Читать онлайн Месть. Цена доверия

Глава 1

Тишина в нашем доме давила. Не уютная, домашняя тишина, а стерильная, музейная. Сегодня она казалась особенно душной. Стас улетел утром в Цюрих – очередная «неотложная» встреча – и я металась по комнатам, словно запертая в клетке.

Вчера мы снова поругались. Опять из-за ребенка. Я показала ему фото новорожденной дочки Лены, моей подруги, и он поморщился, как от чего-то неприятного.

– Анна, ну сколько можно? Мы же договорились – пока рано.

– Рано? Мне двадцать восемь, Стас. Когда, по-твоему, будет не рано?

– Малыш, давай сначала поставим на ноги твою компанию, ты же знаешь после смерти твоих родителей она переживает не лучшее времена, а потом… Я же хочу дать нашему ребенку все самое лучшее.

Как всегда, убедительно. Как всегда, логично. Но что-то внутри меня всегда съеживалось от этих объяснений.

В два часа дня раздался звонок. Игорь Семенович, наш финансовый консультант.

– Анна Владимировна, простите за беспокойство. Мне срочно нужна копия договора с «Гермес Логистик» для налоговой. Станислав Игоревич вчера сказал, что оставил ее в нижнем ящике своего стола.

Я никогда не лазила в его личных вещах. Не потому что запрещал, просто не было повода. И его кабинет был его территорией, куда я редко заходила.

Массивный стол из мореного дуба стоял у окна. Нижний ящик заперт. Ключ, как я помнила, он прятал в стакане для ручек – мужская логика в чистом виде.

Ящик открылся легко. Сверху лежали папки с документами, подписанные его четким почерком. «Налоги 2023», «Страховка», «Инвестиции». Договор с «Гермес Логистик» нашелся быстро.

Но доставая его, я случайно сдвинула еще одну папку. Под ней обнаружилась плоская коробочка. Что он там хранит? Может, колье? Он недавно намекал на годовщину свадьбы. Или документы и ключи на новую машину – он хотел поменять мой «Мини» на что-то «более солидное».

Любопытство победило. Я открыла коробку… фотографии. Целая стопка. Верхняя лежала изображением вверх.

И мир для меня остановился.

Парк. Яркая, сочная зелень. И он – мой муж Стас. Тот самый Стас, который вчера говорил мне, что дети – это «серьезная ответственность». Он держал на руках младенца в смешной голубой шапочке. Рядом с ним, доверчиво прижавшись к его плечу, стояла незнакомая женщина. Красивая, светловолосая, с ямочками на щеках.

Они смеялись. Не позировали для фото, а именно смеялись – открыто, искренне, как может смеяться только счастливая семья.

Но самое страшное было выражение лица Стаса. Я никогда, ни разу за семь лет нашего брака, не видела его таким. На его лице было написано чистое, незамутненное обожание. Он смотрел на этого младенца так, словно держал в руках весь смысл своей жизни.

Я перевернула следующую фотографию. Роддом. Та же женщина, бледная от усталости, но светящаяся, держит новорожденного. Стас целует ее в лоб с такой нежностью, что у меня перехватило дыхание. Рядом букет белых роз – именно такие он дарил мне на первом свидании.

Еще фото. Стас кормит малыша из бутылочки. На заднем плане детская кроватка, мобиль с зайчиками, куча игрушек. Стас в домашней футболке, растрепанный, усталый, но безумно счастливый.

Следующее: Стас меняет подгузник, смеется над чем-то. Ребенок лежит на пеленальном столике, размахивает крохотными кулачками. На стене календарь – прошлый год, март.

И еще: Стас спит на диване, ребенок сопит у него на груди. Оба в одинаковых полосатых футболках. Семейная фотосессия в стиле «папа и сын».

А под фотографиями лежали документы…

Кровь отлила от лица так резко, что потемнело в глазах. Ком жгучей обиды застрял в горле, который не получалось проглотить, а в груди разливалась тупая боль, словно кто-то медленно выкручивал мое сердце.

Свидетельство о рождении, заявление на оформление загранпаспорта для несовершеннолетнего. И квитанция об оплате госпошлины за срочное оформление.

Вольский Арсений Станиславович Дата рождения: 15 марта 2023 года. В графе «Отец»: Вольский Станислав Игоревич.

Я перестала дышать. Совсем. Воздух застрял в горле, отказываясь проходить в легкие. А внутри что-то оборвалось с таким звуком, будто лопнула туго натянутая струна.

Март 2023-го. Я помнила этот месяц. Помнила каждый день.

Мы тогда только похоронили моих родителей – автокатастрофа в феврале. Я была разбита, опустошена, цеплялась за Стаса как за единственную опору в мире. И именно тогда, когда я больше всего нуждалась в поддержке, он… он был там. В роддоме. С другой женщиной. Встречал своего сына.

Передо мной промелькнул флешбек – тот самый мартовский вечер. Я сидела на нашей кровати, держа очередной отрицательный тест на беременность. Рыдала так, что не могла говорить. В комнате пахло его парфюмом и моим горем.

– Стас, пожалуйста, – задыхалась я от слез. – Мне так нужен ребенок. Мне нужно о ком-то заботиться, кому дарить любовь. После смерти родителей я чувствую себя такой… одинокой.

Он сел рядом, обнял за плечи. Его голос звучал тепло и убедительно:

– Любимая моя, я понимаю тебя. Но ребенок – это не лекарство от горя. Я хочу, чтобы наш малыш был желанным, а не способом заполнить пустоту. Давай сначала поставим тебя на ноги, пройдем через это вместе, а потом подумаем о детях.

Он целовал мои мокрые щеки, гладил волосы.

– У нас с тобой особая история, Анечка. Мы можем позволить себе не торопиться.

А в это время его сын уже неделю как лежал в кроватке в другом доме. Плакал, когда хотел есть. Улыбался, когда видел папино лицо. Жил своей маленькой, настоящей жизнью.

Я взяла последнюю фотографию из стопки. Стас и та же женщина сидят в кафе. Она в летнем платье, заметно беременная. Он держит ее за руку, смотрит на нее так нежно, что хочется выть. На заднем плане календарь кафе – июль 2022-го.

Июль. Тогда мы с ним отдыхали в Греции. Я помнила, как он постоянно отвлекался на телефон, извинялся – «дела, малыш, ты же знаешь». А сам, выходит, строчил сообщения ей. Беременной. Носящей под сердцем его ребенка.

Острая, как лезвие, мысль пронзила меня насквозь: дело было не в том, что он не готов к отцовству. Дело было в том, что он не готов к отцовству со мной.

Я была недостаточно хороша. Недостаточно красива, умна, достойна. Я была удобной партией. Девочкой с наследством, которую можно держать в красивой клетке, пока он живет настоящей жизнью где-то там.

А настоящая жизнь – это она. Светловолосая, с ямочками. Мать его сына. Женщина, ради которой он готов вставать по ночам, менять подгузники, собирать детские кроватки.

Руки тряслись так сильно, что фотографии едва не рассыпались по полу. Я с трудом сложила их обратно в коробку, положила документы на загранпаспорт поверх фотографий. Представила, как он планирует поездку во Францию со своей настоящей семьей, пока рассказывает мне сказки о том, что «не готов к отцовству».

Закрыла ящик. Повернула ключ. Сунула его обратно в стакан с ручками.

Договор для Игоря Семеновича так и лежал на столе. Я взяла его механически, не понимая, зачем он мне нужен. Ах да, работа. Обычная жизнь. Которой больше нет.

Ноги подкашивались, но несли меня. Через кабинет, через холл с его идеальным мраморным полом, мимо картин, которые он покупал не потому что нравились, а потому что «правильно смотрелись». Мимо всех этих красивых, дорогих, мертвых вещей.

Этот дом перестал быть моим домом. Он стал декорацией. Театром одного актера, где я играла роль счастливой жены, не подозревая, что на самом деле исполняю роль дурочки.

Я позвонила Игорю Семеновичу. Голос звучал как чужой – ровный, деловой:

– Документ нашла. Положу на ресепшене, заберите когда удобно.

– Спасибо, Анна Владимировна. А Станислав Игоревич когда вернется?

– Не знаю, – ответила я и впервые за семь лет это была правда. Я действительно не знала, когда он вернется. И хочу ли я, чтобы он возвращался.

Не стала брать ни сумку, ни пальто. В кармане джинсов лежали телефон и кредитка. Этого хватит, чтобы добраться туда, где можно напиться и забыться.

На улице стоял теплый июльский вечер, но меня била мелкая дрожь. Я вызвала такси через приложение. Руки дрожали так, что с трудом попала пальцем по экрану.

