Читать онлайн Найду тебя в Нави

Берегись огней болотных

Ночь была чёрной, как смоль, а дождь – косым и колючим, будто иглы невидимых бесовок впивались в стены нашего трактира.

Я стояла у очага, помешивая варево в котле, когда дверь скрипнула, впустив стужу и двух путниц.

Первая – знатная барыня, высокая, статная, в платье, что шелестело, словно крылья ночной птицы. Волосы её, заплетённые в тугую косу, блестели, как вороново перо, а глаза… О, эти глаза! Холодные, серые, будто лёд на реке. За ней шла служанка – бледная, почти прозрачная, с волосами белыми, как первый снег. Но глаза… глаза её горели жёлтым огнём, словно два кусочка солнца, застрявших в ночи.

– Добро пожаловать, госпожа, – поклонились мои девочки, помощницы, улыбаясь слаще мёда.

Я лишь усмехнулась про себя – уж они-то знали, как угодить гостям.

– Подайте нам ужин, да тёплого вина, – прозвучал голос барыни.

Кивнув, я скрылась на кухне, где тени от свечей плясали по стенам, будто нечисть на шабаше. Но едва я взялась за нож, как за спиной раздался шёпот:

– Не торопись, хозяюшка…

Я обернулась – и тут же чьи-то когти впились в моё запястье. Служанка барыни стояла передо мной, улыбаясь так, будто знала все мои тайны.

– Отпусти! – прошипела я, пытаясь вырваться, но её хватка была крепкой. Она лишь рассмеялась, перегородив дверь своим телом.

– Не узнала меня? – девушка наклонилась ближе, шепча мне на самое ухо. – …А я-то думал, ты умнее, кролик.

Сердце моё замерло. Этот голос… этот проклятый сладкий шёпот!

– …Кума?! – вырвалось у меня, и в тот же миг передо мной уже не стояла бледная девица – а лис-оборотень, с золотыми глазами и острыми клыками.

Он рассмеялся, проведя когтем по моей щеке.

– Не обо мне волнуйся, кролик мой сладкий. Госпожа моя уже, наверное, забрала твоих девочек. Уж больно они славные у тебя… Таких и в подарок не стыдно принять.

Я рванула обратно в горенку, но было уже поздно. Сама Княгиня Кобрина стояла посреди палат, а у ног её извивались две кошки – одна чёрная, как ночь, другая белая, как снег. Мои девочки…

– Прощай, хозяюшка, – прошептала Кобрина с едкой ухмылкой. – Они мои теперь. Не надо было от меня сбегать тогда. Теперь все твое – моим будет.

Я кинулась вперёд, но княгиня и её лис растворились в дымке, оставив лишь эхо смеха, да стук дождя по крыше.

Я проснулась с криком, который застрял в горле, как рыбья кость. Грудь вздымалась, а пальцы впились в одеяло, будто пытаясь ухватиться за реальность. Кошмар то был? Или вещий сон, посланный в предостережение?

Сердце колотилось, как птица в клетке, когда я сорвалась с постели и босиком бросилась в соседнюю горницу. Лунный свет, пробиваясь сквозь щели ставней, серебрил две маленькие головки на узкой кроватке.

– Мои девочки…

Одна – белокурая, с глазами светлыми, как утренняя роса. Вторая – с волосами темнее ночи и… черными очами. Такими же, как у него…

Я провела пальцем по щеке дочки, и губы сами растянулись в улыбке. Живы. Целы. Слава Богам…

Выдохнув, я накинула на плечи шаль и вышла во двор. Ночь стояла тихая, словно заколдованная. Ветра не было – лишь тёплый летний ветерок, будто сама Макошь гладила меня по волосам. Деревня спала, избы тонули в тенях елей, и только луна, круглая и бледная, как лицо утопленницы, висела над лесом.

Пять лет… Пять лет я пряталась здесь, в этой глухомани, где даже псы теряли след на охоте. Деревенские знали меня как вдову-ткачиху с двумя дочками – благо, руки помнили ремесло, а язык быстро перенял местный говор. Никто не спрашивал, откуда у меня всякие разные травы в сундуке или почему иногда я ухожу ночью в лес, а возвращаюсь лишь на рассвете. Да и я была нелюдимой и скрытной от греха подальше.

Луна будто подмигнула мне, и я вспомнила её – Княгиню Кобрину. Она выманила меня из мира Нави, когда жизнь моя висела на волоске здесь, в мире людей. А потом использовала меня, как ключ к дверям обители тёмных божеств и мертвых, когда забрала к себе во Дворец Чернограда. Через моё тело с ней говорили мертвые цари, их голоса скрипели, как ржавые ставни, советуя ей, как править землями во владении её. Через мои губы шептали тёмные ворожеи рецепты заговоров, продлевающих молодость. Я стала Верховной Жрицей темного города, но каждый ритуал оставлял на моей душе шрам.

А потом… потом я поняла. Я жду ребенка. Мое дитя – дитя двух миров, – прошептала я тогда, чувствуя, как под сердцем шевелится жизнь. Навь и Явь смешались в нём, как мёд и яд. Сила. Такая, что Княгиня превратила бы его в своё оружие и забрала бы мое чадо себе навсегда. Поэтому я бежала.

Где-то вдали, в лесу, завыл волк. Я вздрогнула, но тут же рассмеялась сама над собой. Ещё не время было встретиться с суженым моим.

– Мама?

Я обернулась. В дверях стояла моя младшенькая – черноглазая, с куклой в руках.

– Тебе приснилось что-то страшное?

– Да…

Я подняла её на руки, прижимая к груди.

– Это лишь сон. Всё хорошо, ласточка моя. Мама никогда тебя в обиду не даст.

Я качаю малышку на руках, её тёплое тельце прижимается ко мне, а маленькие пальчики цепляются за мою рубаху. Мои губы сами собой начинают напевать старую колыбельную, ту, что пела мне моя мать в очень далёком детстве:

"Спи, дитятко, не вздумай плакать,

Лунарий кот у крыльца стережёт.

Не пустит он ни кикимору златую,

Ни сову с очами, что в полночь поет.

Запеленала тебя я оберегом,

Семь раз спряла нитью судьбы.

Только ветер, да звёзды за нашим порогом,

Да материнские крепкие руки-мои."

Дочка засыпает, её дыхание становится ровным.

Осторожно, чтобы не разбудить, отношу её к дубовой колыбели, где спит старшенькая, свернувшись калачиком, будто лесной зверёк. Поправляю домотканое одеяло, сотканное мной из шерсти овец, целую дочек в макушки – пусть сны их будут светлыми, пусть ничто их не потревожит.

Сама ложусь на жесткую лежанку, подложив под голову холщовый мешок с сушёными травами – бессмертником и полынью, чтобы отогнать дурные сны. Но сны приходят другие – воспоминания. Они вползают в мое сознание, как туман над болотом, обволакивая, унося в прошлое.

Закрываю веки и вижу его – высокого, стройного, будто вырезанного из лунного света. Чёрные глаза, глубокие, как лесные озёра в полночь, в них тонут звёзды, тону и я. Белые волосы падают на плечи серебряными прядями. Его улыбка – кривая, чуть насмешливая, будто он знает что-то, чего не знаю я, будто видит сквозь меня, сквозь стены, сквозь время.

Вспоминаю его запах, помню, как его пальцы касались моего лица в последнюю ночь мою в Нави, будто читали судьбу нашу по линиям, как гадалки читают по руке. Помню его голос – низкий, будто шум ветра в кронах древних дубов.

– Моран… – выдыхаю я, и имя его тает в темноте, как последний дымок от погасшей свечи.

Где-то за окном кричит сова – может, это вестник, может, просто ночная птица. Но сердце сжимается от предчувствия. Сон смешивается с явью, и вот уже я не знаю, сплю ли я или бодрствую. В темноте мерещатся всякое: тени и духи шепчущие на забытом языке волхвов.

Последнее, что вижу перед тем, как погрузиться в забытье – его руку, протянутую ко мне сквозь пелену снов, и слышу, как где-то далеко, за лесами и болотами, воет одинокий волк.

Утро пришло с туманом, что стелился по деревне, словно седая борода деда-лешего. Я встала ещё до первых петухов, когда звёзды только начали бледнеть на небе. Разожгла печь, испекла хлеб на закваске, что хранилась в глиняном горшке под образами Лады и Перуна. Дочки мои проснулись тихо, без криков – они и кричать-то не умели по-человечьи, только смотрели своими большими, слишком взрослыми глазами, будто видели сквозь воздух, что другим не дано. Накормила их тёплой кашей с мёдом, сама лишь поклевала краюху, запивая её настоем из горьких трав – чтобы сон не подступал за работой. Потом развернула станок, взяла в руки челнок, и под мерный стук берёзовых коклюшек начала ткать узор – не простой, а обережный, с переплетением знаков, что знала ещё моя прабабка.

Не успела я довести нить до края, как в сенях раздался скрип половиц. Вошла Марфа, старая знахарка из-за реки, сгорбленная, как пень.

– Доброе утро, ткачиха, – кряхтя, она опустилась на лавку. – Принесла тебе шерсти, дай мне в обмен ту скатерть, что с паутинным узором. Уж больно хороша она у тебя. Руки у тебя золотые.

Глаза старухи, мутные, как вода в лесной луже, скользнули к колыбели, где лежала моя младшая.

– Ох, какая кроха… Дай-ка я её благословлю, – она протянула костлявую руку, ногти жёлтые, как когти совы.

Я вскочила так, что челнок выпал из пальцев.

– Не тронь! – голос мой прозвучал резко, всколыхнув поток воздуха. – Она… болеет у меня. Лихорадка.

Марфа отпрянула, будто обожглась. В избе вдруг стало холодно, хотя печь уже топилась вовсю.

– Ну ладно, ладно… – забормотала старуха, крестясь. – Возьму скатерть и пойду.

Схватила ткань и почти побежала к двери, спотыкаясь о порог.

– …Матушка, почему ты её прогнала? – заплакала старшенькая. Её слёзы были прозрачными, как роса, но на щеках оставляли лёгкие следы, будто от ожога.

Я опустилась перед ней на колени, обняла.

– Люди… они хрупкие, доченька. Мы с тобой и сестрой – другие. Помнишь, как погибла кошка Мурка, когда ты её погладила?

Она кивнула, нижняя губа задрожала.

– Мы не со зла. Но наша природа – как у зимнего ветра: он не хочет заморозить цветок, но не может иначе. Понимаешь?

– А как же мы жить-то будем? Я так хочу новую кошечку в дом…

– Я… что-нибудь придумаю. Найду тебе не хрупкую кошечку, обещаю. А пока… Пока играй с сестренкой, хорошо? Ты для нее пример. Старшая сестра.

– …Хорошо.

Уложила старшенькую обратно спать, спела ту же колыбельную, но теперь слова звучали как заклинание:

"Спите, мои детки,

Ваши души – свечи во тьме.

Пусть никто не узнает ваши имена,

Ни в этом доме, ни на том дворе."

Снова села за станок. Нити в моих руках переплетались, создавая узор, похожий на паутину – такую, какими опутаны судьбы всех, кто связан с миром, что лежит за Калиновым мостом.

Прошел день и ночь опустилась на землю, как черная шаль. Я стояла перед раскрытым сундуком, доставая темные одежды – те самые, что ткала долгими зимними вечерами для этого особенного дня. Белые косы мои, тяжелые, словно сотканные из самого серебра, рассыпались по плечам, мерцая в слабом свете лампады. Дочки спали, укрытые одеялом с обережными знаками – их лица были спокойны, дыхание ровное, но я знала: если бы сейчас кто-то вошел в избу, он бы не услышал ни звука. Я хорошо их спрятала от глаза людского своим наговором. Никто их не найдет, пока меня дома не будет.

Взяла сверток, плотно завернутый в сукно. Заперла ставни на засов, перекрестила порог и ступила в ночь.

Лес встретил меня тишиной, но не той, что бывает перед бедой, а торжественной, словно сама земля затаила дыхание в ожидании. Я шла, принюхиваясь к воздуху, но не чувствовала привычного запаха тлена и сырости – энергии Нави не чувствовалось. Лишь аромат мха, хвои и чего-то древнего, забытого.

На всякий случай я сжимала заветный сверток в руках – если что-то пойдет не так, оно станет моим щитом. Но сейчас… сейчас я опустилась на колени, вонзила пальцы в холодный мох и зашептала слова, которым меня научила моя бабка-ведунья.

– Откройся, третий глаз, покажи мне путь, – голос мой звучал чужим, низким, будто из-под земли.

Пять лет я ждала этого дня. Пять лет ткала, гадала, молилась – и все ради этой ночи. Ночи, когда границы между Явью и Навью станут тонкими.

Но для него, для моего волка, прошло всего пять недель. Он, наверное, даже не успел и соскучиться по мне… Нет, я улыбнулась – он точно скучал. Я знала.

Перед глазами заплясали болотные огоньки, и я увидела тонкую нить, серебристую, как паутина, тянущуюся вглубь чащи. Я пошла за ней, осторожно ступая по корням.

Нить привела меня к озеру – огромному, черному, как зрачок ночи. Вода стояла неподвижно, отражая полную луну, но отражение было странным – будто луна смотрела на меня из глубины, а не с неба. На другом берегу возвышался дуб, древний, с корой, покрытой невидимыми рунами, которые светились тусклым синим светом. Чтобы добраться до него, нужно было обойти озеро.

Вода шептала что-то, но я не вслушивалась – все мысли мои были лишь о предстоящей встрече.

Я подошла к дубу и остановилась, прижав ладонь к груди, где билось сердце, готовое вырваться из грудной клетки.

– Моран… – прошептала я. – Я пришла.

Луна поднялась выше, осветив поляну. Я ждала. Минуты тянулись, как годы. Ветви дуба шевелились, будто что-то большое двигалось среди них, но это был лишь ветер.

Птицы запели первые, робкие песни – ночи оставалось не долго царствовать. А его все не было.

– Как же так… – мой голос сорвался. – Мы же договорились…

Я сжала сверток так, что пальцы онемели. Где он? Почему не пришел на встречу?

И тогда я услышала. Тихий, едва уловимый звук – будто кто-то дышал у меня за спиной.

Я обернулась. Тьма зашевелилась.

И в один миг на меня выскочил огромный черный волк – шерсть его сливалась с ночью, лишь синие глаза горели, как два холодных самоцвета.

Этот волк уступал в размерах Морону, и шерсть у него была темная… Кто же этот чужак?

Как только подумала это, зверь кинулся на меня, клыки блеснули в лунном свете, но я не отступила.

Стала наспех шептать древний заговор, и лес ответил мне – корни деревьев вздыбились, словно змеи, ветви протянулись, чтобы схватить обидчика.

Волк зарычал, отпрянул, и я увидела в его глазах не злобу, а… страх. Он развернулся и исчез в ночи, оставив после себя лишь запах прелой листвы.

Я не стала гнаться за ним. Вместо этого бросилась к полотну, развернула его на мху, и провела по картине рукой. Узоры на ткани тотчас засветились тусклым синим огнем. Без колебаний я опустила свое лицо прямо в это пламя – и мир мой сразу померк.

Я открыла глаза на берегу того же лесного озера, но здесь не было ни птиц, ни ветра. Лишь густой туман, клубящийся над черной водой, и тишина, давящая, как камень на груди.

– …Зачем пришла ко мне? – раздался женский голос, и я обернулась.

Сначала увидела только два красных глаза, горящих в темноте. Потом туман рассеялся, и передо мной предстала… я сама. Точнее, та, кем я могла бы стать когда-то, когда пребывала в Нави.

Вурдалачка сидела на камне посреди озера, закованная в цепи, которые я сама сплела вокруг нее из своей воли. Ее волосы, такие же белые, как и у меня, были спутаны, а кожа была более бледная, почти прозрачная. Но самое страшное – ее улыбка. Оскал, полный острых зубов.

– Ну что, Шурочка? – она наклонила голову. – Соскучилась по своему темному двойнику?

Я помнила, как заточила её в эту картину. Как тогда, в лесу Нави, вурдалаки напали на меня, впились клыками, наполнили меня своим ядом. Они хотели сделать меня своей маткой – существом, пожирающим мужскую силу, соблазняющим и мучающим других. Я почти сдалась тогда… но потом осознала, что сердце мое только одному мужчине принадлежать будет. И эта любовь спасла меня. А ту темную сущь, что могла бы стать похотливым чудовищем, я заточила здесь в этой картине, где поместился кусочек Нави.

– Ты знаешь почему Моран не пришел ко мне?

– Почему не пришел?… – вурдалачка засмеялась. – А почему я должна тебе отвечать?

Я сжала кулаки, и вода в озере поднялась, обдавая ее ступни ледяными брызгами. Нечисть вздрогнула, ютясь на середине.

– Я ничего не знаю! – прошипела она. – Правду тебе говорю!

– …Могу ли я сама отправиться в Навь и отыскать его?

Она задумалась, потом ухмыльнулась.

– Опять в мои родные земли тянет?…Можешь, конечно… Но вернешься ли обратно к живым?… Вот в чем вопрос.

– Говори что знаешь.

– Скажу! Не торопи… Придется тебе научиться быть невидимкой. Ведь все твари Нави почуют твою живую энергию… и захотят попробовать ее.

Я посмотрела на черную воду, на туман, на цепи, сковывающие вурдалачку.

– Значит, так тому и быть. Говори, что делать надо.

И нечисть расплылась в ленивой ухмылке.

Если Моран не пришел ко мне… я пойду к нему сама. Даже если мне придется пройти сквозь весь ужас Нави.

Тени шепчут на ветру

Тринадцать зим прошло с той ночи, когда я ждала Морана у того озера. Теперь каждую ночь я отправляюсь в Навь на его поиски. Я брожу по её темным дорогам, сражаюсь с тварями, что прячутся в тенях, ищу любые следы волколаков. Но поместье Морана – словно призрак, ускользающий от меня. Приходилось биться с болотниками, что попадались мне на пути, – беседовать с рогатыми лешими, охраняющих беспросветные чащи, и расправляться с кровожадными кикиморами с длинными когтями, что цеплялись за подол моего платья. Их кровь, черная и густая, как смола, оставалась на моих руках, но я не останавливалась. Каждое дерево, каждый камень на длинном пути я помечала рунами, чтобы не потеряться в этом вечно меняющемся мире. Дороги Нави – не те, что в Яви. Они живые, они коварные, извиваются, как змеи, и ведут не туда, куда нужно. Я искала поместье на потусторонних границах Чернограда и Белоярска – там, где, по моим воспоминаниям, был дом волколаков. Но вместо кованной ограды и башен находила лишь туман, болота, да кривые избушки, что смеялись надо мной скрипучими ставнями. Эти избушки я обходила самыми дальними тропками. С их обитателями даже я бы не справилась.

Я шла по опушке, где деревья стояли черными свечами, а земля дышала гнилью. Вдруг воздух сгустился, и из-под корней выползло нечто. Это был навник – мертвец, что не нашел покоя. Кожа его обвисла, как старая кора, глаза – две ямы, полные червей. Он пополз ко мне, скрипя костями, а изо рта его закапала черная слизь.

– Живая… – прошипел он.

Я схватила нож, выкованный из лунного серебра, но навник был быстрее. Его когти впились мне в бок, и острая боль пронзила меня.

Я ударила его в грудь, и нож вспыхнул синим пламенем, но мертвец лишь захохотал. Пришлось бежать.

Метнувшись к старому дубу, я заметила в нем дупло. Втиснулась внутрь, чувствуя, как кровь сочится сквозь пальцы. Навник скребся снаружи, но внутрь не лез – видно, боялся древней силы, что жила в этом дереве. Деревья эти, в двух мирах стоят одновременно. И в нашем, и тут. Поэтому нечисть и побаивается их. Не тревожит почём зря.

Когда шаги навника затихли, я выбралась наружу. Но он как раз того и ждал.

– Не уйдешь… Живая…

Я побежала к озеру, что сверкало вдали, как зеркало, забытое в траве. Навник гнался за мной, его дыхание холодило спину.

Силы мои были на исходе, отступных путей не было…

И тогда я решилась прыгнуть в воду.

Холод обнял меня, мир померк, и я вынырнула уже в Яви. В человеческом мире.

Ночь стояла тихая, лишь совы перекликались в темноте. Но воздух… Воздух здесь был свежим, живым. Не тот, что там.

Кое как я добралась до нашей избы.

Дочки спали, не ведая, что пережила только что их мать.

Я прошла мимо, не желая их будить, заперлась в своей горнице. Сняла одежду, осмотрела рану. Серьезная. Кровь уже темнела, края пореза почернели – значит, яд навника уже был внутри.

Достала травы, что собирала в Нави на болотах, и начала шептать заклинание. Но в голове крутилась одна мысль: Почему я до сих пор не нашла его? Может, Моран не хочет, чтобы его нашли? Или… может, его уже нет?

Я сжала зубы до боли. Нет. Я буду искать. Даже если мне придется пройти через все круги Нави.

Скрип двери в хлеву разорвал ночную тишину. Потом – шарканье босых ног по половицам. Мама вернулась. Как всегда, под утро. Как всегда, будто тень, скользящая по избе. Веленка, младшая моя сестренка, не раз говорила мне, что у каждого свои тайны, и совать нос в чужие – себе дороже. Но разве можно унять это жгучее любопытство, когда твоя матушка каждую ночь исчезает в темноте, а возвращается с глазами, полными усталости и печали лишь под утро.

Когда звуки стихли, я сбросила одеяло и осторожно ступила на холодные половицы. Сердечко тревожно сжалось, но любопытство было сильнее.

Дверь в мамину горницу оказалась закрытой, но из-под нее сочился узкий луч от свечи – теплый, дрожащий.

Я тихонько опустилась и прильнула к щели. Видела только босые ступни мамы – бледные, в царапинах, будто она бродила не по мягкому мху леса, а по колючему чертополоху.

– Моя сила уходит… – прошептала мама кому-то. – Там я становлюсь слабее с каждым разом.

