Читать онлайн Все мое

Яблоко

О курсах креативного письма

К сожалению, я не единственный человек, который пишет. Причем пишу я плохо, но совершенствоваться не хочу. Не потому что мне лень этим заниматься, на то есть несколько причин. Начнем с того, что согласиться на редактирование своих текстов – равно вписать свое имя в уже имеющийся список потенциальных конкурентов, некогда выбравших или выбирающих писательскую профессию. Список этот представляется мне толстенным свитком в духе Древнего Египта. В развернутом состоянии его длины хватит, чтобы наложить Шапочку Гиппократа на наконец-то треснувшую по основанию Землю. Заострю внимание на выборе слова “конкурент”. Среди писателей, да что там писателей, любых творческих единиц (подчеркнуть) не бывает коллег, а творческие союзы – фикция. Слова “я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то” были написаны под диктовку Довлатова-художника. Однако современный мир не терпит индивидуальности: “Выделить, скопировать, вставить” стало почти так же свято, как некогда “Православие, Самодержавие, Народность”. Творческое письмо с повинной головой ступило на глобальный конвейер, плечом к плечу пишущий народ выстроился к окошку раздачи писательского инструментария. Но я не стремлюсь занять свое место в ряду, хотя не без любопытства подглядываю за…планомерно развивающимся бизнесом. Когда на экране компьютера всплывает очередная рекламка курсов креативного письма, я нарочно кликаю на нее с одной единственной целью – собственными стопами пройти дорожку до эшафота, где по задумке создателя сайта башка должна оторваться от родного туловища и с противным чмокающим звуком присосаться к читательской жопе. “Вебинар: как написать текст, от которого не оторваться”, “Не умею придумывать: как начать, не дожидаясь музы”, “Многое в художественном тексте сводится к определенным техникам..”… Как бы мне не хотелось утяжелить сиротливый карман вечно голодного собрата-филолога, я не могу простить настолько грубой подмены понятий. Центр тяжести естественного письма – само письмо, бессмысленное и беспощадное. Настоящий живой текст, будь это хоть ядовитый комментарий, написанный с целью пожурить общественность, не потеряет своей ценности, даже будучи навсегда заточенным в потемках стола. Сначала – текст, потом читатель. Школы Creative writing переворачивают эту прописную истину с ног на голову. Благодаря адаптированным “под русскоязычную аудиторию” методичкам они скалькулировали, сколько плие и батман-тандю необходимо исполнить, чтобы заученная хореография не только вызвала рукоплескания зала, но и заставила народ броситься в пляс. Считается, что в гуманитарной среде мало места точным наукам, но знания закона сохранения энергии вполне достаточно, чтобы понять одну простую вещь: тексты, написанные на коммерческих курсах, – не более чем товар. В своей книге “Праздник, который всегда с тобой” Хемингуэй не без омерзения касается темы этих самых писулек, сведенных к “определенным техникам”: “ В «Клозери-де-Лила» он (С.К. Фиджеральд) рассказал мне, как писал рассказы, которые считал хорошими – и которые действительно были хорошими, – для «Сатердей ивнинг пост», а потом перед отсылкой в редакцию переделывал их, точно зная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальные рассказики. Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, это проституирование. Он согласился, что это проституирование, но сказал, что вынужден так поступать, чтобы писать настоящие книги”. Я не готова писать, вооружившись калькулятором и линейкой, и просчитывать, сколько миллилитров слез прольет читатель на квадратный сантиметр страницы моего детища. Я предпочитаю делать это вслепую. Я не могу никому угождать своим текстом хотя бы потому, что в начале пути я сама не знаю, что ждет впереди.

Творческие организации неминуемо распадаются, а школы занимаются профанацией. Почему так? Любое объединение, институт, школа – это договоренность, компромисс, сделка. Но главная сделка в жизни писателя уже заключена – это сделка с талантом. Попробуй, заставь его подчиняться кому-то или чему-то – схлопочешь тотальную утечку смысла. Талант – это дикий зверь и в тепличных условиях зоопарка вряд ли даст потомство. В неволе он заболевает, болит и отдает спазмами в кости и мышцы.

Я нащупала у себя нечто вроде этого, как тревожники, прямо по середине дружеской беседы останавливаются, и, замолкнув, нащупывают подозрительно вздувшиеся лимфатические узлы. И я не хочу обследоваться, не хочу…а вдруг там и правда, оно, непрошенное дарование? Я не готова делаться его рабыней. Помните, у Маяковского: “Все равно

любовь моя —

тяжкая гиря ведь —

висит на тебе,

куда не бежала б”. Так вот, писательская доля – это ни что иное, как бег с гирей на шее. А я еще даже не у старта, нет, я на трибуне, наблюдаю за гонкой чужих дарований. И слава богу здесь можно присесть, потому что гиря, по ощущениям, килограммов шестнадцать.