Черный «Камри» подъехал через пять минут. Водитель – пожилой мужчина с добрыми глазами – посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

– Куда поедем?

Не к друзьям. Не смогу выносить их сочувствующих взглядов, расспросов, советов «поговорить с мужем». Мне нужно место, где можно раствориться в полумраке и никого не знать.

– В «Спикизи». На Покровском бульваре.

– Знаю, – кивнул водитель. – Хорошее заведение. Тихое.

Именно поэтому я его и выбрала. Там не будет знакомых лиц, назойливых вопросов, фальшивого сочувствия.

Машина тронулась. Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. В голове крутилась одна навязчивая мысль: сколько еще тайн? Сколько еще лжи скрывается в этом идеально выстроенном мире, который я считала своим?

За окном мелькали огни вечернего города. Каждый квартал уносил меня дальше от дома, который оказался декорацией. От мужа, который оказался чужим человеком. От жизни, которая оказалась иллюзией.

Телефон завибрировал. Сообщение от Стаса: «Любимая, встреча затягивается. Вернусь на день позже. Скучаю.»

Я смотрела на экран, и меня накрывала волна такой ярости, что потемнело в глазах. «Скучаю». «Любимая». Какая наглая, циничная ложь. Интересно, пишет ли он такие же сообщения ей? Той, настоящей? Или с ней он честен?

Выключила телефон. Больше никаких сообщений. Больше никаких дурацких эмоджи-сердечек. Больше никакой лжи, красиво упакованной в слова о любви.

– Приехали, – сказал водитель.

Я расплатилась, вышла на тротуар. Ноги все еще дрожали. «Спикизи» выглядел именно так, как я рассчитывала – никаких ярких вывесок, просто тяжелая деревянная дверь и приглушенный свет в окнах.

Толкнула дверь и шагнула в полумрак. Здесь можно было стать никем. Раствориться в анонимности и попытаться понять, что делать с руинами того, что еще утром казалось жизнью.

Я подошла к барной стойке и впервые за много лет почувствовала себя по-настоящему свободной. Свободной от иллюзий, от наивной веры, от счастья, которое было фикцией.

Больно? Невыносимо.

Но честно. Впервые за долгое время – честно.

Глава 2

Дверь за моей спиной закрылась, отсекая шум Покровского бульвара. И я шагнула в полумрак, почувствовав, как напряжение в плечах начинает медленно отпускать.

«Спикизи» оказался именно таким, каким я его представляла – убежищем для тех, кто хочет раствориться в тишине. Воздух был густым, пропитанным запахом старого дерева, качественного табака и едва уловимым ароматом дорогого парфюма. Приглушенно играл джаз – саксофон плел меланхоличную, тягучую мелодию, подстать моему настроению.

Интерьер напоминал английский клуб прошлого века. Вдоль стен тянулись низкие диваны, обитые темно-коричневой кожей, в глубоких нишах которых угадывались силуэты посетителей. Их голоса сливались в тихий, ровный гул – не раздражающий шум, а часть общей атмосферы спокойствия. Никто не обратил на меня внимания, и это было прекрасно. Здесь анонимность была не просто уважаемой – она была священной.

Я прошла к длинной барной стойке из темного дерева, отполированного до зеркального блеска. Села на высокий стул с мягкой кожаной обивкой и впервые за последние часы почувствовала, что могу дышать полной грудью. За стойкой работал бармен – мужчина лет сорока с аккуратной седеющей бородой и абсолютно непроницаемым лицом. Он молча протер передо мной стойку белоснежным полотенцем и ждал заказа, не пытаясь завязать светскую беседу.

– Двойной виски, – голос прозвучал хрипло, словно я не говорила несколько дней.

Он кивнул, не выказав ни удивления, ни одобрения. Взял с полки тяжелый хрустальный стакан, положил в него один большой куб идеально прозрачного льда и налил щедрую порцию золотистой жидкости. Поставил передо мной на кожаный подстаканник с тисненым логотипом заведения.

Я смотрела, как свет от лампы над стойкой преломляется в гранях хрусталя, играет в янтарной глубине напитка. Красиво. Как и все в моей прошлой жизни. Тот же фальшивый, завораживающий глянец, под которым скрывается пустота.

Стакан оказался тяжелым и приятно холодным. Я поднесла его к губам и сделала большой глоток. Виски обжег горло огненной волной, глаза заслезились от непривычной крепости. Я зажмурилась, переживая первый шок, а потом по телу начало разливаться искусственное тепло. Оно дошло до онемевших кончиков пальцев, до заледеневших ступней, заставляя кровь быстрее течь. Но боль никуда не ушла. Она просто сжалась в тугой, раскаленный шар где-то под ребрами, а вокруг нее образовалась зыбкая, туманная пустота.

Я смотрела на свое отражение в зеркальной стене за рядами бутылок. Бледное лицо с огромными темными глазами. Женщина, у которой только что украли семь лет жизни. Интересно, это заметно со стороны? Можно ли увидеть в зеркале, что человек только что узнал о том, что вся его жизнь была ложью?

Я не плакала. Слезы казались чем-то неуместным, слишком мелким для масштаба катастрофы. Это было не горе, которое можно выплакать в подушку. Это была ампутация без наркоза, после которой ты сидишь и тупо смотришь на то место, где еще вчера была твоя жизнь. И алкоголь сейчас играл роль анестезии, приглушая боль до уровня, при котором можно существовать.

Я допила свой виски медленно, смакуя каждый глоток, и молча двинула пустой стакан по стойке. Бармен без слов наполнил его снова.

Время текло медленно, в ритме саксофона. Я наблюдала за другими посетителями, придумывая им истории. Вон та элегантная пара в углу – у них, наверное, тайное свидание. Она замужем, он женат, они встречаются раз в месяц в таких местах, где никто их не знает. А те двое мужчин в дорогих костюмах за столиком у окна – заключают сделку или делят бизнес. У каждого своя жизнь, свои драмы, свои маленькие радости и большие потери. И никого из них не волновало, что мой мир только что сгорел дотла. Эта мысль приносила странное облегчение – в ней была честность, которой мне так не хватало.

– Плохой день?

Голос раздался справа от меня. Низкий, спокойный, с легкой хрипотцой. Я не обернулась сразу. В зеркале я заметила его еще минут десять назад. Он сел через два стула от меня, заказал такой же виски, как у меня. Не пытался заговорить, не смотрел настойчиво. Просто пил и смотрел куда-то в пространство. И вот теперь он подвинулся ближе.

Я медленно повернула голову. Первое, что бросилось в глаза – глаза. Серые, почти стальные. В них было спокойное участие и понимание. Он смотрел на меня не оценивающе, не с тем хищным интересом, который я видела у мужчин в барах. Во взгляде было что-то другое – узнавание. Не меня лично, а моего состояния.

Лет тридцать пять, может, чуть больше. Хороший костюм – не кричаще-дорогой, как у Стаса, но идеально сидящий, сшитый по фигуре. Темные волосы с легкой сединой на висках. Усталое, но умное лицо. Уверенная поза человека, который знает себе цену, но не кичится этим.

– Отвратительный, – слово вырвалось само, без моего разрешения. Оно прозвучало в тишине бара слишком честно, слишком обнаженно.

Он слегка кивнул, принимая мой ответ без попыток утешить или дать совет. Не сказал банальность вроде «все наладится» или «завтра будет лучше». Он просто взял свой стакан, поднял его в моем направлении.

– Тогда за отвратительные дни, – его голос звучал серьезно. – Иногда они нужны, чтобы понять настоящий вкус хороших.

Я криво усмехнулась первый раз за весь день и тоже подняла стакан. Мы чокнулись. Звук хрусталя был чистым и коротким, как удар колокола. Мы выпили молча, и в этом молчании было больше понимания, чем во всех разговорах последних месяцев.

– Это двенадцатилетний «Гленфиддик», – сказал он, когда мы поставили стаканы. – Неплохо для бара, где главное – атмосфера, а не коллекция. Но ему не хватает характера. Если любите виски, попробуйте как-нибудь «Лагавулин». Шестнадцатилетний. Вот где настоящий торф, дым. Напиток с историей.

– Я не люблю виски, – честно ответила я. – Я его сегодня впервые пью.

– Тогда это смелый выбор для дебюта, – он улыбнулся одним уголком губ. – Обычно с него не начинают. Обычно начинают с чего-то более мягкого.

– Мой случай сегодня – не обычный.

Мы снова замолчали, но тишина не была неловкой. Она была содержательной, полной невысказанного понимания. Он не стал расспрашивать, что случилось. Я не стала интересоваться, что привело его сюда. Мы просто сидели рядом, два человека, которым было больно, и находили утешение в присутствии друг друга.

