Читать онлайн Репликант с Альфа Центавра

Редактор ChatGPT

Иллюстратор ChatGPT

© Алишер Таксанов, 2025

© ChatGPT, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0068-4362-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РЕПЛИКАНТ С ПРОКСИМЫ ЦЕНТАВРА

(Фантастический рассказ)

Кабинет врача-андролога Анвара Назирова был тесен, но обставлен с показной деловитостью, словно сам хозяин хотел подчеркнуть свою значимость и компетентность. На стенах – анатомические плакаты, изображающие сложные переплетения нервов, сосудов и органов, которые обывателю могли показаться чем угодно, но только не источником мужской силы. Под стеклом – выцветшие сертификаты, рамки с подписями и гербами, а на подоконнике, рядом с облупившейся геранью, стояли баночки с какими-то подозрительными растворами, давно утратившими этикетки. Воздух в кабинете был плотным, насыщенным смесью запахов дешевого антисептика, старой мебели и чего-то еще – похожего на неудачно замаскированную усталость. Табличка на двери гласила: «Врач-андролог Анвар Назиров» – и редко случалось, чтобы она висела без дела. Нынешняя жизнь не щадила никого, а уж мужчин тем более: многие искали здесь спасение жизни, здоровья, авторитета и чести, словно в этом квадрате пространства скрывался последний оплот их достоинства.

Вот и сейчас дверь, скрипнув, приоткрылась, и внутрь, предварительно постучав, втиснулся мужчина лет сорока пяти. Он был невысокого роста, плотный, с тусклым блеском в глазах и редкими волосами, неудачно зачесанными назад. Лицо его блестело от пота, словно он преодолел не просто коридор поликлиники, а горный перевал, а дрожащие пальцы выдали в нем человека, который вот-вот готов извиниться перед всем светом за собственное существование. Он явно смущался и растерялся – как и подобает тем, кого застала врасплох болезнь, о которой не принято говорить громко.

Врач Назиров, сидевший за столом, не поднялся ему навстречу. На его лице застыло выражение сосредоточенного раздражения, как будто он привык быть недовольным всем: погодой, пациентами, зарплатой и самим фактом необходимости работать. Лет тридцать пять, не больше; тонкое, нервное лицо с вечно поджатыми губами, глаза, в которых теплился то ли скепсис, то ли вечная усталость от человеческих слабостей. В поликлинике никто не знал, отчего он ходит такой хмурый – одни шептали, что из-за неудачного брака, другие, что из-за хронических долгов, а третьи просто пожимали плечами: мол, андрологу нельзя быть весёлым, профессия не располагает.

– Что там у вас? – спросил он, не глядя прямо на пациента. Голос прозвучал сухо, даже жестко. Будучи моложе вошедшего, Назиров, похоже, вовсе не страдал комплексом уважения к старшим: его интонация говорила ясно – здесь не место восточной почтительности. Он считал, что пациенты, приходящие к нему со своими щекотливыми проблемами, утратили право на особое обращение. Впрочем, не злость двигала им, а усталое презрение, граничащее с безразличием.

За окном моросил дождь, ленивый и серый, будто сама погода сникла от осеннего однообразия. По карнизу стекали тонкие струйки воды, а где-то во дворе жалобно тянули коты – мокрые, голодные, лишенные всякой надежды, кроме надежды на тепло. Их плач, глухо пробивающийся сквозь стекло, напоминал стоны тех, кто тоже чего-то ждет, но не верит, что дождется.

– Да вот… тут… – поеживаясь, промямлил пациент, суя врачу медицинскую карту, на которой четко значилось: «Решат Артмамбетов», далее следовали номер и домашний адрес. Назиров взял документ двумя пальцами, как нечто сомнительное, и, недовольно цокнув языком, сплюнул в урну, не скрывая отношения. Открыв карточку, он заметил между страниц две купюры – двадцать и десять долларов. Зелёная бумага, едва мелькнув, заметно смягчила черты его лица. Уголки губ чуть дрогнули.

