Читать онлайн Проклятие Ариннити

Пролог – Ошибка №1: я открыла рот.

Сердце – глубже морей, горячей огня,

Не давай ему высохнуть и остыть.

Если хочешь, чтоб демон пустил тебя,

То не бойся сам его отпустить.

(с) Defin

Ничего бессмертного в мире нет – всё рано или поздно падёт под стопой бога Ненависти. И я его верный и главный раб, который сквозь время и расстояния служил отблеском в отражении разящего кинжала.

Простой воин без имени, что сражал любые миры по одному его слову. Взгляду. Вдоху.

Говорят, меня боялись многие. А в большинстве галактик ходили настоящие легенды: о той, что создавала армии из теней и одним взглядом могла склонить половину вселенной на колени.

Младшая дочь, но любимый палач, выкованный для расправ. Та, что выполняла свой страшный долг без малейших колебаний и сомнений. Лишь отголосок чужой воли, лишённый права на вопрос: «почему».

– Почему я вновь ступала по разгромленному пепелищу, которое прежде было венцом творения целой популяции?

Я никогда не находила ответов, которые искала. Ведь была обречена плыть по алым от запёкшейся крови землям, вдыхая привычный запах металла и соли, что жёг мои ноздри.

Потому пустой взгляд так задумчиво цеплялся за руины, изучая витиеватые конструкции зданий – тонкую работу тех, кто верил в зыбкое «навсегда». Они выстраивали настоящие лабиринты многослойных ульев, в которых затаились последние, дрожащие остатки жизни. И целая планета, когда-то процветающая, теперь дышала обугленным воздухом и ожиданием скорого конца.

Мои твари, сотканные из тьмы, злобы и необузданной ярости, двигались бесшумно, как дрессированные ищейки. Они шли по следу страха, выискивали выживших и безжалостно приносили их в жертву, утоляя бескрайний голод к жестокости бога Ненависти.

И потому я, не думая, жертвовала пешками на пути, считая честью служение своему прародителю. Всё из-за огромного страха перед ним. И ещё большей любви, которая вела мой клинок сквозь года и миллиарды чужих глоток.

Вот и сейчас череп под подошвой смачно хрустел, пачкая подол алого плаща – самого практичного цвета для этой работы. Однако мой взгляд никогда не падал так низко в грязь.

Ни разу я в стремлении к цели не задавалась ценой вопроса.

Ведь их всегда разделял мой бессмертный спутник, чья преданность была так же слепа и пуста, как беззвёздное ночное небо. От его нежного шипения на ухо вечно тянуло мертвецким холодом:

– Ещё один мир скоро падёт. Отец будет доволен. Ликуйте же, госпожа, – пел свои сладкие речи бескрылый дракон, что обвивал мою шею в смертельном захвате.

Он – подарок от бога Ненависти. Концентрат первозданной мощи, способной низвергать целые миры. Он – всего лишь искусный ошейник, лишенный способности принимать истинную форму.

Превращённый в камень, дракон был обречён быть моим продолжением. А я – его. Ведь мы были никем по отдельности, и всем – вместе. И эта жуткая, искалеченная связь была единственным, что у нас было.

И всё же хладнокровный ящер был прав. Всегда раздражающе прав. Однако мой вдох в прожжённом воздухе всё равно никак не мог наполнить лёгкие кислородом и смыслом.

Я убеждала себя, что мне это и не нужно, но пальцы, против моей воли, касались шеи, поправляя удушающие витки белого каменного хвоста, даруя мне крошечный миг передышки – всё для того, чтобы я могла хотя бы ненадолго прислушаться к чувствам в полой грудной клетке.

Пустота внутри меня вибрировала в такт с падающими бастионами – монотонно и ровно.

И ведь действительно, я должна была быть в восторге от новой сладкой победы, от глотка свежей силы, сотканной из чужих страданий и боли. Вот только, поднимая пустой взгляд в чёрное небо с мёртвыми звёздами, я поняла, что давно уже не чувствовала ни-че-го. И потому прислушалась к этой внутренней тишине, как к часовой бомбе, в ожидании хоть какого-то взрыва.

Резкий, отчаянный крик женщины выдернул меня из стазиса, точно по щелчку. И все мои мысли, моя внутренняя тишина растворились в мгновение ока. Я повернула голову и увидела её, почти ребёнка в глазах вечности, что держала оборону у входа в своё полуразрушенное святилище.

Монахиня яростно пыталась отстреливаться из неизвестного мне ранее оружия. Оно было даже эффективно против моих монстров, сотканных из теней и мрака, ведь её оружием был сам свет.

В моих контрастно-чёрных глазах вспыхнули отблески – яркие искры огня, зажатого в её дрожащей ладони. И, несмотря на вой раненых теней, их звероподобный рык и желание вспороть женщине в рясе глотку, я всё же узнала амулет в её руках – солнце, заключённое в круг. И потому невольно пренебрежительно усмехнулась, делая шаг к той, кто так наивно цеплялась за своё глупое существование.

Но стоило подойти ближе, как я поняла: жизнь, за которую она боролась, была не её собственной.

В корзине за спиной жрицы, в полумраке разрушенного алтаря, кричащий свёрток плакал навзрыд. Его голос звучал, как самая высокая нота скрипки: тонкая и безнадёжная, прорезающая какофонию постапокалипсиса, что я сама же и сочинила. И теперь финальный аккорд дрожал в воздухе, как петля суицидника на ветру.

Сияние инородного света жгло кожу порождений Ненависти вокруг меня до волдырей и заставляло их беситься от непонимания происходящего на октаву выше, чем я планировала.

Только меня эта сила никак не могла задеть.

– Изыди, чудовище! – крик сорвался с её губ, полный слёз, соплей и безысходности. Женщина отчаянно размахивала сияющим амулетом, словно могла этой игрушкой прогнать смерть с порога.

Моя холодная улыбка на губах давно ничего не значила. Ведь после я подняла руку, не спеша, словно дирижёр на последнем аккорде симфонии. И в этот миг от одной моей мысли начинали рушиться остовы зданий и ход вещей.

Пламя вспыхнуло за силуэтом женщины, отрезая ей путь к отступлению, и затанцевало в соборе сальсу. Горящие полотна источали сладковатый запах – смесь ладана, страха и обречённости. Этот аромат, знакомый мне до отвращения, вновь прилипал к нёбу. Вкус разрушений привычно растворялся на языке, отдавая горечью.

Он становился лишь сильнее в тот миг, когда женщина, едва успев броситься вперёд, вырвала из-под огненного дождя кричащего ребёнка. Она успела оттолкнуть его в сторону, спасти, но сама осталась под падающей балкой, что рухнула на неё с гулом приговора.

В одно мгновение её тело оказалось погребено под горой раскалённой золы, которая обещала стать её могилой. И всё же на пороге своей гибели она подняла голову. Её глаза, полные ужаса и решимости, встретились с моими – чёрными, беспристрастными, лишёнными даже искры жалости. Её губы дрожали, дыхание рвалось хрипом, но рука с отчаянной силой всё ещё сжимала сияющий амулет.

И в последний миг, почти выдыхая вместе с жизнью, она прошептала одно:

– Прокляни её, Ариннити.

Так из громкого крика рождается тишина. Пусть на секунду, всего на короткое мгновение, мне удалось увидеть сквозь рушившийся небосвод в глазах той женщины нечто, что действительно имело цену и ценность – настоящую веру.

И эта вспышка света, способная уничтожить любые истоки тьмы, сжигала в праведном гневе всех на своём пути. Мои верные тени в агонии льнули за спину, не желая умирать под напором этой неизведанной силы, стойко стараясь держаться до последнего на ногах – пока было за что держаться.

Этот свет впивался в меня, будто сотни игл, десятки жал, заставляя признать силу и мощь, от которой сложно было не пошатнуться даже многовековым титанам. Особенно когда понятия земли и неба просто исчезали из моего восприятия, заставляя тонуть в свечении, лишившем меня любой гравитации.

– Ты убила мою дочь. Уничтожила мир, который я любила. И обратила в пепел мои святилища…

Этот голос, звучавший внутри меня и снаружи, был как мягкий поток реки, что обволакивал, но при этом мог и утопить в глубине своего затаившегося гнева.

Я предстала перед богиней Любви – сестрой бога Ненависти, с которым её связывала не кровь, а вековая вражда, тянувшаяся от самого сотворения. Их Прародители – Смерть и Жизнь – взирали на эту игру безучастно, пока хрупкая чаша равновесия во вселенной не перевешивалась в чью-то сторону.

Так прекрасная Ариннити неустанно ткала миры из света и дыхания звёзд лишь для того, чтобы я, возглавляя легион тварей моего отца Драксара, однажды могла низвергнуть их или поработить.

И богиня знала это, чувствовала на моих руках кровь миллионов падших её детей и едва сдерживала тот безумный блеск – отсвет молний в глазах, способный повергнуть в дрожь даже титанов.

Но пугало меня лишь то, как крепко она сжимала в руках мой родной ошейник – белого дракона, что ещё миг назад обвивал мою шею живым кольцом. Теперь он извивался, шипел и вонзал клыки в пустоту, изо всех сил пытаясь вырваться, но… Ариннити швырнула железный хвост в очередной портал, как ненужный мусор.

Мусор, в котором была заключена вся моя сила.

И я осталась без неё, точно голая, уязвимая, но не сломленная. И потому мой тон звучал в этом вакууме нарочито ровно, чуждый любому трепету:

– Ну и? Что дальше? Убьёшь меня?

Пауза. Вдох. Ни дрожи, ни мольбы, которой ожидала богиня. Лишь жуткий оскал и короткая просьба:

– Тогда не тяни.

И этот холод в моём тоне был пропитан сотнями лет скитаний и поклонением самому жестокому из богов. Служение ему давно выплавило из меня весь страх, а сердце превратило в беспристрастный камень.

Потому я с демонстративной отрешённостью повела плечом, скидывая с себя непрошеное осуждение той, чья репутация непогрешимой святости была возведена в абсолют в глазах мириадов. И только благодаря этим фанатично преданным душам Ариннити имела хоть какой-то вес. Ведь ей поклонялись даже те миры, которых она не создавала, но за которыми чутко присматривала, словно любящая мать.

Это не могло не давать ей власти и силы, которая позволила бы сломать меня легко и просто – всего одним капризным щелчком пальцев.

И она ломала. Ломала не спеша, с хищным удовольствием, так, чтобы точно знать – мне будет больно. Её сладкие, медовые ноты голоса, звенящие трелью, лишь знаменовали начало моей пытки:

– Дочь Ненависти… неужели ты и вправду думаешь, что я так просто подарю тебе перерождение? Что верну тебя под крыло твоего драгоценного отца? – её губы растянулись в призрачной, издевательски мягкой улыбке. – А ведь только его ты и любишь во всей вселенной, верно?

Меня мутило от этой нежности – насквозь фальшивой, исполненной покровительственного превосходства. Пальцы, лёгкие, как прикосновение сна, скользнули к моему подбородку, унизительно подняли его вверх, заставляя смотреть на её торжество.

В эти поразительно сияющие, глубокие глаза без цвета, который я могла бы описать. В них жила и отражалась та вечность, которую мне никогда не дано было познать.

И от этих чувств – беспомощности и покорности – меня тоже тошнило. Ведь я даже не могла пошевелиться, когда она, окутанная напыщенно-ярким сиянием, с золотой короной в волосах, наклонилась ближе и прошептала вкрадчиво, тягуче, обжигая меня дыханием:

– Я не столь милосердна, как ты думаешь. За твои грехи я заставлю тебя… жить. Молиться. И страдать…

Я нагло скалюсь и перебиваю с тем же передразнивающим придыханием, чувственно выплёвывая банальное ругательство прямо в лицо богине:

– Иди. На. Хуй.

И впервые на одухотворённом, идеальном лице пошла заметная трещина, сквозь которую просачивалась та гниль, что сложно было рассмотреть за ширмой праведности.

