Читать онлайн Картинная галерея

Ахиллесова точка

Рукав скафандра звякнул, коснувшись металлической стенки туннеля, и эхо отразило исковерканный звук. Провожатый буркнул:

– Налево.

Коровин подчинился. Они так долго петляли в полутьме по бесконечным переходам камата, что он успел окончательно запутаться. Если раньше они поднимались от жилых этажей в носовую часть, к стартовым ангарам конвоя, то теперь ориентация была безнадежно утеряна. Коровин послушно свернул налево, в боковой коридор.

– Теперь направо.

– Как много поворотов, – сказал Коровин.

Провожатый передернул плечами, не оборачиваясь и не тормозя шага. Словно облитый ртутью, он шел танцующей походкой человека, привыкшего к магнитным башмакам. Коровин управлял телом гораздо менее уверенно. Ему казалось, что со стороны он выглядит нелепо. Ничего не поделаешь – ионные двигатели, почти невесомость. Караван Малой Тяги, вытянувшись 20‑километровой вереницей пассажирских и грузовых блоков, входил в Пояс астероидов.

– Почему у вас не сделают лифтов? – миролюбиво спросил Коровин.

Провожатый, не останавливаясь, глянул через плечо, показав бородатый профиль над откинутым на спину прозрачным шлемом. В молчании они миновали еще несколько поворотов. Потом провожатый остановился.

– Здесь, – сказал он, подождав Коровина. Коровин отстал, потому что ремень одной из его фотокамер зацепился за скобу, торчавшую из стенки туннеля. – Пришли наконец.

Они стояли в полутемном помещении с высоким потолком. Из стены перед ними через каждые два‑три метра выдавались массивные крышки шлюзовых камер. Под потолком зала надпись на трех языках указывала на недопустимость присутствия здесь посторонних и пассажиров. Подойдя к одному из люков, спутник Коровина набрал комбинацию на цифровом замке.

– Пилот знает? – спросил Коровин.

Провожатый, не отвечая, опустил прозрачный колпак шлема на вакуумные присоски воротника. Коровин последовал его примеру. Они вместе подождали, пока тяжелая крышка не отодвинулась, обнажив черноту шахты. Коровин придержал фотоаппараты, чтобы они снова за что‑нибудь не зацепились. Провожатый ждал. Его дыхание, искаженное переговорной системой, странно звучало в наушниках Коровина.

– Кроме атомных торпед у меня есть лазеры, – сказал пилот, тыча пальцем в пульт. Пилота звали Гудков, и последние полчаса он рассказывал Коровину о своем катере. Гудков был светлый, даже белобрысый, невысокого роста, хотя заметить последнее было трудно, даже когда Гудков стоял, потому что стоял он на полусогнутых и все‑таки упирался головой в потолок. Хорошо еще, что на потолке кабины не было никаких кнопок или клавиш, только циферблаты и индикаторы, и за те полчаса, пока Гудков, упершись головой в потолок, объяснял Коровину устройство катера, с курсом ничего не случилось. Коровин все это время сидел в кресле второго пилота, которое неожиданно оказалось гораздо удобнее роскошных пассажирских шезлонгов в соответствующей секции камата.

– На средней дистанции они его искромсают, – продолжал Гудков. – Дальше начинается стрельба из бластера. Бластеры сжигают все, что остается после лазеров.

– А если бластеры не справляются?

– У меня есть еще антипротоны. Специально для такого случая. Если он прошел все заслоны, пучок его остановит.

Коровин засмеялся.

– Вы говорите о метеоритах так, будто это ваши враги.

– А что вы хотели?

– Не знаю, – сказал Коровин, улыбаясь. Разговор ему нравился. Нормальный треп в трех астрономических единицах от Солнца. Он снова засмеялся.

– Но я не отношусь к ним как к врагам, – сказал Гудков. Он полулежал в своем кресле в метре от Коровина. Он устроился там перед тем, как начал рассказывать о вооружении катера. – Мне скучно, когда их нет. Особенно теперь.

– А что с вашим товарищем?

– Болезнь сугубо земная, грипп, – сказал Гудков. – Зато карантин небесный. Не исключено поэтому, что стрелять придется вам.

– Меня предупреждали. Это трудно?

– Наоборот, – сказал Гудков. – Промахнуться невозможно. Все оружие наводится автоматически. Стрелок – тот же пианист. Главное в его работе – в нужный момент попасть пальцем в нужную клавишу.

– Хорошо, – сказал Коровин. Он быстро освоился в кабине катера. Космоса здесь не было, только звездная пыль светила с большого – метр по диагонали – курсового телеэкрана на пульте управления. Из‑за нестерпимого солнечного сияния экран заднего вида был приглушен, а на нем едва выступала пунктирная линия камата. – Фильм получится что надо. Ведь в труде конвоира столько романтики!

– Кое‑что есть, – скромно сказал Гудков. – А вы профессионал?

– Что вы! – сказал Коровин. – Меня бы сюда не пустили. Вообще я экзосоциолог.

– Так вы по чужим цивилизациям? Тайна Казанского метеорита и так далее?

Коровин засмеялся.

– Почти угадали. Я действительно специалист по материальным следам. Экзоархеолог – так это называется.

– А есть и другие области?

– Сколько угодно, – сказал Коровин. – Кроме нашего направления экзосоциология включает в себя экзобиологию, экзоастрофизику, экзорадиоастрономию, экзологику, экзофилософию и массу других дисциплин с не менее экзотическими наименованиями. Как вам нравится, например, такое – экзопалеолингвистика?

– Это еще что за диковинка?

– Считается, что гипотетические пришельцы оставили не только материальные следы. После них сохранились предания и мифы, а также устойчивые идиомы в языках народов, с которыми они контактировали.

– Что ж, – сказал Гудков. – Звучит логично.

– Экзологично, – усмехнулся Коровин. – Знаете вы, например, где находится то место, что за тридевять земель?

Гудков пожал плечами.

– Наши экзопалеолингвисты выяснили, что на Луне, – продолжал Коровин. – Оказывается, если взять земной диаметр и умножить на двадцать семь, получится расстояние от Земли до Луны. Не с такой уж большой ошибкой.

– Здорово придумано, – сказал Гудков. – Остроумные ребята эти ваши палеолингвисты.

– Очень, – подтвердил Коровин. – Это тема диссертации.

– Неужели правда?

– Да, – сказал Коровин. – Причем автор делает много других выводов. В частности, цепочка изящных экзологических построений приводит его от числительного «тридевять» к ценным соображениям относительно математики пришельцев и устройства их кибернетических машин.

– Блестяще, – сказал Гудков.

