

Он снова пошёл на меня, заставляя отступать. Спиной я упёрлась в раскалённую стенку печи. Боль пронзила кожу сквозь тонкую ткань платья. Я метнула взгляд за его спину, ища поддержки, помощи, хоть какого-то сочувствия. Первым в очереди стоял Стивен. Он наблюдал за происходящим с холодным, клиническим интересом учёного, рассматривающего дерущихся насекомых под лупой. На его лице не было ни капли беспокойства – лишь любопытство. Остальные, те, что толпились в коридоре, не видели ничего, но и не пытались пробиться внутрь.

– Мне нужна еда, – прорычал Питер, и его дыхание обожгло мне лицо. – Дай мне её.

Он развернулся к котлу, его рука потянулась к поварёшке. И тут во мне что-то сорвалось. Не страх – нет. Это была яростная, отчаянная волна гнева. Гнева на него, на Чарльза, на этот проклятый корабль. Я ринулась вперёд и встала между ним и котлом, раскинув руки, как птица, защищающая гнездо.

– Я сказала, все получат столько, сколько положено! – мой крик прозвучал хрипло и неистово, заглушая гул в ушах.

В этот миг в камбуз ворвалась Эмилия. Она с силой оттолкнула Стивена, и тот, не ожидая, шлёпнулся спиной о стену, но на его лице лишь мелькнуло мимолётное раздражение, тут же сменившееся новым витком интереса. Сестра встала рядом со мной, её тело стало живым щитом.

– Что здесь происходит? – её голос был низким и опасным, а глаза метали молнии. – Руки прочь от моей сестры!

– Твоя сестра ещё пожалеет, – прошипел Питер, но его уверенность пошатнулась. – Вы все пожалеете.

И тут дверной проём снова заполнился. На этот раз это был Роберт. Его исполинская фигура заслонила скудный свет, отбросив на Питера огромную тень. Он без лишних слов подошёл к Эмилии, встав между ней и матросом. Одного его молчаливого присутствия, этой грубой, первобытной силы хватило, чтобы напряжение в воздухе лопнуло.

– Уходи, Пит, – произнёс охотник. Его голос был спокоен, но в нём слышался лёгкий рык, исходящий из самой глубины груди. – Прямо сейчас.

Питер с ненавистью посмотрел на него снизу вверх, потом перевёл взгляд на меня. В его глазах горел огонь чистой, ничем не разбавленной ярости. Я знала – не будь здесь свидетелей, он бы разорвал меня на части. А где же был капитан? Где был тот, чей приказ я выполняла, пока его команда готова была растерзать друг друга из-за ложки овсянки?

Питер в последний раз окинул всех нас убийственным взглядом и, оттолкнув одного из матросов, вылетел из камбуза, оставив свою нетронутую порцию.

В камбузе воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием и шипением котла. Роберт обернулся к нам, и его суровое лицо смягчилось. Эмилия тут же обхватила меня руками, прижала к себе.

– Я же обещала, что не брошу, – прошептала она мне в волосы. – Всё кончилось. Ты в безопасности.

Я прижалась к ней, зажмурившись, и по моей щеке покатилась горячая, солёная слеза. Всё моё тело дрожало – от страха, от гнева, от унижения. Мне хотелось кричать, бежать, исчезнуть. Но я лишь крепче вцепилась в сестру. Она была единственным якорем в этом бушующем море безумия. Единственным человеком, с которым я могла чувствовать себя хоть сколько-то в безопасности.

Альфред

Я постучал в дверь капитанской каюты и, не дожидаясь ответа, вошёл внутрь. Та же унылая картина: Чарльз сидел за своим столом, склонившись над пёстрой, но бесполезной картой. При моём появлении он поднял голову, и на его лице застыло вопросительное, почти растерянное выражение. Идеальная маска озабоченного лидера. Я чуть не рассмеялся.

– Сэр, я пришёл доложить о неприятном инциденте, – начал я, принимая озабоченный вид. – На камбузе произошла стычка между Питером и коком, мисс Браун. Дело едва не дошло до драки.

– В чём причина? – его голос выдавал усталое напряжение. Какой прекрасный, предсказуемый вопрос.

– Причина, сэр, в вашем приказе об экономии. Команда восприняла его с пониманием, конечно, но общее недовольство нарастает. Питер же оказался менее сдержанным, чем остальные, и решил выразить протест наиболее… энергичным способом.

– Вся команда недовольна? – в его глазах мелькнула тревога. Сладкая, живительная тревога. – Но они же понимают, почему это необходимо?

– Сэр, я лично пытался убедить их, что их капитан действует в интересах всех, – сказал я, вкладывая в голос ноты почтительного сожаления. – Я уверял их, что виной всём – коварные ветра и штили, а не чьи-то решения. Увы, логика редко побеждает голод. Недовольство зреет, и Питер стал его голосом. Ещё немного – и бунта не избежать. На сей раз мне удалось остудить пыл команды и усмирить зачинщика. Я призвал их к благоразумию.

– Усмирить? – он удивлённо поднял брови. О, наивный старик. Он всё ещё верит, что словами можно унять бурю, которую я же и раздул.

– Да, сэр. Не будь меня там, последствия могли бы быть плачевными. Питер загнал бедную девушку в угол, угрожал. Мне пришлось вмешаться физически.

– Я перед тобой в долгу, – он протянул руку, и я с отвращением почувствовал сухую, холодную кожу его ладони. Его рукопожатие было слабым, как и всё его существо. – Ты действовал решительно.

– На меня всегда можно положиться, сэр, – ответил я с лёгким наклоном головы. Вот именно, старик. Положиться, как на удава, пригретого на груди.

Капитан… Какое громкое звание для такой пустой оболочки. Я дергаю его за ниточки, а он и не подозревает, что уже танцует под мою дудку.

– Но что нам делать теперь? – его вопрос прозвучал почти жалобно. – Команда на взводе. Повторение инцидента может привести к чему-то более серьёзному.

– Я рекомендую жёсткие меры, сэр, – произнёс я, подбирая слова с хирургической точностью. – Публичное наказание бунтовщиков. Подадим пример. Я могу взять это на себя.

– Наказание… – он замер, и его взгляд ушёл в пустоту, будто он вглядывался в призраков прошлого. На несколько секунд в каюте повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь скрипом корпуса.

– Нет, – наконец выдохнул он, и в его голосе послышалась какая-то надтреснутая решимость. – Не будем наказывать. Это только распалит их. Нужен диалог. Я должен показать, что я с ними, что я разделяю их тяготы. Устроим сегодня общий ужин. Прямо здесь, в моей каюте. Собери всю команду. Абсолютно всех. Пусть увидят, что их капитан готов идти навстречу.

– Вы уверены, сэр, что это… мудрое решение? – спросил я, едва скрывая сарказм. О, это даже лучше, чем я ожидал! Он сам роет себе могилу гостеприимством.

– Конечно, – он с наивной уверенностью кивнул и снова уткнулся в свои карты, как крот в земле. – Это верный путь.

– Как прикажете, сэр, – я поклонился. – Я передам ваше приглашение.

Чарльз лишь молча махнул рукой, уже погрузившись в изучение несуществующих маршрутов. Я вышел из каюты, и на губах моих играла тонкая улыбка. План не просто сработал – он превзошёл ожидания. Жестокое наказание могло бы сплотить их против меня. А этот жалкий ужин, эта пародия на единство? Это идеальная сцена для нового унижения, для того, чтобы окончательно похоронить его авторитет. Старик хочет мира и понимания. Что ж, я сделаю так, чтобы этот ужин стал для него последним ужином в качестве капитана.

Альфред

Ночь поглотила мир, оставив после себя лишь беспросветную, бархатную тьму, в которой тонули и время, и пространство. Корабль трепетал и скрипел, борясь с натиском стихии. Вой ветра в снастях был похож на непрерывный стон гигантского существа, а ледяная влажность пронизывала шерсть шуб до самых костей, оседая на коже липкой плёнкой. Я вышел на капитанский мостик, где в свете одинокого фонаря, бросающего жёсткие, угрюмые тени, замерли две фигуры.

Питер и Томас, превратившиеся в комки тусклого меха и заиндевевшего сукна, молча кивнули мне, не отрывая глаз от чёрной глади воды, что безжалостно лизала борта нашего хрупкого судна.

– При таком ветре совсем скоро достигнем острова, – проговорил Питер, его голос хриплый от холода. Он передал штурвал Томасу, и тот, юношески порывисто, вцепился в деревянные спицы, словно от этого хвата зависела жизнь всего экипажа. Его взгляд метался: с меня на Питера, с Питера на непроглядный мрак впереди, полный не сторожевого напряжения, а животного страха.

– Теперь мне понятно, почему вам было поручено стоять всю ночь у штурвала, – произнёс я, тщательно подбирая интонацию, где деловое сообщение граничило с притворным сожалением.

– В чём же дело? – Питер повернулся ко мне, и в его глазах, прищуренных от ветра, мелькнуло ожидание.

– Капитан созывает весь экипаж на общий ужин в своей каюте. – Я сделал искусственную, выверенную паузу, наблюдая, как эта новость достигает их сознания. – Но вас двоих пригласить не соблаговолил. Счёл, что негоже матросам сидеть с ним за одним столом.

Они молчали. Тишину между нами заполнял лишь всепроникающий вой арктического ветра. Я видел, как челюсть Питера напряглась, а пальцы Томаса побелели, сжимая штурвал ещё крепче. Внутри меня что-то сладостно сжалось.

– Зато с вашей помощью у штурвала мы быстрее достигнем берега, – добавил я, вплетая в голос фальшивую бодрость, которая должна была лишь подчеркнуть несправедливость. – Мне бы искренне хотелось, чтобы все члены команды собрались за одним столом, но, увы, мнение капитана – закон. Ничего не поделаешь, парни.

