Читать онлайн Стрекозье время

© Элла Чудовская, текст, 2025

© Т8 Издательские технологии, 2025

Глава 1. Инжир

Быть несчастной соблазнительно просто. Однако страдание – совсем не мой стиль. Поэтому пытаюсь жить, как привыкла за годы отношений с человеком, окружившим себя, а заодно и меня, комфортом. На завтрак всё так же: сезонные фрукты и сыр. У белого инжира, внезапного моего пристрастия, который вместе с другими отборными фруктами и овощами привозили к нашему столу прямо с рынка, под нежной кожицей – бледно-розовая сочная мякоть с мелкими хрусткими зернышками. Я не умею так же ловко заводить полезные знакомства, рыночное изобилие меня пугает. Беру в ближайшем магазине то, что есть в наличии: лоток тугой фиолетовой смокини. Алое нутро темных соплодий кажется начиненным сотнями крохотных белоснежных зубок. Плотоядные половинки хищно смотрят на меня с разделочный доски – не отвожу взгляд от кровавого разреза. Красиво. Главная здесь я: мои челюсти давят твердые косточки – на зубах неприятный песочный хруст. Мне не вкусно – магазинный инжир сухой, плотный, с глянцевой, почти резиновой оболочкой. Но я всё равно его ем. В этом и заключается одна из моих главных проблем – не уметь своевременно отменять ранее принятые решения. К сыру у меня нет особых претензий – я в нём не разбираюсь.

Я много в чём ещё не разбираюсь.

В мужчинах, например.

В дверь звонят. Игнорирую. Не жду никого. Не собираюсь натягивать дежурную улыбку ради кого бы то ни было, нарушая свой хрупкий внутренний баланс. Звонок назойливо повторяется. Проверяю телефон – на фоновой заставке цвета бирюзовой волны светлая полоска сообщения. Дашка. Заставляю себя подняться. Открываю. Не поздоровавшись, двоюродная сестра врывается в квартиру, бросает на барную стойку сумку и коробку пирожных.

– Кофе сделаешь? Тебе телефон вообще зачем?

– Ты же знаешь, по утрам я необщительна. Молока нет.

Не то чтобы я сильно надеюсь как-то сократить этот визит. Просто предупреждаю.

– По фигу.

– Ладно. Что стряслось?

Дашка не появляется просто так. Её ко мне приводит очередная трагедия в личной жизни. Вся её жизнь – сплошная трагедия.

– Семён просит развод.

Жду, пока кофемашина согреет воду. Молчу. А что сказать? Брак сестры изначально был построен на договоренности: она соответствует ожиданиям взятого измором избранника, а он её терпит, так уж и быть. Их сыну Никите – восемь. Хорошенький, не особо одаренный, гиперактивный мальчик. Когда начались проблемы с учёбой, Семён распорядился: Даша бросает перспективную финансовую деятельность в крупной компании и занимается ребенком. Пока сын был на занятиях, Даша осваивала азы бьюти-индустрии. В итоге открыла крошечную студию. Варилась среди юных дурочек, творила красоту и самоутверждалась. Семья – родители, дядья и братья – выпали в осадок: такой удар по престижу рода технарей. А Дашка словно обрела крылья за спиной – расцвела и поверила в себя. Семён не был особенно доволен, но и не возражал. Дома чисто, холодильник полон, ребёнок справляется со школьной программой. Можно жить. Но Даша имела огромный багаж нереализованных амбиций. «Делать красоту» было демонстративным протестом против деспотизма родительской семьи. Однако непонятно откуда взявшаяся тяга к самоэкспонированию и внезапно нахлынувшая страсть к гаданиям стали явными противопоставлениями себя своему мужчине. На такое он точно не подписывался.

– А карты твои тебе ничего такого не предвещали?

Ставлю фарфоровые чашечки на стол и развязываю нарядную ленту на коробке. Темными глазищами в густой опушке наращённых ресниц Дашка выжигает на мне высокохудожественный узор. Моя дорогая ведьма. Ничего не отвечает, лишь резко поднимает руки и собирает в высокий хвост свои роскошные вьющиеся волосы. Сверкают гладкие, подтянутые подмышки, под матовой смуглой кожей скульптурно проступают бицепсы, трицепсы и прочие «псы» её натренированных пилоном рук. Любуюсь. Я никогда не буду такой. И она никогда не была такой – моя болезненная, вечно ноющая младшая сестра.

В коробке, тесно прижавшись друг к другу, лежат два миндальных круассана. Я их терпеть не могу, и она это знает. Протестная натура. Я-то чем ей не угодила?

– Тебе больше нечего мне сказать? – сестра требовательно постукивает ноготками по столу.

– Что сказать? У Семёна другая женщина? И, может быть, новый ребёнок?

– Ты знала?! Ещё и ребёнок?!

– Да нет, просто сразу озвучиваю самые-самые крайние варианты. Потом всё не кажется таким уж страшным. Хотя крайним вариантом был бы другой мужчина…

– Ну ты вообще, – Дашка хмыкает. – Дождёшься от тебя поддержки.

– А что ты хочешь? Чтоб я выдёргивала в отчаянии брови? Они и так у меня редкие…

– А я говорила – приходи, сделаем тебе всё в лучшем виде!

В Дашке вдруг просыпается профессиональный энтузиазм. Немного саморекламы никогда не повредит.

– Ага. Даш, ты знаешь, я всегда на твоей стороне. И Семён мне никогда не нравился. Ты заслуживаешь большего и лучшего.

В этой моей сентенции – ни грамма новизны. Мы продолжаем давно начатый безрезультатный разговор.

Дашка закидывает голову и пытается вморгать в себя подступившие слёзы. Я ставлю перед ней упаковку бумажных салфеток – пусть поплачет. Больше нигде и ни перед кем она не покажет свою слабость. Она только мой нытик, персональный.

– Я люблю его!

– Ты не любишь его. Давно не любишь. – Делаю глоток холодного кофе. – С первого дня ты боролась за его любовь, радовалась малейшему проявлению внимания, знаки заботы носила орденами на груди. А теперь, мне кажется, эта часть ваших отношений закончена. Ты изменила себя – стала сильной и самодостаточной. Семёну такая женщина не нужна – не по зубам. – Откусываю инжир. Задумчиво смотрю на шмыгающую носом, расстроенную сестру. – Над тобой стало сложно доминировать. И тебе нужен другой мужчина, другие отношения. Равные.

На столе растет горка бумажных комочков. Мне нечего добавить к сказанному. Всё сказано тысячу раз. Тишина, приправленная хрустом косточек, действует угнетающе. Зачем-то начинаю рассказывать про устройство личной инжирной жизни.

– Ты знала, что инжир – это хищник?

Я не жду ответа от человека в соплях и продолжаю:

– Цветок так устроен, что внутрь плотного бутона могут попасть только маленькие фиговые осы. Оса откладывает в цветке яйца, а выбраться назад через узкий проход уже не может. Погибает там, внутри. Из яиц появляются личинки, формируются во взрослые мужские и женские особи. Они спариваются между собой. Самцы погибают, а самочки вылетают наружу и уносят пыльцу родительского цветка в поисках дома для нового потомства.

Я продолжаю тщательно разжевывать костные оболочки. Даша смотрит на меня расширенными от ужаса глазами.

– Ты выдумала это всё специально, чтоб меня покошмарить, да?

– Нет. Статью прочитала перед твоим приходом. Не могла не поделиться.

– Хочешь сказать, что это хрустят останки ос? – её всю передёргивает.

Она отворачивается от меня. Собирает со стола салфетки. Одним глотком допивает кофе.

– Нет, конечно. Инжир вырабатывает специальный фермент, который расщепляет всё в чистый белок. Так плоды получают дополнительное питание.

Даша с недоверием смотрит на алую мякоть в белёсых крапинках.

– Спасибо тебе. Минус фрукт.

– Главное – ты больше не плачешь. Ты сейчас куда?

К выпечке так никто и не прикоснулся. Я закрываю коробку и снова красиво завязываю ленту.

– В салон.

– Забери, девочек угостишь.

– Я тебе принесла.

Продолжаю держать коробку в вытянутой руке. Мои глаза смеются. Её тоже начинают улыбаться в ответ. Мы всё понимаем и знаем друг про друга. Так думает она.

Даша уходит. Я смотрю, как сестра приплясывающей походкой идёт через двор к своей машине, оборачивается и машет мне рукой. Я вскидываю ладонь и задёргиваю штору.

С какой легкостью я препарирую чужие отношения, манипулирую чувствами, даю советы, не сомневаясь в их правильности… Вот бы и для себя быть таким же чудесным всезнающим, всё понимающим другом. Внутренности сводит спазмом, я обхватываю себя поперёк живота, сворачиваюсь клубочком на диване. Сейчас отпустит. Немного полежу – и отпустит. Стараюсь дышать ровно, разжимаю стиснутые челюсти. Я должна отпустить ситуацию – посмотреть на неё отстранённо, как на историю подруги: отбросить чувства, обойтись без внутренней истерики. Собрать воедино все факты, трезво их оценить и взвесить. А потом взять себя за руку и увести в «красивое искреннее будущее». Я ведь всё могу. Для других. Моя врождённая эмпатия – мой проклятый дар. Она сжигает меня дотла, пока я тушу чужие пожары. Сострадание к боли близких «помогает» напрочь забыть о себе.

Лет в десять-одиннадцать я сидела в своей комнате, читала, кажется, «Трёх мушкетёров». Мама готовила ужин. Обычно я крутилась возле неё, помогала по мелочи, но в этот день она меня не позвала, и я была рада – увлеклась занимательным романом. Странные, совсем чужие звуки, раздающиеся с кухни, заставили меня отложить книгу и прислушаться. Мне показалось, что мама плачет. Я раньше никогда не видела и не слышала, чтоб мама плакала. Она ойкала, когда обжигалась о раскалённый противень. Хныкала, больно ударившись локтем. Возмущённо восклицала, если я приносила из школы тройку. Но сейчас до меня явно доносился плач. Я выбежала из детской. Мама стояла на кухне у мойки над разделочной доской, плечи её подрагивали. В раковине били хвостами пять рыбин, каждая – размером с полторы взрослые ладони. Мама взяла одну рыбу, положила её на доску, прицелилась и рубанула ножом по рыбьей спинке. Рыба изогнулась и ударила хвостом. Мама вскрикнула, бросила и рыбу, и нож. Разрыдалась. Я смотрела на такую всегда сильную и весёлую маму, на её подрагивающие плечи и опущенную голову.

Мама рыдала. По-настоящему, горько, бессильно. Так плачут только тогда, когда знают, что никто не придет на помощь. Рыбе было, наверное, больно и страшно.

Я подошла, отодвинула маму от раковины, взяла нож и вставила его в сделанный надрез. Надавила. Рыба забилась и крутанулась в моей руке набок. Рыбины в раковине запрыгали ещё сильнее. Я навалилась на нож всем телом – хрустнул хребет, прорезалась кожица и голова отделилась.

В этот момент у меня не было мыслей. У меня не было чувств. Здесь происходила неотвратимая история, и я должна была сделать так, чтоб никто не плакал и никому не было больно.

Я отделила ещё четыре рыбьи головы. Сложила части в миску, нож и разделочную доску отправила в мойку. Тщательно вымыла руки с мылом. Повернулась. Мама стояла за моей спиной, её глаза были огромны, и в них стоял… синий ужас?

Она не плакала – это было хорошо.

Наверное, она больше не думала о рыбе.

Я обогнула её, неподвижную в маленьком пространстве кухни, и ушла в свою комнату. К ужину я не вышла.

Спустя годы я тоже смотрю на эту девочку с ужасом, но в то же самое время – с восхищением.

Телефон подаёт короткий сигнал. Я вижу имя отправителя сообщения, не хочу, но смахиваю пальцем экран кверху. Фотография, на которой чужой младенец улыбается мне своим беззубым ртом. Новенький сын человека, которого я любила. Я, наверное, должна что-то чувствовать. Игорь – как распорядитель ниточек – тянет то за одну, то за другую, рассчитывая вызвать у меня ответную реакцию.

Снова этот противный хруст на зубах. Всё вокруг словно тускнеет, покрываясь паутиной микротрещин.

Закрываю глаза. Я выберусь.

Глава 2. Пятна

Просыпаюсь до сигнала будильника. Страшно хочется в туалет, но я терплю ради этих сладких последних мгновений в тёплой постели. На окнах шторы, не пропускающие свет: ночь, утро или день – не понять. Надо бы посмотреть, который час. А какой день недели? И тут вспоминаю, что нахожусь в отпуске переходного периода – со следующего месяца я начинаю работу в питерском офисе – будильник я не ставила. Йюухуу! Чем же заняться?

Предполагается, что я потрачу дополнительный отпуск на обустройство на новом месте, но никакая сила не заставит меня уехать из Москвы раньше, чем в самый последний момент. Я просто буду жить в отеле до тех пор, пока не подберу подходящее жильё. Мне всё оплачивают.

Вечером встречаюсь с Ленкой, самой «старой» своей подружкой. Мы каждый день играли в песочнице, пока наши мамы сплетничали на лавочке. Ходили в одну школу. Обсуждали наши первые романы… Она давно замужем, у неё две чудесные девочки-близняшки. Я её ужжасно обожжаю и во всём поддерживаю. Почти во всём. Она мне – сочувствует. Вот это я ненавижу. Хочу заняться чем-нибудь очистительно-освободительным. Пусть сегодня будет хороший день.

Разберу гардероб и выброшу всё, что давно не ношу. Через колонку фоном включаю лекции писательского клуба, на который меня подписала Дашка. Да, она ещё и пишет – пусть это всего лишь посты для продвижения её социальных сетей, но делать всё на отлично – генетическое наследие наших с ней предков. За что меня и отправляют руководить новым подразделением. Не буду о грустном.

Выбросить ничего не получается. Складываю стопку «ненужных» вещей и думаю, кому бы их отдать. С моим дефицитом веса обмениваться нарядами я смогла бы только с подростками. Предложу Лене – у неё их трое. Третий ребёнок – дочь тёти Нади, сестра Лены.

