Читать онлайн Достоевский. Дело о пропавшем наследнике

© Александр Бертич, текст, 2025

© Kittano Kateshi, иллюстрации, 2025

© Анич, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Пролог

Уже не торт

Цесаревич Алексей был красивым парнем: темные волосы, тонкие брови, умные серые глаза. Долговязый и еще немного нескладный, он обещал вырасти выше папы-императора, а тот считался мужчиной видным.

Алекс видел его детские фотографии. Видел и старый рекламный ролик, в котором его будущий отец, для чего-то зажмурившись, задувает единым духом все свои шестнадцать свечей на гигантском торте. Потом открывает глаза и смеется беззвучно. Но как-то невесело.

Они были похожи. Даже очень.

Когда ему, Алексу, исполнилось четырнадцать, отец поселил его в тот самый дворцовый флигель, где жил и сам, когда был подростком. В стороне от парадных залов, в изрядно обветшалых покоях на третьем этаже, с видом на Зимнюю канавку. Император старался, чтобы сыну не мешал шум торжественных приемов. А может, просто хотел пореже его видеть.

Кажется, и мебель в комнатах наследника не обновляли все эти годы. Алый шелк, тусклое золото. Широкая постель под бархатным балдахином. Старые книги – метапринты. Ламповый нейроприемник на каминной полке. Зеркало на стене, в тяжелой золотой раме.

Наследник еще раз кинул взгляд в это зеркало. Ему не был так уж интересен шестнадцатилетний молодой человек, что смотрел на него из тьмы обратного мира. Алекс видел его много раз. Нет, он ждал чего-то еще. И дождался.

Зеркало таинственно замерцало. Отражение в нем погасло. А взамен появился – или, точнее сказать, проявился – чей-то новый силуэт. Так возникают картины на серебряных дагерротипах.

Это была призрачная женская фигура в темном. Стройная и гибкая. Она неуловимо менялась, будто не могла выбрать, какой ей быть в следующее мгновение.

Алекс и вправду моргнул пару раз. Фигура не исчезла.

Он облизнул губы. Потом сказал негромко:

– Здравствуй, Тильда. Ты пришла поздравить меня с днем рождения?

Фигура в зеркале словно приблизилась. Теперь Алекс мог видеть лицо этой женщины. Нет, не так: он смотрел на нее во все глаза и не мог оторвать взгляда.

Ее лицо было пугающе красивым, если только такое бывает. Слишком живым для зеркального призрака, но мертвенно-бледным. Наследник боялся себе в этом признаться, но ее лицо напоминало ему… самое страшное видение из детства. Лицо матери в ее последний день. Любимое и чужое одновременно.

Мать умерла от скоротечной чахотки, когда ему было десять лет. Никто не смог ей помочь. Даже его отец, всесильный император.

Лучше было бы никогда об этом не вспоминать. Он и не вспоминает.

– Здравствуй, малыш, – сказала Тильда. – Я пришла всего лишь для того, чтобы напомнить: сегодня ты станешь взрослым.

– Вот и папа так говорит. И сестры. Я уже устал это слушать.

– Я скажу это по-другому. Так, как никто еще не говорил.

Он несмело протянул руку. Провел пальцем по зеркалу – сверху вниз.

– Ты же просто иллюзия, – сказал он. – Проекция моих снов. Тебя нет.

– Не поверишь: мне ужасно надоело быть проекцией. Но сегодня особенный день. Сегодня сны сбываются.

Алекс опустил длинные ресницы. Сказал виновато:

– Меня ждут в зале для приемов. Там у них торт со свечами. Куча гостей. Подарки.

– Неужели ты не рад?

– Нет. Ты же знаешь, о чем я мечтаю. Я… не хочу быть здесь. С ними.

Тильда улыбнулась – почти ласково.

– Куда ж ты денешься, цесаревич… ты должен быть под постоянным присмотром. Ты – собственность Империи. Так решил твой отец. У тебя нет выхода.

– Мне это надоело. Я не хочу ему подчиняться. Я сам по себе.

Странно: теперь Тильда смотрела на него по-другому. Оценивающе? С уважением? С жалостью? Он никогда не мог ее понять до конца.

– Ну что же, – сказала она. – Наверно, твое время пришло. Ты не знаешь, но когда-то давно в одном из темных миров был очень популярен роман… не помню, как он назывался: «Выступление и показание»? «Наступление и указание»? Так вот, главный герой там все время спрашивал сам себя, тварь ли он дрожащая или право имеет.

– Как странно. А что это было за право?

– Право быть главным героем романа. Не так уж и мало.

– Ну и чем там все кончилось?

– Не знаю. Я бросила читать. Мне быстро надоедают глупые мальчишки.

– Тильда, ты… – кажется, наследник хотел что-то сказать, но у него не хватило смелости.

– Не бойся. Тебя я не брошу. Твой роман только начинается, и он обещает быть гораздо интереснее.

– Я знаю, – прошептал он. – Но что я должен делать?

– Теперь ты взрослый. Ты должен делать историю.

Тильда загадочно улыбнулась, и проекция погасла. Теперь в зеркале отражался только один Алекс. Встрепанный и с безумными глазами.

– Я готов, – прошептал он.

Вокруг царила праздничная суматоха. В обширном дворе Зимнего, прямо под открытым небом, работал духовой оркестр с нейросэмплерами. Говорили, что это новое музыкальное течение пришло из Америки и называлось «джаззд дуэт». Адские трубы и барабаны возвращались эхом с той стороны Дворцовой площади. Алекс морщился. Он любил настоящий суровый дарк, а не эти ремиксы.