Мой смех в ответ на её гримасу был зубастым и желал сделать этот укус ещё более болезненным, когда я, театра ради, саркастично подметила:

– Ты так много говоришь о «любви», но сама ею не занимаешься? Как лицемерно для той, кто вечно о ней проповедует.

И с каждой моей колкой фразой, казалось, я всё глубже вонзала острую шпильку в плоть божественного спокойствия. А Ариннити в ответ вдруг начала разрастаться в пространстве, точно набухающий снежный ком, что вот-вот сорвётся лавиной, способной похоронить меня живьём.

Не хотелось этого признавать, но даже мне пришлось прикусить язык, когда я поняла, насколько сильно задела её – божество, чьи тонкие струны души, казалось, вообще не должны были дрожать.

Это стало очевидно, когда она заговорила вновь, и её голос превратился в ледяную бурю, полную режущего, колотого снега:

– Посмотрим, как тебе понравится такая любовь! Наслаждайся ею, девочка. Пей до дна, пока не пойдёт она носом. Пока не обернётся пыткой и не задушит тебя тёмной, страстной ночью.

Она хмыкнула, смакуя собственные слова, как лучшее из вин:

– Ведь ты никогда не будешь одна, но всегда будешь одинока. И в этом будет твоё проклятие.

Приговор богини Любви был безжалостен и безапелляционен. Мой оскал на губах в ответ – разбитое стекло, служившее мне единственным оружием против той силы, с которой любая борьба была бы тщетна.

Но, видит Смерть, я всё равно не удержалась.

Подняла руку и показала ей один-единственный палец – моё последнее слово и непрошеный совет, с намёком на то, куда ей следует сходить.

И лёд в глазах Ариннити вспыхнул, словно бочка с керосином. Ладонь взлетела вверх и ударила меня – резко, наотмашь, – с той силой, от которой рушились звёзды. Сокрушённая, поверженная, я падала спиной в чёрную бездну портала, точно котёнок в ведро на утопление.

Но, что хуже всего, я знала: это падение – не конец.

Это лишь пролог

моей новой,

проклятой истории.

Глава 1 – Приземление в грязь.

Тело – тесная клетка. Из комнаты – только в кому.

То ли сразу добить, то ли вырезать по-живому.

Ты не вырастишь рай из геенны, цветы из тлена.

[из осколков и кубиков не возвести вселенной]

(с) книга теней // Вивиана

Мой краткий миг борьбы, учащённый пульс, внутривенный жар – всё это лишь отголоски задушенного страха внутри. Он парализовал меня на корню на ту бесконечную долю миллисекунды, пока я неслась сквозь мириады галактик.

И всё ради того момента, чтобы спустя мгновение меня вышвырнуло наружу унизительным плевком в незнакомый мир. Моё появление в нём было похоже на рождение нежеланного ребёнка, на подношение грошей нищему, чтобы потешить собственное самолюбие – столь же показушно и тривиально, как я того и ожидала от праведной богини Любви.

Я лежала полумёртвой на выжженной траве, не в силах пошевелить и пальцем, молча глядя, как медленно заливалось вычурным, неестественно ярким голубым цветом незнакомое мне небо.

Крестьянин, что набрёл на меня, решил, что я и вправду сдохла. И, как достойный представитель своего убогого вида, первым делом решил… надругаться над трупом.

Что ж, в каком-то извращённом смысле это было даже иронично. Женщины швыряли в меня проклятия, а мужчины – в грязь. Хоть какая-то стабильность была в этой вселенной.

Но мне пришлось собраться с силами и откинуть прочь бред о коматозном теле, которое было в шоке от столь чудовищных изменений в мире, гравитации и чувствах, внезапно вложенных в него.

Так что инстинкт самосохранения сработал за меня.

Я взревела – глухо, как раненый зверь, – и ударила. Врезала мужчине в нос с такой силой, что смачный хруст донёсся даже сквозь монотонный звон в ушах.

Непослушные пальцы крюками впивались в траву и землю, ломая до мяса непривычно мягкие ногти, которые пытались утащить меня подальше от ополоумевшего селянина и нащупать спасительные нити магических сил под кожей.

Всё было тщетно.

И я осознала там, судорожно хватая воздух губами, что действительно встряла. Глубоко, по самую шею, в болото бессилия и неизведанного до этого мига страха за собственную жалкую жизнь.

Мужик, матерясь на совершенно незнакомом языке, пытался добраться до меня загребущими руками. И когда одна из них – тяжёлая, цепкая и грязная – сомкнулась на лодыжке, что-то внутри сорвалось. А его фразочка добила окончательно:

– Не сопротивляйся, красавица.

Зря он это сказал.

Ведь в панике и бесконтрольном страхе я с размаху ударила его свободным сапогом прямо в лоб. Это заставило селянина с коротким криком отпустить несчастную ногу, которой я уже сознательно, хищно и точно добила его вторым ударом меж глаз.

И не убила я третьим лишь потому, что меня саму безумно колотило изнутри, словно в моём внутреннем мире вдруг произошло землетрясение магнитудой в десять баллов. И оно уничтожило меня, расплющило и превратило в нечто, чем я не могла являться по определению – обычным человеком.

Я, поднимаясь на шатающихся ногах, с минуту в шоке смотрела на руки так, словно сомневалась в собственном существовании, и просто наотрез отказывалась верить в произошедшее.

Разлетевшийся меж деревьев истошный вопль отрицания был чистым и абсолютным катарсисом, который закончился на самой высокой ноте ярким надрывом.

Но лопнувшая струна ещё долго вибрировала эхом во мне даже там, в тишине леса, когда я навзрыд дышала и пыталась собрать себя по кусочкам. Знала: не выйдет, как долго бы я ни собирала эти режущие осколки.

И со странной влагой на глазах, застилающей мне взор на бессовестно безразличное, но потрясающе красивое лазурное небо, я потерянным взглядом уставилась на коня моего несостоявшегося насильника.

Кобыла в ответ на вопль пренебрежительно фыркнула и затопталась на месте, заставляя прицепленную к ней телегу грузно поскрипывать. И мне не оставалось ничего иного, как разделить свою тяжёлую ношу ещё хоть с кем-то.

– Не сопротивляйся, красавица. – мрачно усмехнулась я, осторожно поглаживая гриву дрожащими пальцами.

К счастью, за это мне не прилетело копытом меж глаз.

Рабочая лошадь, повидавшая за жизнь немало дерьма, оказалась подходящим компаньоном – тем, кто мог помочь убраться подальше от этого леса, в котором меня навсегда прокляли.

И я из принципа прокляла лес в ответ. Пусть даже нужных сил во мне для этого уже не было. У меня в принципе больше никаких сил не осталось.

Ариннити вместе с моей магией, казалось, выкачала из меня нечто большее, чем просто могущество – она обнулила меня до состояния ничто, до самых базовых, дефолтных настроек.

Их в щепки ломали мои память и знания, которые всё ещё были со мной. Из-за них я неизбежно начинала складывать в голове ужасный пазл – полноценную картину, в которую меня насильно запихнули против моей воли.

Ведь, добравшись до ближайшего поселения на украденной повозке, я в полной мере осознала, насколько всё плохо.

Проклятие богини Любви сделало меня воплощением мечты для каждого смертного мужчины, заставляя их влюбляться в меня поголовно и безотказно.

Просто кому-то хватало выдержки и сил, чтобы контролировать себя даже под действием проклятия. Другие же мгновенно превращались в животных, готовых перегрызть мне горло лишь за один случайный взгляд в их сторону.

И любовь, как оказалось, понятие крайне растяжимое.

Я поняла это в первый же день, когда один мужик с глазами блаженного идиота предложил переписать на меня всё имущество: три коровы, покосившуюся хибару и дочь, которую «всё равно не жалко». А второй, с тупыми вилами в руках и острой похотью в голосе, гнался за моей лошадью с криком:

– Постой! Я тебя так оприходую, что ты ходить больше никогда не сможешь!

И знаете, что было хуже всего? То, что они все действительно верили: это – любовь.

Однако, как вскоре мне пришлось узнать, что страшнее мужчин в этом мире были лишь женщины. Они ненавидели меня слепой, бездумной яростью. Некоторые – из-за ревности к мужьям, пускающим на меня слюни, а другие – просто из бессознательной злобы, заставлявшей их плевать мне в спину и проклинать то шёпотом, то дикими криками, что собирали вокруг слишком много любопытной толпы.

Я была поражена, что меня не решили сжечь на костре просто за то, что я посмела огрызнуться в ответ жене деревенского старосты. Та визжала на всю деревню, сверкая гневными глазами и порицательно тыкая в меня жирными пальцами:

– Ведьма! Сглазила мужа моего! Околдовала! Я тебе патлы вырву, чтобы другим неповадно было!

Мне было почти грустно осознавать, что она ошибалась. Ведь никакой ведьмой я не была, иначе выжгла бы ей глаза с радостью. Но после её угроз и криков я решила: заночевать в лесу мне будет куда безопаснее, чем оставаться среди этих добродетельных людей с вилами.

И в тот же вечер мне открылись все прелести бытия смертных. Потому что я узнала на собственной шкуре, как болезненно желудок может сворачиваться в тугой узел от голода, а тело – этот хрупкий, бесполезный кусок мяса – так быстро накапливать усталость. Она гнула меня дугой к закату поразительно прекрасного спутника местной планеты.

Глядя на градиент жёлтых, алых и фиолетовых оттенков, которые вырисовывали на облачном небе лучшие картины во вселенной, я думала о том, насколько же эта планета была прекрасна в творении Ариннити. Ведь то море зелени, буйство сочных запахов и диких, огромных цветов вокруг могли легко пленить мечтательные умы многих поэтов.

А я изгнанницей сидела в этом мире на колючем, старом сене и жевала зелёные, недоспевшие яблоки в тупом желании заглушить страшный голод и злость, что клокотала во мне от дикой несправедливости.

Оттого, что я, некогда всемогущая, оказалась выброшенной в чужой мир, будто старая половая тряпка. Богиня просто решила сжечь меня на запале моих же непомерных амбиций.

Но я верила – нет, знала: отец найдёт меня.

Бог Ненависти не забудет свою дочь. Я знала, что он вытащит меня из этих джунглей, спасёт от тупых дикарей и вернёт мне то, что было моим по праву – власть, силу и моего дракона.

Потому что без этого… я не знала, как жить.

И всё же жила.

Вот только утром, согнувшись в погибели в густых кустах, я была этой жизни далеко не рада. Ведь съеденные зелёные яблоки выходили мне тем ещё боком.

Моя гордость, некогда отполированная до зеркального блеска, теперь гнила где-то под коростой новой реальности. Ведь мне пришлось учиться воровать и выживать в этом мире так, как я только могла – криво и из рук вон плохо.

Ведь на деле, пока я не закрывала базовые потребности тела, мне было совершенно насрать на красоту местных пейзажей. В прямом и переносном смысле.

Очень быстро мой мир сузился до двух приоритетов: личная безопасность и сытый желудок. Последний особенно старательно напоминал о себе – глухо, мерзко урчал, словно изнутри меня выл какой-то мелкий, голодный демон.

Но и с первым пунктом всё было не так просто. За неделю меня трижды поймали за руку, когда я, как последняя дилетантка, пыталась вытащить что-нибудь съестное с лавок. И всякий раз меня отпускали, стоило купцам заглянуть в мои голодные глаза и влюбиться без памяти. Проклятие всегда работало безотказно.

– Ну постой же, милая! Дай хоть угощу… – блеял самый хитрый из них. Тот, что секунду назад под прилавком посыпал чем-то подозрительным свою выпечку, прежде чем протянуть её мне.

Спасаться от таких иной раз приходилось бегством. И давалось оно мне с чудовищным трудом из-за медлительности и слабости, которые достались вместе с этим телом, как ещё одно нелепое проклятие.