Голос лектора звучит довольно монотонно, я даже не пытаюсь вслушиваться, но термин «арка героя» цепляет меня своей образностью – пытаюсь понять, что он обозначает. Личность в развитии? Из Ленки вышел бы показательный герой. Мои мысли закручиваются вокруг истории подруги – её отношений с сестрой и мамой. Фразы громоздятся, наползают друг на друга, навязчиво повторяются. Это проще записать. Включаю диктофон, зажмуриваюсь. И вот он – наш с подругой двор…

Те немногие несчастные, у которых хватило денег только на квартиру в убогой, пережившей свой срок панельке, каждое лето строчили жалобы в домоуправление на старую шелковицу. Дерево-долгожитель росло перед центральным подъездом на маленьком прямоугольнике земли, раскинув кудрявую крону над узкой дорожкой из бетонных плит. Весь июнь с его ветвей сыпались жирные, мягкие, чёрные ягоды. Тяжёлые, наполненные чернильным соком, они шлёпались в траву, на серый тротуар и головы неосторожных прохожих. Жители подъезда протоптали обходной путь по газону, спасая обувь, причёски и одежду от несмываемых отметин, но и ступени, и придверные коврики были безобразно запятнаны. Дворовая детвора первый месяц лета хохотала чёрными ртами и размахивала руками, перемазанными до локтей ягодным соком. Птицы клевали плоды верхних ветвей и разносили послания от тутового дерева всем машинам окрестных дворов. Беспощадный, неустанный печатный станок.

Срубить! Выкорчевать! Высадить клумбу!

Но новых жильцов было так мало, что их голоса тонули в справедливом отпоре тех, чьи дети выросли на соке чёрной шелковицы.

Лена шла к матери. Короткий рабочий день, девочек из студии заберет муж – ни одной причины, чтобы отменить давно обещанный визит.

– «Привет, ромашки»! «А я девочка с плеером»! – раздалось из гущи ветвей старого дерева.

– Башку оторву, – без эмоций ответила Лена, не поворачивая головы.

Чёрная лапка вынырнула из листвы и точным движением запустила кровоточащую ягоду по ногам старшей сестры. Упс, немного промазала – пурпурным мазком плод скользнул по краю бежевой юбки.

Дверь Лена открыла своим ключом.

– Мам! Это я!

– Я в гостиной! Заканчиваю!

Лена заглянула в большую комнату: мама занималась йогой на каучуковом коврике перед телевизором. Старшая дочь прошла на кухню, вымыла руки, поставила чайник, выложила из пакета на стол покупки.

– Лен! Иди посмотри! – придушенным, сиплым голосом позвала мама.

Она стояла на голове в треугольнике сцепленных рук. Бюст её в спортивном купальнике сполз к подбородку морщинистой кожей, щёки оплыли на глаза.

О господи…

– Можешь так? – мама развела ноги, пытаясь изобразить шпагат.

– Нет, мама, не могу. Папе тоже показываешь?

– А то!

Бедный папа.

– Ты молодец, мама. Ты всегда молодец.

Чайник закипел и отключился со щелчком. Лена вернулась на кухню.

– Ты что, шла под шелковицей?

– Нет, конечно.

– А у тебя пятно на юбке!

Далёким от изящества движением мама опустила ноги на пол и зашипела, больно ударившись косточкой.

– Да чтоб тебя… – чуть слышно прошипела ей в ответ дочь.

– Ты что-то сказала?

– Нет, мама. Юлька в шелковице сидит.

Мама промолчала. Противостояние двух её дочерей было больной, нескончаемой, невыносимой темой.

Потом они будут пить ароматный липовый чай из старого сервиза, который в детстве Лены извлекался из серванта только по большим праздникам, а теперь, покрывшись чуть заметными трещинками и сколами, доживал свои дни на решётках сушки.

– Мам, почему вы позволили Юльке заниматься боксом?

– Она захотела.

– А почему я занималась музыкой, а не тем, чем хотела?

– А ты что-то хотела? Ты ничего не говорила.

Лена медленно втянула воздух через ноздри, задержала его в лёгких, осторожно выдохнула. Она хотела бегать во дворе, прыгать с девочками в «рези-ночки», бросаться ягодами, быть чумазой и весёлой, а вместо этого часами сидела перед ненавистным пианино, разучивая гаммы…

– Я вот девочек отвела на танцы, если ты помнишь.

– Им нравится?

– Нравится.

– А ты спрашивала?

– Ну, мама!

– Спроси-спроси.

Мама встала из-за стола, открыла окно.

– Юля-а! Иди домой!

– Не-а!

– Лена маковый рулет принесла. Твой любимый!

– Не-а!

Мама засмеялась и прикрыла створку.

Лена ещё раз проделала манипуляцию вдоха-выдоха.

– Вообще-то это папин любимый рулет.

– Никто не отменяет общей любви, Лен. Когда ты уже перерастешь свою ревность к Юле?

– Мама!

– Что «мама»?

– А когда ты перестанешь ей рассказывать истории про меня?

– А про кого мне ещё рассказывать? У неё есть живой пример состоявшейся старшей сестры – умницы, отличницы, красавицы, успешной женщины, образцовой матери…

«Хочешь, я убью соседей, что мешают спа-ать!» – раздался вопль с улицы.

– Вот что это, мама?

– Я разбирала антресоли и нашла коробку с твоими «хобби»: значками, плакатами, дисками. Показала, включила послушать. А что такого? Кто-то запрещает слушать Земфиру? Ты знаешь, от кого она фанатеет? От этого… Моргерштерна.

– Моргенштерна.

– Ну да. Ты знаешь такого?

– Мама, мои девочки всего на год старше. Конечно, знаю.

– И что? Одобряешь? Там один мат. Но все её друзья слушают. Какой смысл запрещать?

– Я не запрещаю, но у нас дома звучит только классическая музыка…

– Ага. А мы вчера такой ролик с Юлькой записали… Хочешь посмотреть её рилсы?

– Что? Нет, не хочу. Это всё глупости. Вообще, Юля много времени проводит в Интернете. Вот мои девочки…

Мама собрала ладонью крошки со стола, стряхнула в раковину, убрала посуду. Что за зануда её старшая дочь. А ведь Алла и Анна тоже ведут свои аккаунты и выкладывают очень забавные клипы…

– Лен, когда ты с девочками к нам придёшь?

– У них все дни расписаны по минутам, мам. Через неделю у тебя юбилей – вот и придём. Мне пора домой.

– И Юльку не увидишь?

– Мы уже увиделись.

Мама её предала.

Когда Лена, пережив несколько безрезультатных попыток ЭКО, наконец, раньше срока, родила своих крошечных, слабеньких, долгожданных девочек и так отчаянно нуждалась в её помощи, та, уволившись с работы и проведя с ними всего четыре месяца, сама угодила на сохранение с тяжёлым, страшным токсикозом непростительно старородящей. Лену передёргивало каждый раз, когда она вспоминала эти дни осознания себя не единственным ребёнком. Как так?! Как так было можно?! Её девочки лишились бабушки. Всех этих вязаных кофточек, безграничного баловства и безраздельного внимания. Они называют её мать просто Надей. Просто Надя и сестра Юля – эта толстая, пухлощёкая деваха, что сразу оказалась крупнее её годовалых крошек. До шести лет они носили одежду одного размера… Но ничего, вот Анечка и Аллочка теперь белыми лебедями плывут по сцене; они станут утонченными юными леди с хорошими манерами и прекрасным будущим где-нибудь в Лондоне. А Юлька накачает кубики пресса и будет поколачивать своего зашуганного мужа-программиста…

А девочки дружили. Непонятным образом, обойдя все препоны, которые Лена строила между детьми, Юлька, Анечка и Аллочка держались крепкой стайкой неугомонных сообщников. Это именно Юлька потребовала перевести её в лицей, где учились Анна и Алла. Экстерном перескочила через год и превосходила всех одноклассников по точным наукам. Эти дети старых родителей – они неосознанно спешат вырасти, вызреть, успеть… Живучие и цеплючие.

Лена всегда была для мамы с папой Леночкой, ягодкой, солнышком: чистенькая, аккуратненькая, послушная девочка с белыми бантами и классами по фортепиано у лучших педагогов. Гордость и надежда всей родни – с тайной, постыдной любовью к «попсе». Это прошло, но горечь невозможности открыться близким людям, непонимание и безвариативность её занятий давили тяжким бременем возложенных ожиданий. Обидой. Обидой, которая расцвела с появлением Юлии. Этим громким, никем не ограничиваемым, избалованным монстром, который даже младше её детей!

Лена – хорошая дочь. И у её мамы скоро юбилей. Надо купить подарок. Мама попросила годовую карту спортклуба, в который ходит старшая дочь. Ну как – ходит… Плавает в ионизированном бассейне раза два в месяц и регулярно посещает массажиста. Золотые руки. Лена потянулась напряжённой спиной – вспомнила, что надо записаться на массаж. Бросила эту мысль в ящик ожидания, не успев толком обдумать своё решение. Вызывая негодование участников дорожного движения, под их раздражённые гудки свернула к торговому центру. Неожиданно удачно, с первой попытки, запарковалась у самого входа. Пробежала между бутиками первого этажа, поднялась на эскалаторе к отделу бытовой техники, на пару секунд замешкалась перед огромным кухонным комбайном, опомнилась, трезво оценив масштабы крохотной родительской кухни, и, с тихим удовлетворением, заплатила за самый дорогой увлажнитель-очиститель воздуха. Как раз по стоимости годовой карты. Очень нужная вещь в большом городе. Это – забота. Забота – это любовь. Любовь – это долг. Долг каждой хорошей дочери. Вот так.

Довольная собой, своей решимостью, выполненной задачей, Лена тащила огромную коробку. Оступилась на выходе из магазина, застряла каблуком в решётке, дёрнулась, некрасиво раскорячилась на глазах курящих возле урны мужчин. Надо было заказать доставку на дом. Спину совсем заклинило. Дура.

Ранним утром следующего дня Лена тихо попискивала от боли под руками могучего египтянина Ахмеда.

– Надо терпеть. Для польза. Будет хорошо.

Лена терпела и мечтала о финальных поглаживаниях. Ахмед размеренно, в такт медленным, выверенным движениям рассказывал о своих детях. Сын, точнее – команда сына выиграла детский финальный турнир.

– Я так горд. Как сам. Я мечтать, что его имя будут знать, как мой в Египт.

– Вы были футболистом?

– Да, я играть. Хорошо играть. Но мой сын может потом не захотеть. Может сказать – не буду футбол. Я не заставлять. Никогда не заставлять. Ваша сестра тоже большой спортсмен. Настоящий боец.

От неожиданности Лена подобрала под себя руки и приподнялась на локтях.

– Моя сестра? Она здесь была? Когда?

– Руки надо вниз. Вот так. Ваша мама её приводить. У нас лучший тренер по кикбоксинг. Он смотреть девочку. Хороший боец. Будет у нас. Мама тоже будет у нас. Вы же дарить ей карта. Это хороший поступок. Я тоже хочу всё делать для моя мама. Но она в Египт. Я могу только деньги. Она говорит: зачем деньги?! Приезжай! Все приезжайте! А нас четыре человек – четыре билет. Я строить дом детям. Надо дом. Мама скучает. Очень скучает. Ваша мама счастливый – все рядом, вместе. И вы, Лена, счастливый.

– А как вы узнали, что это моя мама?

– Вы как один лицо. Она приходить и сразу говорить: здесь мой старший дочь! Мама хотеть пилатес пробовать, но опаздывать. И я был перерыв – делать массаж. Мама молодец – спортивный тело. Вам тоже надо пилатес. Плавать – хорошо для здоров. Но пилатес лечит спина. Расслабляйт, Лена. Отпусти мышц. Ваша спина очень громко говорит о ваших чувств, Лена. Не надо так. Вы счастливый женщин.

Лена купила годовую карту. На стойке администратора уже всё было готово – именная карта в подарочном конверте. Мама успела договориться, предупредить. Как бы она выглядела в глазах этих людей, проигнорировав мамину просьбу?! Невыносимо.

Эту сцену с Ахмедом я присочинила для красоты. Мы с Ленкой ходим в один и тот же спа-салон при спортклубе. Массажист у нас общий, а вот остальные мастера разные. Я люблю поболтать, послушать всевозможные истории. Лена держит себя очень отстранённо – ей хочется только высококлассного сервиса и тишины. У меня же тишины в доме с избытком.

Вовремя я вспомнила Ахмеда – звоню в салон и записываюсь на сессию массажей, начиная с сегодня. Так что на встречу с Леной прихожу после процедуры, благостная и разомлевшая. Пакет с одеждой подруга принимает не глядя: Юльке отдам. Юльке так Юльке. Не даю ей начать препарировать мою неудачную личную жизнь и со вкусом пересказываю салонные сплетни. Посреди нашей встречи получаю голосовое от Даши: «Фиговые осы водятся в Египте, а у нас инжир самоопыляемый и даже без мужских соцветий!» «Ты ж моя хорошая», – произносит кто-то противным, покровительственным голосом в моей голове. Я с подозрением смотрю на Лену и отправляю Даше сердечко.

Глава 3. Муки радости

На следующий день меня переполняет энтузиазм продолжить историю подруги, но подобрать верную интонацию для рассказа не получается. Вчера я как следует порасспросила Лену о её примирении с сестрой – был у меня существенный пробел в понимании развития их взаимоотношений. Когда подруга – вдруг – приняла Юлю, я была просто счастлива, мне не нужны были пояснения. Конечно, я никогда не говорила ей, насколько это дико и глупо – в двадцать семь лет начать ревновать свою мать к другому ребёнку, испепелять ни в чем не повинного младенца нелюбовью. Мне было жалко девочку, тетю Надю и Лену тоже.

Нелюбовь убивает.

Но «арка героя» сама себя не построит – здесь всё должно быть чётко. Только я никак не избавлюсь от навязчивой в своей неправильности речи Ахмеда, которую с таким удовольствием передавала Лене во время нашей встречи. Я смакую и наслаждаюсь каждым оборотом и искажённым словом. Ограниченность лексики делает рассказчика обезоруживающе честным.

Начну с него, а там – как пойдёт.

Салон работает до десяти. Последний клиент – грузный, отёчный мужчина – оказался самым тяжёлым за весь день. Ахмед трудился над ним, пока не получил желаемый результат. Администраторы уже подсчитывали выручку, маленькие балийки протирали и расставляли флакончики с маслами. Все посмотрели на него с лёгкой укоризной.

Массажист развёл руками и улыбнулся:

– Извинять. Так вышло. Завтра все будет? Ничего не забыли?

– Не переживай. Главное – не опаздывайте!

– До завтра и хороший вечер.

Он вышел на улицу, вдохнул пахнущий липовым цветом сладкий воздух с примесью городской копоти. Было ещё светло. Хорошо. Зимой – плохо. Зимой он спускался в массажный кабинет из темноты и выходил в ночь. Клиенты сменялись один за другим и приносили новости из внешнего мира: снег, дождь, гололёд, пробки или, может, даже солнце. Особенно тяжело, если солнце. Его катастрофически не хватало. Дома, в Египте, солнце было круглый год, каждый день. Как его угораздило?

В этой вечной ночи он встретил своё персональное Солнце.