В ответ прозвучал шорох, словно кто-то перебирал сухие листья. Неожиданно раздался хриплый голос, от которого по спине моей побежали мурашки:

– Навник? Пф! Мелкая нечисть. Там есть твари и пострашнее. Но тебе бы не о том мире думать лучше, а о своем. Когда совсем иссохнешь без сил, тебя и здесь найдут. Она найдет. Учует, как волк чует раненую лань.

Мама вздохнула.

– Что же делать? Бежать? Бросить дом?… Девочкам здесь так нравится.

– Есть способ… – зашелестел незнакомый голос. – Сажа с мертвого капища волхвов. Ею стены обмажешь, под порог насыплешь – и ни один нос, ни человечий, ни нечистый, твоего следа не возьмет.

– Где ее взять?

– Знаю я одно место… Три дня пути. Одолеешь?

Мама ответила без колебаний:

– Все одолею. Ради них. Ты же знаешь, Игоша.

Ради них? Значит, ради нас… Но больше всего меня поразило другое… Игоша? В нашей деревне никто так не звался. Ни среди живых, ни среди мертвых.

И тут я едва не вскрикнула. Что-то мягкое коснулось моей щеки.

Дымка. Моя кошка, серая, как предрассветный туман, с янтарными глазами, пыталась приласкаться.

Отругала ее мысленно, схватила на руки и бросилась назад в постель. Сердце ухало где-то в животе, а в голове кружилось множество вопросов: Кто такой этот Игоша? И почему мама говорила с ним так… будто она знала его уже очень давно?

Ах, какое же утро! Солнце только-только поднялось над лесом, а мы с подружками уже как угорелые носились по амарантовому полю, смеясь так, что у нас животы болели. Трава еще мокрая от росы была, босиком бегать – одно удовольствие, хоть и холодно! Но нам хоть бы что – Живина ночь на носу, а значит, сегодня будут пляски, песни, да и парни наши разохотятся наконец подойти поближе.

– Ой, смотрите, а вон Тихомир с братом идут! – зашептала Любка, толкая меня локтем в бок.

Я фыркнула, закатив глаза.

– Ну и что? Пусть идут. Ты что, на Тихомира запала что ли?

– Ага! – засмеялась она, краснея. – Он мне в прошлый раз на сеновале щекотал ладошку, когда мы ворожили. Говорит, у меня линии судьбы красивые…

– Ой, да брось ты! – замахала руками Злата. – Он всем так говорит! Помнишь, как Агафье ту же песню пел? А потом с Душаной у речки целовался!

Мы все дружно захихикали, а я, притворно вздохнув, повалилась на душистую траву, раскинув руки.

– Ну и ладно. Пусть Тихомир с кем хочет танцует. С него-то что? В голове ветер, а на устах мед. Такой себе жених. А вот если придет Богдан…

Тут уж все подружки завизжали.

– Ой, да ты же на него с самого лета заглядываешься! – защебетала Любка. – Говорила, что он тебе во сне являлся на Коляду, да?

– Ничего я не говорила! – покраснела я, но они уже вовсю захихикали.

Богдан… Высокий, черноволосый, с глазами, как у лесного волка. Вся деревня знала, что он – на все дела мастер, да и сам по себе – доброй души человек. Но главное – он никогда не гонялся за девками, как другие парни. А значит, если уж подойдет – так по-настоящему.

– Ну так погадаем! – предложила Злата, вытаскивая из-за пазухи пучок полевых цветов. – Кто лепесток сорвет и тот не порвется, тому Богдан и достанется на танцах этой ночью!

Мы тут же уселись в круг, и началось самое веселое. Лепестки летели в разные стороны, мы хохотали, толкались, а потом вдруг услышали голос:

– Эй, девки! А ну-ка, разойдись!

Обернулись – а это сама бабка Януха, наша деревенская знахарка, стоит, руки в боки уперла с корзиной морошки на перевес. Другие её побаивались за скверный характер, но мне старушка нравилась. Она помогала маме с травами иногда и была единственной, кого мама в нашу избу пускала.

– Что это вы тут так разгалделись? Живу чествовать скоро будем, а вы как малые дитяти! – гаркнула на нас знахарка.

Мы тут же притихли, но глаза все равно смеялись.

– Ладно, ладно, – смягчилась старуха. – Бегите к речке, венки плести. А то к ночи не успеете поди.

Мы вскочили и пустились бежать, но я на секунду задержалась.

– Бабушка Януха… а мама дома?

Старуха посмотрела на меня пристально, потом хмыкнула.

– Дома. Спит. Ночью, видать, не выспалась.

Я кивнула и побежала догонять подруг, но в голове все крутились слова, подслушанные вчера ночью.

"Моя энергия истощается…"

Что это значит? Что мама делала прошлой ночью? С кем беседу вела?

Но Живина ночь не ждала. Сегодня будут танцы. И если Богдан придет – я обязательно приглашу его станцевать со мной. А там – посмотрим.

Мама всё ещё спала, а я сидела у окна, перебирая пряжу за неё. Последние дни она была какой-то бледной, уставшей…

Вязание не клеилось – нитки путались, петли распускались. Я отложила работу и подошла к полке с травами.

Зверобой для крепости духа, чабрец от хвори, липа для спокойного сна.

Пока вода в горшке закипала, я мешала заварку деревянной ложкой и думала о Милаве. Опять убежала куда-то, не сказав ни слова. То ли к реке, то ли в поле – её, как ветер, никогда не удержать.

И словно в ответ на мои мысли, скрипнула дверь в сенях. На кухню ворвалась Милава – белесые косы растрёпаны, щёки розовые от бега, глаза блестят, будто в них застряли солнечные зайчики.

– Где ты была? – спросила я, не отрываясь от печки.

Она лишь рассмеялась, подбежала и обняла меня сзади, так что я едва не уронила заварку.

– Осторожно, Милава!

Я вырвалась, но она только хихикнула.

– Чего ты тут забилась в темноте? Что это у тебя в горшке?

– Тише, – прошептала я, кивнув в сторону маминой двери. – Матушка ещё спит.

Милава прикусила губу, но глаза её всё так же смеялись.

Я налила отвар в кружку и хотела отнести уже маме, но сестра выхватила её у меня и рванула к двери. Но постучать ей не удалось.

Дверь открылась сама.

Мама стояла на пороге – бледная, но улыбающаяся.

– Спасибо, дочки, – сказала она тихо, принимая кружку. Отпила немного, и, кажется, ей даже стало легче.

Мы прошли на кухню, где Милава тут же засуетилась, доставая хлеб и мёд.

– Мне нужно будет уйти на пару дней, – неожиданно сообщила мама, глядя в окно, где уже золотились верхушки деревьев. – За одной травой. Без неё один отвар не получится.

Милава сразу же замерла.

– Не уходи! – в её голосе прозвучало что-то детское, почти молящее. Она всегда была привязана к маме сильнее, хоть я и была младше.

– Я всё проконтролирую, – сказала я твёрдо. – Не переживай ни о чем, матушка.

Мама ласково улыбнулась, но глаза её были серьёзными.

– Дом ночью не покидайте только. Двери все на засов заприте. Никого не впускайте.

Милава надула губы.

– Но сегодня же праздник! Танцы у костра!

– Не ходи, дочка, – мама посмотрела на неё так, что даже я почувствовала холодок по спине. – Я буду знать, если ты ослушаешься. Не заставляй меня переживать…

– Хорошо, мам…

Милава опустила печальные глаза, но я знала – она все равно пойдёт. Я также знала, что не смогу её удержать. Но маме ответила:

– Всё в порядке будет, матушка. Ничего с нами не случится.

Хотя в глубине души я уже сомневалась.

Кто ночью имя назовёт

– Ну, Велена, ну хоть на чуть-чуть! – дёргаю сестру за рукав, а она всё копается у сундука, перебирает платья, будто специально время оттягивая. – Да что ты там так долго? Уже костры зажгли, песни поют, а мы тут как совы в дупле сидим!

Она вздыхает, достаёт платье с узорами, что матушка сама вышивала для нас – зигзаги, круги, знаки на рукавах и поясе, которых я и половины не знаю.

– Это обереги, – сообщает сестра. – Без них матушка говорит, что беда может случиться с нами.

– Да брось! – машу рукой. – Это всё, чтобы нас пугать, чтоб мы по ночам из дома не шмыгали!

– А ты все хочешь ушмыгнуть, тебя хлебом не корми.

– Так отпустишь меня?… Прошу, сестренка! Совсем на маленечко! Отпустишь, а?

Велена хмурится, но всё равно накидывает мне на плечи платок – тоже с узорами, тоже «от сглаза».

– …Ну хорошо.

– Ой, спасибо, Милавушка!

– Только при одном условии!… Я с тобой пойду и ты ни на шаг от меня отходить не будешь.

Ну и ладно, лишь бы идти уже.

В центре деревни – пир горой! Костры пляшут, медовуха льётся рекой, а старики уселись на брёвнах и судачат о чём-то своём. Про урожай, про то, как у Гордея корова опять через плетень перелезла и весь урожай потоптала, про то, что в лесу волки стали завывать – не к добру, мол.

Нас усаживают за стол, но со мной-то никто особо не разговаривает – все косятся на хмурую Велену, а она сидит, как каменная баба, глаза в стол. Ну не дело!

– Эй, – толкаю её локтем, – да расслабься ты!

Она морщится, но я уже придумала, как её разговорить. Вот потеха будет!

Пока она гладит соседского пса под столом, я ловко подливаю ей в кружку самой крепкой медовухи.

– Ой, – хмыкает сестра после первого глотка, – что-то горьковато… Это точно квас?

– Да ладно, привыкнешь! – ухмыляюсь я, подливая и себе немного. – Давно ты просто кваса не пила, сестренка. Отвыкла небось!

Шалость моя удалась – через пару глотков Велена уже улыбается, даже с соседкой нашей заговорила про травы, да заговоры. А тут и гулянка началась – хороводы, песни, смех.

И тут Любка подбегает ко мне сзади, шепчет на ухо:

– Все наши уже на полянке собрались! Идёшь?

Глазом сверлю спину Веленки – та увлечённо слушает какого-то парня, даже не смотрит в мою сторону.

– Иду, конечно!

И мы с Любкой сливаемся с толпой, а потом – в темноту, к полянке в лесу, где уже смех звенит, и огоньки мелькают, как светлячки. А Велена? Ну… с ней всё будет в порядке. Не успеет хватиться меня, как я вернусь уже.

Лесная поляна встретила нас смехом и треском горящих веток. Любка, как всегда, не могла замолчать про Тихомира дорогой – то он Злате цветок подарил, то Агафье коснулся руки, а теперь вот с Душаной шепчется у костра.

– И что? Ну и пусть себе шепчется! – фыркнула я, отбрасывая камешек ногой. – Неужто не видишь, что он как петух на насесте – всем курам по очереди внимание уделяет?

Любка надула губы, а Злата лишь покачала головой – она всегда была тише нас, мудрее.

Тем временем парни уже раскалили костёр до малинового жара. По обычаю, девушки должны будут перепрыгнуть через пламя, а кто из парней поймает – тому и достанется её внимание до утра.

– Никогда не прыгала… – пробормотала я, но сердце уже заходилось в груди. Восемнадцать лет – пора.

Тихомир, конечно, тут как тут – стоит у края, ухмыляется, ждёт, кому первое предложение сделать. Но я нарочно отвернулась – пусть знает, что не все перед ним тают.

И тут… появился он. Богдан.

Тёмные волосы, высокий, будто дуб молодой, а глаза… серые, как дым. Они скользнули по мне – и щёки мои вспыхнули так, что хоть угли подкидывай.

– Ой, смотрите, Богдан пришёл! – зашептали Агафья с Душаной, тут же облепив его, как пчёлы мёд.

– А ты кого-то сегодня ловить будешь, Богдан? – томно спросила Агафья, поправляя косу.

– Или, может, сам прыгнешь? – добавила Душана, едва не касаясь его рукава.

Но Богдан лишь пожал плечами и улыбнулся – спокойно, сдержанно, – и отстранился от них.

– Не решил пока.

Агафья надулась, а я… я вдруг подумала: "Он мне точно не нравится. Мне не может нравится то, что всем нравится. Это глупо."

Но когда его изучающий взгляд снова нашел меня в толпе, я поняла – убеждать себя бесполезно. Не сработает самообман тут. Какой же он… красивый.

Девки затягивают старинную песню, кружась в хороводе вокруг костра, который уже пылает так ярко, что отблески танцуют на их румяных щеках. Мой венок, сплетенный из васильков, ромашек и колокольчиков – тех самых, что растут у реки, где мы с подружками купаемся по утрам, – вдруг срывается с головы в танце.

Но прежде чем он касается земли, его ловит… Богдан.

Мы замираем. Его пальцы, грубые от работы, на удивление бережно поправляют мой венок, возвращая его мне.

– Цветы твои… как искры. Жаль, если пропадут, – говорит он тихо. – Тебя украшают.

Я алею до корней волос, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

– Спасибо… – лепечу ему вслед, и ко мне тут же подбегают Любка с Златкой, глаза у них горят любопытством.

– Ой, а о чем вы там шептались?! – хватает меня за руку Любка.

– Да так… про венок, – отмахиваюсь я, делая вид, что поправляю цветы.

– Венок, говоришь… – Злата хитро прищуривается, но я лишь закатываю глаза и отворачиваюсь к костру.

Тем временем пляски разгораются сильнее. Девки, взявшись за руки, пускаются в бешеный перепляс, а парни бьют в ладоши, подзадоривая их. Потом начинается самое главное – прыжки через костер.

Первой прыгает Агафья – смело, с разбегу, но ловит ее не Богдан, как она очень хотела, а Еремей, что стоит у нее давно в поклонниках. Она морщится сначала, но потом смеется, принимая свою судьбу.

Душана прыгает грациозно, но попадает в объятия… Бранислава. Видно, как ее лицо на миг искажает досада, но она быстро берет себя в руки.

Любка, зажмурившись, летит через пламя – и ее ловит Святослав, парень тихий, но крепкий. Она аж подпрыгивает от неожиданности, но потом улыбается – не Тихомир, но и не худший вариант.

И вот мой черед. Я разбегаюсь, чувствуя, как земля уходит из-под ног от волнения.

И вдруг краем глаза замечаю, как Тихомир делает шаг вперед, явно намереваясь поймать меня.

"Ну уж нет", – думаю я, закусывая губу. Пусть ловит – все равно вырвусь.

Но в тот миг, когда я пролетаю над костром, происходит нечто странное.

Богдан, до этого стоявший в стороне, будто тень у сосны, вдруг срывается с места. Его плечо резко встречается с Тихомиром, отбрасывая того назад. И в тот же миг костер – резко гаснет.

Наступает кромешная тьма. Абсолютная, тихая. Я не вижу даже собственных рук, но чувствую, как падаю… прямо в чьи-то объятия.

– Тихо, – шепчет Богдан, и его голос звучит так близко, что губы его почти касаются моего уха.

Его руки крепко сжимают мою талию, а потом он, не отпуская, уводит меня прочь – в лес, подальше от шума, пока никто не видит.

– Что… что это было? – наконец выдыхаю я, когда мы оказываемся в березовой роще, где хоть немного освещает полянку месяц. – Зачем поймал меня?

Он останавливается. В сумраке его глаза кажутся хищными.

– Ты же не хотела, чтобы тебя ловили. Я это понял, – объяснят он просто.

– Но… костер? Как он… Это тоже ты сделал?!

– Нет, не я. Ветер, наверное. Сходим к реке? Здесь близко. Посмотрим на венки.

– Давай. Только не долго.

Тропинка к реке петляет между соснами, и корни, словно змеи, переплетаются под ногами. Я иду осторожно, прислушиваясь к ночным шорохам – мои глаза, будто у лесной рыси, легко различают каждую тень. Что-что, а зрение у меня ночное получше дневного будет. С рождения дар мне такой Боги дали.

Богдан же, обычно такой уверенный, вдруг спотыкается о скрытый во мху выступ.

Я хватаю его за рукав, но его вес тянет меня вниз, и мы оба падаем – он на спину, а я… прямо на него.

Мох смягчает падение, но от неожиданности мы оба замираем. Его дыхание горячее, чем костер, что мы оставили позади.

Хочу встать поскорее, но он не дает.

– Подожди, – Богдан ловит мою руку, когда я пытаюсь отодвинуться. – Спросить хочу кое-что.

– Не лучшая поза, чтобы разговоры вести, тебе не кажется? – бормочу я, но вся уже сжимаюсь от предвкушении его слов.

Он хмыкает, и вдруг его пальцы касаются моей щеки, скользя по разгоряченной коже.

– Ты вот, Милава, всегда смотришь на всех так, будто видишь сквозь них. Многие думают, что ты высокомерная больно. Я тоже так думал раньше, – его голос становится тише. – Но сегодня… сегодня, когда ты смотрела на меня, я понял. В тебе нет ни капли высокомерия. В тебе столько жизни, что другие просто завидуют.

Я улыбаюсь, приподнимаясь на локтях.

– Что ж, спасибо. Такой комплимент мне ещё никто не делал.

– Это не комплимент, – он щурится, и в его глазах вспыхивают искорки. – Просто сказал, что увидел. Комплимент бы был, если б сказал, что красивая больно.

Я фыркаю, но не могу скрыть насмешки в голосе:

– Уж прям 'больно'?

Он наклоняется ближе, чуть сощурив глаза.

– …Шибко больно.

Мы поднимаемся на ноги, и дальше идем молча, но его пальцы то и дело находят мои, будто проверяя, не убежала ли я от него в темноте. А меня его касания лишь разжигают, заставляя девичье сердце мое биться чаще.

Река Уборть встречает нас тишиной и серебристыми бликами на воде. Песок под ногами холодный, а вдали, словно светляки, проплывают венки – желтые от огней, красные от лент. Где-то за поворотом реки слышны голоса и смех соседних деревень, но наш берег пуст.

– Будешь кидать свой?

Богдан кивает на мой венок, который чудом уцелел после моего падения.

С ухмылкой мотаю головой.

– Рано мне ещё. Не хочу.

Он понимающе кивает, не настаивает. А затем почему-то снимает с запястья узкий кожаный ремешок свой – тот самый, что всегда носил, – и обвязывает его вокруг моей руки, чуть выше кисти.

– На будущее, чтобы ты помнила, – бормочет он, затягивая узел так, чтобы не передавить кожу.

– Помнила что?

– …Что уже есть желающий словить твой венок, когда готова будешь.

А потом он вдруг наклоняется и целует меня – быстро, будто крадет поцелуй, но губы его горят, как тот самый костер, что погас ради нас.

И я понимаю: венки пусть плывут без меня. Мое место – здесь, где пахнет сосной и речной водой. Рядом с ним.

Река блестит под луной, как расплавленное серебро, и я, подняв подол платья, брызгаю водой в сторону Богдана.

– Искупаться бы… Вода такая теплая! – томно тяну я, проводя пальцами по поверхности.

Он хмыкает и, подхватив ладонью горсть воды, швыряет мне в ноги. Брызги летят выше, оставляя на платье темные пятна.

– Уже искупалась, – дразнится он, но в глазах – искорки, которые я вижу даже в темноте.

Я надуваю губы, делая вид, что обижена, а потом с вызовом срываю с себя мокрый передник:

– Раз уж вся одежда промокла – можно и снять. Отвернись!

Богдан закатывает глаза, но послушно поворачивается спиной. Я быстро сбрасываю сорочку – эти дурацкие обереги, что мать заставляла носить, давно раздражали. Теперь хоть его подразню…

Бегу к воде нагая, чувствуя, как песок холодит ступни. Вода ласково обнимает кожу, когда я захожу по пояс и оборачиваюсь.

– Можно смотреть!

Но Богдан стоит, упрямо уставившись в небо, будто там написано что-то важное. Его пальцы сжимаются в кулаки, а шея напряжена, как тетива лука.

– Ты же сказала отвернуться, – сквозь зубы бросает он.

Я хихикаю и, притворившись, вдруг вскрикиваю:

– Ой, что-то тянет меня вниз! Тону!

Ныряю с плеском, исчезая под водой.

Его реакция мгновенна – Богдан срывается с места, в два прыжка оказываясь в реке. Вода вздымается вокруг, когда он, словно медведь, хватает меня на руки и выносит на берег.

– Дурёха! – хрипит он, но тут же прижимает к себе и целует так, что у меня перехватывает дыхание.

Я смеюсь, обнимая его за шею, но вдруг замечаю – его лицо… меняется. Черные жилки, будто корни, расползаются по коже, а губы синеют.

– Богдан? Что с тобой? – лепечу я, но он отшатывается, хватаясь за горло. Его глаза расширяются от ужаса, а изо рта вырывается хрип.

Я кидаюсь к нему, но он отталкивает меня, падая на колени. Песок под ним темнеет от капель, падающих с его подбородка – только теперь я понимаю: это не вода. Это кровь.

– Нет, нет, нет! – кричу я, хватая его за плечи, но его тело вдруг обмякает, падая мне на руки.

Где-то вдали слышен смех и музыка с гулянки, но здесь, на берегу, только тихий хрип да мое бешеное сердцебиение.

– Держись… – шепчу я, но его пальцы уже разжимаются, а глаза смотрят сквозь меня – туда, куда я не могу за ним последовать.

– Милава! Вот ты где!

Голос Велены прорывается сквозь мое оцепенение, и я оборачиваюсь, смахивая слезы ладонью.

Она стоит у кромки леса, бледная, как лунный свет, ее пальцы впиваются в складки платья.

– Отойди от него! – кричит она, и я мгновенно отползаю.

Велена падает на колени рядом с Богданом, выхватывает из кармана мешочек с чем-то черным и липким – пахнет полынью и пеплом. Растирает это по его груди, шепча слова, которые режут слух. Это же забытый язык волхвов… Откуда Велена ведает о нем?

Черные вены на лице Богдана отступают, словно испуганные змеи, а губы розовеют. Он хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Я наспех натягиваю одежду, дрожащими пальцами завязывая пояс.

– Что с ним? – спрашиваю, но Велена вскидывает на меня глаза, полные ярости.