Они переглянулись – быстрый, молниеносный взгляд, в котором читалось сначала непонимание, а потом – горькая обида и злость. Рычаги их душ поворачивались именно так, как я и рассчитывал. Они не смели роптать вслух, но их лица, искажённые тенью и негодованием, кричали громче любых слов.

– По приказу капитана вам придётся оставаться на посту всю ночь, пока мы не достигнем берега, – закончил я, вкладывая в слово «приказ» стальную беспрекословность.

– Всю ночь? – Голос Питера дрогнул от возмущения, которое он уже не мог сдержать.

– Такова воля капитана. Он горит желанием скорее ступить на землю. – Я пожал плечами, изображая бессилие. – А сейчас мне пора. Не смею задерживать капитанский ужин. Вашу порцию оставили в камбузе.

– Опять эти крошечные порции? – вырвалось у Питера, и в этой фразе был уже не вопрос, а обвинение.

– Приказ есть приказ, – отчеканил я холодно, отстраняясь. – Держитесь, парни.

Не дожидаясь ответа, я развернулся и спустился с мостика. На последней ступеньке обернулся, сделав вид, что поправляю перчатку. Они уже забыли обо мне. Питер и Томас, согнувшись, ожесточённо шептались, и свет фонаря выхватывал их лица – искажённые обидами, отчуждённые, готовые на всё. Смятение и негодование, которые я посеял, уже давали свои ядовитые всходы.

Манипуляция удалась, – с наслаждением констатировал я про себя, исчезая в тени трюма. Они поверили не мне. Они поверили, что их капитан – враг. А это было куда ценнее.

Питер

– Капитан нас недолюбливает, – сказал я, и мои слова затерялись в завывании ветра, которое теперь казалось мне не просто стоном, а злобным шепотом. – Потому что мы матросы.

– Или из-за той сцены в камбузе…

– Но ведь ты тоже здесь! – резко оборвал я его, и собственная вспышка гнева заставила меня вздрогнуть. Я сделал шаг назад, в более глубокую тень, словно мог спрятаться от собственных мыслей. – Всё гораздо проще, Том. Мы для него – пыль.

– Это несправедливо, – пробормотал матрос, с такой силой вцепившись в штурвал, что костяшки его пальцев побелели даже в полумраке.

Я не ответил, лишь фыркнул, чувствуя, как ярость и нечто похожее на страх сжимают мне горло. Мне нужно было остаться одному. Отойти. Мои сапоги глухо стучали по промёрзлому дереву палубы, пока я отступал к самому лееру, в самый дальний угол мостика, где тень от рубки поглощала меня целиком. За спиной Томас что-то бессвязно бормотал, его голос то взмывал до истеричной дрожи, то падал до безнадёжного шёпота. Он был мальчишкой, чьи наивные мечты о справедливости разбились о ледяной барьер капитанского высокомерия. Но мои муки были куда страшнее.

Но что, если… Что, если Чарльз всё знает?

Мысль вонзилась в сознание, как ледяная игла. Непроницаемая тьма за бортом внезапно обрела злой умысел. Она была не просто пустотой, а слепым, равнодушным свидетелем, который позволит свершиться любому злодеянию. Ветер, хлеставший мне в лицо ледяной крупой, выл уже не просто так – он насмехался. Он шептал имя: Луиза.

Он мог узнать. Ещё в Лондоне. Эта вражда не из-за камбуза… она из-за неё.

Я сжал кулаки, чувствуя, как холод металлического леера проникает сквозь перчатку, сливаясь с холодом внутри. Чарльз не просто мстит. Он садист. Он будет тянуть эту нить, день за днём, заставляя меня плясать под свою дудку, демонстрируя свою власть. Увольнение? Слишком просто. Слишком милостиво. Нет. Он затащил меня на край света, чтобы убрать с чистой совестью. «Несчастный случай в плавании». Упал за борт. Сорвался на обледеневших вантах. Так удобно. Так… окончательно.

А потом он вернётся к ней. К Луизе.

И тут новая мысль, ещё более чудовищная, обожгла мне мозг: а если она с ним? Если она в сговоре?

Перед глазами поплыли строчки того проклятого письма. Такие нежные, такие трепетные. «Береги себя… и Чарльза». Раньше эти слова согревали. Теперь они обжигали, как раскалённое железо. Была ли это забота? Или – инструкция? Увертюра к устранению? Может, для неё я был всего лишь забавным экспериментом, вспышкой страсти на стороне, глупым матросом, которого так легко отправить на убой?

Я провёл рукой по лицу, сдирая с ресниц изморозь, которая внезапно показалась мне слезами. Голова шла кругом. Штурвал в руках Томаса, этот символ контроля над судном, теперь казался жалкой пародией, игрушкой в руках ребёнка, которого ведут на убой. Я не управлял ни кораблём, ни своей судьбой. Я был пешкой. Игрушкой. Приговорённым.

Я начинаю сходить с ума, – с отчаянием осознал я. Это письмо… Оно не даёт мне покоя. Оно висит на мне тяжелее всех мокрых канатов и якорей этого корабля вместе взятых.

Чарльз

Один за другим они входили в каюту, впуская с собой струйки холодного воздуха и запах морской соли. Приглушённые приветствия, кивки, скрип половиц под их ногами – всё это сливалось в нестройный оркестр, дирижировать которым должен был я. Они рассаживались за большим овальным столом, словно актёры, занимающие свои места перед началом спектакля, чьего сценария я не знал.

В центре стола, на тяжёлой скатерти, стояла лампа. Её абажур отбрасывал на стены не свет, а смутные, трепетные тени, которые плясали на полированных деревянных панелях, удлиняя и искажая лица гостей. В буржуйке у стены потрескивали сгорающие доски, наполняя каюту душноватым, почти болезненным теплом. Воздух был густым, пахнущим воском, старым деревом и притворной гармонией.

Мой взгляд скользнул по большой карте Арктики, висевшей на стене. Море Баффина было почти пройдено. А впереди… остров. Не просто точка на карте, а место, где уже потерпел крушение один корабль, чью злую участь мы теперь должны были оспорить. Найти погибший экипаж, обломки и, если повезёт, сокровище. Иногда мне всё ещё не верилось, что эту ношу взвалил на свои плечи именно я. Словно шутка судьбы – доверить новую жизнь тому, кто однажды уже похоронил старую в ледяной пучине. Корабль «Феникс»… Обрывки воспоминаний, как осколки льда, вонзились в сознание, но я с усилием отогнал их прочь.

Я сидел во главе стола, ощущая тяжесть этого места на своих согнутых плечах. Справа от меня – Альфред, его поза была безупречно правильной, но в глазах читалась привычная, деловая отстранённость. Напротив, прижавшись друг к другу плечами, словно два ростка на ветру, сидели Эмилия и София. Их близость казалась единственной подлинной вещью в этой комнате. Роберт, его исполинская фигура казалась неловко сжавшейся в кресле, и Стивен, чья худая, поджарая стать напоминала собравшуюся к прыжку хищную птицу.

И два пустых стула. Они зияли в полумраке, как провалы в самой ткани этого вечера.

– Где же наши матросы? – спросил я, обращаясь к Альфреду. Собственный голос показался мне неестественно громким.

– Сэр, они сообщили мне, что плохо себя чувствуют, – ответил штурман, и его голос был ровным и уверенным, как удар молотка по гвоздю. – Вроде бы голова болит.

– У обоих? – встрепенулась Эмилия, её движение было резким, словно она и ждала этого. Она встала, и тень от неё на мгновение перекрыла свет лампы. – Я могла бы приготовить им снадобье.

– Я уже предлагал, мисс Браун. Они отказались, сказали, что просто хотят поспать. Не стоит их тревожить.

Эмилия медленно вернулась на своё место. Её взгляд на секунду встретился с взглядом сестры, и в этом молчаливом обмене было что-то стремительное, как вспышка. Я поспешил отвести глаза, чувствуя себя подглядывающим.

За время нашего плавания сёстры действительно показали себя с самой лучшей стороны. Эмилия – воплощённая компетентность и забота, её отвары и микстуры стали для многих спасением. София же своей простой, но душевной кухней поддерживала не только тела, но и дух команды. В них не было ничего искусственного, никакой наигранности. Их сплочённость, эта тихая поддержка друг друга, вызывала у меня что-то вроде зависти. Мне бы хотелось, чтобы вся моя команда была похожа на них – преданная, честная, единая.

Но, к сожалению, реальность была куда сложнее, куда опаснее. И два пустых стула у этого стола были тому самым красноречивым, зловещим доказательством.

Я начал изучать лица, силясь прочесть в них то, что они старались скрыть за масками вежливости. Они пришли на ужин, подсознательно ожидая если не пира, то хотя бы послабления в нашей скудной диете. Но на столах, в зыбком свете лампы, красовалось всё то же унылое зрелище: жидкая овсяная каша, несколько жалких сухарей, напоминающих обломки кораблекрушения, и кружки с тёплой водой, выданной за чай. Тарелки, даже не наполненные до половины, казались зияющими провалами на скатерти.

Реакция команды была красноречивее любых слов. Сёстры Браун не проявили ни малейшего удивления. София, как кок, готовила этот ужин своими руками, и её спокойствие было естественным, почти вызывающим. Эмилия сидела рядом, её осанка была прямой и бесстрастной. Их единство в этот момент казалось мне не утешительным, а отчуждённым – они были замкнутым миром, в который мне не было хода.

Альфред, как и я, почти не смотрел на свою тарелку. Его внимание, острый скальпель разума, скользило по лицам остальных, выискивая малейшие трещины в их самообладании. Роберт, наш могучий охотник, не смог скрыть разочарования. Его мощные плечи слегка ссутулились, а взгляд с тоской уставился в жалкую порцию. Я знал, что он ненавидел эту заточку на корабле, мечтая о свежей дичи, о настоящей пище, которую можно добыть на острове. Стивен же вёл себя иначе. Он не ел, а изучал свою овсянку, медленно перемешивая её ложкой, словно это был не обед, а геологический образец. На его губах играла не разочарованная, а горькая, почти циничная усмешка – будто он находил в этой скудости подтверждение какой-то своей тёмной теории.