Раньше, когда отменялась запись, появлялись паузы опозданий, он не пытался выйти наружу – пощупать жизнь. Нет, он забивался в угол тёмного кабинета, садился на скамью, опирался спиной и затылком о стену, опускал тяжёлые руки на колени, уходил в тишину, надеясь, что его не найдут, не заметят, не попросят. Потом появилась она – и каждую свободную минуту он старался провести в порождаемом ею вихре. Руки не засыпали, тоска о свете прошла.

Теперь у них двое детей – из декрета в декрет, строится дом, он почти отличный водитель и у жены завтра день рождения. Коллеги приготовили сюрприз. Давай деньги, сказали, ничего ей не говори и привози жену к ресторану – будет сюрприз. Какой сюрприз? Как «ничего не говори»?!

Этот женщин! Этот женщин все хочет знать! Сто вопрос! Дырк в голове!

С утра был на стройке. Ругался с прорабом. Решали важное. Тёще обещал «рай на земле», только чтоб ничего не спрашивала и осталась с детьми. Жену попросил быть красивой. Взяла денег на маникюр, причёску и платье.

Сколько можно платье? Нельзя понять.

Ждала нарядная, душистая, сияющая – Солнце.

– Ты скоро? Мы не опоздаем? Я красивая? Я не слишком вырядилась? А куда мы поедем?

– Сюююрпрыыыз. Я говорил – сюрпрыз.

До метро ехали со скоростью 60 километров в час. Он хороший, аккуратный водитель – только 60. Только до метро. В город он не может – там пробки, нервы, лихие люди.

– Ты можешь быстрее? Мы не опоздаем? Куда мы едем? Я не слишком нарядилась? Я красивая?

Аааааааа. Костяшки пальцев на руле побелели. Этот женщин!

– Я красивая? А что за сюрприз? Почему на меня не смотришь? Скажи! А мы куда?

– Я говорить, что не говорить! Сюрпрыыыз!

– А мы до города или до метро? Я на каблуках! Я не могу такая вся – в метро! Почему ничего не отвечаешь?

Ыыыыы.

– Всё. Нет настроения. Я уже не хочу… Отвези меня домой…

– Женщина, если ты не молчишь – ехать домой. Точка.

Молчала. Смотрела в окно. Обиженно сопела. Женщина.

Кружил по паркингу у метро. Правое ухо пылало под яростным пламенем Солнца. Нервически всунул машинку между двух чёрных громадин.

Так шваркнула дверцей, что болью отозвалось всё нутро.

Таксист опоздал. Солнце выжигало асфальт. Шипели покрышки.

Ехали молча.

Такси остановилось по направлению движения, на противоположной от ресторана стороне, напротив «Макдоналдса». Обошёл машину, подал жене руку. В дверях ресторана заметил бешено пляшущие цветные пряди администратора салона – всем телом, беззвучным ртом, распахнутыми ладонями кричала: нет!!! Нет! Десять минут!

Обречённо отвернулся, взял жену за руку, подвёл к витрине. Изучал рекламу. Двойная котлета. Двойная котлета… Микс салатов…

Солнце заглянуло с запада, снизу.

– Что, дорогой, выбираешь мне праздничное угощение?

– Ыыыыы…

– Так вот зачем я потратила полдня, кучу денег и тащилась в город?! Да лучше бы я!.. Да ты!..

– Мне надо… Живот! – он обхватил себя руками. – Мне надо туалет! Срочно!

Распахнул стеклянную дверь. Усадил жену за низкий столик.

Взметнула кудри, закусила дрожащую губу.

Укрылся в туалете. Схватил телефон.

– Что?!!! Что, Настя, десять минут?! Она меня уже съедает! Как дракон!

– Миленький! Мы совсем чуть-чуть не успели! Уже почти всё! Пять минуточек!

Ыыыыы. Он умылся холодной водой. Посмотрел в зеркало – стал старый за этот сюрприз. Лучше работа. Купил воды на кассе. Предложил жене. Не взяла. Потянул за руку, молча посмотрел в глаза и повёл.

В зале ресторана занят был каждый столик.

– Ты хоть заказал? – иронично фыркнула жена.

– День рождения. Ахмед, – сказал он хостес.

– Мы вас ждём! Позвольте проводить на второй этаж. Весь верхний зал – для вас.

Пропустил Солнце вперёд. Выплыло в дождь конфетти, облака разноцветных шаров, шквал объятий и радостного смеха.

Ура! С днём рождения! Мы так соскучились! Ты такая красивая!..

Он сел в углу. Оперся затылком о стену. Руки заснули на коленях. Счастливое Солнце сияло, бросало в него благодарные лучи. Он устало улыбался.

Пока именинницу провожали на второй этаж, Лена, сидящая с детьми за угловым столиком, пыталась разглядеть вновь вошедших гостей. Ей показалось, что она услышала знакомый голос. Девушка-администратор перекрыла обзор на лестницу – Лена с сожалением отвернулась к девочкам, которые с несчастными личиками ковыряли суп.

– Ма-ам, а можно десерт?

– Сегодня воскресенье, Алла?

– Нет.

– Десерт по воскресеньям. Мы же договорились.

– Ну ма-ам…

– Будешь толстая – сольную партию отдадут другой девочке. Ты этого хочешь?

– Нет.

– Вот и ешь суп. Аня, что ты делаешь под столом? Опять телефон? Заберу!

– Нет, мамочка. Я ем, мамочка, – Аня подняла на маму чистые прозрачные глаза и зажала телефон коленями.

После уроков, перед тренировкой они всегда обедали в ресторанчике напротив «Макдоналдса». Девочки только успевали вымыть руки, как на накрытом к их приходу столе появлялись тарелки с горячим ароматным супом. Аня и Алла были послушными детьми, очень любили маму, кушали, что она скажет, и с тоской смотрели через окно на счастливых людей в «Макдоналдсе».

Вот так хитро я перешла к Лене. Ахмед классный. Открытый до невозможности, простой. Долго ещё он будет переживать день рождения жены, говорить о нём. А где же у меня Юля?

Мяч ударился о ствол шелковицы, лениво прокатился по осыпавшимся мягким ягодам, грязный, в пятнах и потёках, затих в окружении мальчишек. Антоха пнул его носком белого «найка».

– Фуууууу! – отозвались трибуны. Антоха потрясённо разглядывал испачканную обувь.

Юлька распахнула окно.

– Придурки! Кто здесь играет? Ещё окно разобьёте! Валите отсюда!

– Выходи гулять! – как ни в чём не бывало ответили мальчишки.

– Не могу! – Юлька звонко захлопнула окно.

– Ууууууу… – разочарованно проплыло над трибунами. Большие пальцы арбитров опустились вниз.

Юлька, обняв колени и уперев в них подбородок, сидела на письменном столе перед окном. Смотрела на проходную арку соседнего дома, ждала, когда появится мама. Мама задерживалась и не отвечала на телефонные звонки. Такого ещё никогда не было. Отвечать на звонки друг друга – непреложное правило. Юлька нервничала. Для этого было две причины: пропажа мамы и сомнения в дальнейших действиях. Звонить папе или не звонить? У папы сердце и нервы – его нельзя беспокоить по пустякам. Он уехал к бабушке в деревню до самого маминого юбилея – помочь по хозяйству и привезти старушку на праздник. Он не может знать, где мама. Но что делать? Пора ему уже звонить или ещё не пора?

Затрезвонил стационарный телефон. Юля и удивилась, и обрадовалась. Спрыгнула со стола, побежала в прихожую.

– Алё?

– Юлька! Мама где?

– Не знаю.

– Как не знаешь?!

– Мама поехала на примерку. Давно. Я ей звоню, а она не отвечает.

– Я ей тоже не могу дозвониться. Ты одна?

– Одна.

– Ладно. Я тут рядом, сейчас подъеду.

Юлька опять забралась на стол. Набрала маму. Тишина. Скачала новый фильтр с масками и стала корчить рожицы на камеру.

– Юлька! Ты где? – Лена, как обычно, открыла дверь родительского дома своими ключами.

От неожиданности Юлька резко развернулась и, спрыгивая на пол, задела локтем плафон настольной лампы. Большая белая полусфера матового стекла медленно, по дуге, покатилась по столу. Юлька следила за ней как заворожённая. Плафон качнулся на краю и, коснувшись коврового покрытия, с глухим звуком распался на три части.

– Ты! – Лена стояла в дверном проёме и ловила воздух ртом. Это была её лампа! Её стол. Её комната. Она не заходила в неё с тех пор, как трёхлетнюю Юльку родители наконец-то выселили из своей спальни. – Ты разбила мою лампу…

– Прости! Прости, Леночка! – Юлька на коленях трясущимися руками подбирала стекло. – Это можно склеить…

– Убери руки.

Лена оттолкнула Юльку, опустилась на колени и аккуратно сложила осколки один в другой.

– Не хватало ещё, чтоб ты порезалась. Возись потом с тобой. Не надо клеить. Вообще, удивительно, что лампа всё ещё жива.

– Мама говорит, что она самая правильная.

– Ага.

Они сидели рядом на кровати. Лениной кровати. Юлиной кровати. Держали телефоны в руках. Хмурились одинаковыми бровями. Лена в задумчивости обводила комнату взглядом: новые обои и шторы, старая мебель… Рисунки, булавками приколотые к стенам. На некоторых от старости загнулись уголки, как и у неё когда-то. Один рисунок в простой пластиковой рамке. Лена подошла поближе. «Леночка С. 5 лет» – подпись в углу, сделанная округлым почерком воспитателя. Портрет мамы, выполненный неловкой детской рукой. Рядом почти такой же: «Юлечка С. 5 лет».

– Зачем это здесь?

– Мама повесила. А что? Ты лучше нарисовала.

– Да ладно. Без носа.

– Зато красиво.

Лена внимательно посмотрела на Юлю.

– Что делать будем?

И тут в руках у Юльки замигал, завибрировал, зазвонил телефон.

– Мама! Мамочка! Ты где была?!

Лена протянула руку. Юля беспрекословно подчинилась.

– Мама? Что случилось?

– …

– Гипс?!

– …

– А голова? Головой ударилась?

– …

– Ты где?

– …

– Сейчас приеду за тобой.

Лена сунула телефон в карман, вышла из детской в прихожую, стала обуваться.

– Лен?

– Что? А, твой телефон…

– Что с мамой?

– Мама в больнице. Упала, сломала палец. Говорит, что палец. Обморок, кажется. Со мной поедешь или дома будешь ждать?

– С тобой!

Спустя неделю Лену попросили ехать с учеником на съёмки «Синей птицы». Это удача, ведь изначально сопровождающим педагогом назначили её коллегу… Так несвоевременно! Командировка у мужа. Мамина травма. Последний звонок у детей. Девочки месяц готовили танец для концерта в лицее, а она даже не сможет быть с ними. Но – Мацуев. Это шанс для школы, шанс для неё…

Лена подготовит и продумает каждую мелочь на время своего отсутствия – облегчить маме задачу, сохранить для дочерей привычный образ и ритм жизни…

– И что закажет юная леди? Тоже суп? – официант замер в выжидательной позе.

Алла пнула Юльку ногой под столом: «Бери наггетсы. Вкуснотища!»

Аня сложила ладошки у груди, заглянула бабушке в самую душу, прошептала проникновенно: «И мне можно? Я весь суп съем! Обещаю!» Юлька ободряюще кивала, подталкивая маму к правильному решению.

– Так… нам, пожалуйста, для девочек три порции наггетсов, огурчики палочками в стол и мне «Цезарь» с креветками.

– Я лучше чизкейк! Можно? – выпалила Алла.

– Чизкеееейк?

У Ани забегали глаза, она не могла решить, чего она хочет больше.

– Молодой человек, и ещё два чизкейка. Пусть будет.

На танцы бежали со всех ног. Еле успели – Аня и Алла влетели в зал под приветствие педагога. Бабушка села в уголке – посмотреть. Юлька шепнула что-то ей на ухо и ушла бродить по студии.

Бабушка Надя любовалась внучками: ах, какие ладненькие, пластичные – загляденье. Вот бы и Юлька… А где она? Надя тревожно заёрзала на скамье. Дверь скрипнула, просунулась Юлина мордаха – она всегда чувствовала момент. Тсссс! С таким же скрипом девочка закрыла дверь перед своим носом. Непоседа.

Занятие пролетело незаметно. Анна и Алла висли на бабушкиных руках, заглядывали в глаза – ловили похвалу и восхищение.

А где же Юля? Разбежались по коридорам. Юля! Юля!

– Юлечка ваша в мастерской у костюмеров. Там вон. Велела передать, когда её искать станут. Хорошая такая девочка, вежливая… – пожилая гардеробщица, привратница и администратор на подмену, отложила книгу и улыбнулась одними глазами сквозь стёкла очков.

Юлька, в шляпе и перьях, со шпагой в руке, медитировала над швейной машинкой.

– Смотри-и, ма…

– Ой, у нас на антресолях есть машинка. Забыла совсем. Достану тебе, если захочешь. Идём, идём уже…

– До свидания, Мария Петровна! – крикнула Юля в дверях на прощание.

– Ты что, знаешь её? – удивилась Алла.

– Сейчас познакомилась. А что? Она мама вашего педагога.

– Мама?

Какое же это открытие – узнать, что мама есть не только у тебя! У каждого есть мама и папа. Понимание этого факта происходит у всех приблизительно в одном и том же возрасте. А вот для того, чтобы увидеть во взрослом человеке ребёнка, нужны какие-то особые таланты. И это тоже может иметь ошеломляющий эффект. Все мы когда-то были миленькими-маленькими. А затем произошла жизнь во всём её многообразии и добавила граней характеру и бороздок личности…

Лена звонила так часто, как только могла. Требовала отчёт, контролировала каждый шаг. В день праздника подняла всех раньше будильника. Потом позвонила во время завтрака.

– Что на завтрак у нас, Лена? Овсянка, яйца, сосиски. Сосиски вредно? С каких это пор? Ничего, что у меня одна рука? А вот то, что твои дети даже яйцо почистить не умеют, – это нормально? А, ну ты в следующий раз и повара нам пришли. И мы вообще в «Макдоналдс» потом пойдём. Возмутительное дело, да? Прям ужас и кошмар. Праздник у нас. Обожаю бургеры. Да. Девочки твои скажут «фи» и гордо покинут помещение… ага. Не лопни там от злости. Водитель под окнами уже стоит, нервирует. Зачем человека в такую рань пригнала? Ой, не могу я от тебя… Займись учеником своим. И причёску сделай сходи, а то нам потом стыдно будет на тебя в телевизоре смотреть. Да шучу я, господи! Поглажены платья! Иди уже. Пока.

Юлька хихикала, близнецы сидели ошалевшие – ещё никто и никогда не разговаривал так с их мамой. Над головой Нади вызревало сияние небожителя.

Лена позвонила снова сразу после завершения съёмочного дня.

– Мама, здравствуй.

– Здравствуй, дочь. Как всё прошло?