Мне буквально пришлось заново учиться делать всё, что раньше казалось закономерным. Вот только пока я наработала хоть какую-то ловкость и выносливость – прошло слишком много времени.

Я до сих пор не понимала, почему не сдохла в первый же свой проклятый год человеческой жизни. Ведь моментов, когда я замирала у пропасти, а то и оступалась, перелетая за край, было предостаточно. Каждое из них оставляло отметины на моей закостенелой душе. Вырубленные засечки из шрамов на тонкой коже по сравнению с этим – мелочь.

Но на деле всё, что тогда удерживало меня от падения в бездну, была одна-единственная мысль: рагнарёк уготован богам любым. Даже таким, как Ариннити.

И я пообещала ей, что сделаю его исторически запоминающимся. И, по возможности, чудовищно жестоким.

Хотя бы за то, что она додумалась бросить меня в самый отдалённый, глухой и забытый угол вселенной. В место, которое не значилось ни в одном из крупных галактических архивов.

Этот забытый дистрикт не имел в себе ни капли стратегической ценности, ни редких ископаемых, за которые стоило бы бороться. Планету даже не попытались узурпировать и впихнуть в жёсткие рамки космической империи порядка – она попросту была никому не нужна.

Из их книг я узнала, что местные обитатели считали себя полными сиротами в пустом и холодном космосе. Неудивительно, что их наука топталась на месте, словно слепая собака, бессмысленно кружась вокруг собственного хвоста. И потому здесь всё ещё процветал век глупого рыцарства – с мечами, луками и дешёвой честью.

Из всех возможных дыр для существования я выбрала ту, что нагло пыталась копировать цивилизацию – столицу Гвиннет. Портовый городишко с кирпичными крышами и узкими улочками, в которых слишком легко терялись не только кошельки, но и люди.

У столицы было сразу несколько весомых плюсов: высокие стены, прячущие от нечисти, от которой я уже изрядно набегалась за последние полгода, и невиданная роскошь – горячая вода в трубах! Для сельских людей с окраин это всё ещё было почти сродни магии, для меня – повод остаться.

Ради этой роскоши я была готова терпеть и толпы похотливых мужчин, и вечно злых женщин со странной модой: простолюдинки ходили в неприлично коротких платьях, а высокие леди, наоборот, прятали лица от солнца за кружевными зонтиками, а тела – за летящими шелками и обилием рюш.

Я иронизировала над их нарядами ровно до тех пор, пока впервые не нарвалась на проблемы из-за этого.

Всё произошло по причине глупого публичного спора с высокородной куклой. Та, посреди бела дня, плевалась в меня ядом за то, что я, видите ли, оскорбила её одним смеющимся взглядом, потерявшимся в слоях её чрезмерно пышных юбок. Они жили своей отдельной жизнью – развевались, как паруса на ветру, и с каждым шагом пытались прикончить хозяйку, запутываясь вокруг её каблуков.

– Простолюдинка! Ты смеешь смеяться надо мной? Надо мной?! – её голос звенел, как плохо натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. – Я Лили де Грентар – дочь герцога! Извинись немедленно!

Девчушка тонула в гневе так же нелепо, как и в оборках наряда. А я, вымотанная после трёхдневной дороги до столицы, с пустым желудком и мозгами, поджаренными солнцем, не выдержала и расхохоталась от глупости ситуации, едва не подавившись украденным яблоком.

– Ох, прошу прощения, леди, – выдавила я сквозь смех, – я перепутала вас с передвижной палаткой.

Я почти хрюкнула, когда новый порыв солёного ветра заставил юбки раздуться до уровня самомнения их хозяйки. Девица залилась краской до корней волос и затряслась так, что рюши на томной груди затрепетали. И, понимая, что слова закончились, а остатки достоинства унесло тем же ветром, она набрала воздуха и завизжала фальцетом:

– Стра-а-а-жа!

И тут же по её капризному писку ко мне устремились красавцы в синих дублетах – местная охрана порядка, с которой я ещё не успела познакомиться. И не хотела этого делать.

Потому моё яблоко полетело на землю, а я собиралась сорваться на бег, но не успела даже развернуться. Мужчина, на чьём дублете сверкали золотые звёзды, не церемонился: его арбалет взмыл и нацелился прямо в моё каменное сердце.

– Стой. Ещё один шаг – и он станет последним, – произнёс страж ледяным тоном, заставив даже раскалённый воздух дрогнуть.

Очевидно, я была безнадёжна. Ни время, ни проклятия, ни даже страх смерти не могли превратить меня в примерную девицу. Пиетета к высоким чинам во мне не появилось, а язык за зубами я держать не хотела принципиально. Потому и усмехалась слишком широко и спокойно для загнанной в угол.

– Ладно, сдаюсь, – произнесла я обманчиво мягко. – Но надеюсь, вы готовы к тому, что будет дальше?..

Они ещё не понимали, что скоро сойдут с ума, но я знала: их взгляды вот-вот затянет проклятая дымка, и с этой минуты каждый из них будет любить меня так яростно, как может любить только обречённый.

Вот только кто из нас был обречён – они или я?

Глава 2 – За красоту и дурное чувство юмора.

Я умею выстраивать такую браваду, такой забор,

но внутри у меня так жутко – да вы залезьте.

Я из тех, кто сворачивает десяток гор,

а потом спотыкается прямо на ровном месте.

(с) Ананасова.

Я царапалась, рычала, билась почём зря в оковах, но бесполезно, меня всё равно бесцеремонно толкнули в сырую темницу и с лязгом захлопнули за мной решётку. Два замка заскрипели один за другим, и страж сухо бросил:

– Подумай над поведением до завтрашнего суда.

Я смотрела на него в полном недоумении: как, скажите на милость, он прошёл весь путь со мной до Цитадели1 и не свихнулся от проклятия? Не превратился от любви ко мне в маньяка, романтика или чудовище?

Примерно таким, каким стал его напарник с прилипшей сальной ухмылкой на лице. Он привалился к решётке, скрестив руки, и склонил голову набок, мурлыча так, что хотелось выдрать ему язык:

– С такими прелестями ей и думать не надо. И так ясно, что виновна – слишком хороша для этих казематов.

Но страж с золотыми звёздами опалил взглядом друга, который явно находился на ранг ниже, раз у него таких цацок на синем дублете не было.

– На выход, – произнёс он тоном, не терпящим возражений.

И проклятый попятился прочь, как побитый пёс. А старший в последний раз равнодушно прокатился по мне взглядом, но после тут же ушел, бросив едва заметному в поле моего зрения дежурному на посту:

– Не спи, рядовой.

Тот подскочил так резко, что острыми коленями грохнулся о край стола, словно его пронзила молния. Но мгновенно собрался и торопливо стукнул себя кулаком по груди, отдавая честь:

– Есть, сэр! – выкрикнул он слишком громко, так что эхо прокатилось по каменным сводам темницы.

Когда дверь за стражами захлопнулась, выдохнули мы оба: дежурный – от облегчения, а я – от горькой досады.

Учитывая мой послужной список спустя год после проклятия – от наглого воровства до безразлично холодных убийств тех, кто покушался на мою жизнь, – мне было практически смешно, что за решёткой я оказалась из-за задетых чувств богатенькой леди.

Фарс, достойный постановки комедии.

Времени у меня было в избытке, чтобы облизать всю иронию до костей. Крысы, шныряя по углам, выглядели удивительно участливыми – или, может, просто заботились о своём пустом животе, глядя на мою миску.

Так, сидя на холодном каменном полу в сырых, пропахших плесенью казематах, где царил дух безнадёжности и вязкого, как болото, отчаяния, я – от скуки и полного отсутствия выбора – перестала жалеть себя и начала прислушиваться к тому, что происходило вокруг.

Забавным развлечением оказался тот самый парнишка с копной рыжих кудрей: он снова и снова бормотал странные сочетания звуков, выполняя упорно один и тот же набор пассов руками, будто заводная кукла. После каждой попытки он хмурился, тёр конопатый нос и вновь склонялся над громадным фолиантом, распластанным на пыльном столе.

Вот только этот бесконечный галдёж нравился далеко не всем невольным слушателям в тюрьме. Потому один из ближайших к нему заключённых – некий особо волосатый и басистый тип – прорычал из клетки нечто шепеляво угрожающее:

– Ещё раз откроешь пасть, конопатый, я выйду и убью тебя этой сраной книжицей.

Жуткий грохот удара железным кулаком по прутьям решётки должен был бы испугать молодого стражника. Однако тот лишь скучающе вздохнул, а затем вновь забормотал всё те же слова, сопровождая их пассами длинных рук.

Второй удар, громче первого, словно прорвал в парне невидимую плотину. Раздражение взметнулось волной и достигло точки кипения. В следующую секунду с его пальцев сорвался сноп огненных искр, которые змеёй устремились к обидчику.

Рёв задиры вмиг перерос в девчачий писк, когда тот отпрянул от полыхнувшего огня и, разом заткнувшись, забился в самую дальнюю дыру своей камеры. Я же, напротив, подалась вперёд, жадными глазами наблюдая за этим неясным для меня явлением. И, прислонив лоб к ржавым прутьям, с шепчущей осторожностью спросила:

– Мальчик… как ты смог обуздать Хаос2 своим бубнежом?

Взгляд зелёных, точно летняя листва дуба, цепко впился в мои глаза, цвета полуночной тьмы. Они были оттенка того мрака, что жил внутри меня когда-то и пожирал миры целиком. Теперь же от прежней меня остался лишь зыбкий призрак, который даже этого мальчишку испугать не мог.

Возможно, именно поэтому он только коротко фыркнул, сдув непослушную прядь цвета созданного им пламени, и нехотя признался:

– С большим трудом, как видишь.

Для наглядности своих переменных успехов он вновь пробормотал ту же бессвязную тарабарщину, но, как и прежде, ничего не произошло. Это заставило парнишку заметно скиснуть: он устало вздохнул, опустил плечи и смиренно вернулся к фолианту.

И тогда я, нахмурившись от непонимания происходящего, тупо стала вместе с ним шёпотом повторять тот набор звуков, которые для меня не имели никакого смысла.

Один раз. Второй. Пятый. Десятый.

А на сто десятый в груди, где царило выжженное пепелище, я почувствовала нечто похожее на такую знакомую мне искру. Раздуть её до размеров реальности мне стоило титанических усилий.

Тоненький огонёк надежды, вспыхнувший на ладони, был для меня практически священным в тот миг. Его тусклое сияние осветило мне не только пальцы, но и трещины внутри, и моя слабая, едва заметная улыбка означала больше, чем тысячи слов: ведь я всё-таки нашла свой путь.

Путь к магии.

Просто Ариннити заплела ленты Хаоса в совершенно непривычную для меня форму: слова, жесты, руны – всё то, что никогда прежде не было нужно. Ведь магия была для меня так же естественна, как дыхание.

Но только сейчас я впервые осознала, каково это – быть целой даже без моей «второй половины», дракона, по которому я скучала безостановочно. Ноющая пустота внутри никуда не делась, но по моим венам всё же вновь заструился Хаос – блёклый, почти прозрачный, но сладкий, точно патока.

И мальчишка-страж, заметив, что я сумела подчинить его не просто успешно, а куда легче и эффектнее, чем он сам, взвыл от восторга и подскочил с места. Рыжий подлетел к моей камере и начал засыпать меня вопросами, захлёбываясь от эмоций:

– Ты… Ты ведьма? Быть того не может! Как ты это сделала?!

– Так же, как и ты, с большим трудом, – с усмешкой призналась я, перекатывая в руках пламя и грея об него замёрзшие ладони.

Его свет играл на моём лице тенями, живыми и подвижными, как змеи. И тогда, сквозь прутья ржавой решётки, я впервые увидела во взгляде другого человека интерес не к моему телу, а к тому, что пряталось внутри, той части, в которую обычно никто не осмеливался заглянуть.