– Я собрал вас сегодня за одним столом, – начал я, и мой голос прозвучал неестественно громко в этой давящей тишине, – чтобы обсудить те непростые времена, что наступили на нашем корабле. Как вам всем уже известно, я принял решение уменьшить дневные порции, чтобы нам хватило пищи на обратный путь. Но мне доложили, что сегодня во время обеда в камбузе вспыхнул конфликт.

– Почти драка, сэр, – поправил Альфред, его голос был точным и холодным, как удар стали.

София и Эмилия в унисон кивнули штурману, а затем устремили на меня взгляды, в которых читался немой упрёк. Я почувствовал, как под воротником мундира выступает холодный пот.

– К сожалению, Питера здесь нет, но я постараюсь узнать причину его поведения. Драки и ссоры не допускаются на корабле, и каждый, кто нарушит это правило, должен понести ответственность.

– И какая же участь постигнет матроса? – резко выпалила София, придвигаясь к столу так, что тень от её фигуры заслонила от меня свет лампы. Её голос дрожал от сдерживаемых эмоций.

– Ему будет вынесен строгий выговор, – ответил я, пытаясь вложить в слова твёрдость, которую сам не ощущал.

– Выговор? – она произнесла это слово с такой язвительной интонацией, что оно повисло в воздухе, как пощёчина. – Он прижал меня к стене, сэр! Чуть не вырвал котелок с едой! И только благодаря моей сестре и Роберту его удалось остановить. А если бы их там не оказалось? Что тогда?

– Там присутствовал штурман, – парировал я, обращаясь к Альфреду, словно ища в нём опору. – Он бы не допустил эскалации насилия.

– Но он не пришёл на помощь, – отрезала София, переводя взгляд на Альфреда. Её глаза горели.

– Мне так не кажется, мисс Браун, – сказал Альфред, и на его губах заиграла тонкая, самодовольная улыбка. – Я как раз вмешался, чтобы не допустить худшего.

В каюте поднялся ропот. Стивен что-то тихо, с усмешкой сказал Роберту, а сёстры начали перешёптываться, прикрываясь ладонями. Я видел, как трещина, пробежавшая по нашему хрупкому сообществу, расширяется прямо у меня на глазах. Мне нельзя было допустить, чтобы она расколола его окончательно.

– Кто-нибудь может рассказать, что там произошло на самом деле? – я повысил голос, перекрывая шёпот.

– Сэр, я видел, что там произошло, – раздался спокойный, размеренный голос Стивена. Он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. – Матрос набросился на бедную девушку из-за того, что она выдала ему слишком маленькую, как ему показалось, порцию.

– Потому что таков был приказ капитана! – быстро проговорила София, защищаясь.

– Но началась склока, – холодным, бесстрастным тоном продолжил Стивен, игнорируя её реплику. – Сэр, я своими глазами видел агрессию матроса. Это был неприглядный спектакль.

– И вы не стали его останавливать? – спросил я, и в моём голосе прозвучало недоумение, граничащее с отчаянием.

– Сэр, – Стивен сделал театральную паузу, давая своим словам нужный вес, – мне, скромному учёному, интересна лишь флора и фауна того места, куда мы направляемся. Межличностные конфликты и защита… ущемлённых, – он чуть заметно отвел взгляд в сторону сестёр, – не входят в сферу моих научных изысканий. Я наблюдатель, а не жандарм.

София и Эмилия снова переглянулись, и на их лицах я увидел не просто обиду, а леденящее душу разочарование. Альфред тихо усмехнулся, будто слушал остроумный анекдот. Роберт же, мрачный и неподвижный, смотрел на меня, ожидая моего вердикта, моего действия. Но какое действие я мог предпринять?

– К счастью, там был Роберт, – продолжил Стивен с лёгкой иронией. – Его вмешательство, надо признать, было куда более эффективным, чем любое моё слово. Он всех нас сильно выручил.

В каюте воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в буржуйке. Никто не притронулся к еде. Ужин был лишь жалкой декорацией, ширмой, за которой разворачивалась настоящая драма – драма моего бессилия. Я сидел во главе стола, капитан, который потерял контроль над своим кораблём, и чувствовал, как ледяные щупальца прошлого сжимают моё горло. «Феникс»… Это уже было однажды. И сейчас всё шло по тому же страшному сценарию.

– Сэр, – Альфред нарушил тягостное молчание, и его голос прозвучал с отчётливой, почти церемониальной вежливостью, которая была страшнее любого крика. – Команда желает знать истинную причину нашей вынужденной экономии. Более того, экипаж требует назвать имя человека, по чьей вине мы оказались на грани голода.

Воздух в каюте застыл. Треск буржуйки внезапно показался оглушительно громким.

– По чьей вине? – переспросил я, и мои губы онемели. Это был риторический вопрос, ловушка, в которую я позволил себя заманить.

– Да, – произнёс штурман громко и чётко, обращаясь уже не ко мне, а ко всем собравшимся. – Кто-то винит матросов в их ненасытности. Кто-то шепчется, будто это я, штурман, вёл корабль неверным курсом. Но разве команда не заслуживает знать правду? Не так ли, сэр?

Альфред опёрся ладонью о стол, его рука легла рядом с моей тарелкой, бесцеремонно заходя на мою территорию, оттесняя мою собственную руку. Это был не просто жест – это был акт захвата. Молчаливое одобрение витало в воздухе. Никто не вступился. Никто не подал знака. Сёстры Браун впились в меня взглядами, которые были подобны буравам, – холодными, острыми, пытающимися докопаться до самой сути, до той трещины, что пряталась глубоко внутри.

– Я буду с вами честен, – сказал я, и мой голос прозвучал глухо, будто из соседней комнаты. Я собрал всю свою волю, чтобы он не дрогнул. – Как кто-то из вас мог подумать, на мне действительно лежит часть вины за столь долгое плавание. Частый штиль, шторма… всё это мешало нашему продвижению. Но на то нет моей прямой вины. Я не властен над морями и океанами. Но…

– Но были несколько ночей, сэр, – вклинился Альфред, его голос был сладким, как яд. – Идеальных ночей. Когда мы могли продвигаться вперёд. Но корабль стоял на месте, будто вмёрзший в страх. Попутный ветер, которым мы так пренебрегли, уже давно донёс бы нас до острова.

– Было слишком темно, – попытался я возразить, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – А потом опустился туман… Рисковать кораблём было безумием.

– Но это были бесценные часы, сэр. Целые ночи. – голос Альфреда набрал силу. – Разве команда не должна знать об этом? Разве они не заслуживают знать, что время было потеряно не по вине штурмана, прокладывавшего курс, и не по вине матросов, ставивших паруса, а по вине…

Он не договорил. Не нужно было. Его взгляд, тяжёлый и обвиняющий, оставался прикованным ко мне. Вокруг – ни звука. Никто не дышал. Я чувствовал, как стены каюты смыкаются, как давит на виски тяжкий груз всех взглядов. В какой момент я утратил свою власть? Когда отдал первый приказ из страха? Или ещё раньше – в тот роковой день на «Фениксе», когда моя жизнь раскололась на «до» и «после»? Может, это возмездие? Расплата за то прошлое?

Возможно, мне следовало быть жёстче. Решительнее. Но я боялся. Боялся навредить, боялся потерять их. Мне отчаянно нужны были эти люди, как, я надеялся, я был нужен им. Но здесь, на краю света, никто не терпел слабости. Никто не прощал ошибок. Я хотел объединить их, сплотить общей целью, но команда начала раскалываться ещё до того, как мы ступили на землю.

– Да, – наконец выдохнул я, и это слово прозвучало как приговор. Я опустил взгляд, не в силах больше выдерживать тяжести их глаз. – Я действительно виноват в нашем затянувшемся плавании. Вина за нашу задержку лежит на мне.

Слова повисли в воздухе, безвозвратные и тяжёлые, как свинец.

На лице Альфреда расцвела тонкая, торжествующая улыбка. Он добился своего. Роберт и Стивен, получив своё, с отстранённым видом вернулись к своим нетронутым тарелкам. Сёстры ещё несколько секунд удерживали на мне свои пронзительные взгляды, а затем, как по сигналу, наклонились друг к другу и начали шептаться.

Я уставился в свою тарелку. Полужидкая овсянка казалась теперь олицетворением моего краха. Контроль над кораблём и командой был безвозвратно утерян. Я был больше не капитаном, а лишь формальностью, ненужным рудиментом на собственном судне. Авторитет, выстроенный годами, рассыпался в прах за один вечер.

Эмилия

Капитан Чарльз сидел, уставившись в свою тарелку с овсянкой. Он водил по ней ложкой бесцельными кругами, больше не притворяясь, что ест. Его поза, некогда прямая и командная, ссутулилась; седые волосы, обычно аккуратно зачёсанные, теперь беспорядочно падали на влажный от пота лоб. Авторитетная фигура растаяла, словно мираж, и перед нами сидел просто человек – измождённый, напуганный, придавленный грузом прошлого, который я собиралась заставить его нести. Этот вечер, этот его крах был даром судьбы. Лучшей возможности выудить правду мне ещё не представлялось.

Капитан попытался вернуться к роли гостеприимного хозяина, его взгляд скользнул по нам с Софией. – Как вы чувствуете себя на «Ахиллесе»? – его голос прозвучал хрипло, он с трудом выдавил из себя эту формальность.

Я позволила себе сделать театральную паузу, заставив всех обратить на наш диалог внимание. – «Ахиллес»? – переспросила я, поднимая бровь с лёгким непониманием.

