Читать онлайн Светоч Йотунхейма

Норвегия, Восточный край, 832 год

Прядь 1

– А как по-твоему: правду говорят, что он оборотень? – спросил Ульв-Харек.

– Кто? – Хаки очнулся от своих мыслей и быстро огляделся с высоты седла.

По правую сторону от дороги тянулись раскисшие поля и пастбища, разгороженные низкими каменными стенами, по левую – густой кустарник.

– Сигурд Олень.

– Мне откуда знать? – с неудовольствием отозвался Хаки, успокоившись.

– Ты же у него был весной. Его не зря Оленем прозвали. Я слышал, он звериный язык понимает. Может сам тоже… оборачивается.

– Про звериный язык – вроде правда. А чтобы оборачивался – я такого не слышал. Вот дочка у него красивая… – помолчав, добавил Хаки.

– Тебе все красивые… – проворчал Ульв-Харек.

– Приедем – сам посмотришь.

Ульв-Харек уже не раз пытался завести с братом разговор, надеясь скоротать путь. Влажный снег с неба, ветер в лицо, скользкий грязный камень под ногами – и так уже третий день. Дружинный строй растянулся по каменистой дороге на целый перестрел: сперва с десяток конных, потом обоз, потом около сотни пеших. Плащи и обувь давно промокли, из-под капюшонов и шапок торчали такие же мокрые бороды. Усталые лица были угрюмы, и не веселее прочих выглядели два всадника впереди.

Ульв-Харек и Хаки, сыновья бонда Вестейна, были родными братьями, но совсем друг на друга не походили. Старший, Ульв-Харек, был выше ростом, зато Хаки – шире в плечах. Худощавый Ульв-Харек, с продолговатым лицом и острым носом, с густой русой бородой, был довольно хорош собой, чему не мешали несколько близко посаженные глаза. Русые волосы, подвязанные на маковке, густыми прядями падали на плечи и придавали ему благородный вид.

Хаки, на год моложе, был смугл, с кудрявыми темными волосами, с округлым лицом, скошенным лбом, прямым широким носом и глубоко посаженными глазами. Почти сросшиеся темные брови придавали ему угрюмый вид, а белозубая улыбка, как ни странно, делала лицо не столько дружелюбным, сколько угрожающим.

Оба они были людьми Эйстейна, конунга области Хадаланд. Разбитый недавно в сражении с Хальвданом Черным, Эйстейн уехал искать союзников среди окрестных владык, а сыновей Вестейна отправил собирать новое войско. Объезжая все усадьбы и дворы в Хадаланде, они уговорами, посулами, бранью и угрозами тянули из дома всякого, кто мог держать хотя бы дубину, но сумели собрать неполную сотню человек. С этим теперь и двигались в область Хрингарики – вслед своему вождю.

На изгибе дороги, там, где начинался лес из березы и сосны, с кустарником на опушке, ехавшие впереди разом подняли головы. Целая стая ворон вдруг с шумом снялась с ветвей и описала круг над деревьями, оглашая окрестности громким карканьем.

Это было неспроста. Что могло встревожить птиц в пустынной долине?

– Соти, глянь, что там. – Ульв-Харек вскинул руку, останавливая движение.

Один из его людей толкнул пятками бока низкорослой кудлатой лошаденки, одновременно снимая с луки седла щит. Его спина в грубом сером плаще покачивалась в такт конским шагам, постепенно приближаясь к опушке.

Прочие следили за ним, и у всех на глазах Соти вдруг резко опрокинулся назад. Из глазницы торчало оперенное древко стрелы.

Тут же охнул ехавший слева от Хаки бонд[1]: другая стрела вонзилась ему в плечо. И это были лишь первые капли – вслед за тем на строй обрушился густой железный дождь. Люди и лошади заметались под роем стрел, что летели из кустов и из-за серых стволов. Вонзаясь в крупы лошадей, находя дорогу к человеческой плоти, они вселяли ужас своим жутким, шипящим свистом.

– Засада! – Орал Хаки, крутясь на своем жеребце посреди всеобщей неразберихи. – Все ко мне! Спешиться! Щиты вперед!

Кричали люди, поспешно соскакивая с коней и повозок, оскальзываясь и сталкиваясь на бегу. Испуганно ржали лошади. И уже не меньше десятка тел распласталось на земле.

Но первое замешательство быстро прошло. Воины, спешившись, быстро сбили стену щитов, ощерившись сталью в сторону неизвестного врага. Оба вождя покинули седла, где были чересчур удобной мишенью, и возглавили людей, готовые отразить нападение со стороны рощи.

Вдруг со стороны хвоста отряда раздался яростный рев, и следом за ним – грохот и звон стали. Лица бойцов побледнели. Дело обернулось куда хуже, чем подумалось сначала. Они попали в ловушку, и только что она захлопнулась.

А из кустарника, который лишь с виду казался непроходимым, выкатывалась толпа воинов в шлемах, с разноцветными круглыми щитами…

Прядь 2

Замысел засады принадлежал самому Хальвдану Черному, а подходящее место показал один местный бонд, таивший обиду на Эйстейна. Там, где перед опушкой дорога делала изгиб, имелся неглубокий, но широкий лог – в нем можно было спрятать целый отряд, а со стороны дороги его закрывал кустарник. В одном месте кустарник вырубили, проделав широкий проход, и снова закрыли охапками веток. В летнюю пору подобная хитрость могла и не пройти: выдала бы пожухшая листва, но зимой голые ветви кустов, росших на обочине, трудно было отличить от срубленных накануне. За усадьбой, где расположились на ночлег Ульв-Хареки и Хаки, как и за дорогой, следили, поэтому Хальвдан конунг загодя узнал об их приближении. Основную часть своих людей он скрыл в логу, а лучники залегли в лесу: им было приказано стрелять, как только передние ряды окажутся досягаемы. Шум обстрела послужил знаком для воинов Хальвдана.

Именно лучники, готовясь вступить в сражение, спугнули стаю ворон и заставили Ульв-Харека насторожиться. Но было поздно.

Засадный отряд нанес удар стремительный и страшный. Рычащая лавина вырвалась на дорогу. К чести воинов Хаки и Ульв-Харека, почти никто не попытался бежать, но дать достойный отпор не удалось. Кого– то сшибли с седла, кто-то спрыгнул на землю, чтобы тут же упасть с разрубленным черепом. Немного сбить напор сумели не столько воины, сколько их перепуганные кони, метавшиеся без седоков. Люди Хальвдана бежали вдоль ряда повозок, рубя всех, кто попадался на пути. Лишь некоторым удалось нырнуть под повозку или кинуться в придорожную канаву. Остальных рубили в куски.

Поняв, что угодил меж двух огней, Хаки замешкался. Он был отважным человеком, но теперь просто не знал, как поступить. Ударившее с тылу войско Хальвдана уже захватило обоз, перебив и рассеяв его защитников. С таким трудом собранное пополнение для Эйнстейна наполовину убавилось в числе всего за пару мгновений боя!

– Спасайтесь, их там сотни! – кричал какой-то человек с разбитой головой, выбегая из-за крайней повозки. – Там сам Хальвдан, я видел его черный шлем!

Кровь, залившая лицо и серую ткань худа, даже не позволила Хаки узнать кричавшего.

Зато крик и режущий глаз цвет крови заставили опомниться.

– Разворачивай! Назад! – кричал рядом Ульв-Харек, яростно размахивая мечом.

– Стой! – рявкнул Хаки. – Куда! Хочешь спины подставить под стрелы!

– Мы не можем биться на две стороны сразу, у нас мало людей! Через стрелы не прорваться! Назад – так уйдем!

– Стой! – кричал Хаки, но брат, не слушая его, развернул коня и помчался назад вдоль рассеянного строя и перевернутых повозок.

– За мной!

Вернувшись в седло, Хаки направил жеребца в поле, криками и взмахами меча увлекая за собой остальных. Его жеребец легко перескочил через невысокую каменную изгородь, призванную помешать овцам травить хозяйское поле.

Человек двадцать устремились за ним, минуя выскочивших из-за повозок обоза нападавших. Кого-то стоптали конские копыта, кто-то вывалился из седла, сраженный метким броском дротика, но остановить конных пешие бойцы Хальвдана не могли.

Остатки разбитой дружины вырвались из засады и понеслись к противоположному краю поля. Вскоре они достигли его и втянулись в редкий березняк.

На опушке Хаки обернулся. Нигде не мелькала волчья шкура, служившая Ульв-Хареку вместо плаща. На дороге сражение закончилось, среди разгромленного обоза и лежащих тел ходили люди Хальвдана.

– Ну и пусть тебя тролли возьмут! – плюнул Хаки и въехал в лес.

С братом они выросли вместе и вместе поступили на службу к Эйстейну конунгу, но ни любви, ни даже простого согласия между ними никогда не было. Они будто говорили на разных языках и, по правде сказать, терпеть друг друга не могли. Лишь забота о родовой чести держала их вместе. Но теперь, когда Ульв-Харек по собственной глупости погубил себя и других, Хаки не собирался пропадать за ним следом.

Да и самому, прямо говоря, было нечем гордиться. Собранное для Эйстейна пополнение погибло, не успев добраться до конунга. С Хаки остались только его собственные люди: полтора десятка парней, имевшие славу самого бессовестного отребья в Хадаланде. Если бы не война, Эйстейн не стал бы держать их при себе.

Делать здесь было больше нечего. В последний раз оглянувшись, Хаки сделал знак своим людям и двинулся вперед, через лес. Путь их лежал в область Хрингарики, к Сигурду Оленю. Там они надеялись застать своего господина – Эйстейна.

Прядь 3

– Убирайся отсюда! Чтобы духу твоего не было в моем доме!

Элдрид только что открыла дверь и собиралась войти в теплый покой[2]; услышав это, она в испуге отшатнулась и толкнула спиной шедшую за ней Рагнхильд. Чтобы не упасть, та ухватилась за ее плечи, и обе девушки, привалившись к стене из толстых плах, в изумлении слушали гневный голос королевы Тюррни:

– Ты за кого меня принимаешь – за бессовестную ведьму, отродье троллей? Где ты совесть потерял – когда бежал с поля боя, а Хальвдан Черный подгонял тебя копьем в задницу? Это же надо совсем забыть о чести, чтобы предлагать мне такое, да еще и желать смерти невинному ребенку! Будто у тебя самого нет детей! Пусть тролли тебе помогают, пусть йотуны поют свои мерзкие заклятья, тебе же на погибель! А я даже слышать об этом не хочу!

Королева Тюррни отличалась сдержанным и миролюбивым нравом, и Рагнхильд испугалась, застав свою мать в таком гневе.

– У меня есть дети! – раздался в ответ дрожащий от обиды и досады голос Эйстейна конунга, владельца – или уже, можно сказать, бывшего владельца области Хадаланд. – У меня их трое, и я должен думать о том, что оставлю им в наследство. Но даже если судьба моих детей тебя не волнует, подумай о своих! Ты тоже подумай, Сигурд! Любому дураку ясно – вы следующие! На другой же год Хальвдан придет и к вам!

– Успокойтесь вы оба! – тоже с досадой прикрикнул Сигурд конунг, хозяин дома. – Ни к чему, чтобы об этом деле знала вся усадьба!

Элдрид торопливо прикрыла дверь, взяла Рагнхильд за руку и потянула прочь. Они еще не сняли кафтанов с накидками и теперь выкатились через сени обратно во двор, делая вид, будто и не возвращались домой.

– Что там такое было? – Элдрид повернулась к Рагнхильд. – Из-за чего твоя мать так кричала? Это она… на моего отца?

– Похоже на то. Но я ничего не понимаю! Правда… скорее всего это связано… ну, с тем предсказанием. Помнишь?

Элдрид закивала с таким видом, что, мол, еще бы не помнить! Королева Тюррни, мать Рагнхильд и жена Сигурда конунга, владыки области Хрингарики, славилась мудростью по всему Северному Пути[3]: она обладала даром врачевания и способностью предрекать будущее. Когда Эйстейн конунг, разбитый в нескольких битвах с Хальвданом Черным из Вестфольда, приехал искать помощи у своего давнего друга Сигурда, он попросил Тюррни узнать его судьбу. Все было сделано по правилам: на одной из ближних возвышенностей устроили «помост вёльвы», королева села на него, Рагнхильд и Элдрид помогали ей – пели вардлок, особую песню для призыва и подчинения духов.

Гадание прошло удачно: на призыв королевы сошлось немало духов и они охотно отвечали на вопросы. Даже слишком охотно: перебивали друг друга, говорили не совсем о том, о чем их спрашивали.

– Боюсь, что у меня дурные вести для тебя, Эйстейн, – начала Тюррни, отпустив духов восвояси. – Я спрашивала их, вернется ли Хадаланд в твои руки, но они ответили, что он теперь навек принадлежит Хальвдану и его потомству. Больше того: один дух сказал, что сын Хальвдана, Харальд, станет величайшим из властителей Северного Пути, подчинит себе всех прочих конунгов, отнимет земли и людей и обложит их данью, и что от него пойдет род королевский род, который станет править всей Норвегией. И еще…

Среди молчания людей, пораженных этими вестями, королева Тюррни поморщилась, пытаясь вспомнить весть, ускользающую из памяти.

– Что – еще? – переспросил ее муж, Сигурд конунг, пытаясь подтолкнуть застрявшее предсказание.

Он тоже переменился в лице, как и Эйстейн: ведь если сын Хальвдана Черного захватит все области Северного Пути, значит, и его владения тоже!

– Они перебивали друг друга, и вышла какая-то путаница. – Тюррни с сомнением посмотрела на мужа, потом почему-то на Рагнхильд, свою единственную дочь. – Ведь этого не может быть…

– Но это как-то можно изменить? – нетерпеливо воскликнул Эйстейн. – Ведь так не бывает, чтобы все было предопределено раз и навсегда! Каждый сам сеет свою судьбу, вы же знаете! Что я сделал не так? Что Гандальв сделал не так, все другие, у кого этот ведьмин выродок Хальвдан отнял земли и власть! А то и жизнь! Должен же быть какой-то способ его остановить!

– Об этом… они ничего не сказали. – Тюррни вновь бросила неуверенный взгляд на мужа, потом на дочь.

Эйстейн плюнул в досаде и пошел прочь. Похоже, он бранил про себя бестолковую женщину, не сумевшую выведать у духов самое важное.

Но Сигурд, лучше знавший свою жену, видел: все не так просто. И, когда усадьба отошла ко сну и хозяйская чета осталась вдвоем в своем спальном чулане, он вновь вернулся к этому разговору.

– Ну а теперь, когда Эйстейн нас уже не слышит, может быть, ты все же скажешь, какой совет дали нам духи насчет Хальвдана? Неужели и правда нет никакого средства его остановить и сохранить нашу землю для наших потомков?

– Ах, Сигурд! – Тюррни вздохнула и покачала головой. – При Эйстейне я никак не могла этого сказать, но…

– Говори же, не бойся! – Сигурд усмехнулся и сжал руку жены, чтобы подбодрить. – Или духи требовали, чтобы он принес в жертву обоих своих сыновей? Может, это и не худшее решение. Зная этих недоумков… Так они хотя бы принесли пользу родной стране!

– Вовсе нет. Об Эйстейне духи ничего больше не сказали. Но они сказали… что наша Рагнхильд станет матерью этого человека… Харальда, сына Хальвдана, который завоюет весь Северный Путь!

– О! – Теперь Сигурд понял ее замешательство. – Ты права – духи что-то напутали второпях. Наша Рагнхильд, разумеется, во всех отношениях замечательная девушка, но едва ли ей удастся стать матерью ребенка, которому уже десять лет и который к тому же давным-давно рожден на свет совсем другой женщиной!

– Я поняла! – с облегчением отозвалась Тюррни. – Ведь жену Хальвдана, дочь Харальда Золотой Бороды, тоже зовут Рагнхильд! Вот и выходит, что сын Хальвдана Харальд станет владеть чужими землями, а мать его зовут Рагнхильд. Духи просто перепутали. Их смутило и сбило с толку то, что вардлок им пела моя дочь, тоже Рагнхильд.

– Да, духи порой бывают бестолковы! – усмехнулся Сигурд и стал снимать обувь, намереваясь наконец лечь спать.

– Бывает! – тоже усмехнулась Тюррни.

Уже немало лет она имела дело с духами и знала, что они как люди: им ведомо многое, но далеко не все, они вовсе не всемогущи, способны ошибаться, упрямиться, даже обманывать. Она лишь надеялась, что не совершила таких грубых ошибок в общении с миром невидимого, чтобы ее обманули с этим предсказанием.

– Значит, Эйстейну не на что надеяться? – снова спросил Сигурд, уже улегшись и натянув меховое одеяло: сейчас, зимой, даже в хозяйском спальном чулане было прохладно.

– Думаю, что так.

– Ну уж теперь-то он точно отдаст нам свою дочку. Все лучше, чем однажды увидеть ее рабыней Хальвдана… самому сидя в Валгалле.

Тюррни только вздохнула.

Прядь 4

Обе девушки, Элдрид и Рагнхильд, ничего об этом разговоре не знали. А если бы знали, то лишь посмеялись бы над глупыми духами, которые думают, будто одного ребенка могут родить две разные матери, да еще и с разрывом в десять лет или больше.

Но было ясно: сегодняшняя ссора Тюррни и Эйстейна выросла из того гадания.

– Твоя мать говорила про невинного ребенка – наверняка это Харальд, сын Хальвдана Черного! – убеждала подругу Элдрид, когда они, вновь сбежав из усадьбы, брели через рощу на склоне горы.

– Но тогда выходит, что твой отец желал смерти чужому ребенку! – Рагнхильд отвела от лица сосновую ветку, перегородившую путь. – По-твоему, он на это способен?

Элдрид помолчала, насупившись. Они поднимались по тропе, пробираясь между заснеженных камней. Отсюда им было видно озеро под названием Тюрифьорд[4], на которым стояла Сигурдова усадьба, и длинная череда пологих гор на другом его берегу, поросших смешанные лесом из березы, ели, сосны. Человеческое жилье под дерновыми крышами и летом-то было почти незаметно, а сейчас и вовсе сливалось со склонами. Вершины были одеты туманом, но тем не менее Рагнхильд казалось – когда она смотрит на горы, горы смотрят на нее. От этого становилось жутковато, и она старалась не слишком пристально вглядываться.

– Но ты же сама слышала, – сказала Элдрид чуть погодя. – Что у него тоже есть дети… и у твоего отца есть. Значит, так уж вышло… Что если они не… если этот ребенок… сын Хальвдана Черного… останется в живых, то нас всех ждет гибель. Он вырастет и отнимет все, что еще не отнял его отец. Посмотри, Хальвдан правит чуть больше десяти лет, да? Сперва у него был только Агдир, а теперь он владеет семью другими землями! Он получил половину Вестфольда и захватил половину Вингульмёрка! Половину Хейдмёрка, и Раумарики, Тотн, Ланд! А теперь еще и Хадаланд. У нас почти ничего не осталось! Тебе хорошо, к вам он не сунется!

– Ты ведь можешь выйти за Гутхорма и жить с нами, – попыталась утешить ее Рагнхильд.

– А ты была бы рада обзавестись женихом – моложе тебя на три года? – с обидой на судьбу воскликнула Элдрид, и слезы появились на ее голубых глазах. – Он еще совсем мальчик!

– Ему уже четырнадцать. Думаю, его уже можно назвать почти мужчиной.

– Ты так говоришь, потому что он твой брат. А если бы тебя саму выдавали за такого жениха?

– Но ведь ваша свадьба еще не завтра. Можно подождать года два или три.

– Но через три года мне будет двадцать!

– Ну и что? Мне сейчас уже двадцать, не вижу, о чем тут плакать.

– Но почему родители до сих пор не выдают тебя замуж? – Для Элдрид это было загадкой. – Ты так красива, и о тебе нет никакой дурной славы, а род твой так хорош, что всякий конунг был бы счастлив…

– В том-то и дело! – с законной гордостью отозвалась Рагнхильд. – Мой род слишком уж хорош для всех тех, кто «был бы счастлив», и мой отец прекрасно об этом знает! Сейчас я – единственная в Норвегии девушка, в предках которой – сам Сигурд Убийца Фафнира, Рагнар Меховые Штаны, не говоря уж обо всех тех конунгах, от которых ведут свой род и все прочие. Все правители Норвегии происходят от Форн-Йотуна, но от Сигурда Убийцы Фафнира – только мой отец. А через Сигурда наш род восходит к самому Одину!

– Можно подумать, ты бывала в гостях у этих родичей! – обиженно ответила Элдрид. – Ты же никого из этих людей никогда не видела!

– Я видела мою бабку Аслауг, внучку Сигурда. Правда, не скажу, что хорошо ее помню. Когда она умерла, не было всего два года.

– Тогда ты ничего не помнишь! Такие маленькие дети ничего не могут помнить.

– Неправда! Я помню, как однажды меня принесли к ней, когда она болела. Моя мать соткала для нее полотенце из самого тонкого льна, и мы вместе его принесли, и мне его дали, чтобы я ей подарила. А она поблагодарила и сказала, что будет утираться им и станет самой красивой. Это я точно помню.

– И какая она была? – с завистью спросила Элдрид.

– Какая? Очень старая, – со вздохом ответила Рагнхильд. Внучка славнейшего из древних героев в ее памяти ничем не отличалась от любой морщинистой старухи. – Мне тогда казалось, что она огромная, как великанша. Я ведь была такой маленькой.

– Тем более вам должно быть обидно, если ваши земли, как и наши, захватит Хальвдан, сын ведьмы, убившей своего мужа! – помолчав, Элдрид вернулась к прежнему разговору. – Тут и родство с Сигурдом вам не поможет. И раз уж духи предсказали, что его сын захватит все земли… то если ничего с ним не сделать, все наши мужчины погибнут, а мы с тобой станем рабынями Хальвдана! Придется нам вечно сидеть за жерновами и молоть для него зерно, как тем двум великаншам! И ты знаешь, я думаю, нам не следует так уж жалеть этого мальчишку!

– Моя мать никогда за такое дело не возьмется! – горячо возразила Рагнхильд. – Она не занимается вредоносной ворожбой.

– Это очень даже добрая ворожба, если поможет нам вернуть наши родовые земли, а вам – сохранить!

– Моя мать говорит, что мудрый человек никогда не нападает первым. Потому что все сделанное тобой зло вернется.

– Почему же первым? Разве Хальвдан не напал первым? На всех! У него в Вестфольде и так самые лучшие пахотные земли, большие стада, богатые бонды, торговые поселения – чего еще нужно? Так нет, он покушается на чужое!

– Все равно Эйстейну придется поискать себе другого помощника в этом деле.

– Вам не придется искать долго, – вдруг раздался совсем рядом с ними незнакомый голос.

Девушки, убежденные, что они здесь одни, от неожиданности вздрогнули и разом обернулись. И застыли, в изумлении разглядывая незнакомца, который вдруг обнаружился в трех шагах от них. Сперва им даже померещилось, что это не человек, а ствол дерева или высокий камень – такой темной, неподвижной, нечеловеческой на первый взгляд показалась эта фигура. Но кто же тогда с ними заговорил? Или им послышался этот негромкий, но удивительно ясный голос?

Нет, не померещился. Это был не ствол, а человек, мужчина, еще довольно молодой – стоит под высоким валуном, прислонившись к нему спиной. Одет он был так роскошно, что девушки вытаращили глаза: синяя рубаха, зеленые штаны, голубой плащ, пропущенный под правой рукой и на плече заколотый золотой застежкой величиной с детскую ладонь. От этого блеска у них зарябило в глазах: казалось, незнакомец то исчезает, сливаясь с камнем, то вновь выступает из его зеленой и голубоватой от мха и лишайника, под цвет одежды незнакомца, поверхности. Не менее роскошны были его волосы: цвета верескового меда, длиной до пояса, они частью были заплетены в косы, частью свободны, и в них мелькали золотистые пряди света светлого меда – словно скользящие солнечные блики.

– Ты кто такой? – ахнула Рагнхильд и попятилась, оттащив немного Элдрид.

Идти вдруг стало тяжело, неловко, тропка показалась слишком узкой, будто камни по сторонам столпились, отрезая им дорогу назад. Навалилась слабость: они и не заметили, как долго шли, увлеченные болтовней, и совсем запыхались.

– Я тот, кто вам поможет, – мягким, обольстительным голосом ответил незнакомец. – Вы ведь искали того, кто владеет чарами?

– Как твое имя? – нахмурясь, принялась допрашивать Рагнхильд.

Она знала всех в округе, и ей сильно не понравилось явление возле самой усадьбы незнакомого человека. Такого щеголя скорее ожидаешь встретить в медовом зале, а не в лесу! К немногим спутникам беглеца Эйстейна он тоже явно не принадлежал – судя по тому, что Элдрид взирала на него с тем же изумлением.

– Мое имя Фьёр. А живу я здесь неподалеку. Твоя мать знает меня и мой род, она бывала у нас в доме. И мне известно, кто подарил ей вон то колечко, что у тебя на руке.