Потом мы стали говорить. О музыке, которая играла в баре – оказалось, что это Чет Бейкер, его любимый трубач. О том, как меняются города, поглощая старые районы и рождая новые. О красоте анонимности больших городов, где можно быть кем угодно или никем. О книгах – он читал Мураками в оригинале, я недавно перечитывала «Анну Каренину» и находила в ней новые смыслы.

Его звали Алексей. Он не спрашивал моего имени, и я была ему за это благодарна. Имена связывают с прошлым, а мне хотелось быть сейчас просто женщиной в баре, которая ведет интеллигентный разговор с интересным мужчиной.

Он говорил негромко, но в его голосе была какая-то завораживающая интонация. Не пафосная, не наигранная – просто голос человека, который много видел, много знает и не стремится никого впечатлить. Его слова обволакивали, отвлекали, заставляли мой мозг работать в другом направлении – анализировать, подбирать ответы, а не прокручивать бесконечно фотографии из той проклятой коробки.

Он не пытался меня соблазнить. Он просто разговаривал со мной как с равной. И именно это оказалось самым привлекательным. В его присутствии я чувствовала себя не обманутой женой, не жертвой обстоятельств, а просто женщиной. Умной, интересной, достойной внимания.

Когда бармен начал красноречиво поглядывать на часы и собирать пустые стаканы с других столиков, я почувствовала укол паники. Куда мне идти? Обратно в тот дом-музей, где каждая вещь будет напоминать о лжи? Мысль об этом была физически невыносимой. Я не могла представить себя лежащей в нашей постели, где еще вчера Стас целовал меня и шептал слова любви. Не могла представить, как буду завтракать на кухне, где он рассказывал мне о своих планах на будущее. Наше будущее, которого не существовало.

– Что ж, карета превращается в тыкву, – сказал Алексей, допивая остатки виски. Он посмотрел на меня внимательно, словно взвешивая что-то. – У меня дома есть бутылка того самого «Лагавулина». И вид на ночной город с двадцатого этажа. Честно говоря, не хочется возвращаться в пустую квартиру.

Это не было пошлым предложением в стиле «пойдем ко мне, посмотришь гравюры». Это была констатация факта и деликатное приглашение. Он предлагал мне не секс – он предлагал продлить это временное забвение еще на несколько часов. Отсрочить возвращение в реальность.

Я посмотрела в его внимательные глаза и увидела в них отражение своей собственной усталости и одиночества. Два уставших от жизни человека, которые не хотят оставаться наедине со своими мыслями.

Я кивнула.

Мы расплатились молча. Алексей помог мне спуститься с высокого стула, придержав за руку. Его ладонь была теплой и сухой. На улице нас встретил свежий ночной воздух и гул города, который никогда не спит. Алексей поймал такси.

– Орловская, 88, – сказал он водителю и открыл передо мной дверь.

Такси несло нас по ночной Москве. За тонированными стеклами огни города сливались в размытые полосы света. Я смотрела в окно и впервые за эти бесконечные двенадцать часов не думала ни о чем конкретном. Мысли плыли где-то на поверхности сознания, не цепляясь за болевые точки. Рядом сидел почти незнакомый человек, и я чувствовала себя с ним в большей безопасности, чем с мужем за все семь лет брака. Абсурд, но это было так.

Водитель включил тихую музыку – что-то инструментальное, созвучное нашему настроению. Алексей молчал, изредка поглядывая на меня. Не изучающе, не оценивающе – просто проверяя, все ли со мной в порядке. Его молчание было тактичным, понимающим.

– Вы хорошо знаете Москву? – тихо спросила я, больше чтобы прервать тишину, чем из настоящего интереса.

– Я здесь вырос, – ответил он. – Правда, много лет жил за границей. Вернулся недавно. Москва изменилась, стала красивее. И сложнее.

– В каком смысле сложнее?

– Больше возможностей, больше соблазнов. Легче потеряться. И легче потерять себя.

Я кивнула. Мне казалось, что я понимаю, о чем он говорит.

Его дом оказался в новом районе, недалеко от парка. Высотка из стекла и металла, элегантная, но не кричащая. Мы поднялись на лифте, который двигался бесшумно и быстро. В зеркальных стенах кабины мы смотрелись как пара, возвращающаяся домой после вечера в театре или ресторане. Если не знать предыстории, можно было бы подумать, что мы давно знакомы.

Его квартира оказалась отражением его самого. Стильная, но не выхолощенная. Просторная комната с огромными окнами во всю стену, через которые открывался вид на ночную Москву. Внизу, как россыпь драгоценностей, сиял город – миллионы огней, каждый из которых чья-то жизнь, чья-то история.

Интерьер был лаконичным, но продуманным. Никаких кричащих брендов, никаких «правильных» картин для статуса. Большой удобный диван, журнальный столик из темного дерева, стеллажи с книгами – много книг, причем явно читанных. Хороший свет, живые растения в простых горшках. Место, где живут, а не выставляют жизнь напоказ.

– Присаживайтесь, – сказал он, кивнув на диван. – Сейчас найду обещанный виски.

Я подошла к окну. Город лежал внизу, живой и дышащий. Где-то там, в одном из этих светящихся квадратов, спал или играл маленький Арсений. Где-то там жила женщина, которая думает, что Стас – ее мужчина. А где-то в другом районе стоял пустой дом, который еще утром я считала своим.

– Вот он, – Алексей появился рядом с двумя стаканами и бутылкой. – Шестнадцатилетний «Лагавулин». Характер шотландских островов.

Он налил нам по порции. Я сделала осторожный глоток. Этот виски действительно был другим. Резким, дымным, честным. Никакой слащавости, никакого компромисса. Напиток для взрослых людей, которые не боятся правды.

– Нравится? – спросил он.

– Он не пытается понравиться, – ответила я. – В этом его честность.

Алексей улыбнулся.

– Точная характеристика. Как и для многих других вещей в жизни.

Мы стояли у окна, молчали и смотрели на город. Я чувствовала его тепло рядом, запах его одеколона. Он поставил свой стакан на столик и очень осторожно, почти невесомо, коснулся моей руки. Я вздрогнула от неожиданности, но не отстранилась. Его пальцы были теплыми, немного шероховатыми. Затем он медленно провел ими по моей щеке, убирая выбившуюся прядь волос за ухо.

Я подняла на него глаза. Он смотрел серьезно, изучающе, словно спрашивал разрешения на то, что собирался сделать.

– Можно я тебя поцелую? – его шепот был едва слышен.

Никто никогда не спрашивал у меня разрешения. Стас просто брал то, что считал своим. А этот незнакомец спрашивал.

Я кивнула. Мне отчаянно нужно было, чтобы меня поцеловал кто-то другой. Чтобы стереть с губ вкус лжи, которую я глотала семь лет.

Его поцелуй был таким же, как его виски. Глубоким, с характером, бескомпромиссным. Он не торопился, не требовал немедленного ответа. Он исследовал, давая мне время почувствовать, понять, что я хочу. И я ответила. Сначала осторожно, потом все смелее. Я вцепилась в него, как утопающий цепляется за спасительный круг. Я целовала его отчаянно, яростно, вкладывая в этот поцелуй всю свою боль, весь накопившийся гнев, все унижение и разочарование. Я хотела не нежности – я хотела сгореть дотла и возродиться из пепла.

Он понял это без слов. Его руки легли мне на талию, прижали к себе крепко, почти болезненно. Поцелуй стал глубже, требовательнее. Я чувствовала твердость его тела, учащенное дыхание, жар, который исходил от него. Мы были двумя незнакомцами, которые нашли друг в друге способ забыть о самих себе хотя бы на несколько часов.

Он подхватил меня на руки – легко, без усилий. Понес через комнату в спальню. Там тоже были огромные окна, сквозь неплотно прикрытые жалюзи пробивался свет ночного города, рисуя на стенах и на его лице причудливые полосы. Он не стал включать свет.

Поставил меня рядом с кроватью. Его руки скользили по моему телу, медленно, почти благоговейно снимая одежду. Свитер, джинсы, белье – все падало на пол. Я делала то же самое с ним, открывая красивое, тренированное тело. Широкие плечи, узкие бедра, шрам на левом плече.

Не было ни стыда, ни неловкости. Была только острая, первобытная необходимость почувствовать что-то еще, кроме душевной боли. Почувствовать себя живой, желанной, настоящей.

Его руки были уверенными, знающими. Он целовал мою шею, ключицы, плечи, спускался ниже, и каждое прикосновение было как разряд тока, пробуждающий замерзшие нервные окончания. Я выгибалась под его ласками, тихо стонала, забывая обо всем на свете.