А этот мальчишка, вечно растрёпанный и слишком молодой для работы в тюрьме, притащил тяжёлый фолиант, сел прямо на каменный пол по другую сторону камеры и, с благоговейным трепетом, с каким смотрят на падающие звёзды, спросил:

– А вот это… это ты сможешь создать?

Черточки и закорючки незнакомого языка на бумаге вовсе ничего мне не говорили, хотя на их общем я читала свободно. Поэтому стражу пришлось терпеливо разжёвывать всё по слогам, с интонацией и нужными пассами рук.

И пусть не с первой моей попытки, и даже не с двадцатой, но Хаос всё же поддался мне и, неохотно, сложился в нечто до ужаса прекрасное: чёрную розу, распустившуюся прямо в моей ладони. Её шипы порезали палец любопытного юноши, когда тот попытался забрать у меня из рук сотворённое чудо.

Так алая капля крови ярким пятном окрасила грязный каменный пол между нами. Я ждала, что это станет причиной, заставившей парня наконец отпрянуть, но вместо этого его глаза вспыхнули лишь на порядок ярче.

– Да ты и вправду ведьма! – на выдохе произнёс он, и в голосе его не было и капли страха. – Ты хоть знаешь, насколько редки такие способности? Тебя необходимо вступить в Магистериум3!

Я нахмурилась, не понимая, чем именно был вызван его восторг, но картина складывалась слишком уж ясно: в глазах мальчишки я не видела привычной мутной поволоки проклятия. Словно он был недосягаем для моего яда. И щитом его, вероятно, служил синий дублет, а точнее – крошечная, но гордая золотая звездочка, сиявшая на плече. Такие же я заметила и на рукавах того стража, что загнал меня в клетку.

Вывод был прост: носители звёзд были магами, которых сам Хаос защищал от проклятия Ариннити. И они, выходит, были защищены от меня, а я от них.

Но у меня оставалось другое оружие – моя улыбка. И потому я лукаво склонила голову набок и мягко, почти лениво усмехнулась.

– Не спеши. Мне бы для начала просто выйти отсюда.

Страж при этом тревожно покосился на дверь, будто ждал, что кто-то войдёт и услышит нашу беседу. Секунду поколебавшись, он всё же осмелился спросить:

– А… за что тебя сюда посадили?

Я осторожно повела плечом, но уже чувствовала свободу на кончике языка – ту самую, что сулил мне его задумчивый взгляд. И потому ответила с беспечностью лучшей из мошенниц, которая играючи могла продать дым по цене золота:

– За красоту, дерзость и дурное чувство юмора. В этом городе, похоже, за такой набор сразу дают пожизненное.

Неуверенная усмешка дрогнула на его лице, и сырая камера будто на миг стала светлее.

– Все ведьмы такие, если верить истории.

Я подалась вперёд, схватила прутья решётки длинными пальцами и тихим тоном, словно сирена, которая хотела утянуть за собой невинного, прямо попросила, без тени смущения:

– Ну так помоги мне написать мою собственную. Вытащишь меня отсюда, малыш?

И, кажется, я надавила на его слабую точку. Парень вспыхнул до самых ушей, но затем, не задавая больше вопросов, потянулся к связке ключей.

В следующий момент замок щёлкнул. Решётка вздрогнула, будто и сама не верила в происходящее. А долговязый страж, вытянувшийся от важности в струну, с серьёзным видом заявил:

– Я не малыш, а Питер! Мне восемнадцать исполнилось месяц назад… А тебя-то как звать, ведьма? – выпалил он с таким пылом, будто открывал не просто дверь камеры, а врата в новый мир – мир людей.

И, что куда важнее, мир магии.

А я, поднимаясь из пыли и грязи, лишь небрежно отряхнулась и убрала за ухо сальную, вороновую прядь волос. В голове, словно колода карт, перемешивались сотни имён – те, что шептали когда-то союзники, и те, что выкрикивали враги. Все они были моими, но ни одно из них не подходило к этому жалкому человеческому телу.

И на язык само собой попалось имя той герцогини, благодаря которой мы с ним и встретились. Я запомнила его не из-за красоты звучания, а ради мести. Хранила, как нож в рукаве, чтобы однажды, выйдя отсюда, воткнуть в спину с особой жестокостью. Но теперь моя месть заключалась в ином: я украла её имя и присвоила себе.

– Зови меня Лили… малыш Питер, – произнесла я с теплой насмешкой в голосе.

Для меня он действительно казался ребёнком, едва вылезшим из пелёнок. Однако именно это надувшееся от обиды веснушчатое чудо вытащило меня из тюрьмы, рискуя всем: шкурой, службой и будущим.

Ведь вероятность, что нас могли схватить, была более чем весомой – почти неизбежной.

Потому что Питер впервые в жизни снимал с кого-то заклятие маяка – то самое, что навешивали на всех заключённых в Цитадели, вместо невидимого ошейника с бубенцом для стражей.

Но у него и это получилось. Пусть и с двадцать второго раза.

Однако, вдохновившись этим хрупким успехом, он взял себя в руки, а меня под локоть. А после с удивительной наглостью вывел меня из подземелий тюрьмы, поднялся со мной наверх и провёл сквозь целую армию так, будто мы были невидимы.

Хотя на деле это было не так. Любопытные стражи на постах всё равно задумчиво взирали нам вслед, но их усталость и лень сыграли нам на руку. Мы чудом проскочили мимо всех постов Цитадели во время смены караулов.

Однако так просто довериться другому человеку, поверить, что всё происходящее правда, мне мешала моя зачерствевшая натура. Слишком долго я жила так, будто весь мир хочет меня использовать, сожрать или прибить, чтобы вот так запросто принять чужую доброту.

Потому я никак не могла понять одну важную вещь: что на самом деле было нужно этому мальчишке-стражу? Зачем он так глупо подставился ради какой-то незнакомки?

И стоило нам наконец вырваться за ворота и вдохнуть свежий ночной воздух столицы Гвиннет – густой, пахнущий дымом и морской солью, – я рискнула спросить прямо, без увёрток:

– Что я тебе должна за спасение?

Питер бросил на меня косой, недоумевающий взгляд, в котором читалась тень обиды. Мои слова ударили его больнее, чем любая неблагодарность. Его веснушчатое лицо дёрнулось, он мотнул рыжей головой и, отвернувшись, уставился в бескрайнее чёрное небо.

– Не нужно мне ничего, – произнёс он после короткой паузы. – Просто… не дай им поймать тебя снова.

Я хмыкнула, не удержав свой цинизм на цепи:

– Ты что, последний из выживших альтруистов?

– Почти, – кивнул он и, уже тише, добавил: – Магов осталось мало, Лили. Ведьм – ещё меньше. Так что мы должны держаться вместе, а не тонуть поодиночке. Только так можно спасти этот мир.

Питер посмотрел на меня прямо, без вызова, но с какой-то упрямой верой, от которой становилось неловко. Ведь он был первым в этом огромном враждебном городе, кто взглянул на меня без ненавистной пелены обожания проклятия в глазах. И не отвернулся.

– Я просто верю, что каждый из нас – каждый – достоин второго шанса.

Я промолчала, не готовая даже самой себе признаться, что внутри что-то дрогнуло. Меня откидывало в воспоминания, где бог Ненависти, мой отец, извечно твердил мне противоположное.

– А если я и его уже провалила?.. – спросила я, пряча обнажившуюся уязвимость за надменной ухмылкой.

– Тогда переставай упускать шансы и начни их ловить. Для этого нужно лишь желание и чуть-чуть мозгов! – без тени сомнения отозвался он, а после уголок его губы дёрнулся вверх: – Я бы поделился, но, похоже, у меня их тоже дефицит – раз связался с тобой добровольно.

Я толкнула мальчишку в плечо, больше для приличия, чем всерьёз.

– Значит, мы с тобой два неисправимых идиота, которые точно плохо кончат. Ты – от героизма, я – от твоих советов.

Он усмехнулся, но его глаза вновь взлетели вверх.

– И что тогда напишут на наших памятниках? «Они хотели изменить весь мир, но не смогли начать даже с себя»?

– Только через мой труп, – фыркнула я, но сама тоже почему-то взглянула в усыпанное звёздами небо. – Лучше так: «Она предупреждала чем всё кончится, но он предпочитал быть долбанным альтруистом».

Пит замер на секунду, посмотрел на меня, а потом расхохотался – громко, нелепо и искренне. А я, кто бы мог подумать, хохотнула в ответ – неловко, но по-настоящему.

И, чёрт возьми, этот глупый смех стал чем-то вроде скальпеля: он начисто вырезал старую гниль – жалость к себе, привычную обречённость. На её месте осталась фантомная, но живая надежда.

Надежда, что я сама могла подарить себе второй шанс. И даже двадцать второй – если понадобится.

Ведь пока я дышала, у меня ещё оставалось время всё исправить.

Вот только ветер, так игриво заплетающийся в волосы, казался мне издевательским эхом, слишком похожим на смех Ариннити. В нём мне слышалось предупреждение, убеждавшее лишь в одном: я вновь жестоко ошибалась.

Глава 3 – Первая любовь.

Мне никто не сказал, что жить – брать у сотни смертей взаймы.

Если бога зовут любовь, одиночество – это мы.

Вдоль обочин горят костры, отражаясь огнем в глазах.

Все дороги свились в петлю.

Все дороги ведут назад.

(с) книга теней // Вивиана.

На прощание малыш Пит пригласил меня на завтрак в дешёвую забегаловку. А я, без гроша в кармане, не могла отказаться от такой щедрости – съесть еду, которую можно было попробовать без риска быть отравленной.

И вот, когда увидела, как он бежит ко мне, такой долговязый и искренний, с солнцем, запутавшимся в его волосах, я даже на миг засомневалась: а точно ли на него не действует моё проклятие?

Оказалось, нет. Просто Питер был настолько беспросветно прост и добр, что казался проклятым. Он даже на новость о своём временном, но всё же унизительном понижении из-за моего побега, который он «проспал», лишь небрежно махнул рукой.

Теперь со мной сидел даже не дежурный страж, а ведерщик – тот, на кого сваливали самую отвратительную работу в тюрьме: уборку переполненных ночных вёдер и разнос такой же мерзкой баланды.

И этот парень, который не понаслышке был знаком с грязью, всё равно поразительно ярко улыбался и с упоением болтал со мной о магии так, что было очевидно: к работе в тюрьме рыжий относился с тем же энтузиазмом, с каким я – к жизни в этом теле.

Зато магию Питер любил. Жаль, что та практически не отвечала ему взаимностью. Именно поэтому он так упрямо не верил мне, когда я, пожимая плечами и запихивая в себя новую порцию вафель, утверждала, что прежде ей не занималась вовсе.

– Любой талант без знаний и усердной работы – всего лишь пустышка, – буркнул он, хмуря нос, усеянный звёздами веснушек.

И в этом я, как ни странно, была с ним солидарна. Знания действительно значили многое. Особенно теперь, когда у меня отняли всё остальное.

Именно поэтому я всё ещё терпела этого смертного рядом. Ведь моя цель была до смешного проста: мне нужны были книги. Фолианты, запертые в пыльных архивах Магистериума, куда мне дорога была заказана.

А у Питера был доступ. И благодаря ему я многое узнала об этом дышащем на ладан заведении.

Оказалось, Магистериум уже давно не учил магии – он занимался её торжественными поминками. Там ещё хранились древние книги, а по коридорам всё ещё бродили маги с дрожащими руками и раздутыми от гордости титулами.

Они пытались наставлять неразумных студентов на «путь истинного познания», но путь этот, как правило, заканчивался там же, где и все – в строю «особо ценных кадров» стражей. Только с красивой припиской «маг» и сияющей бляшкой звезды на погонах.

Потому я отрезала сразу: вступать в это сборище не стану. Моя любовь к свободе и появившаяся аллергия на синие дублеты никак не могли перевесить призрачные преимущества быстрого обуздания Хаоса.