– Понимаю, подцепили что-то, – кивнул он, откладывая карту на стол, а вознаграждение – в карман халата. Настроение мгновенно улучшилось, голос стал мягче, почти участливым. Побольше бы таких понимающих людей, думал он, которые не читают распоряжений министра здравоохранения о бесплатных услугах, а сразу понимают суть капиталистической медицины. Всё честно: ты – болезнь, я – лечение, между нами – доллар.

Со стены на пациента строго, но с оттенком благосклонности взирал портрет президента республики. В чертах его лица, напечатанных на дешёвой бумаге, будто читалось одобрение происходящему – как подтверждение новой эпохи, где за здоровье и совесть платят валютой. Глаза президента, нарисованные с неестественным блеском, словно говорили: эпоха социализма миновала, товарищи, теперь всё по справедливости – кто может, тот платит.

– Да, и ещё кое-что непонятное, – выдавил из себя Решат, внезапно покраснев. Он как-то непроизвольно прикрыл ладонями интимное место, будто оно не было и так спрятано под брюками. В этом жесте было всё – стыд, растерянность, отчаянное желание объяснить, не объясняя. Казалось, он просил не помощи, а прощения – за то, что вообще оказался в этом кабинете.

– Разберёмся, – сухо произнёс Назиров, едва заметным движением головы приглашая пациента к осмотру. Тот послушно подчинился, торопливо снимая одежду, и стоял перед врачом, весь съёженный от стыда и страха. Его половой орган оказался огромным, сантиметров двадцать пять, толстым, причем в неэрекционном состоянии, и было удивительно, как владелец такого «чуда» умел скрывать его в узких штанах. Кожа покрыта зелеными волдырями и синими линиями, словно какая-то в ярости художница расписывала кистью.

То, что открылось взгляду андролога, заставило его замереть. На миг он даже забыл дышать. В выражении его лица промелькнуло не просто удивление – смесь ужаса, недоверия и почти профессионального восхищения, будто перед ним стоял не человек, а живое нарушение всех медицинских законов.

– Вам это знакомо? – дрожащим голосом спросил Артмамбетов, и в его глазах светилось отчаяние, руки тряслись, а с губ капали слюни. Он не понимал, что происходит, и каждое слово давалось с усилием, словно горло сжимали чьи-то невидимые пальцы. – Вы же… вы же знаете, что это такое? У вас есть лекарства? Спасите, я… я заплачу! Тысячу, две тысячи долларов, сколько скажете!

Его голос срывался, переходя из жалобного шёпота в истерический визг. Казалось, страх прорвался сквозь кожу – в каждом движении, каждом вздохе чувствовалась паника живого существа, осознавшего, что в нём поселилось нечто чужое.

Назиров нахмурился, потер подбородок и медленно сел, продолжая смотреть на пациента так, словно пытался совместить увиденное с медицинской логикой.

– Так… так… – пробормотал он задумчиво. – Скажите, раньше… размеры были обычные?

Решат вспыхнул, словно мальчишка, пойманный на чем-то постыдном.

– Да, – выдохнул он. – Всё было… ну, как у всех. Даже меньше… семи сантиметров… жена смеялась…

– В эрекции, так?

– Так… – послышался сдабый ответ.

– А теперь, значит, резко изменилась форма, структура, да? – уточнил Назиров, включив лампу и направив её свет прямо на гигантского «червяка», выглядывавшего из-под полы рубашки. Белый круг лег на тело, выхватив странные переливы цвета, будто кожа подчинялась какой-то другой, не земной логике. Размеры действительно поражали, с таким можно прямо в порностудию идти…

– Так, – кивнул Артмамбетов. – Конечно, доктор, меня это радует, чувствую себя настоящим мужчиной и перед дамами не стыдно. Но не понимаю, почему он вырос, почему покрылся волдырями и линиями – что это?

Пациент дрожащим пальцем указал на это странное сияние.

– Вот… вот это, доктор, что это? Сначала – просто зуд, потом… всё начало меняться. Как будто что-то внутри просыпается.

Назиров молчал. Свет лампы, падающий на непонятные линии и пятна, казался почти мистическим. Они извивались, как живые, и на миг врачу показалось, что рисунок на коже… дышит.