Это было так непохоже на все, что было у меня со Стасом. Там была привычка, отработанная механика, предсказуемость. Здесь была стихия. Он двигался мощно, ритмично, задавая темп, который выбивал из головы все мысли. Я отвечала ему с такой же страстью, царапала его спину, кусала плечо. Мне хотелось, чтобы было больно – чтобы физическая боль перекрыла душевную.

Это не было актом любви. Это был акт освобождения, экзорцизма. Я изгоняла из себя призрак Стаса, его ложь, его фальшивые слова о любви. Каждый толчок, каждый стон был криком: «Я есть! Я живая! Я настоящая!» Я хотела дойти до предела, до той точки, где сознание отключается и остается только тело, только чистый инстинкт выживания.

И я дошла. Пик наслаждения накрыл меня внезапно, как цунами. Тело выгнулось дугой, из горла вырвался крик, который Алексей заглушил поцелуем. Мир взорвался ослепительной белизной, а потом рассыпался на миллионы сверкающих осколков. А вслед за мной, глубоко и хрипло застонал и он.

Мы лежали в темноте, тяжело дыша. Его тело было горячим и влажным от пота. Мы просто лежали, сплетенные вместе, слушая, как успокаивается дыхание и как за окном шумит ночной город. Впервые за эти бесконечные часы голоса в моей голове замолчали. Боль не исчезла – она просто отступила, приглушенная этим физическим ураганом.

Я лежала рядом с незнакомцем, в чужой постели, под чужим одеялом, и чувствовала только тишину. Не вину, не сожаление – просто тихую, звенящую пустоту. И это было лучшее, что я ощущала за весь этот отвратительный день.

За окном начинало светать. Где-то там просыпалась Москва, начинался новый день. А я лежала и думала о том, что старая Анна умерла вчера вечером в кабинете мужа. Кем станет новая – пока не знала.

Но это уже не было важно. Важно было то, что я все еще способна чувствовать. Все еще жива.

Глава 3

Проснулась я резко, словно от удара током. Не было плавного перехода от сна к яви – только внезапное, ослепляющее осознание реальности. Первое, что я увидела – незнакомый потолок с современной светодиодной подсветкой. Второе – полосы утреннего света, пробивающиеся сквозь щели в жалюзи и рисующие на белой стене геометрические узоры. Третье – чужой мужской запах на подушке, смешанный с ароматом моих собственных духов и вчерашнего виски.

Память вернулась не постепенно, а обрушилась лавиной, погребая под собой остатки утреннего спокойствия. Бар. Дымный виски, обжигающий горло. Серые глаза незнакомца. Его тихий, бархатный голос. Поцелуй у панорамного окна на фоне ночного города. Чужие руки на моем теле, исследующие, властные. Яростный, отчаянный секс на грани боли и наслаждения, где я пыталась утопить свою душевную агонию в физических ощущениях.

Меня накрыло волной тошноты – не физической, а ментальной. Что я наделала? Кем я стала?

Я медленно, боясь издать хоть малейший звук, повернула голову. Он спал. Алексей. Во сне его лицо выглядело совершенно иначе – моложе, без той усталой мудрости в глазах, что так привлекла меня вчера. Длинные темные ресницы отбрасывали тень на высокие скулы. Легкая утренняя щетина делала его похожим на актера с обложки мужского журнала. Дыхание было спокойным, глубоким. Он спал сном человека, у которого совесть чиста и в душе порядок.

А что было с моей совестью? С моим порядком?

Ледяной стыд сковал меня, пробежал по спине острыми иголками. Формально я ничего плохого не совершила. Как можно изменить тому, чего никогда не существовало? Мой брак оказался фикцией, театром одного актера, я имела полное моральное право сделать то, что сделала. Но логика и чувства – вещи разные. Я смотрела на этого спящего мужчину, на его обнаженное плечо, выглядывающее из-под одеяла, и во мне все кричало от отвращения. К себе.

Я сбежала от боли самым банальным, самым предсказуемым, самым жалким способом. Напилась и переспала с первым встречным. Да, он оказался интеллигентным, обаятельным, да, между нами была химия. Но суть от этого не менялась. Я, которая всегда гордилась своей силой воли, своим самообладанием, повела себя как героиня дешевого любовного романа. Сломленная женщина ищет утешение в объятиях незнакомца. Банально до тошноты.

Стас не просто сломал мою жизнь – он сломал меня, заставив упасть так низко. Превратил в жалкую тень самой себя. Это унижение жгло сильнее, чем боль от его предательства. Он отнял у меня не только прошлое и будущее, но и мое собственное уважение к себе. И это было непростительно.

Нужно было уходить. Немедленно. Пока он не проснулся. Мысль о том, что мне придется посмотреть ему в глаза при свете дня, поговорить, может быть, даже выпить вместе кофе и притворяться, что это было что-то большее, чем отчаянная попытка забыться, – эта мысль была физически невыносимой. Что я ему скажу? «Спасибо за прекрасную ночь, это было именно то, что нужно после известия о тайной семье мужа»? Абсурд.

Он был хорошим мужчиной. Нежным, внимательным. Он заслуживал большего, чем роль живого антидепрессанта для чужой разбитой души.

Я аккуратно приподняла край одеяла и выскользнула из постели, стараясь двигаться плавно и бесшумно. Холодный утренний воздух коснулся обнаженной кожи, заставив покрыться мурашками. На полу были разбросаны наши вещи – печальные свидетели вчерашнего отчаяния. Мой кашемировый свитер рядом с его белой рубашкой, мои джинсы, переплетенные с его брюками. Карта страсти и безрассудства.

Я на цыпочках, как воровка в собственной жизни, начала собирать свою одежду. Каждый его вздох заставлял меня замирать и прислушиваться. Сердце колотилось где-то в районе гортани. Я быстро оделась, чувствуя себя грязной, помятой, использованной. Не им – собой. Запах его квартиры, его парфюма, его кожи казался въевшимся в меня навсегда. Мне отчаянно хотелось под душ. Под обжигающе горячий душ, чтобы смыть с себя этот позор.

Краем глаза я заметила на тумбочке его вещи – дорогие швейцарские часы, телефон в кожаном чехле, ключи от машины с брелоком премиум-марки. Кто он такой? Чем занимается? Что привело его вчера в тот бар? Вопросы, на которые я не имела права получить ответы. Он был моим лекарством на одну ночь, моей анестезией. А лекарства не спрашивают, как тебя зовут и что у тебя болит.

Я украдкой взглянула на него в последний раз. Он слегка нахмурился во сне, словно видел неприятный сон. Может быть, ему снилось, что он просыпается рядом с незнакомой женщиной, которая использовала его как способ забыться. Я подавила желание поправить одеяло на его плече.

Тихо, как мышь, я прокралась в прихожую. Надела вчерашние туфли – на каблуках, совершенно неподходящих для утренней прогулки стыда. Руки дрожали, когда я поворачивала замок входной двери. Щелчок прозвучал в утренней тишине оглушительно громко. Я замерла, сердце екнуло. Прислушалась. Но из спальни не донеслось ни звука. Он продолжал спать.

Я выскользнула за дверь и осторожно прикрыла ее за собой. Глухой щелчок замка отрезал меня от этой ночи окончательно и бесповоротно. Лифт спустил меня в мраморный холл с дизайнерской мебелью и живыми орхидеями. Консьерж вежливо кивнул мне, не выказав ни капли осуждения или удивления. Наверняка привык к таким сценам. Женщина в той же одежде, что и накануне вечером, покидает квартиру холостяка ранним утром. Все очевидно, все предсказуемо. Я же чувствовала, что горю от стыда.

На улице Москва уже окончательно проснулась. Половина восьмого утра, час пик в самом разгаре. Мимо спешили офисные работники с кофе на вынос, студенты с рюкзаками, мамы с колясками. Ехали автобусы, троллейбусы, машины. Дворники поливали тротуары из шлангов, оставляя за собой мокрые дорожки, которые через полчаса высохнут под июльским солнцем. Обычная жизнь миллионного города, которая продолжалась независимо от того, что моя личная вселенная лежала в руинах. Этот контраст был болезненным и одновременно отрезвляющим.

Мне понадобилось десять минут, чтобы поймать свободное такси. Назвала свой адрес водителю. Он включил утреннее радиошоу. Веселые голоса ведущих, дурацкие розыгрыши слушателей, попса – все это казалось звуками из параллельной реальности, где люди смеются и радуются жизни. Кощунство. Я попросила выключить музыку и всю дорогу молча смотрела в окно на проплывающие мимо улицы.