– Это не все, – продолжал Коровин. – Радиус лунной орбиты все‑таки немного больше, чем «тридевять» земных диаметров. Используя известные данные по изменению гравитационной постоянной и связанному с ним увеличению земного шара и межпланетных расстояний, он находит дату прилета пришельцев.

– У меня нет слов, – восхищенно сказал Гудков.

Коровин продолжал:

– Кроме того, отмечая симметрию выражения «за тридевять земель, за тридевять морей», диссертант определяет соотношение площадей моря и суши в ту эпоху и вычисляет суммарную поверхность исчезнувших континентов, в том числе Атлантиды.

– Достаточно, – сказал Гудков. – Завтра же бросаю работу и перехожу в ваши палеолингвисты.

– Экзопалеолингвисты, – поправил Коровин. – Это очень важная приставка. Еще в прошлом веке некто Симеон указал на появление большого количества экс‑биологов, называющих себя экзобиологами. Его слова звучат сейчас очень современно. Именно так мы и трудимся. Экс‑лингвист, называющий себя экзолингвистом, занимается построением языков, на которых никто никогда говорить не будет. Экс‑радиоастроном, называющий себя экзорадиоастрономом, прочесывает небо в поисках разумных сигналов, ничего не обнаруживает, получает результаты из области чистой астрофизики и кончает тем, кем начинал, – простым радиоастрономом. А экс‑археологи вроде меня колесят по планетам, ищут следы – и тоже безрезультатно. Только в одном мы корифеи – в теоретической экзофилософии. Которая на самом деле экс‑философия.

– Остановитесь, – сказал Гудков. – Я понимаю, что вы считаете себя вправе шутить над собственной профессией. Как всякий специалист, любящий свою работу. Но ведь у вас был контакт. В позапрошлом году. Только сейчас о нем почему‑то не пишут.

– А, – сказал Коровин. – Односторонний радиоконтакт Волкова – Алешина – Гинзбурга. Было дело.

– Вот видите.

– Я‑то вижу, – сказал Коровин. – Хотите знать, что произошло в действительности?

– Конечно.

– Тогда слушайте. За сто лет после опубликования статьи Коккони и Моррисона экзосоциология превратилась в солидную науку. Сейчас, спасибо теоретикам, нам известно практически все. Каким образом мы поймаем сигналы чужих цивилизаций. Когда мы их поймаем. Как расшифруем. Ну и, разумеется, какого могущества достигнем, приняв и прочитав их. А два года назад Волков и Гинзбург из Лунной обсерватории объявили, что они слышат чужую передачу.

Гудков слушал внимательно, не перебивая, повернув к Коровину чуть скуластое загорелое лицо. Ладонью правой руки он ритмично похлопывал по широкому подлокотнику кресла.

– Представляете, что мы чувствовали?

Гудков в ответ улыбнулся.

– А что мы почувствовали через сутки, когда передача прекратилась? – сказал Коровин. – Но экзолингвисты заявили, что записанной информации вполне достаточно. А потом…

– У них ничего не получилось? – спросил Гудков. Он смотрел на Коровина не мигая.

– Уж лучше бы не получилось. Многие так считают. Знаете, что это было?

Коровин сделал паузу.

– Оказывается, в полупарсеке от Солнца чей‑то чужой звездолет попал в аварию.

– Так это был SOS?

– Да, – сказал Коровин. – Причем из текста понятно, что его родная планета находится очень далеко, где‑то в центре Галактики. И они обращались за помощью к ближайшим населенным мирам. То есть к нам. А мы расшифровали передачу только через год.

Гудков ничего не сказал. Он опустил глаза и смотрел на свои пальцы, лежащие теперь неподвижно на подлокотнике кресла.

– Возможно, они еще живы, – сказал Коровин. – Возможно, мы не так уж опоздали с расшифровкой. Какая разница? Мы не сможем прийти на помощь даже через полвека.

Некоторое время в кабине стояла тишина.

– Видимо, рано мы за это взялись, – сказал Гудков, разглядывая свои неподвижные пальцы.

– За что? – неохотно опросил Коровин.

– За экзосоциологию. За поиски контакта с другими цивилизациями. Мы еще недостаточно созрели. И технически, и морально.

– По‑моему, любая космическая деятельность подразумевает ответственность, – сказал Коровин.

Гудков помолчал.

– Возможно, вы и правы. Но на практике все иначе. Сейчас вы по делам?

– Да, – сказал Коровин. – На Титан, на экспертизу.

– Там что‑нибудь нашли?

– Как обычно, – сказал Коровин. – Камень, похожий на кирпич.

– Понятно.

– Все равно когда‑нибудь мы это сделаем, – сказал Коровин. – Когда‑нибудь мы отыщем настоящие материальные следы. Найдем предмет, одного взгляда на который будет достаточно, чтобы понять, откуда он.

Он вздохнул.

– А пока приходится совмещать. Снимаем документальные фильмы, пишем популярные статьи. Иногда выходит неплохо. Думаю, и теперь получится. Очень выигрышная тема. Представьте это на киноэкране, из зрительного зала. Далекое Солнце. Мрак. Крупные планы больших планет. Растянутые порядки камата. Музыка, пальмы в пассажирских салонах. А по контрасту – мощные противометеоритные батареи. Короткие секунды тревоги. И наш катер, прикрывающий наиболее уязвимое направление…

– Понятно, – сказал Гудков. – Но, по‑моему, вы должны раскрыть тему шире. Должны дать Границу, передний край битвы. Человека с Природой. Изобразить Человека, ведущего эту борьбу. Заключенного в металлические коробки, лишенного элементарных удобств, страдающего от недостатка энергии и свободы передвижения. Человека, который ставит на карту все. Который сражается – и побеждает.

– Не беспокойтесь, – сказал Коровин. – Я покажу правду.

Через двое суток, после завтрака, просматривая бортовой фотоальбом катера, Коровин сказал, обращаясь к Гудкову:

– Какие красавцы! И снимки очень удачные. Кто их автор?

Гудков улыбнулся.

– Никто. Вернее, фоторобот на базе. Переснято с магнитной записи.

Коровин увлеченно перелистывал страницы альбома. Чего здесь только не было! И слабые искорки на пределе зрения телескопов. И близкие яркие огоньки. И наконец, метеориты рядом. Каменные и металлические, шарообразные, цилиндрические и пирамидальные, гладкие и неровные, ледяные айсберги и просто обломки, серые, желтые, коричневые, голубые, все метеоры мира, казалось, были собраны здесь, в альбоме с толстыми жесткими страницами.

– Настоящие красавцы! – еще раз повторил Коровин. – Это все ваши?

Гудков кивнул. На его лице появился неуловимый оттенок гордости.

– И вы еще будете утверждать, что метеориты встречаются редко?

– У вас есть собственный опыт, – сказал Гудков.