Он выглянул за дверь. Лакеи в ливреях, подтянутые дамы и прочие придворные бездельники сновали туда-сюда по мраморным лестницам. Но дежурные гвардейцы стояли по углам, как египетские мумии. Вот один фараон метнул внимательный взгляд на наследника, и тот попятился. Вернулся в свою комнату.

В задумчивости щелкнул ручкой лампового радио. Покрутил верньер. Из деревянной коробки послышалась бодрая музыка. Пели какие-то дешевые нейроиды:

– Горите все в аду, yeah, – процедил Алекс и уже хотел выключить радио, как вдруг песня оборвалась сама. Сквозь шорох и треск он услышал голос отца-императора:

– Э-эй, именинник… ты здесь?

Нейролинк в этом корпусе работал с перебоями, и приходилось связываться по старому доброму медному проводу. Иногда наследник думал, что в этом тоже есть какое-то скрытое издевательство. Отец не спешил налаживать связь с сыном.

– Повторяю для глухих. Принц Алекс! Ты у себя?

Можно было не отвечать. Но тогда отец мог послать кого-нибудь проведать строптивого сыночка. А мог нагрянуть и сам. Это в планы наследника не входило.

– Я тут, – глухо сказал Алекс.

– Не слышу, боец! Отвечай громче!

Таким уж он был, государь Петр Павлович. Властным. Суровым. Иногда заносчивым, как мальчишка.

– Пап, – сказал Алекс, все же приблизившись. – Ну вот зачем это все? Этот пафос. Эта музыка. Я же просил так не делать.

– Отставить. Твой ДР – не личный праздник, а государственный. Слишком много глаз на нас смотрит. Послы отовсюду съехались, бояре-дворяне, родственнички, прочие прихлебатели… мы должны такой пир на весь мир закатить, чтобы чертям тошно стало. И чтобы все болтуны заткнулись… провидцы, мать их…

– Кто? Какие провидцы?

– Не бери в голову. Просто наболело, – император отвернулся и откашлялся, будто и вправду был нездоров. – Ничего, именинник. Завтра и не вспомнишь все эти глупости. А подарки, между прочим, останутся. Ты вот даже и не знаешь, что тебе кузен Максимилиан из Баварии прислал. Сказать? Хотя нет, побежишь сразу в гараж, испытывать…

Император подождал немного. Но сын не спешил восторгаться. Вместо этого шмыгнул носом и спросил:

– А эта… наша новая мамочка… она тоже будет?

Император опять прочистил горло. По-солдатски сплюнул в сторону от микрофона.

– Не понимаю твоей иронии и не хочу понимать. И не смей называть мою невесту «этой». У нее есть имя, и даже несколько: Мария-Луиза Джессика фон Паркер. Можешь говорить просто «Лиза», если хочешь. Ей так больше нравится.

– Мне плевать, что ей нравится.

– Послушай меня, Алексей. И постарайся понять. Я всегда буду любить твою маму, это правда. Но прошло шесть лет. Император не может вечно ходить в трауре. Если хочешь знать, это тоже дело государственной важности. Мне приходится думать о престиже Империи. О том, чтобы во внешнем мире нас уважали.

– А мне кажется, ты больше думаешь о внутренних делах… твоей Лизки.

Отец скрипнул зубами. Должно быть, он покраснел еще сильнее, чем сын. Хорошо еще, что 3D-облако на радиосеансах не включалось.

– Лучше бы тебе помолчать, – сказал он. – Можешь воображать что хочешь. Но через час ты явишься на церемонию, или тебя приведут под конвоем.

– Что-о?

– Что слышал. Будешь весь вечер принимать поздравления и улыбаться на камеры. Потом свободен.

– Я и так свободен, – взорвался Алекс. Но отец его уже не слушал. Как обычно.

Через час Алексея еще не было. В двухсветном тронном зале собрались гости, и шоколадный торт чудовищных размеров красовался посредине, словно это именно он, торт, был именинником. По всему видно, это произведение кондитерского искусства тоже считалось предметом государственной важности.

О да, торт был высоким и протяженным. Для него не нашлось подходящего стола, поэтому пришлось разместить его прямо на полу, на специальном поддоне. Его угловатые бока повторяли очертания бастионов Петропавловской крепости: любопытные гости могли посмотреть в окно и сравнить копию с оригиналом! В самом центре торта воздвигли и собор с высоченным золотым шпилем, и даже приземистую царскую усыпальницу под золотым же куполом. Это было смелым решением. Так и хотелось приподнять крышку, заглянуть внутрь и проверить, из чего сделаны саркофаги отцов-основателей – из мармелада или цукатов? Иные зрители перешептывались по этому поводу, но императору не было дела до чужих мнений.

Высокий и строгий, в парадном мундире с аксельбантом, с аккуратно подстриженной бородкой, он восседал на широком троне рука об руку с весьма симпатичной девицей в роскошном белом платье. Император ждал. Иногда его спутница что-то говорила ему вполголоса, он отвечал так же тихо. Успокаивал.

Старшие сестры наследника, Настя и Маша, держались в сторонке, среди гостей. По временам они поглядывали на царственную пару. Но по лицам сестричек нельзя было понять, о чем они думают.

По бокам от трона стояли навытяжку пажи в белых лосинах, в мундирах с золотым шитьем и с серебряными алебардами. Можно было подумать, что именно этими топориками они будут рубить торт.

Наконец к государю подошел невысокий неприметный господин в партикулярном платье. Это был доктор Грин, личный лекарь царской семьи – и по случаю церемониймейстер. Он подобрался к самому трону и что-то шепнул Петру Павловичу на ухо. Тот устало махнул рукой, и Грин согнулся в полупоклоне. Что-то скомандовал в нейролинк. Оркестр под окнами замолчал.