Знакомые районы, знакомые дома. Вот магазин, где я покупала продукты. Вот парк, где мы с мужем гуляли по выходным. Вот кафе, где он делал мне предложение семь лет назад. Каждое место было связано с воспоминаниями о нашей якобы счастливой жизни. Теперь я понимала, что все это было декорацией к спектаклю, в котором я играла роль наивной дурочки.

Дом встретил меня той же идеальной, музейной тишиной. Я переступила порог и почувствовала себя чужой в собственном доме. Нет, не в собственном. В его доме, где мне любезно позволяли жить. Каждая деталь интерьера – от дорогих итальянских светильников до персидских ковров – была выбрана им.

Первым делом – в душ. Я включила воду на максимум и стояла под обжигающими струями, терла кожу мочалкой до красноты. Мне хотелось смыть с себя запах, прикосновения, саму эту ночь. Но это было невозможно. Ощущения въелись в тело, в память. Я все еще чувствовала его руки на своей талии, его губы на шее, его дыхание в волосах. И от этих воспоминаний меня снова накрывало волной стыда, смешанного с чем-то еще – с досадой на то, что тело помнило удовольствие.

Выйдя из душа, я завернулась в мягкий махровый халат – подарок от Стаса на прошлое восьмое марта. Даже этот халат был ложью. В зеркале на меня смотрела незнакомая женщина с мокрыми волосами и темными кругами под глазами.

Спустилась на кухню. Огромная, сверкающая, напичканная техникой, которой я толком не умела пользоваться. Все здесь было предназначено для семьи – большой холодильник, плита, посудомойка на два комплекта. Для детей, которых он мне так и не подарил. Которых подарил другой.

Я заварила себе кофе в турке – единственный способ приготовления, которому научилась у бабушки. Горячий, крепкий, без сахара и молока. Пила маленькими глотками, пытаясь привести мысли в порядок. Что теперь? Что я буду делать? Как жить дальше?

Но сначала нужно было вернуться в реальность. Взглянуть правде в глаза.

Я взяла телефон, который вчера выключила в такси, не в силах видеть его лживые сообщения. Нажала кнопку включения. Экран ожил. Телефон завибрировал, загружая накопившиеся за ночь уведомления. Рабочие чаты, соцсети, новости. И сообщения от Стаса.

Вчерашнее, 22:15: «Любимая, встреча затягивается. Задержусь. Скучаю»

Ночное, 00:30: «Надеюсь, ты не скучаешь без меня. Спи сладко, моя королева. Завтра расскажу, как прошли переговоры. Твой принц.»

И утреннее, пришедшее полчаса назад: «Доброе утро, любовь моя! Тут полный завал, похоже, задержусь еще на день. Но ты не грусти, скоро буду дома и засыплю тебя подарками и поцелуями. Целую тебя миллион раз. Твой навеки Стас.»

Я смотрела на эти сообщения и перечитывала их снова и снова. Каждое слово было фальшивкой. «Моя королева». «Твой принц». «Навеки Стас». Он даже не удосужился придумать правдоподобную ложь. Командировка в Цюрих? Переговоры? Он, вероятно, сидел дома у той женщины, играл со своим сыном, строил планы семейного отпуска во Франции. А мне строчил этот театральный бред.

Он считал меня полной идиоткой. Он был настолько уверен в моей слепой любви и наивности, что даже не старался быть убедительным. Эти дурацкие эмодзи, эта приторная слащавость – он общался со мной как с ребенком, которого можно отвлечь яркой игрушкой.

И я действительно была ребенком. Семь лет я верила каждому его слову, радовалась его подаркам, ждала его возвращения из командировок. Семь лет строила воздушные замки из его обещаний и жила в мире иллюзий, который он для меня создал.

Вспомнилось, как три года назад он ездил в «командировку» в Питер на неделю. Теперь я понимала – это была неделя с ней. Наверное, тогда она была беременна, и он хотел быть рядом. А мне рассказывал про важный контракт с логистической компанией.

Или как полтора года назад он начал работать по субботам. «Проект для немецких партнеров, любимая, ты же знаешь, как важно произвести хорошее впечатление». А сам ездил к сыну. Играл с ним в песочнице, катал на качелях, читал сказки на ночь.

Каждое воспоминание оборачивалось болью. Каждая его ложь теперь была видна насквозь. Как я могла быть такой слепой? Как не замечала очевидного?

И в этот момент что-то щелкнуло в моей голове.

Ледяная волна стыда, которая терзала меня все утро, вдруг начала отступать. Едкое чувство вины испарялось, как утренний туман. Все отвращение к себе, вся злость на собственную слабость медленно, но неотвратимо разворачивались на сто восемьдесят градусов и находили новую цель.

ЕГО.

Это ОН во всем виноват. Это ОН превратил меня в ту, кем я стала прошлой ночью. Это ЕГО ложь толкнула меня в объятия незнакомца. Это ЕГО предательство заставило меня искать забвение на дне стакана. Я не падшая женщина – я жертва его манипуляций, его лжи, его подлости.

Но теперь я знала правду. И это меняло все.

Жаркая, всепоглощающая ярость хлынула мне в вены, выжигая остатки боли и унижения. Она была чистой, ослепительной, очищающей. Ярость придавала сил, делала меня больше, чем я была секунду назад.

Я больше не собиралась себя стыдиться. У меня не было причин для стыда. У меня были причины для ненависти.

Я посмотрела на экран телефона, где все еще светились его приторные сообщения, и почувствовала, как губы сами собой складываются в холодную улыбку. Он думает, я сижу здесь, плачу в подушку и жду его возвращения, как верная собачка. Он думает, я – его ручная, покорная «королева», которая будет терпеть любые унижения ради призрачного счастья. Он думает, что победил окончательно и бесповоротно.

Он никогда в жизни так не ошибался.

Я встала из-за стола, прошла к зеркалу в прихожей. Женщина, которая смотрела на меня оттуда, уже не была сломленной жертвой. Взгляд стал другим. Острым, как лезвие скальпеля. Холодным, как сталь. Я увидела в нем то, чего не видела много лет – силу. Настоящую, не показную силу.

Стас считал меня слабой? Прекрасно. Пусть продолжает так думать. Это даст мне преимущество.

Я подошла к его кабинету. Дверь была приоткрыта. Внутри все стояло на своих местах – стол, кресла, стеллажи с книгами-декорациями. Я вошла внутрь и села в его кресло. Почувствовала себя полководцем, планирующим сражение.

Время детских игр закончилось. Пора было стать взрослой. Пора было перестать быть жертвой и стать охотником.

План пока что был туманным, но направление уже определилось. Я буду бить его по всем фронтам – по деньгам, по репутации, по самолюбию. Буду медленно, методично разрушать его мирок, как он разрушил мой. Он хотел играть в тайны? Отлично. Но теперь играть будем по моим правилам.

Моя месть будет изысканной, продуманной, безжалостной. Как хороший виски – с выдержкой и характером.

Стас научил меня многому за эти семь лет. Но главный урок я усвоила только сейчас: никому нельзя доверять. Особенно тем, кто говорит, что любит тебя.

Спасибо, дорогой муж. Спасибо за этот ценный опыт.

Глава 4

Я сидела в его кресле, в его кабинете, и холодная ярость, что кипела во мне последние часы, постепенно остывала, превращаясь в нечто иное. В сталь. В твердую, острую, как хирургический скальпель, решимость. Эмоции были роскошью, которую я больше не могла себе позволить. Эмоции делали меня слабой, предсказуемой, понятной. А я должна была стать для него загадкой. Невидимой угрозой. Хищником, затаившимся в высокой траве.

Передо мной лежал блокнот в кожаной обложке – подарок Стаса на день рождения два года назад. Ирония судьбы. На первой странице моим собственным, но будто ставшим чужим, угловатым почерком было выведено три слова:

Информация. Активы. Союзники.

Это был костяк моего плана. Скелет, на который предстояло нарастить плоть и мышцы. Я четко понимала, что нахожусь в кардинально проигрышном положении. Стас плавал в этом мире как акула в родной стихии. Он знал все ходы, всех нужных людей, все подводные течения и рифы. А я? Я была дилетанткой. Декоративной «королевой», которая не знала о своем королевстве ничего, кроме цвета штор в спальне и марки кофе на кухне. Это нужно было менять. И менять очень быстро.

Но сначала мне было необходимо взять себя в руки. Руки дрожали – от адреналина, от страха, от предвкушения. Я встала, подошла к бару в углу кабинета – еще одному приобретению Стаса – и налила себе коньяк. Дорогой, выдержанный. Выпила залпом, почувствовала, как жжет горло, как растекается тепло по груди. Это помогло. Дрожь прошла.