Эта затея изначально казалась глупой и обречённой: магия в этом мире выдыхалась уже столетиями – медленно и почти незаметно. Питер рассказывал об этом с той тихой печалью, которая свойственна тем, кто родился слишком поздно, чтобы застать чудо, и слишком рано, чтобы перестать по нему тосковать.

Он утверждал, что раньше всё было иначе.

В том далёком «раньше» практически каждый житель планеты мог пользоваться силами Хаоса, а магия считалась здесь таким же естественным явлением, как смена дня и ночи.

– Сложно представить, – усмехнулся он тогда безрадостно, – но если верить старым хроникам, магии учили в школах так же, как нас сейчас арифметике.

Питер рассказывал мне историю мира, будто старую страшную сказку – о катастрофе, однажды навсегда изменившей всё.

Её главным героем стал бывший король одного из самых могущественных государств – человек, которому было недостаточно власти над сотнями тысяч людей. Он жаждал покорить весь мир, подчинить себе не только чужие земли, но и саму суть мироздания.

А для этого, разумеется, ему нужна была сила. Ради неё он спустился в самое сердце планеты – в глубинные пещеры Истоков, туда, где, по преданию, покоилось ядро магии. И легенда утверждала, что он добился своего: впитал в себя всю мощь Хаоса до последней капли.

Вот только король не учёл одного: человеческая плоть не была создана для того, чтобы удерживать столь необъятную мощь. Его кожа вспыхнула, кости треснули, а плоть сожгли собственные мечты о безраздельной власти. И всё, к чему он стремился, обернулось пеплом. А вся сила и мощь Хаоса так и остались в тех пещерах Истоков, запечатанные навеки после произошедшего для всей планеты.

С тех пор рождение магов в этом мире стало исключением, а не правилом. Со временем они и вовсе стали считаться такой редкостью, которую одни боготворили, а другие проклинали.

Потому что невозможно было любить тех, кого боишься. И эту логику людей я понимала слишком хорошо. Потому и прятала ухмылку в чашке остывающего чая, пока слушала эту до боли предсказуемую историю о человеческой жадности.

– Неудивительно, что всё так вышло, – сказала я наконец, равнодушно пожав плечами. – Люди никогда не умели ценить то, что получали даром.

– Да, но… – Питер опустил взгляд, и его пальцы сжались в кулак на подлокотнике стула. – Несправедливо, что за проступки одного расплачиваются целые поколения.

На миг повисла тишина, до краёв наполненная горечью в наших чашках. Заглушить её могла лишь приторная сладость местных дешёвых, но поразительно вкусных вафель. Их остатки я молча придвинула к Питеру, как некое утешение, пусть и символическое.

– Жизнь – та ещё стерва, малыш Питер. Забудь про справедливость.

Я откусила вафлю и указала ею на него, как учитель указкой.

– В бою с ней честность – просто глупость. Так что учись бить первым. Туда, где у судьбы теоретически должна быть совесть.

Губы изогнулись в лукавой усмешке, и я пояснила:

– По яйцам, Питер. Всегда по яйцам.

Заливистый смех этого рыжего солнца подействовал на меня как странное обезболивающее – неожиданное, но, чёрт возьми, эффективное.

Ведь за последний год одиночество и потеря смысла жизни во мне раздулись, как флюс: пульсировали, гноились, отравляли изнутри каждую мысль. И вдруг будто что-то прорвало. Эта внутренняя дрянь, сгусток обид, злости и отчаяния, наконец вырвался наружу, и стало… легче.

Не хорошо, не спокойно, просто не так паршиво.

А тот кратер боли вдруг нашлось чем заполнить. Не алкоголем, не сигаретами, не сарказмом, а магией. И, к моему удивлению, этим нелепым рыжим парнем напротив, который взялся учить меня ей.

Но порой мне казалось, что уж лучше бы я и дальше ломала судьбы и жизни чужие в хлам, чем вот так, по кругу, биться над одним заклинанием вновь и вновь, как муха о стекло. Однако всё, что я могла, изучая новую науку, – так это злиться, рычать от бессилия и ненавидеть себя в моменте. Хотя бы за то, что не могла отступить. Даже когда моё жалкое смертное тело молило от усталости: хватит.

Мне было проще разлетаться на куски от усилий, пытаясь постигнуть давно кем-то забытые знания, чем снова стать той – осколочной, выжатой, тенью самой себя. Да и моё непомерное эго, это упрямое чудовище, не знавшее раньше поражений, никогда не позволяло мне сдаться.

Спустя месяцы это даже дало свои плоды.

Вначале я просто перестала затравленно оглядываться на улицах города. Спустя год научилась гордо держать спину и дистанцию от тех, кто действительно мог бы быть для меня опасным.

Я обустроила быт и жизнь так, как мне хотелось. Почти стала хозяйкой своей судьбы. И, разумеется, стоило мне хоть на миг поверить в эту зыбкую, выстраданную стабильность, как богиня, с её безупречным чувством юмора, решила, что пора устроить реванш.

В тот вечер я от скуки заглянула в один из сотен храмов Ариннити. Там вечно пахло сушёными травами, ладаном и приторной благостью, от которой можно было задохнуться.

Местные служительницы тихо меня ненавидели – слишком уж я выбивалась из их благочестивого антуража. А мне, признаться, нравилось глумиться над прихожанами, которые часами заунывно читали молитвы своей богине, не надеясь даже на жалкий секундный отклик.

Хотя она была куда ближе, чем им могло показаться.

Потому что Ариннити чинно сидела со мной на скамейке как ни в чём не бывало. Идеальная от кончиков её золотых локонов, лежащих волосок к волоску, до внеземных нарядов, сияющих переливами целых галактик.

Жаль, что весь этот пафос не имел никакого смысла, потому что, кроме меня, её, конечно же, никто не видел.

– У порога тебя уже поджидает ещё один обожатель. Не упусти – вдруг это и есть твоя великая любовь, – не удержалась от ехидства богиня, едко усмехаясь.

Я игнорировала её, не отрывая эбонитово-чёрный взгляд от сводчатых потолков храма, но это только больше её забавляло. Ведь несмотря на тотально равнодушную маску на лице, тело всё равно выдавало меня и неосознанно напрягалось.

Быть беспечной – роскошь, которую я никогда не могла себе позволить.

Так что, краем глаза всё же взглянув на того самого прихожанина, я заметила: он действительно смотрел на меня – большими, карими глазами, полными странной смеси страха и трепета. Парень робко топтался на месте и, казалось, не знал, с какой стороны ко мне подойти.

Из всех сотен моих прежних преследователей этот был, пожалуй, самым безобидным на вид. Я с облегчением выдохнула и почти лениво бросила в ответ:

– Ну что ж, вкус у тебя, как всегда, на уровне… на уровне дна. Так что забирай себе, не обижусь. Может, пригодится тебе как подставка для ног по выходным, а?

Ради таких колких фразочек я, собственно, и любила время от времени заглядывать в храмы Ариннити. Это была моя личная, извращённо опасная игра: выведи богиню из себя так, чтобы она наверняка тебя убила. И тогда-то я стала бы свободна от этих смертных цепей.

Ведь моя свобода заключалась не в прощении, не в искуплении. Свобода – в смерти.

Было только одно важное «но»: умереть я была обязана от рук самой богини, а не где-нибудь в подворотне. Это условие своего проклятия Ариннити обозначила, когда остановила меня от самоубийства в первый же месяц моей новой жизни.

– Просто знай: тогда у тебя не будет продолжения. Ты исчезнешь. Насовсем… Ведь у тебя, Дочь Ненависти, нет души, – произнесла она тогда спокойно, точно зачитывая приговор.

Это было в тот день, когда я сидела по колено в собственной крови на грязных улицах города. Нож в моей руке предательски скользил, но дрожащие, избитые пальцы держали его крепко, упрямо, нацеленные в яремную вену с точностью обречённого.

– Ты врёшь! – только рыкнула я ей злобным, сорванным от криков голосом, точь-в-точь как загнанное, раненое животное.

И этот её взгляд – пропитанный торжествующим ликованием и жестокой насмешкой, затаившейся на идеально очерченных губах, – сказал мне обратное. Она не врала. Её ложь была бы милосердием. А ей доставляло удовольствие наблюдать, как я захлёбываюсь в собственной крови.

Самое отвратительное, что её предупреждение сработало. Против моей же воли Ариннити заставила меня зачем-то бороться за мою жалкую жизнь. И, глядя на неё теперь, я вновь видела всё ту же застывшую, неживую улыбку маньяка, который смаковал чужие страдания, как вино.

Ирония была в том, что только она действительно могла по достоинству оценить мою компанию. Потому что мой оскал мало чем отличался от её собственного. Мы обе знали, каково это – смотреть в лицо боли и улыбаться.

– С каким пренебрежением ты отзываешься о моём сыне! – голос её звенел как хрусталь. – Ты даже грязи из-под его сапог не стоишь, глупая. Не видишь? Ну так я тебе покажу!

На миг она склонилась ко мне ближе, и в её бесцветных глазах сверкнула та самая божественная ярость, что сжигала миры.

– Давай, смотри-смотри. А вот теперь он тебе нравится, да? Ну так наслаждайся моим прекрасным вкусом!

И с её насмешливыми словами во мне что-то сломалось со щелчком – некий переключатель, который раньше был покрыт пылью за ненадобностью, а теперь его со скрипом, но всё же включили.

Меня тянуло вывернуть собственный желудок прямо на эту сверкающую, надменную богиню от её фокусов – так сильно скрутило меня от невыносимой, отвратительной тяги к этому смертному существу.

Нет, не бабочки, а чёртовы ножи вспороли мне брюхо вплоть до горла. Оно вмиг онемело от ужаса и нехватки слов, кроме матерных. Потому что я смотрела на это невзрачное существо – с кривыми зубами, неумытым лицом, в старых грязных лохмотьях – и больше не могла разглядеть в нём ничего, кроме уродливого, ослепительного совершенства.

– Нет-нет. Это слишком. Я не могу любить это существо… Не могу! – злобно зарычала я, почти срываясь на крик. В голосе звучала ярость, смешанная с паникой и отчаянием, обнажёнными до кости.

И это, казалось, вводило Ариннити в неприкрытое ничем ликование. Она лишь так сочувственно похлопала меня по плечу и с тошнотворно-сладкой улыбкой промурлыкала:

– Всё ты сможешь.

Эта фраза стала мне не напутствием, а ещё одним проклятием.

И, как назло, именно в тот миг мой взгляд пересёкся с глазами того бедолаги – очередной жертвы её благочестивых развлечений. Он не знал, во что ввязывается.

Да и я тоже. Ведь Ариннити, казалось, даже слишком заигралась в попытке сделать мне больно. И, надо признать, ей это снова удалось. Этот раунд она выиграла – изящно, мерзко, по-женски жестоко.

Пусть ногти мои до боли впивались в деревянную лавку, оставляя на ней кровавые борозды сопротивления божественной воле, но проклятое сердце вздрагивало, когда мужчина, увидев мой взгляд, искажённый внутренней борьбой, всё же решился сделать ко мне тот первый несмелый шаг.

Я не хотела этого. Нет, не хотела.

Не хотела, но жаждала – страшно, до дрожи, до отвращения к себе. Жаждала этой красивой, леденящей лжи, в которую меня заставили влюбиться.

Потому что, казалось, всё было предопределено с самого начала. И я не имела права сопротивляться этому безумному магниту, который притягивал меня с такой яростной силой, что его близость отзывалась в теле почти физической болью – пульсирующей, удушающей, изматывающей до исступления.

Чёрная дыра внутри меня давила невыносимым весом – живым, ненасытным, жрущим меня хлеще блох и голодом вспарывающим нещадно вены, пока я, вымотанная, не получала своё.

Короткие вспышки эйфории, грязь и похоть – вот тот мерзкий коктейль, который мне в глотку залили насильно. Отвратительное, липкое, мимолётное удовольствие, которое было и наградой, и карой одновременно.

А потом, закономерно, всё выцвело.