– Матушка же говорила – не снимать одежду с оберегами! – шипит она. – Мы не такие, как они, Милава. Люди хрупкие, а мы… мы можем ранить их, даже не желая того. Понимаешь?

Хруст веток заставляет нас вздрогнуть. Из-за деревьев вываливается Тихомир, его глаза тотчас округляются, завидев нас.

– Богдану плохо?!… Погоди, да это… Это ты!… ты его испортила?! – кричит он, тыча в меня пальцем. – Из-за тебя костер потух-то! Я сразу понял! Нечистая ты!

Велена хватает меня за руку и тащит в чащу. За спиной уже раздаются голоса – Тихомир бежит к другим, орет, что я бесовка, что вожусь с темными, что одурманила и пожрала силы жизненные Богдана.

Мы мчимся к дому, запираем дверь на засов, но уже скоро слышим топот и крики снаружи. Деревенские хотят выкурить нас из избы, чтобы суд вершить.

– Подожгут же! – шепчу я, прижимаясь к стене.

Велена подходит к закрытым ставням и кричит в щель:

– Попробуйте только поджечь – хуже вам будет!

Я дергаю ее за рукав.

– Ты что?! Этим только подливаешь масла в огонь!

– Надо бежать! – выдыхает сестра. – Чую, добром это не кончится…

– Куда мы отсюда убежим-то?… Может, я всю правду им расскажу лучше? Я же не бесовка какая. Не хотела Богдану вреда причинить… Наоборот же.

– …Ой, не поверят. Точно не поверят.

– А что делать тогда?… Подожгут же нас заживо! В соседней деревне век тому назад так с Агнешкой-травницей, расправились… Любка мне рассказывала, а ей бабка её рассказала, как подожгли ту в бане, пока та мылась. Изверги, а не люди! Чуть что, сразу в огонь!

– Тихо, Милава!… Знаю я, куда побежим. Помнишь, ты всегда спрашивала, куда мама по ночам уходит? Я знаю. Это наш единственный путь спастись сейчас. Пойдем!

Велена хватает меня за руку и тянет в погреб. Там, за мешками с зерном, – узкий лаз, ведущий в лес.

Бежим сквозь чащу, ветки хлещут по лицу. Велена, не оборачиваясь, тянет меня за руку за собой. Ноги подкашиваются от усталости, но мы бежим дальше, продираясь сквозь чащобу.

Откуда она знает, куда мама ходила? Следила за ней, а меня не позвала? Вот лисица!

Лес вокруг нас словно оживает – ветви шевелятся без ветра, а в темноте мелькают чьи-то желтые глаза.

Звери что ли лесные? Или…

Внезапно деревья расступаются, открывая черную гладь лесного озера. Вода неподвижна, как зеркало, затянутое пеленой тумана. От него исходит странное мерцание – не лунный свет, а что-то другое, чарующее и зловещее.

Где-то вдалеке, сквозь чащу, уже слышны крики деревенских и треск ломающихся дверей нашей избы.

Велена резко останавливается на самом краю озера. Ее лицо в тусклом свете кажется почти прозрачным, черные очи горят неестественным блеском.

Она протягивает руку над водой, шепча какие-то слова на языке волхвов, от которых у меня мурашки бегут по спине. Пальцы ее чертят в воздухе сложные узоры, и вода под ними начинает медленно закручиваться воронкой.

– Милава, прыгай скорее! Не бойся! – бросает она, не глядя на меня.

Я отшатываюсь, чувствуя, как сердце вот-вот остановится от страха.

– Ты с ума сошла? В эту черную жижу?!

Она поворачивается, и в ее взгляде читается отчаяние и ярость.

– Я сделаю защитный круг вокруг озера и прыгну следом! У нас нет выбора!

Из леса доносится треск сучьев – погоня приближается. Велена внезапно толкает меня в спину, и я падаю в озеро с криком.

Холод. Темнота. Вода обжигает кожу, как ледяное пламя. Я захлебываюсь, пытаясь выплыть, но над головой – неожиданно твердая преграда.

Лед! Как он мог появиться за секунду?! На дворе же весна!

Паника сжимает горло. Я бью кулаками по ледяному панцирю, чувствуя, как кожа на костяшках рвется, а кровь смешивается с водой. Где-то сверху слышен приглушенный крик Велены, но он быстро затихает.

Наконец, с хрустом ломаю тонкий участок и выныриваю, жадно глотая воздух.

Тишина. Белая пустота. Кругом простирается заснеженный лес, которого не было минуту назад. Ели стоят, закутанные в снежные одеяла, а с неба медленно падают тяжелые хлопья снега.

Где-то вдали раздается протяжный вой – то ли ветра, то ли… чего-то другого.

– Велена?! – мой голос теряется в белом безмолвии. Только эхо отвечает мне, да скрип ветвей под тяжестью снега.

…Где я???

А из-за деревьев уже слышится мерное поскрипывание – будто кто-то осторожно ступает по насту, приближаясь…

Врата в мир, где нет солнца

Два дня я брела по лесным тропам обратно домой, обходя стороной людские деревни, чуя неладное. Сердце ныло, предчувствуя беду, но такой… такой беды я и представить не могла.

Когда из-за вековых сосен открылся вид на родные земли, вместо привычного дыма из печных труб в небо поднимались лишь черные, жирные клубы. Чем ближе я подходила, тем сильнее сжимало грудь от тревоги. Деревня… вся деревня была выжжена дотла. Черные остовы домов, обугленные бревна, пепел, кружащийся в воздухе, словно зловещий снег. Ни звука, ни живой души.

Я побежала, спотыкаясь о тлеющие головешки, к своей избе, что стояла на самой окраине, чуть в стороне от прочих. И чудо, или проклятие, но она одна стояла целая, нетронутая огнем.

Стены, крыша, даже ставни – все было на месте, лишь тонкий слой пепла покрывал крыльцо.

Значит… значит, подожгли ее. Наш дом был под крепким оборонительным заклятьем, что я плела из веток и трав, из крови и шепота. Коли кто с лихим умыслом к нам придет, заклятье обернется против него самого.

Так вот почему вся деревня сгорела… Они пришли за моими девочками, за Милавой и Веленой, а заклятье, что должно было защитить лишь наш порог, развернулось, подпитываемое их ненавистью, словно разъяренный зверь, и пожрало все вокруг.

Но их нет. Дочек моих нет. Нигде. Ни в избе, ни рядом. Только пустота и запах гари. Ужас сковал меня, холоднее, чем зимняя стужа.

Куда они подевались? Живы ли?

Вдруг скрип колес разорвал мертвую тишину.

Из-за обугленных остовов домов выехала черная, словно сама ночь, карета. Тянули ее вороные кони, чьи глаза горели красным в сумраке. На боку кареты вился серебряный узор, похожий на змею, что обвивает корону.

Княгиня Чернограда… Агнесса Кобрина. Ее имя шептали с ужасом даже самые отважные воины Белоярска.

Дверца кареты распахнулась, и на землю спрыгнул огромный белый лис. Его шерсть сияла, как свежевыпавший снег, а глаза горели желтым, словно два уголька. И хвостов у него было два, пушистых, мягко извивающихся.

Он подбежал ко мне, обогнул, и один из его хвостов ласково коснулся моей ноги. Я вздрогнула, а лис исчез за моей спиной, растворившись в воздухе.

И тут же, словно из ниоткуда, передо мной возник высокий, статный парень. Его кожа была бледной, как лунный камень, и короткие волосы до плеч были цвета снега. Глаза, однако, были все те же, лисьи – желтые, пронзительные.

Он улыбнулся, и эта улыбка не предвещала ничего доброго.

– Ну, что, крольчонок? – голос его был сладким, почти девичьим. – Нашли мы тебя. Плохо ты спряталась.

Холод. Пронизывающий, ледяной холод, что впивался в кожу, вытягивая из нее последнее тепло. Вода, в которую меня толкнула Велена, была не просто холодной, она была… другой. Она выплюнула меня не на берег знакомого лесного озера, а в какую-то ледяную пустошь, где каждый вдох обжигал легкие.

Я стояла по колено в снегу, продрогшая до нитки, а вокруг простирался бесконечный лес, укутанный в белые сугробы. Ели стояли, словно застывшие стражи, а с неба медленно падали тяжелые хлопья, оседая на моих ресницах.

Попыталась подойти к замерзшему ручью, чтобы умыться от этой болотной жижи, но замерла.

В ледяном зеркале не было моего отражения. Только голые ветви, да тусклое небо. Как так?

Я потрогала свое лицо, свои руки – они были здесь, настоящие, но их не было в отражении воды. Сердце заколотилось, как пойманная птица. А еще, когда я выныривала, пришлось бить кулаками по тонкому льду, что сковал поверхность. Костяшки пальцев были содраны, и по ним медленно стекали алые капли, яркие, как ягоды рябины на снегу.

Я быстро распустила свои длинные косы, вытянула из них яркие ленты, что вплетала утром, и кое-как перевязала пораненные пальцы. Хоть какая-то малость, но все же.

Шаг за шагом я брела вперед, проваливаясь в снег по пояс. Каждый шаг давался с трудом, ноги не слушались, а мокрая одежда словно приросла к телу, вытягивая остатки тепла. Слезы уже подступали к глазам. Где Велена? Где мама?…

Я крикнула, сначала тихо, потом громче, но мой голос словно растворился в этой белой тишине. Ни эха, ни ответа. Какое странное, жуткое место…

Еле выбравшись из очередной снежной ловушки, я забралась на поваленный пень, чтобы хоть немного перевести дух. В голове крутились мысли о Велене. Зачем она толкнула меня в то озеро? Что это были за водные врата, которые перенесли меня сюда? Как далеко теперь дом?… Вернется ли она за мной? Или бросила?

В животе заурчало. Холод и страх отступили на время перед острым приступом голода. Я встала и побрела дальше.

Вспомнился Богдан… Что с ним случилось после того, как я его поцеловала? Он ведь тогда сразу плохо себя почувствовал. Неужели это правда все из-за меня? Я проклята??…

Эта мысль кольнула сердце, и я неловко оступилась, покатившись по пологому склону, пока не уткнулась лицом в сугроб. Подняв голову, я увидела чудо.

Прямо передо мной, посреди этого бесконечного зимнего леса, рос куст, усыпанный ярко-красными, сочными ягодами. Летними ягодами!

В животе заурчало так, что, казалось, услышит весь лес. Была не была, есть хотелось до жути!

Я протянула руку, чтобы сорвать одну, но…

– Не трожь, коли жить ещё хочешь!

Я резко обернулась, но никого не увидела. Только снег, да голые ветви.

– Кто здесь?… А ну покажись!

И тут, с ветки старой ели, прямо мне под ноги, спрыгнуло нечто.

Огромных размеров серая кошка с крыльями, как у летучей мыши, и рогами, прямо как у козы.

Я чуть не упала назад, открыв рот в немом изумлении.

– Еле нашла тебя! – недовольно проворчала кошка, фыркая. – Чего так далеко от озера утопала!

Я таращилась на этого невиданного зверя, и вдруг… что-то щелкнуло в голове. Эти глаза, эта шерстка, хоть и выглядит немного грубее…

– Дымка?… – прошептала я, не веря своим глазам. – Ты?

– Я, хозяйка. Узнала кошечку свою любимую? Помочь тебе пришла.

Моя Дымка, наша домашняя кошка, что обычно спала на печи и ловила мышей, теперь стояла передо мной, огромная, с крыльями и рогами, и фыркала, как рассерженный медведь.

– Ну, что на меня так смотришь? Язык проглотила от счастья? – проворчала она, махнув пушистым хвостом. – Матушка твоя наказала беречь тебя и Велену пуще глаза, а ты, гляди, куда забрела! Идем, нечего тут стоять, замерзнешь до косточек.

Она развернулась и пошла вперед, легко ступая по глубокому снегу, а я поплелась за ней, еле переставляя ноги.

– Дымка, а что это за место? – спросила я, оглядываясь по сторонам. Лес казался бесконечным, а воздух был таким холодным, что щипало в носу.

– Навь это, глупышка, – ответила она, не оборачиваясь. – Мир мертвых, мир духов, мир, где владычествуют древние силы, что старше самого Яви. Здесь зима вечна, а солнце лишь призрак. Здесь бродят тени ушедших, и те, кто еще не родился. Здесь живет Марена, хозяйка мороза и смерти, и Чернобог, что ткет мрак из ночи. Не место это для живых.

Я поежилась. Звучало жутко. Как же я тут оказалась-то?…

– А почему ты такая? – осмелилась спросить я, догоняя кошку. – Ты же была маленькой, пушистой…

Дымка остановилась и обернулась. Ее желтые глаза, похожие на два тлеющих уголька, пристально посмотрели на меня.

– Это мой истинный облик, Милава, – спокойно произнесла она. – Я из этого мира родом. Мой вид зовется Троян. Я – Троянская кошка, божество луны и ночи.

Я невольно хихикнула.

– Божество, значит? А что ж ты тогда по мышам гонялась как угорелая, да на печи дрыхла, как обычная кошка? И сметану постоянно таскала со стола.

Дымка раздраженно фыркнула, ее рога чуть заметно дернулись.

– Не твоего ума дело, что у меня за божественные дела были! – но потом смягчилась. – …Твоя матушка, Шура, спасла мне жизнь много лет назад. Я тогда была молода и неосторожна, и в пустошах Нави на меня напал бешеный пес. Будь он неладен! Шура, не побоявшись, отогнала его, хоть и сама могла погибнуть. Я дала клятву отблагодарить ее. Вот и жила с вами в Яви, приглядывала за тобой и Веленкой. Это она меня, кстати, за тобой сюда послала. Спасти тебя. Ясно?

Сердце кольнуло.

– Велена? Что с ней?? Она… она здесь?

– Велена в порядке, – ответила Дымка, снова трогаясь с места. – Она сбежала из деревни, когда огонь начал пожирать все вокруг. Теперь ищет вашу матушку.

Я почувствовала облегчение, но тут же на нас налетела какая-то тень.

Из-за деревьев выскочила старуха в рваном, но когда-то нарядном сарафане. Ее глаза… их не было. Только пустые, черные глазницы, словно выжженные угли.

– Не смотри ей в глаза! Ни в коем случае! – прошипела Дымка, прижимаясь ко мне.

Старуха издала пронзительный, каркающий звук и, словно сорока, взлетела на ближайшую ель, цепляясь за ветки скрюченными пальцами. Она металась по деревьям, издавая жуткие звуки, а мы с Дымкой, пригнувшись, побежали прочь, проваливаясь в снег.

– Кто это был?! – задыхаясь, спросила я, когда мы немного оторвались.

– Вештица, – отрезала Дымка. – Ведьма, что принимает облик сороки и вынимает младенцев из утробы матери. Но эта была слепая. Когда они слепы, они слабы. Не чуют тебя, если ты в их пустые глазницы не заглянешь.

Мы шли еще долго, пока впереди, сквозь пелену снегопада, не показался тусклый огонек.

– Вот, – сказала Дымка, указывая хвостом. – Наш единственный способ ночь переждать и не продрогнуть до смерти. Да и ты, гляжу, совсем устала уже. А то еще и посереешь от голода, как тени здешние.

– Я не так уж и голодна! – надулась я.

– А кто тогда мертвую ягоду мавок чуть в рот себе не запихал? – парировала Дымка, и я окончательно сникла.

Мы подошли к избушке. Она была крохотной, покосившейся, с маленьким окошком, из которого пробивался тусклый свет. Из трубы вился тонкий дымок, пахнущий чем-то травяным и острым.

– Здесь живет старая ведьма Ягишна, – прошептала Дымка. – Не бойся ее, Милава. Если почует твой страх, то не видать нам тепла до утра.

Дымка толкнула скрипучую дверь крылом, и мы вошли. Внутри было тепло и пахло сушеными травами, дымом и чем-то еще… чем-то старым и очень древним. У очага, сгорбившись, сидела старуха за пряжей. Она была совсем крошечной, с морщинистым лицом, изборожденным глубокими складками, как старая кора. Глаза ее были мутными, но казалось, что они видят все насквозь. На голове у нее был повязан темный платок, а из-под него выбивались редкие седые пряди. Одета она была в простую, залатанную рубаху и юбку.

– Кого там нелегкая принесла? – прошамкала она, не поднимая головы, но ее взгляд, казалось, уперся прямо в меня.

– Это я, Ягишна, – мурлыкнула Дымка, становясь чуть меньше в размере. – Привела к тебе путницу. Заблудилась она в Нави. Нам бы переночевать у тебя ночку.

Ягишна медленно подняла голову. Ее взгляд скользнул по Дымке, потом остановился на мне.

– Заблудилась, говоришь? – ее голос был скрипучим, как несмазанная телега. – А пахнет от нее… и Навью, и Явью. Ты, девка, не совсем наша ещё, что ли?

Дымка тихонько мурлыкнула, прижимаясь к моей ноге.

– Нюх у тебя старый просто, Ягишна. Притупился. Наша она, наша. Просто совсем недавно к нам прибыла. Остыть ещё не успела совсем.

Ягишна хмыкнула.

– Старый нюх у меня, говоришь? Ну-ну. Что ж, раз уж пришли, садитесь к очагу поближе. Только за просто так у меня никто не греется. Загадки мои разгадаете – будет вам и тепло, и ночлег. Не разгадаете… что ж, Навь велика, места всем хватит.

Дымка легонько толкнула меня лапой.

– Слушай внимательно, Милава. И не бойся. Я тебе помогу. Главное, не спорь с ней и не показывай страха. У Ягишны свои правила, и если их соблюдать, она может быть добрее самого домового.

Ягишна уставилась на меня своими мутными глазами, и мне показалось, что в их глубине вспыхнул голодный огонек. Она облизнулась, и я поежилась – будто не человек я перед ней, а кусок свежего мяса.

– Что ж, коль так, начнем, – прошамкала она. – Первая загадка, девка. Слушай внимательно:

«Что без рук и без ног по земле ходит,

Да все забирает, что не мертво,

И даже живое в камень обратит?»

Я нахмурилась, пытаясь сообразить. Холод?… Мороз?

– Мороз? – неуверенно предположила я.

Дымка, что сидела у моих ног, тихонько мяукнула, словно одобряя. Но Ягишна тут же повернула к ней голову, и ее глаза сузились, вспыхнув желтым.

– А ну, кыш! – рявкнула она, и Дымка, поджав хвост, выскочила за дверь, обиженно фыркнув. – Нечего тут подсказывать, кошка Троянская!

Ягишна снова уставилась на меня.

– Верно, мороз. А вот вторая моя загадка:

«Что не имеет голоса, но может шептать так,

Что сердце стынет, а душа сжимается,

И самые смелые воины дрожат?»

Я закусила губу. Страх? Ужас?

– Страх… – прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

– И то верно, – кивнула Ягишна, и ее взгляд снова скользнул по мне, задерживаясь на моих румяных от тревоги щеках. Мне стало не по себе. Вот бы сейчас Веленка была здесь! Она у нас самая умная в семье, все загадки щелкала как орешки. Она бы точно не растерялась.

– А что будет, если я не отгадаю последнюю загадку вашу? – спросила я, еле выдавливая из себя слова.

Ягишна хитро прищурилась.

– Ничего, девка. Ничегошеньки. Просто… не отгадаешь. И все.

Ее слова прозвучали так зловеще, что мне стало еще страшнее.

Старуха снова облизнулась, и я почувствовала, как по моей коже ползут мурашки.

– Ну, слушай последнюю, самую важную:

«Что в Нави рождается, в Яви живет,

А когда умирает, в Правь уходит,

Но здесь, в мире мертвых, обретает вечность?»

Я уже было открыла рот, чтобы ответить, как вдруг раздался глухой стук в дверь.

Ягишна, до этого сидевшая сгорбившись, мгновенно выпрямилась. Ее движения были быстрыми и резкими, как у хищника, почуявшего добычу.

Старуха подлетела к двери и припала к ней ухом.

– Кто там? – проскрипела она.

В ответ – тишина. Только ветер завывал за стенами избушки.

Ягишна медленно, словно нехотя, потянула на себя тяжелую дверь.

На пороге стоял юноша. Высокий, хрупкий, с опущенной головой. Его волосы были странного сероватого оттенка, будто седые, и спадали на лоб, скрывая глаза. Одет он был совершенно не по зимней погоде: лишь в льняной рубашке и таких же штанах, что облепляли его худые ноги. А руки его… все руки, от локтей до кончиков пальцев, были измазаны красным. Будто он окунул их в ведро с кровью.

– А, это ты, мой мальчик! – хмыкнула Ягишна, отступая в сторону. – Ну, чего стоишь, заходи! Не топчись на пороге.

Парень медленно шагнул в избушку. Он поднял голову, и его взгляд – пустой и печальный, бездумно двинулся по стенам, по старой печи, по закопченному потолку. Он словно не видел ничего вокруг, погруженный в свои мысли.

И вдруг его взгляд остановился на мне.

Медленно, очень медленно, его глаза расширились. Рот приоткрылся в немом оцепенении, а тонкие пальцы, испачканные красным, чуть дрогнули.

Ягишна заметила это и хмыкнула.

– Чего, Кирилл, гостья моя шибко приглянулась? Варежку та как разинул. Закрой, надует!

Но юноша словно не слышал ее. Он тяжело моргнул, проводя ладонью по лицу, и красные пятна от его рук отпечатались на его щеках, окрашивая их, а потом и глаза, когда он потер их, словно пытаясь что-то разглядеть.

– …Вернулась? – прошептал он, и голос его был полон такой тоски, что мое сердце невольно сжалось. – Ты наконец-то вернулась за мной?

И тут же, словно очнувшись, юноша отшатнулся назад, его глаза расширились еще больше, и он, потеряв равновесие, рухнул с лестницы прямо в сугроб.

В тот же миг на порог прыгнула Дымка. Она окинула нас подозрительным взглядом, потом перевела его на распростертого в снегу юношу без сознания.

– Это чего он так? – проворчала она. – Чьих рук нечестивых дело?