Рагнхильд невольно опустила глаза и глянула на свою руку, на золотое кольцо с тремя самоцветами: в середине побольше, по краям два маленьких, полупрозрачных и алых, будто густая кровь. Это кольцо передала ей мать, когда Рагнхильд исполнилось двенадцать лет, и сказала, что им ей когда-нибудь нужно будет обручиться с будущим мужем. И еще сказала, что у него есть некие волшебные свойства…

– Да, и я знаю, какими волшебными свойствами оно обладает, – продолжал Фьёр.

Рагнхильд попятилась: да он услышал ее мысли…

– Какими же? – невольно воскликнула она: этого ей мать не говорила.

– Нетрудно ответить. Если ты отдашь его избранному тобой супругу, он будет любить и почитать тебя до самой смерти и никогда не возьмет другой жены, знатного рода или простого. Если же кольцо у тебя украдут, или отнимут силой, или выманят обманом, лишь черный уголек достанется вору, а кольцо в тот же миг вернется к тебе на палец, сияя золотом и самоцветами. Говорят, эти камни образовались из крови Сигурда Убийцы Дракона, пролитой им в час гибели и собранной красавицей Брюнхильд, что рыдала над ним…

– О боги… – пробормотала потрясенная Рагнхильд и второй рукой сжала свою кисть с кольцом. Кровь Сигурда, ее легендарного предка, славнейшего из героев древности! – Откуда тебе все это известно?

– Мой отец рассказал мне. Он обучил меня многому. Твоя мать знает его, и легко убедиться, что я говорю правду. Ведь от него она и получила это кольцо в дар за помощь, когда помогла мне появиться на свет. И если есть у вас нужда в помощи, которую не всякий может оказать, если нужны вам чары, что спасут конунгов Норвегии, потомков Форн-Йотуна, от разорения, гибели, бесчестья и вечного забвения, то у меня вы можете ее получить.

– И что же ты захочешь взамен? – дрожащим голосом спросила Элдрид, впервые решившись заговорить.

Ей было хорошо известно, что ни в сказках, ни в жизни таких дорогостоящих услуг не оказывают просто так.

– Не более того, что вы имеете. Мне пора обзавестись женой, но мало на свете для меня подходящих. Однако, обе вы на редкость красивые и родовитые девушки, и если одна из вас согласится выйти за меня, я окажу вам услугу, в которой вы нуждаетесь.

Девушки смотрели на него во все глаза; невольно вцепившись друг друга, они все сильнее дрожали на ветру. Вот так жених! Черты лица Фьёра, когда они его разглядели, оказались довольно приятны: продолговатое лицо, острый нос, немного близко посаженные зеленовато-серые глаза, мерцающие, как самоцветы. Но было в этом нечто столь странное, столь жесткое и чуждое, при всей любезности его обладателя, что Рагнхильд подумала с тревогой: уж лучше бы уж он был безобразен, но на привычный человеческий лад.

Правда, насчет девушек он не отклонился от истины. Рагнхильд и Элдрид сделали бы честь любому королевскому роду: обе невысокие ростом, Рагнхильд потоньше в кости, Элдрид отличалась приятной округлостью стана и лица. У Рагнхильд были правильные черты лица и красиво изогнутые темные брови, оттенявшие золотисто-карие, янтарного цвета глаза, как у ее отца, Сигурда конунга; казалось, через эти глаза пылает золотой огонь души. Густые, длиной ниже пояса русые волосы Рагнхильд окружали ее стройную фигуру, как морские волны, придавая ее внешности отпечаток какой-то стихийной, дикой роскоши и силы. У ее рыжеволосой подруги округлое лицо украшал немного вздернутый нос, придавая ей милый и одновременно задорный вид. Любая из них украсила бы собой дом всякого конунга. И тем более странно, даже дико было слышать подобное предложение из уст незнакомца, рожденного лесом, стволами деревьев и камнем…

Рагнхильд опустила глаза и крепче стиснула руку Элдрид. Взгляд ее не отрывался от ног Фьёра. Нет, он стоял не на лосиных копытах или волчьих лапах – хотя они не удивились бы, окажись именно так. Его ноги, вполне обычные, были погружены в снег почти до колена, так что башмаков не было видно, а виднелась только верхняя часть обмоток из тонкой синей пряжи. И вокруг не было ни одного следа! Цепочка следов не вела к камню ни с одной из сторон. Он как будто с неба упал прямо под бок стоячего валуна… или скорее вылез из этого самого камня!

– Именем Тора – теперь мы сами по себе! – с трудом выдавила Рагнхильд, будто имя бога грозы само стало камнем у нее во рту.

Фьёр вздрогнул и потемнел лицом; зато Рагнхильд вдруг ощутила облегчение и рванула Элдрид за руку:

– Бежим!

Они разом ринулись прочь по тропе, но она была слишком узкой, и девушки, наткнувшись друг на друга, разом упали в снег. Барахтаясь там, отчаянно визжа, они пытались подняться и сквозь собственные голоса слышали, как Фьёр говорит что-то прямо над их головами. Небо потемнело – или это на них упала серая густая тень, – в ушах шумело, сердце бешено билось.

Кое-как извернувшись, Рагнхильд встала в снегу на колени и увидела Фьёра уже совсем рядом – он стоял на тропе, протягивая к ним руки, но кисти этих рук были не человеческими, а медвежьими, с черными подушками и длинными бурыми когтями. Лицо оборотня было спокойно и сосредоточено, но за этой сосредоточенностью крылась хищная властность, он смотрел на них, как на свою законную добычу. Рагнхильд кричала от чувства беспомощности, едва веря, что все это происходит наяву, и понимая, что спасения нет, она ничего не может сделать! Элдрид вопила и цеплялась за нее, не давая пошевелиться, не позволяя встать, но и поднять ее Рагнхильд не могла. Они только кричали из последних сил, пытаясь отползти по глубокому снегу, кричали, как всякий человек в миг смертельной опасности, повинуясь древнейшему зову крови: если не спастись самому, так хоть предупредить остальных…

Вдруг что-то мелькнуло в воздухе; и Фьёр пригнулся, пал в снег с совершенно нечеловеческим проворством, а рядом с его головой вонзилась сулица: не пригнись он, пробила бы спину и грудь навылет. И в тот же миг Фьёр оказался на ногах, развернувшись лицом к невидимому еще противнику: он не вставал и не поворачивался, а просто вдруг оказался в таком положении, в каком удобнее было отразить нападение.

– Ах ты гад! – донесся с верхней части склона могучий яростный рык с добавлением еще некоторых выражений о том, как размножаются тролли. – Отвали от них! Сейчас я тебе руки поотрываю!

Пролетело еще одно копье, раздался многоголосый крик и вой. Фьёр в эти мгновения был больше похож на зверя, чем на человека: он припал к земле, стоя почти на четвереньках, как волк перед прыжком. В лице проглянуло явное сходство с мордой хищника: глаза вспыхнули яростным зеленым блеском, появился жесткий оскал. На тропе слышался шум, и Рагнхильд пыталась убрать с лица набитые снегом волосы, скинула капюшон, пытаясь разглядеть, кто так вовремя пришел к ним на помощь. Но видела только шевеление ветвей, а когда вновь глянула на Фьёра…

Он исчез. Так же внезапно и бесследно, как и появился, будто видение рассеялось. И когда какой-то человек скатился со склона, в облаке снежной пыли с обнаженным мечом в руке, нападать ему оказалось не на кого.

На тропе и вокруг сразу стало людно и шумно: можно было подумать, сюда прямо с неба упала целая сотня человек. У Рагнхильд даже мелькнула мысль, что сами ее предки, древние конунги в полном составе, начиная с Одина – и с Форн-Йотуна с другой стороны – спрыгнули прямо из Валгаллы. Наверное, потому, что они с Элдрид только что говорили о Сигурде Убийце Дракона – хотя он, убитый предательским образом в спину, в Валгаллу, увы, не попал.

– Где он? – Человек с мечом вертелся из стороны в сторону, надеясь все же обнаружить врага. – Где ты, мерзкий ублюдок? Выходи!

– Хаки! – жалобно закричала Элдрид, пытаясь приподняться.

Она стояла на четвереньках, но попытки встать на ноги приводили только к тому, что она наступала себе на волосы и проваливалась в снег.

Человек с мечом наконец убедился, что драться не с кем, и торопливо подошел к девушкам. Но первой он поднял Рагнхильд; взяв на руки, перенес на тропу и поставил на прочно утоптанное место.

– Ты невредима, йомфру[5]? – заботливо осведомился он. – Он тебе ничего не сделал?

– Нет, я цела. – Рагнхильд попыталась улыбнуться.

– Хаки, да помоги же мне! – плаксиво взывала Элдрид.

С трудом оторвав взгляд от Рагнхильд, Хаки вернулся и поднял Элдрид; с дочерью Эйстейна он обращался внешне почтительно, но без той заботы, которая сквозила в каждом его движении и даже взгляде, когда дело касалось Рагнхильд.

– Куда он делся, этот гад? – крикнул Хаки, подняв глаза к склону. – Парни, там его нет?

– Никого нет! – раздались голоса сверху из разных мест. – И следов никаких.

– Только вот здесь! – Кто-то показал на подножие валуна.

Там следы были: два глубоких отпечатка ног, стоявших в снегу. И все.

– Кто это был? – Хаки повернулся к Рагнхильд. – Откуда взялся?

– Он как будто вышел из камня! – Элдрид пыталась запихнуть разлохмаченные волосы под капюшон, но они намокли, путались и липли к рукам. – Это был тролль, клянусь тебе, настоящий тролль!

– Оттуда? – Хаки подбежал к валуну, пнул его, потом осторожно потыкал острием метательного копья, чтобы не попортить железо. – Эй, ты, хвостатый ублюдок! Выходи! Чего спрятался, трусливая жаба!

Но валун молчал, и Хаки вернулся к девушкам.

– Какое счастье, что ты здесь! – простонала Элдрид. – Но откуда ты взялся? – вдруг опомнилась она. – Почему ты приехал?

Их спаситель опустил голову и отвернулся, не желая отвечать на этот вопрос.

– Ты же Хаки сын Вестейна, да? – Теперь и Рагнхильд его вспомнила.

– Да, йомфру. – Он обернулся и просветелел лицом. – Ты меня помнишь?

– Помню, ты ведь уже приезжал к нам с Эйстейном конунгом. И я уверена, еще ни разу ты не появлялся так вовремя!

– Очень рад помочь тебе, йомфру! – Хаки расплылся в улыбке, и даже его некрасивое лицо прибрело приятный вид.

Рагнхильд благодарно улыбнулась в ответ. Хаки сын Вестейна был одним из людей Эйстейна конунга; из семьи бонда, он тем не менее славился как выдающийся и отважный воин и к тому же собрал себе целую дружину из нескольких десятков человек. Ему было лет двадцать с чем-то; среднего роста, крепкий, с темными, немного вьющимися волосами, с обветренным широким лицом и толстым носом, темной бородкой, он не был хорош собой, и даже белые зубы скорее придавали ему нечто волчье, чем красили. В его глазах стального серого цвета Рагнхильд издавна замечала опасную искру и не доверяла ему. Впрочем, она слышала, что Хаки берсерк, хоть и не видела проявлений этой особенности. Об этом же говорила и весьма потрепанная волчья шкура, наброшенная на плечи вместо плаща и заколотая на груди большой серебряной застежкой. В придачу он носил шапку из черной куницы, крытую дорогим красным шелком с золотой тесьмой, что в сочетании с волчьей шкурой смотрелось очень странно. Но таков был он сам: в нем было нечто дикое, но он очень любил роскошь. На Рагнхильд он смотрел с живым восхищением, улыбался ей открытой дружелюбной улыбкой и всем видом выражал радость от встречи.

– Пойдемте домой! – Элдрид уцепилась за локоть Хаки. – Я едва стою на ногах! Надо рассказать, что на нас напал тролль. Хаки, а где твой брат?

– Мой брат в плену! – Хаки резко помрачнел. – У меня дурные вести для твоего отца, девушка.

– Мы уже знаем, что никому не приходится ждать добра от Хальвдана Черного! – вздохнула Рагнхильд. – И едва ли ты сможешь сказать нам что-то хуже того, что мы уже знаем.

Прядь 5

Новости переполошили всю усадьбу. Тюррни и Эйстейн даже забыли о своей ссоре. Тролль напал на двух конунговых дочерей! Сигурд так разъярился, что готов был идти к валуну и вырвать его с корнем, чтобы найти дорогу к его обитателю, но жена убедила его, что наскоком такие дела не делаются. Весь вечер Рагнхильд и Элдрид заново рассказывали, что и как было. Хаки, появившемуся так вовремя, Сигурд подарил новый шлем взамен потерянного и посадил на вечернем пиру на почетное место.

Новости, привезенные Хаки, тоже не давали поводов для радости. Эйстейн поручил ему найти еще людей для сражения с Хальвданом Черным, но уже собранная дружина оказалась разбита по пути сюда, к тому же брат Хаки, Ульв-Харек, был ранен попал в плен.

– Наш отец остался в усадьбе один, у него почти нет людей, только женщины и самые слабосильные из рабов! – мрачно рассказывал Хаки. – Не знаю, что там теперь.

Тюррни переглянулась с Сигурдом: выходило, что духи не обманули, у Эйстейна конунга не оставалось надежд отвоевать Хадаланд собственными силами.

– Выходит, придется мне поехать к моему родичу Гудбранду херсиру из Долин, – сказал Эйстейн. – Ты не откажешься, Сигурд, приютить на это время мою дочь?

– Разумеется, пусть остается. Моя жена и дочь позаботятся о ней. А если будет на то твоя воля, ты можешь оставить ее у нас и насовсем. – Сигурд улыбнулся, намекая на свои давние намерения на этот счет.

– Очень похоже, что так и будет, – без особой радости буркнул Эйстейн. – Теперь только Один знает, не придется ли мне вскоре потерять и последние свои владения. И лучше моей дочери найти себе новый дом в другом месте, чем стать рабыней Хальвдана!

– Но отец! – воскликнула Элдрид. – Мы ведь еще можем жить в Хейдмёрке! Позволь мне сопровождать тебя! Ты и братья – это все, что у меня есть, не оставляй меня одну среди чужих!

– Разве мы тебе чужие? – мягко упрекнула ее Тюррни.

– Твой отец согласился стать моим родичем еще двадцать пять лет назад, – добавил Сигурд.

– Но здесь под каждым камнем сидит тролль, они просто не дают прохода девушкам, и со мной может случиться то же, что с моей теткой Мальфрид!

– Надеюсь, моей дочери больше повезет, – ответил Элдрид отец, но всем видом давал понять, что вовсе на это не надеется.

При этом он бросил многозначительный взгляд на Сигурда; тот отвернулся.

– Не бойся ты, Элдрид! – крикнул Гутхорм, четырнадцатилетний брат Рагнхильд. – Если мерзкий тролль опять явится, я снесу ему голову!

– Я знаю, со мной будет то же, что с Мальфрид! – в отчаянии шепнула Элдрид сидевшей рядом Рагнхильд. – О боги, зачем я только родилась на свет!

– Не печалься раньше времени. – Рагнхильд сжала ее руку. – Твоя тетка сама ошиблась, а ты уже предупреждена и не сделаешь этого, ведь правда?

При этом она бросила взгляд на свою мать; Тюррни со значением улыбнулась ей. Рагнхильд понимала, что ее мать хочет сказать. Им обеим не было нужды горевать, что сестре Эйстейна не повезло; иначе Тюррни сейчас не было бы здесь, а Рагнхильд была бы дочерью совсем другой женщины. А этого она вовсе не хотела, поскольку гордилась своей матерью, считая ее самой мудрой женщиной всех Северных Стран.

Тюррни вскоре ушла в спальный чулан, и Рагнхильд, видя, что отец еще остается на пиру, обсуждая с Хаки и другими мужчинами последние военные действия, проскользнула вслед за матерью. Ей о многом хотелось поговорить.

– Заходи! – Обернувшись на скрип двери и увидев дочь, Тюррни подошла и поплотнее закрыла дверь. – Ты тоже уверена, что вас хотел утащить тролль, а не просто какой-то бродяга?

– Где водятся бродяги в таких ярких одеждах!

– Может, вам померещилось? Он стоял у зеленого мха, вот вам и показалось, что это его штаны?

– Послушай! – Рагнхильд села на лежанку рядом с матерью и прикоснулась к ее руке. – Я точно знаю, что это был тролль! Он знал кое-что, чего не мог знать больше никто! Это касается… вот этого кольца. – Рагнхильд протянула к Тюррни руку с золотым ободком на пальце. – Ты ведь когда-то говорила мне, что оно имеет волшебные свойства, но не сказала какие.

– Я… не уверена, что сама это знаю, – с колебанием отозвалась Тюррни. – Но я не сомневалась, что такие свойства у него есть. Оно наверняка может менять облик…

– Вот именно! – с тревожным воодушевлением воскликнула Рагнхильд. – Менять облик! Если его украдут, или отнимут силой, или выманят обманом, вору достанется уголек, а кольцо в прежнем виде в тот же миг вернется ко мне.

– Уголек… – Тюррни расширенными глазами смотрела куда-то мимо дочери, глядя в события давних лет. – Да… я видела… Оно и было лишь черным угольком, когда я получила его…

– Кто еще мог знать это, кроме того, кто его подарил! А он, этот тролль, сказал, что его подарил тебе его отец!

– Что? – вскрикнула Тюррни и схватила дочь за руку. – Он так сказал?

Именно сейчас она по-настоящему испугалась, поняв, что на самом деле грозило Рагнхильд.

– Да. Я не стала рассказывать об этом при всех, хорошо еще, что Элдрид с перепугу почти ничего из его речей не запомнила. И он уверял, что ты знаешь его отца и можешь подтвердить все его слова! И что ты помогала ему появиться на свет! Ты знаешь их! Кто они, эти тролли? Кто он сам, этот рыжий, и кто его отец?

Тюррни помолчала. Потом прижала ладони к вискам.

– О боги… Он опять появился…

– Кто? – Рагнхильд требовательно схватила ее за руку.

– Я не могу назвать вслух его имя. Ведь он услышит. – Тюррни вздохнула, огляделась, будто в поисках подсказки. – Не стоит называть их имена. Но ты должна знать… должна остерегаться, раз уж он опять напомнил о себе. Это не к добру.

– Кто – он?

– Он… Микиль-Тролль…

Тюррни произнесла это так многозначительно, что Рагнхильд поняла: Микиль-Тролль – и есть то имя, которое все же можно назвать вслух.

– Я и правда… помогла им однажды и в уплату получила это кольцо, – продолжала Тюррни. – Только в то время оно было вовсе не похоже на кольцо…

…В тот давний вечер двадцать лет назад королеву Тюррни среди ночи разбудил стук в дверь спального чулана. Волнуясь, не случилось ли чего, она поднялась с постели, где крепко спал ее муж, и отворила дверь в теплый покой. Снаружи стоял некто незнакомый – Тюррни едва угадывала смутную фигуру в последних отблесках света огня, угасающего в очаге.

– Моей жене нужна твоя помощь, королева, – сказал тихий, но удивительно ясный голос. – Она не может разродиться.

– Подожди немного, мне нужно одеться, – ответила Тюррни.

– Поторопись, – негромко, но очень властно произнес незнакомец, и ее охватила дрожь.

Само это явление и просьба Тюррни не удивили. Ей самой едва исполнилось двадцать, однако по всей области Хрингарики молодая жена Сигурда конунга славилась своим даром врачевания. «Старая диса благословила меня легкостью руки, – когда-то рассказывала она дочери, – и наделила способностью помочь каждой роженице, даже той, кому не суждено было выжить, но в обмен на этот дар я получила обязанность помогать всякой, к кому меня позовут, когда бы это ни случилось и кто бы она ни была».

Торопливо натянув платье, повязав на голову покрывало и взяв плащ, Тюррни вышла из чулана, но в теплом покое ночного гостя не было. Она прошла во двор, но обнаружила его только за воротами. И здесь ей показалось, что он стал больше ростом: в доме он был вровень с ней, а теперь стал выше на голову.

– Нам нужно идти быстрее! – произнес он, и теперь его голос звучал гораздо ниже.

Тюррни поспешила за ним. В темноте она почти не видела, куда они идут; она жила в Сигурдово усадьбе Хьёрхейм уже два года и хорошо знала окрестности, но сейчас быстро перестала понимать, по каким тропам и в каком направлении лежит их путь. К тому же ее вожатый все ускорял шаг, хотя незаметно было, чтобы ему это стоило каких-то усилий; они шли то вверх по склону, то вниз, и Тюррни совсем запыхалась.

– Не спеши так! – взмолилась она, обращаясь к спине идущего впереди незнакомца; теперь эта спина казалось ей огромной, будто ствол старой сосны. – Иначе я скоро свалюсь с ног.

– Некогда ждать, моя жена может умереть, – отозвался он, а потом вдруг повернулся, наклонился и подхватил ее на руки. – Я понесу тебя.

С этими словами он забросил взрослую женщину на закорки, будто пятилетнюю девочку; Тюррни только вскрикнула от неожиданности, вдруг оказавшись так высоко над землей! Длины ее рук едва хватило для того, чтобы обхватить шею незнакомца; его спина была шире, чем ворота усадьбы, но было так темно, что женщина совсем его не видела и могла полагаться только на свои ощущения. И на ощупь шея и спина, к которым она прикасалась, могучие, будто стволы сосен, руки, держащие ее под коленями, были холодными, как дерево или камень. Человеческого тепла в них не было ни капли.

Тюррни уже поняла, к кому попала, и ее пробирала дрожь не столько от холода, сколько от жути. Тем не менее, она надеялась выбраться живой: ведь йотуну требуется ее помощь. Однако, получив нужное, он все же может ее съесть! Взывая к дисам, своим покровительницам, Тюррни зажмурилась, уже и не желая ничего видеть; она не могла поступить иначе, не могла отказаться последовать за ночным гостем, и верила, что те, кто наложил на нее такое обязательство, не оставят без помощи ее саму.

– Мы пришли, – через какое-то время раздался над нею низкий гулкий голос, будто говоривший прятался в конце большой пещеры.

Вслед за тем Тюррни спустили наземь; дрожащими руками оправив одежду, она подняла голову. Перед ней открылась какая-то дверь – стал виден огонь внутри. Прижимая к себе мешок с травами и прочими нужными вещами, Тюррни опасливо вошла. Дверь за ней закрылась, но следом в дом никто не вошел.

Единственное существо, которое она здесь застала, была женщина на постели – по виду еще не старая, но весьма изможденная. Живот ее возвышался настоящей горой, и у нее не осталось уже сил даже на стоны.

Тюррни, уже не раз приезжавшая к измученным роженицам – ведь за ней посылали не сразу, а лишь убедившись, что без умелой помощи не обойтись, – немедленно принялась ее осматривать. Она боялась, что ребенок уже мертв, но тут же убедилась, что он жив – гораздо живее своей матери! Ощутив, что кто-то пришел, несчастная открыла глаза.

– Здесь есть еще кто-нибудь? – закричала Тюррни, окидывая взглядом пустой дом; он казался весьма обширен, свет очага не доставал до стен и углов. – Нужно вскипятить воду, заварить трав!

Никто не отозвался, но огонь вдруг вспыхнул ярко, взвился чуть ли не до кровли, а на перекладине появился черный котел. Рядом с Тюррни сам собой очутился горшок, и она, не задаваясь вопросом, кто прислуживает, высыпала в него сушеные травы из мешочка.

– Ты – Тюррни, да? – слабо прошептала роженица. – Жена… Си… Сигурда Оленя?

– Да, да. Все будет хорошо, я помогу тебе. Главное, что ребенок жив.

– Ты… красивая… – пробормотала та, с усилием держа глаза открытыми и вглядываясь в повитуху.

– Да, да! – отозвалась Тюррни, почти не вслушиваясь и отмечая лишь, что женщина не говорит ничего важного.

Какое может быть дело этой несчастной до красоты Тюррни? Бросив взгляд на лицо роженицы, молодая королева отметила, что та, должно быть, тоже когда-то была хороша собой: черты лица правильные, тонкие. Но кожа ее была серовато-бурой, цвета камня, вокруг глаз и рта виднелись морщины, разметавшиеся по подушке волосы были почти седыми – и при всем при этом было ясно, что это вовсе не старуха, а женщина достаточно молодая, чтобы рожать. Впрочем, чему тут удивляться? Тюррни хорошо понимала, что ее привели – точнее даже принесли – к жене йотуна, и для троллихи та обладает просто удивительным сходство с человеком!

– Я… не могу родить, не смогу, если мне не поможет человек, обычная женщина человеческого рода, – снова забормотала та. – Я не тролль, нет! Я человек, я родилась человеком, поэтому мне должна помочь женщина! Помоги, не дай мне умереть… хотя лучше бы мне умереть, чем дать жизнь сыну йотуна…

Тюррни подумала, что ее собеседница во многом права. Но она несла обязанность помогать всякой роженице, кто бы та ни была.