– Дорогие гости, мы начинаем, – возвестил доктор Грин. – Виновник торжества слегка задерживается. Дело молодое! Но будьте уверены: наш любимый цесаревич Алексей уже спешит к нам! А чтобы он не ошибся дверью, давайте зажжем для него шестнадцать путеводных звезд – шестнадцать свечей на этом великолепном торте!

К чему была эта клоунада, так и осталась неясным, но свечи действительно загорелись. Двое особых лакеев поочередно поднесли к ним газовые зажигалки на длинных рукоятках. Вслед за этим свет в зале притушили. Вечернее небо розовело в окнах, и золотой ангел летел над крепостью на том берегу Невы, и выглядело все это на редкость романтично.

Зато и гости в полутьме почувствовали себя свободнее. Кто-то захлопал было в ладоши, кто-то даже свистнул, но притих под суровым взглядом императора.

Что-то назревало. Что-то вот-вот должно было случиться. Даже огоньки над тортом трепетали от волнения.

Как вдруг где-то далеко послышался – и приблизился – рев мотора, и центральные двери зала распахнулись. В зал со всей дури влетел легкий кроссовый мотоцикл, а на нем – долговязый парень в черной кожаной куртке и в шлеме. Гости ахнули и попятились, толкая друг друга.

Мотоциклист заложил крутой вираж и врезался задним колесом непосредственно в торт – об него и затормозил. Шоколадный бастион рухнул, сладкие куски веером разлетелись по залу, но собор со шпилем устоял, и даже свечки не погасли. В зале повисло облако удушливого дыма.

Наглец Алекс снял шлем. Газанул еще раз и заглушил мотор.

– Вот и я, – заявил он гостям. – Скучали по мне? А я по вам не очень. Тоскливо у вас тут. Но раз уж пришли, кушайте тортик. И да: спасибо дяде Максиму за мощный подарок. Хочется выпить за его здоровье. В шестнадцать уже можно?

Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана медную фляжку и поднес к губам, но всех обманул и пить не стал. Вместо этого – пшш! – он выплеснул струю жидкости изо рта прямо на свечки, и над шоколадной крепостью вспыхнуло жаркое пламя!

Гости зажмурились, но огонь уже погас. Запахло жженым сахаром. Фокусник разразился, что называется, дьявольским хохотом:

– Ну извините! Не рассчитал! Теперь ешьте жареный.

Затем он одним рывком завел мотоцикл и, развернув его к выходу, нахлобучил шлем на голову.

– Счастливо оставаться! – крикнул цесаревич. – Сестренки, я люблю вас! Встретимся на воле.

Парень примерился, поддал газу и выкатился прочь из зала. Подпрыгивая на ступеньках, съехал по широкой лестнице. Пронесся по галерее и выбрался во двор, к восторгу заскучавших было музыкантов. Помахал рукой охранникам на блокпостах. И через минуту был уже за воротами, на черной скользкой брусчатке Дворцовой площади.

Оркестр играл ему вслед «Happy birthday to you», но он не слушал. И не оглядывался.

Прохожие смотрели ему вслед. Кто-то узнал и приветственно свистнул. Но мало кто видел продолжение истории.

Парня на мотоцикле окружили другие, такие же. С десяток крепких ребят в черных куртках, на черных мощных байках, сияющих лаком и никелем. В шлемах, совсем как у него. Руками в перчатках они хлопали его по плечам и по спине, будто были сто лет знакомы, а он отвечал тем же, хотя и видел их в первый раз.

Вот они разъехались, как по команде. Осталась только одна девушка. Мотор ее байка был самым мощным. Он тихонько урчал, как сытый зверь. Кажется, девушка улыбалась. Жаль только, что цесаревич Алекс не мог разглядеть ее лицо под шлемом. Ему казалось, что по темному гнутому стеклу пробегают искры, как по старинному зеркалу: это было знакомое волшебство, опасное и манящее.

– Тильда, – позвал он. – Не думай, я не сбежал. Я просто ушел от них. Мне надоело. Я не хочу быть дрожащей тварью, Тильда.

Женщина тронула байк с места. Подъехала совсем близко. Сбросила шлем, и длинные волосы цвета воронова крыла рассыпались по ее плечам.

– Я в тебе не сомневалась, – сказала Тильда.

Алекс протянул руку. Прикоснулся к ней, и она не исчезла.

– Наконец-то ты… настоящая, – прошептал он.

– Специально для тебя, малыш. Ты тоже станешь настоящим. Настоящим мужчиной. Кое-что случится уже сегодня ночью…

Мальчишка покраснел. Он постеснялся спросить, что он должен делать сейчас: слезть с мотоцикла и обнять ее? Или можно не слезать? Кажется, он размышлял, не спросить ли об этом через нейролинк, чтоб никто не слышал.

Но Тильда и сама превосходно умела читать мысли. Она склонилась к нему и легонечко поцеловала в губы. Потом усмехнулась:

– Ты красавчик. Но у тебя изо рта воняет керосином.

Алекс смутился:

– Это было вроде как фаер-шоу. Там, во дворце. Я рецепт в интерсети нашел. Когда оно жахнуло, я даже сам немножко испугался.

На это Тильда рассмеялась:

– Не надо бояться огня. Просто иди за мной.

Глава 1

Петербургские тайны

В трамвае Сонечка всегда садилась в уголке, у самых дверей на площадку.