– Название корабля, – объяснил он, и в его глазах мелькнуло что-то вроде надежды, что разговор можно повернуть в безопасное русло.

– Не жалуемся, – ответила я, и моя улыбка была холодной и точной. – Почему вы дали судну именно такое название? – Я наклонилась вперёд, и свет от лампы на столе теперь падал прямо на него, оставляя моё лицо в лёгкой тени.

Чарльз откинулся на спинку стула, пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства. – Древнегреческий герой из мифологии. Сильный. Непобедимый.

– Непобедимый, – я мягко усмехнулась, и звук этот был похож на лёгкий звон хрусталя. – Вы точно читали историю до конца, капитан? Мне кажется, он всё-таки погиб.

– Ахиллеса убили, – согласился он, и его пальцы непроизвольно сжали край стола, выдавая напряжение.

– Выстрелили в пятку, – отчеканила я, не сводя с него глаз.

– Да, – он поднял палец, и этот жест был слишком резким, слишком нервным. – Выстрелили сзади, как трусы. Подло. Никто не мог одолеть его в честном бою. Лишь предатель, прячущийся в толпе, нашёл его уязвимость. Наш «Ахиллес» встретит все опасности лицом к лицу, а не спиной. И никакого предательства не произойдёт.

– Предательства? – я сделала удивлённые глаза, играя в невинность, которую мы с сестрой отринули ещё в Лондоне. – У нас на корабле разве есть предатели, капитан?

Он дрогнул. Заметно. Его рука дёрнулась, чуть не опрокинув кружку с водой. – Нет! Конечно же, нет, – он проговорил это слишком быстро, слишком громко. – Ахиллеса сразило предательство. Кто-то нашёл его слабое место и нанёс удар. На моём корабле нет предателей, мисс Браун. И уязвимых мест тоже нет. Корабль выстоит. Как выстоит и весь его экипаж.

Я позволила себе лёгкую, почти снисходительную улыбку, ощущая на языке медленный привкус торжества. Какая трогательная, какая поразительная наивность. Ты сам только что признал себя виноватым перед всей командой, ты сидишь здесь, разоблачённый и ослабленный, и всё ещё веришь, что у тебя нет уязвимых мест? О, капитан Вуд. Ваша пята выставлена прямо передо мной. И это – не корабль. Это ваша совесть.

– Сэр, – произнесла я демонстративно громко, заставляя его вздрогнуть и оторвать взгляд от тарелки, – мне доводилось слышать, что «Ахиллес» для вас далеко не первый корабль. Не могли бы вы рассказать, что же случилось с предыдущим?

Вопрос повис в воздухе, острый и неотвратимый. Капитан Чарльз медленно отложил ложку. Его движение было неестественно замедленным, будто он выигрывал время. Его взгляд, полный внезапной тревоги, на мгновение метнулся к Альфреду, ища поддержки или опасаясь усмешки. Его руки, лежавшие на столе, пришли в беспокойное движение. Пальцы начали барабанить по дереву, потом схватились за край тарелки, сдвигая её на дюйм в сторону, потом перебрались к ложке. Он пытался сохранить маску уверенности, но его глаза, бегающие и не находящие покоя, выдавали его с головой. Отлично. Он на крючке.

– Да, мисс Браун, – ответил он, и его голос прозвучал натянуто. – Вы правы. У меня за плечами два корабля. На первый я попал ещё зелёным юнгой, не нюхавшим пороха. – Он сделал паузу, пытаясь вернуть повествованию эпический тон. – Потом были медали, отличия. Всё это помогало расти быстрее сверстников. В итоге я и стал капитаном на том же судне, с которого начинал.

– Как же вы тогда попали на другой корабль? – мягко вклинилась София, её голос был тихим, но настойчивым, идеально дополняя мою атаку.

Чарльз снова заёрзал. – Меня… перевели. Решили, что на новом, более современном судне я смогу лучше раскрыть свой потенциал.

– И как? – не давая ему опомниться, врезала я, целясь в самое больное. – У вас получилось? Вы раскрыли свой потенциал?

Он не ответил сразу. Его взгляд снова ускользнул, уставившись в какую-то точку на стене за моей спиной, в прошлое. Его пальцы с такой силой сжали ложку, что костяшки побелели. Он судорожно проглотил воздух. Прямое попадание. Сердце его старой раны.

– Что же это был за корабль? – продолжала я, нависая над столом, словно хищница. – Я слышала, появились корабли на паровом двигателе. Говорят, они могут идти даже в полный штиль. Вы вообще видели такие, капитан?

Чарльз снова посмотрел на меня, и на этот раз в его глазах, помимо страха, вспыхнула искорка гнева. Ему не нужно было отвечать. Мы оба прекрасно знали, что он не просто «видел» такие корабли. Он командовал одним из них. И этот корабль сейчас лежал на дне.

– Да, – медленно, с ненавистью выдохнул он, и это слово прозвучало как признание в самом страшном преступлении. – Видел такие.

– Может, расскажите нам поподробнее, сэр? – произнесла я, сделав свой голос сладким и заинтересованным, как у ученицы, жаждущей знаний. Я мягко облокотилась на стол, сцепив пальцы, в позе внимательного слушателя. Каждым своим движением я изображала неподдельный интерес, зная, что эта маска безобидности ранит его куда сильнее открытой вражды.

Чарльз снова замолчал. На его лице читалась мучительная борьба. Он не хотел говорить, он всеми силами пытался захлопнуть дверцу в своё прошлое. И именно это заставляло меня давить сильнее. Я понимала, что он не выдаст правду здесь и сейчас, не назовёт имя моего отца и не признается в своём предательстве. Но это было и не нужно. Моей целью было заставить его вспомнить. Чтобы призраки того дня, о которых так горько плакала наша мать, вышли из глубин его памяти и начали терзать его здесь, при всех, под холодным светом лампы.

– Тот корабль… – наконец начал он, и его голос дрогнул, выдавая неуверенность. – Был… небольшим. Простое торговое судно. И это правда – он мог плыть даже в штиль. Из трубы валил чёрный дым, а кочегары… кочегары работали в адском пекле без отдыха, подбрасывая тонны угля в сутки. – Он уставился в пространство, словно видя это. – Для меня тогда это было нечто невообразимое. Когда я впервые услышал о корабле, что способен плыть против ветра… мне казалось, это чистой воды вымысел.

– Должно быть, очень мощный корабль? – продолжила я, мягко подталкивая его по нужному пути.

– Да, достаточно мощный, – пробормотал он, его взгляд снова забегал.

– И, несомненно, безопасный, – закончила я, вложив в последнее слово всю ту ядовитую иронию, на которую была способна. Я сделала на нём акцент, заставив это понятие повиснуть между нами тяжким, невысказанным обвинением.

Чарльз медленно поднял на меня взгляд, не поднимая головы. Его глаза, казалось, пытались пронзить меня, прочитать мои истинные намерения. В них плескалась смесь непонимания и растущего, леденящего подозрения. Почему она спрашивает? Что ей нужно? Что она знает? – эти вопросы почти что материализовались в воздухе. Но спросить вслух он не решался – это было бы равносильно признанию, что ему есть что скрывать.

– Сэр, вы только видели такие корабли? – вновь вступила София, её тихий голос был идеальным дополнением к моей атаке. – Или вам довелось на них плавать?

– Плавал, – выдохнул он, и это прозвучало как стон. Его кивок был едва заметным. – На одном таком… я был капитаном.

– И что же случилось с этим кораблём, капитаном которого вы были? – спросила я. Мой голос был тихим, но каждое слово в нём отчеканилось, как гвоздь.

– Несчастный случай, – выпалил он, отворачиваясь. Его взгляд прилип к ложке, как будто в этом куске металла он мог найти спасение от моих вопросов.

– Крушение? – нарочито тревожно, с притворным ужасом в голосе, спросила я, добивая его.

Но больше он не мог вымолвить ни слова. Чарльз лишь монотонно, с отчаянием покачал головой, словно эта простая физическая реакция могла стереть и корабль, и погибших, и его вину.

Мы с Софией обменялись быстрым, многозначительным взглядом. Он не сказал нам правды. Но это уже не имело значения. Миссия была выполнена блестяще. Он будет помнить этот разговор. Он будет ворочаться ночью, вспоминая мои вопросы и свой собственный страх. И когда мы ступим на остров, он будет видеть в нас не просто двух девушек, а живые напоминания о том, за что ему предстоит ответить.

Стивен

Я откинулся на спинку стула, позволив взгляду скользить по собравшимся. Они не были для меня людьми в общепринятом смысле. Скорее, подвижными экспонатами, коллекцией поведенческих паттернов, собранной в условиях экстремального стресса и изоляции.

Изначальная цель экспедиции – сокровища – давно утратила для меня какую-либо ценность. Ещё в Лондоне, получая приглашение, я рассматривал его как шанс изучить неизвестные виды флоры и фауны. Но по мере плавания открылась куда более захватывающая перспектива. Замкнутая экосистема корабля, давление изоляции, борьба за ресурсы – это был готовый лабораторный эксперимент. Я наблюдал, как социальные маски, надетые в порту, трескались и осыпались, обнажая первобытные инстинкты, страхи и алчность. Ожесточение Питера Джонс. Связь между Эмилией и Софией Браун. Это было бесконечно увлекательнее, чем препарировать растения.

Я мог стать учёным, кто первым систематизирует законы человеческой природы в условиях кризиса. Моё имя, опозоренное в узких академических кругах, будет реабилитировано не через ботанику, а через революцию в новой науке – психологии толпы и выживания.

Вспомнить всё: инцидент с плагиатом. Присвоение работ коллеги. Последующее разоблачение. Изгнание. Общественное поношение. Этот скандал на годы похоронил мою репутацию. Никто не хотел иметь со мной дела. Эта экспедиция – мой шанс. Не просто вернуть утраченное, но и превзойти себя. Легендарная работа, основанная на бесценных данных, собранных здесь, в ледяной пустыне. Такое исследование затмит любой прошлый провал.