Она никого рядом не видела, но все делалось само собой: кипяток из котла налился в горшок с травами, потом кто-то процедил отвар и поднес в глиняной чаше. Чистые полотенца оказывались под рукой в тот миг, когда были нужны; чьи-то невидимые руки делали всю работу, будто вокруг было еще три-четыре… существа.

И вот наконец в руках Тюррни очутился младенец – мальчик, такой крупный и тяжелый, что ей казалось, она держит камень. При помощи тех же невидимых помощников она обмыла его и перепеленала, стараясь не смотреть на маленький хвостик, которым кончался его позвоночник. Во рту орущего младенца было полно острых зубов, и он не раз пытался тяпнуть повитуху за палец. Кожа его была такой же серо-бурой, как у матери.

– Дай его мне! – раздался вдруг рядом уже знакомый голос, низкий, но очень ясный.

Тюррни вздрогнула: она не заметила, чтобы кто-то входил в дом. Она обернулась и вздрогнула еще раз.

Мужчина за ее левым плечом был не выше ростом, чем она сама, но казался огромным, как гора. В нем ясно угадывалась некая внутренняя глубина и огромность. Лицом он был далеко не так хорош, как жена: низкий скошенный лоб, пересеченный глубокими продольными морщинами, приплюснутый нос с широкими крыльями, совершенно лысый череп, торчащие уши и бурая кожа. Никакой бороды, подбородок мал, зато брови выступают валиками и нависают над глазами, полностью затеняя их: это были не глаза, а две глубокие впадины между скулами и бровями, налитые черной тенью. Большая голова сидела на короткой шее и была немного наклонена вперед, длинные руки находились в таком положении, будто норовили что-то схватить. Коренастое приземистое сложение делало хозяина похожим на живой валун.

Пользуясь замешательством Тюррни, он тут же забрал у нее младенца; впрочем, она и не подумала бы возражать. И тут же исчез вместе с ребенком, последний вопль затих где-то вдали.

Пламя на очаге опало, в Тюррни ощутила такое облегчение, будто все это время была придавлена камнем. Она повернулась к молодой матери:

– Куда он понес его?

Мелькнула мысль, что йотун не хотел ребенка и собирается выбросить его в лес, как иной раз делают бедняки, которым нечем кормить семью.

– Положит между какой-нибудь парой новобрачных, – равнодушно ответила роженица, – забывших сделать над постелью знак молота, и тогда на него перейдет вся их удача. Но это не займет много времени, Микиль-Тролль очень проворная сволочь. Он скоро вернется. – В голосе женщины появилась тревога. – Послушай, что я тебе скажу. Он будет предлагать тебе еду и питье, но не принимай ничего, иначе останешься здесь навсегда.

– Да, я знаю, – кивнула Тюррни.

Ей было известно, каким образом тролли захватывают власть над человеком.

– Потом он предложит тебе выбрать, что взять в уплату: уголь или золото. Выбирай уголь, иначе именно уголь ты и найдешь дома у себя в переднике.

– Благодарю за совет. А ты? Я могу еще чем-то помочь тебе? Может быть, передать весточку твоим родным?

– Едва ли мои родные обрадуются таким вестям обо мне.

– Но откуда ты? Как тебя зовут?

– Никак. Кому здесь меня звать? Муж зовет меня «Эй, ты!», вот и все!

– Но раньше у тебя ведь было имя? Как звали твоего отца?

– Спроси у своего мужа, – торопливо зашептала роженица. – Он знает. Он все знает. Ведь это я должна была быть на твоем месте, а ты – на моем!

Тюррни вытаращила глаза, не уверенная, что не ослышалась. Что за чудные слова говорит эта несчастная?

Но тут же вернулся йотун, и разговор прервался.

– Держи! – Микиль-Тролль с торжеством сунул в руки жене какой-то сверток. – Что, славного сыночка я раздобыл нам с тобой!

«Странное дело!» – отметила про себя Тюррни. Он так говорит, будто сам родил этого ребенка, а не жена его мучилась целые сутки, чтобы произвести сына на свет. Или скорее на тьму…

Но, едва глянув на младенца, Тюррни вскрикнула от неожиданности. Это был вовсе не тот ребенок! Она даже подалась ближе, чтобы рассмотреть получше. Да, никаких сомнений! Уж человеческих младенцев она навидалась достаточно. А это был обычный человеческий младенец! Красная сморщенная кожа, беззубый слабо вопящий ротик, сжатые в кулачки крошечные пальчики – и никакого хвоста!

А роженица ахнула от радости и прижала к себе ребенка, будто он и был ее родным сыном. Ее изможденное лицо просияло.

– Ты подменил его! – ахнула Тюррни. – Проклятый тролль!

– Конечно, подменил! – хохотнул хозяин. – Я всем сделал хорошо. Нашему сыну я раздобыл уютный дом, где он будет жить на вольном воздухе, греться под настоящим солнцем, есть мягкий хлеб и жареную свинину, пить мед и пиво, и вырастет большим человеком! А жене я раздобыл мягкого человеческого младенца, он вырастет с белой кожей и голубыми глазами, ей будет в радость возиться с ним!

«Вот только тем бедным людям, у которых ты украл ребенка, взамен подсунув своего выродка, радости от этого будет мало», – подумала Тюррни.

И невольно схватилась за сердце, подумав, что тролль мог бы подменить ее собственного сына Рагнара, которому сейчас всего год!

Но нет, не мог. Колыбель Рагнара окружена защитными рунами, в ней всегда лежит острый нож в ножнах, а наверху вырезано изображение Мйольнира. Сила Тора, грозы великанов, защищает ее сына, и тролль не посмеет к нему приблизиться.

Вдруг она почувствовала, что черная тень глаз смотрит на нее со злобой. Да, этот негодяй когда-то пытался украсть ее сына, но не смог и оттого так злобится!

– Мне пора возвращаться домой! – твердо сказала Тюррни. – Иначе муж начнет искать меня.

– Не волнуйся, – проворчал йотун. – Муж ничего не заметит. Я мог бы вовсе оставить тебя здесь, а к твоему мужу отправить другую жену, очень на тебя похожую… А если бы она умерла через месяц-другой, то он был бы сам виноват, что плохо за ней ухаживал!

– Ты не посмеешь! – отрезала Тюррни. – Помощь дис нужна и вашему роду, потому что ни одно существо на свете не лишено судьбы!

– Я должен угостить тебя перед дорогой, ведь твой дом очень далеко! – так же недовольно проворчал тролль. – Садись к столу.

Тюррни послушно села, и перед ней сами собой появились блюда со снедью и кубки с напитками. Дочь конунга Харальда Ворона, властителя части Дании и Фризии, жена норвежского конунга из Хрингарики, в чьем доме сохранилось кое-что из богатств Сигурда Убийцы Дракона и Рагнара Меховые Штаны, Тюррни повидала немало сокровищ, но была поражена золотыми блюдами и кубками, хитро изукрашенными самоцветными камнями и красной эмалью. В кубках было налито вино, по виду и запаху не хуже того, что она пила когда-то дома у отца, куда его привозили с виноградников Франкии, на блюдах дымилось мясо с приправами. Тролль предлагал ей то одно, то другое, но Тюррни незаметно бросала кусочки мяса под стол, туда же отливая вино из кубка. С каменного пола поднимался едкий пар; капли вина и жира с мяса уже прожгли несколько дыр в ее подоле. Пусть бы это был яд: в гораздо худший ужас ее приводила мысль, что тролль может подавать ей человеческое мясо, которое ест сам, и поить кровью под видом вина.

– Довольно, я сыта! – сказала она наконец и встала.

– Я еще должен наградить тебя за помощь. – Тролль тоже поднялся и провел широкой ладонью над столом. – Что ты хочешь взять: это или вот это?

Блюда и кубки исчезли, вместо них на досках стола появились две вещи: куча черного угля и кучка золотых монет. Тюррни узнала их: это были солиды, старинные римские монеты с изображением головы солнечного бога в окружении лучей. Пожалуй, только в таком облике солнце и заглядывает в этот дом-пещеру.

– Я возьму это. – Без колебаний она взяла уголек из черной кучки.

Будь ее воля, она не взяла бы отсюда ничего, но не следовало злить хозяина.

– Вот как! – Он сердито ощерился и бросил на жену злобный взгляд. – Ну, будь по-твоему. Раз уж я обещал тебе отдать то, что ты выбрала…

– А теперь, именем Тора, я сама по себе! – выкрикнула Тюррни.

И тролль пропал с глаз, изгнанный именем грозного противника; дверь со скрипом открылась. Тюррни, сжимая в ладони уголек, поспешно бросилась наружу: на уме у нее все было мясо на блюдах, и она не желала попасть на это самоцветное ложе в качестве ужина тролля.

За порогом ее охватила тьма; дверь позади захлопнулась, отрезав немногие проблески света. Вытянув руки вперед, Тюррни сделала несколько шагов, ощупывая ногой тропу перед собой. Она была близка к отчаянию: ведь сюда, как она помнила, они шли довольно долго, да и большую часть пути йотун нес ее на плечах, делая огромные шаги, переносясь через горы и долины. Сама она будет идти обратно целый месяц, даже если сумеет найти дорогу! Но нечего и пытаться – искать ее в этой непроглядной тьме, нужно ждать рассвета.

Но тут она подумала со страхом: а настанет ли здесь когда-нибудь рассвет? А что если йотун занес ее в Нифльхель или иной из подземных миров, куда никогда не заглядывает солнце?

И все же она делала шаг за шагом, чувствуя дверь троллева дома у себя за спиной и стремясь уйти от нее как можно дальше – все равно куда. Через два-три шага ей стало казаться, что ни двери, ни дома, ни земли под ногами вообще нет, а есть лишь огромная, беспредельная чернота…

И когда Тюррни уже была готова закричать от отчаяния, ее вытянутые вперед руки коснулись деревянной поверхности. Скользнув по ней ладонью, она сразу наткнулась на дверное кольцо. Торопливо потянув, она открыла невидимую дверь… и застыла, не веря глазам. Перед ней открылся ее собственный спальный чулан, и фитилек еще горел в бронзовом светильнике на сундуке, где она оставила его, второпях уходя. Сигурд, ее муж, спал, слегка похрапывая, как обычно.

Она огляделась: вокруг был теплый покой королевской усадьбы Хьёрхейм, ее собственного дома. Огонь в очаге еле тлел, домочадцы спали на помостах.

Тюррни на цыпочках прошла в чулан, плотно затворила дверь и без сил присела на лежанку. Мешок, о котором она и не вспомнила, убегая из жилища тролля, лежал на полу возле сундука.

Тут она осознала, что ее левая рука все еще судорожно сжата в кулак. Не зная, чего ждать, она осторожно разжала онемевшие пальцы.

На ладони ее лежало золотое кольцо: тонкий ободок с тремя самоцветами, крупным в середине и двумя поменьше по сторонам, мягко мерцающими при свете огня и алыми, будто густая кровь…

Прядь 6

Вечер был хмурый, сумерки сгущались, тем не менее Эйстейн без труда нашел нужное место. Вот здесь, рядом с тропой, все изрыто: тут девчонки валялись в снегу, а вон там, чуть дальше вперед, высокий валун и отпечатки ног под ним. Правда, Хаки почти все затоптал, но следы тролля под самым боком камня остались нетронуты: Хаки не блещет умом, но все же не такой дурак, чтобы наступать в следы тролля.

Эйстейн огляделся: склон горы, поросший сосняком, был пуст в обе стороны. Никто его не увидит. Но нужно торопиться: скоро совсем стемнеет, а он не желал оказаться застигнутым ночью на том месте, где шляются тролли.

Озираясь и на всякий случай держа руку на рукояти секиры, Эйстейн приблизился по следам Хаки к валуну и осторожно постучал в заиндевевший камень.

– Эй! – хриплым от волнения голосом позвал он. – Фьёр, если таково твое имя! Ты, кто вчера разговаривал здесь с моей дочерью! Покажись, я хочу говорить с тобой!

В ответ – тишина. Эйстейн еще раз огляделся и хотел снова постучать; он боялся и получить отклик, и остаться без ответа.

– Не нужно больше стучать, – сказал вдруг приятный голос, и Эйстейн вздрогнул. – У нас камни сыплются с крыши от твоих могучих ударов, мой дорогой родич!

Эйстейн был готов к встрече – или думал, будто готов, – но не мог сдержать дрожи и невольно отшатнулся, едва не поскользнувшись на мокром камне. Из-за валуна, на расстояние протянутой руки от него, появился человек. Точнее, он выглядел совсем как человек: мужчина выше среднего роста, скорее молодой, чем старый, с бледной кожей и густыми темно-рыжими волосами, заплетенными в несколько кос длиной до пояса. Его рубаха багряного цвета пламенела среди зимнего леса, на синем плаще блестела золотая застежка, придавая ему королевский вид.

Глянув ему в лицо, Эйстейн на миг онемел и недоуменно заморгал: он видел знакомые черты, но понимал, что этого никак не может быть, а значит, он видит морок.

– Рад встрече с тобой! – продолжал житель камня. – Я, признаться, ждал тебя. Моя мать сказал, что ты придешь.

– Да. – Эйстейн, сама настороженность, тем не менее почти не смотрел на собеседника, блуждая взглядом по снегу вокруг, лишь изредка касаясь его ног в кожаных башмаках и синих обмотках. – Я должен был прийти. Не вижу иного выхода. Хальвдан Черный, сын Гудрёда, завладел моей землей, он отнял у меня все. Мой отец, Эйстейн Могущественный, правил в Упплёнде. Силой оружия и своей доблестью занял Хейдмёрк, Тотн и Хадаланд. Сыновья Гудрёда тогда были ничтожны и жалки, даже Вермланд они потеряли – его отняла их же шведская родня. Олав и Хальвдан поначалу были вынуждены вдвоем править в своем Вестфольде. Но едва Хальвдан подрос, как начал вредить всем вокруг! Сперва ему понадобился Вингульмёрк, и он отнял у Гандальва половину. Потом он завоевал Раумарики, отняв ее у моего брата Сигтрюгга! Из-за него мой брат погиб, получил стрелу в грудь! Я сам много раз дрался с ним за Раумарики и Хейдмёрк. Едва-едва мне удалось спасти половину моих тамошних владений, но я потерял Тотн и Ланд. А теперь он отнял у меня Хадаланд! Я и так никогда не простил бы ему всех этих обид! У меня есть брат, есть двое сыновей, мой род сильнее. Но тут еще эта женщина сделала предсказание, будто Харальд, сынишка Хальвдана, завоюет всю Норвегию и будет править в ней один! Я не могу допустить этого! Я хочу, чтобы он умер! А теперь отвечай: можешь ты сделать так, чтобы он умер?

Фьёр ответил не сразу, а сперва некоторое время разглядывал стоящего перед ним мужчину: рослого, крупного, с лысеющей маковкой затылком, окруженной полуседыми дыбом стоящими волосами, с красным лицом, наполовину скрытом рыжей бородой. Небольшие серые глаза смотрели угрюмо.

– Горестно мне слышать о твоих несчастьях, ибо это и мои несчастья, – произнес Фьёр наконец. – От моей матери я хорошо знаю о прежней славе вашего рода и не могу не желать, чтобы вы вернули все потерянное. И все, что в моих силах, я сделаю для того, чтобы помочь моему родичу, дорогому брату моей мудрой матери.

Эйстейн содрогнулся еще раз и невольно впился глазами в лицо собеседника, хотя и знал, что делать этого не следует.

– Ты…

Черты лица тролля говорили о другом, но эти рыжие волосы… точно как у Мальфрид и у самого Эйстейна в молодости…

– Не может быть… – Он пронзительной догадки у Эйстейна остатки волос шевельнулись на голове.

– Я – сын прекрасной Мальфрид, твоей единственной сестры, – подтвердил человек из камня. – Той самой, что исчезла двадцать пять лет назад в самый день своей свадьбы. Свадьба ее и правда состоялась, но жениха она получила несравненно более достойного: ведь мой отец состоит в более близком родстве с Форн-Йотуном, чем Сигурд Олень.

Чувствуя стеснение в груди, Эйстейн невольно прислонился плечом к холодному камню. Этот тролль, житель камня – его родной племянник! Нет…

Мучительный стыд, боязнь, как бы кто не узнал об этом жутком родстве, боролись в душе с надеждой, что уж родному дяде хвостатое отродье поможет охотнее, чем чужому.

– Если желаешь, можешь навестить твою сестру в ее доме, – продолжал новоявленный родич. – Нет там недостатка в золотых блюдах, шелковых покрывалах, бронзовых светильниках, серебряных кубках, цветных одеждах, острых мечах, крепких щитах, быстрых конях, удойных коровах, тонкорунных овцах, услужливых рабах и усердных рабынях. Моя мать, несомненно, будет рада такому гостю.

– Нет! – Эйстейн даже попытался уцепиться за гладкий камень, будто ждал, что его потянут силой, но сообразил, что камень и есть ворота в то темное жилье, и отпрянул. – Я должен скорее вернуться, чтобы никто не заподозрил…

– Жаль. Тебе любопытно было бы взглянуть на тот дом, в котором будет жить твоя дочь, когда станет моей женой. Ты ведь согласен на мое условие, раз пришел сюда?

Эйстейн помолчал. Он и правда собирался принять условие, но не знал тогда, что к его дочери сватается ее же двоюродный брат! Но от троллей чего уж ожидать – и он ничуть не удивился, что житель камня желает взять в жены родственницу.

– Да, – наконец произнес Эйстейн. – Я согласен. Я даю согласие на то, чтобы моя единственная дочь Элдрид стала твоей женой. Но при двух условиях: свадьба состоится не раньше, чем будут получены верные вести о смерти Харальда сына Хальвдана, и ты сам позаботься забрать свою невесту. О моем согласии никто не должен знать.

– Хорошо. – Фьёр кивнул. – Моя мать, будучи королевского рода, желала, чтобы я взял в жены непременно дочь конунга. Твою или Сигурда – не думаю, что одна хоть в чем-то уступает другой. Мой отец полагал, что я еще слишком юн для брака…

Эйстейн невольно хмыкнул: отродью камней на вид было не меньше двадцати лет, а хитроватое выражение далало его еще старше.

– Ведь наш народ живет долго, медленно взрослеет и медленно, очень медленно старится, – окончил Фьёр. – Мерило времени – перемены, которые оно приносит живому или неживому. Йотуны – устойчивый народ, и время для нас течет медленно. Но я, имея половину человеческой крови, вырос быстрее, чем положено мужу из рода Форн-Йотуна, и мать убедила отца, что мое время пришло. Так прощай, родич. Когда к тебе придут вести о смерти Харальда сына Хальвдана, знай, что вскоре наше родство будет скреплено новым браком.

И он исчез. Наверное, вошел в скалу, и стало вдруг легко дышать, будто тяжелый камень скатился с груди. Чувствуя, как дрожат ноги, Эйстейн невольно прислонился к валуну, но тут же опомнился, что ведь может и провалиться внутрь, – и отпрянул.

Прядь 7

Старая, сгорбленная женщина, опиравшаяся на толстый посох, вышла на поляну и огляделась. Лицо ее было покрыто морщинами, из-под покрывала виднелись седые волосы, но глаза были удивительно зорки: она не щурилась и легко схватывала взглядом каждую мелочь.

– Не прячься, – спокойно и дружелюбно сказала она. – Ты здесь, я знаю.

– Ты знаешь слишком много, – отозвался шелестящий голос, похожий на шум ветра в ветвях. – Но не помню, чтобы кому-нибудь твои знания приносили пользу.

Стало видно, что на поляне старуха не одна: под елью, плотно прижавшись спиной к стволу, стояла женщина средних лет – с седыми волосами, достигающими земли, с серой, будто камень, кожей. Если бы не этот цвет и не морщины, она была бы весьма хороша собой, разве что слишком худощава: руки тонкие, будто ветки, с выступающими косточками запястья, щеки впалые, нос заострился. На ней было платье из багряного шелка с золотой каймой, пригодное хоть для греческой царицы, но потертое, поношенное, с грязноватым подолом. На шее, на груди, на руках женщины блестели многочисленные украшения из червонного золота, с красными самоцветами, но от них ее серое лицо казалось еще более мертвенным.

– Зачем ты звала меня? – неприветливо спросила худощавая.

– Чтобы сказать: дурное дело задумала ты, Мальфрид! – Старуха покачала головой. – Никому оно не принесет добра!

– Не тебе говорить о добре, старая коряга! – враждебно отозвалась та, которую назвали Мальфрид. Тонкими пальцами она вцепилась в кору, заведя опущенные руки за спину, будто в поисках опоры. – Ты не так уже добра была ко мне, чтобы я теперь была обязана делать добро кому-то другому! Я хочу одного: чтобы мой сын был счастлив и получил подходящую жену. И он ее получит, даже если мне для этого придется погубить десять, двадцать, сорок конунговых сыновей!

– Твой сын! – недоверчиво воскликнула старуха. – Ты не хуже меня знаешь, где твой настоящий сын!

– Я не хочу этого знать! Не хочу знать, где это йотуново отродье, что едва не убило меня, еще не появившись на свет! Если бы родитель сожрал его сразу после этого, уж я не стала бы плакать! Нет, мой сын – Фьёр, тот, кого я выкормила и вырастила, мое настоящее человеческое дитя! И если ты когда-нибудь выболтаешь ему, что он рожден в другом месте, я… – Мальфрид задохнулась, ее глаза вспыхнули, будто болотные огоньки. – Я не знаю, что я сделаю! Я приду к тебе и утоплю тебя вашем дрянном источнике, тебя и всех, кого там застану!

– Но послушай! – Старуха протянула к ней руку. – Ты знаешь, что судьбу изменить нельзя! Мы предрекли, что Харальд, сын Хальвдана и Рагнхильд, станет величайшим из конунгов Северного Пути, подчинит себе все земли и навек закрепит звание конунга за всеми своими потомками по мужской линии и ярлов – по женской. Этого изменить нельзя! Если ты истребишь одного Харальда сына Хальвдана, его судьбу исполнит другой. Другой Харальд…

– К чему эта болтовня? Владений моего мужа не захватить никому из земных владык, мне нечего бояться.

– Но ты напрасно погубишь невинное дитя, и его смерть не принесет пользы даже его врагам, тем, кто сейчас так желает его смерти! Даже тому несчастному, кто готов отдать троллям в подземелье свою родную единственную дочь ради того, чтобы отомстить за смерть брата и сохранить земли для сыновей.

– Да уж лучше ему отдать дочь, чем сохранить ее и потерять наследство сыновей, а может, и их самих! Я погибла понапрасну, так хоть пусть она погибнет с пользой для рода. Но какое мне до этого дело? Мой сын выполнит уговор и получит невесту, а если ее родне это не принесет пользы – мне-то что?

– Ты желаешь для своей родной племянницы той же судьбы, что и для себя!

– Если ее папаша так мало ее любит, а она будет так глупа, чтобы попасться – поделом ей!

– Но…

– Ты надоела мне, старуха! – потеряв терпение, завизжала Мальфрид, и ее красивое когда-то лицо приобрело сходство с мордой оскаленной рыси, глаза полыхнули желтым огнем. – Не желаю тебя слушать!

– Но это важно для тебя! Если ты не тронешь мальчика Харальда, твой истинный сын сможет…

Однако Мальфрид лишь топнула в гневе и втиснулась спиной в ствол ели. Еще миг ее лицо и багряный шелк платья были видны, а потом жесткая темно-бурая кора поглотила их, как вода, сомкнулась, пряча женщину-тролля. Ту, что когда-то была не только живым человеком, но и дочерью Эйстейна Могущественного, конунга Упплёнда, Хейдмёрка, Тотна и Хадаланда.

Старуха тяжело, с сожалением, вздохнула, сложив руки на навершии своего посоха.

– Ты всегда была нетерпелива и своевольна, Мальфрид, – проговорила она, глядя на ствол ели, будто вслед ушедшему. – Никогда не умела слушать как следует, всегда стремилась настоять на своем, не думая, к чему это приведет. Стоит ли удивляться, что ты сейчас – здесь, а она – там, где ты всегда хотела быть?

Прядь 8

…Знатнейшие люди Хрингарики и Хейдмёрка съезжались на свадьбу Сигурда Оленя и молодой йомфру Мальфрид, дочери Эйстейна Могущественного. Брак между двумя королевскими родами всегда привлекает внимание, а к тому же эта пара была хороша, будто вышла из сказаний: жених силен и отважен, будто заново рожденный Сигурд Убийца Дракона, его предок, в честь которого молодой конунг Хрингарики и получил имя, а девушка так хороша собой, что считается самой завидной невестой Северного Пути. Свадьбу назначили, как и полагалось, на праздник Зимних Ночей[6], знаменующих начало зимней половины года. Так же по обычаю, они предварялись воинским сбором, смотром оружия, множеством разных состязаний, из которых жених в основном выходил победителем. С Эйстейном конунгом приехали трое его сыновей – Сигтрюгг, Хёгни и тоже Эйстейн, младший. Во главе своих дружин они сражались против воинов Хрингарики, а йомфру Мальфрид стояла на пригорке, откуда было хорошо видно, и подбадривала братьев криками. Такая красивая, румяная, с сияющими, будто голубые звезды, глазами, и осенний ветер трепетал в ее медно-рыжих волосах, словно напитываясь от них теплом. Она казалась цветком на бурой скале: каждый день на ней было новое крашеное платье, то синее, то зеленое, то красное. На свадьбу она приберегла самое лучшее, привезенное из далекого Миклагарда: из светло-красного шелка, обшитое желтым шелком по вороту, рукавам и подолу, а поверх желтых полос струилась искусная вышивка багряными и золотыми нитями. Платье висело на стене в женском покое, и женщины со всей округи приходили на него посмотреть.