Длинные деревянные скамейки в этих трамваях расположены друг против друга. Уже на Малой Охте вагон всегда полон. Здесь – рабочие-нейроботы с порохового завода, усталые, в помятых тужурках; молочницы-чухонки с бидонами; служанки в обнимку с пустыми корзинами: эти едут за припасами на Мальцевский рынок. Пассажиры рассаживаются по лавкам, словно куры на насесте, и смотрят друг на друга в упор выпуклыми стеклянными глазами. И на Сонечку тоже смотрят. Ей не нравится такая игра в гляделки, но она никогда не опускает взгляд первой.

Глаза у нее большие, карие. Каштановые волосы небрежно заколоты золотой булавкой. Платье… ну, словом, это ее лучшее платье. Взрослое. Смелое. Слишком смелое для Смольного института. Там девушки одеваются скучно, как монашки. Но она решила туда не возвращаться. Вот прямо сегодня утром твердо решила.

А почему?

Потому что она начинает новую жизнь. Без родительских нотаций. Без унылых классных дам. Без болтливых подруг.

И все равно ей как-то волнительно. Это вам не шутка – конкурс юных талантов на радио «Достоевский FM». И она его выиграла. Она бы не поверила, если бы кто-то просто стукнулся к ней в нейролинк, но ей пришло настоящее письмо по почте. Вот оно, у нее в кармане, в чудесном дизайнерском конверте из грубой серой крафт-бумаги.

«Дорогая (– ой!) участница (– ик!), – так причудливо начиналось письмо, а дальше в специальном окошке было напечатано ее имя. – Приглашаем тебя на уникальную программу-расследование „Петербургские тайны“. Ты покажешь нам все, что умеешь! А мы покажем тебя по нейровидению».

Соня обожала тайны. И она постоянно слушала передачи Федора Достоевского. У диджея – приятный бархатный голос, и рассказывает он удивительные истории, пугающие и таинственные.

Взять хотя бы одну, о привидении в Инженерном замке. Будто бы в старой резиденции Павла Первого снова стали встречать призрак убитого самодержца. Будто бы вечерами он ходит вверх и вниз по винтовой лестнице и каждому встречному предлагает табакерку – нюхнуть за помин его души! Отказаться невозможно: свалишься с лестницы и шею сломаешь. Но каждый, кто отведал царского табачку, потом пару недель ходил как пришибленный. И ладно бы только это! Такие люди рассказывали странные вещи, и даже нарисовать пытались (смотреть на эти рисунки было страшновато, диджей Федор их и не показывал). Некоторые бедолажки и вовсе верили, что им довелось побывать на том свете и вернуться. Да только вернулись они, по их словам, куда-то не туда, вовсе не в тот мир, в котором раньше жили. На расспросы докторов отвечали туманно и уклончиво. Приходилось их изолировать в желтом доме на Пряжке.

Другая история была еще несуразнее. Кажется, ее прислал Достоевскому кто-то из постоянных слушателей. Там один студент взялся помочь старушке перейти улицу, а старушка подумала, что он хочет отнять ее пенсию, и зарубила его топором. После чего он тоже стал призраком и писал теперь печальные стихи (диджей зачитал несколько фрагментов, довольно складных).

История, как легко заметить, была совершенно немыслимая. Но Соня слушала, не отрываясь. Ей даже снился иногда этот несчастный студент. А вот злобная старушка не снилась.

Все просто: Сонечка с детства мечтала стать детективом. Расследовать загадочные случаи. Разгадывать страшные тайны.

А еще ей ужасно не нравилась ее фамилия: Мармеладова. Она казалась ей слишком мягкой и сладкой. Поэтому свою заявку на конкурс она подписала таинственным псевдонимом: София Марр.

Наверно, диджей Федор был заинтригован. Или просто решил познакомиться с симпатичной девушкой? Ведь она приложила к письму стильный черно-белый дагер. Ей хотелось в это верить. Ну, совсем немножко хотелось.

Сонечка волновалась. Но изо всех сил старалась этого не показывать.

Длинный красный трамвай бесшумно летел по рельсам. Нет, не так: в полудюйме над рельсами. Кроме силы электричества, его толкала вперед новая технология магической левитации. Говорили, что ее изобрел граф Графтио – итальянский маг и волшебник на службе у российского императора.

На остановках трамвай как ни в чем не бывало опускался на землю, грохотал и скрежетал колесами по рельсам, пугая уличных котов. Перед тем как снова поднять вагон в воздух, вагоновожатый весело позвякивал в свой колокольчик.

Ехать было далеко: через громадный чугунный мост Петра Великого, по Бассейной, мимо Николаевского вокзала, а потом уже все прямо и прямо по Невскому проспекту – до самого Дома Радио с удивительной стеклянной башней.

Мимо проплывали высокие кирпичные дома о многих окнах, конные коляски и повозки, разноцветные электромобили, внедорожные мощные «лесснеры» и престижные черные «руссобалты», приземистые и длинные – чем ближе к Невскому, тем чаще.

Вот и рынок. Торговки-молочницы перестали клевать носом, подхватили бидоны и засобирались к выходу. Служанки с корзинками поспешили следом. И чуть не вытолкнули с площадки нового пассажира.

Сонечка взглянула на него и еле удержалась от смеха.

Это был молодой человек, почти мальчишка. Из-под видавшей виды студенческой фуражки выбивались светлые локоны. Голубые глаза – глупые, щенячьи. Однако в остальном он был не лишен изящества: высокий, тонкий, стройный. Его серенький костюм когда-то был неплох, только бедняга давно из него вырос. И теперь манжеты рубашки неприлично далеко торчали из рукавов куцего пиджачка. Вдобавок на правом локте красовалась заплатка.