Каждый вечер я скрупулёзно заношу наблюдения в свой дневник. Не просто записи, а протоколы. Время приёмов пищи, продолжительность и интенсивность конфликтов, изменения в невербальных коммуникациях. Всё является данными. Всё имеет значение. Эта каюта, эти люди – моя лаборатория. И я – единственный, кто понимает истинную ценность происходящего вокруг. Они ищут золото. Я собираю знания, которые сделают меня бессмертным в анналах науки.

– Мистер Кларк, вам доводилось бывать на Севере? – грубый, лишённый интеллектуальной утончённости голос Роберта вторгся в мои размышления, как непрошеный гость.

– Нет, – ответил я, сохраняя нейтральную интонацию. – Арктический регион до сих пор оставался белым пятном в моих исследованиях. До этой экспедиции. А вам?

– Объездил полсвета, – охотник улыбнулся, и в этом жесте читалась наивная гордость за свой опыт, лишённый системного анализа. – Болота, леса, горные хребты. Выживал в сибирской тайге и джунглях Суматры. Но здесь… – его взгляд на мгновение стал отсутствующим. – Здесь всё иначе. Говорят, водятся звери, которых больше нигде не встретишь.

– Например? – вклинилась София.

– Северные волки. Белые медведи, – перечислил Роберт.

– Ты видел раньше медведей? – продолжила она, и я отметил, как её зрачки слегка расширились.

– Только бурых. В тайге.

– Значит, сможешь и белого одолеть, – с лёгкостью заявила София, откидываясь на спинку стула.

– Я бы не был столь категоричен, мисс Браун, – вставил я, пользуясь случаем продемонстрировать превосходство логики над чувством. – Животные, даже из одного семейства, кардинально разнятся в зависимости от ареала обитания. Возьмите тех же лошадей: фризская порода и монгольский пони – разница колоссальна. Что уж говорить о хищниках, формировавшихся в столь различных экосистемах.

София промолчала, её взгляд устремился к Роберту в поисках подтверждения. Охотник кивнул, соглашаясь со мной, что было неожиданно разумно с его стороны.

– Но ведь с тобой мы в безопасности? – снова обратилась София к Роберту, чуть наклонившись к нему.

– Да, – его ответ прозвучал спокойно и тяжело, как глыба. – Вам с сестрой нечего бояться.

– Им с сестрой? – я позволил себе лёгкую, почти незаметную усмешку. – Вы, видимо, забыли, что на корабле присутствуют и другие члены экипажа, мистер Уайт. Или вы планируете выстраивать оборону по принципу избирательной важности?

Роберт посмотрел на меня из-под нахмуренных бровей, и на его губах застыла не то улыбка, не то оскал.

Записать в дневник: формирование альянсов обретает более чёткие контуры. Протекционистское поведение Роберта по отношению к девушкам может стать ключевым фактором в будущих конфликтах. Его лояльность не к команде, а к отдельным её элементам – слабое место, которое может быть использовано.

Роберт

Мой взгляд снова и снова возвращался к Эмилии. Она сидела, склонившись к сестре, доедая свою скудную порцию овсянки. Их шёпот был тихим, но напряжённым, и время от времени её глаза, тёмные и пронзительные, метали короткий, оценивающий взгляд в сторону капитана Чарльза. Во мне поднималось глухое разочарование. Мне так хотелось, чтобы этот луч её внимания упал на меня, но она была полностью поглощена своей сестрой и своими мыслями, не оставляя щели в своей броне. Я чувствовал себя неуклюжим великаном за этим столом – вся моя физическая сила, способная свалить медведя, была здесь бесполезна и лишь заставляла меня занимать слишком много места.

Эмилия притягивала меня, как магнитом. Не только своей стальной решимостью и прямотой, от которых у меня перехватывало дыхание, но и своей красотой, которая казалась высеченной из арктического льда. Её светлые волосы, ниспадавшие каскадом до ключиц, всегда были безупречно уложены, словно она даже в шторм сохраняла контроль над каждой деталью. Карие глаза, глубокие и умные, могли быть тёплыми, как шоколад, или холодными, как обсидиан. Небольшой изящный нос, высокая осанка и длинная шея – она держалась с врождённым аристократизмом, который одновременно манил и отталкивал, напоминая о пропасти между нами. Но эта самая недоступность лишь разжигала во мне желание доказать, что я чего-то стою.

– Что ты, Роб, уставился? – раздался рядом голос Стивена, едкий и насмешливый. – Так сильно запала в душу юная леди?

Я повернулся к учёному. Он смотрел на меня с хитрой, вымученной улыбкой, которая никогда не достигала его холодных глаз. Отодвинув свою нетронутую тарелку, он сложил руки на столе, занимая пространство, как хозяин положения. Его поза была открытым вызовом.

– Надеюсь, всё мясо, что мы добудем на острове, ты не будешь складывать к её ногам, – продолжил он, и в конце фразы его губы дрогнули в усмешке.

Стивен самодовольно склонил голову набок, а затем выпрямил её, словно только что продемонстрировал неопровержимый научный факт. В последнее время его едкие комментарии в наш адрес становились всё чаще и язвительнее.

– Любовь, Роб, – начал он с притворной снисходительностью, – это всего лишь одна из многих эмоциональных реакций. Наравне со страхом, радостью, горем. Всё это приходит и уходит, подчиняясь биохимическим процессам в твоём мозгу. Такова природа чувств. Любовь не исключение. Просто иррациональный импульс, который сегодня есть, а завтра испарится. Так зачем же цепляться за столь мимолётную иллюзию?

– О чём ты вообще говоришь? – я нахмурился, чувствуя, как раздражение начинает клокотать у меня внутри. Его слова были похожи на холодную воду, которую вылили на тлеющие угли моих чувств.

– Говорю о том, что куда разумнее строить полезные, долгосрочные альянсы, чем размениваться на это… чувство, – он произнёс последнее слово с презрительной интонацией. – На острове твоя любовь станет лишь обузой, уязвимостью. А вот наше с тобой сотрудничество может оказаться крайне взаимовыгодным. Ты будешь добывать мне уникальные образцы фауны, а я буду их изучать. Разве тебе не лестно внести свой вклад в науку? Мы можем совершить великое открытие. Вместе. А Эмилия будет только отвлекать тебя.

– Мне одна её улыбка дороже всех научных открытий на свете, – выпалил я, чувствуя, как грудь сжимается от гнева.

– Ты так говоришь лишь потому, что не знаешь, что такое настоящая слава, – фыркнул Стивен.

– Зато я знаю, что такое любовь.

– И много она тебе дала, великий охотник? – язвительно протянул он. – Сидишь здесь, в трёх шагах от своей возлюбленной, а она смотрит сквозь тебя. Разве это не доказательство её несостоятельности как теории?

– Вы заблуждаетесь, мистер Кларк, – сквозь зубы произнёс я.

– Заблуждаюсь? – его брови поползли вверх.

– А вы когда-нибудь любили? – бросил я ему вызов.

– Вся моя сознательная жизнь прошла в лабораториях и экспедициях, где я целиком посвящал себя науке, – ответил он с ледяным спокойствием. – У меня не было времени на подобные иррациональные излишества.

– Тогда вы не имеете права судить о том, чего не испытывали, – голос мой прозвучал громче, чем я планировал.

– Я предпочитаю подходить к жизни рационально, – парировал Стивен. – И с этой точки зрения, любовь – одна из самых неэффективных моделей поведения.

– Но она существует, – упрямо настаивал я.

– Прекрасно. Тогда докажите это, – его глаза блеснули. Он поймал меня в ловушку. – Всё существующее в этом мире можно доказать с помощью наблюдения и эксперимента. Вот вам и лаборатория. Прямо сейчас. Докажите мне, что вы любите мисс Браун. Как отличить вашу "любовь" от простой физиологической привязанности или желания продолжить род?

Я на мгновение растерялся. Как можно доказать то, что ощущаешь каждой клеткой своего тела? То, что греет изнутри, когда думаешь о ней?

– Думаю, что на острове мне представится множество возможностей, чтобы это доказать, – наконец сказал я, смотря ему прямо в глаза. – Не на словах, а на деле.

Стивен лишь усмехнулся, многозначительно переведя взгляд на Эмилию. Она всё так же разговаривала с сестрой, абсолютно не замечая битвы, что развернулась за её спиной. Но в моей душе не было ни капли сомнения. Я любил её. Всей своей простой, незамысловатой сущностью. И теперь мне предстояло не только защищать её от опасностей ледяного острова, но и отравляющих душу слов людей вроде Стивена. Оставалось лишь надеяться, что её сердце говорит на том же языке, что и моё.

Стивен

Наблюдение за парой Роберта и Эмилии представляло собой исключительно интересный случай. Как только Роберт отворачивался, её взгляд, будто на невидимой нити, тут же устремлялся к его мощной спине. Стоило же Эмилии под каким-либо предлогом отвести глаза, как охотник немедленно начинал следить за ней взглядом, полным немого вопроса. Этот забавный танец двух существ, жаждущих визуального контакта, но постоянно его упускающих, был бесконечным циклом. Создавалось впечатление, будто они репетировали этот акт взаимного избегания.

Его слова о некоей «невидимой силе» заставили меня задуматься. Меня заинтриговала его абсолютная, почти фанатичная уверенность в существовании этого феномена. Возникал закономерный вопрос: проблема в объективной несостоятельности концепции или же это пробел в моей собственной эмоциональной палитре? Быть может, мой разум способен воспринимать лишь рационально обоснованные связи, где всё можно взвесить, измерить и предсказать?

И всё же отрицать наблюдаемую динамику было бы ненаучно. Между ними определённо существовала какая-то необъяснимая, но фиксируемая связь, некий обмен энергией, не требующий слов. И эта тайна, эта головоломка, разожгла во мне настоящий научный азарт. Страсть к разгадке.