За прошедшие двое суток установленные на камате мощные радиолокаторы дальнего обнаружения засекли в их секторе всего один небольшой обломок, но и тот шел мимо, и уничтожать его не пришлось. Это согласовывалось с метеосводкой, обещавшей один метеорит в пять дней.

– Вы правы, – сказал Коровин. – Оказывается, здесь иногда тоже хочется переменить обстановку.

За двое суток космоса в кабине не прибавилось. Экраны обзора стали картинами – пейзаж в них застыл, потому что меняться ничто не могло. Звезды оставались на месте: никакие межпланетные перелеты не в силах спутать рисунок созвездий. Камат висел в экране заднего вида. Взаимное расположение катера и камата осталось прежним, и он тоже казался нарисованным в глубине телеэкрана. Был еще, правда, Юпитер. Впереди, потому что камат должен был воспользоваться его гравитацией, чтобы набрать скорость на пути к Сатурну. За два дня Юпитер стал несколько ярче, но заметить это невооруженным глазом было невозможно.

– Тут нет ничего удивительного или странного, – сказал Гудков. – Например, раньше я работал в ближнем космосе, на осах. Возил боксеров на станцию.

– Простите, где вы работали?

– На орбитальных самолетах, осах. Возил людей на станцию. Станция у них называется Большая ОКС, сокращенно – бокс. Поэтому тех, кто там работает, называют боксерами. Или бокситами, кому как нравится.

– Понятно, – сказал Коровин. Разговор входил в обычное непритязательное русло.

– И что вы думаете? – продолжал Гудков. – Знаете, почему я оттуда ушел? От скуки. Не потому, что там мало происшествий, нет. Наоборот, сплошные аварии и инциденты. Но я не желаю вам присутствовать при подобной аварии.

– Почему?

– Потому что вам не дадут и пальцем пошевелить. Все за вас сделают.

– Кто?

– Центр, кто же еще, – сказал Гудков. – Есть у них такая организация. Так и называется – Центр управления полетами. Но работают здорово, молодцы.

– И поэтому вы перешли сюда?

– Частично, – сказал Гудков. – Здесь намного свободнее. Есть люди, которые считают, что безопасность превыше всего. Я не отношусь к их числу.

– Скажите, – проговорил Коровин после непродолжительного молчания. – А вот если вы встречаете очень большой метеорит, типа астероида? Уничтожить который обычными средствами вы не можете? Что тогда?

– Не понимаю. Объекты до ста тонн мы расстреливаем уверенно. Если вам угрожает что‑то грандиозное, то штурман камата успевает пересчитать программу и уйти. Даже на малой тяге. Просто потому, что впередсмотрящие станции засекают большой метеорит на очень большом расстоянии.

– А если впередсмотрящие недооценивают угрозу?

– Ясно, – сказал Гудков. – В принципе такое, конечно, возможно. Но что делать, я не знаю. Никогда не был в подобной ситуации.

– Я вот к чему, – сказал Коровин. – Говорят, иногда конвойный расстреливает весь боезапас, но не уничтожает метеорит. Тогда он идет на таран. Рассказывают, что были такие случаи.

Гудков молчал, опустив серые глаза и похлопывая правой ладонью по широкому подлокотнику. Потом он серьезно посмотрел на Коровина.

– Нет, вряд ли. Я бы знал. И почему пилот должен гибнуть? Он может катапультироваться, и его подберут другие.

Он замолчал. В наступившей тишине вдруг проснулся, ожил связной громкоговоритель. Минуту он молча хрипел. Потом сказал металлическим, нечеловеческим голосом:

– «Рубин‑пять», «Рубин‑пять», здесь база. «Рубин‑пять», вызывает база. Боевая тревога в вашем секторе.

Для воображаемого наблюдателя, поднявшегося над каматом к Северному полюсу мира, сектор патрулирования простирался вперед, левее траектории каравана. Конвойный катер находился в вершине конуса, в тысяче километров от камата. Локаторы дальнего обнаружения засекают метеорит средних размеров на расстоянии, в сто раз большем. При скорости сближения порядка 100 км/с на все остальное остается 15–20 минут. Радиус действия атомных торпед составляет десять тысяч километров. При работе на максимальной дальности их следует запускать сразу после сигнала тревоги, чтобы они успели к месту встречи с целью.

Сейчас со стороны Юпитера, угрожая камату лобовым столкновением, приближался метеорит массой приблизительно в тонну. В том месте на курсовом экране, где он должен был находиться, висела бледная точка. Изображение синтезировалось бортовым вычислителем по данным, полученным из диспетчерской. Бортовые локаторы катера пока не видели метеорита. Атомные торпеды обычно стартуют вслепую, и до перехода на самонаведение их движением управляют по данным, полученным с камата.

Все, что требовалось от Коровина при сигнале тревоги, он уже сделал. На мгновение почувствовав себя автогонщиком, он надел на голову прозрачный колпак шлема, натянул на руки перчатки и пристегнулся к креслу привязными ремнями. Сиденье ощутимо давило на него снизу, потому что катер менял позицию, переходя в точку встречи. Катер двинулся, подчиняясь Гудкову, который приготовился, казалось, еще до сигнала тревоги.

– Ладно, – деловито сказал Гудков. – Уговорили. Выпущу еще одну. Все‑таки тысяча килограммов.

Он что‑то нажал, и перед ним послушно загорелся новый экран. Знакомые созвездия несколько раз качнулись из стороны в сторону, постепенно успокаиваясь. На втором малом экране небо было уже неподвижно. Он зажегся полторы минуты назад. А в центре пульта управления, в метровом прозрачном кристалле, две яркие искры слабели и замедлялись на фоне звезд. Гудков направлял их так, чтобы они приближались к бледному огоньку цели.

– Выпускать торпеды было необязательно, – сказал Гудков. – Метеорит некрупный, нам хватило бы бластеров ближнего боя. Правда, я с ними давно не работал. Все больше на дальних подступах, торпедами. Но зачем вам столько оптики?

Перед Коровиным было разложено его собственное оружие. Расчехленные, заряженные и готовые к съемке кинокамера и два фотоаппарата. Они лежали на широких подлокотниках кресла.

– Увидите, – сказал Коровин. – Я хочу заснять процесс приближения на кинопленку, чтобы дать общую картину. А вблизи – только фотокамеры! Их две, чтобы не перезаряжать.

– Я о другом. Ведь все фиксируется на магнитной ленте. Зачем вам съемка?

Коровин засмеялся.

– Магнитофон ничего не понимает в композиции, – сказал он. – Но вы разрешите мне использовать часть записей? Для фильма?

– Конечно. Это ваш первый фильм?

– Пока последний, – сказал Коровин. – Я сделал их не один десяток.