– Отлично. Ребёнок не подвёл, справился с нервами, эмоциями, исполнил в лучшем виде.

– И он победит?

– Там не всё так просто… Мам, меня пригласили поучаствовать в закрытом концерте. Это послезавтра. Можно я задержусь?

– Что это? Не приглашали, не приглашали, а тут раз – и пригласили? Мацуев?

– Нет, нет, конечно. Это мои старые коллеги. Встретились, попробовали. Я так скучала, мама…

– Ну и давно пора! А то замучила всех…

– Мам, девочки слушаются? Всё хорошо?

– Порядок у нас полный. Помогают. Только мы опять в «Макдоналдс» пойдём.

– Ну ладно.

– И гулять они будут сами, с Юлей, во дворе.

– С Юлей я за них не боюсь.

– Да?

– Да. Мам, ты говорила, что шелковица никогда не дорастёт до наших окон. А она доросла.

– Значит, я ошиблась. Все могут ошибаться, ребёнок.

– А Юля спит уже? Дай ей трубочку.

Надя позвала Юльку, та сделала «страшные» глаза. Надя смогла только пожать плечами в ответ.

– Привет, Лена. Да. Да… – Юля кивала и кивала головой, напряжение с её личика сползло, как грустная маска, в широкой улыбке открылась дырка от выпавшего зуба.

Юлька попрощалась с сестрой, отдала маме телефон и убежала к Анне и Алле на разобранный ко сну большой диван в гостиной.

– Алё…

Разговор был окончен, никто не отозвался.

Надя посмотрела на девочек, всех своих девочек, и почувствовала себя окончательно счастливой.

Ну его к чёрту, этот «Макдоналдс». Лучше испечём что-нибудь…

Я дописала, как мне кажется, совершенно чудесную, трогательную историю про сестёр. Но на душе у меня одновременно и радостно, и пакостно. Выходит, что девять из двенадцати лет материнства я свою лучшую подругу молча осуждала. За тёть Надю, за Юлю, за гиперконтроль над дочерьми… Я – двуличная особа?

Лена старше меня на полтора года. В раннем детстве это очень много – у нас сразу были выстроены отношения, в которых она верховодила. Она делала меня лучше, облагораживала, что ли. Тонкой натурой своей, изящными манерами. Я всегда хотела такие же волосы с солнечными бликами, как у неё, алебастровую кожу, зелёные глаза, длинные пальцы, пластику движения… Чувствовала себя рядом с ней «некрасивой подружкой». А она, наоборот, считала себя моей большой тенью – ей хотелось моей яркости, отваги, чувства юмора, миниатюрности… В детстве мы дополняли друг друга и, казалось, любили искренне и навсегда. Теперь я понимаю, что сама виновата в том, что Лена при каждом удобном случае начала указывать мне на то, что она и жена, и мать, а я – её непутёвая подружка, не способная выстроить прочные, гармоничные отношения. Она чувствовала моё неодобрение и защищалась, а я из страха потерять нашу дружбу избегала щекотливых тем при общении. Теперь она молодец, её «арка героя» сложилась, а моя – всё ещё нет.

Глава 4. Венера и багет

А я почти была замужем. У меня почти была свекровь. Я почти не курила или почти курила – не знаю, уместно ли в этом случае слово «почти». Давно уже не курю. Помню это состояние. Иногда медитирую, имитируя курение. Давно не пробовала выйти замуж…

Вдооох-выыыдох. Тело становится лёгким, мышцы лица расслабляются, плечи опускаются вниз… Приоткрываю правый глаз и аккуратно стряхиваю столбик пепла в баночку. Стягиваю с ушей края шапочки для душа, прислушиваюсь: сильный голос спортивного комментатора перекрывает грохот посуды. Порядок. Затягиваюсь, с тоской смотрю, как красный уголёк касается окантовки фильтра. Накурилась? Прислушиваюсь к себе: надо ли ещё? Что-то решила, кивнула легонько, притушила окурок о стенку банки, плотно закрутила крышку. Оттолкнулась спиной от стены дома, выпрямилась, стянула шапочку, одноразовую перчатку, сложила всё это вместе с банкой в глубокий карман халата. Покосилась на дверь. Из другого кармана вынула пузырёк с ядовито-зеленой жидкостью. Энергично ополоснула рот, подошла к краю верхней террасы, сплюнула. Струйка пробежала по резным листьям дикого винограда и бесследно исчезла в тщательно взрыхлённой почве. Широко развела руки в стороны и резким движением обхватила себя за плечи – воздух шершаво вырвался из лёгких. Повторила ещё раз. Немного кружится голова и звенит в ушах. Хорошо. Легко. Безразлично. Дверь, не скрипнув, пропускает меня в дом. Ну, хоть кто-то на моей стороне. Или что-то? Не важно. Свешиваюсь с лестницы, слушаю.

– Андрюша, ты мне заключительную часть не прислал. Давай вычитаем вместе, пока я здесь.

– Ну что за спешка, мам?

– А чего тянуть? Тебе уже под сорок! Отец в твоём возрасте…

– Не начинай, мам.

– И список литературы пересмотри – американцев много. Аполитично…

– Ма-а-ма.

– Куда кофе ещё?! У тебя давление!

Взвизгнули ножки стула по полу столовой. Неразборчивое бурчание. Шаги жениха по ступенькам. Я бросаюсь к ванной, скидываю халат, выдавливаю пасту на зубную щётку, успеваю засунуть её в рот.

– Можно? – Андрей понуро заглядывает в приоткрытую дверь.

– Заходи.

Он подходит, обнимает, утыкается носом в шею, в волосы, тяжко и глубоко вздыхает.

– Господи, как же она меня достала…

– Мама. Что поделать? Сами позвали. Ты так хотел.

– Да не хотел я.

– Потерпи, это закончится.

Завтра приедет его сестра с детьми – и всё внимание будет переключено на них… Тихо и настойчиво отталкиваю от себя Андрея. Меня волнует только один вопрос: пахнет ли от меня табаком? Нет, я взрослая женщина, могу делать, что пожелаю, но… Но этот трагический взгляд: как ты так можешь?! Ты же умрёшь! Я останусь один! Лекции и нравоучения от родни. Ещё один повод для ядоплевания будущей свекрови… Нафиг. И это так спасало – тайное вредительство. Ну и пусть, что себе. Когда враг неистребим, силы перенаправляются. Так пусть это будет контролируемое зло.

– Ты на конференцию? Поздно будешь? Готов?

– Ага.

– Счастливчик… – искренне завидую Андрею, который сбегает из дома.

– Ты можешь сходить сегодня с мамой на пляж? Понимаешь, она же всё равно пойдёт плавать. Я боюсь, мало ли что…

– Схожу, конечно…

Вдооох-выыыдох. Представляю себя сидящей на корточках в углу террасы. А потом я пойду и покурю…

Анжела Львовна – очки на кончике носа – нависла над журнальным столиком. Там, под гнётом ваз и чайной чашки, распрямлялся макет презентации, над которым я засиделась чуть не до утра. Блииин, забыла убрать.

– Завтракать садись! Сырники ещё тёплые, – мама Андрея указывает пальцем с ярким маникюром в сторону стола. – А это что у тебя?

– Рабочие моменты… Ничего такого…

– Ты посмотри, Андрюша, что она делает. Она собирает импрессионистскую атрибутику и накрывает всё это сверху книгой Боттичелли. Ты понимаешь, она не может отличить эпоху Возрождения…

– Это ещё не финал! Мне просто была нужна книга, любая пока книга!

– Нет, Андрей, сколько волка ни корми… Вот что толку ты по всему миру её возишь? Столицы, музеи, достопримечательности, лучшие виды и лучшие гиды!

– Ну ма-а-ма! – Андрей дёргает обувную ложку, но та словно навек решила остаться между его взмокшей пяткой и тонкой кожей парадной туфли.

Мать направляется к нему. Словно под воздействием ударной волны, ложка выскакивает и бряцает о стену. Анжела Львовна забирает строптивый предмет, властно направляет сына в дверной проём, наружу, на крыльцо. Дверь хлопает за их спинами.

Ну уж нет! Провожать жениха – роль его будущей жены и нечего тут… Решительно толкаю дверь, выныриваю из-за спины чужой мамы. Тянусь к галстуку на нервно сглатывающей шее Андрея, поправляю, чмокаю в гладко выбритую, ароматную скулу: пусть всё пройдёт успешно.

– А виноград-то что-то болеет, Андрюша. Вызови садовника.

– Да, мам. Потом. Я поехал.

Мы стоим рядом на крыльце, плечо к плечу, две главные женщины одного мужчины. Впереди длинный летний день.

Потом, ожидая будущую свекровь, я заберусь на качели под широкой кроной старого ореха, чтобы чувствовать ладонями приятные покалывания грубой, лохматой верёвки из пеньки, поджав пальцы ног, отталкиваться краем вьетнамок от сухой проплешины земли, поднимая облачко серой пыли. Толстая ветка будет привычно жалобно поскрипывать в такт размеренному движению. Как в детстве.

Дедуля смастерил для меня эти качели. Давно, как же давно. Андрей выкупил участок после смерти моего папы. Так мы познакомились пять лет назад. Дом перебрали до фундамента, сделали пригодным для круглогодичного проживания, осовременили, надстроили третий этаж, огромный солярий… Мама Андрея ни разу не приехала в старый дом. Только в тот, что построил её сын. Одалживает своими приездами, но попробуй не позови… Внуков любит, занимается с ними самозабвенно, когда те приезжают. Чуткий, глубокий мир между ними. Пусть. А качели я не даю переделать – это моё место, мой уголок. И верёвка должна быть такой, колючей.

Синяя стрекоза с перламутровыми зеленоватыми крылышками зависает в воздухе на уровне моих колен. Раскачиваясь, я приближаюсь и удаляюсь, а стрекоза утюжит маленький пятачок пространства. Храбрая какая, будто ждёт чего. Тихонько вынимаю смартфон, включаю камеру, захватываю красивую картинку: изумрудная зелень мягкой, под покос, травы, алые пятнышки мелкого полевого мака, белые шарики спелых одуванчиков, синий металлический блеск тельца насекомого, солнечные сполохи слюдяных крылышек… Вдруг в окошке камеры появляется вторая стрекоза – кроваво-красная, матовая, с абсолютно прозрачным, невидимым крылом. Свидание? Секунд пять стрекозы кружат на одном месте и резко, друг за другом, не сокращая дистанции, уносятся в сторону обрыва. Не выпуская из объектива воздушных танцовщиц, спрыгиваю с качелей и иду следом.

Выбеленная временем и водой сучковатая палка слишком быстро проносится вдоль берега. Сегодня сильное обводное течение. Неширокой полосой, вырываясь из-за мыса, всегда холодный поток идёт вдоль нашего берега. Сильнее или слабее – зависит от дождей, волнения на воде, ветра, других каких-то сил… Андрей маму одну бы сегодня не пустил. Поплыл бы с ней. Они отличные пловцы. Оба. Я только и могу барахтаться на мелководье, нервически щупая ногами доступность дна. За мысом, в ста метрах, лодочная станция и дежурный спасательный катер. Моя миссия – дозвониться до них, если что. Если что?

– Что высматриваешь там? – раздаётся за спиной немилый голос Анжелы Львовны.

Вздрагиваю от неожиданности.

– Течение сегодня сильное. Может, не поплывёте?

– Вот что ты, что Андрюша – паникёры. А ведь он не был таким! Никогда таким раньше не был!

Будущая свекровь подбирает подол тяжёлого махрового халата и боком спускается по широким, специально под её шаг вымощенным ступеням.

– Может, я вперёд пойду? – суечусь, тянусь к сумке в руках Анжелы Львовны.

– Да не мельтеши ты. Сумку, правда, возьми. Надо было такое место выбрать? Кругом берег чистый, пологий. А тут ни детям, ни старикам… О чём думали только?

– Два метра всего. Прекрасно все справляются.

Тугим канатом скручивается застарелая ответная неприязнь. Вдох-выдох.

Крохотный пятачок персонального, чистейшего пляжа слепил глаза белоснежным песком и обжигал босые ступни. Я ступила и сразу привычно зарылась в прохладную глубину. Анжела Львовна поспешила к деревянному, серому, неподъёмному лежаку. Села, поджала ноги, требовательно протянула руку: сумку! Покопалась внутри. Надела маску, ласты, скинула халат – вперевалку поспешила к воде. Вступила без сомнений. Нырнула. Пошла отменным кролем. Смотрю с завистью. Ложусь на второй лежак, завожу руки за голову. Жмурю глаза до узеньких щёлочек, пока солнечные лучи не начинают мельтешить в гуще ресниц. Ровные шлепки по воде, тихий плеск мелкой волны. Тонкие перистые облака широкими, полупрозрачными мазками растянуты по яркой небесной сини.

– Лиза! Лиза!

И хаотичный, бессмысленный водяной шум.

Что – Лиза? Что – Лиза?

– Лиза, помоги! Помоги, Лизааа!

Кому «помоги»? Зачем «помоги»? Так хорошо, так спокойно, тепло. Свои все дома. Все живы. Мама режет колбасу и овощи на окрошку, папа опять разобрал карбюратор, разложил железяки на промасленной тряпке, высвистывает модную мелодию, совершенно счастливый… Вечером я надену новый сарафан в красный горох – тётка приезжает и привезёт старшего брата, двоюродного брата… Рождённая Венера Боттичелли в платье нюдового шёлка под сенью векового ореха, вся в подвижных пятнах солнца и тени, поверх кудрявых зелёных трав укладывает скатерть кипенной белизны и из недр плетёной корзины – один за другим, один за другим – вынимает румяные, бархатистые персики, подёрнутые патиной лиловые сливы, оранжевые продолговатые абрикосы… длинный, бесконечно длинный багет… Разворачивает большой пакет крафтовой бумаги, высвобождая упругие, сомкнутые, чуть вспотевшие влагой головки пионов цвета бедра испуганной нимфы…

– Лиза! Лиза! Противная ты девка!!!

Обедать? Нет, нет – мама никогда не бывает такой злой… Как удар в солнышко, ледяной водой по животу, по шее, в ухо. Я подскочила, захлопала глазами. Тяжело дыша, Анжела Львовна отжимает толстую ткань сплошного купальника. Прямо надо мной.

– Спишь? Или уже думала избавиться от бабушки?

– Я заснула, да, извините. А что случилось?

– Судорога, чёрт бы её побрал. Звала тебя, звала. Чуть в стремнину не утащило. Да у берега уже, выбралась, справилась. Не повезло тебе, спасительница.

– Да что вы такое говорите, Анжела Львовна?!

– Знаю я тебя. Это Андрею, дураку, можешь лапшу на уши вешать. А я тебя насквозь вижу!