С этого момента данная пара становится ключевым объектом моего исследования. Требуется тщательная фиксация всех вербальных и невербальных взаимодействий, анализа контекста и последствий. Нужно разгадать эту загадку. Препарировать её, как препарируют неизвестный вид бабочки, чтобы понять механику её полёта.

Эмилия

Я вела тихую беседу с Софией, но всё моё внимание было приковано к Роберту. Это превратилось в забавную игру: всё чаще, когда я бросала на него взгляд, я ловила его на том, что он уже смотрит на меня. Он тут же отводил глаза, краснел и через мгновение снова украдкой бросал взгляд в мою сторону. Эта неловкая непосредственность забавляла и трогала меня одновременно.

– Ты хотел со мной о чём-то поговорить? – мягко спросила я, обращаясь к нему и позволяя губам растянуться в лёгкой, ободряющей улыбке.

– Да так, ничего особенного, – отмахнулся он, пытаясь сохранить небрежность, но его выдавшая его гортань сдала его с головой. – Просто хотел спросить, как тебе ужин.

– Обстановка, надо признать, довольно напряжённая, – тихо сказала я, чуть склонившись к нему, будто делясь секретом. – Но еда на удивление вкусная, несмотря на столь скудный набор – одни сухари да овсянка.

– Да, – оживился он, явно радуясь возможности сказать комплимент. – София обладает удивительным даром – из ничего сделать настоящий деликатес.

Я улыбнулась в ответ, на этот раз искренне. И продолжила смотреть на него. Прямо в глаза. Я видела, как он поначалу хотел отвести взгляд, но что-то заставило его выдержать это испытание. Между нами повисло неловкое, но сладкое молчание, наполненное невысказанными вопросами.

– Я давно ждал момента, когда мы наконец высадимся на остров, – наконец проговорил он, чтобы разрядить обстановку.

– Да, – вздохнула я. – Уже начало казаться, что это плавание никогда не закончится. Этот корабль… он начинает давить. Становится тесен.

Роберт молча кивнул, его понимающий взгляд говорил больше слов.

– А это правда, что там водятся волки и прочие хищники? – спросила я, делая глаза чуть шире, с лёгкой, наигранной тревогой.

– Мне самому доводилось лишь слышать о них, но никогда не видеть. Думаю, всё правда. Но ты не бойся, – его голос приобрёл твёрдые, защитные нотки. – Я буду рядом.

– Хорошо, – снова улыбнулась я, мягко и благодарно. – Надеюсь, ты не оставишь меня там одну.

– Нет. Можешь на меня положиться.

– И мою сестру тоже защитишь? – продолжила я, поднимая бровь.

– Всех защищу, – заверил он с простодушной прямотой.

Я приподняла бровь ещё выше и, кокетливо наклонив голову набок, одарила его загадочной улыбкой.

– А если придётся выбирать? – продолжила я, понизив голос до игривого, но многозначительного шёпота. – Между нами с сестрой и кем-то ещё? Например, Питером? Или… не знаю… самим Чарльзом, например?

Роберт слегка нахмурился, явно сбитый с толку таким прямым и неуместным вопросом. Я тихо рассмеялась, откидываясь на спинку стула, словно отмахиваясь от собственных слов.

– Да ладно тебе, я пошутила! – воскликнула я, сияя беззаботной улыбкой. – Но я уверена, что в любой ситуации ты примешь верное решение. Правильное.

Я перевела взгляд на Софию и положила руку ей на предплечье, демонстрируя нашу неразрывную связь. Роберт улыбнулся в ответ, но в его глазах читалась лёгкая озадаченность. Кажется, намёк он уловил. Ну, а если и нет… что ж, в будущем у меня будет ещё немало возможностей всё ему как следует объяснить.

София

Ужин, наконец, подошёл к концу, и каюта начала пустеть. Гости один за другим поднимались, бормоча короткие, ничего не значащие прощания в адрес капитана, который остался сидеть за столом, словно пригвождённый к своему позору. Мы с Эмилией вышли одними из первых.

В узком, тускло освещённом коридоре пахло сырым деревом и солёной водой. Я заметила, как Эмилия на прощание обернулась и бросила быстрый, но выразительный взгляд на Роберта – загадочную улыбку и лёгкий, кокетливый наклон головы, – прежде чем последовать за мной. На её губах играла та самая улыбка, самоуверенная и довольная, что заставляла моё сердце сжиматься от смешанных чувств.

– Неужели моя сестра влюбилась? – спросила я, останавливаясь и поворачиваясь к ней. Мой голос прозвучал слабее, чем я хотела.

– Отстань, – отмахнулась она, но улыбка не покинула её лица. Она махнула рукой, и мы пошли дальше по коридору, наши шаги глухо отдавались в звенящей тишине.

Мы захихикали, но смех наш был нервным, вымученным. Он разлетелся по пустому коридору и затерялся в скрипе корабельных балок.

– И давно он тебе нравится? – не унималась я, цепляясь за эту лёгкость, как утопающий за соломинку. Мне так хотелось, чтобы всё было просто, как раньше.

– Я ничего не буду тебе говорить, – ответила Эмилия, и в её улыбке появилось что-то хитрое.

– Своей же сестре? – сделала я вид, что возмущена. – Мы что, враги? Мне же интересно.

– А я, между прочим, не допрашиваю тебя насчёт Томаса.

– А я и не против рассказать, – пожала я плечами, чувствуя, как тепло разливается по щекам.

– Софи… – в её голосе прозвучало предостережение.

– Ладно, ладно. Но Роберт хотя бы в курсе, что он тебе нравится?

– Возможно.

– То есть вы ещё даже не говорили об этом? – не отступала я.

– Как и ты с Томасом, – с лёгкой уколом ответила сестра, снова оборачиваясь ко мне.

– Ну, вот опять про Томаса! – воскликнула я, чувствуя, как раздражаюсь. – Он мне не нравится. Том для меня ещё мальчишка.

– Но ты-то ему нравишься, – не унималась Эмилия.

– Знаю, – коротко и с нежеланием выдохнула я. Мысли о его преданном, восторженном взгляде вызывали во мне странную смесь вины и нежности. – Но вы с Робертом… вы же взрослые люди.

– Мы с ним почти не разговариваем, – её голос внезапно стал ровным и практичным. – Я целыми днями пропадаю в лазарете.

– Может, предложишь ему там полечиться? – не удержалась я, снова хихикая и театрально поднося руку ко лбу, изображая слабость. – А я прослежу, чтобы никто не подошёл к двери. Хотя бы полчасика для личного осмотра.

Эмилия лишь закатила глаза с преувеличенным раздражением, но я заметила, как уголки её губ дёрнулись от сдерживаемой улыбки. Она продолжила идти по тёмному, узкому коридору, где свет единственной лампы-штурмовки отбрасывал на стены наши искажённые, пляшущие тени. Я снова тихо хихикнула и бросилась догонять её, чувствуя себя на мгновение снова той беззаботной девушкой из Лондона.

И в этот самый момент из-за резкого поворота, словно материализовавшиеся из мрака, вышли Питер и Томас. Столкновение было неизбежным. Томас, не смотревший по сторонам, с размаху наткнулся на меня. Он отшатнулся, грубо опершись спиной о деревянную обшивку стены. Его лицо залилось густым багрянцем, а руки заметно задрожали. Он уставился в грязные половицы, будто надеясь провалиться сквозь них, не смея поднять на меня глаза. Мне стало смешно от его растерянности, но я закусила губу, не позволив улыбке прорваться наружу.

– Нам сказали, что вы оба плохо себя чувствуете, – голос Эмилии прозвучал резко и деловито, нарушая неловкое молчание. – Если нужна помощь, могу приготовить отвар от головной боли.

– Мы плохо себя чувствовали? – искренне удивился Питер, его взгляд переметнулся с нас на Томаса, всё ещё прилипшего к стене. – Кто вам такое сказал?

– Штурман, – ответила я, и в воздухе что-то немедленно натянулось, как струна. – Альфред. Он сообщил капитану, что вы нездоровы и просили не беспокоить.

– С нами всё было в полном порядке, – сказал Питер, и его глаза сузились. – Альфред сказал нам другое. Что нас с Томом попросту не сочли нужным пригласить к столу. Что негоже матросам с капитаном за одним столом сидеть.

Он посмотрел на Томаса, и тот кивнул.

– Но капитан ждал вас, – Эмилия сделала шаг вперёд. – Он лично спрашивал о вашем отсутствии. Было видно, что он озадачен.

– Но ведь Альфред… – начал Питер и резко оборвал себя. – Он… врал. И вам, и нам.

– Получается, так, – холодно констатировала Эмилия. – Он солгал всем.

– Но зачем? – вырвалось у меня. Я чувствовала, как по спине бегут мурашки. Это была не просто ложь. Это был расчёт.

– Вероятно, у него были на то причины, – голос сестры стал тише. – Он что-то замышляет.

Эмилия и Питер уставились на меня, будто ожидая ответа, но у меня не находилось слов. Я в растерянности посмотрела на Томаса. Он всё так же стоял у стены, но теперь его смущение сменилось испугом. Наконец он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились. В его глазах я увидела ту же потерянность, что и в моей душе. Он тут же, смущённый, отвёл взгляд и повернулся к Питеру.

– С этим штурманом нужно держать ухо востро, – подвела черту Эмилия, и в её тоне не было ни капли сомнения.

Прежде чем кто-либо успел что-то сказать, она решительно взяла меня за локоть и почти потащила за собой, оставив двух ошеломлённых матросов в полумраке коридора. Я едва успела бросить последний взгляд на Томаса, прежде чем мы свернули за угол.