Йомфру Мальфрид была рада похвастаться своим богатым приданым, и ее лари, уже привезенные в дом мужа, целыми днями стояли раскрытые. Женщины охали, ахали, восхищались, завидовали богатству своей будущей королевы.

Как появилась та старуха, никто потом не вспомнил. Кто обращает внимания на старух – обычная морщинистая карга, в некрашеной одежде и волчьем полушубке, ничем даже не покрытом.

– Какое красивое платье! – приговаривала она, подслеповато щуря глаза, и тянула заскорузлую руку пощупать шелк, но служанка прикрикнула на нее:

– Нельзя! Если каждый пощупает, то к свадьбе от платья и лоскуточка не останется!

– Наряд для настоящей королевы! Вот бы моей дочери такое платье на свадьбу!

– Твоя дочь тоже выходит замуж? – снисходительно усмехнулась Мальфрид.

– Завтра, в один и тот же денечек, что и ты, йомфру.

– Видно, долго ты дожидалась ее появлении на свет! – сказала служанка, намекая на почтенный возраст гостьи: в такие годы выдают замуж внучек, а не дочерей.

– Истинная правда, красавица, долго я ее ждала! И замуж долго не выдавала, все жаль было с ней расстаться… А не одолжишь ли ты ей твое платье? – вдруг обратилась старуха к Мальфрид. Обернувшись, она устремила на дочь конунга ясный взгляд круглых глаз – куда слепота девалась? – У тебя ведь много платьев не хуже этого, а нам негде взять, но ведь всякой невесте хочется быть красивой. Я бы вернула его через три дня, и ты бы вовсе не пожалела, что помогла бедным женщинам.

– Да ты сдурела, бабка! – возмутилась Мальфрид. – Мое лучшее платье я одолжу какой-то нищенке, а сама буду сидеть на своей свадьбе в чем придется? Поди прочь! Это платье только я могу надеть!

– Ну, как знаешь. Ты сама так решила. Пусть в этом платье будешь ты…

Никто еще не понял, что она хотела этим сказать, а старуха уже исчезла. Потом оказалось, что никто ее не знал – да и видел ее мало кто, а кто видел, не мог описать толком. Когда в усадьбе целая сотня гостей и народ ходит туда-сюда целыми днями, разве можно за всеми уследить?

Настал вечер свадьбы. Медовый зал ломился от гостей, для танцев не хватало места и пришлось выйти во двор. Но иначе нельзя: свадебный танец – не менее важная часть обряда, чем питье свадебного пива и поднесение даров.

Уже стемнело, но каждый из присутствующих держал факел, и было светло как днем. Весело гудели рога, гости пели вразнобой. Все выстроились в два больших круга один в другом: ближе к середине – женатые мужчины и замужние женщины, а снаружи – молодежь, среди них жених с невестой. Оба круга двинулись вслед за солнцем: танцующие хлопали, вращались, подпрыгивали. Вот кто-то из мужчин потянул за рукав молодого Сигурда; его соседи-холостяки хлопнули захватчика по рукам. В это время две молодые женщины сразу ухватили Мальфрид и попытались утянуть в свой круг; девушки кинулись на защиту и вернули ее на прежнее место. Пляска продолжалась, попытки выхватить и втолкнуть жениха и невесту в круг женатых становились все настойчивее; мужчины боролись с парнями, девушки – с женщинами, а потом и все вперемешку. Поднялась возня, толкотня, стояли крики, вопли, хохот, визг. Иногда в полутьме ошибались и утаскивали во внутренний круг не Сигурда, а другого парня; тот в мнимом ужасе, держась за шапку, бежал обратно – дескать, мне еще не пора! А иной и не возражал, но пытался при этом утянуть с собой и подвернувшуюся девушку и тут же лез целоваться: а как же, молодоженам положено! Девушка с визгом отбивалась, бежала назад к подругам.

Вокруг Сигурда и Мальфрид борьба и толкотня не прекращалась ни на миг; их теребили, дергали, тащили, толкали то туда, то сюда; Сигурд уже остался без плаща и шапки, Мальфрид почти охрипла от смеха и визга.

Вдруг возле нее появился мужчина и взял за руки. Мальфрид взглянула на него и удивилась: он был ей совершенно незнаком, а ведь сразу видно, что человек знатный и выдающийся – красивый, статный, одетый в ярко-красный кюртиль с множеством золоченых пуговок. Светлые волосы лежали на плечах красивыми волнами, золотистая бородка облегала румяное лицо, глаза сияли, будто голубое небо. Во всем облике незнакомца было такое величие, что всякий сказал бы – перед ним человек знатный и родовитый. На груди его сияла золотая гривна из трех обручей, старинной работы и такой огромной ценности, что не у всякого конунга найдется подобная. Обладатели таких сокровищ всем известны: как могло выйти, что она его не знает?

Держа Мальфрид на руки, незнакомец учтиво повел ее в танце; почему-то все остальные разом перестали ее дергать и толкать, но она не заметила этого.

– Кто ты такой? – расспрашивала изумленная Мальфрид. – Откуда ты взялся?

– Пришел посмотреть на тебя, – улыбнулся незнакомец. – По всему Северному Пути разлетелась весть, что Сигурд Олень берет в жены самую красивую девушку на свете, вот и я захотел проверить, правда ли это!

– Ну, и что же ты думаешь? – тоже улыбнулась Мальфрид.

– С тех пор как стоят эти горы, не слышали они ничего более правдивого. Ты прекрасна, йомфру Мальфрид, как золотой луч, запутавшийся в зелени ели, как самоцветный камень в старинном кубке, как сияние росы на зеленом листке. Ты слишком хороша для конунга, что правит всего лишь одной небольшой областью. Твоим мужем должен быть тот, кто владеет всеми державами Северного Пути!

– Ну, Хальвдан Белая Кость давно умер, а после него еще не было конунгов, собравших в своих руках так много областей! – засмеялась Мальфрид. – Правда, мой жених так молод, у него еще все впереди! Может, я и стану со временем королевой всей Норвегии, почему бы и нет?

– Зачем ждать? На хваленого коня плохая надежда, и не лучше ли тебе взять в мужья того, кто уже сейчас имеет гораздо больше владений, чем Сигурд?

– Кто же это? – удивилась Мальфрид. – Разве что кейсар из Миклагарда, но что-то не слышно, чтобы он собирался ко мне свататься!

– Не нужно ехать так далеко. Мой дом совсем рядом, и там найдется в тысячу раз больше золота, чем у всех норвежских конунгов, вместе взятых!

– Но кто же ты? – Мальфрид смотрела на собеседника во все глаза. – Как твое имя?

Она уже устала от танца и хотела отдохнуть, но почему-то не могла остановиться, а людей вокруг перестала различать и видела лишь кружение пламени в темноте. Ее бросало то в жар, то в холод, она чувствовала изнеможение и в то же время возбуждение.

– Имен у меня довольно, выбирай любое. Зовут меня Стейн, зовут меня Берг, зовут меня Фьёлль, Хауг, Бакке, Хольм, Клиппе, Бергфаст, Флейнберг, Бергфлог, Бергхаммер, Браттберг, Фьёльбротт и Фьёльгрюн[7]. Я давно хотел жениться, но не мог найти себе достойной пары. Теперь вот нашел.

– Я устала… – задыхаясь, пробормотала Мальфрид. – Дай мне отдохнуть…

Она смутно ощущала скрытую угрозу, исходящую от нового знакомого, но не могла оторвать от него глаз: лицом и всем обликом он был так хорошо, что дух захватывало. Что-то было не так, но она не могла понять, чего же боится; и правда уже казалось глупым то, что она собралась выходить за Сигурда, владельца единственной области, когда есть такой жених – куда красивее, богаче, знатнее…

– Выпей, это освежит тебя! – Обладатель множества имен подал ей золотую чашу.

Края чаши были украшены резьбой из удивительно красивых листьев и ягод, в ободок вставлены гранаты, пламенеющие, будто кровь. В чаше было красное вино, и Мальфрид жадно припала к нему. Никогда еще ей не приходилось пить такого вкусного вина, прохладного, будто из погреба, но по жилам ее оно потекло оживляющим огнем.

Голова закружилась; Мальфрид засмеялась, припала к груди красавца, а он обнял ее обеими руками. В ушах шумело, сквозь шум прорывались крики и вопли танцующих; Мальфрид зажмурилась, потом ей вдруг показалось, что она падает, но мужчина держал ее крепко.

Ощущение полета – или падения – быстро прекратилось, Мальфрид ощутила, что ее усаживают на скамью. Вокруг по-прежнему раздавались ликующие крики и вопли.

Наконец утихло и головокружение, Мальфрид открыла глаза. И тут же распахнула их как могла шире, пытаясь понять, где находится. Она была не в медовом зале усадьбы Хьёрхейм, а в каком-то просторном доме с каменными стенами. При свете очага видны были столы, уставленные золотой и серебряной посудой, и целые кабаны лежали зажаренные на блюдах. За столами сидели гости, но часть из них лишь напоминала людей, а часть и вовсе имела звериный облик. И все они смотрели на нее, вскинув в приветствии руки и лапы с зажатыми в них питейными рогами и чашами, и радостный рев вырывался из глоток.

– Встречайте вашу королеву! – прозвучал возле ее плеча знакомый голос. – Мою жену, прекрасную, будто солнечный луч на ветке ели!

Одолевая дрожь и все возрастающий ужас, Мальфрид обернулась. И слабо вскрикнула. Рядом с ней во главе свадебного стола сидел не статный золотоволосый красавец – а коренастый йотун с бурой кожей, лысым черепом, скуластой мордой, и в глазных впадинах его была налита непроглядная тьма…

– Теперь ты – хозяйка меого дома и корлева Йотунхейма, дорогая Мальфрид! – голосом, подобным реву кампепада пророкотал он. – А если тебе трудно запомнить все мои имена, то зови меня просто – Микиль-Тролль…

Прядь 9

Четверть века спустя после той злополучной свадьбы женщина с серой кожей и преждевременно поседевшими волосами сидела возле очага, глядя в широкую чашу с водой. Чаша эта была сделана из черепа исполинского медведя с огромными клыками – никто из смертных не застал в горных лесах этих чудовищ, но «старый народ», к которому принадлежал ее муж, еще их помнил. Желто-бурый от времени череп был оправлен в золото, и блеск его соперничал с отсветами пламени на поверхности воды.

Мальфрид хотела увидеть своего противника – того человека, ради мести которому ее брат Эйстейн готов был отдать йотунам свою единственную дочь. Для этого колдунье не требовалось ни волос его, ни клочка одежды. Нечто принадлежащее Хальвдану конунгу, неотделимая его часть, была с нею всегда – собственная ее кровь. Дочь Эйстейна и сын Гудрёда Охотника состояли в родстве – пусть очень дальнем, но имели общего прародителя – Раума сына Нора, внука великана Торри. А кровь великанов живет и помнит долго – так долго, как стоят горы.

Королева йотунов всматривалась в золотые блики в темной воде, и вот уже ей стал виден медовый зал какой-то усадьбы. Вдруг она охнула, вздрогнула, наклонилась ниже – она узнала этот дом. Свой родной дом, тот, в котором прожила восемнадцать лет, прежде чем покинула его, чтобы выйти замуж за Сигурда Оленя. Конунгова усадьба в Хейдмёрке, на берегу озера Мьёрс – вот что это был за дом. Разве могла она не узнать столбы опоры кровли, на которых вырезана сага о поисках Гои? Когда-то давным-давно ее мать, королева Хейдвёр, показывала своей единственной дочери и трем сыновьям резные фигурки с мечами и бородками клинышком и поясняла: вот это Нор и Гор, сыновья Торри, они идут на поиски своей пропавшей сестры Гои. Она бесследно исчезла зимой, после Йоля, и в тот год Торри не приносил положенные жертвы, надеясь, что его дочь вернется и выполнит обязанности валькирии, духа-проводника к богам, но в конце концов был вынужден устроить жертвоприношения на месяц позже обычного, и с тех пор этот месяц так и называется «месяц Гои». Вот здесь показана битва Нора в западных землях, а вот эти фигурки, лежащие на спине с торчащими из груди копьями, – это конунги, которых он в той битве победил. Их имена были Веи, Хундинг и Хеминг, и после этой победы Нор захватил всю страну до самого моря… А вот братья Нор и Гор приходят сюда, в Хейдмёрк. Здесь жил конунг по имени Хрольв из Горы, он был великаном. Это он похитил Гои и взял ее в жены, а когда она узнала, что приехали ее братья, то отправилась им навстречу – вот, видите, здесь они встречаются все трое… А вот здесь – свадьба Нора и Хёдд, сестры Хрольва, дочери великана Свади…

Мальфрид и сама не раз уже рассказывала своему сыну саги о роде Форн-Йотуна, прародителя всех норвежских конунгов. Сейчас ей так ясно представилась собственная мать, братья, все обычаи рода, что она с трудом вспомнила, зачем вообще разглядывает в воде свой дом. Не думала она, что в груди жены йотуна еще могут проснуться столь человеческие чувства!

А вот и почетное место хозяина – но сидит на нем совершенно незнакомый ей человек. Мальфрид нахмурилась, ноздри ее гневно раздулись. В сердце вспыхнула ненависть к захватчику – то самое чувство, которое и побудило ее брата Эйстейна заключить эту сделку, пожертвовать дочерью в обмен на возможность отомстить и ослабить врага. И доносилось пение.

– нараспев произносил юношеский голос, сопровождаемый перебором струн арфы.

– Сдается мне, не слишком-то это почетная смерть – разбить себе голову о камни, упав с коня, – возразил другой голос, когда певец умолк. – И этот предок Хальвдана конунга не попал в Валгаллу.

– Тем не менее, Адильс конунг тоже был предком Хальвдана и Рёгнвальда конунгов, – отозвался тот, кто произносил стихи.

Певец был молодой парень, лет двадцати. Никто не назвал бы его красавцем: невысокий, щуплый, с очень светлыми волосами. Черты лица мелкие, зато выражение в них было живое и задорное.

– Вот теперь мы перечислили девятнадцать поколений предков нашего конунга, если считать самого Фрейра, – продолжал он. – Не всем им было одинаково много удачи, но ты сам видишь, что все они были правителями и возводили свой род к Фрейру и Одину.

– Да уж, это я вижу, – кивнул собеседник.

И при виде этого человека Мальфрид снова вздрогнула и ниже наклонилась над водой. Облик, черты лица, волосы – все это было ей очень хорошо знакомо…

– Теперь ты убедился, что все мои предки были сопричастны силе богов, а значит, достойному человеку не зазорно мне служить, – произнес третий голос, и принадлежал он тому, кто сидел на хозяйском месте. – Или вначале предпочитаешь послушать песни обо всех остальных моих… наших предках? Я не сомневаюсь, что у Тьодольва они давно готовы.

– Ты прав, конунг! – Светловолосый щуплый скальд кивнул и ухмыльнулся.

– Пожалуй, мне достаточно того, что я услышал. Если ты потомок Фрейра, Хальвдан конунг, то служить тебе не менее почетно, чем потомку великанов.

– Значит, ты готов стать моим человеком?

– Да, готов. Я, Ульв-Харек сын Вестейна, из усадьбы Поющий Ручей, готов стать твоим человеком и служить тебе, если ты отнесешься с должным уважением ко мне и моему роду.

– Вот видишь, какую пользу нам приносить «Перечень Инглингов»! – воскликнул еще один человек, сидевший напротив хозяина. – Славой своего древнего рода можно добиться не менее, чем силой оружия!

Двое мужчин, сидевшие напротив друг друга на самых почтенных местах у длинных стен теплого покоя, олицетворяли собой ночь и день. Они были ровесниками – лет около тридцати, оба имели благородный вид, но на этом сходство кончалось. Хозяйское сиденье занимал Хальвдан Черный. Прозвище он получил за цвет волос, но первым на лице его привлекал внимание нос, вылепленный кем-то из богов уверенной щедрой рукой. Крупный, прямой, ровный, чуть заостренный, он так же бросался в глаза, как резной дракон на высоком корабельном штевне. Изумившись этому чуду, всякий встречал взгляд конунга, и готовые шутки, – что ты, мол, носишь корабельную фигуру на лице, чтобы не украли, – замирали на губах. Твердый прямой взгляд синевато-серых ярких глаз, уверенный, выражавший превосходство, основанное на силе ума и твердости нрава, тут же менял впечатление, и нос делался выразителем силы духа, отчего переставал казаться неуместным. Хальвдан был среднего роста, но хорошо сложен, и повелительная осанка заставляла каждого смотреть на него снизу вверх. При довольно правильных чертах лица он не был красив: гармонию нарушал очень высокий и широкий лоб, черная густая борода на щеках не поднималась выше уровня рта, но казалось, в ее черноте живут некие тайны божественной силы.

Рёгнвальд сын Олава был на год старше Хальвдана сына Гудрёда, хотя и приходился ему племянником. Сложен он был плотнее и как будто налит силой и здоровьем. Продолговатое, довольно широкое лицо сияло свежим цветом кожи, а светлые волосы и рыжеватая борода придавали ему солнечный вид. Светло-серые глаза имели благодушное и мечтательное выражение не без примеси самодовольства. Лоб у него был такой же высокий и широкий, как у дяди, и только в этом можно было усмотреть семейное сходство. Однако рядом с ним Хальвдан, с его выдающимся носом и черными волосами, еще сильнее напоминал умную птицу.

– Пожалуй, хватит на сегодня, Тьодольв, – сказал Хальвдан конунг, обращаясь к юному скальду, который всем видом выражал готовность продолжать. – Я слушаю о своих предках Инглингах, вижу перед собой резные изображения своих предков-великанов, и мне начинает казаться, что для всех этих предков в доме слишком мало места.

– Уж не для того ли ты стремишься завоевывать одну область за другой, чтобы иметь достаточно места для всех своих предков? – усмехнулся Ульв-Харек.

Правая рука, перевязанная и подвешенная на уровне груди, поясняла, почему он сидит среди вчерашних врагов.

– Хорошо сказано! – одобрил Хальвдан. – Спасибо, Ульв-Харек, теперь я буду знать, что отвечать, когда меня спрашивают, зачем мне столько земли.

– А на самом деле зачем тебе столько земли? Теперь, когда я дал обет сражаться вместе с тобой, могу я узнать цель этого?

– В какой-то мере ты и был прав. Обилие славных предков вынуждает меня это делать. Мы – потомки Фрейра и Герд, ванов и великанов. Наши предки смотрят на нас из того места, где они сейчас – довольно большое их число все же сумело попасть в Валгаллу, скажу я тебе! – и ждут, что мы не опозорим их. Они наделили меня удачей, но удача так же нуждается в подкреплении, как всякая сила и умение. Если даже сильный от рождения человек будет всю жизнь сидеть неподвижно, его мышцы скоро станут дряблыми и никуда не годными. Так же и удача. Я должен быть достоин своих предков и подкреплять их славу моими собственными делами. Если слава рода не возрастает от одного поколения к другому, она неизбежно умаляется.

– И все эти потомки великанов должны знать, что наш род гораздо лучше! – горделиво заметил Рёгнвальд. – Им не устоять перед внуками Фрейра. Мы владеем уже семью областями, не считая Согна, где правит мой брат Харальд. Потомок нашего рода и в десять лет уже – настоящий конунг!

– Однако от такого обилия благородных вождей простым людям один вред. Слишком много потомки богов и великанов враждуют и воюют между собой, каждый пытается пришить к своим владениям еще клочок земли, и это несет разорения хозяйствам, так что бонды неспособны платить дань.

– Но разве не этим же занимаешься и ты? – вырвалось у Ульв-Харека. – Воюешь за новые земли с другими конунгами, хотя и так владеешь самой лучшей плодородной областью…

– Я намерен объединить вокруг Вестфольда как можно больше земель, чтобы простые люди всего Восточного края жили под властью одного конунга, по одним справедливым законам и были избавлены от войны. Думаю, такую цель боги поддержат.

– Но что ты собираешься делать дальше, Хальвдан? Не подумываешь ли ты о землях Сигурда Оленя? Наши владений охватывают Хрингарики почти кольцом, мы обложили этого оленя, будто охотничьи псы! – Рёгнвальд с торжеством усмехнулся. – Не ошибусь, если предположу, что уже следующим летом мы отправимся туда!

– Отправимся. – Хальвдан кивнул, сдержанно улыбаясь. – По весне, ближе к Празднику Дис. Но не совсем так, как ты, возможно, думаешь.

– Как это? Уж не сомневаешься ли ты, что мы способны одолеть Сигурда? У него остался только один сын, младший, и он совсем подросток, а кроме него только одна дочь…

– Правильно. У Сигурда есть дочь. Она уже взрослая и, как говорят, девушка красивая и во всем замечательная.

– Это правда, – подтвердил Ульв-Харек. – Я видел ее несколько раз, когда сопровождал Эйстейна конунга в Хрингарики. Рагнхильд дочь Сигурда очень хороша собой, хоть и не высока ростом, разумна, а мать передала ей дар врачевания и обучила многим полезным умениям.

– Вот видишь! – Хальвдан посмотрел на племянника. – Зачем же воевать с отцом такой хорошей девушки?

– Так ты собираешься… – Рёгнвальд подался вперед, вонзив в дядю пристальный взгляд.

– Понимаешь ли, я как-то уже привык, что мою жену зовут Рагнхильд. – Хальвдан усмехнулся. – И если богам было угодно забрать у меня одну, то они же пошлют мне и вторую.

Рёгнвальд выпрямился на сидении, слегка переменившись в лице, но стараясь ничем себя не выдать.

– Но… почему именно она? – сказал он наконец. – У Эйстейна тоже есть дочь. Ты мог бы теперь взять ее в жены и помириться с ним на этом.

– Зачем мне мириться с Эйстейном? Пусть радуется, что выторговал у меня половину Хейдмёрка, а если она мне понадобится, я ее возьму, не обременяя себя этим родством. Какой смысл покупать то, что можешь просто взять?

Хальвдан помолчал и добавил:

– К тому же между дочерью Эйстейна и дочерью Сигурда есть очень большая разница. Ты, как любитель родословия, должен это оценить: ведь Рагнхильд дочь Сигурда – единственная девушка в Норвегии, происходящая от Сигурда Убийцы Дракона и Рагнара Кожаные Штаны. Взять ее в жены – единственная возможность получить сыновей, у кого в жилах будет течь кровь Сигурда и Рагнара, а через них – самого Одина. Глупо было бы пренебречь этой возможностью, раз уж моя жена умерла. Мои дети от Рагнхильд дочери Сигурда унаследовали бы кровь Одина и Фрейра. Да разве им хоть где-нибудь найдутся соперники?

– Да… Пожалуй, что нигде… – задумчиво отозвался Рёгнвальд.

Но видно было, что его терзает некая мысль, сомнительная и не слишком приятная. Если Рагнхильд из Хрингарики была единственной наследницей крови Сигурда и Рагнара, то их, наследников Фрейра, в Норвегии сейчас было двое.

Прядь 10

Женщина с серой кожей стояла на вершине горы, самом высоком месте округи, и ее распущенные седые волосы летели по ветру, будто пряди самой метели. Кругом был только снег, покрывший неровную площадку вершины, и зимние облака окутывали ее, сливая небо и землю в единое туманное пространство, не принадлежащее ни одному из миров.

У ног ее стоял грубый глиняный горшок; Мальфрид черпала оттуда горстями сизый прах и бросала по ветру: прах мертвецов, могильную землю, пепел чародейных трав.

Ее заунывный резкий голос был похож на завывание бури, на крик чайки, на скрип сухого дерева в лесу. И ворожба королевы йотунов тем вернее достигала цели, что указывала эту цель ее собственная кровь. Духи, собранные ею со шкуры лесных зверей, с голых скал, с мертвых деревьев, с тумана и воды, летели по ветру вслед за частицами наговоренной золы, находили путь, кружили над жертвой, собираясь в невидимую, но гнетущую губительную тучу…

Прядь 11

Был ясный день: еще зима, но не за горами первые дни весны, и весна уже чувствуется в освободившихся от снега южных склонах гор, в запахе влажной земли и талой воды. Сама богиня Суль улыбалась из-за края небес, обещая скорые радости тепла и света.

Для юного конунга Согна, Харальда сына Хальвдана, это утро обернулось радостью.

– А что если мы сегодня вместо упражнений покатаемся с тобой верхом? – предложил Альрик Рукавица, его воспитатель, когда они сидели за утренней едой в теплом покое.