– Ах вот как, – сказал Гудков. – Тогда уберите камеры с подлокотников. Наденьте их на себя. А то еще свалятся.

– Правильно, – согласился Коровин. – Я их надену, чтобы было удобнее снимать.

Они замолчали. Две искры на курсовом экране за это время поблекли. Они приблизились уже вплотную к огоньку цели, но практически не двигались, потому что торпеды удалялись от катера почти по лучу зрения. Над экранами на табло выскакивали числа. Одни указывали расстояние от снарядов до цели. Другие, пониже, – от цели до катера. Еще ниже третий ряд цифр давал дистанцию между метеоритом и каматом.

– Смотрите, – сказал Гудков.

Коровин, подняв кинокамеру, вгляделся в экран бортового телеглаза торпеды. Рядом с центром экрана он с трудом различил едва заметную бледную точку. Гудков сказал официальным тоном:

– Цель в поле зрения первой торпеды.

Коровин, на мгновение подняв глаза, удивленно посмотрел на пилота. Оказывается, тот говорил в микрофон, беседуя с диспетчерским пунктом. Коровин снова заработал кинокамерой. Он осторожно перевел кадр на главный экран, где одна из искр слилась с целью, ставшей за это время гораздо ярче. Потом направил камеру так, чтобы поймать в поле зрения профиль Гудкова, говорившего в микрофон с каматом.

– Перехожу на непосредственное сопровождение, – сказал Гудков. – Поражение через тридцать секунд.

Коровин снял крупным планом его жесткие металлические пальцы на клавишах управления торпедами. Цель на малом экране сдвинулась к центру. Она становилась ярче.

– Вторая торпеда в пределах оптической видимости, – сказал Гудков далекому диспетчеру камата. На втором малом экране шевельнулся крошечный огонек. Повинуясь пальцам Гудкова, он двинулся к центру. Коровин продолжал работать кинокамерой.

– Поражение первой торпедой через двадцать секунд, – сказал Гудков.

Коровин поймал в видоискатель световое табло. Расстояние от снарядов до цели – 2160 км. Расстояние от цели до катера – 9870 км. Расстояние между катером и каматом – как обычно, тысяча километров.

– Смотрите, – услышал вдруг Коровин шепот Гудкова, искаженный двумя скафандрами. Оторвавшись от кинокамеры, он глянул на экран передатчика первой торпеды.

Оттуда, увеличенная маломощным бортовым рефрактором, на него надвигалась цель, уже переставшая быть просто точкой. Но метеоритом она так и не стала.

Это был вытянутый металлический цилиндр, освещенный яркими лучами Солнца, к которому он приближался из глубокой черноты космоса. Цилиндр был маленький, еле видный на пределе разрешения телескопа торпеды. Но он быстро увеличивался в размерах, приближаясь. Скоро стало видно, что с одной стороны он обломан или оборван, а с другой кончается гладким сферическим утолщением. Металлический предмет горел в свете Солнца. И он приближался.

– Пятнадцать секунд.

Цилиндр увеличивался. Он занимал уже половину площади экрана. Стало заметно, что его поверхность неоднородна. Нет – в солнечный блеск незнакомого металла вплетался сложный узор круглых матовых пятен. В руках Коровина был фотоаппарат. Он делал снимки.

– Десять секунд до поражения цели.

Разве бывает поражение цели? Поражение терпят люди. Те, кто ее поставил. Те, кто идет к ней, поставив на карту все.

– Пять.

Изображение росло. Вот весь экран заняло одно из матовых пятен. И вдруг все исчезло, как будто ничего никогда не было, будто странный предмет сдуло ветром с телеэкрана. Там остались только звезды, далекие и холодные.

Глаза Коровина наткнулись на резкий, чужой взгляд Гудкова. Тот, ничего не сказав, отвернулся к пульту управления. Последовав за его взглядом и увидев знакомое изображение на втором малом экране, Коровин понял, что произошло. Первая торпеда прошла мимо, не разорвавшись. Теперь история повторялась.

– Двадцать секунд, – сказал Гудков. Пленка у Коровина кончилась, в его руках появилась вторая фотокамера. Она щелкала совершенно независимо от его желания. Он смотрел на невозможную, немыслимую вещь, похожую на металлическую колбу или на половинку гантели, стремительно выраставшую в экране торпедного телескопа. Но потом ее не стало и здесь, как будто она им приснилась или пришла галлюцинацией в награду за долгую пустоту дежурства.

– «Рубин‑пять», «Рубин‑пять», – сказала база металлическим, нечеловеческим голосом. – «Рубин‑пять», вызывает база. Почему цель не уничтожена?..

Громкоговоритель умолк на полуслове, внезапно, будто его выключили. На главном экране возникла медленно толстеющая асимметричная точка.

– Вот он, – сказал Гудков. – Наши телескопы его достали.

Рисунок созвездий на малых экранах утратил устойчивость. Звезды начали вращаться. Ставшие неуправляемыми торпеды теряли стабилизацию.

– Чуть не забыл, – сказал Гудков.

Малые экраны погасли одновременно с двумя нестерпимо яркими вспышками на главном экране, по эту сторону звезд. Некоторое время ничего там нельзя было различить, но постепенно двойная сверхновая потускнела, и от взрыва осталось медленно расплывающееся облачко, на фоне которого быстро увеличивался в размерах диковинный цилиндр с шаровым расширением на неповрежденном конце.

– Вы уверены, что это не наше? – спросил Гудков неожиданно спокойно.

Коровин кивнул. Во рту у него пересохло, и он не мог говорить. Он еще раз кивнул. И он делал снимки.

На потолке кабины, над дистанционными индикаторами, зажегся транспарант: «Дистанция лазерного огня».

– Тридцать секунд до встречи, – сказал Гудков.

Коровин смотрел на экран сквозь видоискатель, лихорадочно нажимая на спуск. Вот она приближается. Красивая, цилиндрическая, шарообразная. Чужая, неземная, изготовленная в недоступных глубинах Вселенной. Она прилетела в Систему, оставив позади себя десятки и сотни световых лет. И вот она приближается – для того, чтобы они ее уничтожили.

– Пленка, – сказал он, с трудом ворочая сухим языком. – У меня кончилась пленка.

– Ничего страшного, – сказал Гудков. – Все фиксируется на магнитной ленте.

Коровин опустил камеру на грудь. Числа на указателе расстояния все уменьшались. На потолке кабины горел транспарант: «Дистанция лазерного огня». Обломанная гантель надвигалась из глубины курсового экрана. Гудков смотрел на нее из своего кресла молча и сосредоточенно. В кабине было жарко. Коровин начал расстегивать привязную систему.

– Перестаньте, – прозвучал в наушниках искаженный голос Гудкова. – Ведь вы же мужчина!..