– Что происходит? – выдохнула я, едва дверь лазарета захлопнулась за нами, отсекая нас от остального корабля. Воздух, наполненный знакомыми запахами трав и лекарств, вдруг показался мне удушающим. – Что всё это значит?

– Это значит, Софи, что не мы одни на этом корабле плетём интриги, – Эмилия повернулась ко мне. Её глаза горели холодным огнём. – Кажется, штурман хочет сместить капитана. И он уже начал свою игру, стравливая всех со всеми. Но у него ничего не выйдет.

– Что ты задумала? – спросила я, чувствуя, как сердце замирает от предчувствия.

– Всё увидишь сама утром, – она улыбнулась, и в этой улыбке не было ни капли прежней беззаботности. Это была улыбка стратега, видящего слабость противника. – Я не позволю Альфреду встать у нас на пути. Завтра я разнесу его планы в пух и прах.

Чарльз

30 Августа. 1861 год. 62-ой день экспедиции.

Утро началось не с рассвета, а с гула. Неясный гулкий гомон, доносящийся из-за двери каюты, вырвал меня из беспокойного сна. «Ахиллес», закованный в ледяной панцирь, наконец достиг заветного острова Девон.

Я поднялся с койки, будто на плечи мне взгромоздили мешок с углём. Облачился в шубу, отяжелевшую от влаги, нахлобучил фуражку, вцепился в рукоять рапиры. Ритуал одевания был щитом, попыткой упорядочить хаос, надвигающийся извне. Едва я открыл дверь, как в проеме промелькнула тень Питера, сжимавшего в руке молоток. Матрос, закутанный в меха, пронесся, не заметив меня, словно торопясь на пожар. Его спешка была частью общего смятения.

С палубы доносился разноголосый гам – обрывки команд, приглушенный смех, лязг железа и гулкое цоканье башмаков по промерзлому дереву. Команда суетилась, как муравейник, потревоженный палкой. Но мое внимание, словно крючком, зацепили другие звуки, пробивавшиеся снизу, из чрева корабля: приглушенные, но яростные голоса. Спор. Я направился к трапу, ведущему в трюм, и с каждым шагом по скрипящим ступеням слова становились отчетливей, обретая грани и ярость.

Внизу, в царстве полумрака, освещенном всего парой керосиновых ламп, чьи огоньки боролись с наступающей тьмой, столпились три фигуры. Альфред, Стивен и София. Они стояли среди хаоса, оставленного сборами – опрокинутые ящики, оборванные канаты, разбросанный скарб. Этот беспорядок был зримым воплощением того, что происходило на моем корабле: порядок трещал по швам.

– В чём дело? – мой голос прозвучал громче, чем я предполагал, разрезая воздух, спертый от пыли и гнева.

Альфред резко обернулся, и его лицо, за мгновение до этого искаженное гневом, мгновенно натянуло маску почтительной субординации. – Мы достигли берега, сэр, – отчеканил он, но в его глазах еще плескались отголоски бури.

– От чего же тогда спор? – я перевел взгляд на Софию. Девушка казалась еще меньше и хрупче на фоне грубых корабельных балок.

– Припасы… – она начала, запинаясь. – Провиант. Он… сильно сократился за ночь.

– Что это значит? – я почувствовал, как холодная полоса льда пронзает мне грудь, не имея ничего общего с морозом за бортом.

– Часть наших припасов исчезла с корабля, – теперь заговорил Альфред, стараясь вложить в голос сталь, но учащенное дыхание выдавало его. Его взгляд, тяжелый и подозрительный, снова скользнул в сторону Софии.

– Как это могло произойти? – мой собственный голос прозвучал чужим, низким и грозным, эхом отразившись от стен трюма.

– Мы не знаем, – тихо, почти шёпотом, проговорила София, опуская голову. – Утром я пошла готовить завтрак и увидела… несколько стеллажей в кладовой полностью опустели. Будто их и не было.

Слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как смог. Кража. На моём корабле. В самый ответственный момент.

– Кто нёс вахту? – спросил я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

– Ночью у штурвала стояли Томас, а затем Питер, – доложил Альфред. – Я лично составлял график. Но ночью все спали. Свидетелей нет. Это мог сделать кто угодно. Присмотра за припасами не велось.

Воцарилась тишина, давящая, как вода на глубине. Трое смотрели на меня, ожидая решения, приказа, чуда. А в голове стучало: «Почему? Почему сейчас? Что я сделал не так?» Корабль был моей крепостью, а теперь в ней объявился предатель.

– Что прикажете, сэр? – нарушил молчание Альфред.

Я заставил себя мыслить, отбросив панику. Ледяная ясность – вот что требовалось капитану. – У вас есть предположения? – спросил я, обводя взглядом каждого. – Кто мог на это пойти?

Никто не отвечал. Лишь переглядывались, пряча глаза. Страх и подозрение витали в воздухе, осязаемые, как запах ржавчины и сырости.

– Может… – тихо, словно боясь, что слова её обожгут, начала София, – это был Питер. Он вчера… устроил ссору из-за пайков.

– Ты думаешь, – я пристально посмотрел на неё, – он её куда-то спрятал?

– Возможно, – голос её чуть окреп, но в нем всё ещё звучала неуверенность. – Мы искали… ничего не нашли. Доказательств нет. Лишь догадка.

Она замолчала, а затем, сделав маленький вдох, подняла на меня взгляд, и в её глазах я увидел не злобу, а странную, щемящую надежду.

– Прошу, не нужно никого наказывать раньше времени. Мы же не знаем наверняка. Роберт сможет добыть нам мяса. Стивен говорил, что на Севере можно найти тюленей или… волков.

Учёный, до сих пор хранивший молчание и наблюдавший за нами с холодным, отстранённым интересом, кивнул в подтверждение. Улыбка, дрогнувшая на губах Софии, была такой хрупкой, такой беззащитной, что что-то сжалось у меня внутри. Она, единственная из всех, просила не о мести, а о справедливости.

– Хорошо, – сказал я, и голос мой смягчился. Я положил руку на её худое плечо, ощутив под слоем ткани хрупкость кости. – Мы всё тщательно проверим. Никого не будем судить с горяча.

Благодарность в её взгляде была наградой, которой я не заслуживал.

– Мистер Скотт, – я выпрямился во весь рост, и в голос вновь вернулась сталь. – Прочешите весь корабль. Найдите припасы. Если кто-то посмеет противиться обыску – мне доложить. Ясно?

– Так точно, сэр, – кивнул штурман. Его лицо ничего не выражало. Он развернулся и шагнул в темноту коридора, его фигура растворилась в сумраке, как призрак.

Стивен и София вскоре последовали за ним, оставив меня одного в опустевшем трюме. Через несколько часов мы ступим на землю. Но теперь это приключение пахло не славой, а страхом и предательством.

Эмилия

В лазарете было душно и обманчиво уютно. Жар от буржуйки приятно обжигал кожу, но за этим теплом таилась липкая, тревожная сырость, пропитавшая каждую доску корабля. Мы с Софией сидели на постели, плечом к плечу, оттягивая неизбежный момент, когда придется облачиться в тяжелые, пропахшие ветром и холодом шубы и выйти туда, где царил ледяной хаос. За окном, в мире, от которого нас отделяли лишь деревянные стены, лежал безмолвный, заснеженный остров. А здесь, в нашей крепости, на решётке печи тихо кипело снадобье для Софии, распространяя горьковатый, травяной аромат, смешанный со сладковатым запахом старой бумаги и древесины. Этот знакомый запах был нам и утешением, и постоянным напоминанием о нашем тайном ремесле.

– Так ты это сделала? – голос Софии прозвучал приглушенно, словно она боялась, что сами стены предадут нас. На её губах играла лукавая, восторженная улыбка, но в глазах, больших и выразительных, читалась тревога. – Ты правда спрятала еду?

– Говорила же, что смогу, – я коротко хмыкнула, ощущая прилив холодной, самодовольной уверенности. В такие моменты я чувствовала себя не сестрой-заговорщицей, а стратегом, ведущим сложную партию. – А ты не верила.

– И где она сейчас? – её шепот стал настойчивее, восхищение смешивалось с любопытством.

– Часть припрятана на складе, в ящике под старыми парусами. Другая… в ином месте, – я намеренно сделала паузу, наблюдая, как её брови поползли вверх.

– Что это значит? – её взгляд стал строже, улыбка исчезла.

Мой план был острее лезвия бритвы, и сейчас я собиралась провести им по тонкой нити нашего общего доверия.

– Я решила выйти за рамки первоначального замысла. Сделать вид, что кто-то не просто украл, но и поживился украденным. Чтобы подозрения пали на кого-то с ещё большим аппетитом.

– Хочешь сказать, что ты… – в её голосе прозвучал ужас.

– Нет, я ничего не ела, – я прервала её быстро, отрезая. Мои пальцы непроизвольно сжали складки платья. – Но для тебя кое-что приберегла.

Она смотрела на меня в полном недоумении, и в её взгляде я прочла тот самый разлад, что зрел между нами: её жажда справедливости и моя – мести, её страх и моя безжалостность. Я встала и подошла к одному из массивных стеллажей, доверху забитому фолиантами и склянками. Просунув руку в узкую щель между толстенными корешками, я нащупала спрятанную в глубине деревянную миску. Я извлекла её на свет.

– Вот, – протянула я миску с овсяной крупой Софии. Голос мой прозвучал ровно, хотя внутри всё сжалось в тугой узел. – Осталось лишь сварить. Команда сидит на голодном пайке, а у тебя будет двойная порция. Ты жаловалась на слабость, на головные боли. Хорошее питание – лучшее лекарство. Без этого не поправишься.

Лицо сестры преобразилось. На смену недоумению пришла такая чистая, такая безоговорочная благодарность, что у меня на мгновение сжалось сердце. Влага блеснула на её ресницах. Она бережно, словно святыню, взяла миску, заглянула внутрь, а потом снова посмотрела на меня, и её объятие было таким крепким, таким беззащитным, что я почувствовала себя предательницей.