Избушка, что снаружи казалась крохотной, внутри оказалась на удивление просторной. Мы сидели на кухне, где пахло сушеными травами, медом и свежим хлебом. Вдоль стен тянулись широкие лавки, укрытые домоткаными половиками, а на столе, покрытом льняной скатертью, стоял пузатый самовар, источающий пар, и блюда с душистыми пряниками, медовыми коврижками и засахаренными ягодами. В углу, у печи, виднелась приоткрытая дверь в другую горницу, откуда доносилось тихое, ровное дыхание. Там, на широкой кушетке, укрытый тулупом, лежал без сознания тот странный юноша. Ягишна и Дымка, кряхтя и фыркая, перенесли его из сугроба, чтобы не окочурился там совсем.

– …Псиной от него воняет, – прошипела Дымка, прижимаясь к моему боку, пока Ягишна хлопотала у печи. – И странный он какой-то. Вроде молодец, а волосы седые, да и руки… Ты видела, какие у него руки были? Кровь, что ли?

– Ах, это ты про Кирюшу моего мурлычешь все, – проворчала Ягишна, возвращаясь. – Да, он у меня тонкой души мальчик. Нашла я его четыре луны тому назад в лесу. Лежал, весь побитый, хромой, голодный, и даже лапой пошевелить не мог…

Я удивленно моргнула. Старушка, наверное, оговорилась.

– …Лапой? – переспросила я.

Ягишна лишь хмыкнула.

– А то ж. Сущь его вторая – волчья. Волколак он.

У меня глаза на лоб полезли. Волколак! Я всегда думала, что это лишь сказки.

Дымка недовольно зашипела:

– Ну вот, я же говорила! Псиной от него пахнет!

Ягишна отмахнулась.

– Да брось ты, кошка. Безобидный он. Как внук мне стал. Помогает по хозяйству, а в свободное время ходит, рисует всякую дичь или природу по округе. Красок у него нет, так я ему готовлю их из калины, да красной смородины. Они ему больше по нраву, красные. Яркие…

Я облегченно выдохнула. Волколак, но безобидный. Это уже не так страшно.

– Одного понять не могу, – задумчиво пробормотала Ягишна, – чего это Кирюша так тебя удивился? Будто Чернобога увидел. И стал мямлить что-то, я даже не расслышала толком.

– И что? Отмороженный он у тебя какой-то. Заморозила псинку, вот и мямлит он у тебя всякое. А вот в моих родных землях, – промурлыкала Дымка, переводя разговор, – нынче совсем худо. Духи предков беспокойны, тени бродят без цели, а река Забвения обмелела так, что слышно, как стонут души, не сумевшие перейти. Что-то точно грядет…

Неожиданно из соседней горницы послышался шорох, и в дверном проеме появился тот самый юноша.

Он уже был без красных пятен на руках и лице, опрятный, и только его серые волосы торчали в разные стороны, словно перья.

Он остановился в дверном проеме, опустив взгляд.

– Здравия всем… – прошептал он, едва слышно, словно боясь нарушить тишину.

– А вот и Кирюша проснулся! – бодро защебетала Ягишна. – Знакомься вот. Дымка – старая моя знакомая. А это Милава, – представила она меня. – Недавняя гостья Нави.

Кирилл удивленно моргнул, его серые глаза на мгновение задержались на мне, прежде чем он снова опустил взгляд.

Ягишна налила ему чаю, и он сел в дальнем углу лавки, прямо под старинным, вырезанным из дерева образом Чернобога. За все время чаепития он не произнес ни слова, лишь изредка, когда думал, что никто не видит, украдкой бросал на меня быстрые, почему-то печальные взгляды.

Наконец, Ягишна поднялась.

– Ну, хватит чаи гонять. Пора и спать ложиться!

Она отвела нас в дальнюю комнату, где стояла широкая лавка, укрытая овчиной. Окно в этой комнате было маленьким, и Ягишна собственноручно заперла ставни на крепкий засов.

Дымка, уменьшившись до размеров обычной домашней кошки, тихонько запрыгнула мне на колени. Я погладила ее мягкую шерсть, и вскоре сон сморил меня.

Проснулась я в кромешной тьме. Что-то тихонько тормошило меня за плечо.

– Проснись… проснись же.

Я распахнула глаза. Дымка, что лежала на моих коленях, недовольно зашипела на незваного гостя.

Рядом со мной, на коленях, стоял Кирилл, держа в руке крохотную свечу.

– Как же ты похожа на нее… – прошептал он, его взгляд стал завороженным.

– На кого?… Что случилось? – сонно спросила я, чувствуя, как сердце начинает тревожиться.

– Бежать нам надо, Милава. Скорее. Иначе Ягишна скоро проснется и… съест вас.

– Чего?… С-съест? – пролепетала я.

– Это днем она ворчливая старушка, – продолжил Кирилл, – но ночью… ночью она совсем другая. Так она силы свои колдовские поддерживает. А в тебе… в тебе очень много живой энергии. Ей осталось совсем немного до пробуждения. Надо спешить.

Он быстро подошел к окну и начал отпирать ставни. Я коснулась его руки.

– А ты пойдешь с нами?

Дымка недовольно зашипела. Кирилл слабо улыбнулся, и в его серых глазах промелькнуло что-то теплое.

– Раз ты просишь… Милава, – прошептал он, – то я готов идти хоть до самого Калинова моста.

Волк с человечьими глазами

Скрип колес по пыльной дороге отбивал такт моей обреченной поездки. Внутри кареты, пропахшей затхлым бархатом и едким запахом мускуса, было душно, несмотря на свежий ветерок снаружи.

Напротив меня, развалившись на сиденье, сидел Кума. Его глаза, узкие и хитрые, блестели в полумраке, а лисья ухмылка не сходила с лица. Он был слишком близко, и каждый его вздох, каждый шорох его меховой шубы вызывал во мне отвращение, смешанное с тревогой.

– Ну что, мой сладкий кролик, – промурлыкал он, протягивая руку с длинными, чуть изогнутыми золотыми когтями, – неужто совсем разучилась говорить? А помнишь, когда в тебе яд вурдалака бурлил, ты была куда разговорчивее. И куда… аппетитнее.

Я не удостоила его ответом, лишь отвела взгляд к запыленному окну, за которым мелькали силуэты деревьев. Холод, что исходил от меня, был не только от мороза, но и от усталости, от знания того, что ждет меня впереди. Княгиня Чернограда не прощает беглецов, а уж тем более тех, кто осмеливается унести с собой ее тайны.

Кума, не дождавшись реакции, подался вперед. Его дыхание опалило мою щеку, и я почувствовала, как его нос почти коснулся моей кожи. От него несло землей и чем-то приторно-сладким, что заставляло мои инстинкты кричать об опасности.

– Твой запах… он сводит меня с ума, кролик, – прошептал он, и его язык, шершавый и горячий, потянулся к моей шее. – Такой чистый, такой… живой.

Я почувствовала, как по моей спине пробегает холодок, но это был не страх, а лишь предвкушение того, как я его проучу.

Мои губы беззвучно зашевелились, выплетая слова на языке волхвов – языке древнем, как сами горы, языке, что шептали ветры в незапамятные времена. Звуки были не слышны уху, но они вибрировали в самой плоти, проникая в каждую клеточку его существа.

Мой взгляд пригвоздил его, и в глазах лиса-оборотня, до этого полных похоти, появилась муть, а затем они и вовсе закатились.

Тело Кумы обмякло, и он, сползши на сиденье, умолк, погруженный в глубокий сон.

Я позволила себе медленный, глубокий выдох. Наконец-то тишина.

Придвинулась ближе к окну, отдернула тяжелую штору. Весенние поля сменились чахлым, почерневшим лесом, где деревья стояли, словно скелеты, протягивая к небу скрюченные ветви. Небо над нами было не просто серым, оно было цвета старого, потемневшего железа, и ни единого луча света не пробивалось сквозь эту непроглядную хмарь.

Вскоре лес расступился, и вдали показались очертания Чернограда. Город не горел огнями, не приветствовал путников шумом. Он лежал, словно древний, спящий зверь, выкованный из черного камня и чугуна.

Узкие, кривые улочки петляли между высокими, щербатыми домами, чьи крыши были увенчаны острыми шпилями. Окна домов были темными провалами, словно пустые глазницы, и даже редкие факелы, закрепленные на стенах, лишь подчеркивали мрак, не разгоняя его. Ни звука, ни движения – лишь мертвая тишина, от которой стыла кровь.

Карета миновала массивные, окованные железом ворота и въехала на мощеную улицу. Здесь, в самом сердце города, мрак сгущался еще больше.

И тогда, высоко над крышами, пронзая свинцовое небо, возник он – дворец Чернограда. Неприступный, огромный. Его башни, острые и зазубренные, казались когтями, впивающимися в небеса. Стены, черные и гладкие, не отражали света, поглощая его без остатка.

…Я вернулась в свою клетку.

Железные ворота за моей спиной с лязгом захлопнулись, отрезая меня от мира, что остался за стенами Чернограда.

Два стражника, облаченные в черные доспехи, украшенные острыми навершиями, молча взяли меня под локти. Их хватка была крепкой, но не грубой – дань уважения или же просто осторожность. Я не сопротивлялась. Какой в этом смысл? Я знала, куда меня ведут.

Внутри дворец оказался еще более мрачным, чем снаружи. Высокие сводчатые потолки терялись в непроглядной тьме, лишь изредка пронзаемой мерцанием факелов, закрепленных на стенах. Полы были выложены плитами из черного мрамора, отполированного до зеркального блеска, в котором отражались наши тени, вытянутые и искаженные. Вдоль стен тянулись ниши, в которых стояли изваяния – не святых, не героев, а нечто иное. Существа с рогами, копытами, крыльями, высеченные из темного камня, их лица искажены в вечной гримасе боли или экстаза.

Мы прошли длинными, запутанными коридорами, где каждый шаг отдавался эхом, пока наконец не оказались перед огромными, двустворчатыми дверьми.

Стражники распахнули их, и меня провели внутрь.

Тронный зал. Он был огромен, настолько, что его размеры казались нереальными. Потолок, усыпанный тысячами мелких, мерцающих точек, имитировал ночное небо. Вдоль стен, под тяжелыми, расшитыми золотом и серебром гобеленами, изображающими сцены кровавых битв и жертвоприношений, суетились слуги. Они сновали туда-сюда, расставляя высокие подсвечники с черными свечами, раскладывая на столах блюда с яствами, поправляя драпировки из темного бархата. В воздухе витал запах благовоний и свежих цветов. Казалось, весь дворец готовился к какому-то грандиозному событию.

В центре зала, на возвышении, стоял трон, вырезанный из цельного куска обсидиана, украшенный черепами и костями. На нем восседала она – Княгиня Чернограда. Ее черные, как смоль, волосы были уложены в сложную прическу, украшенную паутиной из серебра и черных камней. Глаза, глубокие и непроницаемые, были подобны омутам, а на губах играла хитрая, почти плотоядная улыбка.

Она медленно поднялась, протягивая ко мне руки, увенчанные длинными, острыми ногтями, похожими на когти хищной птицы.

– Возвращение моей блудной Жрицы! – ее обволакивающий голос наполнил зал. – Ну, наконец-то! Я уж думала, ты совсем позабыла дорогу домой. А где же мой верный Кума? Неужто бросил тебя на полпути?

Я холодно взглянула на нее.

– Он слишком руки распускал по дороге. Пришлось отрезать.

Княгиня рассмеялась. Звук ее смеха был сухим, шелестящим.

– Ох, Шура, – проговорила она, вытирая несуществующие слезы, – как же мне нравится твой юмор! Всегда умела развеселить.

В этот момент к ней подбежал один из слуг, низко поклонился и что-то зашептал ей на ухо, протягивая свиток. Княгиня пробежала глазами по списку, и ее улыбка мгновенно исчезла, сменившись выражением чистого гнева.

– Что это?! – ее голос стал резким, как удар кнута. – Где люпины?! Я же ясно сказала – люпины! Моя невестка обожает люпины! Как вы смели забыть о них?! На свадьбе моего сына все должно быть идеально! Слышите?! ИДЕАЛЬНО!

Я удивленно моргнула. Слова Княгини пронзили меня, словно ледяные осколки.

…Свадьба? Сына? Как… Кто из двух женится? Старший – Яков? Или… мой Ратибор?

Мы с Кириллом шли по скрипучему снегу, а Дымка, моя пушистая защитница, плелась следом, выгибая спину и шипя на каждую тень.

– Милава! – проворчала она, ее желтые глаза светились в темноте. – Не нравится мне это, хозяйка! Вся нечисть по ночам бродит, а мы тут, как на блюдечке!

– Цыц, Дымка! Не нагнетай! Все будет хорошо, у нас же провожатый даже есть.

– Вот он мне больше всего и не нравится. – шикнула кошка. – Набрехал нам про бабку. Не верю я ему. Хвост даю, не верю.

– Тише! Услышит ведь.

Кирилл, что шел чуть впереди, обернулся и загадочно улыбнулся, и его улыбка в лунном свете казалась какой-то… волчьей.

– Скажи, Кирилл… А в этих местах опасно ночью ходить?

– Конечно, опасно. Ночь – время Нави.

Я фыркнула, но в душе что-то екнуло.

– Ну так ты же волколак, – я подмигнула ему, – ты нас защитишь, если что? Или ты только по полной луне страшный?

Кирилл поджал губы, продолжая вышагивать по глубоким сугробам.

– …А это тебя не пугает? – спросил он, не оборачиваясь. – Что я не человек?

Я рассмеялась, и мой смех, кажется, разлетелся по всему лесу.

– Если не укусишь меня, то мне и переживать нечего! А если и укусишь… ну, тогда посмотрим, кто кого боятся будет.

Но тут мой смех оборвался. Что-то кольнуло в груди, что-то древнее, что-то, что шептало мне о беде.

Я резко схватила Кирилла за рукав и, приложив всю свою девичью силу, прижала его к стволу старой ели. Дымка, словно почувствовав неладное, с шипением отпрыгнула в кусты, растворившись в тенях.

Кирилл выдохнул, удивленно глядя на меня. Его глаза, обычно такие спокойные, сейчас были полны недоумения. Мы стояли так близко, что я чувствовала его дыхание на своем лице, тепло его тела сквозь толстую одежду. Его взгляд скользнул по моим губам, и я увидела в нем что-то такое… дикое, что-то, что заставило мое сердце забиться быстрее.

Он подался вперед, и я почти почувствовала его губы на своих. Но я лишь прижала палец к его губам, заставляя замолчать.

Мои глаза обратились к опушке леса, куда я и указала ему.

Там, на краю поляны, где снег был примят и растоптан, лежало оно.

Чудовище.

Огромный, белый, как свежевыпавший снег, змей. Он был таким огромным, что его тело, свернутое в клубок, занимало почти всю поляну. Чешуя его переливалась в лунном свете, словно отполированный перламутр, а голова, размером с небольшой валун, покоилась на кольцах его же тела. Глаза его были закрыты, но даже в этом покое от него веяло такой мощью, таким холодом, что мороз пробирал до костей. И вокруг него, словно извивающиеся ручейки, ползали сотни, тысячи маленьких змеек, таких же белых, но тонких, как нити. Они вились вокруг своего исполинского родича, иногда забираясь на него, скользя по его чешуе.

И тут одна из маленьких змеек, самая тонкая и длинная, подняла свою крошечную головку и повернулась прямо к нам. Она замерла, а затем, медленно, словно нехотя, начала скользить в нашу сторону. За ней потянулись другие, и вот уже вся поляна пришла в движение, белые нити поползли по снегу, создавая жуткий, живой ковер, направляющийся прямо к нам.

Гигантский змей на поляне чуть пошевелился, словно во сне, и от этого движения по земле прошла едва заметная дрожь.

Кирилл издал низкий, утробный рык.

Он отодвинул меня за спину, выставляя вперед себя.

– Беги, Милава! – прохрипел он, и в его голосе прозвучало нечто звериное. – Спасайся!

Но не успел он договорить, как гигантский белый змей на поляне, словно почуяв угрозу, поднял свою огромную голову. С невероятной скоростью, несмотря на свои размеры, он распрямился, и его тело, словно живая лавина, обрушилось на нас. Одновременно с этим, тысячи мелких белых змеек, что уже ползли к нам, бросились вперед, превратившись в шипящий, извивающийся поток.

Они облепили Кирилла, пытаясь пронзить его кожу своими крошечными, но острыми жалами, а огромный змей нанес удар, целясь прямо в него.

– Брось его, хозяйка! – Дымка выскочила из кустов, ее шерсть стояла дыбом, а глаза горели паникой. – Он сам справится! А нас сожрут!

Бросить Кирилла? Не бывать этому! Негоже так делать! Я не такая!

Мое сердце сжалось от боли, глядя на то, как Кирилл отбивается от сотен мелких тварей, а огромный змей пытается его задушить.

Я опустилась на колени прямо в снег, протягивая руки вперед. Холод пронзил пальцы.

Мои губы зашептали древний наговор, которому научила меня мама. Я запустила руки глубоко в снег, чувствуя его ледяное дыхание, его силу. Моя воля слилась с волей зимы, и по земле пошла ледяная волна.

Мелкие змейки, что облепили Кирилла, начали замирать. Их извивающиеся тела застывали, превращаясь в хрупкие ледяные нити. Они пытались двигаться, но их мышцы сковывал лед.

Шипение сменилось треском льда, и они начали осыпаться с тела Кирилла, словно хрустальные бусы, разбиваясь о снег.

Но этого было недостаточно. Главный змей, хоть и замедлился, все еще был угрозой. Я подняла руки, и из-под моих ладоней вырвались острые, как бритвы, ледяные шипы, вонзаясь в тело чудовища.

Оно взвыло, и его вой был похож на скрежет льда и стон ветра. Я сосредоточилась, и вокруг змея начали подниматься стены из плотного, непробиваемого льда, пытаясь сковать его движения, запереть его в ледяной тюрьме.

Чудовище впало в ярость. Оно забилось, пытаясь вырваться из ледяных оков. С каждым рывком, с каждым ударом хвоста, воздух вокруг нас сгущался, наполняясь ледяной крошкой.

Внезапно, змей издал пронзительный, отчаянный крик, и я поняла – он решил бежать. Он не мог вырваться из моих оков, но мог вызвать нечто, что сметет нас.

В одно мгновение, небо потемнело, и с вершин деревьев, с дальних склонов гор, что окружали лес Нави, сорвалась белая лавина. Не просто снег – это была стена из льда и снега, ревущая, неудержимая, несущаяся прямо на нас.

– Милава! – крикнул Кирилл, и его голос исказился, стал глубже, рычащим.

Я почувствовала, как он схватил меня за плечи, прижимая к себе. В следующее мгновение, его тело начало меняться. Кости хрустели, мышцы раздувались, одежда рвалась.

В одно мгновение, юноша исчез, и на его месте появился огромный, могучий волк, его шерсть была цвета тумана, а глаза горели серебряным огнем. Он накрыл меня своим огромным, теплым телом, прижимая к земле, но не придавливая, лишь защищая. Я слышала рев лавины, чувствуя, как она обрушивается на нас, поглощая все вокруг.

Последнее, что я увидела, прежде чем тьма и холод поглотили нас, были его огромные лапы, прижимающие меня, и его морда, уткнувшаяся мне в волосы.

Студеный воздух моих покоев, казалось, был пропитан запахом старых пергаментов и увядших трав. Не успела я снять дорожный плащ, как дверь распахнулась, и на пороге возникли две служанки, их лица были бледны, а глаза суетливо бегали.

– Княгиня велела готовить вас к балу, Верховная Жрица, – пролепетала одна, теребя подол своего платья. – Сегодня великий день.

Бал? В Чернограде балы не устраивали просто так.

– Неужто столь спешно? Что за торжество?

– Княжна Оляна из Белоярска прибыла, – добавила вторая, протягивая мне шелковое платье цвета ночного неба. – И будет объявлено о помолвке с княжичем Ратибором.

Мое сердце сжалось. Ратибор… Черноград и Белоярск – вечные враги, их земли разделены кровью и старыми обидами. Этот союз… он мог бы положить конец многовековой вражде, но какой ценой? Неужели Ратибор… неужели он готов жениться по расчету, а не по любви? Или он уже забыл, что такое любовь?

Мои мысли метались, пока служанки суетились вокруг, расчесывая мои длинные волосы, вплетая в них серебряные нити, наряжая меня в парчу и кружева. Тринадцать лет назад я бежала из этого дворца, от этой жизни, от этих интриг. Бежала, чтобы дышать свободой, чтобы растить своих дочек и слышать шепот ветра, а не шепот сплетен. И вот теперь, словно злой рок, все повторялось. Я снова была здесь, в этой золотой клетке.

Я вышла из своих покоев, и гул дворца обрушился на меня.

В дальнем коридоре, освещенном мерцающими факелами, я заметила приближающуюся свиту. Голоса звучали приглушенно, но я уловила обрывки фраз о торговых путях и границах. Во главе шел он – Яков, старший сын Княгини, его лицо было вытянутым и надменным, а глаза – холодными, как зимний лед.

– Бесполезные вы люди, если не можете даже простую весть донести без искажений, – донесся до меня его низкий голос. – Этот союз – лишь начало. Не забывайте, кто здесь хозяин.

Он говорил со своими приближенными с нескрываемым пренебрежением.

Поравнявшись со мной, Яков вскинул взгляд. Его шаги замерли. На секунду в его глазах мелькнуло замешательство, словно он увидел призрака из прошлого. Затем он моргнул, и на его лице снова появилась привычная надменная маска.

Яков медленно, оценивающе окинул меня взглядом. Я не склонила головы, как это делали все придворные женщины, попадавшиеся на его пути. Я стояла прямо, мои глаза встречали его взгляд на равных, без страха и покорности.

Он чуть заметно ухмыльнулся, словно наслаждаясь моей дерзостью.

– …С возвращением, Верховная Жрица, – проронил он то ли с иронией, то ли с раздражением. Затем он отвернулся и, не замедляя шага, двинулся дальше по коридору, его свита сразу поспешила за ним.