Коровин не мог найти запоров. Он рвался из ремней, хотел порвать их, рассчитанные на стократную перегрузку. В кабине ничего не осталось. Только цепкая паутина привязных ремней, да вязь матовых пятен в прицеле курсового локатора, да Гудков со взглядом охотника. Его жестокие металлические пальцы лежали на клавиатуре.

– Нет, – беззвучно сказал Коровин. Он вырывался из душивших его ремней. – Нет!..

Цель висела сейчас в центре курсового экрана, она была красива небывалой, небесной, так никем и не понятой красотой, начиная от замысловатого орнамента темных пятен на зеркальной поверхности сферы и кончая волнистым, разорванным, с острыми зазубринами краем цилиндра. Проклятый запор наконец поддался. Но было поздно.

Экран стал белым, потом ослепительным, глаза перестали видеть, и, когда катер тряхнуло в туче газообразных, еще не успевших рассосаться осколков, ничего не осталось, на всем лежал черный квадрат, отпечаток взрыва.

Только пустота и тишина. И так было долго.

– Поймите, – сказал Гудков. – Если бы мы его пропустили, его бы уничтожили батареи камата. Если бы успели.

Коровин ничего не ответил.

– От него в любом случае ничего не осталось бы, – сказал Гудков. – И от каравана тоже. Все‑таки сто километров в секунду.

Коровин молчал.

– Вы не думайте, что я не понимаю, – сказал Гудков. – Я вас прекрасно понимаю.

Коровин молчал, глядя в слепое пятно экрана.

Восьмая посадка

1

– Исследования планет бесполезны. Ни одна посадка еще ничего не давала, – повторил Левин. Повернувшись спиной к дендроиду, он смотрел на обрыв, из‑под которого доносился приглушенный рев вездехода. – Ведь во Вселенной много интересного для науки.

– Для физики, – поправил Рахметов.

– А что, есть другие?..

Рахметов промолчал. Не стоит спорить с физиком, которому вздумалось похвалить свою работу. Обычно они ее ругают – считают, что имеют на это право, потому что они ее любят. Конечно, посторонним они этого не позволят. Но если они ее хвалят – молчи.

– Камни на пляже тоже выглядят разными, – продолжал Левин. – Но это мнимое разнообразие. В эту высадку Бузенко вновь добыл десять тонн биологических образцов. По‑моему, многовато. По‑вашему, тоже – катер перегружен. А для него это мало, потому что он забирает далеко не все. Однако, как ни печально, на Земле его добычу сунут в архив – до лучших времен.

Рахметов поморщился. Он не любил, когда физик лез не в свое дело (а это случалось довольно часто), и хотел сказать, что не забота Левина судить о методах биологов и решать, какая польза получается из их трудов, но смолчал. Победила сдержанность опытного звездолетчика – выработанное за годы коллективного одиночества умение прощать собеседника. Вслух он сказал:

– Вы сгущаете краски.

– Нисколько, – немедленно отозвался Левин. – Ежегодно открывают множество новых планет. Половина из них биологически активна. Почему Бузенко помогаю я, а не какой‑нибудь дипломированный экзобиолог? Ответ прост: биологов нет, звездолетов и физиков – сколько угодно.

Они стояли на узкой площадке под скалами Южного хребта на планете Ри, в каких‑нибудь тридцати метрах от катера. Сиреневый дендроид, под которым они стояли, чудом уцелел при посадке, обойденный яростным светопадом. Голубая плесень, заменявшая траву, при посадке превратилась в пепел, но сейчас уже начинала вновь затягивать оплавленный камень.

Десантный катер стоял в тридцати метрах позади них, и Рахметов знал, что он выглядит очень красиво сквозь полупрозрачную крону дендроида. Но назад он не смотрел. Как и Левин, он глядел на край обрыва, где сухие корни дендроида свисали в пропасть.

Невидимый вездеход уже давно карабкался вверх по обрыву, и по усилившемуся сотрясению почвы можно было понять, что он близко. Вдруг звук затих, потом взревело совсем рядом, и вездеход вырос на гребне, в десяти шагах от людей. Он перевалил через край обрыва, цепляясь гусеницами за воздух, почти беззвучно подполз к дендроиду и остановился. Из кабины спрыгнул улыбающийся Бузенко. Он пошел к ожидавшим, оглядываясь на кузов, забитый контейнерами.

– Ничего не выпало? – спросил Рахметов.

– Нет, – сказал Бузенко улыбаясь. – Привязано насмерть. Подъем плох, чуть не перевернулись.

Рахметов смотрел на перегруженный вездеход. Левин прав, ящиков слишком много. Правда, раньше всегда было так же.

Бузенко перехватил взгляд Рахметова. Его улыбка сразу куда‑то пропала.

– Но ведь наш катер это поднимет? – сказал он с надеждой.

Рахметов не успел ответить.

– Конечно, нет, – сказал Левин. – Ничего, половину выбросим – половина останется. Закон природы, не отменишь.

На круглом лице Бузенко отразилось смятение.

– Успокойтесь, – сказал Рахметов. – Он шутит. Как‑нибудь справимся.

Улыбка вернулась к Бузенко.

– Это не планета, а клад, – сказал он. – Какая фауна! Какая флора! Настоящий биологический рай. А мы еще не были на островах. Но ведь мы туда слетаем?..

– Нет, – сказал Рахметов. – Мы перевезли слишком много груза. Ресурс исчерпан.

Бузенко вновь остался без улыбки.

– Но мы планировали восемь посадок, – недоверчиво сказал он. – А это только седьмая.

– Скажи спасибо за семь.

– Горючего не осталось даже для посадки на Элл, – сказал Рахметов. – На одну‑единственную высадку. А ее мы тоже планировали.

Система, которую исследовала экспедиция, состояла из двух планет, почти одинаковых по величине. На этом сходство кончалось. Вторая планета, Элл, была обычным безатмосферным шаром, испещренным шрамами кратеров. Таких во Вселенной мириады.

– Она мертвая, – сказал Бузенко. – Садиться туда бесполезно.

– Правильно, – сказал Левин. – И сюда бесполезно.

На круглом лице Бузенко появилось негодование.

– Как можно сравнивать? Ведь жизнь – это… Или ты шутишь?

– Шучу, шучу, – быстро сказал Левин. – Успокойся.

– Тоже мне юморист, – сказал Бузенко. Рахметов посмотрел на часы.

– Конец споров, время работы, – сказал он. – Нас ждут. Подгоняйте машину к катеру, и займемся погрузкой. Взлет через два часа. Или придется просидеть здесь еще сутки.

– Некоторые умрут от счастья, – сказал Левин.

Бузенко опять улыбался.

2

– Привязаться, – приказал Рахметов.