– Спасибо тебе, – прошептала она, и её тёплое дыхание обожгло мне шею. – Что бы я без тебя делала…

Потом она отстранилась, поставила миску на тумбочку и снова уставилась на крупу. И вдруг её лицо исказилось. Глаза расширились от чистого, животного ужаса. Ладонь резко прижалась к губам, сдерживая крик. Она обернулась ко мне, и в её взгляде читалась настоящая паника.

– Эмили, – её голос сорвался на визгливый шёпот, – к нам скоро придёт Альфред! Он будет обыскивать комнату! А когда увидит эту миску…

София вскочила с кровати, словно ужаленная, её глаза метались по комнате, выискивая хоть какую-то щель, угол, любую возможность для спасения. Я же стояла, завороженная роковой миской, чувствуя, как каждое биение сердца отдаётся гулким стуком в висках. Бросить всё в ненасытную пасть печи? Легко. Но тогда София останется голодной, а её силы, и без того тающие, окончательно иссякнут. Мысли метались, сталкиваясь и разбиваясь, как льдины за бортом.

И в этот миг скрипнула дверь. Не стук, а именно скрип – сухой, предупреждающий звук несмазанной петли. София застыла, её взгляд, полный бездонного ужаса, впился в меня. Казалось, воздух в комнате сгустился и застыл.

– Эмили, – донёсся из-за двери голос Альфреда, ровный и властный. – Открой. Я ненадолго.

– Сейчас, Чарльз! – вдруг выкрикнула София, и её голос прозвучал неестественно громко и высоко, попытка обмана, столь же прозрачная, как стекло.

Мгновение – вот всё, что у нас было. Я схватила миску. Глиняная шершавость обожгла ладони. Не думая, только действуя, я сунула её под подушку, накрыла скомканным одеялом, а сверху водрузила тот самый массивный том с рецептами ядов. Выпуклость на кровати теперь выглядела как беспорядочно брошенная постель, а не тайник. София, увидев это, судорожно кивнула и, сделав глубокий вдох, будто собираясь нырнуть в ледяную воду, повернула ключ в замке.

Дверь открылась, впустив Альфреда. Он вошёл спокойно, с деловитым видом, его глаза сразу же принялись методично сканировать помещение, выискивая несоответствия, шепот лжи в упорядоченном мире.

– Снова голова болит? – осведомился он, приблизившись к печи и заглянув в котелок, где булькало лекарство от головной боли. В его голосе прозвучала фальшивая нота участия.

– Уже нет, – голос Софии дрогнул, но она заставила свои губы растянуться в подобии улыбки. – Но для профилактики необходимо.

– Хорошо, – протянул он, и это «хорошо» прозвучало как приговор. Он отошёл от печи и направился к стеллажам. – Здоровье дорогого стоит. Хорошо, когда есть тот, кто всегда о тебе позаботится.

Его взгляд скользнул по мне, и он улыбнулся – узкой, холодной улыбкой хищника, который ещё не видит добычу, но уже чувствует её запах. Я ответила тем же, ощущая, как по спине бегут мурашки, а внутри закипает ярость, едкая, как кислота.

– София тебе рассказала, зачем я здесь? – он не глядя запустил пальцы в ряд склянок, будто проверяя их на вес, его движения были точными и безжалостными.

– Да, – мой собственный голос прозвучал глухо и отстранённо. – Кто-то похитил припасы.

– Верно, – кивнул он, поднимая взгляд к верхним полкам. – Спешу уверить, я вас не подозреваю. Но осторожность не помешает. В конце концов, кто-то может попытаться подбросить украденное именно сюда, в ваше убежище.

– И что же ты тогда будешь делать? – вступила София, и в её тоне прозвучала настоящая, не наигранная тревога. – Обвинишь нас?

– Моя задача – найти провиант и вернуть его на склад, – его голос стал ледяным. – А судить вора будет уже капитан.

– Но если пищу нам подбросили, что нам остаётся? – настойчивость Софии обрела оттенок гнева, и я мысленно молила её замолчать, не привлекать лишнего внимания.

Альфред сделал паузу. Он медленно повернулся от стеллажа и уставился на неё, и в его взгляде не было ни капли сочувствия, лишь холодный расчёт.

– А ты сделай так, чтобы этого не произошло, – произнёс он тихо.

Мы обе застыли. Наглость, с которой он разыгрывал эту комедию власти, разжигала во мне огонь такой силы, что я едва могла дышать. А он тем временем продолжил свой методичный обход. И всякий раз, когда его беглый, но цепкий взгляд скользил по моей кровати, по той самой подушке, под которой таилась наша погибель, моё сердце сжималось в ледяной ком, угрожая разорвать грудь изнутри. Он приближался.

– Кого ты подозреваешь? – выдохнула я, чувствуя, как каждое слово даётся с усилием. Надо было отвлечь его.

– Подозреваю? – Альфред повторил вопрос, и в его голосе прозвучала лёгкая, почти издевательская усмешка. – Моя цель не в подозрениях, а в…

– Довольно вилять, – резко прервала его София, и её голос, неожиданно твёрдый, прозвучал как щелчок кнута. В её глазах горел огонь, который я видела нечасто – смесь страха и отчаянной храбрости. – К чему эти игры? Скажи прямо: чего ты хочешь?

Штурман прекратил бесцельное блуждание взглядом по полкам. Он медленно повернулся к нам и сделал несколько шагов к печи, как будто тянулся к её мнимому теплу. Его взгляд, тяжёлый и неспешный, скользнул с моего лица на лицо сестры и обратно.

– Дело в том, – начал он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус, – что все мы, так или иначе, хотим выжить на этом проклятом корабле. Но судя по всему, среди нас завёлся кто-то, кому наша гибель выгоднее, чем общее спасение. Кто-то, для кого пропажа еды – не трагедия, а тактический ход.

Он сделал театральную паузу, давая нам прочувствовать тяжесть его намёка.

– Такой объём провианта невозможно съесть за одну ночь. Даже втроём. Значит, вор либо спрятал его с расчетом на чёрный день, либо… выбросил за борт, руководствуясь куда более мрачными мотивами. Моя задача – вернуть еду на склад. Иначе наш следующий ужин станет такой же несбыточной мечтой, как корабль, целиком вылитый из золота.

Он пристально уставился мне в глаза.

– Капитан жаждет найти предателя и покарать. И этот предатель, кто бы он ни был, явно желает сорвать экспедицию. А может, и вовсе оставить нас всех гнить здесь, на острове. Осталось лишь найти виновного. – Он едва заметно усмехнулся. – И если я найду пропажу в чьей-то комнате, будь то лазарет или любое другое помещение, владелец этой комнаты и предстанет перед судом Чарльза.

Его голос был ровным, монотонным, лишённым всякой эмоции, будто он читал судовой устав. Это равнодушие было страшнее любой ярости.

– Я не могу ударить в грязь лицом перед капитаном. Если не найду припасы – мне самому придётся держать ответ. Так что не мешайте. У меня нет цели вас подставить. Если еды здесь нет… – он развёл руками, – …я поищу в других местах. Вам нечего бояться. Пока что.

В горле у меня встал ком, такой тугой и горький, что я едва могла дышать. Я инстинктивно посмотрела на Софию в поисках опоры, но её взгляд, полный ненависти и страха, был прикован к Альфреду. Штурман снова отвернулся к стеллажам, и в комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей в печи. Я ненавидела его. Ненавидела эту железную логику, эту ледяную маску, за которой, как я чувствовала, скрывалось злорадство. Его хладнокровие отзывалось во мне леденящим ужасом и жгучей, едкой неприязнью.

София, словно сломленная, опустилась рядом со мной на кровать. Её голова бессильно упала мне на плечо, а пальцы вцепились в мою руку. И тут я услышала это – тихий, протяжный стон, вырвавшийся из самой её глубины.

– Ты чего? – прошептала я, чувствуя, как тревога сжимает мне горло. – Что с тобой?

Но она не отвечала. Лишь продолжала стонать, тихо и жалобно. Её тело слегка затряслось. Я приложила ладонь ко её лбу – жара не было, но её лицо исказила гримаса подлинного страдания. Я встала, чтобы уложить её, и её голова бессильно упала на ту самую злополучную подушку. Я замерла, но Альфред, привлечённый звуками, обернулся. На его обычно невозмутимом лице на мгновение мелькнуло неподдельное замешательство.

– Я… Кажется, я закончил, – проговорил он, отступая к двери. – Вы же помните, через час быть на палубе. Если мисс Браун нездорова, я могу доложить капитану… Он, несомненно, поймёт.

– Нет, – едва слышно прошептала София, не открывая глаз. – Я приду.

Альфред постоял в нерешительности, поколебался на месте и, наконец, кивнув, вышел из лазарета. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Я прислушалась к его удаляющимся шагам и только тогда выдохнула.

– Всё, ушёл, – обернулась я к сестре. – Лекарство готово, принести?

В тот же миг София поднялась с кровати. Стоны прекратились, как по волшебству. Она бодро подошла к печи и налила отвар в кружку. Я смотрела на неё, не в силах понять.

– Тебе же было плохо? – спросила я, ошеломлённая этой сценой.

– Ты видела его лицо? – раздражённо фыркнула София, и по её лицу расплылась торжествующая, почти озорная улыбка. – Как ещё можно было его остановить?

Она села рядом, и её плечо снова коснулось моего, но теперь это был жест не слабости, а товарищества.

– Если бы я не изобразила припадок, этот вылощенный змей полез бы проверять и кровать, и твои карманы. Я спасла нас, если ты ещё не поняла. А теперь давай собираться. Скоро нам предстоит прогулка по этому ледяному аду. И, кажется, помимо сокровищ, там нас ждёт куда больше опасностей, чем я предполагала.