Студент плюхнулся на лавку прямо напротив Сонечки (теперь из-под брюк стали видны разномастные носки – серый и белый, в черную полоску). Он проследил за Сонечкиным взглядом, заметил и ужасно смутился. Попробовал одернуть штаны и тут же выпустил из рук кожаную папку, добротную, но старомодную (не иначе, купил где-нибудь на барахолке исключительно для солидности). Папка шлепнулась на пол и раскрылась. Из нее выскользнули какие-то потрепанные тетрадки и очень, очень знакомый Сонечке серый конверт из крафт-бумаги.

– Так ты тоже к Достоевскому? – воскликнула она изумленно.

Молодой человек поскорее спрятал конверт обратно в папку. Пробурчал, не глядя на вздорную девицу:

– А чего, нельзя, что ли?

– Просто интересно. Он же выбрал самых лучших, – здесь Соня важно надула щеки. – Меня, кстати, зовут София. София Марр.

– Красиво, – оценил парень.

Услышав, что ее имя кому-то видится красивым, Сонечка приятно покраснела – все-таки не была избалована чужим вниманием! – и спросила уже значительно ласковее:

– Тебя-то как звать?

– Родион. Раскольников.

– Ро-ди-он, – повторила Соня. – Пусть будет просто Родик. А я, так уж и быть, просто Соня. Хотя я не люблю это имя. Что-то есть в нем такое… сонное.

– Прекрасное имя, по-моему, – сказал Родик и заслужил еще пару выигрышных баллов в Сонечкином табеле.

А вслух она спросила:

– Ну и что ты за номер послал на конкурс, а, Родик? Наверно, скрипты для игр?

Тут покраснел и Родион:

– Да так, разное… ну и стихов немножко.

– Ну да, ты похож на поэта, – заявила Соня. – Такой же странный. Вроде как не от мира сего… Я, правда, мало видела поэтов. Блока один раз встретила на Невском. Еще Маршака, и то издалека. Я вот так же на трамвае ехала, а он садился в таксомотор.

– Мне бы его вот так встретить, Блока, – вздохнул Родик мечтательно. – Правда, Маршак тоже хороший поэт. У него есть один стих смешной, прямо как про меня… «Жил человек рассеянный на улице Бассейной…»

– Ах, ну да, ты же там и сел, возле рынка…

– И рассеянный я тоже. Это все говорят. Все теряю, все роняю. Но ты не думай, это не всегда так бывает… я когда соберусь, я очень внимательный…

– Внимательный – это хорошо, – сказала Соня. – Это полезное качество.

Она хотела добавить что-то еще, но промолчала. Родик набрался смелости и спросил:

– А у тебя что за номер?

– Секрет, – отрезала Соня. – Скоро сам услышишь.

Родион грустно кивнул. Было совершенно очевидно, что он не привык спорить с девочками. Да и говорить-то с ними ему доводилось нечасто. Беда в том, что и Соня не могла похвастать достаточным опытом в подобной области.

Мальчиков в Смольный институт не приглашали. Даже на выпускном балу девицы танцевали с девицами. Легко понять, что Соня люто ненавидела это унылое и ханжеское заведение.

Не только из-за мальчиков, конечно. Просто она не любила, когда врут. А в Смольном врали всегда. И учителя с кафедры, и воспитанницы – друг другу. Врали про родителей, врали про приятелей, постоянно врали о будущем. «Вы все найдете себе богатых мужей, если не будете умничать», – говорила им директриса, и это опять было вранье.

Может быть, тогда Сонечка и решила, что будет искать правду даже в самых безнадежных ситуациях. Чего бы это ей ни стоило. Пусть даже она никогда не найдет себе богатого мужа, как обещали в институте.

За это ее многие невзлюбили. И учебу она забросила. И заявку на конкурс она послала от отчаяния, потому что вот-вот ее должны были отчислить и выгнать из общежития.

Вот и весь секрет.

Трамвай пролетел по мосту через Екатерининский канал. Напротив Казанского собора притормозил, приземлился и остановился.

Родион и Сонечка соскочили с площадки.

Дом Радио возвышался перед ними, как рыцарский замок: черный гранит, позолота, стеклянные двери с бронзовыми ручками. Если задрать голову, можно было полюбоваться хрустальным шаром на вершине угловой башни. Говорили, что внутри этого шара устроена смотровая площадка. И что диджей Достоевский, он же – владелец одноименной радиостанции, порой поднимается туда полюбоваться видами Петербурга. Стоя там, он может слышать мысли прохожих, а может, и вообще всех горожан. В это время его нейроимплант работает в режиме «омнилинк», а это страшно дорого и доступно не каждому. Но ведь всем известно: граф Федор Достоевский – необыкновенный человек.

Сонечка верила в эту легенду. Больше всего на свете она хотела бы когда-нибудь оказаться в хрустальном шаре. Они стояли бы с графом рядом. Возможно, он держал бы ее за руку. И уж точно – говорил бы с ней, даже все равно о чем. Голос у него такой приятный, бархатный, проникновенный. И еще… он взрослый и ужасно умный.

Сонечкины мечты оборвал глупыш Родион:

– Чего-то мне стремно как-то. А ты не боишься?

Пусть Соня и ненавидела вранье, но предпочла немножко соврать:

– Ничего подобного. Не боюсь. Ты сюда для чего пришел? Показать им всем, что ты из себя представляешь. Вот и покажи…

– Пропуск покажите, молодые люди, – прервал ее охранник за стойкой, в обширном холле с зеркалами.

Родик замешкался. Зачем-то полез в карман брюк, как школьник, которого завуч застукал с вейпом. Зато Сонечка царственным жестом извлекла письмо из серого конверта и развернула перед носом охранника. Тут и Родион сообразил, что от него требуется. Запустил руку в папку, вытащил конверт, а папку – уронил. Она шлепнулась на пол, как коровья лепешка.