– Да говорите, что хотите, – стряхиваю воду с волос, с одежды. Нет никакого желания что-то доказывать. – Пойдёмте домой?

– Иди. Я передохну тут немного. И не трогай на кухне ничего! Внуки завтра приезжают, я сама им приготовлю. Хоть нормальной еды детям…

– Ладно.

Встаю и, яростно вкручивая пятки в песок, ухожу.

Поднимаюсь по тёплым деревянным ступеням. Выдыхаю. Подбираю вьетнамки, пропускаю шёлковый травяной ковёр сквозь пальцы босых ступней – песчинки послушно осыпаются. Нагибаюсь над каменной оградой, смотрю вниз. Рот наполняется горькой, вязкой слюной. Песчано скрипит шаткий валун. Ровно под ним изголовье лежака…

«Избавиться от бабушки? Избавиться от бабушки?»

Вдооох-выыыдох. Это всё закончится. Уедет – брошу курить.

Верила, что брошу. Тогда так и не бросила. Потом уже, в своей одинокой квартирке, когда никто меня не ограничивал, я укуривалась до головокружения. В какой-то момент стала противна сама себе и перестала. Просто перестала – и больше никогда не захотела пропускать через себя вонючий дым. Прожили мы с Андреем почти семь лет. Почему не женились? Сначала – стройка, потом – защита научных степеней, потом – привычка. И вот я забеременела, откладывать дальше было некуда, да и приличия требовали – подали заявление в ЗАГС. Выкидыш на раннем сроке не был для меня трагедией масштабов конца света. Я будто не успела проникнуться материнством и не убивалась от горя, как от меня того ожидали. Анжела Львовна обвинила меня в жульничестве и попытке женить на себе её расчудесного мальчика. Андрей меня защищал, но как-то робко, чуть ли не извиняясь за мой дефект. В эти дни, не получая должной поддержки от человека, который должен был быть моим «всем», я и решила, что не хочу детей с этим вечным маменькиным сынком в постоянном поиске утешения и одобрения. А значит – не хочу ничего.

Впервые мы встретились, когда Андрей с Анжелой Львовной приехали смотреть наш загородный дом. После смерти папы мы с мамой были, как две испуганные птички, потерянные в своём горе, одиночестве и безденежье. Взрослый, состоятельный мужчина, проявивший ко мне повышенный интерес – Андрей старше на двенадцать лет, – показался спасением. Высокий, статный, светловолосый, он отдалённо напоминал мою первую, почти детскую, влюблённость, и я позволила себя спасти. Мама была счастлива: нас не разлучали с домом и дочь пристроена в надёжные руки. Смотри, как он внимателен и заботлив со своей мамой! Так же он будет относиться и к тебе. Сначала моей маме не нашлось места в отстроенном «дворце», а потом и я начала чувствовать себя лишней. Пышные приёмы для высокоинтеллектуального общества, на которых мне отводилась роль то ли прислуги, то ли безмозглой финтифлюшки: промолчишь – за умную сойдешь. Шумные встречи многочисленных родственников, где кто-нибудь каждый раз указывал на моё проходное место. Везде царила непревзойдённая Анжела Львовна. В общем, я не соответствовала и не прижилась. Или не захотела подстраиваться. Для установления своих порядков во мне не хватало воинственности. Я была слишком юна и неопытна. Расстались мы мирно и с явным облегчением. Сейчас у Андрея семья, ему уже под пятьдесят, он всё так же красив и всё так же слушается маму.

Я живу в квартире, которую тайком от Анжелы Львовны для меня купил Андрей. В его порядочности я не ошиблась. Моё заблуждение было только в том, что я решила, будто он может стать моим мужчиной и отцом моих детей.

Глава 5. Вибрация

Итак, мне тридцать семь. У меня есть хорошая, небольшая квартира в тихом центре, отлично оплачиваемая работа и истекающее «стрекозье время». Так мама называет мой возраст и образ жизни. Типа танцуй, моя прекрасная девочка, танцуй, но не пора ли уже остепениться, а то ведь можешь и не родить… Мама, мама. Я вовсе не героиня «Секса в большом городе» – все мои романы основательны, протяжённы во времени, оттого каждый печальный финал оставляет новый болезненный рубец и нарастающее недоверие к людям.

Мне всё чаще кажется, что в отношениях я бесталанна.

Сегодня подстригла и уложила волосы у своего мастера – очень экспрессивной девушки. После общения с ней я всегда немного эмоционально перегружена и потрясена.

Ой, два месяца была в депрессии, – выдает она, – и все мои прекрасные жизненные обстоятельства (однушка в Подмосковье) и неотложные обязательства (тройняшки дошкольного возраста) никак не пробуждали во мне охоту жить. Ага, вот так! И спасла меня только… – фен замолкает, она смотрит на меня своими большими блестящими глазами, – неутомимая любовь к самым первичным человеческим потребностям: сексу и еде.

Ух ты! – думаю, – ничего ж себе, как можно, оказывается, называть вещи своими именами! И ни разочку не подумать, как тебе это вернут. Смело. Я тоже так хочу. И, в свою очередь, рассказываю, что мне кажется, будто я – хрустальный бокал в буфете, который вибрирует каждый раз, когда по улице перед домом проходит трамвай.

На одной из центральных улиц перед Оперным театром стоял большой четырёхэтажный каменный дом, построенный своевременно раскулаченным купцом N. Новые власти устроили в торговой галерее склад, а над ним – Городской совет. Потом уже образовались центральная аптека и коммуналки. Затем первые кооператоры всё выкупили, организовали первый частный гастроном и шикарные квартиры. Новое время вымело шикарных граждан в новые дома, а супермаркеты обосновались на каждом углу. И вот перед Оперным театром нарядными витринами засияли Ювелирный магазин и Салон музыкальных инструментов. В квартирах с высокими потолками поселились обычные, хорошие люди.

Под самой крышей, в квартирке с мансардными окнами, посреди бабушкиной мебели, жил музыкальный человечек. В его буфете с посудой на коричневой деревянной полке стоял последний уцелевший резного хрусталя бокал…

Экспрессивная девушка смотрит на меня выразительно и говорит:

– Я знаю одного Волшебника. Он творит чудеса – задаёт вопрос, потом касается тебя – и жизнь сразу начинает играть новыми красками…

– Что вас беспокоит? – спросит меня Волшебник.

– Меня беспокоит хрустальный бокал, – отвечу я…

…Мансардные окна пропускали и множили самые ценные, самые редкие и самые яркие потоки света. Хрустальный бокал почти каждый день купался в лучах солнца; блики, пущенные резным узором – суматошные, хаотичные, разноцветные, – плясали по стенам, полу, потолку, по всем предметам обстановки, прорезая огненными стрелами неторопливый танец невесомой пыли.

Волны полнолуния накатывали ритмично и протяженно, посылая холодные, серебристые струи, играя на резных гранях бокала. Музыка, рождённая голубым ответным мерцанием, разливалась по комнате, проникала во все уголки, проникала в уши спящего музыканта.

Пронзительный металлический визг первого утреннего трамвая, сворачивающего за угол дома, разбивал спящий город на тысячи суетливых осколков. Музыкальный человечек подпрыгивал в своей постели, садился и, всё ещё во власти сна, продолжал слушать незнакомую волшебную мелодию. В задумчивости вставал, варил кофе, разливал в две толстостенные глиняные чашки и спускался вниз. Там на узком дерматиновом топчане бессонно грустил пожилой сторож. За кружку ароматного, горячего кофею, за человеческую компанию и душевное тепло одинокий старик пускал музыканта к самому лучшему в городе роялю – и до появления первого служащего магазина успевала родиться новая песня.

Жизнь хрустального бокала была наполнена прекрасными, упоительными моментами игры и творчества. Размеренное и предсказуемое существование обещало долгое и волшебное будущее. Да только городские трамваи катили свои железные вагоны по чугунным рельсам прямо перед домом, делали на пересечении улиц лихой разворот, дребезжали болтами на стыках и визжали ободами колёс. Механический такт ловил хрупкое, беспомощное хрустальное тело и заставлял его трепетать и вибрировать в своих беспощадных объятиях. Изо дня в день. Из часа в час…

…Волшебник скажет:

– Это вам, милочка, к другому специалисту, к другому.

И не станет касаться волшебным касанием – ведь у него свой хрустальный бокал, и хоть он упакован в «пупырку», а всё равно может заразиться чужой вибрацией.

– Я вам лишь посоветую цветотерапию. Езжайте к синему-синему морю.

Хм, думаю я, в сказке, что ли, живем? И сама себе отвечаю: я же не из тех, кто не получает того, что хочет. Я из тех, кто получает. Я могу достать своё самое синее на свете пальто, бросить его на диван и смотреть на него хоть весь день, а могу купить «горящую путевку» – и правда рвануть к морю…

…И однажды придёт к нашему музыканту большой и громкий человек.

Такой важности человек, что музыкальный человечек враз занервничает, засуетится: куда посадить, что подать дорогому гостю? И вынет из буфета самый красивый свой бокал, и подаст в нём визитёру напиток.

Не с предложением, не с просьбой явится гость. Дурные намерения, нечестные помыслы. И откажет музыкант, и укажет: подите, пожалуйста, вон!

Важный человек рассвирепеет, схватит бокал и швырнёт его прямо в окно.

Тяжёлое хрустальное ядро сквозь клинья оконного стекла вылетит прямо в небо и взорвётся в воздухе от накопленного внутреннего напряжения. Мириадами ослепительных звёзд вспыхнет хрустальное облако и опустится на землю бриллиантовой пылью.

В этот момент у ног стройного молодого человека чёрный, с палевыми бровками, френч Лила понюхает красный кленовый листок. Облако коснётся треугольников ушек, осядет хрустальной короной.

– Лила, Лила, ты куда это опять влезла?

Лила задерёт мордочку, чихнёт – и серебристая пыльца растает в воздухе…

Стилист выслушает меня безропотно, лишь брови её ни разу не опустятся из-под чёлки короткой стрижки. Будто я немного «мадам ку-ку». Ничего, дорогая, ты тоже меня изрядно удивила своей откровенностью. Не решаюсь спросить: какого именно «волшебника» она имела в виду. Зато мастер всецело поддержит идею ехать к морю и поинтересуется, есть ли у меня фотографии собачки. А у меня есть. Лила живет в соседней квартире, и мы часто с ней пересекаемся. Милейшее существо.

Ничто не мешает мне сорваться и улететь на неделю. С кем? Все семейные и «детные», только начался учебный год. С мамой? Ну нет. Одной?! Я никогда не ездила отдыхать одна. Это может быть занимательный опыт. Представляю загадочную, манящую, воздушную девичью фигурку в пенной кромке прибоя – ветер треплет лёгкое платье, длинные распущенные волосы… Кто-то смотрит на неё, надвигается из-за спины, тянет руку, окликает. Девушка пугается и делает шаг к глубине… Мне становится неуютно и тревожно. Не хочу одна. И можно не к морю.

Это было двадцать лет назад, в первых числах сентября. Нас с Ней не взяли в «колхоз». Не подходящие, сказали, и должен же кто-то готовить корпус к занятиям! Пришлось смириться. А как мы уговаривали, убеждали! Шучу. Я пришла на отработку к назначенному часу, и меня отправили ждать прочих «негодящих» в коридоре первого этажа экономического корпуса. Сидела на подоконнике, скучала, думала о своём. И они пришли, «негодящие». Их было несколько девочек, но сохранённая памятью картинка отображает только Её. Она надвигалась – грудью вперёд, задрав подбородок, погромыхивая оцинкованным ведром, расхлябанной походкой, вперив в меня взгляд Царицыокраин. Лара Крофт отдыхает.

– Ты – Елизавета?

– Ну, я, – ответила я и покачала ногой, демонстрируя полную независимость.

– Тогда нам вместе отмывать стены в коридоре. Меня зовут Вета.

– Ты тоже – Елизавета? – я пристальнее посмотрела на возможную тёзку.

– Нет. Вета. У меня так в паспорте записано.

Девушка явно гордилась своим неординарным именем.

– Необычное имя, красивое. Я – просто Лиза.

– Ладно, Лиза.

Она открыто и прямо смотрела мне в глаза, протягивая руку для пожатия. Это было первое в моей жизни представление с рукопожатием. Я спрыгнула с подоконника и сжала её прохладную ладонь: Лиза. Вета! – откликнулась она. (Мы были предназначены друг для друга изначально. С «высоты прожитых лет» это стало очевидным.)

– А у меня волосы звенят, когда я трясу головой. Послушай!

(Точно не помню, когда Вета сообщила мне о суперспособности своих волос, но пусть это произойдёт именно тогда.)

Я послушала.

– Точно, звенят! – тоже помотала головой. – А у меня не звенят.

Она звонко рассмеялась, и мы отправились в туалет набирать воду. Ничто так не объединяет, как совместный труд и признание выдающихся качеств другого. Потом мы сидели на батарее в коридоре, и она сказала:

– Так курить хочу!

– Ты куришь?!

У меня до сих пор не было курящих подруг, я ещё раз впечатлилась.

– Ага. Только сигарет нет. Надо стрельнуть, но я стесняюсь.

Лара Крофт стесняется?! «Круче меня только яйца», решила я, делая шаг навстречу сбегающему по лестнице человеку…

Я позвонила Вете, и уже следующим вечером мы выехали на её небольшом внедорожнике в Суздаль. Хотелось посмотреть на осень. В Москву она пришла пожухлым бежевым скучным листом, будто кто-то изорвал в клочья плащ паркового маньяка. Ехать по новой трассе было одним большим удовольствием. Свежий асфальт гладко стелился под колёса машины, мелькали берёзы, оголяющиеся без прелюдии, не желтея, а мы орали песни Земфиры. Ни у неё, ни у меня нет голоса, мы обе чувствительны к чужой фальши, но друг другу прощаем всё, хохоча и дурачась. Счастье в такой, казалось бы, ерунде – безоглядно быть собой. Мы были любовными зеркалами друг друга, никогда не «я знаю про тебя», всегда – «я вижу тебя», и смех, и солнце в глазах. Вспоминали, как суровой зимой ехали к ней домой в далёкий провинциальный городок: наш автобус застрял в рытвинах посреди поля. Мои ноги уже даже не болели от холода. Я оглядела салон, забитый нахохленными, укутанными людьми и, вздёрнутая инстинктом самосохранения, вскричала: «Что ж вы (гой еси), здоровые крепкие люди, сидите мёрзнете – нас так много, что ж, не вытолкнем мы автобус?!» Мы его вытолкнули, не успев и до трёх сосчитать, а я так старалась, что упала чуть ли не под колеса. До сих пор смешно. А потом её маленькая мама Зоя удивила меня «каравашками» с расплавленными карамельками в шариках пушистого теста и баней «по-чёрному».