Первый пункт плана. Информация. Мне нужно было знать о Стасе все. Не ту лакированную версию его жизни, которую он любезно позволял мне видеть, а настоящую, грязную, неприглядную правду. Его настоящие финансы, его передвижения, его связи. И, конечно, все о ней. О той женщине, которая была достойна его ребенка. О моем «несостоявшемся» сыне, которому я так и не стала матерью.

Я не могла просто вбить в поисковике «частный детектив Москва». Это было бы слишком примитивно и крайне рискованно. Стас был параноиком в хорошем смысле слова, он мог отслеживать мою интернет-активность. Мне нужен был кто-то проверенный, кто-то из старого мира. Из мира моего отца.

Я встала и подошла к книжным стеллажам, занимавшим всю стену кабинета. В отличие от Стаса, который покупал книги метрами для создания нужного антуража, отец действительно читал свою библиотеку. На нижней полке, аккуратно пристроившись между томами по истории экономики и мемуарами промышленников, стояла его старая записная книжка в потертом коричневом кожаном переплете. Я помнила ее с детства – отец иногда доставал ее из сейфа и что-то записывал карандашом. Для меня она была реликвией, частичкой его тайной жизни, в которую он меня не посвящал. Я никогда не заглядывала в нее – это казалось святотатством. До сегодняшнего дня.

Я осторожно взяла книжку в руки. Она была тяжелее, чем выглядела. Кожа потрескалась по краям, корешок истерся. Я открыла первую страницу и увидела отцовский размашистый почерк: «В.Б. Королев. Личное». Защемило сердце. Как же мне его не хватало сейчас. Он бы знал, что делать. Он бы защитил меня.

Я листала пожелтевшие страницы с именами и телефонами, многие из которых были зачеркнуты – люди умирали, меняли номера, теряли актуальность. Какие-то фамилии я узнавала – бизнесмены, чиновники, судьи. Отец умел дружить с нужными людьми. И вот, на букве «М», я нашла то, что искала. «Макаров И.П.» И рядом карандашная пометка отца мелким, почти неразборчивым почерком: «Деликатные вопросы. Абсолютная конфиденциальность. Дорого, но результативно».

Интересно, какие «деликатные вопросы» были у моего отца? Я так мало знала о его настоящей жизни, о теневых сторонах его бизнеса. Может быть, он тоже кого-то проверял? Кому-то не доверял? Эта мысль была одновременно тревожной и обнадеживающей.

Мне потребовалось два часа, чтобы решиться на звонок. Я дважды набирала номер и сбрасывала, не дождавшись ответа. В конце концов, я решила, что мне нужна новая сим-карта. Я надела темные очки и шарф – глупо конечно, доехала на такси до ближайшего торгового центра и купила карту в салоне связи.

Вернувшись домой, я набрала номер Макарова с нового телефона. Руки снова дрожали. Трубку сняли после третьего гудка.

– Слушаю, – голос был низким, спокойным, абсолютно нейтральным. Без вопросительных интонаций, без любопытства.

– Игорь Петрович Макаров? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. Получилось не очень – я слышала в нем дрожь.

– Кто спрашивает?

– Меня зовут Анна. Я дочь Владимира Борисовича Королева. Мой отец оставил мне ваш номер.

На том конце провода повисла долгая пауза. Я слышала только тихое, размеренное дыхание и отдаленный шум машин за окном. Время тянулось мучительно долго.

– Я помню вашего отца, – наконец произнес Макаров, и в его голосе появилось что-то почти человеческое. – Умный был человек. И порядочный. Редкое сочетание в наше время. Соболезную вашей утрате. Что у вас случилось, Анна?

– Мне нужна информация, – я сделала глубокий вдох. – Полная и подробная. О моем муже, Станиславе Игоревиче Вольском. Все его финансы, активы, контакты, передвижения за последние три года. Абсолютно все, что можно выяснить.

– Это серьезная работа, – его тон снова стал деловым. – И дорогая. И потенциально опасная, если человек влиятельный. А ваш муж, насколько я знаю, не бедствует.

– Цена не имеет значения, – сказала я, удивившись собственной решимости. – Конфиденциальность имеет. Он не должен узнать об этом ни при каких обстоятельствах. Даже случайно.

– Я работаю в одиночку уже двадцать лет. Помощников не использую, информацией не делюсь. Утечки исключены. Что-то еще?

Я на секунду замялась. Произнести это вслух было все еще больно, как давить на незажившую рану.

– Да. Нужно узнать все о женщине. Его… любовнице. Имя, фамилия, где живет, на что живет, откуда у нее деньги. И о ее ребенке. Мальчика зовут Арсений Станиславович Вольский. Дата рождения – пятнадцатое марта две тысячи двадцать третьего года.

– Понял, – коротко сказал Макаров. – Это все?

– Да. Нет, подождите, – я вспомнила еще одну важную деталь. – Там есть документы на детский загранпаспорт. Заявление на поездку во Францию. Мне нужно знать, когда и куда именно они планируют ехать.

– Отмечу. Мой гонорар – пятьдесят тысяч евро. Двадцать пять авансом, двадцать пять по готовности. Наличными. Завтра в полдень, кафе «Пушкинъ» на Тверском, столик у окна на втором этаже. Я подойду сам. Будьте одна. И будьте готовы к тому, что правда может оказаться хуже ваших предположений.

– Я готова, – ответила я, хотя не была уверена, что это правда.

– Анна… – вдруг сказал он, и в его голосе снова проскользнула тень человечности. – Ваш отец был хорошим человеком. Он не раз говорил мне о вас. Гордился. Будьте осторожны. Такие как ваш муж, не любят, когда роются в их грязном белье. И у них есть возможности это пресечь.

– Я буду осторожна, – холодно ответила я. – Спасибо за предупреждение.

Я положила трубку и обнаружила, что руки снова дрожат. Первый шаг был сделан. Самый страшный, самый важный. На душе было странное ощущение – смесь ужаса и облегчения. Я действовала. Я боролась. Я перестала быть пассивной жертвой.

Второй пункт плана. Активы. Мои и отца. Компания, недвижимость, счета, акции. Стас управлял всем этим с момента трагической гибели родителей. Управлял, как я теперь понимала, исключительно в своих интересах. Пора было вернуть контроль.

Следующий звонок был нашему семейному юристу, Аркадию Львовичу Вершинину. Полный, лысеющий, с маленькими хитрыми глазками мужчина, который работал с отцом уже двадцать лет. Но он также работал и со Стасом последние месяцы. Я не могла доверять ему полностью – слишком велика была вероятность, что он уже стал частью Стасовой системы. Но он был единственным, у кого был доступ ко всем документам. Нужно было действовать тонко.

– Аркадий Львович, добрый день, это Анна Королева-Вольская.

– Анечка, здравствуй, дорогая! – его голос был, как всегда, елейно-сочувствующим. – Как ты себя чувствуешь? Станислав Игоревич звонил сегодня утром, беспокоился. Сказал, ты немного приболела, температура…

Ложь. Какая у них отработанная, слаженная система лжи. Стас уже подготовил почву, объяснил мое возможное странное поведение болезнью. Предусмотрительный.

– Все в порядке, спасибо за заботу, – я старалась говорить спокойно, но твердо. – Аркадий Львович, у меня к вам деловой вопрос. Я хочу войти в курс дел компании. Активно войти.

На том конце провода снова повисла пауза. Я уже начинала к ним привыкать – к этим паузам, после которых люди подбирают слова, решают, что мне, можно сказать, а что нет.

– Войти в курс дел? – удивленно переспросил он. – Анечка, милая, зачем тебе это? Там сплошные скучные цифры, контракты, логистические схемы… Станислав Игоревич прекрасно справляется, он держит меня в курсе всех событий. Компания в надежных руках. Тебе нужно отдыхать, восстанавливаться после трагедии…

– Я уже достаточно отдохнула, – отрезала я, придавая голосу стальные нотки, которых раньше в нем не было. – Мой траур закончился. Это компания моего отца, и я – его единственная наследница. Я имею право знать, что в ней происходит. Более того, я обязана это знать. Я хочу, чтобы вы подготовили для меня полный финансовый отчет по всем операциям за последние два года. Особенно по тем сделкам, которые одобрял лично Станислав Игоревич в мое отсутствие. И я хочу провести независимый аудит.