– Да, да! – Харальд на радостях даже заболтал было ногами, но быстро опомнился.

Конунг – всегда конунг, даже если ему всего десять лет от роду. Прошлым летом, приехав погостить к деду, Харальду Золотой Бороде, Харальд-младший не мог знать, что останется здесь навсегда и не вернется в родной Вестфольд. Дед хворал – в глазах мальчика он был стар, как вот эти горы, – и позвал к себе на зиму всю семью дочери. Правда, Хальвдан, его зять, не мог остаться надолго: он вел войну с Эйстейном, конунгом Хадаланда и Хейдмёрка, и лишь привез жену и сына к тестю, после чего вскоре уехал. На празднике Середины Лета дед еще выходил к кострам, потом созвал к себе гостей и, к величайшему удивлению Харальда-младшего, провозгласил внука своим наследником и потребовал от всех своих людей принести над обетными чашами клятвы верности новому конунгу. Взяв за руку, Харальд Золотая Борода сам возвел мальчика на престол и посадил на резное сидение, пусть ноги наследника еще не доставали до пола. Харальд был красивый и живой ребенок, но рос медленно и был маленьким для своих лет. Крики пьяной и разгоряченной дружины его смущали, и он все поглядывал на мать. Королева Рагнхильд выглядела немного встревоженной, но довольной.

После того дед больше не показывался в медовом зале, проводя время по большей части в спальном чулане, и лишь изредка его в ясный день выводили под руки посидеть на солнышке. Там, на солнце, он и умер – никто не заметил как. Просто пришли увести в дом, когда солнце спряталось, а он уже остыл…

– Значит, дедушка не попадет в Валгаллу? – с грустью спросил Харальд у воспитателя.

Он уже знал: за столом Одина находится место лишь для того, кто падет в битве, с оружием в руке.

– Боюсь, что нет. – Альрик покачал головой. – Но ты не должен его осуждать. С его стороны требовалось большое мужество и самоотверженность, чтобы многие годы дожидаться такой смерти. Он мог бы поступить, как Харальд Боевой Зуб, – объявить войну своим врагам и вызвать их на битву, чтобы пасть со славой. Но не пожелал. Его сыновья погибли слишком юными, из всех его детей осталась в живых только твоя мать. Ему приходилось ждать, пока она вырастет, найдет достойного мужа, обзаведется достойным сыном, чтобы он мог предать свое наследство кровным потомкам. Потому он и настоял, чтобы тебе дали его имя, хоть он и был тогда еще жив. Он дождался, пока ты вырос, убедился, что из тебя выйдет неплохой конунг. И только тогда смог позволить себе умереть. Он пожертвовал собой, пожертвовал возможностью умереть со славой и войти в палаты Одина, чтобы укрепить свой род на престоле предков. Понимаешь, каким сильным человеком был твой дед?

Харальд кивнул.

– Навсегда запомни это. Проявлять мужество можно по-разному, и иной раз, чтобы сидеть дома, требуется больше силы духа, чем для того, чтобы стоять на носу боевого корабля и размахивать мечом. Главное – видеть конечную цель и достигать ее наиболее подходящими средствами.

А мужество от юного Харальда конунга требовалось вовсе не детское. Сначала ему все очень нравилось: он сидел на престоле конунга, взрослые люди, бонды и херсиры, обращались к нему с просьбами и почтительно выслушивали ответы, которые подсказывали Альрик или мать. Но через полгода, незадолго до Йоля, королеву Рагнхильд поразил невидимый удар: она стала кашлять, ее охватила лихорадка, и она слегла. Женщины шептались, что по ночам «старый конунг» приходит и стоит в ногах ее лежанки: видать, не хочет отправляться к Хель в одиночестве, желает прихватить любимую дочь, которая столько лет была его единственным утешением и надеждой. Не на шутку встревоженный Альрик, посоветовавшись с хёвдингами Согна и дружиной, принес на могиле деда в жертву молодую рабыня – раз уж старику так нужна спутница. Но старик, как видно, хотел разделить темный путь к мосту Модгуд только с дочерью – и через неделю в доме снова был поминальный пир…

Отец, Хальвдан Черный, так и не смог приехать: был занят войной с Эйстейном из Хадаланда. Поговаривали, что Эйстейн и виноват во всем: дочь конунга испортили злыми чарами по его приказу, чтобы отвлечь Хальвдана от войны, заставить бросить все и уехать к семье. Но тот пошел наперекор судьбе и предпочел закрепить победу. Он обещал приехать весной и даже передал, что возьмет Харальда с собой в настоящий поход. Но поначалу даже эта возможность мало утешала мальчика.

С тех пор прошло два месяца, и теперь Харальд гораздо с большим воодушевлением думал о скором приезде отца. Предложение прокатиться верхом особенно его обрадовало: так хотелось поскорее ощутить летнюю волю, когда не надо жаться к очагу, глотать дым, вязнуть в снегу в тяжких меховых одеждах, а можно идти, ехать, бежать, лететь налегке куда хочешь!

Сын конунга уже вполне уверенно держался в седле: ведь ему возглавлять дружину. На спине коня, озирая окрестности с высоты, мальчик ощущал себя властелином мира. То, во что другие дети лишь играют, для него было истинной его жизнью: и меч у него уже есть, настоящий, врученный дедом в день возведения на престол, собственный дедов меч, а к нему шлем, щит, прочее оружие и снаряжение. И не важно, что для десятилетнего конунга все это еще слишком тяжело: сам дед, а с ним и прочие предки, помогут держать оружие, пока руки не обретут силу…

Резкий порыв холодного ветра ударил в лицо, конь испуганно дернулся. Харальд вцепился в поводья, изо всех сил стараясь усидеть в седле. Вдруг потемнело, будто на солнце надвинулась туча; Альрик подался ближе и протянул руку, пытаясь поймать его поводья.

А Харальд вдруг увидел: прямо из воздуха в двух шагах от него соткалась дикая женщина с серыми волосами и мертвенно-бледной кожей. Оскалившись, точно рысь, она с силой ударила коня дубиной по голове.

Конь взвился на дыбы, рванул вперед; юный конунг вылетел из седла, но не сумел вынуть ногу из стремени и со всего размаху врезался головой в острый выступ скалы. А взбешенный конь мчался, не замечая, как тянется за ним почти невесомое тело, оставляя на камне и на снегу кровавый след…

Так погиб молодой конунг Харальд сын Хальвдана, и с его смертью прервался род Гарда сына Нора, владевший Согном и его окрестностями с тех пор, как сыновья великана Торри Нор и Гор одолели древнего конунга Сокни, по имени которого все эти земли были названы. Многие считают, что Сокни тоже был из рода великанов.

Прядь 12

В день праздника Гоиблот[10] Рагнхильд поднялась ранним утром, в полной темноте. Одевалась она без света, стараясь производить как можно меньше шума и никого не потревожить. А если кто-то из женщин, привыкших вставать до рассвета к коровам, и расслышал сквозь чуткий сон ее осторожные движения, то сделал вид, будто ничего не замечает.

За дверью девичьего покоя Рагнхильд сразу наткнулась на плотную мужскую фигуру и невольно ойкнула.

– Не бойся, это я! – услышала она несколько заспанный знакомый голос.

– Ты чего здесь сидишь?

Хаки, чуть не заснувший на приступке помоста, склонив голову на руки, поднялся и потянулся.

– Я провожу тебя.

– Не стоит. – Рагнхильд не одобрила постороннего вмешательства в старинный обряд. – Я хорошо знаю дорогу.

– И ты собираешься в одиночку бродить в темноте по горам, где на днях видели тролля? Похоже, ты вовсе не так благоразумна, как о тебе говорят.

– А кто ты такой, чтобы судить о моем благоразумии? – шепотом возмутилась Рагнхильд. – Воспитатель нашелся!

– Я своими глазами видел тролля, который собирался утащить тебя и Элдрид! – горячился в ответ Хаки, и Рагнхильд шикнула на него: увлекшись, он заговорил в полный голос. – И утащил бы, если бы не я! Нам надо дождаться рассвета и пойти всем вместе!

– Тише, ты перебудишь весь дом! Кстати, что за шум был ночью в теплом покое? Кто-то кричал.

– Ничего не было! – бросил Хаки и отвернулся.

– Нет, я слышала, кто-то кричал. Не надо, мол, отпусти меня, я не женщина… – Она фыркнула. – У нас несколько служанок проснулись от этих криков, все слышали.

– Какому-то дураку дурной сон приснился! – с досадой отрезал Хаки. – Забудь. Подумай лучше о себе. Ты не должна идти одна!

– У нас всегда так делалось. Я не в первый раз выхожу в Гоиблот в такое время!

– Но не всегда здесь лазили тролли под самым носом у людей!

– С тех пор как утащили Мальфрид, тролли больше ни на кого не покушались.

– Покушались. Всего два дня назад, забыла? Ну, ты собираешься идти, или мы будем тут препираться до полудня? А к тому же Гои ведь не сама ушла из дома, ее похитил Хрольв из Горы. А Хрольв – это я. Вот и получается, что я должен тебя похитить. Хочешь, чтобы я унес тебя на плече?

– Нет уж, я пойду своими ногами!

Этот довод Рагнхильд наконец приняла и позволила Хаки проводить ее. Идти и правда пришлось неблизко. Вдали от жилья, на площадке между двумя водопадами, находился тролльборг – «крепость тролля», как называли такие сооружения. Иначе говоря, лабиринт, довольно обширный, где круговые петлеобразные линии были выложены белыми округлыми камнями размером с человеческую голову. Считалось, что тролльборги, которых имелось не так уж мало в землях Северного Пути и в Швеции, выстроили йотуны, в незапамятные времена отмечавшие путь к своему жилью настоящими человеческими головами. Середина их именовалась входом в дом тролля, и чтобы пройти туда, требовалась не только сообразительность, но и смелость.

«Тролли строят эти крепости, чтобы прятать в них солнце! – когда-то рассказывала маленькой Рагнхильд мать. – Присмотрись, и ты увидишь в самой середине крест, это знак солнца. Тролли утаскивают солнце осенью и заключают в плен у себя под землей, а весной Тор разгоняет великанов и выпускает солнце наружу».

«Значит, тролльборг – это подземное небо?»

«Именно так».

Рагнхильд смотрела: белые валуны перекликались с белыми облаками на небе – издалека они тоже казалось не больше головы размером. Каменные круги были земным отражением округлости небосклона, и эти два отраженных мира совмещались в самой середине: там, где был выложен крест с продленными загнутыми концами. Там, где все начиналось…

Она и сейчас помнила тот далекий день: ей было года три, но именно тогда она начала понимать устройство мира, ибо уловила, как каменные круги подземного неба проходят через ее собственный дух и отражают небо. Поэтому она и не боялась заходить в середину тролльборга: главное помнить, в каком из миров ты находишься и где остальные. К тролльборгу приходил ее отец-конунг перед жертвоприношениями или перед принятием важных решений, для которых требовался совет богов. Рагнхильд знала почему: если какое-то время смотреть в середину тролльборга, начинает казаться, что видишь точку, из которой возник мир, а еще ту бездну, в которую он понемногу втягивается по мере умирания. Постоянно, каждый миг, мир дышит, бездна вдыхает и выдыхает, поддерживая равновесие вселенной. И если прислушаться к этому дыханию, вступить в общий с ним ритм, то и сам ты как бы исчезаешь, человек остается где-то далеко внизу, а ты становишься огромен, как сам Мировой Ясень, и мысли в твоей голове уже не твои, а Одина, почерпнутые прямо из источника Мимира. Если высказать свое желание – это будет все равно что воля Одина, а воля Отца Богов непременно исполняется.

Проняло даже Хаки: не доходя пары шагов до двух крупных валунов, отмечавших вход в тролльборг, он остановился и нахмурился.

– А ты не боишься туда заходить? – обратился он к Рагнхильд, вроде бы поддразнивая, но видно было, что ему и впрямь не по себе. – Ведь там… жилище йотуна. Утащит…

– Не утащит! – заверила Рагнхильд. – На мне особое платье, оно меня защитит.

– Кольчуга, что ли? – хмыкнул Хаки. – Платье валькирий?

– Нет, обычное… но необычное платье! – Рагнхильд немного развела полы светло-зеленого кафтана на кунице и показала светло-красный шелк. – Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз.

– А чего не сейчас? – полюбопытствовал Хаки. – Времени еще много. Они же не прямо сразу сюда пойдут.

– Ну… – Рагнхильд посмотрела на небо. Пока они шли, едва рассвело. – Хорошо. Тогда вставь копье между вон теми двумя камнями, чтобы я могла привязать к ним основу.

Хаки сделал, как она сказала, и Рагнхильд привязала к древку пучок крашеных шерстяных нитей – сделанную загодя основу пояса. Женщины часто брали собой на пастбища подобную работу, чтобы время не пропадало зря, привязывая основу к дереву или палке, закрепленной между камнями. Рагнхильд положила на камень свернутый плащ вместо подушки, развернула нити, продетые в отверстия небольших деревянных плашек, и принялась за дело.

– Ты знаешь, как йомфру Мальфрид, первая невеста моего отца, исчезла в самый вечер своей свадьбы?

– Еще бы! – хохотнул Хаки, усевшись на соседний валун – снаружи тролльборга. – Она ведь сестра Эйстейна конунга, он постоянно о ней поминает, когда хочет за что-нибудь обругать твоего отца. Дескать, доверил ему сестру, а он и одной ночи не сумел удержать ее в руках. Какие-то йотуны унесли.

– Мой отец искал ее долго – целых три года. Обошел все леса, все горы. Он с молодости любил охоту, а после неудачной свадьбы почти перестал бывать дома. Он искал зимой и летом, жил в лесу у какого-то колдуна, и тот научил его понимать речь животных.

– А он не оборотень? – отчасти смущенно полюбопытствовал Хаки. – Про него рассказывают… ну, что его не зря Оленем прозвали. Что он умеет оборачиваться оленем и даже…

– Что – даже?

– Осенью оленух гоняет! – рассмеялся Хаки. – А что, чего худого?

– Ты хочешь сказать, что у меня имеются сводные братья – олени? – Рагнхильд в выразительном возмущении подняла брови, даже перестала вращать дощечки.

– Ну а почему тогда он не убивает оленей? Ведь это правда? Потому и не убивает, что не хочет перебить своих жен и детей.

– Ты разве не видел у нас в медовом зале оленьи рога на стенах? Это все его добыча. Так что мой отец вовсе не в родстве с оленями. Три года он странствовал и расспрашивал всех, не слышал ли кто о пропавшей девушке. Но никто ничего не знал. А через три года ему приснился сон, что он должен повторить путь своего предка, Гора, который в поисках пропавшей сестры плыл по морю и приехал в Данию. Это было весной, и отец тут же велел готовить корабль. И он приплыл в Данию. Мальфрид он там не нашел, но зато встретил мою мать, дочь датского конунга Харальда Ворона. Там мой отец женился, а потом вернулся домой уже с женой. И вот готовят пир в честь его возвращения и женитьбы… – Рагнхильд столько раз слышала эту сагу и столько раз сама ее рассказывала, что теперь говорила, будто сказитель. – И вечером, перед самым началом пира, приходит вдруг в дом одна старуха и просит допустить ее к молодой королеве. Ее хотели прогнать, но моя мать велела, чтобы ее пропустили: вдруг у нее какая нужда?

Прядь 13

…Это Рагнхильд еще мягко выразилась: хотели прогнать. Увидев старуху, челядь окаменела, и в оживленном покое, полном людей, вдруг стало тихо. Все отлично знали о случившемся три года назад, когда молодой Сигурд конунг хотел жениться на красавице Мальфрид: кто сам помнил, а кто слышал от других. Никто не мог сказать, та ли это старуха или другая: облика той ведьмы, которая сглазила йомфру Мальфрид, никто не помнил, но и эту новую гостью никто не знал. Ее не вытолкали взашей только из-за страха: а вдруг возьмет и превратится в медведицу или чего похуже?

Лишь молодая королева Тюррни сохраняла спокойствие.

– Что тебе нужно, добрая женщина? – приветливо обратилась она к пришедшей. – Хочешь быть гостьей у нас на пиру?

На молодой госпоже Тюррни был ее лучший наряд, привезенный из Дании: рубаха из тонкого льна, выкрашенная в ярко-синий, платье, вытканное красивым узором из нитей красной шерсти и золотисто-желтого шелка, с отделкой из греческого блестящего самита, с узором в виде крылатых псов. Но попроси старуха ее платье, Тюррни отдала бы его без возражений.

– Я бы с радостью, но не до пиров мне сейчас, – проскрипела старуха. Она так сильно горбилась, что ей стоило немалого труда смотреть перед собой, чтобы видеть королеву. – Моя дочь рожает и никак не может разродиться. А прошел слух, будто ты, королева, благословлена дисами и можешь помочь любой роженице.

– Это так. Ты хочешь, чтобы я сейчас пошла с тобой?

– Поистине было бы доброе дело!

Не говоря лишнего слова, Тюррни встала с места.

– Куда ты пойдешь? – опомнился Сигурд. – Ты хочешь уйти с этой троллихой, да еще с пира в честь собственной свадьбы? Хочешь пропасть, как пропала… другая?

– Я не могу не пойти, – с невозмутимой уверенностью отозвалась королева. – Я обязана помочь любой женщине, к которой меня позовут, даже если это случается в день моей собственной свадьбы. Ты же не хочешь, конунг, чтобы твоя жена потеряла благословение дис в тот самый вечер, как прибыла наконец в твой дом?

– Я предпочитаю сохранить жену безо всякого дара, чем опять остаться без жены! – возмутился Сигурд.

Все йотуны Норвегии, видать, сговорились, чтобы оставить его холостяком!

– Мой дар слишком мне дорог. Но ты можешь пойти со мной, если боишься за меня. Ты ведь не против, если мой муж пойдет с нами? – обратилась Тюррни к старухе.

– Отчего же? Пусть идет.

Сигурд переменился в лице, но шагнул вниз со ступенек почетного сидения. За эти три года он в какие только троллиные пещеры не лазил, но не застал там никого, с кого мог бы спросить ответа за кражу невесты. Он не побоялся бы ничего; наоборот, ему пришло в голову, что если эта старуха – из рода йотунов, она сможет навести его на след пропавшей. И пусть у него уже есть жена королевского рода, так что в качестве супруги Мальфрид дочь Эйстейна ему не нужна, но он не мог отказаться даже от слабой надежды все же найти девушку и вернуть к людям.

– Подайте нам одежду! – приказал он. – И мое оружие.

Стояло лето, и долгий день был еще ясен, когда они вышли из дома. Старуха вела конунга с женой по склонам гор, находя тропинки, о которых Сигурд и не подозревал, хотя был уверен, что вблизи родного дома знает каждое дерево.

– Вот мы и пришли! – возвестила старуха, остановившись перед каким-то пригорком.

Сигурд с удивлением заметил, что они стоят перед домом, у которого стены и кровля обложены зеленым дерном. От обычного холмика его отличала только низкая дверь из почерневших плах. Но ничего удивительного: таких домиков везде множество, и на побережьях, и в лесу. От дерна и тепло, и чужой глаз не приметит.

Старуха открыла дверь, и изнутри сразу послышались стоны и вскрики.

– Как мучится, бедная! – Старуха покачала головой. – Но у тебя легкая рука, королева, я знаю, ты поможешь.

– Помогут дисы, я лишь попрошу их об этом, – отозвалась Тюррни и вслед за старухой вошла в дом.

Сигурд, согнувшись чуть ли не пополам, протиснулся за ними, со своим ростом и при всем вооружении едва не застряв в тесном проеме. Внутри не было ничего особенного: очаг из камней, стол, земляные лежанки с двух сторон, они же лавки на дневное время, полки для посуды, сучковатое бревно, на которое вешают котлы и горшки. Кроме женщины на лежанке, в доме никого не было.

Одолевая смущение и тревогу – мужчине не к лицу встревать в эти дела, – Сигурд подошел и вгляделся в лицо роженицы. Он не надеялся застать здесь Мальфрид, но все же хотел убедиться. Нет, ничего общего: грубое лицо ее ничуть не напоминало тонкие черты улыбчивой и задорной дочери Эйстейна. Огромный живот выпирал из-под задранной рубахи, и Сигурд торопливо отвернулся.

– А где ее муж? – спросил он у старухи.

– На охоте. Любит охотиться. Каждый день в лесу проводит. Я ему говорила: тут тебе и смерть твою найти. Берегись белого оленя, говорю я ему…

Сигурд вздрогнул. Старуха говорила о своем неведомом зяте, но он вдруг услышал из ее уст голос своей судьбы.

Обе женщины принялись за дело. Сигурд сперва отошел к двери и присел там на обрубок бревна, но вскоре ему стало совсем тошно среди воплей, суеты и советов, и он вышел наружу: сперва постоял, потом растянулся на траве. Что же это все-таки за место? Он не узнавал этого склона, этих деревьев и скальных выступов, и вон того водопада, белой струей сбегающего в озерцо. Вроде и шли недолго…

Ждать ему пришлось немало. Но наконец стоны смолкли, потом послышалось нечто вроде мяуканья, и он сообразил, что это первый плач младенца. Родила старухина дочка!

Сигурд встал с травы и подошел к двери, надеясь, что теперь-то ему можно будет забрать жену и вернуться в дом, на пир, где давно остыло мясо. Тюррни и старуха стояли в дальнем углу, наклонившись над чем-то вроде сундука из тяжелых грубых плах. Конунг содрогнулся и хотел кинуться вперед: вдруг вспомнилось, как Вёлунд погубил сыновей своих врагов, заставив заглянуть в сундук и отрубив им головы заостренным краем тяжелой крышки. Старуха все же хочет погубить его жену! Но в это время они обе разом обернулись; живая и невредимая Тюррни держала какой-то сверток.

– Нет у меня ничего получше, но ты возьми эту малость, зато от чистого сердца! – приговаривала старуха. – Думается мне, эта безделица все ж пойдет тебе на пользу. Уж конечно, у такой богатой и знатной королевы есть одежда и покрасивее, но зато у этой имеются добрые свойства: коли будет на тебе это платье, никакие злые чары тебя не коснутся, а те, кому ты сделала добро, будут оберегать тебя. Ну, ступай, а то уже ночь, вот-вот мой зять воротится, а он страсть как не любит чужих у себя в доме!

Тюррни вышла, успокоенный Сигурд подобрал с травы копье и снова сунул за пояс топор, собираясь в обратный путь.

– Будь и ты здорова, матушка! – Улыбнувшись и пожав руку мужу, Тюррни обернулась, чтобы попрощаться со старухой и ее дочерью, но…

Прощаться оказалось не с кем. Перед ними был обычный пригорок, и никаких признаков двери среди зеленого дерна.

– Идем скорее! – Тюррни переменилась в лице и крепче сжала руку Сигурда. – Я все время знала, что здесь дело нечисто!

– Я с самого начала тебе говорил! – Сигурд торопливо потянул ее прочь, быстро окидывая взглядом окрестности, нет ли чего опасного. – А ты меня не слушала!

– Но я же ничего там не пила и не ела, поэтому они не могли завладеть мной. И я правда не могу отказать! Даже если бы она сказала, что ее зовут Ангрбода и помочь нужно рожающей Хель!

– Знаешь, я предпочел бы живую жену дома и безо всякого дара, чем с даром, но сгинувшую в йотунских горах! Так что когда придет Ангрбода, чтобы пригласить тебя к Хель, ты останешься дома!

Не зная дороги, не понимая даже, где находятся и где Хьёрхейм, они торопливо шли через долину. На перевале наткнулись на едва заметную тропку; пройдя по ней, оказались на выгоне. Эти места Сигурд уже знал отлично, и до дома отсюда было совсем недалеко. Оставалось ощущение странного сна: ведь только во сне пространство может быть разорвано на куски и сшито кое-как, не по порядку.

Но чудеса на этом не кончились. До дому они добрались как раз тогда, когда наконец стемнело – ненадолго, как бывает в эту пору года. Конечно, никто в усадьбе не ложился, но и за столы не садились, дожидаясь хозяйскую чету и не зная, суждено ли им вернуться. Однако, к общему удивлению, мясо не остыло, пиво и мед не выдохлись, похлебки дымились в котлах.

Сигурда и Тюррни домочадцы с гостями встретили радостными криками, принялись расспрашивать.

– Давайте уже сядем и начнем есть! – кричал молодой конунг, продираясь сквозь ликующую толпу к своему месту и волоча за руку утомленную жену. – Я голоден, как три черных злых медведя!

Вот наконец мясо было разрезано и роздано, кубки и чаши налиты: выпили за Одина, потом на Фрейра и Тора, потом за конунга и его молодую жену. Утолив голод, Сигурд принялся рассказывать об их приключении, но рассказывать оказалось почти нечего. Ну, бедняцкий домик, женщина родила ребенка… Гораздо дольше он пытался сообразить, где же находится это место, но так и не смог.

– Ну а что же она дала тебе в благодарность? – с любопытством спросила старая королева Аслауг, мать Сигурда. – Ты не посмотрела?