В Суздаль приехали глубокой ночью. Воздух был тих, пронзительно влажен и душист – пахло печным дымком и яблоками. Заселились в маленький отель с купеческим антуражем. Не разбирая вещей, упали в сон. Проснулись в осень. Небо опустилось, хвостики тумана забились в овражки. Поют птицы, лает собака, звонарь разминается. Перед окном – заброшенный сад соседнего участка, весь в зарослях малины и сорняков, под деревьями – стол для большой дружной семьи, которая где-то, не здесь; длинная столешница потемнела и провисла. Поблёскивают маковки церкви. Воздух промозглый. На душе тоска. Такая поэтическая безнадежность. Откуда бы, и с чего? Это память тех времен, когда я не умела выбирать свои чувства. Теперь умею – и выбираю капельку осознанной грусти. Неотъемлемый флёр маленького места, где некуда спешить, где всё идёт своим чередом.

После завтрака распогодилось, стало по-летнему тепло. Милый, уютный городок горит кострами дикого винограда и мягким золотом берёз. Колокольный звон нежен и деликатен – церквей слишком много – никто не пытается солировать. Мы гуляем по улицам с миниатюрными нарядными домиками в пышных садах – желтобокие яблоки в густой листве веток висят прямо над головами прохожих. Магия медленной мелкой речушки в зарослях камыша. Чумазые мальчишки, земляные тропки, склоны, покрытые лопухом. На каждом углу продают яблоки, груши, варенья, соленья. К вечеру чуть гаснет солнце, воздух густеет запахами и комарьём. Здесь всё ещё звенят комары… Мы надышались, нагулялись – засыпаем мгновенно. Посреди ночи просыпаются петухи – их так много, они так спешат наораться до колокольных перезвонов.

– Куку-у! – хрипит долгожитель курятника.

– Куку-ри! – отвечает середнячок.

– Куку-ри-ку-у! – заливается совсем молоденький петушок.

Начинают они почти одновременно, потом голоса рассыпаются, позднее переходят в перекличку. Постепенно паузы становятся длиннее. И вот, кажется, всё. Будто вся вода из крана откапала, и можно снова спокойно заснуть. Но нет, хриплая зараза продолжает самоутверждаться, выдавливает своё обрезанное «куку» снова и снова, безо всякого ритма.

Хватит – я закрываю окно. А Вета спит, хоть бы хны.

Весь следующий день мы снова гуляем. Куда ни выйдешь – попадаешь на петлю реки Каменка. Решаем прокатиться на ладье. Речушка почти без течения: расширена, приподнята для судоходства двумя насыпными дамбами. Вода чистая, берега в камыше, кувшинках и лилиях. На воде все приветливо машут встречным лодкам. Мальчишки сигают с мостков. Невозмутимый бобёр раздвигает широкой спиной спокойную воду. Потом мы слушаем церковный хор в монастырском храме. На памятной табличке – цитата Тонино Гуэрры: «Именно здесь, в Суздале, я открыл для себя, что густую русскую грусть можно резать ножом». Начинается лёгкий дождик – прячемся в синекупольном Кремле. Полной дугой встаёт радуга под тучным, мягкой синевы небом. Благолепно, колокольно, песнопенно, одухотворенно, размеренно. Если всё это и есть грусть, то – пусть.

В Москву возвращаемся в тишине. Нам хорошо молчать вместе. Умиротворяюще шуршат шины по ровному асфальту полупустой ночной дороги. Мы пропитаны яблочным духом, тонкий аромат антоновки витает в салоне машины. Внутри меня ничто не дребезжит, не вибрирует – я наполнена жизненной силой и уверенностью.

Прощаясь, Вета предупреждает: я приеду к тебе в Питер!

Она приедет. Пока я пыталась строить семью, она создала маленькую, но свою компанию. Сама себе хозяйка. Всё может. Если понадобится, мой настоящий друг снова вернёт мне меня.

– Я буду ждать.

Глава 6. Ой, яблоко летит. Вкус, свет, цвет

Из Суздаля я привезла с собой огромный пакет яблок. Часть выложила на большое блюдо – всю квартиру сразу заполнил плотный яблочный дух. Что делать с остальными – мне же все не съесть? Мама ещё поправляет здоровье в пансионате, а больше никто не оценит. Хотя…

Надо мной живет интеллигентная пожилая пара: Елена Николаевна и Александр Павлович. Дети их разлетелись по разным континентам – старики беззлобно ворчат друг на дружку среди заставленных книжными шкафами стен. Иногда болеют – пару раз покупала им лекарства, за что обласкана вниманием и выпечкой. Мне кажется, не будь они знакомы с моей мамой – удочерили бы меня.

А познакомились мы своеобразно. Елена Николаевна страдает бессонницей, может полночи стучать домашними туфлями у меня над головой, бегая по квартире. Однажды в лифте она решила поделиться со мной фотографией «фантастически красивой луны» и, между делом, заметила, что выгляжу я уставшей, но всё равно – очаровательна. В ответ, не подумав – спишем это на недосып, – я брякнула: у вас очень громкие тапки. За этим последовал такой шквал извинений и переживаний, что лучше б я и дальше спала с подушкой на голове.

Поднимаюсь этажом выше и презентую яблочный гостинец соседям. Честное слово, ничего лучше с этими яблоками и случиться не могло. Каждое обнимают, обтирают и вдыхают, любуются, перебирают, откладывают в сторону те, у которых примят бочок. Меня поят чаем с домашним печеньем. А я смотрю на эти старческие, пятнистые, нежные руки и начинаю придумывать историю.

Он, она и стиральная машинка соседей закончили почти одновременно…

Он – читать исторический роман.

Она – чистить зубы.

Машинка – стирать.

Она ещё немного повозилась: расчесала и собрала волосы, нанесла на руки крем с тонким, приятным запахом. Вдохнула его, улыбнулась. Муж уже спал, и сонное посапывание прерывалось лёгкими всплесками храпа. «Ах, как жаль, что у нас нет французской бульдожки, – подумала она, – был бы прекрасный дуэт».

Тихонько легла рядом.

Потянула одеяло.

Одеяло сопротивлялось.

Ну ладно. Подождём.

Закрыла глаза. Представила «весь этот мир». Зажгла фонарями точки, где наверняка уже спали её дети. Как пиццайоло раскручивает над головой блин теста, она растянула полотно света и накрыла им всё своё. Будьте хранимы. Обернулась в прожитый день. Увидела комнату для буйных пациентов со стенами, обитыми матами. В стену летели…

В стену летели яблоки.

Сочные шары ударяли в толстое ватное покрытие, вминались, замирали на миг в мягкой нише и медленно, как будто даже лениво, падали, скатывались вниз. Один бок у яблок светился красным, другой – жёлтым иззелена. Плоды были твёрдые, хрусткие, полные кисло-сладкого сока.

Она опустилась на колени, села на пятки. Подняла яблоко, понюхала. Обтёрла, надкусила – я помню тебя, я помню этот вкус, этот аромат. Стала собирать яблоки в кучку. Куча разрасталась, яблоки не заканчивались. Она принесла корзину и сложила в неё все здоровые плоды. Примятые, с червоточинами отбросила в сторону. И было их много, и было их жаль.

Нашёлся старый маленький нож с цветной рукояткой. Она вырезала все подпорченные места, яблочные четвертинки скормила жадной трубе соковыжималки. Сок залила в высокие бутыли. Пусть стоят до поры, когда на застеклённой веранде деревянного дома соберутся все частицы сердца. Прозрачные стаканы, разнокалиберные кружки, хрустальные бокалы, пенясь, заполнит золотистый яблочный сидр. Босые ступни с наслаждением будут касаться посеребрённых временем, сухих и тёплых досок пола. Лица, плечи, руки, стены, пол, потолок, стол и скатерть на нём расцветут солнечными улыбками. Искры смеха брызнут из глаз, отскочат от чайных ложечек, от резьбы на посудном стекле. Ветер заблудится в кронах старых яблоневых деревьев, и струи света, проскальзывая между пляшущими ветками, предложат бесконечную, разнообразную игру – выбирай…

Из приоткрытого окна потянуло льдистым холодом. Она дёрнула одеяло, закутываясь, свернулась калачиком и провалилась в сон без сновидений.

– А я скоро уеду. В Питер, по работе.

– Но ведь ненадолго? На неделю? Дольше? – Елена Николаевна выглядит встревоженной.

– На год, может – дольше. Не знаю пока.

– Санкт-Петербург – прекрасный город. Это будет полезно для вашего общего развития.

Александр Павлович смотрит на жену поверх толстых стёкол очков. Он уговаривает её, не меня.

– Да, конечно, – со вздохом соглашается пожилая женщина. – Мы будем очень скучать. Можем присмотреть за квартирой!

– Так у мамы же есть ключи!

Я отвечаю поспешно, мне не хочется доставлять беспокойство этим замечательным людям.

– Маме ехать, если вдруг что. А мы тут – рядом, – надежда не покидает Елену Николаевну.

– Наверное, вы правы, – дарю им эту незамысловатую ответственность в утешение.

Мне вручают какой-то древний путеводитель и обещают угостить яблочным пирогом: ты ведь ещё не теперь уезжаешь?

Для меня это общение обнимающе-целительно: чувствую себя маленькой и любимой без ожиданий. Моей бабушки не стало, когда я училась в старшей школе, она ушла приблизительно в их возрасте. Я была к ней искренне привязана: моя бабулечка, дорогулечка, любименькая!

У бабушки была подружка по имени Бузя. Бузя жила на окраине города в маленьком деревянном домике. Мы с бабушкой иногда ходили в гости к этой аккуратной, сухонькой старушке в платочке. Не придумаю, о чём они дружили: не могу представить свою бабушку, перебирающей сплетни, обсуждающей хвори. Могу её представить на революционных баррикадах с развевающимся флагом в руках.

У Бузи меня ждало лакомство – бутерброд со сливовым повидлом.

Из темноты далекого угла доставалась трёхлитровая банка повидла, всегда почти полная, ставилась посреди круглого деревянного стола, покрытого скатертью. На прямоугольник серого хлеба с маслом намазывался идеально тонкий, но в то же время, идеально плотный, слой повидла. Не знаю, чем занимались бабушка с Бузей – я полностью отдавалась бутерброду. Откусывала маленький кусочек, чувствовала нёбом ароматную, сладкую кислинку слив, на языке таяло масло, облагораживая простую кислоту ржаного хлеба. На зубах пружинила и поддавалась плотная сливовая кожица… Я больше ничего не помню про Бузю. Не люблю варенье, любое. Вкус сливового совершенства от Бузи никогда не повторится.

А потом мы с бабушкой шли домой длинными зимними тротуарами. Добросовестные дворники чистили снег большими лопатами, под ногами звонко хрустела крепкая, чистая снежная суть. Валенки, толстый пуховик до пят, глушащий бабушкин голос капюшон (было же время, когда я не мёрзла зимой!) – и только снежный хруст, который звенел, отдавался во всём теле. Снег, пушистый и такой тяжёлый, сыпал, искрясь в свете уличных фонарей, ложился на ресницы, делая их неподъёмными. Глаза закрывались, в узких щёлках плющился острый, жёлтый фонарный свет. А может, это опять летит тирса с фанерной фабрики? Тогда нельзя поднимать тяжёлых ресниц – древесные крупинки намокнут слезой, разбухнут и будут бесконечно долго терзать веко. Бабушкина горячая надёжная рука через кусачую шерсть варежки уверенно ведёт домой…

А дома бабушка заваривала черный чай с молоком, наливала его в гранёные стаканы в железных подстаканниках, давала мне отколоть щипцами острые кусочки сахара от большого мутного кристалла – и время останавливалось окончательно.

Бабушка всегда сидела за столом напротив окна и молча пила чай, ускользая в своих мыслях следом за редкими, одинокими прохожими. Я зажимала передними зубами нетающий сладкий осколок и прогоняла через него бархатистый молочный жар. Полусонная, в тишине и тепле, я смотрела на остановившиеся бабушкины глаза орехового цвета, на мерное качание розового камушка в длинной мочке уха, на убывающий кремовый напиток в стакане. Вечность.

Бабушка, спустя несколько лет – мой папа. Мама – поздний, залюбленный ребёнок – замкнулась в своём сиротстве, ожесточилась. Будто таила обиду на тех, кто оставил её. А у меня тем временем наступил запоздалый период критического восприятия родителей. То есть – мамы. Мне казалось, она стремится избавиться от меня, освободиться для чего-то или кого-то другого. Никого у неё не появилось. Она заранее отказывалась, отворачивалась от своего последнего близкого человека, предупреждая тот момент, когда я начну жить свою отдельную счастливую жизнь и брошу её одну. Мне понадобились годы, сотни книг и десятки чужих историй про детей и родителей, собственные потрясения и почти полная утрата доверия к людям, прежде чем я поняла её и смогла объявить маме о своей к ней любви. Мне было всё равно, что она думает и чувствует; в какой-то момент я научилась достаточно ценить и уважать свои собственные чувства. Психотерапия? Слышала.

Иногда мы с мамой вспоминаем истории из моего детства. Одно и то же рисуем разными красками. Несколько лет назад в социальных сетях делились постом о маленькой Алисе, которой подарили красивое новогоднее платье. Девочке платье настолько понравилось, что она ни за что не хотела его снимать и не давала маме обрезать длинную нитку, торчащую из подола. Папа предложил нитку поджечь, а девочка решила, что он собирается уничтожить её любимое платье. Через тридцать лет взрослая Алиса расскажет психологу, как в четырёхлетнем возрасте папа хотел сжечь её прямо в платье. Психолог сочтёт это подтверждением того, что все проблемы женщины – из детства.

Я слушаю мамины рассказы и понимаю: в нашей семье была любовь. Разве не это главное? Надо подсказать Вете – пусть она спросит у своего сына-студента, какие у него есть к ней претензии. Она удивится. Своевременная версия её «правды» может избавить парня от многих заблуждений. Всё, что произошло, уже произошло. Прошлого не изменишь, родители не будут другими. В нашей власти – изменить отношение.

Вета родила рано. Брала на год академический отпуск. Мы тогда с ней потерялись на несколько лет. Я многого не знаю про тот непростой отрезок её жизни. Когда-нибудь она захочет мне всё рассказать.

Глава 7. В случае неуправляемого заноса

«Ты мне друг?» – напишет Дашка почти ночью. И сама ответит: «Друг»

Три точки поволнуются секунд десять в верхнем поле экрана. Терпеть не могу эти гирлянды обрывочных фраз. Жду продолжения.

«Пойдешь со мной завтра в секс-шоп?»

Нет! Почему я?! За что?!

«Пойдешь».

«Мне больше не с кем».

Отвечаю: «Подумай ещё».

«Я подумала».

«Завтра в 12 заеду».