Сквозь прозрачный фонарь кабины пейзаж казался творением великого мастера. Полностью загруженный катер стоял под отвесной каменной стеной. Над обрывом, на узком карнизе, готовый к взлету. Пассажиры затянули ремни.

– Дерево, – сказал Левин. – Подпалим, жалко. Лучше бы ты упаковал его в один из своих чемоданов.

Бузенко вопросительно посмотрел на Рахметова.

– Нет, – сказал Рахметов. – Старт.

Его ладони легли на клавиатуру. По корпусу катера прошла дрожь. Снаружи шипела голубая плесень, обугливаясь под фотонным лучом.

– Старт, – повторил Рахметов.

На белом световом столбе катер приподнялся над почвой. Его пошатывало. Световой столб удлинялся. Словно кабина лифта, катер плавно поднимался вдоль отвесной скалы. Камни внизу плавились, шлифовались, превращаясь в жидкое зеркало, озаряющее небо. Облака стали ослепительными.

– В такие моменты кажешься себе богом, – сказал Рахметов. – Когда я работал на лунных трассах, я этого не чувствовал.

– Почему же? – возразил Левин. – Когда я был там на практике…

Облака взвизгнули по обшивке. Пейзаж провалился. Набирая скорость, катер уходил в небо. Планета запрокидывалась, становясь вертикальной стеной.

Катер уже вынырнул из атмосферы и двигался почти без ускорения, по широкой дуге выходя в точку встречи. Сверкая в лучах местного солнца, приближался «Петр I», похожий на памятник старины – Останкинскую телебашню. Катер поравнялся с отражателем звездолета. В громадном вогнутом зеркале сияли опрокинутые созвездия, потом там возник катер Рахметова.

Пятикилометровая металлическая поверхность кончилась. Десантный катер развернулся, полыхнув напоследок фотонным лучом. Скорости выравнивались. Впереди, в стене грузопассажирского отсека, открывалось бездонное отверстие причального туннеля.

Магниты тащили катер внутрь. Его корма вошла в темное жерло, и вскоре он опустился на пол ангара. Вверху гремели створки люков, закрывая выход во Вселенную. Прозрачный колпак через секунду раскрылся, выпуская людей наружу. Воздух на «Петре I», как на всех звездолетах, гоняли по замкнутому циклу, он был почти нормальным, к нему быстро привыкали. Но после Ри он казался чуть‑чуть заплесневелым.

Отстегнув привязную систему, Рахметов шагнул за борт. Гравитацию на звездолете заменяли уложенные повсюду магнитные ковры, и падение с двадцатиметровой высоты было вполне безобидным.

Рахметов стоял рядом с перевернутой чашей отражателя. Катер тоже напоминал Останкинскую телебашню – ее сплюснутую, сильно уменьшенную копию. Пассажиры спускались по трапу из «Седьмого Неба» кабины.

Потом они шли к выходу из ангара – Левин чуть впереди, Рахметов и Бузенко сзади. Биолог уже не улыбался. Он морщил нос, принюхиваясь к забытым запахам.

– И как мы могли два года…

– Привыкнешь, – сказал Левин. – Распустился на свежем воздухе.

Они шли по кольцевому коридору, приближаясь к кают‑компании. Смотровые палубы пустовали: звездолет готовился к старту. Штурманы рассчитывали различные варианты обратного маршрута, программисты программировали, командир и его помощники проверяли расчеты и подписывали документы.

Левин ждал у дверей кают‑компании, чтобы войти всем вместе. Здесь тоже было пусто, если не считать двух мальчиков из штурманской, гонявших шары на зеленом столе.

– У себя? – спросил Рахметов, кивнув в сторону двери с табличкой «Командир звездолета».

Игроки повернули головы.

– Вы разве уже вернулись? – спросил один из них. – Встречу готовили через виток.

– Там Ланский, подождите, – сказал второй. – Проверяют стартовую программу.

Игроки отвернулись к бильярду. Бильярд для игры в невесомости – невероятно сложный агрегат, напичканный электроникой, лазерами, голографией и бог знает чем. Но выглядит он как обычный.

В кают‑компанию вошел радист, щуплый человечек с большим лицом, заросшим вчерашней щетиной. Не поздоровавшись, он направился к закрытой двери командирской каюты.

– Куда? – остановил его Рахметов. – Он занят, потом идем мы.

– У меня срочное сообщение.

– А у нас что, по‑вашему? – сказал Бузенко.

– Ишь, какой быстрый! – сказал Левин. – В очередь, и никаких разговоров.

– Ну и порядки, – обиделся радист. – Бюрократы несчастные.

Он подошел к бильярдному столу.

– Контртуш в середину? – спросил Рахметов, взглянув на шары.

– Вы считаете, пойдет?

– Смотря как ударить, – сказал Рахметов.

Бьющий игрок прицелился и толкнул биток. Полосатый шар мягко покатился параллельно длинному борту и застыл у средней лузы, передав импульс другому шару. Тот направился дальше, к углу стола. Он ударился о короткий борт, вернулся и, вновь коснувшись битка, упал в среднюю лузу. Второй игрок молча начал выкладывать шары на стол.

– Четко исполнено, – сказал Рахметов. Автор решающего контртуша насвистывал что‑то громко и фальшиво. Настроение компенсировало ему недостаток слуха.

– Играть будете? – спросил Рахметова второй игрок. Шары были уже выложены в пирамиду, подготовлены к новой игре.

– Нет уж, голубчик, – послышался внезапно голос Левина. – Сказано тебе – становись в очередь!..

Рахметов обернулся. Физик держал радиста у самой командирской двери.

– Но у меня срочное сообщение! – возмущенно закричал тот.

– Послушай, друг, – сказал Рахметов. – Мы ведь договорились. Какие могут быть сообщения?..

Обиженный радист пошел в дальний конец кают‑компании листать журналы двухлетней давности. Или столетней, в зависимости от системы отсчета. Командирская дверь отворилась, оттуда вышел штурман Ланский со свирепым лицом, расстегнутым воротничком, съехавшим набок галстуком и тяжелым бумажным рулоном под мышкой. Бильярдисты вновь превратились в мальчиков из штурманской.

– Свободен? – кивнул Рахметов в сторону закрывшейся двери.

– Не в духе, – сказал Ланский. – По вине этих лодырей. Ты почему, Слава, подсовываешь мне халтуру и я всегда должен за тебя краснеть?..

– Где халтура? – побелел автор решающего контртуша.

Ланский развернул рулон на бильярдном столе.

– Здесь. – Он ткнул пальцем в бумагу. – Несоответствие символов. А здесь ошибка в записи оператора. А здесь вообще не хватает рабочего поля.

Лодырь Слава склонился над программой.