Краски пачкались, размазывались по сознанию, стираясь в тусклую сепию. Мир отключался, как перегоревшая лампа. А нервная система больше не выдерживала и, проиграв, распласталась на плитах моего предательского бессилия, оставляя после себя тишину – густую, давящую, почти священную.

И именно в этой тишине тот, кто ещё пять минут назад боготворил и превозносил меня до небес, так обманчиво нежно провёл ладонью по моим спутанным, мокрым от пота волосам и прошептал почти с благоговением:

– Ты такая красивая… словно сон, который никто не должен увидеть дважды.

А потом, с яростью в сердце и безумием внутри, он вонзил нож в тело. Я дернулась слишком поздно: лезвие вошло в плечо по самую рукоять, и мой мир пошатнулся.

Глаза широко распахнулись, а с губ сорвался безмолвный крик, когда нож с влажным чавканьем выдернули из моей спины. Не из жалости. А с тем жутким, одержимым желанием всадить его туда же снова, и снова, и снова.

Но завершить задуманное ему не позволил мой примитивный инстинкт самосохранения, оказавшийся сильнее навязанных богиней чувств.

Я сорвалась с кровати – ослеплённая болью, шоком и животным ужасом – и, с боем, с хрипом, с бешеной решимостью вырвала у него ржавый клинок и показала, как нужно бить.

Мой удар размашистым, яростным мазком выкрасил пол этой дешёвой, прокуренной гостиницы в густой алый. И моя любовь растеклась у ног липкой, горячей лужей, пульсирующей в такт камню в моей груди.

А я?.. Я рыдала, как дитя, спустя минуту. От боли, от неуёмных чувств, которые инородным органом сидели во мне. После того как я, в слепом угаре, собственноручно убила свою первую – неудавшуюся, проклятую, но всё равно настоящую – любовь.

С тех пор я боялась не боли. Я боялась, что однажды всё повторится. И где-то внутри точно знала: не если, а когда.

Глава 4 – Смех и кровь.

Где ранено,

там затянется

/когда-нибудь, может быть/

(с) shamanesswitch

Та ночь стала поворотным моментом в моей истории, потому что после неё изменилось всё. И я в том числе.

Пусть я и знала, что менялась уже раньше – медленно, неохотно, по капле, – что внутри меня, несмотря на сопротивление, начинала прорастать та самая человечность, которую я так люто презирала прежде.

Эти чувства меня калечили. Мне хотелось выжечь их так же легко, как заразу от удара ржавым ножом. Но они не уходили. Они жили во мне, как гниющая заноза под кожей, как яд, что не убивает сразу.

А лечил меня, как это ни удивительно, малыш Питер. Я приползла к нему в комнатушку, которую он снимал неподалёку от Цитадели, в совершенно паршивом виде – с телом в крови и душой в руинах.

И я ведь понимала, насколько это жестоко – взваливать всё на плечи зелёного мальчишки. Но, увы, никому другому я уже не могла доверять. Даже самой себе.

Ведь я вновь застряла по колено в этих человеческих чувствах и не знала, как мне просто дальше жить, когда от прежней меня осталась всего лишь лужица. Кажется, я действительно хотела просто исчезнуть – лишь бы всё это, наконец, прекратилось.

Но именно в эту секунду рядом раздался голос – звонкий, живой, несуразно яркий на фоне моей внутренней тьмы:

– Ну и чего ты нос повесила, Лили? Ну, познакомилась с нашими Ножевыми переулками – считай, это обряд посвящения столицы. Теперь ты здесь как своя!

Он рассмеялся, неловко потирая кончик веснушчатого носа. Питер делал так всегда, когда врал, но не знал этого сам.

– В следующий раз ты просто будешь держаться подальше от плохих парней, верно? – бодро продолжал рыжий, делая вид, что действительно верит в то, что это возможно.

А потом, будто между делом, с той же нелепой заботой по-настоящему доброго мальчишки, добавил:

– Я тебе ещё свой артефакт для самозащиты отдам. Смотри: просто проворачиваешь кольцо на пальце – и БУМ! От твоих обидчиков останется только мокрое пятно. Круто, а?

Питер широко и активно жестикулировал, размахивая длинными руками, в которых всё ещё держал нитку с иглой. Он только что закончил накладывать на меня последние швы – в не очень-то стерильных условиях.

Парень компенсировал это своим огненным настроем и трогательным желанием помочь, а также очень большим количеством алкоголя. Он обрабатывал им внешние раны, а я, заливая его в себя, залечивала внутренние.

Однако всё равно при этом опасливо косилась на приятеля чёрным взглядом, сощуренным от боли и ушата стыда, который неизменно накрывал меня после произошедшего. Я ведь действительно не знала, как низко можно было пасть до того момента.

И вот теперь я валялась на стареньком диване с последствиями моего временного помешательства и дырой в плече. Втянув носом воздух, я лишь уточнила нарочито смешливо, чтобы не было ясно, как на деле мне было нестерпимо больно без передышки:

– Что за «бум», малыш Пит?

После я тут же рывком натянула на себя фланелевую потёртую мужскую рубашку, не поморщившись при этом даже. Однако краснел паренёк вовсе не из-за моего непотребного внешнего вида.

– Это мой первый артефакт! – выдохнул он, почти торжественно, с той убеждённостью, что способна превратить мусор в чудо. – Я сам придумал концепцию.

Питер показал мне на пальце простое серебряное кольцо. Оно выглядело как безделушка с уличной лавки, но в его взгляде горело гордое пламя – с таким жаром смотрят только те, кто не спал ночами и упрямо верил, что может совершить невозможное.

И, что самое вдохновляющее, он действительно чего-то добился. Потому с восторгом и делился со мной деталями:

– Кольцо взрывается, когда бросишь – почти как настоящая бомба! Правда, пока оно может разве что слегка поцарапать или испугать… но всё равно – это же уже нечто, правда?

И я не представляла, как это «нечто» может существовать в данном недоразвитом мире. Потому я даже перестала себя жалеть и, убирая непослушный локон за ухо, осторожно обернулась вполоборота и спросила:

– Покажешь в действии?

Питер замялся. Он пытался найти сто и одну причину, чтобы этого не делать. Ведь за окном была глубокая ночь, а я явно шаталась от потери крови.

Только мне не хотелось закрывать глаза. Не хотелось вновь нырять в пучину собственных беспросветных мыслей.

Оттого я правдами и неправдами заставила рыжеволосого, долговязого мальчишку выйти со мной на улицу, чтобы Пит показал мне свою «домашнюю работу» по рунам – ту самую, которую он, как оказалось, мастерил целый месяц для любимого наставника.

Наутро ему предстояло сдавать проект, а я, с мрачным хохотом, тащила бедолагу взрывать мусорные баки в подворотне, как истинная психопатка, которой просто не спится.

И когда первый взрыв разорвал тишину – снопы искр вспыхнули, обрушились дождём по кирпичной стене, – мне даже на миг показалось, что внутри тоже что-то разорвалось. Но не от боли – от облегчения.

Пустоту, что гудела во мне последние дни, заполнил свет. А я стояла, вжавшись в холодную стену, с блестящими от азарта глазами и поняла: этот артефакт, будь он проклят, действительно чего-то стоил.

Питер, поражённый до кончиков ушей, покрасневших от волнения, повернулся ко мне с ярким блеском в малахитовых глазах и выкрикнул:

– Работает. Оно правда работает!

После увиденного мы уже ликовали вместе – как дети, как безумцы, как те, кому нечего терять. А я даже помогала мальчишке скорее перезаряжать кольцо, напитывая его магией, точно батарейку, – чтобы повторить наш эксперимент ещё раз.

– Давай ещё раз, – выдохнула я и сама не узнала свой голос: в нём звенел восторг, такой живой, что он отзывался дрожью где-то под рёбрами.

А Питер лишь улыбнулся мне той самой, безумно светлой улыбкой, освещавшей нам целый переулок. И мы снова бросили кольцо в темноту.

На этот раз мне даже показалось, что взорвалось не оно, а я.

Так грохот с хохотом у нас звучал стройным хором в тех мрачных подворотнях, где обычно гулял только ветер. Однако нам в тот момент было плевать – мы раскрашивали эту ночь, всем назло, более яркими красками. Даже несмотря на доносящийся из распахнутых окон злой рык:

– Стражей на вас нет! Рассвет скоро, а они спать не дают! – выпалил древний старик, высунувшись из окна почти по пояс, чтобы вслед нам, смеющимся без устали, бросать отборный мат и проклятия.

Однако, несмотря на всё произошедшее, я с ухмылкой на губах вровень шагала в ногу с парнем, который, сам того не зная, заряжал меня своей неуёмной страстью к жизни. Пусть и на грани фола.

– Знаешь, а мне понравилось, – ухмыльнулась я, ловя розовые лучи рассвета на лице с тихой благодарностью выжившего. – Научишь меня делать подобное?

Питер в ответ лишь глубже утопил руки в карманах слишком больших брюк и хмыкнул, покосившись на меня из-под отросших рыжих кудрей изумрудными глазами:

– Если хочешь учиться – вступи уже в Магистериум, Лили. И не придётся мне ради тебя больше воровать фолианты из библиотеки! – так недовольно фыркнул тот, кто, правда, ведь давно меня соблазнял взять и раскрыться.

Плюсы при этом мне всё равно казались слишком бледными на фоне моих ярких страхов. Ведь на деле вся моя бравада и бесконечная вера в себя закончились ещё где-то в первый же год проклятой жизни, когда меня раз за разом без пощады втаптывали в грязь.

Я испивала боль, как воду, а моя кровь лилась чаще, чем дождь – и это из-за обычных людей, лишённых даже тени власти. Думать о том, что все маги будут столь же добры ко мне, как Питер, было наивно. Несмотря на их иммунитет к моему проклятию.

Оттого я предпочитала лишь коротко качать головой и упрямо чеканить свои слова и шаги по разбитым мостовым города:

– Обойдусь. А ты не умрёшь, если притащишь мне ещё одну книжку, – говорю я, подкуривая сигарету пальцами, которые давно не могли срастись правильно. Они щёлкали огнивом, как зубы в зимней стуже, с мольбой о малейшей искре. Но я добилась своего, как и всегда.

– Ну а я возьму тебя в долю, – продолжала я с усмешкой, – когда начну продавать подобные побрякушки втридорога обычным зевакам. Тем самым, которым так же, как и мне, бывает страшно в Ножевых переулках.

– Продажа волшебных артефактов вне закона, Лили, – прошептал друг так, словно встречающий нас рассвет мог нас подслушать.

Естественно, Магистериум, по приказу «великого и могучего» короля, запретил артефакты, потому что они могли бы дать силу простолюдинам. Им легче было держать людей в страхе и зависимости, если доступ к магии – оставался монополией лишь для избранных.

А Питер был сиротой и тоже выживал, как мог, в этом жестоком мире. И я знала, что денег от его подработки в тюрьме едва хватало на оплату облезлой комнатушки, где он возился с моими ранами, да на дешёвую еду из забегаловок. Так что дополнительный заработок явно для него был не лишним.

Однако мальчишка озирался по сторонам с той комичной тревогой, которую я уже знала наизусть и над которой больше не могла смеяться. Будто сейчас, из-за какого-то уличного фонаря, должен был вынырнуть страж и арестовать нас обоих лишь за одни эти мысли.

Потому улыбка моя была тонкой, как лезвие. Здоровое плечо дернулось вверх, а потом вниз – с той дерзкой, беспечной манерой, что давно стала моей бронёй, выточенной из боли и упрямства.

– Именно поэтому я и не собираюсь присоединяться к Магистериуму, глупенький, – промурлыкала я, выпуская из лёгких плотные струи дыма. – Ведь я почти что призрак. А призраки могут делать всё, что захотят.

Я приблизилась к нему, взяв под руку парня так, точно собираясь рассказать ему самую опасную тайну на свете:

– И знаешь, чего я хочу прямо сейчас, Питер?..