– Вот это! – Тюррни выложила на стол довольно большой сверток грубой шести, грязной и местами закопченной. – Здесь какая-то одежда, она так сказала. И сказала, что если я буду ее носить, меня не коснутся злые чары и дисы будут оберегать меня.

– Хотела бы я увидеть это диво! – усмехнулась Аслауг. – Надо думать, со времен Форн-Йотуна не видали платья из столь хорошо выделанных крысиных шкурок!

– Или из столь хорошо вычесанной медвежьей шерсти! – засмеялась другая женщина.

– Может, там башмачки из лягушиной кожи!

– Накидка из паутины!

Под общий смех Тюррни осторожно развернула грубую ткань. И удивилась: уж это не крысиные шкурки. Кто бы ожидал найти такую вещь в закопченном бедняцком домишке!

Аслауг приподнялась, чтобы лучше видеть, подалась вперед… и вдруг вскрикнула. Но не насмешливо, а с изумлением и даже страхом.

– То самое платье! – вскрикнула она. – То самое, я его помню!

На столе перед Тюррни лежало платье из светло-красного миклагардского шелка, с широкой желтой отделкой и вышивкой багряными и золотыми нитями – свадебное платье йомфру Мальфрид.

Прядь 14

Пока Рагнхильд возле тролльборга рассказывала Хаки семейные предания, в усадьбе уже поднялась суета. Дождавшись урочного часа пробуждения, королева Тюррни подняла крик: пропала ее дочь! Вслед за ней стали кричать и причитать прочие женщины; пошли в медовый зал, где Сигурд конунг уже сидел на почетном сидении, при мече, с обрядовым священным молотом на коленях, со шлемом и щитом на приступке, и старательно хмурил брови. Красная рубаха, отделанная вышитыми полосами синей шерсти, светлые волосы, красноватое лицо с золотисто-карими глазами и рыжеватой бородой, высокий рост и мощное сложение – он подходил на должность древнего конунга и великана Торри, как нельзя лучше. Позади его сиденья, украшенного искусной сложной резьбой, стену украшал тканый ковер в красных, белых желтых, зеленых и розовых тонах, с изображением шествия у священной рощи, битвы и пира в Валгалле, и на этом фоне Сигурд выглядел настоящим обитателем божественных палат.

– Отчего ты так расстроена, жена моя? – спросил он Тюррни.

– Великое горе случилось в твоих палатах, о Торри! – отвечала королева, заламывая руки. – Исчезла Гои, твоя единственная дочь! Никто не знает, куда она делась, но следует думать, что ее похитил какой-нибудь коварный йотун!

– Это и впрямь большое несчастье! Однако рано горевать: ведь у нас есть два прекрасных сына, Нор и Гор. Где они, пусть их позовут.

В эти мгновения у обоих, Сигурда и Тюррни, защемило сердце, хоть они и старались этого не показать. У них и правда, как у Торри когда-то, было изначально два сына. Но Рагнар, их первенец, умер, когда ему было всего пятнадцать лет. И теперь, чтобы обеспечить «поиски Гои», им приходилось выбирать товарища для Гутхорма из посторонних: обычно выбор падал на того, кто наилучшим образом проявил себя в осенних состязаниях парней. В нынешнем году это был Агнар, сын Грима бонда с хутора Козья Поляна – рослый длиннорукий парень с продолговатым обветренным лицом, по сравнению с которым желтоватые волосы казались совсем соломенными. Ему предназначалось изображать Гора сына Торри. Второго брата представлял Гутхорм.

– Где эти негодяи? – кричал Гутхорм. – Где эти крысы чулочные, жабы бесхвостые, хорьки недоенные?

Гутхорм, похожий на мать и сестру, был красивым парнем, с тонкими чертами лица и ярким румянцем; русые волосы, чуть темнее, чем у Рагнхильд, на лбу завивались кольцами. Он надеялся со временем догнать в росте своего отца, но до того оставалось еще лет пять, и пока он был на полголовы ниже Рагнхильд. Нравом он отличался живым и веселым, однако успел усвоить надменный взгляд, приличный единственному наследнику конунга из рода Дёглингов.

Служанки прыскали от смеха, прикрывая лица рукавами и делая вид, будто не хохочут, а рыдают от горя.

– Коли есть на то твоя воля, Торри, отец наш, то мы немедленно пойдем и отыщем нашу сестру, – стараясь сохранять суровый вид, говорил Агнар. – Куда бы ни запрятали ее ужасные великаны и коварные тролли, мы ее найдем!

Сын бонда не отличался красноречием, но сама Рагнхильд обучила его, как вести себя и что говорить.

– А есть ли у вас, сыновья мои, достойная дружина для этого похода?

– Есть! – заверили «сыновья».

Мужчины и парни дружно закричали, показывая всяческую готовность на подвиги.

– Тогда благословляю вас этим молотом! – Сигурд при помощи этого орудия сделал оберегающий знак над головами славных воинов. – Да будут крепки ваши руки, неустрашимы сердца, и да пошлют боги вам удачу в борьбе с племенем великанов.

Радостно вопя, Нор и Гор со своей дружиной повалили наружу.

– Давай, брат, мы с тобой теперь разделимся, – предложил Нор за воротами усадьбы. – Я буду искать на земле, а ты возьмешь корабли и поплывешь по морю.

«Море» вокруг конунговой усадьбы тоже пролегало по земле, тем не менее, люди Гора, то есть Агнара, во время своего пути разговаривали в таком духе, будто их окружает вода и они находятся на судне. В «Аландском море»[11] они усердно обыскивали все «шхеры и заливы», временами находя ту или иную красотку и с грустью убеждаясь, что это не Гои. Припыли они даже «в Данию», то есть на хутор Козья Поляна, где их встретил Грим бонд, на сегодня назначенный прямым потомком Хлера Старого, прародителя всех датских конунгов. Там героев ждал накрытый стол, чтобы они могли немного передохнуть и подкрепить свои силы. Действо «Поиски Гои» разыгрывали каждый год, но если «Квенландом» всякий раз бывала конунгова усадьба, то «Дания» меняла свое местоположение, чтобы дружине Гора прибытие туда досталось не слишком легко.

Гутхорм, то есть Нор со своими воинами, совершил тем временем не менее значительные деяния: одержал победу над племенем под названием лаппы (Траин бонд с работниками и соседями), потом покорил множество других земель, победил великана Сокни, владевшим той областью, что теперь зовется Согн (усадьба Мшистая Горка, где правил Вигбранд Куница).

И вот наконец братья встретились и прибыли «в Хейдмёрк». Хейдмёрком тоже всегда было одно и то же место – площадка на склоне меж двух водопадов, где имелся единственный в округе тролльборг. И здесь герои наконец-то обнаружили свою сестру Гои: она сидела в середине тролльборга, спрятав под камень сотканный пояс, и прикидывалась глубоко несчастной. А перед тролльборгом прохаживался Хаки сын Вестейна. Сегодня его звали Хрольв, по прозвищу Из Горы, что более чем ясно указывало на его йотунское происхождение. Вид у него и впрямь был грозный: в придачу к плащу из волчьей шкуры он еще закрыл лицо маской с оскаленными зубами, на перевязи висел меч, за поясом топор, на плече щит, в руке копье, и вся его фигура, походка, каждое движение источали решительность и воинственность. У Гутхорма-Нора даже немного похолодело в груди; он знал, что ему положено победить, но уж слишком похожим на настоящего йотуна был Хаки в этом облачении.

– Вот он ты, кошабака облезлая! – воскликнул Гутхорм, потрясая копьем. – Выходи, будем биться!

– Да подожди, это же я должен предложить тебе поединок! – возразил Хаки.

Увлекшись поиском, Гутхорм забыл, что это Хрольв Из Горы вызвал на поединок Нора, выехав ему навстречу.

– Так ты давай, выезжай, – предложил Гутхорм. – Что ходишь тут кругами, как коза у колышка?

– Сам коза! Отойди подальше, куда же я к тебе буду выезжать?

Гутхорм отошел шагов на двадцать и терпеливо подождал, пока Хаки выдвинется ему навстречу. Рагнхильд-Гои в это время нелегко было сохранять серьезное и горестное выражение лица. Она кривилась, будто плачет, на самом деле стараясь не рассмеяться.

Наконец эти двое надели шлемы и стали сражаться. Обе дружины, Хаки и Гутхорма, а также своевременно подоспевший Агнар, окружили их кольцом, и Рагнхильд было бы мало что видно, если бы тролльборг не находился несколько выше по склону, чем площадка, избранная для поединка Нора и великана Хрольва.

Гутхорм не уступил бы никакому сыну конунга в его возрасте, но Хаки был все-таки на десять лет старше и настолько же опытнее, поэтому ему стоило известного труда не одержать безусловную победу над юным Нором. Постепенно они якобы растеряли все свое оружие, получили тяжкие раны, и когда Агнар, которому надоело в бездействии смотреть, как другие совершают подвиги, крикнул: «Ну, падай уже!», Хаки послушался и «пал».

– Не убивай меня, о благородный Нор! – прохрипел он, приняв самый жалобный вид, на какой только был способен. – Я отдам тебе в жены мою сестру Хёдд!

– Ну тогда я согласен! – великодушно заявил Гутхорм. – Брат мой Гор! – обратился он к Агнару. – Я победил нашего врага, но так ослабел от ран, что не могу пойти в крепость тролля за нашей сестрой, это придется сделать тебе.

– Да я уж справлюсь как-нибудь! – заявил Агнар.

У входа в тролльборг уже стояло два косматых тролля в накидках из овчин мехом наружу, с хвостами, рогами и всем, что полагается. Расшвыряв их, Гор вступил в каменную крепость. Трудности еще не кончились: теперь ему предстояло быстро найти путь к пленнице, а если бы он сбился и начал ходить по кругу, то пришлось бы начинать сначала. Но Агнар был не только сильный, но и сообразительный парень, и узкие тропки между рядами белых камней вскоре привели его в середину.

Зрители отмечали встречу брата и сестры восторженными воплями, а когда они вышли из тролльборга, там их уже ждал Хаки, приведший из-за скал Элдрид, то есть «свою сестру Хёдд».

– Теперь я вручаю руку моей сестры Нору, отважному победителю! – сияя белозубой улыбкой, объявил он. – Мы вместе будем сражаться и совершать подвиги, и завоюем все земли, и победим всех врагов от моря и до моря!

Гутхорм на радостях поцеловал невесту, хоть Элдрид и пыталась увернуться. Без невесты остался только Агнар, то есть Гор, но ему Рагнхильд подарила красивый пояс, сотканный ею во время заключения. И все отправились назад в усадьбу, где их уже ждал пир.

Эйстейн конунг присутствовал за столом, но пил мало, готовясь завтра на заре уехать. Он намеревался отправиться к Гудбранду харсиру в Долины – одному из немногих властителей, кто еще не подпал под власть Хальвдана Черного. Элдрид он оставил здесь, как ни упрашивала она отца взять ее с собой.

– Чего ты боишься, глупая? – разозлился в конце концов выведенный из терпения Эйстейн. – Чем тебе не нравится дом Сигурда? Разве тебя здесь кто-то обижает?

– Можно подумать, тебя оставляют в горе у тролля! – крикнул Гутхорм, обиженный тем, что нареченная невеста так явно стремилась от него сбежать.

Эйстейн при этих словах бросил на будущего зятя мрачный негодующий взгляд.

– Нет, меня никто не обижает, мне очень нравится этот дом, но… – Элдрид умоляюще воззрилась на отца.

Красный от досады, с дыбом стоящими бело-пегими кудрями, он и сам был похож на великана Свади, отца Хрольва из Горы и его сестры Хёдд.

– Она боится, что ее выдадут замуж за слишком молодого жениха! – пояснила Рагнхильд. – Но мы ведь не собираемся справлять свадьбу прямо сейчас?

– Я вас уверяю, – сказала королева Тюррни, – не пройдет и пяти лет, как разница в возрасте станет неважной, а через десять лет ее никто и не заметит.

Гости посмеивались: пышнотелая, с внушительной грудью, румяная Элдрид созрела для замужества и материнства, и все понимали ее страх получить в мужья подростка. Но и трехлетнее ожидание ей должно было показаться весьма тягостным.

– Но пока еще жениху надо немного подрасти! – весело крикнул Хаки.

– Сам подрасти! – обиделся Гутхорм. – Я победил тебя сегодня, чумазый йотун, свиножаба пучеглазая!

– Сам жаба! Это я тебя победил! – Хаки, горячий и самолюбивый, как подросток, вскочил на ноги. – Не слишком зазнавайся!

– Ха! А ты ночью пытался домогаться Гейра! – Гутхорм ткнул пальцем в парня, который оказался соседом Хаки по спальному помосту, и тот мгновенно покраснел. – Набросился на него, как на бабу, а сам даже не проснулся! Тебя еле-еле от него оттащили! Вот почему тебя прозвали Ночной Берсерк!

– Ты все врешь, мелкий придурок!

Хаки плеснул в Гутхорма пивом из ковша. От дружелюбия и веселости он так быстро перешел к враждебности, что это было похоже на оборотничество. Гутхорм не остался в долгу и тоже плеснул в него пивом. Пива в ковше больше не было, но Хаки, не растерявшись, швырнул в противника сам ковш; Гутхорм, к счастью, успел пригнуться, и ковш ударился о стену над его головой.

– Нечем тебе хвалиться – побеждать на игрищах! – орал из-под стола обиженный Гутхорм сквозь смех свидетелей. – Когда у тебя был настоящий противник, Хальвдан Черный, ты был не так удачлив! Что-то ты прибежал к нам сюда прятаться, даже брата своего бросил в плену!

– Прекратите! – рявкнул Сигурд, и вовремя: двое или трое соседей по столу уже держали Хаки за руки и за плечи, не давая ринуться в драку. – Выведите вон этого берсерка, у которого ума не больше, чем у подростка!

Хаки вывели из грида и вытолкнули из дома: остыть на свежем воздухе.

– А он дом не подожжет? – опасливо спросила Рагнхильд.

– Какое его право оскорблять меня? – возмущался Гутхорм, теперь вылезший из-под стола. – Кто он такой? Какой-то сын бонда, а я сын конунга! Он у нас в гостях! Пусть убирается к троллям!

– Он завтра уедет вместе с Эйстейном конунгом, – успокаивала его мать.

– Ничего подобного! – Эйстейн усмехнулся. – Он не намерен ехать со мной.

– Он бросает тебя? – Сигурд поднял брови. – Он уже не твой человек?

– Сказал, что предпочитает остаться здесь, чтобы быть поближе к Хальвдану, если тот двинется сюда. Так он не позволил мне упрекнуть его в трусости и сохранил за собой возможность остаться возле… – взгляд Эйстейна уперся в Рагнхильд. – Своего врага, – окончил он.

– Что-то он не в тех, в ком надо, ищет врага! – заметил Грим бонд, отец Агнара. – Немало мы видели храбрецов, ищущих себе врага полегче.

– Если ему так хочется быть поближе к Хальвдану, что же он упустил случай и сбежал из Хейдмёрка? – не успокаивался Гутхорм. – Его брат в плену! Какого ему еще нужно случая? Пусть отправляется и освободит его, если такой смелый! А я ничуть не хуже его! Я – потомок Сигурда Убийцы Дракона, а не какого-то там тролля жаборылого! И Сигурда Змея в Глазу, и Сигурда Кольцо, и Рагнара Кожаные Штаны, и…

– Довольно, сын мой! – остановил его отец. – Так ты дойдешь до самого Торри и Форн-Йотуна, а мы сегодня уже видели действо о них и вспомнили все наше славное родословие. Предками хвалится тот, кому больше похвалиться нечем. Гордиться предками можно только тогда, когда уверен, что занял достойное место в этом ряду.

– Ты, конунг, многовато хочешь от сына, которому всего четырнадцать лет, – мягко заметила королева Тюррни.

В душе она со страхом ожидала пятнадцатилетия Гутхорма – наступления возраста, в котором умер ее первенец, будто этот срок сам по себе нес нечто губительное.

– А я займу достойное место! – Гутхорм выпрямился. – Мне бы только случай показать себя в настоящем деле, а не так… в игрищах у тролльборга. И никому уже не придется надо мной смеяться! – Он бросил выразительный взгляд на Элдрид. – Я докажу, что я мужчина, а если кто-то хочет дожидаться свадьбы, пока не поседеет, то я ведь не заставляю!

Не так чтобы он очень хотел прямо сейчас жениться, хотя при взгляде на округлости Элдрид в нем и просыпалась множество новых чувств. Но чье же самолюбие стерпит, если знатная невеста считает тебя ребенком?

Его успокоили и усадили, даже Хаки через некоторое время впустили назад; тот уже присмирел и сам первый подошел к Гутхорму мириться, протягивая руку. Но Элдрид так ни разу больше и не улыбнулась и бросала на Хаки негодующие взгляды. Она знала, что он отходчив и незлопамятен, но уже после того, как повздорит с кем-нибудь на пустом месте и наговорит столько оскорблений, что противнику его забыть их будет трудно.

Прядь 15

Оказалось, что этот разговор подслушивали злые дисы. Рагнхильд сразу о нем вспомнила два месяца спустя, когда в усадьбу пришли тревожные вести.

– Вы слышали! – Гутхорм ворвался в женский покой с таким видом, будто за ним гонятся все тролли окрестных гор. – Хальвдан Черный напал!

Тюррни и обе девушки стояли у ткацкого стана: королева обучала их ткать многоцветные ковры для украшения палат. Услышав новость, все три разом обернулись.

– Хальвдан Черный напал на нас! – доложил Гутхорм, имевший, впрочем, скорее возбужденный, чем встревоженный вид. – Там люди приехали, беженцы. Из Хейдмёрка идет войско! Ступайте сами послушайте!

В теплом покое и правда обнаружились чужие люди: мужчины, женщины, даже дети, все усталые и напуганные. Во дворе стояли несколько замученных лошадей, нагруженных кое-как увязанными домашними пожитками. Сигурд конунг, в простой одежде – он ходил смотреть поля, скоро ли начинать сев, – стоял возле очага, уперев руки в бока, и, нахмурясь, слушал взволнованный рассказ.

– Заняли еще две усадьбы по соседству, и хутор Кетиля Точильщика, хотя его две тощие козы кому были нужны? Да, много, целое войско!

Сколько именно людей было в войске, беженцы не знали, смогли лишь точнее указать, в каких местах это происходило. Враг шел из Хейдмёрка, где уехавший Эйстейн конунг не так давно заключил мир с Хальвданом Черным, отдав ему половину своей области. Там же, в Хейдмёрке, должны были остаться сыновья Эйстейна, Хёгни и Фроди. Было похоже, что Хальвдан решил возместить не доставшуюся ему половину Хейдмёрка за счет земель Хрингарики.

– Вы видели самого Хальвдана? – спросил Сигурд у беженцев.

– Нет. – Те переглянулись и дружно затрясли головами. – Но это вестфольдцы. Хейды, правда, с ними тоже есть.

– Идите в гостевой дом, – распорядился Сигурд, убедившись, что полезного больше ничего не услышит. – А ты, Ульвгест, позаботься о ратной стреле[12].

Беженцев увели, суета вроде бы улеглась, но покой не вернулся. Женщины приумолкли. Уже лет десять они жили среди разговоров о завоеваниях вестфольдского конунга Хальвдана, но привыкли, что он, захватывая земли по соседству, к Сигурду не суется. Теперь его владения облегали Хрингарики почти полным кольцом, а это ничего хорошего не сулило.

Усадьба Хьёрхейм затихла. Почти все хирдманы[13] Сигурда, жившие при нем, разъехались по окрестностям собирать войско. Суетиться было не с чего. Сигурд, конечно, и сам понимал: рано или поздно это случится, и все его люди знали, что делать в таких случаях. Оставшиеся гремели железом в оружейной, но и с оружием у Сигурда все было в порядке: только насадить копья и сулицы, а рукоять топора, чтобы превратить рабочий в боевой, каждый бонд и сам заменит. К жителям усадеб и хуторов северо-западного направления, то есть откуда шла опасность, уехали гонцы с приказом не вступать в бой, а забирать все ценное и подтягиваться к конунгу, чтобы встречать врага не поодиночке, а все разом.

– Я тоже пойду! – возбужденно восклицал Гутхорм. – Я буду сражаться! Я поведу свою дружину!

Тюррни вопросительно взглянула на мужа, надеясь, что он охладит пыл своего единственного сына. Но Сигурд кивнул:

– Да, вот теперь мы и узнаем, чего стоит твоя дружина.

– Ты уверен… что он еще не слишком молод? – сдержанно спросила Тюррни, когда сын убежал в оружейную. Она не спорила, но не поднимала на мужа глаз.

– Он носит меч уже два года. Он юн, но меч не игрушка, его вручают не для похвальбы.

– Но это наш единственный…

– Я знаю, хозяйка! – Сигурд обнял жену за плечи. – Но тут уж ничего не поделаешь, ты и сама это понимаешь. Все слышали, как он кричал в тот вечер перед отъездом Эйстейна, что ему лишь бы случай. Все слышали. И если я теперь не позволю ему показать себя, все будут думать, что он струсил… или я струсил. Нас не будут уважать, и даже Эйстейн заберет своего поросенка. Так уж вышло, и даже если ему суждено погибнуть… – Сигурд сглотнул: он тоже знал, что у него остался всего один сын, и возраст жены уже не позволял надеяться на появление других. – Лучше все-таки мертвый сын, погибший со славой, чем живой, но опозоренный. Тогда он станет хуже мертвого. Ты же понимаешь.

Тюррни промолчала. Она все понимала. Все ее предки были конунгами, начиная от Хлера, сына Форн-Йотуна.

К вечеру начали прибывать люди: каждый хозяин усадьбы или хутора вооружался сам, вооружал своих сыновей, родичей, работников и ехал к конунгу, чтобы влиться в войско. Кто-то приезжал с двумя бойцами, кто-то – с двумя десятками, но никто не отказывался от похода. Все знали, кто такой Хальвдан Черный; вернее, о нем и его матери, королеве Асе, ходило немало разговоров. Все в Хрингарики уважали своих конунгов из рода Дёглингов, и никто не желал сменить их на шведских Инглингов.

Теперь люди приезжали постоянно, и двое суток в усадьбе спали урывками: приехавших надо было накормить, пересчитать, проверить, что у них есть, чего нет, устроить на отдых: или здесь, или, когда гостевой дом конунга переполнился, в Мшистую Горку или Козью Поляну, ближайшие усадьбы.

И вот на заре третьего дня после получения тревожной вести Сигурд конунг выступил в поход во главе своего войска. Он ехал впереди верхом, над ним развевался стяг с изображением ворона, держащего в клюве золотое кольцо. Возле отца ехал сияющий Гутхорм и чувствовал себя юным Сигурдом Убийцей Дракона, отправляющимся на Фафнира.

Королева Тюррни поднесла вождям прощальный рог. Рагнхильд и Элдрид отправились провожать войско до соседней долины и постояли на перевале, глядя, как вереница конных и пеших уходит все дальше. Снег уже почти весь растаял, только на вершинах гор еще лежали белые пятна, но они останутся там на весь год. Склоны уже были одеты в свой обычный серо-зеленый наряд, только ручьи стали полноводнее, водопады мощнее, а луж на каменистой почве было столько, что обе девушки быстро промочили ноги.

За зиму они отвыкли от долгих прогулок и теперь, едва тронувшись в обратный путь, ощутили усталость. Элдрид особенно утомилась и вскоре начала ныть; они уже не раз присаживались отдохнуть, но потом Рагнхильд напоминала, как опасно женщинам сидеть на камне, поднимала подругу, и они брели дальше, приподнимая подмокшие подолы и старательно обходя лужи.

– Жаль, мы не взяли лошадь! – страдала Элдрид. – Хотя бы одну на двоих! Вот бы кто-нибудь довез нас!

– Ну, кто же здесь довезет? – Рагнхильд огляделась, но увидела только стадо белых коз из Козьей Поляны. – Грим своих лошадей забрал в поход, остались только быки для пахоты. Ты же не хочешь прокатиться на быке?

– Я бы и на корове прокатилась! – ныла Элдрид. – Хоть на козе, лишь бы довезла!

– Не смеши людей! – Рагнхильд сама смеялась на ходу, вообразив это зрелище, хотя от смеха было еще труднее идти. – Я никогда не допущу, чтобы будущая королева Хрингарики ездила на козе!

– А ты допустишь, чтобы буду… щая ко… ролева упала тут и умерла? Уф! – Элдрид остановилась.

– Да что же это? – Рагнхильд всплеснула руками. – Видать, мы с тобой за зиму совсем постарели и нам уже по сто лет! Бредем, как старухи!

– У меня ноги будто шерстью набиты! Не могу больше идти!

– А помнишь, когда мы были маленькие, братья не брали нас играть в войну, а мы говорили, что будем валькириями, которые держат стяг?

– Ну и дуры же мы были!

Рагнхильд вздохнула. В детстве у них с Элдрид было пять братьев: у нее двое и у Элдрид трое. Из них двоих уже нет на свете, а прочие разъехались в самые настоящие походы, да еще и в разные стороны…

– Не могу больше, надо посидеть!