Отвечаю: «Меня дома не будет».

«У тебя на завтра нет планов, я знаю. А у меня офигенский план!»

«Ты заценишь»

«♥»

«Да! Оденься как на работу: не в джинсы и не слишком секси»

Что не так с моей репутацией, милая?!

Сплю безрадостно. Люблю, когда проносится одно мгновение между тем, как я закрываю глаза, засыпая, и открываю, просыпаясь; когда об этом мгновении, о том, где я была и кем я была, остаётся лишь светлое, смутное ощущение. Иногда, теперь уже нечасто, меня мучают ночные кошмары, но об этом я старательно не думаю – боюсь потревожить своих персональных монстров. Просыпаюсь рано. Лежу. Вязкое, тягучее полотно незапомнившихся сновидений мрачной тяжестью налипает на новый день. За окном ковш экскаватора грызёт сухую землю. Восемь утра субботы. Как же все его ненавидят. И строящийся дом. И будущих жильцов.

Встаю решительно. Желание одно – кофе! Это первая радость дня. Она всегда доступна и прекрасна неизменностью своего ритуала. Включить чайник. Всыпать в кружку три полные ложки молотого зерна. Залить кипятком. Размешать крепкий горячий напиток – густая плотная пена закручивается воронкой и опускается на дно. Пусть настоится. Капсульный кофе – быстрое сомнительное удовольствие – для гостей.

Вода вскипела. Но кофе закончился, надо открыть новую банку. Лезу на верхнюю полку кухонного шкафчика. Вы какой кофе любите? Я – натуральный, но уже молотый. Он продаётся в вакуумной упаковке. Всякие бывают фокусы – и банку я вскрываю над раковиной. Тяну за кольцо крышки – шипение, хлопок и… Мне бы хотелось просто одуряюще острого кофейного аромата, но сегодня не повезло – за хлопком последовал фейерверк. Частицы перемолотых зёрен забились в волосы, повисли на бровях и ровным слоем покрыли всё: лицо, руки, стол, пол. Отряхиваюсь. Завариваю кофе. Вожусь с пылесосом. Немного злюсь: ничему не стоит стоять на пути между мной и моими истинными желаниями.

Пока дом заполняется густым бархатным ароматом, следует почистить зубы и посмотреть, каков ты нынче встал. Ещё нет мыслей и оценок – всё к приятию и первому, обжигающему глотку. Шоколадная конфета из холодильника. Одна. Мне больше сладости не перенести. Разбить ложечкой пену, отпить, обжигая губы, расколоть зубами застывшую глазурь над нежной начинкой… Выдернуть зарядное устройство из планшета, поставить планшет перед чашкой. Что там в мире близком и мире далёком? Там жизнь. Разная. Но я ещё в кофейных парах, иное мало волнует. Этот запах, как защитный кокон, удерживает в моментальном удовольствии.

Я запоминаю всё картинками, картинки сопровождают запахи. Мама всегда вставала первой, намного раньше остальных членов семьи. Заваривала крепкий кофе в крошечной фарфоровой чашечке. Пила ли она эти капли, нюхала ли… Что там пить? И красила густо ресницы тушью перед круглым зеркальцем. Это был её маленький волшебный мир – пробуждающий тело кофе и таинство красоты. Я просыпалась в густой аромат и мамины смеющиеся синие глаза. День был мне рад.

И своим утренним кофе я дарю себе ощущение независимой радости, что бы там ни предстояло. Маленькую конфетку растягиваю на всю горечь большого бокала. Настроение отличное. О Дашке не думаю. Просматриваю новый список моей питерской команды со ссылками на резюме, пересланный помощницей. После изменений, внесённых в первоначальный проект, из полноценного рабочего продукта мы получили его пробник. Я не расстраиваюсь и всех молодых ребят, с которыми мне предстоит работать, нахожу замечательными. Будем учиться вместе.

Дашка приезжает минута в минуту, как обещала. На мне брючный костюм, волосы убраны в высокий хвост. Добавляю блеска на губы. Сестра осматривает меня критически – сойдёт. Я так нуждалась в твоём одобрении, дорогая. В машине стоит удушающий запах парфюма: ванильная черешня, ставшая модной прошлым летом. Морщу нос, открываю окно.

– Закрой, пожалуйста. Волосы растреплет, – просит Даша.

– Я не могу дышать. Ты весь флакон на себя вылила?

– Понимаешь, мне надо войти в вайб молодой, пустоголовой, нарциссической красотки, которая «губы, грудь, попа, ногти и волосы».

– О, боги… Надеюсь, не ради меня?

– Не льсти себе. Сейчас расскажу. Смотри, я нашла девицу Семёна в социальных сетях…

– Каким образом?

– Испачкала фронтальную камеру на его айфоне, подсмотрела пароль. Пока он спал, порылась в его телефоне. Записана она как «Саша Тренер Клуб». Понимаешь, да?

– Не очень.

– Каждое слово с большой буквы. Он никогда так не пишет. А здесь ведь придумывал с чувством…

– Допустим. И?

– Молоденькая. Двадцать лет. Всё при ней, вся напоказ – стандарт. Блондинка, волосы длинные, выглаженные. Высокая, тоненькая, фигуристая: голый живот, роскошные ноги…

– Ну ладно. Я и тебя так описать могу, разве что ты кудрявая брюнетка. И?

– Посты её посмотрела, переписку их прочитала.

– Что тебе это дало? Себя пожалеть?

– Да нет. Злость. Немного обиды. Противно. Думаешь, знаешь человека, который рядом с тобой, а на деле – вообще кто-то другой, незнакомый.

– Понятно, – понятно больше, чем мне бы хотелось. – А при чём здесь секс-шоп?

– Аферу века придумала. Есть у меня знакомый – взломает всё, что захочешь. Он номер этой Саши на день заблокирует. В офис Семёна с утра доставят букет и надушенную записку. Вот этими духами, которые тебе не нравятся, она и пользуется. Там будет приглашение в элитный спа-салон. Эротический массаж в четыре руки. Заведут его и следующую записку вручат. Возле спа есть киноклуб – забронировала там зал: лёгкий ужин под фильм возбуждающего содержания. Вместо счета – новая карточка с адресом отеля…

– Постой, Семён не будет знать, от кого это?

– Будет догадываться. Ну, что от неё.

– Угу… А откуда у неё столько денег?

– Он ей такие суммы переводит… Расщедрилась любимому на ответный сюрприз.

– Предположим. Что дальше?

– В номере – романтик: лепестки роз, свечи, полумрак и красотка в ожидании…

– Ты?!

– Я! Я уже парик купила, теперь надо бельишко подобрать и всякие прибамбасы.

– Думаешь, прокатит?

– Не вижу препятствий. А что я теряю? Эксперимент. Веселье.

– Ты долго думала над этим?

– Не-а. Фантазии их эротические меня так впечатлили, что захотелось…

– Доказать, что «все кошки ночью серы»?

– Или – шокировать, обломать, наказать. Как пойдёт.

– Сестрёнок, ты уверена? Что тебе это даст? Докажешь Семёну, что можешь быть не хуже, и он вернётся в семью?

– Не знаю.

– Чего не знаешь?

– Не знаю, нужен ли он мне будет после всего этого.

– Я боюсь за тебя. Его ли ты наказываешь? Ведь гадко.

– Я хочу. Мне это надо. Пусть будет голый, беззащитный, униженный. А я просто посмотрю ему в глаза и пойму, что чувствую к этому человеку, к этому мужчине, которому доверила всю себя. Любила. Ну и – да – мне надо получить подтверждение, что я способна вызывать желание.

– Даш, ты невероятно красивая, молодая и заслуживаешь всего самого лучшего. Настоящего. А не вот это вот всё. Может, не надо? Пусть идёт себе на все четыре стороны. Ты потом так пожалеешь…

– Не пожалею. При любом раскладе Семёна ждет потрясающее фиаско. Если он купится и пройдёт по всем запискам, конечно.

Я пытаюсь представить себя на её месте. Что это я в уязвимой обнажённости пытаюсь доказать свою… профпригодность? Унизительно. Мне давно не хочется, чтоб на меня смотрели только как на тело, которым можно обладать. Я бы так не смогла, но в Дашке чувствуется столько злости, она так заряжена, что воздух вокруг неё искрит. Не решаюсь дальше с ней спорить.

– Мы приехали. Идём? – Дашка смотрит на меня с вызовом, в её глазах пляшут огненные черти. – Улыбнись. Это же прикольно!

Что прикольно, милая? Но я послушно улыбаюсь, делаю вдох-выдох, расправляю плечи и представляю, что я – не я, а кто-то очень отвязный и раскрепощённый. Жизнь меня к этому не готовила, но я справлюсь.

Магазин находится на первом этаже офисного здания, перед общим входом толпятся курильщики в деловых костюмах. С самым независимым видом мы проходим мимо. Нам смотрят вслед. Я в брючной «двойке», на Дашке обтягивающее, но сдержанное, чуть ниже колена, платье. Мало ли куда мы идём? Они смотрят на нас, потому что мы красивые.

Вход в секс-шоп расположен сразу за вращающейся дверью, перед проходной. Громко тренькает колокольчик. Помещение светлое, просторное, витрины открытые, на столах – раскладка занимательных и странных вещиц. Несколько навязчивый запах клубничной отдушки и – пока – больше ничего пугающего. Нам навстречу выходит невысокая девушка в строгой униформе, приветливо здоровается, приглашает пройти, даёт нам осмотреться. Никогда раньше не была в подобных заведениях, но понимаю, что это статусное место. Я боялась, что Дашка, на правах младшей сестры, будет прятаться за меня, но она хорошо подготовилась: быстро сориентировавшись, сама обращается к консультанту за советом. Я остаюсь одна и тупо пялюсь по сторонам, продолжая улыбаться.

– Вы заинтересовались? Что-то подсказать?

Не знаю, каким образом, но я зависла перед застекленным стеллажом с фаллоимитаторами. Консультант начинает подбирать ключ к запертой витрине. Останавливаю ее, не теряя чувства собственного достоинства.

– У меня всё есть, спасибо. Просто смотрю.

– Тогда вы можете помочь подруге определиться с выбором.

Дашка перебирает стопку упаковок ярких расцветок. Суёт мне одну под нос.

– Вкусно пахнет? Или лучше эти?

Химозный ягодный запах заставляет меня отшатнуться.

– Фу. Что это?

– Съедобные трусики. Что?! Это суперсекси.

– Ты думаешь, Семён станет есть трусы?

– Точно. Ладно, девушка, я беру комплект из латекса, наручники и хлыстик.

Сестра расплачивается, мы выходим под аккомпанемент дверного звоночка. Теперь у курильщиков нет никаких сомнений, откуда мы выплыли. Я жалею, что подобрала волосы: кажется, малиновые мочки моих ушей видны со спины. С облегчением скрываюсь в машине. Фух. Смотрю на Дашу: она невозмутима и весела, ею движет высшая цель.

– Сделано! Класс! Спасибо, что пошла со мной! Ой, а ты ничего не хотела купить?

Издевается?

– Я уже сказала продавцу, что у меня всё есть.

Дашка смотрит на меня с восхищением. Прощаюсь с сестрой на полпути к дому – хочу немного пройтись. Люблю гулять. Полюбила после аварии.

Это была невероятно снежная зима с резкими перепадами температур. Посреди ночи, сотрясая весь дом, сплошным пластом сошёл снег с крыши. Наши южные гости вскочили, перепуганные. Землетрясение?! Да нет же, оттепель. Спустя два дня после новогодних тридцатиградусных морозов плюсовая температура – большая неожиданность.

Ранним утром Андрей повёз друзей в аэропорт, а я, прибравшись, рванула в город проведать маму. Я не гонщик, езжу тихо, спокойно. Да и машинка маломощная. Двигалась осторожно, местами переметы превратились в густую снежную кашу. Перед выездом на основную трассу, на спуске, машину повело на снежном мыле – начало мотать от края до края пустой двухполосной дороги. В какой-то момент понимаю: меня несёт прямо в лоб серой «девятки». Скорость мысли – она чудовищная. Я успела подумать: сейчас будет авария, гаишники, разборы и когда я доберусь до дома?! И ещё. Я увидела перед собой колонку советов водителям из журнала «За рулём», который выписывал и раскладывал по всему дому Андрей. «Для машин с передним приводом, в случае неуправляемого заноса, нажать на газ и выкрутить руль в сторону заноса».

Я нажала и выкрутила.

Сижу в сугробе. Снег по самые окна моего «паркетника». В полуметре перед капотом – ствол дерева. Поворачиваю голову в сторону дороги. «Девятка» стоит, редкие машины её объезжают. Водитель лбом упёрся в руль. Но ведь столкновения не было?! Тронулся потихоньку, уехал. Уф…

Звоню Андрею, рассказываю, что вылетела с дороги, выйти из машины не могу, цела. Что делать? Жди, говорит, я уже далеко, в ста километрах – не стану возвращаться, пришлю кого-нибудь. Жду. Начинает потряхивать. Вдруг кто-то стучит в окно. Мужчина. Подполз по снегу. Ага, серая «девятка» на обочине. Разбираться вернулся, думаю. Обречённо опускаю стекло.

– Т-ты как? – спрашивает.

– Нормально, – отвечаю.

– Спасибо т-тебе.

– За что?

Интересно, он заикается или его, как и меня, колбасит?

– Я видел, как твоя машина вышла из управления. Как ее несло на меня. Думал: всё, – мужчина разминает пальцами комки снега, проводит мокрой ладонью по лицу. – У меня ж сынишка сзади в автокресле сидел. Сердце чуть не остановилось. Ты извини, что сразу не подошёл. Я в шоке был. Ребёнка домой забросил и вернулся. У тебя трос есть?

– Есть, но ко мне сейчас приедут. Спасибо.

– Тебе спасибо, – вытирает рукавом глаза. – Каким чудом ты с дороги ушла?

– Выкрутила руль в сторону заноса, – произношу, как нечто само собой разумеющееся, голосом без эмоциональной окраски. Все же знают об этом, правда?

– Молодец ты, сообразила.

– Угу…

Владелец «девятки» выбрался из снежных завалов и уехал. Меня трясло пуще прежнего. Ещё и ребёнок… Приехали мои спасатели. Без троса. Начали останавливать проезжающий транспорт. Связали, в итоге, три верёвки – дотянулись. Выдернули меня армейским грузовиком. Осмотрели машину: всё цело, двигатель работает. Расцеловала всех, от избытка чувств, и укатила. Сама. Влетела в квартиру, сбрасывая одежду на ходу. Прямиком – в душ. Горячие струи били полчаса, но нервная дрожь не унималась. Советовали «жахнуть» крепенького, для снятия стресса. Но – мама; ей о происшествии ни слова. «Жахнула» чаю с лимоном. Горячего, крепкого. Пока пила, постепенно осознавала произошедшее и благодарила, благодарила за разбросанные журналы, за привычку читать всё подряд, за память, которой хоть толком и нет, зато она срабатывает в критических ситуациях…

Мой водительский стаж приближается к двадцатилетию. Больше у меня не было ни одной аварии, но без особой нужды я за руль не сажусь.

