Глава 1
Белый саван для любви
Анна стояла у окна, за которым бушевала предзимняя вьюга. Стекло было холодным, как и всё в её жизни последние месяцы. Врачи говорили о сложном, редком заболевании, о низких шансах, о долгом и мучительном лечении. Но они не говорили о самом страшном – о безысходности, которая поселилась в её душе. Эта безысходность была похожа на «бескрайний берег пустоты», о котором она когда-то читала в старых стихах.
Слёзы катились по её щекам беззвучно. Она не молилась Богу. Она шептала слова прощания – с жизнью, с мечтами, с болью. В руке она сжимала маленький флакон с снотворным. Белый саван тишины медленно окутывал её, и ей казалось, что это ангелы готовят для её погибшей любви погребальные одежды. Она чувствовала, как «солнце её жизни медленно садится на дно».
И вдруг – стук.
Сначала она подумала, что это ветер бьёт веткой в старую раму. Но стук повторился – настойчивый, живой. Она медленно оторвала взгляд от пустоты за окном и посмотрела вниз.
В снежной круговерти, освещённый тусклым светом фонаря, стоял мужчина. Лицо его было опалённым морозом и чем-то ещё, более суровым. Но в его глазах, таких знакомых, горел огонь. На его груди, поверх толстой куртки, смутно угадывались очертания медалей.
Сердце Анны остановилось. Это был Максим. Её первая и, как она думала, погибшая любовь. Мужчина, который исчез из её жизни два года назад без единого слова.
Он вошел в дом, принеся с собой запах мороза, табака и чего-то чужого, военного. История, которую он рассказал, была горьким лекарством.
«Я не мог сказать тебе, Анна, – его голос был хриплым, но твёрдым. – Ты была такой… хрупкой. Твоя душа – как акварельный рисунок. Я знал, что ты будешь ждать, ты будешь плакать каждую ночь, ты будешь умирать от страха за меня. А мне нужна была былая ясность ума. Мне нужно было стать не солдатом, а оружием. Я пошел в военкомат и стал оператором дрона. Видеть войну через экран… это иная форма ада».
Он был ранен – не осколком, но нервным срывом, невидимой раной, которая болела порой сильнее физической. Но он выжил. И первое, что он сделал, выписавшись из госпиталя, – приехал к ней. В её деревню, затерянную в бескрайних снегах.
«Я приехал за тобой, Анна. Я хочу забрать тебя в наш городок, между двух рек. Мы создадим семью. Я буду бороться за тебя, как боролся там».
Но Анна была слишком слаба, чтобы поверить. Её болезнь и долгое одиночество создали прочную стену. Его возвращение было слишком чудесным, чтобы быть правдой. Ей казалось, что это мираж, последняя греза перед концом. «Белый саван» не отступал, он лишь на время отодвинулся в тень.
Максим увидел в её глазах не только болезнь, но и ту самую, знакомую ему хрупкость, граничащую с отчаянием. Он увидел пустой флакон на тумбочке и всё понял. Простая любовь и забота здесь были бы слабым оружием. Её душа требовала искупления, избавления от груза вины за собственные «слабость» и «грех» отчаяния.
И тогда он начал свою интригу – интригу спасения.
Однажды вечером, когда Анна дремала, ей почудился шепот у камина: «Как вымолить себе прощенье? Ведь не прощали мы других…»
Она открыла глаза. Максим спокойно сидел напротив, читая книгу. «Тебе показалось, родная», – сказал он мягко.
Но видения продолжались. Она стала видеть тень – высокую, белесую, похожую на саван, которая стояла в углу её комнаты, безмолвная и терпеливая. Это была материализовавшаяся пустота, её тоска по небытию.
Максим не отрицал этого. Вместо этого он сказал: «Я тоже видел такие тени. Там, на фронте. Они приходят за теми, кто сам зовёт их. Но им можно противостоять. Для этого нужно найти то, что сильнее смерти».
Он стал её проводником в этом мистическом борении. Он рассказывал ей истории с войны – не о смерти, а о чудесных спасениях, о солдатах, которые находили в себе силы жить, простив себя за ошибки, за то, что выжили, когда другие погибли. Он говорил с ней о её чувстве вины, убеждая, что отчаяние – это не грех, а рана, которую нужно лечить.
Он боролся с её «бесом» одиночества не отрицанием, а признанием его существования. Он наполнял «бескрайний берег пустоты» её души своим присутствием, своими воспоминаниями, своей надеждой.
Кульминация наступила в ночь особенно сильной метели. Анна увидела, как «белый саван» в углу комнаты пополз к её кровати. Ей показалось, что она слышит слова: «Взамен же я беру навечно всего одну – твою…»
Она вскрикнула. Максим вбежал в комнату. Он не стал смотреть в пустой угол. Он взял её за руки и посмотрел прямо в глаза, полые от ужаса.
«Он не заберёт тебя, – сказал он с силой, которой, казалось, мог остановить саму смерть. – Потому что твоя жизнь теперь принадлежит не только тебе. Она принадлежит мне. И нашим будущим детям. И тому солнцу, что мы будем встречать вместе на берегу двух рек. Сила моего желания жить с тобой сильнее его желания забрать тебя».
Он зажёг все лампы в доме, развёл в камине огромный огонь – тот самый «огонь», оставляемый заходящим солнцем. Он боролся тьму светом, тишину – словами, пустоту – своей любовью.
И тень отступила. Растаяла, как снег за окном под утренним солнцем. Анна впервые за долгие месяцы почувствовала не просто облегчение, а яростную, жгучую жажду жизни.
Прошло пять лет. Они живут в том самом городке между двух рек. Дом Максима и Анны стоит на высоком берегу. Летом сад утопает в зелени и золоте цветов – те самые «сады все в золотой кайме».
Болезнь Анны отступила. Врачи разводят руками, называя её историю «чудом». Но она и Максим знают правду. Чудо – это любовь, которая оказалась сильнее смерти.
Сейчас Анна сидит на крыльце, держа на руках спящую годовалую дочь. Их старший сын, трехлетний кареглазый сорванец, пытается поймать солнечного зайчика.
Максим выходит из дома и садится рядом, обнимая её за плечи. Он смотрит на своих детей, на жену, в глазах которой больше нет ни слез, ни пустоты, а только свет глубокого, заслуженного счастья.
«Легенда о белом саване растворилась в ветре», – тихо говорит Анна, глядя на играющего сына.
«Но следы оставила на земле, – добавляет Максим. – В виде этой красоты и этого покоя».
Их любовь, которая когда-то была похожа на погибшую, трагическую силу, возродилась, пройдя через тьму и отчаяние. Она не забыла о смерти, но научилась ценить жизнь ещё острее. И в этом была её окончательная, безоговорочная победа.