Когда я спустилась в бальный зал, тот уже был полон гостей. Золото и серебро, шелка и бархат – все смешалось в ярком, шумном вихре.

Свита из Белоярска, наряженная в одежды светлых оттенков, стояла рядом с Черноградской, чьи наряды были темными. Напряжение витало в воздухе, словно невидимая стена между двумя враждующими народами.

Наконец, началась церемония знакомства.

Первой вышла Оляна, княжна Белоярска, в сопровождении своей матери, Княгини. Оляна была стройна и грациозна, с волосами цвета спелой пшеницы и глазами, похожими на незабудки.

Затем, под громкие аплодисменты, вышел он – Ратибор, в сопровождении Княгини Чернограда.

Мое дыхание перехватило. Я не верила своим глазам. Он так возмужал. Мой Рати… Он больше не был тем милым мальчиком, что краснел, когда я гладила его по волосам, когда мы прятались в старом саду, мечтая о будущем. Он… Теперь он был настоящим взрослым юношей. Высокий, статный, с широкими плечами и лицом, на котором пролегли тени мужественности. Его волосы были темнее, чем я помнила, а глаза – глубокие, серые.

Он медленно окинул взглядом толпу, ища кого-то, и вдруг его взгляд остановился на мне. На мгновение его глаза расширились, затем он сжал губы, чуть вздергивая подбородок, словно пытаясь скрыть свои истинные эмоции.

Торжество началось. Музыка зазвучала, пары закружились в танце, столы ломились от яств. Ратибор везде ходил с Оляной, они о чем-то беседовали, ее смех доносился до меня сквозь общий гул.

Я стояла поодаль, среди других придворных, наблюдая за этим спектаклем.

Неожиданно Оляна, улыбаясь, направилась ко мне, а следом за ней, с каким-то странным выражением на лице, шел Ратибор.

– Верховная Жрица! – воскликнула Оляна, ее голос был звонким и радостным. – Это правда, что вы можете заглянуть в будущее? Можете ли вы посмотреть… погадать на наше будущее с Ратибором?

Ратибор тут же вмешался, его голос был сухим, почти резким.

– Не надо, Оляна. Верховная Жрица устала после долгого странствия. И я не верю во все эти предсказания.

Я посмотрела ему прямо в глаза, и он… отвел его.

– Могу, – ответила я, мой голос был ровным и спокойным. – Я погадаю вам, если хотите.

Тишина, повисшая в бальном зале, была тяжелой, словно предгрозовое небо. Оляна, казалось, наслаждалась моментом, превращая мое гадание в целое представление.

– Верховная Жрица! – воскликнула она, ее голос разнесся по залу, привлекая всеобщее внимание. – Прошу вас, поднимитесь к нам. Пусть все увидят, как вы творите свои чудеса!

Я поднялась по ступеням к столу, где сидели знатнейшие гости. Мои шаги были легкими, но каждый из них отдавался гулким эхом в моем сердце. Я коснулась тонкой руки Оляны. Ее ладонь была мягкой и теплой.

– Вижу… – начала я, разглядывая образы в голове. – Вижу золотую корону, и рядом с ней – серебряный меч. Вижу долгую жизнь, полную почестей и… детей. Много детей. Но… – я запнулась, чувствуя, как холодная тень проскальзывает сквозь видение. – Не все дороги ваши будут усыпаны розами. Будет испытание, великое испытание, что проверит вашу верность… и вашу силу.

Оляна восторженно захлопала в ладоши, ее глаза сияли.

– О, это прекрасно! – воскликнула она. – А теперь… Ратибор! Прошу, подай свою руку Верховной Жрице!

Ратибор, до этого стоявший в стороне, скрестив руки на груди, резко выпрямился. Его взгляд был холоден, недружелюбен.

– Я не верю в это, – отрезал он. – Будущее… оно не высечено в камне. Оно имеет множество концовок, как ручьи, что расходятся от одного истока. И никто не можете предсказать, какой путь выберет человек.

По залу прокатился смешок. В этот момент толпа расступилась, словно море перед кораблем. Появился Яков. Он шел медленно, с надменной улыбкой на губах, его глаза скользили по лицам придворных, словно он был хозяином не только этого зала, но и их душ.

Он остановился прямо передо мной.

– Что ж, Верховная Жрица, – произнес он, его голос был полон насмешки, – если ты столь искусна в своих предсказаниях, посмотри и мое будущее. Посмотри получше.

Он протянул мне свою руку. Его ладонь была широкой и сильной, в ней таилась какая-то хищная сила.

Я коснулась ее, и видение обрушилось на меня, словно ледяной водопад. Я увидела его жизненную линию, яркую и четкую, но… она обрывалась. Резко, внезапно. Через одну луну. Всего через одну луну.

Мои пальцы дрогнули. Сказать?… Или солгать? Как отреагируют эти люди, если я объявлю о скорой смерти их будущего князя?

Яков, заметив мое колебание, сжал свой кулак, захватывая мой подбородок. Его пальцы были сильными, почти болезненными. Он поднял мое лицо, заставляя встретиться с ним взглядом.

– Что, Жрица? – прошептал он, так чтобы слышала только я, его дыхание опалило мою щеку. – Больно медленная ты стала. Или твой дар покинул тебя?… Зайди ко мне ночью в покои. Погадаешь получше.

Я почувствовала, как Ратибор, стоявший неподалеку, напрягся. Его кулаки сжались, а глаза потемнели, но он изо всех сил старался сохранить хладнокровие. Тихая ярость клокотала в нем, но он не подавал виду.

Застолье продолжалось, но для меня оно превратилось в пытку. Я чувствовала на себе взгляды, полные любопытства и страха. Когда я отошла от стола, меня перехватила кухарка, старая, сгорбленная женщина с добрыми глазами.

– Верховная Жрица, – прошептала она, озираясь по сторонам, – девушка с рынка просила передать. Очень просила.

Она протянула мне маленький, свернутый в трубочку листок. Я развернула его.

«Мама, со мной все в порядке. Нужно встретиться. Закат. Большой рынок. – Велена».

Велена… Значит, с моими девочками все хорошо! Они уже идут за мной. Это было единственной светлой точкой в этом душном, лицемерном дворце.

Вечером, когда первые тени начали удлиняться, я накинула темный плащ и направилась к выходу. Но не успела я открыть дверь, как наткнулась на Ратибора. Он стоял, прислонившись к стене, его лицо было мрачным, а глаза – полными разочарования.

– Куда ты? – спросил он, его голос был низким.

– По делам.

– Ты… опять убегаешь, – его голос дрогнул. – Все эти годы… я скучал. Я переживал. Почему ты ушла, Шура? Почему сбежала, ничего мне не сказав?

Его слова были как удар. Я почувствовала, как старые раны снова открываются.

– …Я должна была. Так надо было, понимаешь? Мой путь… он другой.

Княжич шагнул ко мне, его глаза горели неверием.

– Другой? – прошептал он, и в его голосе прозвучало отчаяние. – Ты всегда будешь предана лишь ему? Морану?

Я кивнула.

Его лицо исказилось. Он схватил меня, притягивая к себе. Его объятия были сильными, почти болезненными.

– Моран мертв! – прорычал он, его дыхание обожгло мою шею. – Его нет! А я… я здесь! Живой! И готов бросить все ради тебя! Как тогда, когда ты вывела меня из Нави, помнишь?!

И тут он начал неистово целовать мою шею, затем опустился ниже, к груди, его губы обжигали сквозь тонкую ткань платья.

– Я так скучал по тебе, Шура! – шептал он с придыханием. – Так скучал…

В этот момент раздался громкий, насмешливый хлопок. Мы резко обернулись.

В дверном проеме, прислонившись к косяку, стоял Яков. На его губах играла ухмылка, а глаза блестели холодным, хищным огнем.

Взгляд ее – как лунный свет, что пленил меня

Хлопки Якова разнеслась по коридору, словно выстрел. Ратибор резко отпрянул от меня, его лицо было искажено яростью. Яков же просто стоял, прислонившись к косяку, и его улыбка становилась все шире, обнажая ряд ровных белых зубов.

– О, какая идиллия! – произнес он, его голос был елейным, но в нем слышались стальные нотки. – Неужели наш доблестный княжич Ратибор решил променять белоярскую княжну на… Верховную Жрицу?

Ратибор шагнул к старшему брату, его кулаки сжались.

– Не твое дело, Яков, – прорычал он. – Убирайся!

Тот лишь усмехнулся, оттолкнувшись от косяка и медленно, вальяжно двинувшись к нам. Его взгляд скользнул по мне, задержавшись на моем наряде, а затем вернулся к Ратибору.

– О, но это становится моим делом, братец, – промурлыкал он, обходя меня, чтобы встать между нами. Яков повернулся ко мне, его глаза блеснули. – Верховная Жрица, вы, должно быть, обладаете поистине колдовскими чарами, если способны так быстро сбить с пути истинного нашего будущего правителя. Или… это просто старые привычки?

Он протянул руку и коснулся пряди моих волос, заправляя ее за ухо. Его прикосновение было легким, но я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок.

Я отшатнулась, но он лишь усмехнулся.

– Холодна, как зимняя ночь, Жрица, – прошептал он, его глаза не отрывались от моих. – Но я люблю холод. Жар я могу получить в любое время дня и ночи. Стоит лишь пальцем поманить.

Яков провел пальцем по моему поясу, чуть поддев его шнуровку.

Ратибор, не выдержав, схватил его за плечо.

– Не смей! – выдохнул он, его голос дрожал от сдерживаемой ярости.

Яков отбросил его руку, словно та была назойливой мухой. Его улыбка исчезла, и на лице появилась холодная, расчетливая маска.

– О, ты ревнуешь, братец? Это хорошо. Это значит, что ты у меня теперь на крючке. Будешь слушаться. Будешь делать все, что я скажу тебе. Иначе… – его взгляд снова метнулся ко мне, а затем вернулся к Ратибору. – Иначе я расскажу твоей невестушке, Оляне, о твоих… свиданиях с Жрицей. И о том, что ты не прочь целовать её всю ночь напролет, пока она ждет тебя в своих покоях. Как думаешь, что скажет она? И что скажет матушка, когда узнает, что ее сын, надежда Чернограда, готов пожертвовать союзом с Белоярском ради… старых привязанностей?

Ратибор побледнел. Его лицо стало мрачным, глаза потухли. Он знал, что Яков не блефует. Его мать, Темная Княгиня, никогда не простит ему такого позора. Союз был слишком важен. Я видела, как в нем боролись гнев и безысходность. Он был пойман в ловушку.

Я не стала ждать продолжения. Эта игра была мне отвратительна. Я скользнула мимо двух княжичей, словно тень, и выбежала из своих покоев.

Свежий ночной воздух был бальзамом для моей души. Я накинула капюшон плаща и поспешила прочь, подальше от этих стен, от этих интриг, от этих людей, что играют чужими судьбами.

Слава Богам, мне было дозволено покидать стены дворца. Только вот на границах города бы меня не выпустили.

Сумерки сгущались, окутывая город мягкой синевой. Улицы Чернограда, обычно шумные и многолюдные, сейчас были почти пустынны. Лишь редкие путники спешили по своим делам, да изредка доносился смех из таверн. Я шла быстро, ориентируясь по памяти. Большой рынок. Место, где всегда кипела жизнь, где можно было раствориться в толпе и стать незаметной.

Когда я добралась до рынка, он уже изрядно опустел. Ряды лавок были закрыты, лишь кое-где горели тусклые фонари. Я прошла к условленному месту, к старому дубу, что рос посреди торговой площади.

И там, в тени его раскидистых ветвей, уже ждала меня Велена.

Ее тонкая фигурка казалась еще более хрупкой в полумраке. Она повернулась, и ее глаза, обычно полные серьезности, сейчас были тревожные.

– Мама! – прошептала она, и мы обнялись. Ее объятия были крепкими, полными облегчения.

– Велена, что случилось? Что с Милавой? – спросила я, отстраняясь.

Лицо Велены помрачнело.

– На нас ополчилась вся деревня. Пришлось спрятать Милаву.

– Где?

Вижу, как лицо дочки осунулось, а руки начали сжимать юбку.

– …В Нави. Там, где никто не найдет.

Мое сердце сжалось, а в глазах помутнело. Навь… Мир мертвых, мир духов. Это было опасно. Очень опасно!

– Что ты наделала?! – вырвалось у меня, мой голос был историчным. – Это безумие! Это опасно, Велена!

Она покачала головой, потупив взгляд.

– У меня не было выбора, мам. Они искали ее. Искали повсюду. Там она в безопасности. И с ней Дымка. Она ее защитит. Дымка ведь не простая кошка, ты же знаешь. Она видит то, что скрыто от глаз смертных.

Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Дымка… Да, Дымка была особенной. Но Навь…

– Мы должны вернуть ее, Велена, – сказала я, приобнимая дочку. – Вернуть ее в Явь, к нам. Немедленно.

Велена опустила голову, утыкаясь лицом мне в грудь.

– А как, матушка?… Как её вернуть?

– Я знаю, что делать. Но сначала… Ты должна прийти во дворец. Как служанка или придворная дама.

Велена подняла на меня удивленный взгляд.

– Во дворец? Но…

– Только так мы сможем быть рядом, – перебила я ее. – Видеться каждый день. И вместе думать, как отыскать в Нави нашу Милаву. Но только никому не говори, что ты моя дочь. И никому о способностях своих не рассказывай. Хорошо?

Велена задумалась, ее взгляд блуждал по пустынному рынку. Затем она кивнула.

– Хорошо, мам. Я поняла. Завтра же пойду проситься на службу.

Дворец встретил меня не ласковыми объятиями, а холодным, надменным взглядом. На следующее утро, как и договаривались с матушкой, я явилась к воротам, представившись сиротой, ищущей пропитания и службы. Меня провели в душную каморку, где уже толпились другие девушки, чьи лица были измождены ожиданием и тревогой. Старая ключница, сухонькая, с крючковатым носом, окинула меня цепким взглядом.

– Молода, – прохрипела она, обводя меня с ног до головы. – Ишь, какая ладная. Ну, посмотрим, что ты умеешь.

Испытания были просты, но утомительны: таскать тяжелые корзины с бельем, чистить до блеска медную утварь, безропотно сносить брань старших служанок. Я делала все, что велели, стараясь не привлекать лишнего внимания, но и не казаться слабой. К вечеру, когда мои руки уже ныли, а ноги отказывались держать, ключница кивнула.

– Принята. Завтра получишь одежду. И помни: во дворце нет места лени и глупости.

Утром мне выдали грубое льняное платье и белый фартук – одежду служанки. Я переоделась, но под новой, чужой тканью оставила свою старую, вышитую матушкой рубаху. Каждая ниточка в ней была оберегом, защитой от мира Яви, от прикосновения Нави, что дремало во мне. Без нее я была опасна. Я помнила Милаву, как ее касание чуть не погубило того парня на речке, как его жизненная сила утекала, словно вода сквозь пальцы. Моя связь с Навью была тоньше, чем у сестры, но не менее опасной, и матушка всегда учила меня беречься, чтобы не причинить вреда тем, кто не понимал нашей природы.

Мой первый день начался с завистливых взглядов других служанок.

– Ишь ты, какая красавица, – шипела одна, пожилая, с лицом, изрытым морщинами. – Небось, и работы ей полегче дадут. И жениха быстро ухватит себе!

Их слова были острыми, колкими, но я лишь опускала глаза, стараясь не замечать их неприязни. Моя цель была куда важнее.

Меня приставили к барыне Светлане – той самой, что так восторженно хлопала в ладоши, когда матушка гадала ей вчера в саду. Барыня эта оказалась взбалмошной и требовательной. Весь день я носилась по ее покоям, выполняя одно нелепое поручение за другим. То ей понадобились свежие цветы из сада, то кружевные перчатки, забытые в прачечной, то особый сорт чая, который, как оказалось, хранился в другом крыле дворца.

– Живо, девка! – кричала она, когда я замешкалась. – И чтобы к ужину все было готово!

Я поспешила, радуясь возможности хоть ненадолго покинуть ее душные покои. Чем дальше я углублялась в новое крыло, тем роскошнее становились коридоры. Здесь не было суеты и шума. Стены были обиты дорогими тканями, на полу лежали мягкие ковры, поглощающие звуки шагов, а воздух был пропитан ароматом благовоний.

Я шла по длинному коридору, ища нужную кладовую, когда из приоткрытой двери одной из палат до меня донеслись голоса.

– Ты мне не сын, если предстанешь на смотринах к собственной свадьбе в таком обличье! – прозвучал строгий женский голос, полный властной надменности.

– Может, я хочу выглядеть именно так? – спокойно ответил молодой мужской голос.

– И все же, полагаю, ты хочешь остаться здесь, в своем настоящем доме? Хочешь править Черноградом и Белоярском одновременно в будущем?

– …Именно так.

– Именно так что?

– Именно так, матушка.

– Тогда вели служанкам привести тебя в надлежащий вид! Таким, каким должен быть мой лучший сын!

– …Да, матушка.

Внезапно двери распахнулись. Я тут же отлетела в сторону, притворяясь, что усердно протираю пыль с цветов в стоящей рядом вазе.

Из палат вышел высокий, рослый молодой человек. Его губы были плотно сжаты, а на лице читалось обиженное выражение. Темно-голубые глаза устремились прямо на меня.

– Ты, иди за мной! – прозвучал его голос, когда тот уже удалялся по коридору прочь. – Сними с меня мерки и отдай портному на пошивку наряда к вечеру. Сейчас же!

Я замерла в шоке, но тут же вспомнила, что должна повиноваться этим надменным господам, чтобы оставаться рядом с матушкой.

Я поспешила за ним, стараясь не отставать. Он шел быстро, не оглядываясь, и мне приходилось почти бежать, чтобы успевать открывать перед ним массивные дубовые двери, которые он даже не удосуживался придержать. Он просто проходил сквозь них, словно я была невидима, а двери сами распахивались по его воле.

Когда я в очередной раз с грохотом закрыла за ним тяжелую створку, юноша остановился и обернулся. На его лице играла брезгливая усмешка.

– Забавно, – протянул он, его взгляд скользнул по мне сверху вниз. – Как вы, слуги, суетитесь. Открываете, закрываете, бегаете, как… как собачки преданные. Всегда это забавляло.

Мое терпение, и без того натянутое до предела, лопнуло. Я выпрямилась, глядя ему прямо в глаза.

– А меня всегда забавляло, – проговорила я, мой голос был тих, но в нем было раздражение, – как иные господа, рожденные в роскоши, считают себя выше всех, хотя сами не способны даже дверь за собой прикрыть. Видимо, руки слишком нежны для такой тяжкой работы.

Его усмешка сползла с лица. Темно-голубые глаза расширились от изумления, а затем в них вспыхнула ярость. Он шагнул ко мне, угрожающе нависая.

– Как ты смеешь так разговаривать с княжичем Чернограда?! – прорычал он, и его голос эхом разнесся по пустынному коридору.

Княжич… Мое сердце упало в пятки. Княжич. Сын самой княгини. Боги, я пропала. Меня сейчас не только выгонят, но и выпорют за такую дерзость, да еще и прилюдно!

Я замерла, не в силах пошевелиться, ожидая его приказа.

Но приказа не последовало. Вместо этого раздался легкий, почти неслышный смешок за нами.

– О, княжич Ратибор, неужели ты настолько растерял свою власть, что даже простая служанка смеет тебе дерзить? – прозвучал мелодичный, насмешливый голос.

Из тени, словно домашний кот, выступил юноша. Высокий, худощавый, с волосами цвета первого снега, что водопадом спадали до плеч. Его кожа была бледной, почти прозрачной, а глаза… глаза были цвета янтаря, с хитринкой, что плясала в их глубине. Он был одет в тонкий шелковый кафтан, расшитый серебром, явно не слуга, а скорее приближенный к самым знатным особам, возможно, даже к самой княгине.

– Кума! – выплюнул княжич Ратибор, и в его голосе просквозила неприязнь. – Не суй свой лисий нос не в свои дела.

Беловолосый юноша, которого княжич назвал Кумой, лишь улыбнулся, и эта улыбка показалась мне хищной.

– О, но как же не мое, княжич? Ты ведь знаешь, твоя матушка-княгиня ждет тебя. И твой вид… – он окинул Ратибора оценивающим взглядом, – не совсем соответствует ее ожиданиям. Позволь, я провожу тебя в твои покои. Там твои личные служанки приведут тебя в порядок. Они ведь хорошо знают, как сделать из тебя настоящего правителя, а не… – Кума сделал паузу, его взгляд скользнул по помятому кафтану Ратибора, – не заблудшего путника.

Ратибор нахмурился, но, видимо, доводы Кумы были достаточно убедительны, чтобы он не стал спорить.

– Ладно, – буркнул он. – Но чтобы быстро.

Кума хлопнул в ладоши, и тут же из ниоткуда появились другие слуги, вышколенные и бесшумные. Они окружили княжича, и Кума, подмигнув мне, закрыл за ними двери.

Он повернулся ко мне, и его янтарные глаза стали изучать меня с неприкрытым любопытством.

– И кто это у нас такая?… Новенькая? – промурлыкал он, медленно приближаясь. Его движения были грациозными и плавны, словно у девушки. – Нечасто встретишь здесь такую… дерзость. И такую красоту.

Он обошел меня по кругу, словно вынюхивая что-то, его взгляд скользил по моему лицу, волосам, фигуре. Я чувствовала себя пойманной в ловушку, но не позволяла себе дрогнуть.

– Меня зовут Велена, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. – Я новая служанка. А дерзость… она иногда бывает полезной. Особенно когда сталкиваешься с высокомерием.

Кума остановился прямо передо мной, его лицо было так близко, что я могла разглядеть золотые крапинки в его янтарных глазах. Он протянул руку, и его длинные, тонкие пальцы коснулись пряди моих волос, заправляя ее за ухо.

– О, несомненно. Очень полезной… И как ты сюда вообще угодила? – прошептал он. – Ве-ле-на… Ты мне нравишься. Очень… Скажи, нашла себе уже защитника во дворце?