Глава 8. Между двух львов. Москва-Питер

Девчонки предлагали отвезти на вокзал, но я отказалась. Меня провожала мама. Не хандри, а то приеду! А разве я хандрю? Впереди неизвестность, ответственность, новые вызовы и достижения. Я со-бранна и задумчива. Уже немного не здесь, ещё – не там. Мама мной гордится: ей льстит, что дочь пошла на повышение, а значит, мы обе молодцы.

«Сапсан» скользил сквозь нарядные осенние леса и пролески, мимо проносились станции небольших городков, тоскливо повизгивали колёса. Вспоминались долгие поездки на каникулы к бабушке неспешными пассажирскими поездами: размеренное постукивание колёс, убаюкивающее покачивание вагона, библиотечная книга из школьного списка с пожелтевшими страницами, полустанки с бабульками, протягивающими к открытым окнам жареные пирожки, ароматную, с чесночком и укропом, рассыпчатую отварную картошку, малосольные огурчики в газетных кульках, семечки…

Скорость, визг колес, пассажиры, в основном, мужчины – деловые, сосредоточенно уткнувшиеся в гаджеты, – навязчивые проводницы с кислым растворимым кофе не давали распуститься тугому, тревожному комку в горле. Повышение, которого не ждала. Авторитет, который предстояло заслужить. Возрастающая ответственность. Не это пугало. Я была разработчиком питерского проекта, проводила собеседования кандидатов на места в команде – практическая составляющая процесса вопросов не вызывала. Но – изначально – возглавить новый офис должен был Игорь. Я представляла наши яркие выходные вместе, себя в «Сапсане» – весёлой, предвкушающей встречу… Ждала любви к Питеру – промозглому, сероватому городу, сдержанно величественному, тайно прекрасному. Прогулки тихими улочками, рука в руке, эхо смеха во дворах-колодцах, общее восхищение и рассказы наперебой, обветренные поцелуями на набережных губы… Красивая история была сложена, празднично упакована, украшена шёлковым бантом – и осталась невостребованной, никому не нужной, забытой. Вместо этой беззаботной, полной праздника девчачьей картинки произошёл карьерный скачок, к которому я оказалась не очень готова. Не карьеры ждала – судьбы. Логика моего внезапного назначения не совсем понятна – это вызывало тревогу. Боялась и не хотела быть пешкой в чужой игре.

«Я не люблю Санкт-Петербург», – с уважением, но категорично говорила я всем и каждому, получая в ответ согласные кивки, бурное возмущение и множественные аргументы за и против. Не люблю-нелюблю, не люблю-не-люблю… Полюби, Елизавета. Себя полюби, всё, что с тобой происходит, полюби, отпусти, прости…

Не читалось, не спалось, мысли рисовали жалкую, ненужную сцену. Быть умопомрачительно красивой, уверенной, подойти к Игорю: «Какое же ты дерьмо, Игорь…». Расслабленной, сильной ладонью дать хлёсткую пощёчину, развернуться на высоком каблуке и уйти гордо, не слушая, не оглядываясь… Но ведь споткнусь обязательно, и руку он перехватит, и выльются жалкие, девчачьи упрёки-вопросы… Не такого она о себе мнения, интеллигентная московская девчонка. Нельзя это всё. Так и не поговорили. Вообще никак не поговорили, даже по телефону. Везла свою обиду, жевала её. От жалости к самой себе подступают слезы. Промокаю салфеткой реснички. Мадемуазель-босс, на вас смотрят и оценивают – держите марку.

На Московском вокзале Петербурга меня встретил личный водитель. Личный водитель, вот. Представился Максимом, протянул руку, приветствуя; сжал горячей сухой ладонью мою нерешительную кисть. Надо отработать этот момент, подумалось. Подхватил чемоданы, потянулся за сумкой с ноутбуком – не отдала. Побежал впереди трусцой, оглянулся, оценивающе глянул на мои туфельки – сбавил ход.

– Машина прямо перед входом стоит. Дождь идёт, над перроном навес – и не поймёшь, но скользко. Вы, как выйдем, держите меня под локоть.

– Спасибо, что предупредили, Максим. – Я за вас отвечаю, – улыбнулся.

Я ещё не знала, как себя вести с личным персоналом – секретарша Оленька была, в некоторой степени, подругой. Не считается. Улыбнулась в ответ, скупо, осторожно. Куртки водителя чуть коснулась, на ступеньке заскользила, успев оценить надежность подставленного плеча. Представительский чёрный «мерседес» нарядно поблёскивал отражённым в капельках дождя светом. Оглянулась на здание вокзала: красиво подсвеченный бело-жёлтый парад арок под тёмно-синим небом загадочно подмигнул. Ну ладно, пути назад нет.

Холодная капля клюнула щёку. Потянулась было к ручке дверцы, но вовремя остановилась. Всё так же улыбаясь, Максим широко распахнул дверь за водительским сиденьем. Элегантно склонив голову, я скользнула на пассажирское место, коленка к коленке, расправила пальто. Я слишком напряжена, пытаюсь контролировать каждый свой шаг, каждый жест. Так дело не пойдёт. Глаза единственного зрителя смеются в зеркале заднего вида. Уголки моих губ приподнимаются в ответ. Разве питерцы такие улыбчивые и приветливые?

– Максим, вы родились в Санкт-Петербурге?

– Я? Нет, я из Казани, учиться приехал. Гуманитарий. Кандидатскую пишу – в пробках многое обдумать успеваю, в ожидании – записать. Мне подходит эта работа.

Тёмненький такой, даже внимания не обратила. Умный. Болтать не будет. Правильный водитель.

– А вы город хорошо знаете?

– Пять лет в Питере за рулём, не переживайте.

Опять смеётся. Я же ничего смешного не говорю? Поясняю:

– Да нет, я про сам город, памятники, архитектуру… Мне всё будет интересно – почти ничего не знаю.

– Я многое могу рассказать.

– Замечательно.

От бесхитростной улыбки Максима моё настроение незаметно улучшается. Может, всё будет очень даже хо-ро-шо…

– Елизавета Викторовна, вы хотите доехать быстро или посмотреть на центр? Ночью очень красиво. Хотя… после Москвы…

– А у меня гостиница не в центре? Я просила.

– В центре. Нам здесь, по прямой, по Невскому, до набережной Мойки минут десять, не больше.

– А Нева близко?

– До Невы ещё пару кварталов.

– Давай в отель сразу. Я лучше пройдусь немного потом. До офиса утром сколько ехать?

– Минут двадцать.

– Тогда в восемь двадцать подъезжай.

Как-то незаметно я перешла на «ты», хотя обычно испытываю неловкость при знакомстве. Чувствую себя комфортно.

– Я подъеду минута в минуту. Там стоять нельзя.

– Договорились. Это Невский? Красиво.

На самом деле, сквозь мокрые стекла машины ничего толком не видно: ярко горят витрины бутиков и вывески магазинов, растения в кадках перед ресторанами раскачивают мокрыми ветками, тёмные силуэты прохожих привязаны к большим чёрным зонтам… Вспомнила, что не взяла зонт, и откинулась на спинку сиденья. Ну вот.

Входная группа отеля располагается на пересечении двух улиц в окантовке узких тротуаров – да, машине стоять негде. За бетонным парапетом в темноте беспорядочно плещется Мойка.

– До завтра, Елизавета Викторовна! Буду как штык! – Максим споро подхватил чемоданы, вручил их швейцару отеля. – Точно сегодня никуда ехать не хотите?

– Нет, Максим. Спасибо. До завтра.

Швейцар, словно фокусник, избавился от чемоданов и, прикрывая зонтом, проводил меня к распахнутой двери отеля.

Вау! Под высоченным потолком лобби нависают огромных размеров мраморные атланты. Протягивая администратору паспорт, я не могу отвести глаз от каменных тел, алых драпировок, золотых канделябров. Видела я пафосные отели, но чтоб с атлантами внутри? Да ладно…

– Ваши ключи, пожалуйста. Сейчас подойдёт ваш персональный дворецкий, он будет сопровождать вас по всем вопросам, в номере аппарат прямой связи…

Дворецкий? Подошёл дядечка в ливрее, назвался Николаем, кланялся, делал руками приглашающие жесты – позвольте-с, будьте любезны…

– Наш отель, единственный в своём роде, располагается в историческом здании дворца восемнадцатого века, да-с… Тут у нас ресторан, где… Здесь великолепный спа… На крыше здания отличный закрытый бассейн и открытая веранда, осенью и зимой, конечно, газовые обогреватели…

Высоченная двустворчатая дверь распахнулась внутрь номера. Просторное холодное помещение в серо-сизой отделке стен разрезано двумя высокими узкими окнами. После алых ковров, старинных гобеленов, золота и мрамора холла комната кричит одиночеством – я оказалась не готова оставаться в ней вот так, сразу.

– Николай, не уходите. Включите, пожалуйста, кондиционер на обогрев. Я вымою руки, и проводите меня, пожалуйста, на веранду.

– С превеликим удовольствием, – дворецкий отрегулировал температуру в номере. – Ожидаю за дверью.

Сбросила пальто на кровать. Выглянула в окно: этаж низкий. Напротив, за Мойкой, такие же высокие, прозрачные окна. Прижала ладонь к стеклу, оставила отпечаток – сегодня я здесь.

– Терраса бывает открыта для посетителей с мая. Сейчас только небольшая часть для наших дорогих гостей… Прекрасный обзор, вид на центр города: на Казанский собор, Невский проспект, набережную реки Мойки, Строгановский дворец, Спас на Крови…

Удивительным образом меня не раздражает этот странно говорящий человек.

– Николай, я после ужина хочу пройтись, но у меня нет зонта.

– Это никак не проблема. Зонт будет ждать вас в номере.

– Спасибо, Николай.

Сделала заказ и подошла к прозрачной стене веранды. Горящими окнами, подсвеченными шпилями и куполами, цепочками автомобилей на дорогах неприрученный город шлёт сигналы. Вытащила телефон и сделала видео для мамы. Подумала и выложила его в социальной сети: нет никаких оснований не делать привычные вещи, а именно: рассказывать о своих путешествиях. Разве это не путешествие длиною в год? Чувствую, как маме любопытно и хочется поболтать, но я ещё не настроилась на разговор. Отправляю видео и фотографии. Атлантов надо обязательно снять…

Зонтик стоял у двери номера. Быстро сменила обувь на прогулочный вариант. Бежала лёгкими ногами по красным ковровым покрытиям…

– Елизавета Викторовна…

– А? – оглянулась, удивленная. Николай.

– Если вы сейчас повернёте налево к проспекту и вниз, а там у воды опять налево, то будет Адмиралтейская набережная – самая известная…

Он теперь меня всё время будет преследовать?

– …короткая и переходит в набережную Английскую…

Дверь плавно закрылась за спиной. Фух. Слишком много внимания к моей персоне. Уверенно повернула налево. В воздухе висели мелкие капли дождя. Он забивался в волосы, неприятно холодил кожу. Зонт служил, в большей мере, защитой от ветра. На набережной ветер усилился, глаза начали слезиться, между двух скульптур больших львов заметила широкие ступени, ведущие к воде – укрылась за каменными выступами, сняла кроссовок и села на него. Вода Невы зеркально блестела, течением относило редкие листья. Вынула из кармана телефон, сняла Дворцовый мост – в памяти само собой всплыло название; разные красиво подсвеченные здания и их отражения в тёмной воде – обязательно всё про них узнаю… Просмотрела сообщения. Игорь оставил комментарий «Удачи на новом месте» и смайлик одноглазый с языком. Подмигивает типа. Проигнорировала. Я даже не блокирую его нигде, чтоб не думал всякое, не догадывался, как мне больно. Покачала босой ногой, размяла остывшие пальцы. Как хорошо быть среди людей, которые ничего о тебе не знают, всегда готовы услужить, окружают заботой и необходимыми вещами. Своеобразное чувство свободы «пространства первого впечатления»: всё ново, и ты нов – выстраивай иную личность или играй роль, которой от тебя не ожидали в прежней жизни.

Первый рабочий день начинался хорошо: Максим был пунктуален, я была точна. Чувствовала себя уверенно в жемчужно-сером, мягкого силуэта брючном костюме. Он, как и маленькие звёздочки сапфиров в ушах, выгодно оттеняет мои синие глаза, тёмные, чуть рыжеватые волосы. Удлинённый пиджак элегантно облегает фигуру. С сожалением оставила в шкафу любимое чёрное платье от Виктории Бэкхем – всегда чувствую себя в нём неотразимой. Но – решено: никаких вызовов, никаких больше романов на работе. Взрослая, самодостаточная, деловая. Да.

Ехали медленно, добрались за обещанные двадцать минут. В офисе, у входа, меня уже ожидала новая помощница.

– Здравствуйте, Елизавета Викторовна! Меня зовут Женя, и я ваш секретарь. Пока.

– Здравствуйте, Евгения. Почему – пока?

– Вы можете подобрать своего человека… – молоденькая, курносая Женя нервно сжала тонкие пальчики.

– Покажи мой кабинет, пожалуйста. И – попробуем подружиться.

Женя выдохнула, затараторила на ходу: здесь у нас кадровый отдел, бухгалтерия… пространство «открытого офиса» и за стеклянной перегородкой – ваш кабинет, вы можете всех видеть. Вот. А я прямо напротив, за столом.

Панорамное остекление, стол для совещаний, человек на десять, белые ирисы в прозрачной вазе…

– А это ваша комната отдыха. Здесь можно уединиться. Заварить кофе, чай. Если вы не будете против, это сделаю я. Хотите? Мы заказали ваш любимый сорт кофе, конфеты, печенье…

– Отлично подготовились, Женя. Созванивались с Ольгой?

– Да, она мне рассказала обо всех ваших предпочтениях.

Закололо под лопаткой, стало трудно дышать.

– Что ещё рассказала Оля?

– О, она не была милой и общительной. Только самые важные вещи. Про воду ещё.

Важные вещи. Смешная Женя. Ольга – молодец. Надо отбросить все лишние мысли.

– Распечатай, пожалуйста, моё расписание, завари кофе и, пока я смотрю бумаги, расскажи о себе.

Встречи этого дня, совещания и договорённости на предстоящую неделю, анкеты сотрудников… Перебирая папки, вглядываясь в фотографии, начала улыбаться: знакомые лица, я сама одобрила кандидатуры этих ребят и буду рада с ними работать.