Кухонный свет, тусклый и безжизненный, словно старая, выцветшая фотография, обволакивал потертую шахматную доску. Ее клетки, стертые временем и бесчисленными партиями, казались порталом в иное измерение, где реальность уступала место холодному, расчетливому бытию. Воздух был густым, пропитанным запахом остывшего чая, табачного дыма и чего-то еще – неуловимо гнилостного, как забытый на солнце фрукт, медленно распадающийся в собственной ничтожности.
Высокий, почти болезненно худощавый, с лицом, которое казалось выточенным из бледного, холодного мрамора, он двигал белую пешку. Белокурые волосы, аккуратно уложенные, но казалось, что даже эта сдержанность не в силах скрыть провалы под серыми, бездонными глазами, напоминающими туманные озера. Черная водолазка, черные брюки, черные кеды – все было нарочито строгим, монохромным, словно он давно избавился от всех ярких красок жизни, оставив лишь ее бледную, выхолощенную сущность. Когда он передвинул пешку – тонкий, расчетливый ход, заставляющий противника задуматься – уголок его бледных, почти безжизненных губ едва заметно дернулся. Это было не подрагивание от нервозности, нет. Это было предвкушение, легкий отблеск хищной, почти детской улыбки, которую он старательно маскировал, лишь слегка потирая губы кончиками пальцев.
Напротив него, завороженный игрой, сидел второй. Его темно-каштановые кудри, густые и непослушные, ниспадали на плечи, контрастируя с простой белой футболкой, которая казалась единственным светлым пятном в этой приглушенной сцене. Среднего роста, крепкого телосложения, он выглядел как олицетворение нормальности, как образец того, что ищет обычный человек в этом мире. Его карие глаза, внимательные и спокойные, следили за каждым движением противника, анализируя, просчитывая. Красные кеды, бросающиеся в глаза, казались единственным проявлением бунтарства в его облике, единственным ярким пятном в этой монохромной драме.
Тишина, окутавшая кухню, была не просто отсутствием звуков. Она была наполнена эхом чужих жизней, далеких и неслышных, но ощутимых, как призрачное присутствие. Где-то там, за стенами этой убогой кухни, в соседнем доме, раздавались глухие, отчаянные удары, перемежающиеся с пьяным рычанием. Алкоголик, одержимый демонами, избивал свою дочь, и вопрос жизни и смерти, банальный, примитивный, решался в кровавой драме, которую никто не хотел видеть, никто не слышал. Чуть дальше, в окне с погасшим светом, девушка, сжимая кулаки добела, вытирала слезы, оплакивая конец своего мира – мира их с парнем любви, который теперь стал чужим, как и он сам, как и она сама для него. А в тесной комнате студенческого общежития, среди вороха конспектов, студент, с петлей, свисающей с потолка, искал выход из бытия, из мира, который, казалось, не оставлял ему никакого другого выбора, кроме как раствориться в небытии.