– Ч-что?.. – с ужасом прошептал краснеющий от одних мыслей о чём-то незаконном парень с огромными, наивными глазами.

И я, выдержав паузу, со всем театральным изяществом взмахнула волосами, словно шлейфом уходящей ночи, прищурилась с хищной нежностью и шепнула на выдохе:

– …Вафли. С клубничным сиропом!

И мой яркий смех от его вытянувшегося лица был невероятно гармоничен в букете с той болью, которая и не думала меня отпускать так просто. Однако я училась с ней жить и не обращать на неё ровным счётом никакого внимания.

Мне так было проще справиться с тем, что я проиграла в той войне, о которой никому, даже Питеру, не могла рассказать. Но я более чем серьёзно пообещала ему воплотить свой наглый план в жизнь.

Ведь на деле, как бы мне ни было тяжело, всё равно приходилось дальше учиться жить и выживать в мире, который не был обязан меня любить, восхвалять и баловать. И если я хотела перестать воровать и скитаться от одного временного пристанища к другому, мне нужно было учиться зарабатывать деньги на жизнь.

И «нормальные» способы я даже не пыталась рассматривать. Слишком уж заманчиво выглядел мой безумный план, из-за которого меня под конец должны были убить… либо сделать легендой.

Глава 5 – Белая полоса, черные сделки.

Я уже не пожар и пепел, я ещё не алмаз и сталь – я – свобода.

И я – молебен о мечте чем-то большим стать.

Это то, с чем боролся каждый – на пути череда помех.

Я иду, хоть мне очень страшно.

Потому я

Сильнее

Всех.

(с) Майская | Пепельный дом

Следующие несколько месяцев я снова без остатка отдала учёбе. Днём и ночью корпела над сворованными Питером фолиантами, изучая искусство создания артефактов с тупым упорством осла, грызущего гранит науки, который, казалось, был мне не по зубам.

И я злилась. Я ныла. Я рвала собственные конспекты с постройкой нужных арканов в клочья. А потом, с проклятием на губах, бралась за всё заново.

Оказалось, что процесс вплетения заклятия в материю был похож на вырезание узора на дереве: каждый штрих был окончателен, его было нельзя стереть или исправить. Ведь драгоценные металлы и камни навек запоминали своё предназначение. Всё, что требовалось потом, лишь время от времени подпитывать их Хаосом.

Но до этого счастливого финала мне приходилось днями напролёт корпеть над тонкими нитями чар, срываться, начинать сначала – и снова портить материал из-за одной неверной интонации, сбившегося слога рун, дрогнувшего пальца. А после вновь идти ночами грабить местных богатых простачков, чтобы найти новые побрякушки для учёбы.

Питер приютил меня на недолгий период и каждый день наблюдал за тем, как за моей спиной росла гора истерзанной бумаги, на которой я выводила последовательности рун. Он только качал головой и молча подкладывал мне новые листы со словами:

– Бумага стерпит всё, Ли. В отличие от камня и металла. Так что рви, пока не найдёшь правильный узор – я принесу ещё.

Казалось, только на моей природной упёртости и держалась вся эта дохлая затея. И вот к концу месяца упрямство дало свой первый плод – уродливый, но работающий. Что-то, едва напоминавшее артефакт. И я радовалась. Так по-детски радовалась крохотному, но честно выстраданному успеху.

А после… Ариннити вогнала мне ещё один кинжал в спину: я вновь с треском влюбилась. И всё. Мир снова сдвинулся с привычной оси из-за первого встречного незнакомца на улице, так словно он был единственным мужчиной в этой галактике, который мне подходил.

И мой возлюбленный, казалось, на этот раз был даже красив: каштановые волосы, глаза точно кофе с молоком. Только его притягательность обещала позже оставить на коже синяки и кровь на простынях.

Так и случилось после неизбежного падения в его объятия.

А я даже толком не помнила, как это произошло: пелена желания и сладкого забытья аккуратно стирала границы моего сознания, превращая меня в безвольную куклу. Всё для того, чтобы, когда я очнулась – с пульсирующей болью в затылке и кровью во рту, – осознала: я лежала связанная, голая, на холодном полу какого-то сырого, вонючего подвала.

Воздух вокруг пропах плесенью и моим страхом. А я дрожала всем телом – от холода, от унижения, от чётко осознаваемого ужаса, который подступал к горлу, как рвота: это ещё не конец. Он вообще мне только снился!

Да, Ариннити, эта тварь во плоти божества, знала толк в изысканном садизме. Казалось, она специально подбирала для меня самых отпетых мразей из всего людского сброда.

Этот, к примеру, решил позвать своих друзей, чтобы «развлечься» со мной наутро. И уже в той ситуации даже бушующие гормоны в моей крови не дали возобладать над холодным разумом.

Я выбралась оттуда. Артефакт, запрятанный за пазухой, буквально спас мне жизнь. И я, вся в чужой и собственной крови, с разодранными руками, с дрожащими ногами, но выбралась. Пусть и не без потерь. Не без шрамов. Не без кошмарных снов, которые ещё долго преследовали меня по ночам.

Но именно после этого я наконец усекла одну жутко простую и потому особенно страшную истину: Ариннити устала играть. И теперь действительно пыталась меня убить чужими руками – с той самой холодной, вежливой улыбкой на божественных губах.

На которую я неизменно отвечала одно и то же, дрожащими пальцами подкуривая сигарету на шквальном ветру:

– Иди на хуй, Ариннити.

Богиня смеялась в ответ, наблюдая за моим внутренним хрустом под её каблуком проклятия и гадая, сколько ещё я смогла бы выдержать.

– Я тоже тебя люблю, дочь Ненависти, – мурлыкала она, не скрывая сарказма в голосе.

Её «любовь» оставляла на мне всё новые шрамы. Я же, назло ей, вырывала из чужих глоток собственную жалкую жизнь – месяц за месяцем. Больше из принципа, нежели из желания жить.

Не ради, а вопреки её надеждам.

И когда я только начала подпольно продавать свои первые артефакты, выискивая заинтересованных клиентов по мрачным барам и подворотням, я уже знала, чего ждать. Знала, что рано или поздно Ариннити снова захочет «поиграть» со мной в любовь.

Так стоило мне почувствовать, как во мне что-то начинало щёлкать и потрескивать, как разгорающийся костёр в животе, я понимала: пора. Тогда я смотрела в лицо своей новой жертве и, не задумываясь, жалила первой, чтобы потом не ужалили меня.

В тот вечер на моих ресницах так красиво звёздами искрился первый снег. И белоснежной зиме удивительно шёл багряный след. Я же выдыхала свободнее, когда осознавала, что больная горячка вмиг отпускала меня после случившегося.

Лишь громкий визг пьяной куклы за поворотом и её овечий взгляд с жалобным блеянием вывели меня из стазиса по щелчку:

– Стража! Стража! Скорее сюда! Уби-и-йца!

Умение быстро бегать никогда не входило в список моих талантов – скорее в перечень инстинктов выживания. Особенно в мире, где по мостовым щеголяли синие воротнички с золотыми звёздами на рукавах.

К счастью, в их руки я больше не попадалась. Ведь бег по крышам стал для меня делом таким же привычным и простым, как чистка зубов по утрам. Ничего приятного, но необходимо, если хочешь продолжать делать то, что законом не приветствуется. А я именно этим и занималась в столице Гвиннет – с завидным упорством и отсутствием самосохранения.

К несчастью, выстроить что-то большее, чем жалкий теневой бизнес, в одиночку оказалось почти невозможно. Потому что каждый раз, вылезая из укрытия, я играла с судьбой в лотерею: выигрышем могла стать пара монет, проигрышем – нож под ребро. Ведь покупатели на мои работы находились, однако их контингент был далёк от звания «приличного общества».

Мой браслет, призывающий фантомный кинжал, стал главным бестселлером в преступном мире даже слишком быстро. И потому покупатели, желающие «помочь», «поддержать талант» и скупить партию оптом, всплывали подозрительно легко.

А я слишком хорошо понимала, что в мире, где каждый по умолчанию сам за себя, подобный альтруизм всегда за версту вонял скрытой выгодой. Но если я хотела двигаться дальше – создавать и развиваться, а не шастать по опасным кварталам, уговаривая очередного барыгу, – мне всё равно нужно было рискнуть.

Так я и вышла на Винсента Шера.

Того самого Шера, о котором шептались вполголоса – с завистью, вперемешку со страхом. Он был главой нескольких скандальных, но процветающих заведений столицы.

Это был щенок некогда известного криминального авторитета – Роберта Шера. И, судя по слухам, тот долгие годы точил из сына идеального наследника. И следы тех уроков были видны всем невооружённым глазом.

Глазом, которого у Винсента больше не было. Просто отец посчитал его «слишком смазливым» для той роли, что должна держать в страхе весь город.

Вот он и создал это чудовище. А чудовище выжило, выросло и заняло трон, убив своего создателя.

Впервые я увидела Винсента на вечеринке в его клубе – среди белых балдахинов, потоков дорогого алкоголя и толпы хищных друзей, которые галдели вокруг него, словно пчёлы у улья.

Он сидел в полумраке, откинувшись на диване, и с тотальным равнодушием следил за танцующими шлюхами, что изворачивались перед ним на излом, лишь бы угодить.

Одиночка в толпе. Человек, которому опостылело всё: вино, власть, женщины, даже собственное имя. Казалось, ничто уже не могло его удивить.

Ему было всё равно и в тот миг, когда меня притащили к нему его охранники. Пойманная на шпионаже, с разбитой губой и гордостью выше крыши, я яростно отбивалась и требовала меня выслушать, но он даже не шелохнулся.

Ему было плевать.

Но когда я активировала один из браслетов-артефактов на запястье, и двое громил, удерживавших меня, рухнули к моим ногам, судорожно извиваясь во всполохах молнии, он наконец ожил.

Ничего не сказал, не дёрнулся – просто чуть наклонил голову, оценивающе, с ленивым любопытством. И почти неуловимо усмехнулся. Но в этой улыбке впервые мелькнуло нечто, похожее на интерес.

Только из-за него теперь предо мной сидел этот вышколенный аристократ, ладно сцепивший руки-кувалды на коленях. Зверь, искусно скрывающий свою жестокость за масками контрастов: чёрный костюм, но белые волосы. Чёрная полоса кожи на глазу, но белые старые шрамы. Он был страшен, как сама Смерть… и именно этим, несомненно, цеплял меня.

Но я бы ни за что не сунулась в его логово змей, если бы заранее не выведала главное: Винсент был магом. А значит, должен был понимать, с чем имеет дело. И я была достаточно глупа, чтобы нагло заявиться на пороге его клуба, прекрасно зная, что обратной дороги может уже не быть.

Только мой риск оказался оправдан.

В какой-то момент Винсент всё же очнулся, и что-то в нём переключилось: пока я рассказывала о своих наработках, взгляд единственного вороного глаза стал живым, цепким и до тошноты внимательным к мелочам.

Его пальцы, шершавые от старых ожогов, скользили по артефактам с почти интимной осторожностью, но вопросы он задавал сухие, профессиональные и лишь по делу.

Тогда-то я и поняла, что внезапно нашла того, кто, пусть не сразу, но осознал цену и ценность моей работы, как немногие из моих покупателей.

И когда он наконец поднял взгляд с украшений, голос его был тихим, ровным, но именно потому опасным:

– Почему ты занимаешься этой грязной работой, красотка?

Это был самый простой из его вопросов после череды технических расспросов о работе моих артефактов. И я парировала всё с лёгкостью, но теперь так явно спотыкалась, осознавая: этот парень привык смотреть не на обложку, а сразу лез в содержание.

В ответ я красноречиво перевела взгляд за его плечо – туда, где на диванах извивались в пьяном экстазе всё те же живые куклы, ублажающие сейчас его дружков. Тех самых, что косились на нас уже час, хотя Винсент изначально сказал им, что я не займу у него больше пары минут.