Я узнала его. Кума, о ком шепчутся служанки в прачечной и на кухне. О нем, любимце Княгини, чьи чары были так сильны, что любая девка, на которую он бросал взгляд, могла провести с ним самую незабываемую ночь в своей жизни, если он того хотел. Он был опасен, но в то же время… полезен. Если я смогу заручиться его расположением, возможно, он станет моими ушами и глазами во дворце.

Я улыбнулась, но моя улыбка была неискренней, скорее вызовом.

– Не нашла ещё. Потому что я не из тех, кто бросается в объятия первому встречному.

Его янтарные глаза вспыхнули. Мой ответ лишь раззадорил его.

– О, даже так? – он усмехнулся. – Тем интереснее мне будет предложить тебе свою кандидатуру. Мои покои, кстати, недалеко. Могу показать, как выглядит настоящее дворянское убранство опочивальни.

Я покачала головой, изображая легкую грусть.

– Боюсь, я знаю как это выглядит. Сама ухаживаю за барыней каждый день… Я могла бы пригласить вас в свои покои. Но моя каморка… она такая маленькая, такая старая. Даже для одного человека тесно, не то что для двоих.

Он провел своим длинным, чуть заостренным золотым ногтем по краю моего платья на плече, поддевая ткань.

– Думаю… Это поправимо, – промурлыкал он, его взгляд задержался на моем обнаженном участке кожи. – Я замолвлю за тебя словечко. Уверен, найдется что-нибудь получше.

Кума наклонился, его дыхание опалило мою шею. Я почувствовала, как он собирается поцеловать мое плечо, но в этот момент из-за закрытых дверей раздался грозный крик княжича Ратибора:

– Кума! Где тебя черти носят?!

Кума резко выпрямился, его губы изогнулись в хитрой улыбке.

– До скорой встречи, Веле-на, – прошептал он, и, словно кот, исчез за дверью, оставив меня одну в тишине коридора.

Праздничный ужин во дворце был зрелищем, достойным кисти художника, что пишет о богах. Зал, украшенный живыми цветами и мерцающими свечами, гудел голосами. Золото и серебро столовых приборов отражали свет, множа его, а запахи жареного мяса, пряных трав и дорогого вина кружили голову. Я, как и другие служанки, сновала между столами, наполняя кубки и поднося блюда, стараясь быть незаметной, но при этом видеть все.

Мой взгляд скользнул по главному столу, где восседала сама княгиня Чернограда – статная женщина с серыми, пронзительными глазами и густыми черными волосами, заплетенными в сложную косу, украшенную жемчугом. Рядом с ней сидел княжич Ратибор, окинувший меня надменным взглядом, когда я проходила мимо.

И тут я увидела ее. Матушку.

Она сидела за отдельным столом, среди ученых мужей и древних старцев, что шептались о звездах и судьбах. Ее называли Верховной Жрицей, и ее присутствие здесь, среди придворных, было одновременно гордостью для меня и тяжким бременем.

Княгиня подняла свой кубок, и зал затих. Ее голос, глубокий и властный, разнесся по всему залу.

– Дорогие гости, верные подданные! Сегодня мы собрались, чтобы отметить грядущее событие, что укрепит наш Черноград и принесет мир и процветание нашим землям. Мой сын, Княжич Ратибор, скоро возьмет в жены прекрасную княжну Белоярска! Лучшей пары не сыскать, ибо их союз скрепит древние клятвы и принесет нам небывалую силу!

Пока Княгиня говорила, я заметила одного гостя, что сидел чуть поодаль, с особенно недовольным лицом. Молодой человек с темными, как вороново крыло, волосами и ястребиными глазами. Он был красив, но его губы были плотно сжаты, а взгляд блуждал по залу, не задерживаясь ни на ком. Он явно не разделял всеобщего ликования.

Княгиня закончила свою речь, и зал взорвался аплодисментами. Молодой человек с ястребиными глазами поднялся. В его руке был бокал, полный темного вина. Он поднес его к губам, собираясь выпить и, видимо, покинуть застолье.

И тут меня пронзило. Видение. Яркая вспышка, словно молния ударила прямо в мозг. Я увидела его, этого юношу, пьющего из бокала, а затем – его лицо, искаженное судорогой, посиневшие губы, падающее тело. И рядом, в тени, мелькнула чья-то рука, подсыпающая что-то в вино. Яд!

– Не пейте! – мой крик, дикий и отчаянный, разорвал праздничное застолье.

Я бросилась вперед, сметая все на своем пути. Стражники, стоявшие у стен, в изумлении провожали меня взглядом. Я неслась, словно ветер, к столу, где стоял юноша с бокалом. Моя рука метнулась, выбивая хрустальный кубок из его пальцев. Вино брызнуло на дорогой ковер, оставляя темные пятна, а бокал с дребезгом разбился вдребезги.

Зал погрузился в мертвую тишину. Все взгляды, полные изумления и негодования, были прикованы ко мне. Юноша, которого я спасла, посмотрел на меня с широко раскрытыми ястребиными глазами.

– Что это значит?! – пророкотал он, его голос был полон гнева. – Тебя высекут плетками за такую дерзость!

Я стояла, задыхаясь, не зная, что и ответить. Как объяснить? Как сказать о видении, не выдав себя?

Внезапно, словно из ниоткуда, появился Кума. Он скользнул к разлитому вину, его движения были легкими и бесшумными. Он присел на корточки, окунул тонкий палец в темную лужицу на ковре и поднес его к губам. Его янтарные глаза встретились с моими, и он едва заметно подмигнул.

Княгиня, оправившись от шока, властно произнесла:

– Ну что там, Кума? Что было в бокале??

Кума выпрямился, его лицо было серьезным, но в глазах плясали озорные огоньки. Он медленно обошел меня, его рука едва заметно коснулась моего рукава.

– Ваше Высочество, – произнес он, склонив голову, – в бокале… был смертельный яд. Княжичу Якову чудом удалось избежать мучительной гибели.

Я вздрогнула. Княжич Яков… Значит, это еще один княжич. Второй сын. Мое сердце забилось сильнее.

Княгиня перевела взгляд на меня, ее серые глаза сузились.

– Откуда ты знала? Откуда знала, что там яд?

Я замерла, не зная, что ответить. Рассказать о моем даре? Нет, матушка всегда учила скрывать его.

Мой взгляд метнулся к ней. Она сидела за своим столом, ее лицо было невозмутимым, но я заметила, как она едва заметно покачала головой. Не говорить.

И тут Кума снова пришел мне на помощь.

– Ваше Высочество, – начал он, шагнув вперед, – я давно присматриваюсь к этой служанке. Она… необыкновенна. У нее удивительно тонкий нюх и невероятная смекалка. Должно быть, она почуяла неладное. Почуяла запах яда, который обычный человек не уловит.

Княгиня повернулась ко мне.

– Это так? Ты почуяла?

Я стояла, пораженная его выдумкой. Почуяла?…

Тут Кума незаметно ущипнул меня за бок, и я, словно очнувшись, кивнула.

– Да, Ваше Высочество. Я… почуяла.

Княгиня окинула меня долгим, изучающим взглядом. Затем ее лицо смягчилось.

– Что ж, – произнесла она, и в ее голосе прозвучало одобрение, – ты спасла жизнь моему старшему сыну. Тебе больше не место среди слуг. Я позабочусь о том, чтобы ты стала моей придворной дамой.

Я почувствовала, как на меня снова устремился взгляд Княжича Ратибора. В его глазах читалось надменное недовольство. Он явно запомнил меня.

Внезапно ко мне подошел Княжич Яков. Я замерла, ожидая худшего – упреков, угроз. Но он неожиданно склонил голову прямо передо мной.

– За мое спасение, – произнес он, его голос был низким, – благодарю тебя. На мне будет долг.

Я чуть не упала от изумления. Он благодарил меня???

Но затем его взгляд метнулся к столу, где сидела его матушка.

– Странно, – продолжил Яков, и в его голосе прозвучала горечь, – вчера Верховная Жрица смотрела мое будущее по руке. И почему-то не заметила этого. Может быть, ей пора покинуть дворец?

Я тут же вступилась за матушку.

– Нет! Что вы! Линии судьбы… они меняются постоянно. Возможно, она просто… не увидела.

– Я все видела, княжич Яков. Все. Но решила не говорить, – неожиданно произнесла матушка, и ее голос, обычно такой мягкий, сейчас звучал твердо.

Зал взорвался шепотом. Все взгляды метнулись к ней, к Верховной Жрице, что осмелилась бросить вызов самой княжеской семье.

– Почему?! – раздались голоса со всех сторон. – Почему ты скрыла это?!

Матушка медленно оглядела собравшихся, ее глаза, обычно полные древней мудрости, сейчас горели усталым огнем.

– Потому что я отказываюсь служить этому дворцу! Довольно. Довольно вы пили моей крови. Довольно вытягивали из моих уст силой то, что не предназначалось для ваших ушей. Я больше не буду подчиняться.

По залу пронесся вздох. Княгиня Чернограда, до этого момента лишь наблюдавшая, пришла в ярость. Ее серые глаза потемнели, а губы скривились в отвращении.

– Как ты смеешь?! – прорычала она, вскакивая со своего места. – Вышвырнуть ее вон! Заточить в темницу! Пусть гниет там, пока не вспомнит, кому она служит!

Мое сердце сжалось от ужаса. Темница! Я хотела броситься к матушке, но понимала, что это лишь усугубит ее положение. Стражники уже двинулись к столу, где сидела она.

Но тут произошло нечто неожиданное. Княжич Ратибор, тот самый, что еще недавно смотрел на меня с надменным недовольством, перехватил руку Княгини. Он склонился к ней и что-то быстро, почти неслышно прошептал ей на ухо. Я не могла разобрать слов, но видела, как выражение лица Княгини меняется. Ярость медленно отступала, уступая место холодному расчету.

Она кивнула, и ее голос, хоть и все еще суровый, уже не был полон такой безудержной злобы.

– Нет. Не в темницу. Поместить ее в заточение в северную башню! Кормить. И говорить с ней. Говорить о благе службы Чернограду. Пусть подумает над своими словами.

Моя матушка лишь усмехнулась. Гордо, с высоко поднятой головой, она позволила стражникам увести себя. Ее взгляд встретился с моим, и в нем я прочла послание: "Не бойся, дитя. Все будет хорошо".

Зал снова загудел, но теперь уже не от праздничного веселья, а от тревожных шепотов. Я стояла посреди этого хаоса, оглушенная происходящим. Моя матушка, заточенная в башне… И все из-за меня. Из-за моего видения. Из-за моей дерзости. Но как… Я же не могла дать Княжичу умереть? Я же предвидела это, а бездействие – худший из грехов.

Мои новые покои были настоящим чудом. Шелка и бархат, мягкие ковры, резная мебель из темного дерева, огромная кровать с балдахином. Стены украшали гобелены, изображающие сцены охоты и придворной жизни. Свечи в серебряных подсвечниках отбрасывали мягкий свет, а из окна открывался вид на залитый лунным светом двор. Я, Велена, еще вчерашняя служанка, теперь была придворной дамой. Но роскошь не приносила мне радости. Мои мысли были заняты матушкой. Как она была там?…

Я сидела у окна, когда в него постучали. Белый голубь, сияющий в лунном свете, приземлился на подоконник. К его лапке была привязана крошечная записка.

Я развернула её. Почерк матушки, тонкий и изящный.

«Дитя мое, не тревожься. Я в безопасности. И я нашла способ отыскать Милаву. Но для этого мне придется отправиться в саму Навь. Не пытайся меня спасти сейчас. Жди знака. Будь осторожна».

Навь… Я похолодела. Что задумала матушка?

Я сжала записку в руке, обдумывая её слова.

Внезапно я почувствовала легкое дуновение ветра, хотя окно было уже закрыто. Я обернулась.

У двери, словно выросший из тени, стоял Кума. Его янтарные глаза блестели в полумраке, а на губах играла легкая, хитрая улыбка.

– Неужели новые покои так сильно занимают твое внимание, что ты не слышишь, как к тебе стучатся?

Я вздрогнула, отшагивая назад.

– Как ты… как ты сюда попал? Я ведь запирала дверь. И что ты хочешь в такой поздний час?

Он не ответил, лишь медленно подошел ближе, его движения были такими же бесшумными, как и появление.

– Да вот… Пришел узнать, как живется нашей новой придворной даме. И… приласкать её решил. Разрешишь?

В золотых оковах дворца

Я сложила руки на груди, стараясь выглядеть уверенно.

– Приласкать не разрешу.

– Почему же?… Я в ласках толк знаю. Не пожалеешь. Спроси у любой другой придворной дамы.

– А мне не нужно то, что пользуется спросом у всех. – хмыкнула я, качая головой.

Кума чуть сощурил глаза, прохаживаясь внутрь моих палат.

– Тогда давай поговорим.

– …О чем же? О верности Княгине, которой ты так рьяно служишь? Или о том, как ты ловко заговорил ее сегодня, чтобы выручить меня?

Улыбка Кумы стала шире.

– О, милая моя, верность – это понятие относительное. Особенно в этом дворце… Я, кстати, давно ищу себе новую госпожу. Ту, что оценит мою… полезность. А эта, старая и злобная, – он кивнул в сторону княгининых покоев, – ни во что не ставит мою верную вековую службу. Только кнут и угрозы.

Я прищурилась.

– Так быстро ты решил предать свою княгиню? Это проверка? Хочешь узнать, соглашусь ли я на это?

Он ухмыльнулся, и в его глазах мелькнули озорные огоньки.

– Нет… Не проверка. Но, коли хочешь доказательств. Смотри.

Он неожиданно потянулся к своему поясу кафтана и начал развязывать его.

Я отшатнулась, вытаращив на него глаза.

– Что ты делаешь?!

Кума стянул с себя кафтан и повернулся спиной ко мне. На его бледной коже, от плеч до поясницы, были видны старые, зажившие рубцы и несколько свежих, красных полос.

Следы от плетей…

– Это любимое занятие Княгини, – пробормотал юноша, между тем разглядывая свои ноготки. – За все. За хорошую службу, за малейший промах. Она достает плеть. А мне… мне ласка нужна. Я хочу женской любви и заботы. Понимаешь?

Кума снова повернулся ко мне, его взгляд был полон какой-то странной мольбы.

– А ты такая… Хрупкая, нежная… Не как эти молодые перепелки и старые куры при дворе. Они даже и не знают, что перед близостью и прелюдии могут быть.

Он шагнул ближе, его рука осторожно коснулась моей щеки, затем скользнула по волосам. Я невольно поддалась этому прикосновению, и моя рука сама собой поднялась, чтобы погладить его по предплечью. Его кожа была горячей, гладкой.

Кума прильнул ко мне, словно большой, ласковый зверь, и начал тереться щекой о мою ладонь.

«Он знает так много, – пронеслось у меня в голове. – Он знает все тайны этого дворца, всех его обитателей. Целый век службы. Если мы объединимся, если я приму его… предложение… Я смогу забраться еще выше. Стать незаменимой во дворце. И тогда… тогда я смогу лично попросить Княгиню освободить матушку. Отпустить ее. Отпустить, куда бы она ни собиралась. А потом… потом посмотрим».

Я продолжала гладить Куму, и он ластился еще сильнее, словно котенок, нашедший тепло после долгого холода.

– Я… я подумаю над твоим предложением, Кума, – произнесла я, стараясь придать голосу твердость, которой не чувствовала. – Но мне нужно время.

Кума медленно выпрямился. Его янтарные глаза изучали меня, и на губах вновь заиграла сладкая улыбка. Он подобрал с пола свой пояс и кафтан. Благо, штаны все еще висели на его худой фигуре, иначе я бы сразу выставила его за дверь.

– Время – это хорошо, милая Ве-ле-на, – промурлыкал он. – Но чтобы тебе лучше думалось, чтобы ты яснее представила себе все выгоды нашего… союза… – он вдруг остановился, его взгляд скользнул по мне с головы до ног. – Я могу предложить тебе кое-что еще.

Я нахмурилась, подняв брови.

– Что именно?

Он шагнул ближе, его глаза недобро заблестели.

– Можешь потрогать меня.

Я непонимающе моргнула.

– Ч-что?

Кума не стал ждать. Он взял мою руку, осторожно, но настойчиво, и повел ее к своему оголенному животу. Я почувствовала тепло его кожи, напряжение мышц под ней.

Мои щеки вспыхнули и я резко отдернула свою руку, словно обожглась.

– Что ты себе позволяешь?!

Он лишь усмехнулся, ничуть не смутившись.

– Раз ты такая стеснительная… Может, ты захочешь просто посмотреть? – с этими словами он потянулся к шнуровке своих штанов.

Мое терпение лопнуло.

– Вон! Вон из моих покоев, немедленно!

Кума замер, его рука все еще была на шнуровке. Он окинул меня насмешливым взглядом, затем расхохотался.

– Как пожелает моя будущая госпожа! – он подмигнул, красиво разворачиваясь. – До скорой встречи… Велена. Возможно, в следующий раз ты будешь чуть смелее.

С этими словами он грациозно поклонился и исчез так же бесшумно, как и появился, оставив за собой лишь легкий запах полыни, садовых цветов и тревожное ощущение.

Я рухнула на кровать, чувствуя, как сердце колотится в груди. Шок, возмущение, но где-то глубоко внутри… странное возбуждение.

Во что я ввязалась? Этот дворец… он затягивал. Медленно, неумолимо, он тянул меня в свою бездну интриг и власти. И чем больше я играла по его правилам, тем глубже он меня затягивал, приглашая в свою пучину.

Я подошла к окну, распахивая его. Ночной ветер приласкал мое лицо и я нахмурилась.

И мне… почему-то нравилось в этой пучине. Это было так непохоже на скучную жизнь в деревне, где единственным развлечением были сплетни и работа от зари до зари. Здесь… здесь я могла достигнуть таких высот, о которых даже и не мечтала. И матушка… матушка мной гордиться будет. Ведь она всегда говорила, что я особенная.

Мы с Муркой, кряхтя и спотыкаясь, тащили Кирилла. Его тело, хоть и казалось легким после перевоплощения из волка в человека, все равно было тяжелым, а снег под ногами предательски проваливался. Мурка ворчала, ее ушки прижимались к голове с рожками, а крылья то и дело задевали сугробы.

– Ну вот, – шипела она, – спасительница нашлась! Теперь тащи его, а я что, на крыльях его понесу?

– Он спас меня! – огрызнулась я, чувствуя, как мышцы ноют от напряжения. – От Змея и снежной лавины! Забыла что ли?

Мурка фыркнула, но продолжала помогать, цепляясь когтями за его одежду и подталкивая.

– Еще чуть-чуть, Милава. Чую, они уже близко. Давно я там не была, но место хорошо запомнила!

Наконец, сквозь пелену падающего снега, я увидела их.

Горячие источники…

Сквозь пар, поднимающийся от воды, проступали очертания древних, поросших мхом камней. Воздух здесь был теплым, влажным, пахнущим серой. Казалось, будто сама земля дышит здесь, согревая все вокруг. Вода в озерцах светилась мягким, почти неземным светом, отражая рассветное небо.

Мы кое-как дотащили Кирилла до самого большого источника. Его тело обмякло, когда я опустила его в теплую воду. Струйки пара окутали его, словно дымка.

Я осторожно начала снимать с него остатки разорванной одежды. Каждая пуговица, каждая застежка давалась с трудом, мои пальцы онемели от холода. Когда ткань наконец подалась, я отвела взгляд. Никогда прежде я не видела мужского тела так близко, почти нагого…

Мои щеки вспыхнули. Кирилл был сильным, хоть и худым, с отчетливыми линиями мышц. Я почувствовала себя неловко, но понимала, что должна помочь ему.

– Ох, Милава, – раздался ехидный голос Мурки. – Смотрю, ты уже совсем освоилась! И чего это ты краснеешь? Небось, в деревне такого не видала ещё?

– Мурка! – прошипела я, бросив на нее гневный взгляд. – Не мешай! Иди, поохоться на что-нибудь, или просто помолчи, сделай милость!

Кошка лишь хихикнула, вильнув хвостом, и, расправив крылья, бесшумно исчезла в клубах пара.

Я вернулась к Кириллу. Вода была невероятно теплой, она обволакивала его, и я начала осторожно растирать его кожу, пытаясь вернуть ему тепло. Его тело было холодным, но постепенно, под моими руками, оно начало согреваться. Я чувствовала каждый изгиб его спины, каждое ребро, и странное, незнакомое чувство разливалось по моему телу. Это была не просто жалость, не просто желание помочь… Это было что-то большее, что-то, что заставляло мое сердце биться чуть быстрее.

Внезапно юноша застонал. Я вздрогнула, отняв руки.

Его глаза медленно приоткрылись. Сначала они были мутными, потом сфокусировались на мне.

Он моргнул, пытаясь понять, где находится. Его взгляд скользнул по моему лицу, потом вниз, на себя, и его глаза расширились. Кирилл попытался прикрыть себя руками, но они были слишком слабы. Краска залила его лицо.

– Я… я… – пробормотал он, пытаясь подняться. – Что случилось?

– Тише, – шепнула я, осторожно придерживая его. – Не двигайся. Ты был без сознания, а я просто пыталась согреть тебя.

Он снова посмотрел на меня, и в его глазах промелькнуло осознание. Он вспомнил. Лавину, Змея, то, как он прикрыл меня. И теперь я, маленькая девчонка, спасла его.

– Ты… ты спасла меня, – прошептал он, и в его голосе прозвучала искренняя благодарность. – От смерти… от холода… Спасибо, Милава.

Он замолчал, его взгляд задержался на мне. Кирилл смотрел так, словно видел что-то невероятное, что-то, что нужно запомнить.

– Знаешь… Ты такая… – он запнулся, подбирая слова. – Прямо сейчас я бы нарисовал тебя. Жаль, нет красок и холста под рукой.

Мое сердце подпрыгнуло. Нарисовать меня? Мне бы так хотелось, чтобы он это сделал!

– Я сейчас что-нибудь придумаю! – воскликнула я, забыв обо всем на свете, и, неловко выпрыгнув из воды, бросилась к ближайшему дереву.