– Как это, как это? – бормотал он, водя пальцем по напечатанным строчкам. – Как я мог наделать столько ошибок?..

– Пошли, ребята, – сказал Рахметов.

Он отворил дверь с табличкой «Командир звездолета».

3

– Сейчас заканчиваем, – пообещал Скворцов. Лицо радиста исчезло, и дверь медленно захлопнулась.

– Как командир командиру могу сказать следующее, – заявил Рахметов. – Уровень дисциплины на борту невысок. Особенно у радистов. На вашем месте я бы списал их в ближайшем порту.

– И куда рвется? – сказал Левин. – Видит же, что люди работают.

– Говорит, важное сообщение, – объяснил Бузенко.

– Важное? Тогда ничего, подождет. Продолжайте, товарищ Рахметов.

– Собственно, я уже все сказал. Мы произвели семь высадок в разных районах планеты. Собрано около ста тонн биологических образцов. Мы планировали еще одну посадку, на островах, и еще одну – на второй планете. Но из‑за большого веса собранной коллекции ресурс катера исчерпан.

– Как же быть?..

– Ничего страшного. Ведь главное – результат, а не количество высадок.

– Это для вас. Для меня главное – план экспедиции.

– Ничего, – сказал Рахметов. – Скорректируем план – и все дела.

– Всыплют нам когда‑нибудь за эти коррекции, – сказал Скворцов. – Ну ладно. Старт назначаю на послезавтра. Вами я вполне доволен. Мо‑лод‑цы.

– Так мы пойдем, – сказал Рахметов. Он встал, другие тоже. Дверь командирской каюты вновь заскрипела, и появилось лицо радиста.

– Можно?

– Заходите, – Скворцов сделал приглашающий жест. – Мне на вас жалуются. Советуют вас уволить.

– Срочное сообщение, – радист приблизился к письменному столу командира.

– Давайте.

Рахметов остановился в дверях. Скворцов взял из рук радиста листок бумаги, положил перед собой, надел очки и углубился в чтение. Выражение его лица менялось. Наконец он отодвинул листок, посмотрел сквозь очки на радиста и тихо сказал:

– Вы не могли показать это раньше?

– Я пытался, – возразил радист. – Но меня не пустили.

Скворцов заметил Рахметова в дверях каюты и позвал его кивком головы. Рахметов взял бланк, но уже знал его содержание не читая.

Так и есть – SOS.

4

– Я не космонавт, – сказал Левин. – Я просто физик, причем не очень хороший. А вы профессионалы, и вы обязаны что‑нибудь придумать. А если вы ничего не придумаете, это позор.

SOS был принят с Элл – второй планеты системы. Потерпевшие были туристами, их было трое, они прибыли два месяца назад на небольшой фотонной ракете, перепутали планеты, пошли на посадку на Элл, реактор потерял режим незадолго перед приземлением, и ракета рухнула на скалы, разбив вдребезги отражатель. Пассажирский отсек почти не пострадал. Потерпевшие провели на пустынной планете два месяца, экономя энергию и припасы. SOS давали нерегулярно, просто на всякий случай, потому что не было никакой надежды, что призыв будет услышан.

Но SOS приняли. Приняли слишком поздно.

– Вы физики, но и мы не алхимики, – устало сказал Рахметов. – Если техника бессильна, никто в этом не виноват. Если бы их можно было вытащить голыми руками, я первый пошел бы на Элл и сделал это. Но мне нужен катер. А у меня не хватит топлива на посадку и взлет.

Они уже около часа совещались в командирской каюте. Скворцов, Ланский и Рахметов. Но говорил в основном Левин, которого пригласили как консультанта. «Он человек разносторонний, – объяснил свой выбор Скворцов. – У него может возникнуть мысль». Рахметов был против, но командир настоял на своем.

– У «Петра I» тоже фотонный двигатель, – сказал Левин. – Топлива для него много – кварков или антивещества, уж не знаю, на чем он работает. Я не понимаю, почему его нельзя использовать на вашем катере. Не вижу принципиальной разницы.

Рахметов перехватил взгляд Скворцова и усмехнулся. Это была горькая усмешка. Какой смысл объяснять то, что в объяснениях не нуждается? Он сказал:

– Да, принципиальных затруднений нет. Есть технические. Трактор не станет работать на автомобильном бензине, а солярка не приведет в движение легковой автомобиль. Вы понимаете, что я хочу сказать?..

– Допустим, – сказал Левин. – Допустим, я снимаю свое предложение. Но что взамен предлагаете вы? Бросить их здесь на произвол судьбы, а самим возвращаться на Землю?..

Рахметов с трудом подавил что‑то в себе. Зря Скворцов пригласил Левина. Ничего хорошего из этого не могло получиться. Непрофессионал – даже если он работает в космосе – никогда не сможет понять, что есть ситуации, когда приходится поступать именно так. К сожалению, космос – не парк, где можно гулять без всякого риска для жизни.

А риск есть. Но обычно трагедии происходят без свидетелей. Встреча двух космолетов – явление почти невероятное.

– Сесть я могу, – сказал Рахметов. – Я не могу взлететь.

– Значит, у вас все‑таки есть топливо?..

Рахметов пожал плечами.

– Я этого не скрывал. Конечно, есть. Оно есть, но его недостаточно.

– Но на посадку хватит?

Левин говорил таким тоном, будто уличил Рахметова в чем‑то недостойном. Но из того, что ты хорошо знаешь свою физику и немного разбираешься в биологии, еще не следует, что ты научишь профессионального космонавта сделать невозможное.

Рахметов снова пожал плечами.

– На посадку хватит. Даже останется, и довольно много. Но того, что останется, не хватит на взлет.

– Не понимаю, – сказал Левин. – Вам ведь необязательно спускаться по штатной программе. Вы можете идти на более экономичном режиме. С увеличенными ускорениями или что‑нибудь в этом роде.

Рахметов промолчал. Вместо него ответил штурман Ланский.

– Когда мы говорим «невозможно», это и имеется в виду. Самый жесткий режим.

– Самый жесткий?

– Да, конечно.

– Самый‑самый жесткий? – допытывался Левин.

– Да, – сказал Ланский. – Он имеет в виду режим, при котором пилот будет раздавлен перегрузками.

Рахметов внезапно почувствовал себя отгороженным от остальных толстой перегородкой. Поступать нужно не так. Совсем не так. По‑другому. Разговоры еще никого не спасали.

Перегородка исчезла. Левин не унимался.

– Тогда объясните мне такую вещь, – говорил он Ланскому. – Одно время, еще студентом, я проходил практику на лунном спутнике, на тамошнем ускорителе. Жили мы, конечно, не на ускорителе, а на Луне, в гостинице. Каждый божий день мы мотались туда и обратно на фотонном катере вроде вашего. И я отчетливо помню, что катер был меньше. Гораздо меньше, чем ваш.