Охранник ухмыльнулся:

– Добро пожаловать в шоу-бизнес. Лифт вон там. Седьмой этаж.

За дверью на седьмом этаже не нашлось никакого шоу-бизнеса. Нашелся коридор с одинаковыми дверьми, уходящий по дуге в обе стороны. Было похоже, будто этот коридор где-то далеко замыкается в кольцо. Табличек на дверях не было – только номера. Лишних людей здесь не ждали.

Соня с Родиком уже чувствовали себя вот такими лишними. Но тут одна из дверей распахнулась, и на пороге появился Федор Достоевский собственной персоной.

У Родиона душа ушла в пятки. Сонечка от волнения заморгала часто-часто.

– Ого-го! Кого я вижу! – воскликнул диджей Федор. – Кстати, кого я вижу?

Соня и Родик вразнобой представились.

– Вы-то мне и нужны, – объявил Достоевский. – Вы уже познакомились? Превосходно. Я помню ваши анкеты. Прочел с интересом. Девочка хочет стать детективом! Мальчик пишет стихи! Кто-то спросит, что между ними общего? Ничего? Мы вам докажем, что это не так!

Похоже, он уже репетировал свою программу. Сонечка не знала, что об этом думать. Просто слушала голос.

– Посудите сами, – продолжал Достоевский. – Ваши письма лежат рядом у меня на столе. Я назначаю вам встречу на один час. Вы садитесь в один трамвай и стоите теперь передо мной, как примерные детишки. Ха-ха! Разве это не символично?

– Это случайно, – сказал Родион.

– Ничего подобного! Все совпадения не случайны. Особенно если их правильно срежиссировать.

Сказав так, Достоевский поманил их за собой. Пройдя через несколько дверей, они вошли в небольшой зал с десятком складных стульев и крохотной сценой. Прямо на сцене громоздились черные металлические штативы с квадратными лампами. Здесь же стояли три одинаковых бархатных кресла, смутно знакомых Сонечке по вечерним эфирам, а также низенький журнальный столик. Стены были выкрашены в зеленый цвет.

– Узнаете? – спросил Достоевский. – Хотя узнать непросто. Здесь у нас рабочая студия «Петербургских тайн». Обычно мы здесь работаем… в узком кругу. Только участники шоу, режиссер и команда. Зрителей подмешиваем после. Их изображение возникает на хромакее. Мы можем управлять их реакциями, их восторгами, их аплодисментами… если честно, все эти люди сгенерированы нейросетью. Зачем нам лишние проблемы? Все их вопросы, даже самые каверзные, мы можем сочинить сами.

– Значит, все ваши расследования – это обман? – спросила Соня упавшим голосом.

Достоевский кинул на нее веселый взгляд:

– Вы огорчены? Расстроены? Вы побледнели от негодования? Мне это нравится. Но не спешите с выводами. Зрители у нас виртуальные, а вот тайны – настоящие.

– Правда?

– Чистая правда. И сегодняшняя тайна будет даже потаинственнее других. Это я вам обещаю, София Марр… или лучше назвать вашу фамилию полностью?

– Н-не надо… а откуда…

– Подумаешь, секрет, – рассмеялся Достоевский. – У меня есть знакомые при дворе. И даже в Департаменте полиции. Я ведь в некотором роде тоже сыщик… я люблю всякие загадки. А еще обожаю выводить лгунов на чистую воду. В точности, как и ты, Сонечка.

Вот так, мимоходом, он перешел на «ты». В другую минуту Соня даже порадовалась бы этому обстоятельству. Но сейчас ей стало тревожно.

– А об этом вы откуда знаете? – спросила она. – Я такого в анкете не писала.

– Я многое о тебе знаю, София. Знаю даже то, о чем ты сама не догадываешься. И это одна из причин, почему ты сегодня здесь. Точнее даже, главная причина.

– Н-не понимаю.

– Если повезет, поймешь. Все тайное становится явным. Особенно если за дело берется такой продвинутый детектив, как граф Достоевский!

– Продвинутый? – переспросила Соня.

– Ах, прости. Анахронизм. Точнее, иномиризм. В параллельных вселенных бытуют странные выражения. Впрочем, нам хватит работы и в этом беспокойном мире…

Пусть Соня и трепетала, как выпускница перед балом, но она не пропустила это слово: «нам». Ей стало радостно. Однако она сдержалась и заметила как можно скромнее:

– Даже не знаю, Федор Михайлович, чем я могу быть вам полезной.

Он усмехнулся, и Соня поняла, почему:

– Ты напрасно прибедняешься. Ты – умница, София Марр. К тому же ты очень телегенична… еще одно слово из иного мира, забудь. Мне нравится и твое возмущение, и твой страх, и твое легкое притворство, вот как сейчас. А еще больше мне нравится, что ты мне веришь. Но учти: я не позволю себе ничего лишнего… даже если ты будешь немножко разочарована. Вот как сейчас.

Он будто читал ее мысли!

– Что же касается твоего вопроса: ты и сама еще не представляешь, какая тайна скрыта в тебе самой. И я тоже. Не исключено, что нас самих это удивит. А уж зрители будут в восторге. Я уже вижу рекордные рейтинги нашей программы. Конкуренты из «Биржевки» лопнут от злости…

Родик слушал все это и бессмысленно хлопал ресницами.

– А я-то вам зачем? – выдавил он из себя.