Элдрид плюхнулась на большой камень, покрытый подстилкой из короткого зеленого мха; правда, подстилка была мокрая, и Рагнхильд знала, что долго ее подруга так не просидит.

– Ой!

Вдруг Элдрид вытаращила глаза, глядя в ту сторону, откуда они пришли. Рагнхильд обернулась и тоже удивилась: из-за поворота тропы вышла лошадь – крупная, сильная, прекрасно ухоженная. Шкура ее была темно-рыжего цвета, шерсть блестела, длинная грива цвета меда вилась волнами. Лошадь была под хорошим, прямо-таки роскошным седлом, отделанным бронзовыми бляшками; такие же бляшки блестели на узде.

– Это чья? – в изумлении проговорила Рагнхильд. – Первый раз такую вижу!

– А это разве не вашего Вигбранда, который в шапке с куницей?

– Нет, у него другая. И сбруи у него такой нет…

Лошадь тем временем приблизилась и остановилась возле девушек. И теперь стало видно, что это конь. Он, казалось, вовсе не беспокоился об отсутствующем хозяине; наоборот, подойдя прямо к Элдрид, стал встряхивать головой, подставив бок, всем видом приглашая ее сесть в седло.

– Где же твой хозяин? – обратилась к коню Рагнхильд, будто он мог ответить. – С ним что-то случилось?

– Он хочет нас довезти! – Элдрид от удивления встала на ноги. – Смотри, он совсем один, без хозяина, и нас совсем не боится!

– Но конь, да еще под таким седлом, не мог взяться ниоткуда!

– А может, за нами Фригг его прислала!

– Ну да! Только ей и беспокойства!

– Ты ее праправнучка, как-никак!

Элдрид осторожно погладила коня, а тот смотрел на девушку зеленым глазом так трогательно, будто хотел с ней подружиться.

– Пожалуй, не будет беды, если мы на нем доедем до дома? – Поглаживая коня, Элдрид бросила вопросительный взгляд на Рагнхильд. – Мы же ему вреда не причиним, а если хозяин найдется, сразу отдадим.

– Не послать ли людей поискать этого хозяина? Может, он упал и сломал себе что-нибудь, или заболел и не смог ехать дальше? Очень может быть, что это кто-то из отдаленных усадеб ехал в войско, но в пути с ним случилась неприятность! – осенило Рагнхильд. – Потому и конь незнакомый.

– Такое седло впору конунгу!

– Ну, может, это добыча. Надо обязательно поискать!

– Не сами же мы будем искать в лесу неизвестно кого! Нужно послать людей. А для этого нужно сперва попасть домой! – рассудила Элдрид. – Как кстати, я сама к вечеру не добралась бы. Ну что, ты правда хочешь нас подвести?

С этими словами она взобралась на камень – конь подвинулся к нему ближе, чтобы ей было удобнее, – и перелезла в седло.

– Давай, садись позади меня! – Устроившись и завладев поводьями, Элдрид протянула руку Рагнхильд, которая с сомнением смотрела на круп. – Мы вмиг домчимся до дому!

Словно услышав ее, конь вдруг тронулся с места.

– Стой, стой! – Элдрид натянула поводья, но жеребец, будто не замечая, прибавил хода.

Всадница изо всех сил пыталась его остановить, но напрасно.

– Прыгай! – закричала Рагнхильд, бегом устремляясь следом; ей вдруг пришло в голову, что все это может значить. – Кричи: именем Тора, я теперь сама по себе! Именем Тора! Кричи, дурочка, это тролль!

Она бежала изо всех сил, во весь голос повторяя свой совет, но отставала все больше. Рагнхильд не надеялась, что за грохотом копыт и собственным визгом Элдрид ее услышит, но та, видимо, все же разобрала ее слова. Элдрид что-то выкрикнула, и вдруг… Рыжий конь исчез! Будто растворился в воздухе, и девушка, внезапно повиснув в воздухе безо всякой опоры, с размаху пролетела какое-то расстояние и упала прямо в озеро!

Это был один из многочисленных мелких водоемов, скорее похожих на большие лужи, которыми весной усыпан весь склон; дно впадины покрывали мох и опавшая хвоя, да и вода смягчила удар. Элдрид плюхнулась с размаху, а Рагнхильд бежала изо всех сил, чтобы ее вытащить, пока она не захлебнулась. Глубины там было всего-то по колено, но Элдрид лежала лицом вниз и не шевелилась! Только ее рыжие волосы густой волной плавали над лежащей.

С разбегу Рагнхильд бросилась в воду – все равно башмаки уже промокли – схватила Элдрид за плечи, приподняла, чтобы ее голова оказалась над водой, и поволокла на сухое место. Ох, какой тяжелой ей показалась довольно пухлая подружка, к тому же в насквозь мокрой одежде!

К счастью, Элдрид была в сознании; падая, она зажмурилась и задержала дыхание, поэтому не захлебнулась и еще по пути к берегу начала кашлять и вопить. На сухом (хотя тоже мокром) месте Рагнхильд в изнеможении выпустила ее из рук и сама упала рядом; они сидели на мху, на краю каменистой лужи, и старались отдышаться, но обеих уже била дрожь от холода.

– Это тролль! – стуча зубами, восклицала Рагнхильд. – Поэтому без хозяина! Он притворился конем, чтобы украсть какую-нибудь из нас! Ты сказала, что я велела?

– Да! Кто же знал, что он возьмет и исчезнет, а я повисну в воздухе без лошади?

– А ты хотела оказаться в троллиной норе! Да он, наверное, и усталость такую на нас напустил своими чарами. Чтобы нам захотелось на ком-нибудь доехать! Пойдем! Вдруг он еще где-то здесь!

Опомнившись, Рагнхильд первой встала и начала поднимать Элдрид, но та не могла встать: у нее не хватало сил подняться в насквозь мокрой одежде после купания в ледяной воде. Рагнхильд пришлось стащить с нее кафтан и даже платье, чтобы наскоро их отжать и напялить снова.

– Идем! Шерсть греет даже мокрая. Скоро ты согреешься на ходу! Идем же, иначе будешь тут сидеть, пока не умрешь! И ни на каком тролле я ехать не согласна!

Со стонами и жалобами Элдрид наконец поднялась на ноги, и они побрели к усадьбе: торопясь, и тем не менее весьма медленно. Рагнхильд поддерживала Элдрид и тоже выбилась из сил: ведь и у нее ноги и полы одежды промокли по колено, она взмокла от усилий и волнения, но уже замерзла. «И правда, что ли, посадить Элдрид на козу!» – думала она, видя на склоне пасущееся стадо Грима бонда.

Но вот впереди показалась усадьба Хьёрхейм: длинный хозяйский дом с оленьими рогами над входом, с несколькими пристройками с разных сторон, под дерновыми крышами. Ветер донес запах дыма, и это придало им сил.

Дома обеих девушек немедленно раздели, растерли, намазали медвежьим жиром – за зиму Сигурд добыл пару медведей, и этого добра хватило бы на сотню промокших дев, – завернули в шкуры, посадили к огню, напоили отваром березовой почки, душицы, можжевельника с медом. Войдя в дом, Рагнхильд сказала только, что Элдрид упала в воду, а она ее вытащила, остальное оставив на потом. Но теперь, когда они пришли в себя и согрелись, в мыслях понемногу прояснилось.

– Знаешь, ты была права, – тихо сказала Рагнхильд матери и огляделась, чтобы не услышал никто из служанок. – За нас и правда взялся Микиль-Тролль! Теперь он хочет украсть и Элдрид, как когда-то украл ее тетку!

Прядь 16

Войско из Вестфольда раскинуло стан в каменистой долине на границе Хадаланда и Хрингарики. Вчера в полдень два конунга принесли жертву Одину – черного бычка, и жертвенный пир в свете костров, с песнями скальдов, плясками и поединками, шел до глубокой ночи. Сегодняшний день был выделен для поправки здоровья, а уже завтра Хальвдану Черному и его племяннику Рёгнвальду Достославному предстояло вступить на земли Сигурда Оленя и присоединить к своим владениям еще один фюльк[14]. Обходя воинский стан, Хальвдан поглядывал на небо: не летят ли два ворона, черный и белый, не несут ли ему знак о будущей битве? Но знамений не было, только сыпал мелкий скучный дождь, не дававший поднять глаза. Низко надвинув на лицо худ из толстой шерсти, Хальвдан с его выдающимся носом, блестящим от дождевых капель, как никогда напоминал несколько промокшего, но бодрого ворона, нацеленного на добычу.

Из-за дождя костры для приготовления пищи приходилось прикрывать сверху щитами, но дыма от сырых дров было больше, чем огня. В душном мареве, пропитавшем сумерки, Хальвдан едва разглядел шатер Рёгнвальда – из белой, пропитанной жиром шерсти, отталкивающей воду, со стягом на высоком древке возле входа.

– Кто идет? – издали крикнули дозорные, выставив копья.

– Хальвдан конунг! – ответил идущий впереди хирдман-телохранитель.

Дозорные убрали копья, освобождая дорогу. За несколько шагов было слышно, как внутри знакомый голос вдохновенно распевает:

Хирдман поднял тяжелый полог шатра и держал, давая конунгу пройти.

– Матерь троллей, Рёгнвальд! – воскликнул Хальвдан, войдя в шатер и выпрямившись. При его появлении пение прервалось, скальд Тьодольв отложил арфу и почтительно поклонился старшему из двоих вождей. – Тебе еще не надоело?

Рёгнвальд слушал пение лежа, с чашей пива в руке. При виде дяди он тоже встал – не так проворно, как скальд, несколько лениво, – и приветствовал Хальвдана кивком. Будучи ровесниками, дядя и племянник держались друг с другом скорее как братья. Вид у Рёгнвальда был расслабленный и довольный, румяное лицо сияло своим особенным светом покоя и здоровья.

– Как же может надоесть слава предков? Садись, родич, выпей со мной.

– Мы сегодня достаточно пили, не говоря уж про вчера. – Хальвдан скинул капюшон на спину, сел на шкуры, скрестив ноги, и провел ладонью по своему знаменитому носу, стирая дождевую влагу. – Ты выучил наизусть все смерти наших предков. Может, пора уже подумать о своей…

– Своей смерти? – хохотнул Рёгнвальд.

– Своей славе!

Слуга Рёгнвальда подал Хальвдану небольшой рог с пивом, и тот, пусть и не хотел больше пить, отхлебнул, чтобы не обидеть племянника.

– Одно без другого бывает редко. Возможно, завтра мы встретимся и с тем, и с другим.

– И ты тут воображаешь, как сидишь среди этих славных людей? – Хальвдан насмешливо окинул взглядом походную лежанку Рёгнвальда с резными столбиками и узорными ткаными одеялами, а потом глянул на крестовину, где висело роскошное оружие племянника и отделанный чеканными золотыми пластинами шлем.

– Ну а где же еще мне быть, я же их потомок. И ты, конечно, – поспешил добавить Рёгнвальд. – Где ты столько ходил, я тебя заждался. Боялся, мясо пересохнет. Тьодольв! – окликнул он скальда. – Скажи там, чтобы подавали.

– Проверял дозоры. – При упоминании мяса Хальвдан ощутил, что и впрямь проголодался. – Здесь нужна осторожность. До владений Сигурда два шага, и он наверняка уже знает о нас.

– Звери и птицы ему рассказали?

– Не удивлюсь, если его войско уже где-то рядом. И если правда то, что я о нем слышал, он не побоится напасть на нас первым.

– Но и тогда нас с почетом примут в Валгалле! – Рёгнвальд беззаботно махнул рукой.

– Я привык сам назначать время и условия битвы. Не хотелось бы, чтобы твой скальд потом про нас пел:

– Да ты посрамишь любого скальда! – Рёгнвальд рассмеялся, но несколько натянуто.

Его дядя шутил, но Рёгнвальд в этот миг с режущей ясностью осознал, как легко перескочить тончайшую грань поэтического слова и из слушателя песни стать ее героем, попасть в перечень павших Инглингов, куда уже вошло так много его славных предков. И в этом тоже между дядей и племянником наблюдалось разительное несходство. Хальвдан был довольно равнодушен к хвалебным песням о предках, но нисколько не боялся к ним присоединиться, в то время как Рёгнвальд, слушая песни, предпочел бы не украшать собой этот перечень как можно дольше.

От мыслей о вечности в Валгалле конунгов отвлекло появление дренгов[16] с котлом мяса: устроив навес из веток и паруса, те полдня томили над углями тушу козы и теперь принесли ее, разрубленную на куски. Хальвдан, будь один, ел бы прямо из котла или положил бы свой кусок на щит, но Рёгнвальд, любивший удобства, и в поход брал с собой резные блюда и серебряные кубки. Родичи выбрали себе по куску, пожаловали мясом Тьодольва, остальное отдали хирдманам. Все принялись за еду, беседа на время прервалась.

– Кто идет? – послышался снаружи голос дозорного.

Хальвдан поднял голову: даже за едой он оставался настороже.

– Важная весть для Хальвдана конунга, – ответил чей-то голос, усталый и подавленный.

Вот оно!

– Я так и думал! – Хальвдан отшвырнул кость, вытер руки об одежду и в тот же миг оказался на ногах. – Сигурд на подходе!

Он шагнул к пологу; Рёгнвальд проводил его глазами, держа кусок у открытого рта – позабыл откусить. В его светлых глазах появилась растерянность. Только что между ним и битвой лежала долгая темная ночь, и вот битва уже здесь…

Полог отодвинулся, в шатер шагнул человек в плаще, источающем запах мокрой шерсти, и почти наткнулся на ждущего его Хальвдана.

– Что? – спросил тот. – Сигурд Олень идет к нам? Близко они? Сколько у него войска?

– О… Хальвдан конунг… – ошарашенно пробормотал посланец.

Лицо его показалось Хальвдану смутно знакомым.

– Хальвдан конунг! – Посланец опомнился. – Не помнишь меня? Я Бергтор Прибой, человек Альрика Рукавицы. Воспитателя твоего сына Харальда, конунга Согна.

Хальвдан посмотрел на него с недоумением, будто посланец заговорил на языке лопарей. Мысли его были с Сигурдом Оленем, и он даже не сразу вспомнил, кто такие Альрик и Харальд.

– Согна… Ты из Согна?

– Да, конунг. Альрик Рукавица меня прислал к тебе.

– Зачем? – В мыслях Хальвдан Альрик в далеком Согне никак не вязался с близкой битвой.

– Я привез очень плохую весть, конунг. Не вини меня, я только исполняю то, что мне поручено. Это касается твоего сына, Харальда конунга.

– Что такое? – Хальвдан уже понял, что к нему привезли вести совсем не оттуда, откуда он ждал, и сосредоточился.

– Судьбы людские в руках норн, конунг. Твой сын Харальд… Он упал с коня во время скачки и разбил голову о камень. Его подняли уже мертвым.

Рёгнвальд в изумлении выпрямился, его лицо вытянулось. Хальвдан сперва застыл столбом, потом медленно сел на шкуры. Его лицо тоже переменилось, взгляд устремился вдаль. Несколько раз он глубоко вздохнул, сглотнул, стараясь взять себя в руки. Десятилетний Харальд был его единственным сыном. Он рос здоровым ребенком и много обещал в будущем. И вот – его больше нет! В один миг Хальвдан остался без наследника, а Согн – без конунга. Дряхлого старика сменил маленький ребенок, но вырасти и стать воином ему было не суждено.

И это было не просто несчастье отца, который нежданно лишился сына. Под угрозой оказались завоевания Хальвдана: ведь без власти остался строптивый Согн, где жители привыкли добывать средства разбоем на торговых путях и каждый «морской конунг» мнит себя ровней настоящим конунгам – потомкам богов. Мысли о последствиях этой смерти оттесняли горе, Хальвдан сосредоточился на них. Нельзя дать горю разрастись и поглотить его, а гибели мальчика – привести к еще худшим последствиям.

А из-под этих мыслей всплыл холодным комом страх. Сперва тесть, Харальд Золотая Борода. Потом жена, Рагнхильд. А теперь и сын. Злые дисы отняли у Хальвдана всех родичей, которых принес ему брак с дочерью старого Харальда из Согна. Чья-то могучая рука нанесла ему уже третий губительный удар. Кто-то из богов или великанш ополчился на него и не намерен оставить в покое, пока не сокрушит весь его род. Кто это? Чем он досадил кому-то из жителей верхних или нижних миров? И не напрасны ли все его усилия, если непредугаданный удар невидимой руки все равно разнесет в прах все, чего он добьется?

Но даже знай он точно о неизбежности гибели, это ведь не повод опустить руки. Напротив: наивысшую славу получает тот, кто упорно борется с самой злой судьбой.

Однако кто бы ни был в этом виновен, уж Согн он не позволит отнять.

С этой мыслью Хальвдан снова встал на ноги.

– Какое несчастье… – в растерянности бормотал Рёгнвальд. – Так внезапно! Должно быть, какие-то ведьмы сгубили мальчика злым колдовством!

– Ари! – не слушая племянника, окликнул Хальвдан своего хирдмана. – Созови сюда вождей дружин, нам нужно немедленно держать совет.

– Что ты думаешь теперь делать? – не удержался от вопроса Рёгнвальд.

– Я еще не решил… – Хальвдан смотрел перед собой, на лице отражалась напряженная работа ума, и как никогда он был похож на ворона Одина, разведавшего важные вести для своего господина. – Но может так случиться, что Сигурду придется обождать встречи с нами…

Прядь 17

Уже три дня Сигурд Олень со всем собранным войском ждал вызова на битву. Давно было известно, что Хальвдан Черный и его племянник Рёгнвальд совсем близко: вот-вот они пересекут пограничные долины со стороны Хадаланда и вторгнутся во владения Сигурда. Сигурд ждал, что Хальвдан Черный, как человек благородный, пришлет ему вызов, но был готов отразить и внезапное нападение. Сам конунг занимал усадьбу Гримольва Скалы, а войско разместилось в шатрах и шалашах вокруг нее. Один день за другим проходил в напряженном напрасном ожидании. Пока посланный на разведку Хаки Берсерк с отрядом его отморозков не привез поразительное известие.

– Сигурд конунг, их там нет!

– Это правда? – Изумленный Сигурд не мог поверить.

– Да возьмут меня тролли, если лгу! Стан в Кривой долине покинут. Там видны кострища, всякий мусор и все, что остается от войска, но нет ни одного человека!

Сигурд едва удержался от вопроса, хорошо ли Хаки поискал. Удивленная тишина сменилась шумом, но хирдманы и вожди дружин более встревожились, чем обрадовались.

– Это что же – хваленый Хальвдан сын Асы взял и испугался нас?

– Поджал хвост и сбежал прятаться под передником своей злокозненной мамаши?

– Конунг, а не колдовство ли это? Может, они где-то рядом, но чарами их спрятали от нас и мы их не видим? Эта злыдня Аса и не на то способна!

– В Кривой долине их нет! – перекрикивая общий шум, твердил Хаки. – Я ведь не дурак, Арнодд, что бы ты ни думал! Я знаю, как рассеять чары!

– Ну и как?

– Я обернулся и посмотрел назад между ног! Если бы там был хоть один тролль, я бы его увидел!

– Да уж, одного тролля у себя между ног ты точно увидел! – воскликнул Эрле Балагур, и в теплом покое поднялся хохот.

Но недолгий: вскоре все вернулись мыслями к насущному.

– Но почему они отступили? Это неспроста!

– Может, они узнали, что мы ждем их здесь, и решили зайти с другой стороны? Может, они нападут из Раумарики, или из Вингульмёрка – ведь и там Хальвдан Черный полный хозяин!

– Я думаю, – начал Сигурд, взмахом руки прекратив шум, – что это отступление ложное. Хальвдан Черный пытается выманить нас, якобы пустившись в бегство, а потом напасть при подходящем случае.

– Нужно это разведать! – воскликнул Гутхорм. – Нужно послать небольшой отряд и найти их войско!

– Разумеется, мы так и сделаем, – кивнул Сигурд. – Хаки, что ты думаешь о том, чтобы поискать Хальвдана чуть подальше?

– Я охотно это сделаю, конунг! Я и сам хотел, но подумал, что лучше будет поскорее доставить тебе главные вести.

– Почему опять Хаки? – возмутился Гутхорм. – Конунг, позволь, я сам разведаю!

– Ты еще слишком… – Сигурд не сказал «слишком мал» и вовремя поправился: – Слишком неопытен для таких дел. Здесь нужен человек осторожный, ловкий и бывалый.

– Но откуда же я возьму опыт, если буду сидеть возле тебя? – закричал Гутхорм, раскрасневшийся от досады. – Мне нужен опыт, чтобы стать бывалым человеком и испытать свою ловкость!

– Зачем спорить, пусть они едут вместе, – подсказал Дагфинн Крюк. – Отправь своего сына вместе с Хаки, конунг. Молодой Гутхорм конунг прав – он не приобретет опыт, если будет сидеть возле своей няньки.

– Молодой конунг у нас жених! – не без ехидства крикнул Эрли Балагур. – Конунг, отпусти его показать себя, тогда и невеста посмотрит на него благосклоннее!

Гутхорм несколько надулся, недовольный, что о его юности напоминают при всех, но в словах Эрли была правда: отталкивая эти мысли, он тем не менее жаждал показать себя мужчиной в глазах пышнотелой Элдрид.

Сигурд задумался. Откажи он сыну сейчас – сам осрамит его в глазах людей, выставит ребенком, которому не в поход ходить, а дома с нянькой сидеть.

– Хаки… Что скажешь?

Хаки и Гутхорм при этих словах взглянули друг на друга с сомнением. Оба еще помнили свою ссору на пиру в день «похищения Гои». Тогда они помирились, но оба, будучи людьми самолюбивыми, затаили досаду и не жаждали отправляться куда-то вместе.

– Одного я не могу тебя отпустить, Гутхорм, – сказал Сигурд. – Отваги для такого дела мало, а у Хаки есть опыт. Если ты согласен, то отправляйтесь вдвоем.

– Я… согласен, – поколебавшись буркнул Гутхорм.

– Тогда, Хаки, я поручаю тебе сопровождать моего сына. Будьте осторожны, но постарайтесь разведать, куда исчезло войско Вестфольда.

– Может, его наконец тролли унесли… – ворчливо понадеялся Грим бонд.

Не теряя времени, разведчики пустились в путь с рассветом. Хаки взял с собой десять человек, Гутхорм ехал с двумя собственными телохранителями. Сигурд конунг провожал отряд глазами от ворот усадьбы, пока два всадника и десяток пеших не скрылись за складками местности. День был пасмурный, горные вершины нахлобучили на головы облака, и как никогда ясно в них видны были великаны, прячущие лица и задумавшие недоброе. Червячок сомнения шевелился в душе у Сигурда. Хаки, что ни говори, человек отважный, но достаточно ли надежный? Никогда не угадаешь, какой тролль его укусит и к чему подтолкнет. После той ссоры на пиру Сигурду рассказали кое-что: бывает, что по ночам, во сне, Хаки овладевают злые духи и он творит разные бесчинства, впадает в неистовство, не просыпаясь, а утром ничего этого не помнит. Потому он и носит прозвище Ночной Берсерк, но, скрывая это, прикидывается обычным берсерком – хотя никто не видел, чтобы он хоть раз впал в неистовство во время битвы.

Не стоило бы посылать юного сына на опасное дело в обществе человека, который и днем имеет злокозненный нрав, а ночью и вовсе за себя не отвечает. Но передумывать было поздно. Сигурд вернулся в усадьбу Хьёрхейм – ждать вестей. Что такое должно было случиться, чтобы Хальвдан Черный с племянником Рёгнвальдом, имея хорошее войско, в последнюю ночь развернулись и ушли прочь? Уж не захворал ли кто-то из них? Или к ним пришла весть, что на другие их земли покушается еще более опасный враг? Это было бы весьма на руку Сигурду, но он терялся в догадках, не зная настолько сильных и враждебных Хальвдану вождей.

Прядь 18

В полдень Хаки вывел отряд к Кривой долине, где еще день назад стояли Хальвдан и Рёгнвальд. Гутхорм сам убедился, что здесь пусто – только два-три каких-то старика бродили между куч мусора и костей на месте стана, выискивая, нет ли чего полезного для хозяйства. Дальше пустились по следу войска. Целый день отряд Хаки и Гутхорма пробирался по долинам. Узкие тропки вились меж торчащих из земли камней, похожих на любопытных троллей, что только и ждут темноты, чтобы ожить. Поднимались по склонам, поросшим ельником. В полдень остановились у маленького озера на дне долины, отдохнули под прикрытием прибрежной березовой рощи. Судя по следам костров и прочего, именно здесь отдыхали и люди Хальвдана. Шли до самого вечера, в сумерках устроились на ночлег в еловом бору.

К ночи заметно похолодало, но разводить огонь был нельзя, чтобы не выдать себя дымом: враги могли быть где-то близко.