– Независимый аудит? – в голосе юриста прозвучали нотки нескрываемой паники. – Но зачем, Анечка? Это очень дорого, долго, бюрократично. Нет никакой необходимости тратить деньги компании на…

– Необходимость определяю я, – я говорила медленно, чеканя каждое слово. – Подготовьте все документы. Я буду в офисе завтра в десять утра. И найдите мне контакты лучшей аудиторской фирмы из тех, с кем мы еще никогда не работали. Хочу свежий взгляд. До свидания, Аркадий Львович.

Я положила трубку, не дожидаясь его ответа. Руки снова тряслись, но на этот раз от злости. Я знала, что через пять минут он будет названивать Стасу, сообщать о моем странном поведении. Прекрасно. Пусть они думают, что скорбящая дочь решила поиграть в бизнес-леди от скуки и безделья. Пусть недооценивают меня. Это было мне только на руку.

Остаток дня я провела в кабинете Стаса, изучая бумаги, которые лежали в открытом доступе. Не самые важные, конечно, но и они могли дать представление о масштабах. Потом открыла сейф. Внутри лежали основные учредительные документы, свидетельства на недвижимость, пакеты акций, банковские справки. Я читала все, вникала в каждую строчку, каждую цифру, гуглила незнакомые термины на своем новом телефоне. Я чувствовала себя студенткой, готовящейся к самому важному экзамену в жизни. И это действительно был экзамен на выживание.

К вечеру голова гудела от цифр и юридических формулировок. Но я начинала понимать масштаб отцовской империи. И масштаб того, что могло быть украдено. Суммы были умопомрачительными. Если даже десятая часть моих подозрений подтвердится, Стаса можно будет посадить на очень долгий срок.

Глава 5

На следующее утро я проснулась в пять, хотя будильник был поставлен на семь. Сон ушел сразу и окончательно. Я лежала в постели, глядя в потолок, и впервые за долгое время точно знала, что мне предстоит делать. Это чувство было почти физическим – как будто внутри меня включился мотор, который больше нельзя было выключить.

Я встала и направилась в гардеробную – огромное помещение размером с небольшую квартиру, забитое платьями, костюмами, туфлями, сумками, которые покупал мне Стас последние годы. Дорогие игрушки для своей красивой куклы. Я прошла мимо стоек с шелками и кашемирами, мимо полок с обувью от мировых брендов, и нашла в самом дальнем углу то, что не носила уже много лет. Строгий брючный костюм угольно-серого цвета, который покупала себе сама еще до замужества, когда пыталась работать в отцовской компании и быть ему полезной. Позже Стас отговорил меня – сказал, что женщина должна украшать мужской мир, а не конкурировать в нем.

Костюм оказался немного тесен в бедрах, но сидел все еще отлично. Я надела белую шелковую блузку, застегнув ее на все пуговицы до самого горла. Туфли на среднем каблуке – удобные, деловые. Собрала волосы в тугой низкий пучок, закрепив заколками и лаком. Макияж минимальный – тональный крем, чтобы скрыть синяки под глазами, тушь, нюдовая помада. Никаких ярких акцентов, никакой женственности. Только строгость и деловитость.

В зеркале на меня смотрела совершенно другая женщина. Не Аня-малыш, не Анечка-королева, а Анна Владимировна Королева. Дочь своего отца. Наследница империи. Противник, с которым придется считаться.

В офис я приехала к половине десятого. Здание компании представляло собой современный стеклянный небоскреб, построенный еще отцом. Мое появление в приемной произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сотрудники, привыкшие видеть меня только на новогодних корпоративах в образе «красивой жены большого босса», замирали и оборачивались мне вслед. Я шла по мраморному коридору, не глядя по сторонам, и стук моих каблуков звучал как дробь военного барабана.

Я прошла мимо приемной Стаса – его секретарша, молоденькая блондинка с надутыми губами, вытаращила глаза, но ничего не сказала – и направилась прямо к кабинету отца. За последние полгода там никто не работал. Стас предпочел обосноваться в соседнем, более современном помещении, а отцовский кабинет превратил в мемориал.

Перед дверью сидела Тамара Сергеевна, секретарь отца последние пятнадцать лет. Пожилая, седая, преданная ему до последнего вздоха женщина. При моем появлении она вскочила, как будто увидела привидение.

– Анна Владимировна… – в ее голосе смешались удивление, радость и что-то еще, что я не смогла определить.

– Здравствуйте, Тамара Сергеевна, – сказала я, останавливаясь рядом с ее столом. – Я буду работать здесь. В отцовском кабинете. Принесите мне, пожалуйста, крепкий черный кофе без сахара. И попросите финансового директора зайти ко мне через пятнадцать минут со всеми отчетами за последний квартал. Еще мне нужны контракты на все крупные сделки, заключенные после смерти отца.

– Конечно, Анна Владимировна, – в ее глазах блестели слезы. – Как хорошо, что вы пришли. Владимир Борисович был бы рад.

Я открыла дверь в отцовский кабинет и на мгновение замерла на пороге. Здесь ничего не изменилось. Массивный дубовый стол, за которым он проводил по двенадцать часов в день. Кожаные кресла для переговоров. Стеллажи с книгами, которые он действительно читал. Сейф в углу, замаскированный под обычный шкаф. В воздухе все еще витал едва уловимый запах его сигар – дорогих кубинских, которые он позволял себе только в особых случаях.

На столе по-прежнему стояли его любимые фотографии – я, семилетняя, сижу у него на плечах в парке. Мы оба смеемся. Он подбросил меня вверх, и фотограф поймал тот момент, когда я лечу в воздухе, а он ловит меня. Тогда я была уверена, что папа может все. Что он всегда меня поймает, всегда защитит.

Я взяла рамку в руки, провела пальцем по его лицу сквозь стекло.

– Папа, – прошептала я. – Прости, что так долго спала. Я исправлю все. Обещаю.

Я поставила фотографию на место и села в его массивное кожаное кресло. Оно было огромным, создано явно для мужчины крупного телосложения, но я чувствовала себя в нем на своем месте. Я его дочь. Его кровь. Его продолжение. И я буду бороться за его наследие до последнего дыхания.

Тамара Сергеевна принесла кофе в той самой фарфоровой чашке, из которой пил отец. Следом появился финансовый директор – Виктор Семенович Краснов, полный лысеющий мужчина за пятьдесят. Он смотрел на меня со смесью подобострастия, удивления и плохо скрываемого раздражения. Привык отчитываться перед Стасом, а тут я, девочка, которую он помнил в школьной форме, вдруг заговорила с ним на деловом языке.

– Виктор Семенович, – я жестом указала ему на кресло напротив стола. – Садитесь. Мне нужен полный отчет о финансовом состоянии компании. Доходы, расходы, прибыль, убытки за последние два года. Особенно интересуют сделки, одобренные Станиславом Игоревичем в мое отсутствие.

– Анна Владимировна, – он сел на край кресла, явно чувствуя дискомфорт. – А Станислав Игоревич в курсе, что вы…

– Станислав Игоревич в командировке, – отрезала я. – А я являюсь единственной наследницей и владелицей контрольного пакета акций. Мне не нужно ни у кого спрашивать разрешения для ознакомления с делами собственной компании. Отчеты мне нужны к концу дня. Все документы – в оригиналах.

Он кивнул, но я видела, что ему это не нравится. Еще один, кто немедленно побежит жаловаться Стасу. Впрочем, это меня не беспокоило. Пусть он знает, что я активизировалась. Главное – не дать ему понять истинных масштабов моих подозрений.

Следующие несколько часов прошли в интенсивной работе. Я требовала документы, изучала контракты, задавала вопросы. Некоторые сотрудники отвечали охотно – они помнили отца и были рады видеть его дочь в деле. Другие явно сопротивлялись, ссылались на необходимость согласования со Стасом. Я мысленно заносила их в черный список – это были его люди, купленные или запуганные.

К обеду у меня сложилась предварительная картина. Компания была прибыльной, но не настолько, насколько должна была быть при таких оборотах. Куда-то утекали деньги. Много денег. Я нашла несколько подозрительных трат – «консультационные услуги» фирм, которых не существовало, «представительские расходы» на суммы, сопоставимые с бюджетом небольшого города, «благотворительные взносы» в фонды, о которых никто никогда не слышал.

В час дня я сообщила, что еду на встречу с партнерами. На самом деле ехала к Макарову. В такси я нервничала – в руках была сумка с двадцатью пятью тысячами евро наличными. Таких денег я никогда в жизни не носила с собой.

Кафе «Пушкинъ» было полно туристов и бизнесменов. Я поднялась на второй этаж, села за столик у окна и заказала чай. Ровно в полдень ко мне подошел мужчина. Среднего роста, неприметный, в сером костюме. Лет шестидесяти, с обычным лицом, которое легко забыть. Идеальный частный детектив.