Мокрое платье тут же облепило меня, вырисовывая каждую линию тела. Я схватила кусок отслоившейся коры березы и подобрала лежавший рядом черный, похожий на уголек, камешек.

Когда я повернулась, чтобы вернуться к источнику, взгляд Кирилла упал на меня. Его глаза округлились, он сглотнул, и на мгновение отвел взгляд, словно смутившись.

В этот момент я осознала, как выгляжу. Мокрое платье, прилипшее к телу, было слишком откровенным.

Жар стыда опалил меня. Я тут же нырнула обратно в воду, стараясь погрузиться как можно глубже.

– Я… я передумала, – пробормотала я, пряча лицо. – Не нужно меня рисовать.

Но Кирилл уже взял кору и камешек. Он не смотрел на меня, его взгляд был сосредоточен на гладкой поверхности коры. Его пальцы, еще немного дрожащие, начали что-то судорожно чертить.

Мое любопытство взяло верх над смущением. Я осторожно выглянула из воды, пытаясь разглядеть, что же он там чиркает.

– Ну что там? – спросила я, стараясь придать голосу беззаботность, хотя сердце колотилось. – Неужто я так страшна там, что ты прячешь свое творение? Или, может, я так прекрасна, что ты боишься ослепнуть от собственного таланта?

Кирилл вздрогнул, будто опомнившись, что не один сейчас. Его щеки слегка порозовели. Он прижал кору к груди.

– Ничего там нет, – пробормотал он, отводя взгляд. – Просто… набросок. Неудачный. Я потом нарисую лучше, когда будут краски и настоящий холст.

– Ах так? – я хихикнула, чувствуя прилив озорства. – Значит, ты боишься показать мне свое "неудачное" творение? Неужели я настолько вдохновляю, что ты не смог удержать свою кисть, то есть, камешек и нарисовать меня красиво?

Я потянулась, пытаясь выхватить кору из рук юноши. Он отпрянул, но я была настойчива. Наши руки столкнулись, и в этот момент что-то изменилось.

Мы оказались так близко, что я почувствовала тепло его тела, исходящее сквозь воду. Мои пальцы скользнули по его руке, и я подняла взгляд. Его глаза, глубокие, как лесные озера, встретились с моими. В них читалось столько всего: смущение, удивление, какое-то новое, незнакомое мне чувство.

Время словно остановилось. Я замерла, вдыхая его запах – запах снега, леса и чего-то дикого, волчьего. Взгляд Кирилла скользнул по моим губам, затем вернулся к глазам. Он медленно, почти невесомо, поднял руку и провел кончиками пальцев по моей скуле. Его прикосновение было легким, но оно обожгло меня до глубины души.

Я почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Он смотрел на меня с таким удивлением, словно только сейчас по-настоящему увидел во мне девичью красу.

Внезапно раздался громкий, раскатистый смех.

– Ох, голубки! – пропела Мурка, появившись из клубов пара. – Я, конечно, понимаю, что тут тепло, но не до такой же степени!

Мы резко отпрянули друг от друга, словно обжегшись. Кирилл отпустил кору, и Мурка, подхватив ее на лету, бросила мне.

– На, полюбуйся вот на свой портрет, Милава! – хихикнула она.

Кора приземлилась мне прямо в руки. Я взглянула на рисунок и ахнула. На ней была изображена… я, но не так, как я себя представляла.

Это была я, выпрыгивающая из воды, но мое мокрое платье было нарисовано с такой откровенной детализацией, что казалось, будто Кирилл видел сквозь саму ткань. Мои формы, обтянутые мокрой тканью, были подчеркнуты до неприличия, а выражение лица было каким-то… глупым.

Мои щеки тут же вспыхнули, и я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Это было так неловко, так постыдно!

Кирилл, увидев мой взгляд, мгновенно выхватил кору у меня из рук.

– Мурка! – рявкнул он, и его голос был полон смущения и злости. Он сразу швырнул кору в воду. – Я же сказал, это неудачный набросок! Я нарисую лучше! Настоящий портрет Милавы!

Мурка лишь фыркнула, но промолчала.

– …Нам, кстати, осталось совсем немного, – выдохнул Кирилл, уже спокойнее, но все еще смущенный. – Скоро мы выйдем из этого леса.

Мы выбрались из источника и, одевшись в подсохшую одежду, уселись у костра. Тепло огня было таким приятным после холода, но мои щеки и так горели бы. И без близости к костру.

Мурка незаметно подошла ко мне, когда Кирилл отвернулся, проверяя свои вещи.

– Как только выйдем из леса, – прошептала она, прижимаясь ко мне боком, – нам нужно попасть в какой-нибудь город или деревню. Велена сказала, что все расскажет твоей маме. Значит, надо ждать, пока она за нами придет или кого-то пошлет. В селении каком-нибудь её и обождем.

Я кивнула. Это было логично, и я понимала, что так нужно… Но почему-то от мысли о скором расставании с Кириллом на сердце стало как-то тоскливо.

Утро в Чернограде началось не с привычного пения лесных птиц, а с шелеста тяжелых шелковых портьер и приглушенного звона серебра. Первый день в роли придворной дамы дворца обрушился на меня, словно лавина из парчи и напудренных париков. Служанки, словно тени, бесшумно сновали по покоям, помогая облачиться в непривычно тяжелое платье, расшитое жемчугом. Завтрак в общей зале, полный незнакомых лиц и натянутых улыбок, казался бесконечным. Каждый жест, каждое слово нужно было выверять, чтобы не оступиться, не выдать свою деревенскую простоту. Я старалась впитывать каждое правило, каждый намек, но мысли мои постоянно возвращались к маме.

Тревога за матушку не отпускала ни на миг. Ее весточка, пришедшая вчера, жгла душу, словно раскаленный уголь: "Отправлюсь в Навь за Милавой".

Моя старшая сестра, моя Милава, которую я перенаправила в Навь, чтобы спасти от гнева деревенских, и мама, готовая броситься в мир мертвых ради нее. Как я могла помочь?… Здесь, в золотой клетке Чернограда, я была бессильна. Мои знания о травах и шепотках, что так помогали дома, здесь были лишь забавой, не более.

Днем, после утомительных уроков этикета и танцев, я вышла в дворцовый сад.

Он был великолепен – фонтаны, мраморные статуи, благоухающие клумбы, но даже здесь, среди всей этой красоты, меня не покидала мысль о Куме. Его предложение, прозвучавшее вчера в моих покоях, висело в воздухе, словно дамоклов меч. "Ты даешь мне свою ласку и заботу, а я тебе – знания и покровительство при дворе".

Оттянуть решение больше не получится, я это чувствовала. А вдруг он снова заявится сегодня ночью? Готова ли я принять его? Готова ли я к тому, чтобы давать ему свою ласку, когда я и сама никогда не знала мужской ласки, и была совершенно неопытна в этом? И самое главное – можно ли ему доверять?

– Велена! Присоединяйся к нам! – звонкий смех вырвал меня из раздумий.

Мои новые подруги, княжеские фрейлины, уже резвились на лужайке, играя в жмурки.

– Мы завяжем тебе глаза, а ты попробуешь нас поймать и угадать, кто это! – предложила одна из них, и прежде чем я успела отказаться, на мои глаза опустилась мягкая шелковая повязка.

Мир померк до звуков и запахов. Я протянула руки, пытаясь нащупать кого-то. Звонкий смех и хлопки в ладоши раздавались со всех сторон, дразня и сбивая с толку. Я делала шаги наугад, пытаясь поймать хоть кого-то, но все они были слишком быстры.

– Быстрее, Велена! – кричали они, и их голоса звенели, словно колокольчики на ветру.

Внезапно раздался один громкий, резкий хлопок. И все стихло. Смех оборвался, остальные хлопки почему-то замерли. Я слышала лишь приглушенные перешептывания, словно кто-то что-то обсуждал.

Тревога кольнула в груди. Что случилось?

Я сделала еще шаг и тут же во что-то врезалась. Твердое, высокое, пахнущее кожей и чем-то терпким, мужским. Я протянула руки и осторожно ощупала незнакомца.

Широкие плечи, крепкая грудь под тонкой тканью. Мужчина… Мой нюх, необычный, обостренный, тут же уловил тончайшие нотки. Этот запах… я знала его. Пара встреч со старшим княжичем, хоть и мимолетные, оставили свой след в моей памяти. Это был он. Княжич Яков.

Но я решила играть дальше. Притвориться, что не узнала его. Мои пальцы осторожно поднялись к его лицу. Я провела по твердой линии подбородка, по легкой щетине, коснулась его губ, таких мягких, но плотно сжатых. Затем мои пальцы скользнули к его волосам – густым, чуть вьющимся, пахнущим фиалковой водой.

– Ох, кто же это у нас? – промурлыкала я, стараясь придать голосу игривые нотки. – Неужто сам красавец Ярило сошел с небес, чтобы поиграть с нами, простыми смертными? Или, может, это прекрасный лесной дух, что заглянул в наш сад? Ваша кожа так нежна, а волосы… словно шелк.

Внезапно его рука резко перехватила мою. Крепкий захват, от которого я вздрогнула. Он сдернул повязку с моих глаз.

– Довольно, – прозвучал его низкий голос.

Я моргнула, притворяясь, что удивлена. Мои глаза встретились с его. В них не было ни тени улыбки, лишь холодная, оценивающая внимательность.

Я склонила голову в глубоком поклоне, скрывая за вежливостью свои истинные мысли.

Ветер, несущий тлен и пепел

Я склонила голову, чувствуя, как по щекам разливается жар. Моя маленькая игра зашла слишком далеко, и теперь я стояла перед княжичем Яковом, чье лицо было непроницаемо, словно высеченное из камня.

Когда я подняла взгляд, на его протянутой ладони лежало нечто, отчего сердце мое дрогнуло. Это было не просто украшение, а тонкая, филигранная вязь из серебра, изображающая переплетенные корни и листья, а в центре – небольшой, но идеально ограненный камень, мерцающий глубоким, чернильным светом. Камень, похожий на осколок ночного неба. Прямо под глаза мои будто…

– Это за спасение моей жизни, – произнес Яков, его голос был ровным, без единой эмоции, словно он повторял заученный текст. Княжич смотрел куда-то сквозь меня, его взгляд был пуст. – И Княгиня просит передать, что приглашает тебя посетить с ее свитой театральное представление в городе сегодня вечером.

Он протянул мне украшение. Я приняла его, чувствуя холод металла на ладони, и снова склонилась в поклоне, стараясь скрыть довольную улыбку на лице.

Вокруг нас уже начался тихий шепот. Придворные дамы, словно стая голодных птиц, обменивались взглядами, их глаза сверкали любопытством и завистью. Подарок от княжича… да еще и приглашение от самой Княгини! Это было нечто большее, чем просто знак внимания.

Княжич уже собирался уйти, отвернувшись, но я не могла его отпустить. Не сейчас.

– Яков, подожди!

Он замер. Вся поляна сада, казалось, перестала дышать. Обращаться к членам княжеской семьи по имени было неслыханной дерзостью. Это было против всех правил, против всех негласных законов двора.

Мое сердце ушло в пятки, но я знала, что отступать нельзя. Если и пробиваться к власти, то только хитростью и дерзостью.

Княжич медленно повернул голову в профиль, и я увидела, как напряглись мышцы его челюсти.

«Пронесло», – подумала я, усмехнувшись про себя. «Моя очередная дерзость, чтобы меня заметили – получилась».

– Простите, княжич. Я хотела спросить, будете ли вы на представлении в театре? – спросила я, стараясь придать своему голосу смущенные, девичьи нотки.

Его взгляд, наконец, сфокусировался на мне, но в нем все еще читалось холодное недоумение.

– Зачем тебе это знать?

Я опустила взгляд, притворяясь, что краснею, и слегка теребя пальцами подаренное ожерелье.

– Ох, прошу меня простить… – пробормотала я, поднимая на него робкий взгляд. – Просто… мне нужно знать, стоит ли надевать это прекрасное ожерелье, что вы мне подарили. И подбирать ли под него платье и прическу… Я хочу выглядеть достойно вашего подарка.

Его лицо осталось непроницаемым. Он ничего не ответил. Лишь задержал на мне взгляд на мгновение дольше обычного, а затем резко развернулся и быстрым шагом удалился, растворившись среди деревьев вишни.

Я выдохнула. Победа. Пусть и маленькая, но победа. Я не могла сдержать легкой, торжествующей улыбки.

Едва Яков скрылся из виду, как придворные дамы, словно осы на сладость, облепили меня со всех сторон.

– Велена! Что это было??

– Какое прекрасное ожерелье!

– Ты видела, как старший Княжич на тебя смотрел?

Их голоса слились в гул, полный любопытства и зависти. Я лишь загадочно улыбалась, крепче сжимая в руке подарок.

Сегодняшний день показал, что в этой золотой клетке я могу быть не только пешкой, но и игроком. И правила этой игре… вполне могу задавать и я.

Вечер, проведенный за выбором наряда, был не менее утомительным, чем уроки этикета утром. В конце концов, я остановилась на платье из глубокого, почти чернильного бархата, чьи длинные рукава и высокий воротник лишь подчеркивали хрупкость моих плеч. Серебряное ожерелье, подарок Якова, лежало на моей шее, словно застывшая лунная дорожка, а его камень, мерцающий, как осколок ночного неба, притягивал взгляд.

Служанки долго колдовали над моими волосами, заплетая их в сложную косу, уложенную вокруг головы, чтобы ничто не отвлекало от самого украшения. Я чувствовала себя… другой. Не деревенской Веленой – дочерью ткачихи, а кем-то, кто мог бы принадлежать этому месту. Высшему месту наших краев.

Карета свиты Княгини была роскошна, обитая шелком и бархатом, и покачивалась на мягких рессорах, словно лодка по волнам. Внутри, помимо меня, сидели еще три фрейлины, их платья шуршали, а смех звенел слишком громко, выдавая их юный возраст и пустоту в головах.

– Говорят, сегодня будет представление о древних богах, – щебетала одна, поправляя локон. – О том, как Перун сражался со Змеем Яви.

– Ох, надеюсь, не слишком скучно, – вздохнула другая. – Мне бы что-нибудь о любви, о страстях…

Я лишь улыбалась, слушая их болтовню. Они пытались выведать у меня подробности о подарке Княжича, так как весь двор уже знал об этом с полудня, но я лишь загадочно пожимала плечами, намекая на некую тайну. Я говорила о красоте театра, о предвкушении, о том, как дивно видеть столько людей, собравшихся ради искусства. Мои слова, казалось, очаровывали их, заставляя забыть о своих вопросах и просто слушать меня.

Театр встретил нас гулом голосов и запахом воска и старого дерева. На входе каждому гостю выдавали изящную маску, украшенную перьями или тонкой росписью, и предлагали кубок с пряным, чуть терпким напитком, который приятно согревал изнутри.

Я выбрала маску, отделанную черной нитью, которая гармонировала с ожерельем. Внутри играла легкая, струнная музыка, наполняя пространство ожиданием чуда. Я легко переходила от одной группы свиты к другой, обмениваясь любезностями, улыбаясь, слушая и говоря ровно столько, чтобы оставить о себе приятное впечатление. Моя деревенская простота, казалось, превратилась в некую экзотическую привлекательность, и я чувствовала, как взгляды мужчин и женщин задерживаются на мне гораздо больше, чем на других гостях.

Внезапно гул голосов стих, и музыка стала чуть тише. В зал вошла сама Княгиня Чернограда – Агнесса Кобрина. Ее появление было подобно явлению луны – все вокруг словно озарилось ее величием.

Она грациозно беседовала с несколькими дамами, кивая и улыбаясь, пока направлялась к главному балкону театра, предназначенному для знати. И за ней, словно тень, плавно скользил сам Кума и несколько других приближенных.

Мой взгляд невольно приковался к нему. Кума был облачен в костюм из тяжелого золотого шелка, который переливался в свете канделябров. На его лице была маска, выполненная из того же материала, что и костюм, и она идеально повторяла цвет его глаз – тот самый, золотой, хищный оттенок, который я видела в его омутах. Он держался прямо, его взгляд был устремлен только вперед, на спину своей Княгини, словно он не видел никого вокруг.

Когда Кума проходил мимо меня, я почувствовала легкое дуновение воздуха. Его голова чуть заметно повернулась и я услыша легкий, почти неслышный вдох, словно он принюхивался. Его взгляд скользнул по моим ногам, по подолу моего платья, задержался на мгновение на моих бедрах, а потом, так и не поднявшись до моего лица, он отвернулся.

Кума продолжил свой путь, не замедляя шага, словно меня и не было вовсе.

Я почувствовала, как внутри меня поднимается волна обиды. Ну и что? И катись колобком к ногам своей Княгини! Мне все равно.

Моя улыбка стала чуть более натянутой, но я тут же взяла себя в руки. Не позволю ему испортить мне этот вечер! Я здесь не для того, чтобы ждать его внимания. Я здесь, чтобы учиться и заводить выгодные знакомства.

Зал театра погрузился в полумрак, и на сцене, освещенной мягким светом масляных ламп, зазвучали первые аккорды гуслей. Поднялся занавес, и нашему взору предстали декорации, изображающие древний лес, полный вековых дубов и таинственных капищ. Представление началось с танца жриц, призывающих богов, а затем на сцене появились герои – могучий Перун, облаченный в грозовые тучи, и коварный Змей, извивающийся в тенях Нави.

Поначалу я была заворожена. Движения актеров были отточены, их голоса – сильны, а костюмы – невероятно детализированы. Я видела, как древние легенды оживают прямо передо мной, и на мгновение забыла обо всем на свете. Но вскоре однообразные песнопения и пафосные диалоги начали уже утомлять. Сюжет, казалось, тянулся бесконечно, и я поняла, что мне гораздо интереснее наблюдать за живыми людьми вокруг, чем за вымышленными героями на сцене.

Благо, маска скрывала мое лицо, позволяя мне беспрепятственно скользить взглядом по ложам и партеру. Я сидела в ложе свиты Княгини, чуть ниже ее самой и ее ближайших фрейлин, но достаточно высоко, чтобы видеть почти весь зал. Мой взгляд, словно бабочка, порхал от одного наряда к другому, от одной прически к другой, пытаясь уловить детали, понять негласные правила этого мира.

И тут мой взгляд зацепился за одну из лож напротив. Там, в окружении своей свиты, сидел Княжич Ратибор. Он был насуплен, его темное одеяние, казалось, лишь подчеркивало его мрачное настроение, а маска на лице не скрывала скучающего выражения. Он ерзал на месте, явно не заинтересованный в происходящем на сцене. Но не он привлек мое внимание. Во главе его свиты, чуть позади и в стороне от него, стоял… Княжич Яков.

«Так вот почему младший Ратибор так рвется на трон…», – подумала я, иронично усмехнувшись про себя. «Получается, Яков избрал другой путь правления – теневой, скрытый, но, возможно, куда более влиятельный. Управлять свитой внутри дворца, быть серым кардиналом, дергать за ниточки, оставаясь в тени… Это было интересно. Очень интересно…».

Яков стоял прямо, его маска была простой, без излишеств, но от его фигуры исходила какая-то внутренняя сила, даже когда он просто стоял и наблюдал.

Внезапно, словно почувствовав мой взгляд, Яков медленно повернул голову. Его ястребиный взгляд, пронзительный и острый, мгновенно устремился прямо на меня.

Сердце мое замерло. Я затаила дыхание, чувствуя, как по спине пробегает холодок. На мгновение мне показалось, что он видит сквозь мою маску, сквозь толпу, прямо в мою душу.

Я тут же отвернулась, делая вид, что вновь увлечена представлением. Спасительная темнота зала и маска на лице позволили мне скрыть внезапно вспыхнувший румянец. Яков не мог знать, что это я, ведь так? Отсюда не видно ничего. Или же… нет?

Мои размышления были прерваны. Музыка стихла, занавес медленно опустился, и в зале вспыхнул свет. Наступил перерыв между частями представления, и зал театра тут же наполнился гулом голосов, смехом и шуршанием платьев.

Ох, и Навь же она Навь! Даже лес тут какой-то… не такой, как у нас в Яви. Вроде и деревья, а вроде и тени от них пляшут, будто живые, и шепчут что-то на своем, навьем. Кирилл, наш чудной провожатый, идет впереди, такой задумчивый, будто в облаках витает, а его глаза… они как… Как старые, мудрые озера, в которых отражаются все печали мира. Но мне с ним хорошо. Спокойно как-то…

Дымка, хитрая бестия, плетется рядом, хвостом виляет, и все время что-то мурлычет себе под нос, а потом вдруг шепчет мне на ухо:

– Прижимайся, Милава, к Кириллу или ко мне, а то тут, в Навьграде, почуют твой живой дух за версту.

Я, конечно, к Кириллу поближе придвигаюсь, он все-таки побольше и теплее.

– Милава, – говорит он, оборачиваясь, и протягивает мне руку, – давай я тебя поведу, а то тут камни скользкие, да и… безопаснее так. Дымка права.

Я киваю, удивляясь его слуху отменному. Беру его за руку, и тут замечаю… Ох, его ладонь, какая же она… вся в шрамах. Не свежих, нет, а старых, затянувшихся, будто он не кистью махал в прошлом, а с бурей боролся или с диким зверем.

Я чуть нахмурилась, но промолчала. Не мое дело это.

Навьград оказался… ну, не таким, как я себе представляла. Не мрачным и страшным, а скорее… тихим и величественным. Дома из черного камня, крыши, покрытые мхом, улицы, где вместо грязи – какая-то серая пыль, которая не липнет к сапогам. И тишина. Не мертвая, а просто… другая. Будто город спит, но в любой момент может проснуться.

Редкие навьиградцы, похожие на тени, скользили мимо, не поднимая глаз, и мне все время казалось, что они вот-вот растворятся в воздухе. Я старалась идти как можно ближе к Кириллу, почти прижимаясь к его боку, чтобы не дай Бог кто-нибудь не почуял мой живой дух. Дымка, та вообще притихла, только уши торчком, да хвост нервно подрагивал.