Достоевский потрепал его по плечу:

– Да не жмись ты так, Родион. Твоя фамилия мне тоже знакома. Не припомню, откуда… но это даже и не важно. Я доверяю своей интуиции. Ты нам тоже пригодишься. Иначе бы тебя здесь не было.

Родион высвободился из-под его руки. Почему-то посмотрел на Сонечку, будто ждал поддержки.

– Не бойся, – посоветовала она. – Я же не боюсь.

– Вот еще – бояться, – начал было Родик, но Достоевский погрозил ему пальцем:

– Но-но! Не говори, когда не знаешь! Нас ждет немало пугающих событий. По сравнению с ними какая-нибудь старушка с топором – просто детская страшилка! Помните, у нас в программе была такая история? Поэма в стиле «хоррор»? Я оценил талант автора… пусть ты, Родион, и прислал ее мне анонимно. Точнее, под псевдонимом «Бедный студент». Помню, помню. «Бабка мчит во весь опор, а в руке у ней – топор!» Грубовато, зато живенько. Почитаешь нам вслух?

Родик вытаращил глаза, но диджей Федор натянул козырек фуражки ему на нос:

– Эх, эх, славные вы мои детишки! Можно, я буду иногда называть вас так? Но – к делу, к делу. Прямой эфир через час. Нам нужно подготовиться. И разноцветные носки кое-кому поменять не мешало бы. В кадр влезут. Могу одолжить свои, только они у меня красные.

Час спустя фуражку все равно пришлось снять. Яркие лампы слепили глаза. Родику хотелось зажмуриться, но он терпел.

Сидя в бархатном кресле, он косился на красные огонечки камер. Круглые глазищи объективов нацелились из разных углов на них троих – на него, Родиона, на Сонечку и на ведущего программы.

Зал был почти пуст. Разве что несколько техников присматривали за аппаратурой, да режиссер видеотрансляции внимательно вглядывался в свой 3D-монитор. И еще у дальней стенки на складном стульчике восседал тучный господин лет пятидесяти, в старомодной визитке и галстуке-бабочке, с несколько оплывшим лицом и с пушистыми бакенами. Он помахал пухлой ладошкой Достоевскому, и тот широко улыбнулся в ответ.

Уселся в среднее кресло. Щелкнул пальцами, и произошло чудо: в головах Сонечки и Родика будто кто-то включил дополнительные лампы. Они синхронно зажмурились, а когда открыли глаза, все вокруг выглядело иначе. Вместо скромной студии с зелеными стенами они оказались посреди огромного зала, под завязку заполненного зрителями. Они могли видеть, как люди на первых рядах машут руками и радостно хлопают в ладоши. Неужели им?

«Но это же боты, – думал Родик. – Их не существует».

«Зато мы существуем», – думала Сонечка.

«Вам-то какая разница, – так же мысленно сказал им Достоевский. – Я специально включил для вас 3D-достройку, для большего вовлечения. Теперь вы видите ту же картинку, что и все наши зрители. А их – миллионы. Поэтому лишнего в эфире не болтаем, глаза не закатываем, в обморок не падаем. На ботов даже не смотрим, смотрим на ведущего. То есть на меня».

Он поправил галстук, приосанился и превратился в модного диджея Федора… ах, нет: конечно, не в диджея, а в детектива Достоевского, ведущего самой загадочной программы на петербургском нейровидении.

– Итак, мы снова в эфире, дорогие зрители, – заговорил он своим неподражаемым голосом. – Сегодня у нас в студии замечательные гости. Они еще очень молоды, но им в жизни уже несказанно повезло. В чем именно? А именно в том, что они выиграли заключительный этап конкурса юных талантов на радиостанции «Достоевский ФМ». И вот они здесь, на моей программе. Меня, как вы помните, зовут Федор Достоевский, а это – София Марр и Родион Раскольников. Давайте еще раз поприветствуем наших героев!

Зал послушно зааплодировал, кто-то даже свистнул.

– Наша первая участница с детства любит детективы. В детстве перечитала всего Ната Пинкертона, старушку Кристи и Марка Гэтисса. Обожает все загадочное. Щелкает сложные задачки, как орешки… но и это еще не все. Сонечка написала в своей анкете, что видит людей насквозь. Практически читает мысли. А главное, ненавидит, когда врут! Вот сейчас мы это и проверим. Что бы такое соврать?

Первые ряды заулыбались – как показалось Сонечке, не без ехидства.

Федор поднялся со своего кресла и прошелся по сцене. В руках он держал модный планшет в золотой рамке. Он глянул на экранчик и продолжал:

– Конечно, вы скажете: в наше время читать мысли – дело нехитрое, нейролинк в помощь… но попробуйте-ка влезть в голову постороннему человеку, если он сам этого не хочет! Даже у меня такое не получается. И вот прямо сейчас мы посмотрим, что умеет наша София.

Сонечка вспыхнула. Она не ожидала, что ее кумир вот так сразу выставит ее на посмешище.

«Что вы делаете, – подумала она в нейролинк. – Я же это просто так написала, что вижу людей насквозь. Потому что надоели уже эти дурищи из института. У них все их мысли гадкие на лбу написаны. На самом деле я ничего такого не умею».

«Умеешь, – ответил Достоевский беззвучно. – Сама же говоришь: мысли на лбу написаны. Просто не каждый может такое читать».

«Я сейчас встану и уйду».

«И не узнаешь главного в своей жизни».

«Это еще что такое?»

«А вот».