– На Луне и гравитация меньше, – объяснил Ланский.

– И все? – подозрительно спросил Левин.

– Кажется, да.

Рахметов молча прислушивался к спору. Все естественно, так бывает всегда, когда спорят дилетанты. Если один из них случайно и наткнется на что‑то важное, другой этого не поймет. И разговор пройдет мимо.

– А мне кажется, дело не только в этом, – сказал Левин. – Мне кажется, там они летают каким‑то особым способом. Помню, меня еще тогда это заинтересовало, но я так толком ничего и не выяснил.

– Не знаю никаких особых способов, – сказал Ланский.

Что ж, это тоже естественно. Ланский – штурман дальнего следования, где ему разбираться в тонкостях каботажных рейсов?

– Вы правы, – сказал Рахметов Левину. – На безатмосферные планеты, имеющие специальные посадочные площадки, действительно садятся с помощью особого маневра, позволяющего сэкономить много топлива. Этот маневр – контртуш.

– Точно, – удовлетворенно сказал Левин. – Контртуш, я тоже вспомнил. Ведь это так, как на бильярде. Расскажите нам, что это такое.

5

– В общем, идею вы поняли, – сказал Рахметов. – При ударе контртуш биток и мишень встречаются вторично, после того, как один из них отразился от борта. Это позволяет класть шары предельной сложности. Похожая идея применяется и в технике, например в экранолетах. Что такое эффект экрана? Воздух, отраженный от крыла аппарата, ударяется о землю, вновь поднимается вверх и создает дополнительную подъемную силу. Космический аналог – повторная встреча с рабочим телом, которое выбросили, и его повторное использование.

– Что‑то не очень понятно, – сказал Скворцов.

– Помнится, было предложено много различных вариантов использования рабочего тела для повторной встречи. Но практически эта мысль реализуется лишь при взлете и посадке фотонных катеров малого тоннажа.

– Так, так, – кивнул Скворцов.

– При торможении катер летит вперед отражателем. Двигатель посылает вперед мощный световой луч. Свет давит на зеркало отражателя, и катер тормозится. Если же поставить на пути потока фотонов дополнительное неподвижное зеркало, картина изменится. Отразившись от неподвижного зеркала, свет вернется назад, снова подтормозит катер, опять отразится к зеркалу посадочной площадки и так далее. Поток фотонов взаимодействует с катером не один раз, а многократно, поэтому выигрыш в тяге получается очень значительный.

– Все понятно, – сказал Левин. – Кроме одного: почему вы излагаете это таким трагическим тоном? Ведь это же здорово! Ведь проблема в принципе решена!..

– В принципе да, – согласился Рахметов. – Но технические трудности непреодолимы. Я упоминал, что для посадки контртуш необходима специальная посадочная площадка. Успех зависит от того, насколько точно посадочное зеркало отражает луч к садящемуся катеру. На лунных фотодромах выигрыш получается до ста и больше, в зависимости от квалификации пилота.

– Сто нам не нужно, – сказал Левин. – Нам достаточно двух.

– Все равно. Где вы возьмете посадочное зеркало?

– Зеркало – это пустяки, – сказал Левин. – Например, мы можем использовать их отражатель.

– Он разбит вдребезги, – устало сказал Рахметов. – Я уже думал об этом, но не стал ничего говорить, потому что на Элл нет зеркала, а без зеркала контртуш невозможен.

– Зеркало – это пустяки, – упрямо повторил Левин. – Зеркало можно сделать.

– Предложите способ.

– Есть тысяча способов, – сказал Левин. – Например, вы можете выплавить его из камня лучом своего двигателя. На Луне так делают радиотелескопы. Вам нужно просто по‑другому сфокусировать луч и идти на специальном режиме.

Рахметова наконец прорвало.

– Вы что, смеетесь? У меня не хватает топлива на обыкновенную посадку, а он предлагает мне идти контртуш на каменное зеркало! На зеркало, которое я сам должен при этом выжигать! Разве вы не понимаете, что это… это…

– Стоп, – сказал Скворцов. – А мой реактор?..

6

Магнитная катапульта бросила катер в распахнувшееся звездное небо. «Петр I» быстро уменьшался над резким горизонтом Элл, уходя на очередной виток. Мягкая сила планеты подхватила почти остановившийся катер, начиналось падение.

Ладони Рахметова легли на клавиатуру. Катер встал по отвесу, нацелившись кормой вниз, в невидимое отсюда вогнутое километровое зеркало, несколько часов назад выжженное в базальте могучим отражателем звездолета. По катеру прошла вибрация, двигатель заработал, изрыгая фотонный луч.

Контртуш – когда фотоны давят на зеркало и уходят, чтобы вернуться, когда это повторяется снова и снова, когда частота увеличивается и тяга тоже, когда растут перегрузки, а свет, как пружина, вбирает импульс, становясь голубым, фиолетовым, невидимым. Контртуш.

Картинная галерея

* * *

Небо было пусто. Лега не проползла еще и четверти дневного маршрута, и ее законное место в зените занимала сейчас изогнутая полоска Бетона. Бледный серп естественного спутника Беты очень напоминал бы облачко, если бы не четкость очертаний. Настоящих облаков на небе, как всегда, не было, и ничто там не появлялось, хотя все сроки давно истекли. Подобным дурным приметам следует верить – даже древние узнавали расположение богов по звездам и небесным явлениям.

Другое дело, что глазеть на небеса бессмысленно. Эволюция наделила человека прекрасным зрением, но и слухом она его не обделила. А когда придет «Лунь» – примем как аксиому, что это все‑таки случится, – грохот будет стоять такой, что даже камни на вершине Картинной Галереи услышат и, поколебавшись немного, не удержатся и покатятся сюда, вниз…

Павлов перевел взгляд на шершавую поверхность скалы, и вовремя, потому что рейсфедер, провисевший под карнизом почти сутки после вчерашнего ужина, начал изготовление новой ловушки.

Некоторое время Павлов следил, как рейсфедер, аккуратно переставляя волосатые лапы, совершает челночные рейсы по выбранному участку скалы, кое‑где оставляя после себя пятна черной смолы, запах которой должен завлекать местную живность на погибель. Конечно, невооруженным глазом Павлов не мог различить ни волосатых ног, ни черных блестящих капель – выручало воображение. Вот через час, когда точки сольются в линии, а линии – в силуэт, надо будет внимательно рассмотреть творение рейсфедера в бинокль и сделать снимки, если это действительно что‑то оригинальное. Бесполезно угадывать смысл телеизображения по первым строкам развертки, если всего их несколько тысяч.