– Эх, найти бы опять какую-нибудь овчарню! – сказал Кефли Хвощ, похлопывая себя по плечам. – Помнишь, Хаки, мы, когда добирались до Хрингарики, уже после той засады, ночевали в овчарне? Тепло было…

– А, Хаки ж точно было тепло! – хмыкнул Брими Шип. – Он тогда спал в обнимку с бараном! Еще и попользовал его!

Гутхорм залился хохотом.

– Не было такого! – взвился Хаки. – Не свисти, не спал я с бараном!

– Еще как спал! – со всех сторон с хохотом подтвердили его люди.

– Обнял его, прижался!

– А что уж там между вами было, мы в темноте не видели!

– Только баран все кричал: да, да, милый, еще, еще!

– Не кричал он!

– Зато ты кричал!

– Вы все врете, сукины дети!

– Мы все свидетели!

– И… это была овца! – закончил Хаки бесполезный спор.

Однако Гутхорм весь остаток вечера потешался, а Хаки досадовал – и на дерзкого юнца, и на собственных людей, ради забавы готовых опозорить вождя. Да и чего ждать от этих рож немытых? Наконец Гутхорм, уставший за день, заснул в шалаше. Хаки, велев своим людям хорошенько сторожить конунгова сына, хотел осмотреться напоследок и вскарабкался на скалу, откуда хорошо были видны окрестности. Уже почти стемнело, однако Хаки и без света хорошо находил дорогу там, где любой свернул бы себе шею. Устроившись, он стал вглядываться в темноту на юге.

– Чего ты здесь ищешь, Хаки-берсерк? – вдруг раздался рядом низкий мужской голос.

Хаки, сколь ни был смел, от неожиданности подпрыгнул и чуть не полетел кувырком с крутого склона. Любой храбрец испугается, если с ним заговорит темнота.

Как он мог не заметить, чтобы сюда поднялся кто-то еще, да к тому же незнакомый?

– Кто здесь? – вскрикнул Хаки, выставив перед собой сулицу, на которую опирался при подъеме.

– Убери твою зубочистку, – с насмешкой ответил голос, – я не собираюсь тебя есть, она мне не пригодится.

– Кто ты? – Убрать сулицу Хаки и не подумал.

Хаки хорошо видел в темноте, но сейчас, сколько ни вглядывался, смог рассмотреть лишь пятно более густой тьмы, чем воздух вокруг. Перед ним был кто-то из тех, кто показывается, только если сам захочет.

– Что тебе нужно? Убирайся, тролль!

– Мне нужно потолковать с тобой, сынок, – так же насмешливо ответил голос, не отрицая свою принадлежность к племени камней.

– Какой я тебе сынок! Не надо мне таких отцов!

Темнота расхохоталась еще задорнее.

– А ты глуп, если гонишь меня, не узнав, не могу ли я сделать для тебя что-нибудь хорошее.

– Да разве ваш род способен сделать добро?

– Убедишься сам. Зачем ты слоняешься по этой долине ночью, когда самое время лежать на мягкой шкуре, да еще с какой-нибудь красоткой под боком? Чего тебе здесь надо?

– Не твое дело, отродье камней!

– Можем препираться хоть до рассвета! – хмыкнул его собеседник. – Я-то никуда не спешу, у меня в запасе все время, пока не вострубит рог Гьялларгорн[17]. А вот тебе не стоило бы терять времени понапрасну. Ты ведь ищешь здесь войско тех двух парней из Вестфольда? Которые сбежали, оставив ни с чем тебя и Сигурда Оленя?

Хаки промолчал, не желая подтверждать эту догадку.

– Конечно, чего же еще тебе тут искать! Я помогу тебе. Хальвдана Черного вы не догоните, он через Вингульмёрк уходит к Вику[18], там сядет на корабли и уплывет в Согн, где моя женушка погубила его сынка. Теперь ему придется заново подчинять себе тот строптивый край, а вам это дает время. Но его родич, Рёгнвальд, здесь неподалеку. Переверни-ка твою шапку задом наперед и посмотри на юг.

Хаки помедлил. Боязно было выполнять советы такого существа, но любопытство одолевало. Это ведь его собственная шапка, из меха волка, убитого им самим три года назад. Чего дурного может выйти, если он и наденет ее задом наперед?

Не выпуская из правой руки сулицу, левой Хаки развернул шапку на голове. Глянул на юг – и тут же во тьме засияли яркие огни там, где только что была глухая темнота!

– Увидел? – спросило существо из тьмы. – Это войско Рёгнвальда стоит станом. До него не более трех роздыхов[19]. Сам он сидит в усадьбе Финнгейра Жнеца. Хальвдан оставил его там на случай, если Сигурд Олень, расхрабрившись, сам пойдет на его земли. Но войска у Рёгнвальда поменьше, чем у Оленя. Вот и думай, какую пользу ты можешь из этого извлечь.

– Какую пользу я могу извлечь? – осторожно спросил Хаки.

– Смотря чего ты хочешь. Если только отличиться перед Сигурдом в надежде на награду, – возвращайся к нему и предложи напасть на Рёгнвальда, пока его дядя Хальвдан не вернулся. А если ты из тех, кто не ждет подачек, а сам берет что пожелает…

– Я как раз из таких! – надменно ответил Хаки.

– Тогда поразмысли, нет ли чего такого, в чем ваши с Рёгнвальдом выгоды сходятся, – хмыкнул голос. – Скажем, если этот мальчишка, который при всех на пиру обозвал тебя жабой… или даже свиножабой, исчезнет, то у Сигурда Оленя не останется мужчин-наследников. И очень может статься, что его земли наследует зять – муж его дочери. А дочь у него – красавица, немало мужчин охотно взяли бы ее в жены, даже не будь за ней в приданое целый фюльк. А? Как думаешь? Или, может, она тебе не по нраву? Ты знаешь кого-нибудь покрасивее и с приданым получше?

Этих насмешек Хаки почти не расслышал: поданная мысль захватила его целиком. Ведь верно: он еще держал досаду на Гутхорма и не огорчился бы, если бы дерзкий мальчишка пошел к троллям. А если того не будет в живых, то Рагнхильд останется единственной наследницей отца! И вся его власть, земля и прочее имущество достанется ее мужу! Эта девушку не так-то просто получить, но такая награда стоит борьбы!

– Вижу, ты все понял, ты ведь умный парень, – с одобрением сказала темнота. – Рёгнвальд и сам будет рад найти друзей в этом краю. Ступай к нему, вы поймете друг друга. Если будет нужна помощь, позови меня.

– Как позвать? Кто же ты? – спохватился Хаки. – Как твое имя?

– Много у меня имен, но все их тебе знать ни к чему. Для тебя я буду просто Микиль-Тролль. Этого довольно. Я услышу. Да помни: я не помогаю трусам.

– Я не трус! – возмутился Хаки.

И тут же понял, что разговаривает с пустотой: на вершине скалы он один.

Прядь 19

Рёгнвальд конунг, сидя в усадьбе Финнгейра Жнеца – в честь хозяина она называлась Жатва, – пребывал далеко не в лучшем настроении. Нельзя сказать, чтобы он так уж любил своего дядю Хальвдана, но при нем чувствовал себя куда бодрее и веселее, чем без него. Сам Рёгнвальд это приписывал каким-то досадным случайностям – дурной погоде или проискам ведьм, – но дело было в другом: человек слабовольный и бездеятельный, в обществе дяди он заражался его бодростью, отвагой и целеустремленностью. Уходя, Хальвдан уносил и эти качества из души племянника. Даже любимые песни о славе предков не радовали Рёгнвальд, и Тьодольв скальд, в чьих услугах господин сейчас не нуждался, в углу теплого покоя играл в кости с хирдманами-телохранителями.

Румяное лицо Рёгнвальда мрачили заботы. Оставшись один во главе части войска, он испытывал не гордость, а только беспокойство. Припасы на исходе, каждый день отряды ходят искать дичь и ловить рыбу в горных озерах. Наткнувшись на стадо какого-нибудь бонда, забирают скот, иной раз ввязываясь в схватки с возмущенными хозяевами. А если нагрянет Сигурд Олень? Возможность отбиваться в одиночку Рёгнвальда не прельщала, хоть и сулила немалую славу.

И при том он скучал – разве могут такие заботы развеселить человека? В семье Финнгейра Жнеца не нашлось ни девушек, ни красивых молодых женщин, да и служанки в усадьбе были под стать хозяйке – старые, тощие и злые. Когда Рёгнвальду доложили, что пришел какой-то человек и хочет с ним встретиться, мол, для его же пользы, тот велел впустить.

Представший перед конунгом гость выглядел человеком незаурядным. Не то чтобы он был хорош собой, но казался ловким, сильным и толковым. Шапка и накидка из волчьего меха наводили на мысль, что перед тобой берсерк, и в темных глазах незнакомца Рёгнвальд живо разглядел огонек, выдававший нрав отважный, но беспокойный и неуживчивый.

– Кто ты и из какого мира? – насмешливо задал Рёгнвальд вопрос, с каким обращаются к подозрительному существу, быть может, нечеловеческому.

– Мое имя – Хаки Берсерк, я сын Вестейна бонда, из Хадаланда, – смело ответил тот.

Держался гость перед конунгом без робости, дерзко и даже несколько заносчиво, как будто в целом мире не уважал никого, кроме самого себя.

– Постой! Я знаю одного сына Вестейна бонда, – припомнил Рёгнвальд, – и ты совсем на него не похож. Только его звали не Хаки, а Харек… – Рёгнвальд еще раз оглядел волчью шапку в руке гостя. – Ульв-Харек!

– Ты знаешь моего брата Ульв-Харека? – Гость переменился в лице и подался к нему. – Он жив? Давно ты его видел?

– Да не так уж давно – когда расстался с моим родичем Хальвданом конунгом, тот Ульв-Харек уехал с ним, это его человек…

– Его человек! – с негодованием воскликнул Хаки. – Вот предатель! Отродье ведьмы!

– Вот как ты честишь своего брата! – удивился Рёгнвальд. – Между вами были нелады? Из-за наследства, быть может?

– Я считал его погибшим! Думал, он распивает меды в Валгалле, а он, стало быть, служит Хальвдану?

– Да, мой брат принял его на службу. Почему бы и нет, если Хадаланд в наших руках?

– И куда он отправился вместе с твоим родичем Хальвданом?

– В Согн. Мой родич поехал принимать наследство своего сына Харальда – тот был там конунгом после деда, но недавно погиб.

– Так вот почему он ушел от самой битвы! – сообразил Хаки.

– Да… – Рёгнвальд в свой черед сообразил, что выдал важные сведения невесть кому. Впрочем, слишком осведомленного чужака всегда можно заставить замолчать навеки. – Но ты так и не сказал, зачем сюда явился! – С опозданием Рёгнвальд попытался принять грозный вид. – Может, тебя Сигурд Олень послал разведать, как у нас дела?

– Именно так! – ухмыльнулся Хаки. – Мудрый правду без подсказки скажет! Сигурд Олень послал меня узнать, почему ваше войско отступило в последнюю ночь, когда уже все было готово к битве.

– Отважный же ты человек, если так прямо в этом признаешься!

– Трусом меня никто еще не называл. О том, что я говорю с тобой, Рёгнвальд конунг, Сигурд ничего не знает. Этого он мне не поручал, но сдается, мы могли бы сделать кое-что полезное один для другого. Что ты скажешь, если я скажу… – Хаки хитро прищурился, – что Гутхорм, единственный сын Сигурда, находится здесь недалеко, и при нем всего два верных человека?

Рёгнвальд вытаращил свои продолговатые, глубоко посаженные голубые глаза. В обычное время довольно красивые, теперь они придали ему сходство с лягушкой.

– Ты лжешь! – с несвойственной ему прямотой воскликнул Рёгнвальд. – Два человека! Сигурд Олень не так глуп, чтобы послать своего сына почти в одиночку… куда, кстати, он его послал? Не ко мне же сюда?

– Гутхорм послан на разведку – узнать, где ваше войско. Но если твои дисы не проспят, ты раньше того узнаешь, где он сам. А уж как этим распорядиться… не мне тебя учить, Рёгнвальд конунг.

Рёгнвальд помолчал, его глаза застыли, но мысль лихорадочно работала. Гутхорм – единственный наследник Сигурда Оленя… Если захватить его, можно не бояться нападение ни завтра, да и никогда.

– Если ты оставишь ему жизнь и увезешь к себе в Вестфольд, то Сигурду Оленю придется заключать мир уже на ваших условиях, – продолжал Хаки, легко догадываясь, о чем его высокородный собеседник сейчас думает. – Сможешь держать Гутхорма у себя сколько пожелаешь, и этот Олень будет смирен, как ягненок. Что скажешь?

– А чего ты хочешь за то, чтобы отдать его в мои руки? – Наклонив голову, Рёгнвальд искоса взглянул на Хаки.

– Я хочу… – Хаки приопустил веки, чтобы скрыть хищный блеск глаз. – Если я пожелаю служить тебе, ты дашь мне почетное место в твоей дружине. А если дело дойдет до войны с Сигурдом, я сам выберу, какую добычу возьму в его доме.

– Ты просишь немало.

– Я и даю немало. Подумай, не стоит ли прибрести такого человека, как я, чтобы в придачу получить возможность держать Сигурда на цепи, будто пса.

– Пожалуй, стоит, – кивнул Рёгнвальд. – Не хотел бы я знать, что ты говоришь все это не для того, чтобы заманить в ловушку меня! Откуда мне знать, что у тебя нет на уме коварства?

– Осторожность делает честь и храброму человеку! – Хаки усмехнулся. – Тебе не придется рисковать собой, конунг. Спокойно оставайся на месте, и я приведу Гутхорма в твои руки.

– Если приведешь – я согласен на твои условия.

Рёгнвальд пристально смотрел на Хаки, пытаясь понять, нет ли здесь все же какой ловушки. Не мудрец, он тем не менее отчетливо понимал: Хаки Берсерк, браня своего брата Ульв-Харека за перемену вождя, сам задумал предательство куда более коварное. А на предателя нельзя полагаться, какие бы блага он ни сулил. Но пока, если их выгоды и впрямь совпадают…

– Неужели Сигурд так худо кормит и награждает свою дружину, что ты хочешь сменять его на другого вождя? – вырвалось у Рёгнвальда. – Или у тебя есть какая-то причина его ненавидеть? Какую награду ты хочешь получить из его сокровищ? Может, он владеет чем-то таким, что стоит трех сыновей конунгов?

– Как ты проницателен, Рёгнвальд конунг, – Хаки издал низкий смешок, – видишь человека насквозь! Я скажу тебе правду! Недавно на пиру я повздорил с этим мальчишкой. Он бранил меня разными словами, а его отец-конунг не дал мне с ним посчитаться за дерзость, как следует. Но я не забываю обид, и щенку придется усвоить, что за свой язык надо отвечать! Вот посмотрим, так ли он будет дерзок и смел, когда ни папаши, ни его дружины не окажется рядом!

Рёгнвальд тайком вздохнул с облегчением. Горячность Хаки убеждала в правдивости его слов: он был как раз очень похож на человека, что за недобрую насмешку затаит обиду надолго и постарается отомстить. А юный сын конунга – тот самый человек, который считает, что ему позволено смеяться над кем угодно. Сама судьба рано или поздно преподаст ему урок.

– Понимаю, – благосклонно ответил Рёгнвальд. – Да, если так, то ты имеешь право на месть. И я охотно тебе помогу.

– Никто не должен знать о нашем уговоре, – предупредил Хаки. – Я вернусь к Сигурду Оленю, будто не причастен к этому делу. Так я принесу тебе больше пользы.

– Разумное решение! – Рёгнвальд повеселел. – Да будет удача твоим рукам, Хаки Берсерк.

Условившись о порядке действий, Хаки покинул усадьбу под названием Жатва в уверенности, что этим ловким ходом обманул сразу двух конунгов, из чего извлечет немало личной выгоды. Но всех хитрецов подстерегает одна и та же беда: они продумывают свои ходы в игре, не принимая во внимание, что у других игроков тоже есть фишки, а желания выиграть не меньше.

Прядь 20

Однажды Рагнхильд со служанкой шли домой с пастбища. У Сигурд конунга имелось немалое стадо овец – короткохвостых, с длинными блестящими рогами и тонким подшерстком, из которого выходила тонкая шерстяная нить и хорошая ткань. Весной они линяли, сбрасывая большие клочья шерсти, которые можно было просто собирать. Начался весенний окот, и было много работы по присмотру за матками и ягнятами. Самые ранние уже бегали на своих ножках. На тропинке к Рагнхильд подошла белая овца и стала тыкаться лбом. Рагнхильд погладила ее, но та не унималась, отбегала, потом подбегала, жалобно блея.

– Она куда-то зовет тебя, госпожа! – догадалась служанка. – Попробуем пойти за ней.

Следуя за овцой, Рагнхильд прошла несколько в сторону от тропы. Овца остановилась над расселиной в земле – на дне ее белел кудрявый комочек и тоже блеял.

– Ягненок провалился в яму! – Рагнхильд поняла, почему овца привела их сюда. – Придется нам, Бьёрг, достать его.

Расселина была глубиной в человеческий рост, но со стенками не совсем отвесными.

– Ох, мне не слезть! – всплеснула руками немолодая служанка. – Куда мне, с моими-то ногами! Лучше позвать кого-нибудь из мальчишек, госпожа!

– Вот еще – бегать за мальчишками! Тут всего-то и дела на один чих! Я полезу, а ты потом поможешь мне выбраться, – решила Рагнхильд.

Она сбросила накидку и стала осторожно спускаться, нашаривая ногами выбоины в камне и земле. Для пастбища она надела, как всегда, простое платье из серой некрашеной шерсти и не боялась его испачкать. Благополучно достигнув дна, Рагнхильд подобрала ягненка на руки, осмотрела его, убедилась, что он не переломал себе ноги, и подняла голову, чтобы окликнуть Бьёрг…

И услышала, как кричит сама Бьёрг – так испуганно, будто увидела волков.

– Что такое? – окликнула Рагнхильд. – Бьёрг, что с тобой?

Но сверху раздался только шорох травы и удаляющийся крик: Бьёрг увидела нечто такое, что враз позабыла о своих больных ногах и умчалась резвее любого мальчишки.

Рагнхильд пробрало холодом, и она крепче прижала ягненка к груди. Что такое там наверху случилось, чего Бьёрг так испугалась? Хотелось скорее вылезти и посмотреть, но… Рагнхильд беспомощно огляделась: как она полезет наверх, если ей нужно держать и ягненка, и подол платья, а подать ей руку и взять у нее ягненка некому? Без ягненка она еще управилась бы, если подобрать подол и заправить за пояс. Оставить его? Посмотреть, что там, а потом вернуться?

Рагнхильд размышляла не так уж долго, но не успела ничего решить, как наверху, над ямой мелькнуло что-то темное, косматое… Ойкнув про себя, Рагнхильд с ягненком на руках вжалась в стену. Что это – волк? Или тролль? Ей вспомнился незнакомец, вышедший из камня и ушедший в него, потом тот рыжий конь, что едва не увез Элдрид невесть куда, и холод хлынул по жилам. Зачем же она пошла в горы вдвоем с глупой служанкой? Да еще сама залезла в расселину скалы!

– Кто здесь? – раздался сверху человеческий голос. – Там кто-то есть?

Рагнхильд решила не отвечать. Ее наполняло досадное чувство бессилия: камней тут в яме сколько угодно, но она-то не может в них спрятаться! Может, это косматый не заметит ее и уйдет? Он стоял над той же стороной ямы, где вжималась в стену Рагнхильд, и пока ее не видел.

– Бэээ! – жалобно сказал глупый маленький предатель у нее на руках.

– Эй, Хаки, тут твое любимое!

– Да кто там? Овца? – спросил другой голос, и кто-то наклонился над ямой с другой стороны.

Вытаращенные от испуга глаза Рагнхильд встретили взгляд знакомых темно-серых глаз.

– Рагнхильд! – воскликнул человек над ямой.

– Хаки! – одновременно воскликнула она. – Это ты или какой-то тролль?

– Это ты, Рагнхильд, или какая-то троллиха? Что ты делаешь в яме? Решила жить в камнях?

– Я не живу в камнях! Я слезла за ягненком! Хаки, откуда ты взялся? Вы уже вернулись?

– Ты можешь вылезти? Давай, я вытащу тебя.

– Лучше возьми этого дурачка, я вылезу сама. Да смотри, не откуси ему голову! – предостерегла Рагнхильд, на протянутых руках подавая ягненка наверх, на вольный свет.

Хаки взял ягненка, опустил в траву, потом свесился в яму и подал руку Рагнхильд. Ухватившись за его руку, она живо вылезла наверх и огляделась.

Овца, гулявшая шагах в пяти, прибежала и тыкалась в свое бестолковое чадо мордой. Бьёрг и след простыл. Но Рагнхильд уже было ясно, отчего та убежала.

Снизу, из ямы, ей было плохо видно Хаки, но теперь, разглядев его, она снова вытаращила глаза. Его волчья накидка висела клочьями, один рукав кюртиля был наполовину оторван, а голова перевязана, кажется, обрывком нижней рубахи. На земле вокруг ямы сидели пять человек из его дружины – в таком же растерзанном виде, с грязными повязками на головах, руках и ногах. Их одежду усеивали темные пятна засохшей крови, и вид у них был, как у драугов[20].

Одолев первый миг изумления, Рагнхильд сообразила, что это может означать, и пошатнулась. Сигурд конунг уже вернулся в Хьёрхейм, и она знала, что Хаки и Гутхорм отправились на разведку вдвоем. Руки задрожали. Она быстро окинула взглядом окрестности, но на склоне горы, поросшем свежей травой и усеянном древними валунами, никого больше не обнаружила.

– Г-где Гутхорм? – с дрожью в голосе выдавила она. – Хаки! Где мой брат? Вы вернулись вместе?

– Нет, Рагнхильд. – Хаки, не вставая с земли, свесил голову. Шапки на нем не было, густые грязные волосы висели сосульками. – Гутхорм… Его с нами нет…

– Он жив? – Рагнхильд захотелось схватить его, потрясти и вытрясти обнадеживающий ответ. – Да не молчи ты, как спящая вёльва! Что с ним случилось? Где он? Говори!

– Думаю, он сейчас еще в Хадаланде. Едва ли Рёгнвальд успел увезти его в Вестфольд.

– Рёгнвальд? Как Гутхорм к нему попал?

– Это я виноват! – Хаки бросил на нее лишь один измученный взгляд снова свесил голову, будто припадая к ее ногам в поисках пощады. – Я должен был лучше следить… Но мы так устали…

– Да что случилось? Он жив?

– Он… был жив, когда я в последний раз его видел. Правда, парни? – Хаки глянул на своих людей, сидевших на земле с видом нечеловеческой усталости, и те обреченными голосами подтвердили: все правда. – Его уволокли в ту усадьбу… там в одной усадьбе жил сам Рёгнвальд, а его войско стояло в долинах вокруг. Мы хотели подобраться поближе и посмотреть, много ли с ним людей. Хотели разведать, где Хальвдан. Мы пробирались ночью через ельник на склоне, но попали в засаду. Нас выдал один старый хрен, мы на него наткнулись, он собирал валежник. Я хотел его убить на месте, но Гутхорм меня отговорил, дескать, нельзя убивать неповинного человека, который просто собирает сучья для очага. Вот эта доброта его и погубила – тот старый хрен небось живо похромал к вестфольдцам и донес на нас!

– Предал нас на смерть за тухлый селедочный хвост! – с горечью бросил кто-то из людей Хаки.

– Они накнулись на нас из чащи, сразу со всех сторон, их было не меньше полусотни. Правда, ребята? Мы бились, как волки, и Гутхорм тоже.

– Посмотри, госпожа, сколько нас осталось! – Другой хирдман махнул перевязанной рукой. – Половина полегла в том проклятом ельнике!

– Да и мы все ранены! – пожаловался третий. – Едва добрались!

– Мы выбрались только милостью богов! – подтвердил Хаки. – Я не бросил бы Гутхорма, была бы хоть маленькая надежда его вызволить, хоть вот с этот камешек! Но нас осталось пятеро, а их было с полсотни. Его утащили, и нам оставалось только спасать свою жизнь. Мы едва сумели от них оторваться в темноте. Я хотел следить за усадьбой, посмотреть, куда его повезут, но подумал, что Сигурд конунг должен скорее узнать, что его единственный сын…

Хаки замолчал, помотал головой, будто исчерпал запас горестных слов.

Несколько мгновений Рагнхильд смотрела на него, прикидывая, не сон ли все это. Потом развернулась и побежала вниз по склону к конунговой усадьбе.

– Рагнхильд, прости меня! – полетел ей вслед отчаянный призыв. – Я бы отдал жизнь за него, но злые дисы были против…

Рагнхильд с криком ворвалась в теплый покой и переполошила всю усадьбу. Толпа побежала к злополучной яме, но Хаки с пятью парнями уже сам подходил к воротам. Стоя перед очагом, он заново изложил свою печальную сагу, уже более складно и внятно, но смысл ее оставался так же горек.