Наконец, Кирилл остановился у одной из дверей, над которой висела вывеска с изображением спящего ворона.

– Тут можно выпить чего и перекусить. Зайдем?

Таверна, куда мы завернули, называлась «У Спящего Ворона». Внутри было тепло и пахло чем-то пряным, вроде трав и хмеля. Столы грубые, деревянные, а по стенам висели какие-то странные картины зверей диких, от которых мне стало чуточку не по себе.

Кирилл заказал три кружки кваса – одну для меня, одну для себя и одну для Дымки, которая тут же принялась лакать, причмокивая, – и тарелку пирожков. Он расплатился какой-то блестящей монетой, и мы уселись за дальний столик.

Ох, квас тут оказался – амброзия! Густой, терпкий, с легкой горчинкой. И еда… ммм, пирожки с какой-то незнакомой, но очень вкусной ягодной начинкой. Я ела, не стесняясь. Кирилл смотрел на меня, чуть улыбаясь, а сам ел очень медленно, задумчиво.

Когда я доела последний пирожок, Кирилл вдруг посмотрел на меня, и его взгляд стал серьезным.

– Милава, – начал он тихо, – а ты помнишь, как сюда попала? В Навь? Ты ведь… наполовину жива. Такого почти не бывает. Редко, конечно, но попадают сюда такие раз в столуние. Но… местные таких часто губят.

Я тут же посмотрела на Дымку, та мотнула головой, мол, не болтай лишнего.

– Ой, – говорю, – да я ж как… как обычно. Гуляли мы с девчонками на праздник весенний, прыгали через костер, а потом я… я нечаянно в озеро упала. И вот, очнулась уже тут.

Кирилл задумчиво кивнул.

– Значит, – пробормотал он, глядя куда-то вдаль, – ты не совсем погибла у себя, в Яви… Теплится еще в тебе жизнь.

Дымка, видя, что разговор заходит куда-то не туда, тут же встряла:

– А ты, Кирилл, как так вышло, что ты у Ягишны в подмастерьях оказался? Такой художник искусный, и вдруг у бабки лесной…

Кирилл усмехнулся, но как-то грустно.

– Я?… Я раньше жил с братьями своими, волколаками. У нас было поместье в лесу, в горах, на самой границе Нави и Яви… На нас проклятье было наложено, редкое. Но одна девушка забрела к нам однажды… она была чиста сердцем и… разрушила это проклятье. После этого братья мои разъехались кто куда по Нави, а я… я к Ягишне подался. Учиться всякому ремеслу.

Кирилл замолчал, а потом медленно перевел взгляд на меня. Его глаза, обычно такие спокойные, вдруг стали какими-то… пронзительными.

– Ты, Милава, – его стал почти шепотом, – ты очень напоминаешь мне ту самую девушку… Но это было так давно. Время в Нави теперь по-иному идет, быстрее, из-за смены лунных циклов.

Я тяжело сглотнула, закусывая губу. Внутри меня что-то екнуло, что-то очень важное…

И я вдруг все осознала.

– А ту девушку, – говорю, и голос мой какой-то неуверенный становится, – случайно не Шура звали?

Кирилл побледнел, будто привидение увидел, и медленно так кивает.

Дымка в изумлении сразу шипит мне на ухо:

– Неужели она?!

А Кирилл, совсем ошарашенный, спрашивает:

– Откуда вы… откуда вы знаете Шуру?

Я смотрю на него, и сердце мое колотится так, что, кажется, сейчас выпрыгнет.

– Это… Мама моя.

Шепот Нави, манящий глубже в лес

Сад под моими покоями – место уединенное, но не безмолвное. Здесь, среди аккуратно подстриженных кустов и благоухающих роз, я люблю вести беседы, которые на первый взгляд кажутся праздными, но на деле служат куда более важным целям. Моя служанка, Арина, девушка хоть и не слишком смышленая, но с ушами и языком, что работают исправно. А главное – она искренне мне предана, что делает ее идеальным инструментом для сбора вестей.

– Арина, милая, – протянула я, срывая увядший бутон пиона, – неужели Княгиня так сильно озабочена этим браком с Белоярском, что готова пренебречь… ну, скажем, мнением старых бояр? Ведь ходят слухи, что не все довольны таким союзом.

Я повернулась к ней, чуть приподняв бровь, и Арина тут же защебетала, как птичка, выкладывая все, что слышала на кухне и в прачечной.

– Ох, госпожа, да что вы! Бояре-то ворчат, конечно, но княгиня тверда! Говорят, она и сама не рада, но так надо, для мира. А вот еще… слышала я, что княжич Ратибор, он ведь…

Я лишь кивала, позволяя ей выговориться, собирая по крупицам картину дворцовых интриг. Каждый вздох, каждое "говорят" Арины было для меня ценнее золота.

Внезапно Арина вскрикнула, отвлекая меня от мыслей.

– Ой, госпожа, смотрите! Чудо-то какое!

Я проследила за ее взглядом и увидела, как из-под куста выползает маленький комочек белого меха. Лисенок. Он был совсем крошечный, но одно его движение выдавало беду – он хромал на заднюю лапку.

– Бедняжка, – прошептала Арина, протягивая к нему руку. – Давайте поможем.

Но стоило ей приблизиться, как лисенок ощетинился, зашипел, и в следующую секунду его острые зубки впились в палец служанки. Арина отдернула руку, морщась от боли.

А зверек, словно и не было ничего, повернулся ко мне. Его желтые, как янтарь, глазки смотрели прямо в мои, и в них не было ни страха, ни злобы, лишь… любопытство.

Лисенок осторожно подошел, ткнулся влажным носом в мою лодыжку, а затем начал ластиться, потираясь головой о мою ногу.

– Ну-ну, малыш, – проговорила я, осторожно наклоняясь. – Не бойся.

Я подняла его на руки. Он был легким, теплым, и его шерстка оказалась на удивление мягкой. Он тут же прижался ко мне, уткнувшись мордочкой в изгиб моей шеи, и лизнул кожу. Странное ощущение, но не неприятное. Его желтые глаза… они что-то напоминали мне, что-то очень старое, из забытых сказок, но я не могла вспомнить, что именно.

– Завтра же отведу тебя к лекарю, – пообещала я ему, поглаживая по голове. – Поправим твою лапку.

Арина, обиженно дующая на свой укушенный палец, лишь вздохнула.

Я принесла лисенка в свои покои. Он тут же обследовал каждый уголок, а потом свернулся клубочком на моей подушке.

Перед сном я привычно стала раздеваться, но вдруг почувствовала себя неловко под пристальным взглядом. Обернулась – лисенок неотрывно наблюдал за мной. Глупость какая!

Но все же, я осталась в легкой ночнушке, распустила длинную косу и зажгла свечу на прикроватном столике. Сегодня мне хотелось почитать. Мой выбор пал на старинный фолиант, повествующий о летописи Чернограда и его вечной вражде с Белоярском.

– Вечная вражда… – пробормотала я вслух, перелистывая страницы. – Как будто нет других способов укрепить государство. Княгиня, конечно, права, что пытается женить Ратибора, своего глуповатого, но податливого сына, на белоярской княжне. Это неплохое решение для начала… Но этого мало. Нужно что-то еще. Гарантии. Что-то, что свяжет их крепче, чем брачные узы и обещания. Может, торговые пути? Или общие военные предприятия? А может, заложники? Или контроль над их рудниками? Да, рудники… вот это было бы куда интереснее, чем просто мир. Мир – это хрупкая вещь, а вот золото… золото – это сила.

Я задумалась, глядя на пляшущее пламя свечи. Мой лисенок, тем временем, перебрался с подушки на мою грудь и тихонько засопел, пригревшись.

Я погладила его, и его мягкое дыхание убаюкало меня.

Я проснулась от ощущения, что на меня что-то давит. Тяжесть, невыносимая, давящая на грудь, мешающая дышать. Я распахнула глаза, в панике пытаясь понять, что происходит. И тут же замерла.

На моей груди, вместо маленького белого лисенка, спал… Кума.

Обнаженный. Лишь простынь, сбившаяся на бедрах, прикрывала его наготу, а из-под нее предательски торчал белый, пушистый лисий хвост. Его голова покоилась на моей подушке, а одна рука была закинута мне на талию.

Я резко оттолкнула его от себя. Тот, не ожидавший такого, свалился с кровати на пол, глухо ударившись. Сонно моргнул, его желтые глаза, те самые, что я видела у лисенка, сфокусировались на мне.

Кума лениво потянулся, потирая ушибленный бок, а затем, с хитрой, дразнящей улыбкой, проговорил:

– И тебе доброе утро, хозяюшка.

– Ты что здесь делаешь?!

– Сама подобрала меня вчера в саду. Или забыла? – Кума оскалил свои острые белоснежные клыки в улыбке. – А я же говорил, что люблю женскую ласку… А ты так прелестно меня приласкала ночью… Я не удержался.

Ох, и бежали мы! Лес вокруг заснеженный, деревья стоят, как белые стражи, а за нами – целая свора этих шуршиков! Мелкие, противные, с острыми коготками и зубами, они роились вокруг, как злые осы, пытаясь ухватить за платье, за волосы. Кирилл отмахивался от них своей сумкой, а я, честно говоря, только и могла, что спотыкаться да задыхаться от бега. Дымка шипела и пригибалась к земле, но даже она понимала – бороться бесполезно, их слишком много. Проще убежать.

– Держись, Милава! – крикнул Кирилл, его голос был хриплым от натуги. – Мы почти пришли! Мой старый дом уже близко!

Я лишь кивнула, задыхаясь. В голове промелькнуло утро в Навьграде. Мы тогда проснулись на постоялом дворе, после того как я рассказала накануне Кириллу про свою маму. Кирилл… он тогда так побледнел, будто увидел лешего, а потом просто молча налил себе еще квасу, самого крепкого. Ни слова не сказал. Я тогда так и не поняла, что это было, но он потом сказал, что нам надо идти к его старому поместью.

– Шура, – сказал он тогда, глядя куда-то вдаль, – твоя мама, она точно придет туда. Там ты и воссоединишься с ней.

И вот теперь мы бежали, спасая свои шкуры, чтобы добраться до этого места.

Внезапно дремучий лес расступился. Мы вылетели на поляну, и я чуть не рухнула от удивления. Снега не было! Совсем! Вместо него – земля, усыпанная… красными розами.

Тысячи, миллионы алых бутонов, распустившихся прямо посреди зимы, укрывали землю, словно кровавый ковер. И посреди этого великолепия стоял особняк. Каменный, старинный, с высокими окнами, из которых, казалось, смотрели чьи-то невидимые глаза.

Это было так странно, так не по-навьски, что я споткнулась о какой-то корень и упала, больно ударившись коленом.

Шуршики, словно обезумевшие, ринулись на нас. Кирилл тут же встал передо мной, заслоняя, и начал отбиваться. Его сумка свистела в воздухе, но этих тварей было слишком много. Они облепили его, как саранча, пытаясь прорваться ко мне. Дымка прыгнула на одного из них, вцепившись когтями, но и ее тут же окружили.

Я лежала на земле, пытаясь подняться, и видела, как Кирилл отчаянно сражается, а шуршики все прибывают. Я уже думала, что это конец, что они разорвут нас на части, но тут…

Воздух вокруг нас задрожал. Небо над поместьем словно налилось багровым светом, и от него пошла волна. Невидимая, но ощутимая сила ударила по шуршикам, отбрасывая их назад. Они взвизгнули, закружились в воздухе, а потом, словно по команде, обратились в бегство, растворяясь в морозном лесу.

Тишина… Только мое тяжелое дыхание и хриплый кашель Кирилла.

Мы обернулись. Из-за края леса, откуда только что отступил морок, вышла женщина. Она была… неземной. Длинные светлые волосы водопадом ниспадали по плечам, алые губы выделялись на бледном лице, а глаза… глаза были багровыми, как закатное солнце. На ней было странное черное кожаное платье, облегающее фигуру, с глубоким вырезом, и на шее её висел большой красный амулет, который словно светился изнутри. Она шла медленно, и каждый ее шаг казался шагом по воздуху.

Морок окончательно рассеялся перед ней, и я, не веря своим глазам, вскочила на ноги. Слезы хлынули из глаз, застилая взор, но я видела ее, видела!

– Мама! – выдохнула я, и голос мой сорвался. – Мама! Ты пришла за мной!

Где смерть и любовь сплетаются в танце

Мое сердце, казалось, остановилось, а потом забилось с такой силой, что, наверное, весь Навь-мир мог бы услышать. Милава! Моя девочка, моя кровиночка! Она бежала ко мне, раскинув руки, и я бросилась ей навстречу. Обняла крепко-крепко, прижала к себе, вдыхая её запах, запах родного, любимого. Целовала ее в щеки, в лоб, перебирала пальцами ее волосы, такие же светлые, как мои.

– Милая, ты в порядке? Ничего не случилось? Ты цела? – слова вырывались сами собой, прерываемые всхлипами облегчения.

А потом я подняла взгляд. Кирилл. Он медленно поднялся с земли, отряхиваясь от красных лепестков роз, и замер. Его глаза, широко распахнутые, смотрели на меня, и в них читалось столько всего – шок, неверие, боль, надежда.

Я медленно, не отрывая от него взгляда, сделала шаг, потом еще один. Подошла ближе.

– Кирилл… это я. Я вернулась.

Он моргнул, раз, другой, а потом его колени подогнулись, и он, словно подкошенный, рухнул на землю.

Дымка, моя верная Дымка, тут же подлетела к нему, ткнулась носом в его щеку, провела лапкой по лбу, а потом обернулась ко мне.

– Слабые нервы, госпожа. Слишком много для него впечатлений за раз.

Я бросилась к Кириллу, опускаясь рядом, пытаясь привести его в чувства. Милава стояла рядом, моргая, ошарашенная происходящим.

Кое-как, с помощью Милавы, мы втащили Кирилла в особняк. Внутри царил полумрак, пыль витала в воздухе, но даже сквозь нее я узнавала каждую деталь.

Вот здесь, в большом зале, мы собирались по вечерам, смеялись, спорили. Здесь Юргис, вечно острый на язык, отпускал свои колкие шуточки, а Агний, мудрый и спокойный, давал свои наставления. Вон там, у камина, всегда сидел Казимир со своим молитвенником, холодный и отстраненный, а Ратиша, проказник, вечно носился по дому, полный неуемной энергии. И Моран… Мой Моран. Его нигде не было. И я не чувствовала его энергии в доме. Сердце сжалось от тоски… Где же ты, любовь моя?

Милава, словно прочитав мои мысли, тут же принялась хлопотать. Она нашла старый чайник, каким-то чудом сохранившиеся травы и принялась заваривать чай. Мы отпаивали Кирилла, и он постепенно приходил в себя. Его взгляд метался от меня к Милаве, и я видела, как он поражается нашим сходством. Мы и правда были похожи, как две капли воды – светлые волосы, черты лица, даже изгиб губ.

– Что с вами случилось? – спросила я, когда Кирилл смог говорить. – Где остальные? Где ребята?

Юноша тяжело вздохнул, и его взгляд потемнел.

– После того, как ты ушла… с Княгиней и Ратишей… барьер, что защищал нас, рухнул. Твари, что жили за его пределами, хлынули сюда. Мы сражались, но их было слишком много. И тогда… тогда Моран признался. Признался, что мы… что мы больше не живы. И это… это Навь-мир. После этого начался настоящий кошмар… Казимир… он будто сошел с ума. Он решил отомстить Морану за всё. Ударил его серебряным кинжалом в спину и бросил на растерзание тварям. А сам сбежал из поместья. Теперь… теперь Моран не может вернуться в человеческий облик. Он сошел с ума и сбежал в горы. Звериный дух поглотил его. Теперь он просто волк, без единой человеческой искры. – Кирилл замолчал, разминая свои тонкие пальцы. – Мы все разделились. Агний… он в Навьграде, открыл свою лечебницу. Юргис… он охотник, в какой-то деревне у Калинова моста.

Милава, до этого слушавшая молча, вдруг вздрогнула. Ее глаза расширились.

– Мам… – она сжала мой рукав, закусив губу. – А этот Моран… он… он мой отец?

Я осторожно кивнула, и печаль пронзила мое сердце. Глаза у Милавы округлились и она опустила взгляд.

– Знаю я, как Морану помочь! – вдруг мурлыкнула Дымка, гордо выпрямив спину. – Я одному торговцу сотню лун назад помогала! Надо его в мир Яви вернуть, чтобы он человеческий облик свой принял!

Я нахмурилась.

– …Вернуть? Что значит вернуть?

Дымка радостно замахала хвостом.

– Раз на них твари Нави нападают, значит, в них еще теплится живая сила! Значит, в мире людей они не совсем умерли еще!

– …Как такое возможно? – не верила я. – Ведь столько веков прошло!

– А так! – фыркнула Дымка. – Раз Княгиня Чернограда их сюда заточила, значит, и тела всех волколаков у нее хранятся! Она же с твоей помощью вытащила своего младшего сына отсюда. Тело его у нее было, значит. Получается, и остальные могут быть.

– …Даже если так. Как мы совладаем с Мораном? – перебила Милава. – Если он волк теперь и не контролирует себя полностью?

Я посмотрела на Кирилла. В его глазах загорелся огонек решимости.

– Придется собрать всех братьев вместе. Снова. Сказать им, что они могут вернуться обратно в мир живых. А потом… потом мы и решим, как действовать. И Морана схватим общей силой.

– Ты… ты что такое?! – мой голос прозвучал куда более растерянно, чем мне хотелось бы. Я оттолкнула его, но Кума, словно приклеенный, лишь сильнее прильнул ко мне. Он смеялся – медовым, мурлыкающим смехом, который, к моему ужасу, не вызывал отвращения. Его желтые глаза, так похожие на лисьи, горели озорным огнем.

– Ой, как грубо, госпожа! – проворковал он, потираясь щекой о мою руку. – А ведь ты так сладко спала…

Я вскочила с кровати, путаясь в простынях, которые обмотались вокруг моих ног, словно змеи. Споткнулась, и Кума, с неожиданной для его хрупкого вида силой, подхватил меня. Его руки были крепкими, а тело – горячим. Он легко поднял меня и снова уложил на кровать, прижимаясь всем телом. Его пушистый белый хвост, выбившийся из-под простыни, скользнул по моей ноге, лаская кожу. Неприятно. Или… нет?

– Отвечай! – прошипела я, пытаясь отстраниться, но он лишь сильнее прижал меня. – Кто ты? И почему ты… можешь быть лисой?

Он улыбнулся, и эта улыбка была полна лукавства.

– Лисий облик, госпожа, это и есть мой истинный. Моя сущность. А человечий… человечий мне Темная Княгиня даровала. За службу долгую, за верность. За…

– За верность? – я прервала его, вскинув бровь. – И ты, значит, ее теперь предаешь? Зачем? Если она тебе столько дала?

Кума усмехнулся, его взгляд скользнул по моим губам.

– Предаю? Ох, нет, госпожа Велена, что ты! Я лишь… ищу новые пути служения. Наша Княгиня – великая сила, но даже самый могучий дуб нуждается в свежих корнях, чтобы расти дальше. А ты, моя госпожа… ты – молодая поросль, полная жизни и амбиций. Разве не мудро ли для старого лиса найти себе новый, более плодородный лес? К тому же, дары Княгини… они порой бывают тяжелы. Золотая клетка, знаешь ли, все равно клетка.

Он говорил это так, словно делился со мной великой тайной, и его слова, как ни странно, находили отклик в моей холодной, расчетливой душе. В конце концов, я сама стремилась к власти, и уже понимала, что иногда для этого нужно менять покровителей.

Я резко дернула рукой и схватила его за хвост. Он вскрикнул, зашипел, его тело напряглось.

– Ай! Госпожа! Это… это самое мое больное место!

– Вот именно, – я крепко сжала его пушистый отросток. – Слушай теперь меня внимательно. Я готова принять твое предложение. Ты даешь мне свои знания и помощь в продвижении к Темной Княгине, а я… я даю тебе ласки и заботу, о которой ты так просишь. Но если ты хоть на йоту предашь меня… я отрежу тебе этот твой хвост. Понял?

Лис моргнул, его желтые глаза сузились, а потом он лукаво прищурился.

– Понял, госпожа. Понял. Твоя воля – мой закон.

И прежде чем я успела что-либо сказать, он скользнул вниз, к моим ногам. Его губы коснулись моей щиколотки, затем поползли выше, оставляя за собой дорожку легких поцелуев.

Я почувствовала, как по телу пробежала странная дрожь.

– Стой! – я перехватила его лицо ладонями, останавливая его. – Сейчас не время для ласк. И я… я устала. Очень устала.

Кума откинул голову, его взгляд был полон насмешки.

– Устала? Как же так, госпожа, когда ты так сладко спала под моим телом? Всю ночь тебя грел, только приятные сны подпускал.

Я почувствовала, как краска приливает к моим щекам. Я очень злилась на него, на себя, на эту ситуацию.

Я попыталась оттолкнуть его снова, но Кума, словно змея, закружил вокруг, а потом, совершенно неожиданно, притянул меня в свои объятия. Его руки крепко обхватили мою талию, и он зарылся носом в мои волосы, жадно вдыхая их запах.

– Теперь ты моя хозяйка, – сладко прошептал он. – И я буду служить тебе. Что хочешь, то буду делать.

Он легко прикусил мочку моего уха, и прежде чем я успела отреагировать, отпустил меня и, едва слышно ступая босыми ногами, выскользнул за дверь.

Я осталась стоять, ошеломленная.

Что это было? Что я буду делать с этим… существом? Я пока не решила. Но одно я знала точно: девичью честь свою я ему отдавать точно не стану. Ни за что.

Кирилл с мамой ушли, оставив нас с Дымкой в огромном, пыльном особняке. Мама, прежде чем выйти за порог, начертила в воздухе что-то невидимое, и я почувствовала, как по стенам пробегает легкий холодок – это она защиту ставила, чтобы нечисть не чуяла моего живого тепла.