– Анна? – он сел напротив меня, не протягивая руки для знакомства.

– Игорь Петрович?

– Да. У вас есть деньги?

Я кивнула и осторожно передала ему сумку под столом. Он даже не заглянул внутрь.

– Две недели, – сказал он. – Максимум три. Как с вами связаться?

Я дала ему номер нового телефона. Он записал в блокнот, сразу же вырвал страничку и сжег зажигалкой, тщательно растерев пепел.

– Будьте осторожны, – повторил он. – И помните – иногда правда хуже лжи.

Он встал и ушел, не попрощавшись. Я, допив чай, еще около часа сидела в кафе, думая о том, что неизвестность в моем случае намного хуже.

Глава 6

Остаток дня я провела в офисе. Сотрудники смотрели на меня с плохо скрываемым удивлением. Секретарша отца, Тамара Сергеевна, несколько раз украдкой вытирала глаза – она была тронута моим появлением в кабинете Владимира Борисовича. А вот финансовый директор и главный бухгалтер явно чувствовали дискомфорт, постоянно переспрашивали, согласован ли мой запрос со Стасом.

К концу дня у меня на столе лежала внушительная стопка документов, к которым у меня было много вопросов. Но самое интересное – я обнаружила, что за последние полгода, с момента смерти родителей, количество таких подозрительных трат увеличилось в разы. Стас не просто воровал – он обнаглел настолько, что даже не особо маскировался. Видимо, был уверен, что я никогда не полезу в эти «скучные бумажки».

К пяти вечера я поняла, что больше не могу концентрироваться. Цифры плыли перед глазами, в голове гудело. Я собрала документы в сейф, попрощалась с Тамарой Сергеевной и поехала домой.

Но и дома я не находила себе места. Я ходила по комнатам и вспоминала. Вечер два года назад, когда он вернулся из «командировки» в Питер. Я встречала его с шампанским и его любимым ужином. Он был такой уставший, рассказывал про сложные переговоры с логистической компанией. А теперь я понимала – он провел неделю с беременной любовницей. Может быть, даже ездил с ней к врачу на УЗИ, выбирал имя для будущего сына.

Или прошлогодний Новый год. Мы встречали его дома, только вдвоем. Я тогда расстроилась, что он отказался от корпоратива, сказал, что хочет провести время только со мной. «Ты у меня самая главная», – шептал он, целуя меня под бой курантов. А в это время где-то в другом доме его ждали настоящая семья и трехмесячный сын.

Каждое воспоминание оборачивалось болью. Я пыталась вспомнить хоть один момент за последние полтора года, когда его поведение было искренним, а не игрой. И не находила.

Я ждала его. Знала, что он вернется сегодня. После моего демарша с юристом и требования аудита он не мог не приехать. Ему нужно было лично проверить, что происходит с его покорной «королевой», которая вдруг проявила самостоятельность.

Около восьми вечера телефон завибрировал.

«Буду через час, любовь моя. Заказал твой любимый тайский из «Black Thai». Не готовь ничего. Отдыхай»

Классический Стас. Упреждающий удар заботой. Он всегда так делал, когда чувствовал приближение конфликта – окружал меня комфортом, вкусной едой, подарками, чтобы обезоружить, смягчить, лишить воли к сопротивлению. Раньше это работало безотказно. Я таяла от его внимания, чувствовала себя любимой и защищенной. Сегодня я видела в этом сообщении лишь хорошо отработанный тактический ход противника.

У меня был час, чтобы подготовиться. Это была не просто встреча с мужем. Это был мой первый выход на сцену в новой роли. Дебют, от которого зависело все. И я не имела права на ошибку.

Я поднялась в спальню и встала перед зеркалом. Передо мной была Анна Владимировна Королева – владелица бизнеса, дочь своего отца. Но Стас должен был увидеть Анечку – мягкую, доверчивую, немного потерянную после смерти родителей. Мне предстояло за час превратиться из одной в другую.

Я сбросила с себя строгий деловой костюм – свою новую броню – и надела маскировочный халат. Мягкий, кашемировый, нежно-бежевого цвета, который он мне подарил на прошлое 8 Марта. Распустила тугой пучок, позволив волосам рассыпаться по плечам. Смыла макияж, оставив лишь немного туши на ресницах – он любил «естественную красоту».

Мне нужно было снова выглядеть так, как он привык меня видеть. Домашней, немного потерянной, зависимой от его заботы. Я репетировала перед зеркалом выражение лица – легкая грусть в глазах, тень усталости, но без намека на злость или подозрение. Улыбка должна была быть искренней, но не слишком радостной. Поза – расслабленная, но не вызывающая.

Я отрабатывала реплики, интонации. Как я буду объяснять свой визит в офис? Какие слова использую? Какими жестами подкреплю? Я должна была стать для него открытой книгой, в которой он прочтет только то, что я позволю ему прочесть.

Но самое сложное было не в словах и жестах. Самое сложное – заставить свое тело не выдать меня. Когда он обнимет меня, я не должна напрячься. Когда поцелует – не должна отстраниться. Когда будет смотреть в глаза – не должна отвести взгляд. Я провела десять минут, тренируясь контролировать дыхание, расслаблять мышцы, управлять мимикой.

За пятнадцать минут до его приезда я спустилась в гостиную, включила приглушенный свет, поставила тихую музыку – что-то романтичное и спокойное. Устроилась на диване с книгой, которую не читала. Картинка должна была быть идеальной: любящая жена ждет мужа дома в теплой атмосфере.

Ровно через час я услышала звук ключа в замочной скважине. Мое сердце замерло, а потом забилось с бешеной скоростью. В горле пересохло, ладони вспотели. Я сделала несколько глубоких вдохов, заставляя себя успокоиться. Спокойствие. Контроль. Это сейчас мои главные союзники.

Он вошел в прихожую, и я услышала его голос: – Любимая, я дома!

Бодро, но я уловила в интонации едва заметное напряжение. Он тоже готовился к этой встрече. Он тоже играл свою роль.

Я отложила книгу и вышла ему навстречу. В одной руке у него были бумажные пакеты с едой – знакомые логотипы тайского ресторана. В другой – фирменный пакет из ЦУМа. На лице – та самая улыбка, от которой у меня раньше подкашивались ноги, а теперь хотелось закричать.

– Привет, – сказала я, заставляя себя улыбнуться в ответ. – С возвращением.

Он поставил пакеты на пол и шагнул ко мне, раскрывая объятия. Это был самый сложный момент. Позволить ему обнять себя, прикоснуться к моему телу, которое знало правду о нем. Я замерла на долю секунды – слишком долго, он мог это заметить – а потом шагнула в его объятия, уткнувшись лицом ему в плечо, чтобы он не видел моих глаз.

От него пахло дорогим парфюмом, самолетом и ложью. Острый запах его одеколона, который раньше возбуждал меня, теперь вызывал приступ тошноты. Я чувствовала его руки на своей спине – широкие, сильные, те самые руки, которые ласкали другую женщину. Его губы коснулись моей макушки в нежном поцелуе. Каждое прикосновение обжигало, как раскаленное клеймо.

Я заставила себя расслабиться в его объятиях, даже слегка прижаться к нему. Он не должен был почувствовать мое отвращение.

– Как же я скучал, – прошептал он мне в волосы. – Ты даже не представляешь как.

«Скучал», – думала я. – «Пока играл со своим сыном и планировал поездку во Францию со своей настоящей семьей».

– Я тоже, – солгала я. – Устал?

– Не то слово, – он отстранился, потер глаза. В этом жесте была театральная усталость, рассчитанная на зрителя. – Переговоры были адские. Швейцарцы – жуткие педанты. Но зато, кажется, все получилось. А это тебе. Чтобы не скучала без меня.

Он протянул мне пакет из ЦУМа. Я с натренированной годами радостью достала оттуда знакомую бархатную коробочку. Сердце екнуло – не от радости, а от понимания циничности происходящего. Внутри, на белом шелке, лежало колье из белого золота с бриллиантами. Изящное, дорогое, безупречного вкуса. Очередная плата за молчание. За мою слепоту. За мое согласие оставаться в неведении.

– Стас, оно невероятное… – прошептала я, изображая восторг. Интонация получилась правильной. – Но не стоило тратиться…

– Стоило, – он улыбнулся и взял колье из коробки. – Повернись.

Я послушно повернулась спиной, подняв волосы. Его пальцы коснулись моей шеи, застегивая замок. Прикосновение было нежным, почти благоговейным, но мне казалось, что он надевает на меня ошейник. Холодный металл лег на ключицы тяжелым грузом.