– Есть работа и похуже… – протянула я, призрачно ухмыльнувшись. – Так ты покупаешь товар или нет, красавчик?

Ему явно понравилась моя ответная дерзость. Он криво усмехнулся, и глубокий, уродливый шрам на его щеке натянулся – до жути обаятельно.

– Покупаю, – проговорил он хриплым, прокуренным голосом. Винсент сделал паузу – тяжёлую и многозначительную, – прежде чем добавить: – Но не эти безделушки. А тебя…

И от этого понизившегося регистра мурашки табуном прошлись по моей спине. Я же тщетно искала в его взгляде хотя бы намёк на проклятие, но там зияла холодная ясность.

Зато он, похоже, без труда читал с моего лица всё, что хотел. И именно поэтому спокойно, почти лениво завершил затянувшуюся паузу:

– …Мне не помешал бы такой артефакторик. Ты бы приносила мне свои игрушки, а я бы уже продавал их по той цене, которую они заслуживают.

Он потянулся к стакану с тёмной жидкостью, больше не глядя на меня. А я, вопреки логике, не отрывала глаз от змеиной вязи татуировок, что оплетали его пальцы и скользили вверх под чёрные манжеты рубашки. В них ясно читались магические руны, переливающиеся в неоновом свете клуба, точно зыбкий песок в вечном гипнотическом движении.

Моё сердце билось громко, тревожно, как барабан в ритуальную ночь. Я почти не дышала, а он – наоборот – расслабленно откинулся в кресле, сделал глоток и, вздохнув, будто делал одолжение, произнёс с циничной небрежностью, которая была ему к лицу:

– Разумеется, мой процент с продаж будет не менее сорока. Согласна, цветочек?

Уголок губ дёрнулся сам собой – рефлекторно, нервно. Этот тик появлялся у меня всякий раз, когда жутко хотелось сломать челюсть тому, кто слишком многое себе позволял.

– Пятнадцать, – начала я торг, хотя тело, помимо моей воли, провокационно наклонилось ближе к столику между нами, опершись руками о колени.

Винсент, почуяв вкус азарта, мгновенно отзеркалил моё движение, подаваясь вперёд, пока между нами не осталось опасное, интимное расстояние.

Его голос стал ниже, тише – с той самой хрипотцой, от которой по спине бежали мурашки, даже если ты готовилась к драке:

– Тридцать пять. Это лучшее, что я могу предложить.

– Двадцать, – я гнула свою линию до последнего.

Винсент усмехнулся, медленно, почти ласково, словно учитель, хвалящий дерзкого ученика.

– Не забывай: я тебе нужен больше, чем ты мне.

Пауза. Глоток из бокала.

– Так что тридцать пять – и мы с тобой станем друзьями. Откажешься – и разговор окончен.

Наши взгляды, как скрещённые клинки, почти искрили от напряжения. Я ненавидела его, но не могла отрицать: этот делюга был бесспорно, отвратительно прав. Мой взгляд скользнул по его лицу, испещрённому старыми шрамами, и я, взвесив все риски и последствия, уверенно отрезала:

– Мы не будем друзьями ни при каких условиях. Значит, прощай.

А после я собрала свои вещи и, не оборачиваясь, тут же ушла.

Меня поразило одно – он позволил. Ни угроз, ни попыток переубедить, ни даже ленивого шантажа. Просто проводил взглядом – слишком спокойно, слишком просто.

Совершенно не похоже на мужчин, которых я знала. И в этом спокойствии, наверное, и таилась ловушка.

Но в ту ночь я всё-таки ушла.

…А на следующую вернулась – добровольно, словно мотылёк, обречённый лететь к огню, даже зная, чем всё кончится. Ведь я осознала: один в поле не воин, а просто ходячий труп с мишенью на спине. А моё проклятие делало из меня именно такую цель, что привлекала ненужное внимание, куда бы я ни сунулась.

Потому я вновь явилась на порог его клуба, села у бара и стала медленно пить красное вино, глядя на отражение в бокале, чтобы не смотреть по сторонам.

Винсент заметил меня сразу – конечно, заметил. И, в отличие от прошлого раза, не стал посылать охрану. Он был достаточно умён, чтобы на этот раз сделать свой шаг первым.

Маг остановился рядом, небрежно прислонился к барной стойке и, не глядя на меня, произнёс одно-единственное слово:

– Тридцать.

Моё сомнение, неуверенность и проверка его на прочность. Я подняла взгляд – и встретила его глаза. Он смотрел прямо так долго, будто тоже пытался просчитать, где именно я сломаюсь. Но ни один из нас не собирался делать этого первым.

Потому маг усмехнулся и, понизив голос, мягче добавил:

– Будем не друзьями, но партнёрами.

Эта фраза повисла между нами, как тихое заклятие, от которого веяло одновременно и выгодой, и угрозой.

В тот миг мы определённо были никем друг другу. Но кем могли стать? Вероятно, действительно неплохими партнёрами. Возможно, будущими врагами. И вряд ли – чем-то большим.

– Согласна, – выдавила я с тем нагловатым оттенком, что прятал под собой отвращение к самой себе. Ведь мне пришлось пойти на эту сомнительную сделку, где по итогу я боялась, что мне не достанется ничего.

Ничего, кроме новых проблем, которые обещала мне эта непростительно чарующая улыбка Винсента Шера.

Глава 6 – Зима, похожая на весну.

Нелегко страшиться своих желаний,

проводя губами по волосам.

Смертоносней яда, острее стали

аконит, цветущий в твоих глазах.

(с) Надежда Петрушина.

Так я обрела равновесие. Избавив себя от изматывающих походов по притонам и рынкам, я смогла заняться тем, что действительно приносило мне удовольствие: я начала творить.

В тишине и мраке облезлых комнатушек, сменяемых каждую неделю ради безопасности, я выжигала руны, сплавляла металлы и вырисовывала схемы новых артефактов. И впервые за долгое время увидела плоды своей работы – в виде золота, стабильности и уверенности.

Разумеется, я не забывала о Питере. Малыш получал свой процент – честно и регулярно. Ведь он, втайне от учителей, продолжал снабжать меня запрещёнными фолиантами и как мог помогал мне с артефактами, в которые я погрузилась с ещё большим усердием.

Настолько, что через полгода я могла назвать себя едва ли не лучшим артефакториком во всей столице. Или, если начистоту, практически единственным. Потому что мало у кого хватало таланта, выдержки и, главное, дерзости заниматься этим в таких масштабах.

И у меня тоже не всегда всё шло гладко.

Мои изделия поначалу были капризны, нестабильны, а некоторые и вовсе взрывались в руках слишком ретивых клиентов. Но эта работа, при всех её рисках, кормила меня. Я больше не жила на украденных крошках, не сбивалась с ног в поисках места, где переждать холодную ночь.

Мои руки всё ещё были в ожогах и ссадинах, глаза – в тумане вечной бессонницы, а душа – в трещинах, но я держалась.

Мне оставалось только одно – не сбиться с этой тонкой, дрожащей нити, по которой я шла, как канатоходец над бездной. Нужно было просто не оглядываться – ведь там хранилось всё, что я так упорно пыталась забыть.

Казалось бы, простое правило. Однако даже с ним я порой не справлялась, когда меня так отчаянно тянуло вниз – туда, где хранились забытые обломки меня самой.

Забытые надежды той наивной девчонки, что когда-то верила в спасение. Верила, что бог Ненависти однажды вспомнит о своей дочери. Что он всё же отец, а не чудовище, и потому обязательно вытащит меня из этой грязи.

Но если бы он хотел – сделал бы это давно.

Ведь боги не опаздывают. Они просто решают не приходить.

И когда боль осознания этого факта становилась невыносимой – я ползла в ближайший бар и напивалась до состояния небытия. Чтобы не помнить. Чтобы забыть. Чтобы заглушить голоса прошлого звоном пустых бутылок и пьяным смехом чужих людей.

Мне казалось, это действительно спасает. Пусть и ненадолго.

Потому что утром я, как и любой смертный, снова должна была платить пульсирующей болью в висках, тошнотой и глухим стыдом. В тот вечер мне, пожалуй, было плевать даже на это.

Просто мрак во мне клокотал отголосками тех историй, о которых мне было приказано помнить, но которые уже, казалось, происходили не со мной, а с кем-то иным.

Кем была та девушка, то существо, которое смеялось всем богам назло и учиняло дестрой во имя того, кто так легко про неё забыл? Что осталось во мне от неё, кроме этого чувства брошенности и ненужности, что костью стояло в горле и не давало вздохнуть свободнее?

Я топила ответы на дне своего стакана, как в болоте. Топила мысли, вопросы, боль – пока не оставались только горечь алкоголя на языке и пустой звон в голове.

И потому, когда ко мне назойливо приставал какой-то особенно наглый тип, решивший, что его дешёвый парфюм и пьяная самоуверенность – это билет в мою личную трагедию, я почти не реагировала. После четвёртого стакана виски он был не более чем навязчивой мухой, упорно жужжащей у уха и мешающей тонуть мне в небытии. Надоедливый, бессмысленный звук, вызывающий единственное желание – раздавить.

И я в который раз повторила ему, почти по-хорошему, давая последний шанс уйти живым:

– Руки убрал. Я здесь не одна, понятно? Я сказала: «Отстань»!

Это был верх моей терпимости, которую я проявляла только потому, что знала: этот упрямец был далеко не так прост, как хотелось бы. Синий дублет орал об этом громче, чем он сам.

Других девушек, может, и обольщали их звания, выправка и власть. Меня же форма стражей вводила в стойкое, рефлекторное отторжение. И всё же грубить такому типу, даже вне службы, было опасно.

Этот самодовольный червь прекрасно это знал. Потому и продолжал лезть так нагло:

– Ну же, красотка, мы ведь встречались, да? Такие глаза я не мог забыть. Значит, судьба. Пора бы и познакомиться… – мурлыкал он якобы «бархатным» голосом, уверенный в собственной неотразимости, как в аксиоме.

Жаль, что я не могла позволить себе осадить его так, как хотелось. А то бы с радостью сказала, что встречались мы разве что в его влажных фантазиях… или в момент неудачного ареста.

Но эта его надменная улыбка доводила меня до кипения. Пусть я и контрастно холодно процедила сквозь зубы:

– Ты мне неинтересен, парень. Иди к тем куклам у стойки – они с радостью будут облизывать твои погоны за пару серебряных. А я тебе не по зубам. Отвали уже.

По моим меркам я была почти мила – даже предложила альтернативу. Но зачарованные проклятием Ариннити всегда были глухи к моим словам и жестоки, как на подбор.

Ведь в следующую секунду он схватил меня за руку и грубым рывком заставил обернуться. И в полутьме бара я прочитала в его лице всё: злость, уязвлённое эго, полное неумение принимать отказ.

Напряжение зазвенело в воздухе. И за миг до того, как я вновь позволила себе глупость – врезать стражу кулаком в нос, – в эту маленькую пьесу внезапно ворвался третий актёр – без приглашения, но, увы, кстати.

– Вот ты где. А я тебя везде искал.

Голос незнакомца – мёд и корица, сладкий, но терпкий сок. Спокойный, как штиль, он никак не вязался с тем накалом, что бушевал между нами ураганом.

Но словно по команде страж, державший меня мёртвой хваткой, отдёрнул руку. Он побледнел на глазах и отшатнулся, будто только что осознал, что схватил не женщину, а змею.

Мой инстинктивный шаг назад был попыткой к бегству, но я лишь попала в лапы другой беды, что пыталась меня спасти. Я вскинула подбородок вверх, и каменное сердце на миг сбилось с ритма, а он лишь усмехнулся одним уголком губ и произнёс с неуместной нежностью:

– Долго ждала меня?

Я смотрела на него снизу вверх всего секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы провалиться в глубину его голубых глаз, как под тонкий лёд, где страх и притяжение шли рука об руку. Вдох вырвался шумно, предательски: в нём было всё – от непонимания до ошеломления.