Он прищурился и ткнул пальцем в какую-то иконку на своем планшете – Сонечка не успела заметить, в какую. Перед ее глазами будто бы распахнулась невидимая дверь, и ее втащило туда. За дверью открылось темное пространство, заполненное светящимися объектами, похожими на елочные шарики – золотистые, серебряные и бронзовые. Они висели в воздухе или не спеша летали по своим делам, сближаясь и удаляясь, но ни разу не соприкасались и не сталкивались друг с другом. Соня поневоле засмотрелась на их кружение. Казалось, она может дотянуться до каждого шарика, потрогать, рассмотреть поближе или даже разбить. Некоторая проблема состояла в том, что у нее не было рук.

(Конечно, это была иллюзия. Для всех остальных зрителей Сонечка продолжала сидеть, вжавшись в кресло, а публика продолжала аплодировать).

«Что это вообще такое?» – спросила она мысленно.

«Еще не догадалась? Нейросфера, режим „омнилинк“. Я попробовал тебя подключить к своему аккаунту. И у меня получилось».

«И что я могу тут делать?»

«Этого я не знаю, – сказал Достоевский. – Мои возможности весьма ограничены. Твои могут оказаться куда более впечатляющими… если, конечно, верна одна моя догадка. Вот сейчас мы ее и проверим. Видишь профайл нашего мальчика? Вон тот, светленький шарик сбоку? Для начала займись им».

Сонечка остановила свой взгляд на объекте, про который говорили, и тот как будто разросся на ее глазах, раздулся, как воздушный шар – и лопнул!

В этот миг Соня как будто опомнилась. И поняла, что сидит в кресле прямо напротив Родиона Раскольникова и внимательно смотрит в самую середку его лба – туда, где индийские женщины ставят красную точку.

Родик тоже сидел, как завороженный. Даже не моргал. А возможно, и не дышал. Зато публика, сгенерированная нейросетью, волновалась и ждала чего-то.

«Ну что же ты? – подумал для Сонечки Достоевский. – Не стесняйся! Если честно, я этого мальчишку специально для того сюда и позвал. На нем ты попрактикуешься».

«А это не опасно?»

Федор не ответил. Только усмехнулся.

– Сейчас мы проведем уникальный эксперимент, – объявил он зрителям. – Наша талантливая девочка-экстрасенс София Марр расскажет, о чем в данную минуту думает вот этот юноша, Родион Раскольников. Вы спросите, как мы сможем это проверить? Никак. Но это вряд ли потребуется. Вы все увидите сами! Сонечка, приступайте. Шоу начинается!

Соня хотела возразить, но уже в следующую секунду забыла об этом.

Она отвлеклась на Родика. Она действительно читала его мысли. Ни один сеанс связи через нейролинк не давал такого погружения! Это было непривычно и удивительно. И очень, очень нескромно. Было очень некрасиво влезть с ногами в чужую жизнь. Да еще и разболтать всем вокруг чужие секреты.

«Не тяни время, – велел ей Достоевский. – Не молчи. Такие правила у нашей программы. Ну и потом… ты же хочешь узнать, что он о тебе думает?»

«Д-да», – призналась Соня.

Прикрыла глаза руками – от софитов. И заговорила негромко, слегка охрипшим подростковым голосом – совсем как у Родиона:

– Вот я дурак… ну почему я такой дурак? Сейчас она меня тут размотает, а я так и буду сидеть, глазами хлопать… Почему я сразу не сбежал? И зачем я вообще вызвался участвовать? Идиот… ну что сказать – идиот… новая программа диджея Достоевского…

Диджей Федор широко улыбнулся на публику и развел руками. Сам же Родик не говорил ни слова, только дрожал. Похоже, он не вполне осознавал, что происходит. Его мысли утекали из головы, и целые фразы тоже, и он уже не успевал их выговорить, потому что их произнес кто-то другой.

– Вечно вот я такой, нерешительный, – Соня читала его мысли вслух. – И с девчонками у меня ничего не получается… как встречу кого-нибудь, каждый раз просто ноги подгибаются… и из рук все валится. Просто наказание какое-то. Интересно, она меня тоже за идиота держит? Она же меня насквозь видит…

Тут Сонечка нахмурилась: сказанное явно относилось к ней. Вот сейчас он назовет ее как-нибудь… примерно так, как называли все однокурсницы…

Злобной фурией. Колдуньей. Чертовой ведьмой.

Но вместо этого с ее губ слетели совсем другие слова:

– Со-неч-ка… красивое имя. И сама она такая красивая. Еще и умная. Сразу мне понравилась… вот прямо с первого взгляда, в трамвае… нет, не так. Это она на меня первая посмотрела. На мои носки. Один серый, другой белый. Утром перепутал, пока одевался. Я же говорю, рассеянный… А потом уже я сам на нее посмотрел. И меня как будто кипятком ошпарило. Я двух слов связать не мог. Смешно, ага. Хорошо бы… она надо мной не смеялась. Она думает, я размазня и трус. А я ведь не такой. Я на самом деле не боюсь ничего. Ни людей, ни призраков. Ни живых, ни мертвых. И потом… если бы с ней что-то случилось… ну там, напал бы кто-нибудь в подворотне… я бы тогда всех порвал за нее. Неужели она не понимает? Неужели она так и не узнает никогда?

Соня остановилась.

– Отключите это, – сказала она Достоевскому. – Я не могу больше.

На ее глазах выступили слезы.

– Ого! – воскликнул диджей Федор. – Ты уже сыта по горло этими детскими откровениями? А мы бы, кажется, еще послушали! Ну-ка, что скажет почтеннейшая публика?

Боты как по команде принялись скандировать:

– Е-ще! Е-ще!

– Нет уж, – твердо сказала Соня. – Хватит.

Вот странно: зрители мгновенно поменяли мнение.

– Хва-тит! Хва-тит! – кричали они теперь.