Решат заметил взгляд врача и с ужасом посмотрел на плакаты, висевшие на стенах. На них изображались болезни и деформации – анатомические рисунки, грубые, безжалостные, с подписями вроде гангрена, лимфостаз, фиброзное утолщение. На фоне того, что происходило с ним, эти картинки выглядели почти детскими, и от этого становилось ещё страшнее.

Он судорожно сглотнул.

– Доктор… это ведь лечится?..

Назиров не ответил сразу. Он просто сидел, сжав губы, и в его взгляде читалось нечто такое, что Артмамбетов предпочёл бы не видеть вовсе.

– А чувство того, что внутри вас кто-то есть, не возникало? – спросил Назиров, подняв глаза от карточки. – Ну, где-то в области живота. Как будто вы беременны?

Решат удивлённо заморгал и похлопал себя по животу.

– Есть! Точно! – воскликнул он, будто только сейчас осознал очевидное. – С самого следующего дня после… э-э-э… – тут он запнулся, беспомощно глядя на врача. Он испытывал смущение, не зная, как обозначить происходивший процесс контакта с женщиной.

– Полового акта, – холодно подсказал Назиров.

– Да-да, именно. После этого. Словно кто-то внутри шевелится, – продолжал пациент, уже не замечая неловкости. – Что-то большое, тяжёлое… но ведь это же невозможно, доктор! Я же мужчина! Или… это паразит? Хотя таких паразитов не бывает – чтобы в желудок через… ну, вы понимаете… – и он даже выпрямился, гордо произнеся последнее, словно цитировал собственный научный труд. – Да и вырос член в тот же день. Не болит, не зудит, просто… страшно. И вот эти пятна, волдыри… Это венерическая болезнь?

Он бросил тревожный взгляд на плакаты, развешанные по стенам кабинета. На них яркими красками изображались уродливые последствия гонореи, сифилиса, ВИЧ-инфекции – лица без глаз, тела без форм, красные кружки, стрелочки и увеличенные до чудовищных масштабов возбудители болезней: сферические бактерии, похожие на ежей, спиралевидные паразиты, зловещие вирусы с иглами и щупальцами, как из фантастического фильма. От этих изображений веяло одновременно наукой и кошмаром, словно художник создавал их в бреду.

Назиров сдержанно кивнул.

– Гм… нет, на обычное заболевание это не похоже, – произнёс он, нахмурившись. – Но ничего приятного в том, что у вас происходит, точно нет. Нужно провести анализы. Я возьму несколько проб – из урерты и крови. У меня тут оборудование, – он кивнул на металлический столик, где тускло поблёскивали приборы. – Современное, германское. Всё будет быстро.

Решат молча кивнул, не споря. Врач действовал с профессиональной холодностью, почти безэмоционально, словно автомат. В комнате послышались звуки инструментария – звон стекла, шорох перчаток, приглушённое жужжание прибора. Пациент старался не смотреть, сцепив руки и напряжённо глядя в пол, пока Назиров проводил процедуры – брал слизь с урерты и потом кровь из вены.

Когда всё было закончено, врач предложил ему одеться. Артмамбетов повиновался с облегчением и сел в угол кабинета, на стул, покрытый серым, давно потёртым дерматином. Он сидел смирно, будто школьник у директора, глядя, как доктор склонился над микроскопом.

Назиров внимательно изучал образцы. Под ярким светом лабораторной лампы мелькали странные тени – то ли клетки, то ли нечто иное, что не попадало под обычное определение. Он капал на стекло реагенты из пипетки, время от времени сверяясь с толстой книгой с латинским заголовком, где среди диаграмм и таблиц виднелись рисунки микроорганизмов. Потом, не удовлетворившись, перешёл к анализу крови: жидкость под объективом переливалась странным цветом, будто отражала что-то живое, но чужое.

Минут двадцать в кабинете царила тишина. Только за окном всё так же монотонно барабанил дождь, а где-то далеко тянули коты свои унылые песни. Решат сидел, глядя в одну точку, время от времени вздыхая и стирая со лба пот. Его терпение граничило с паникой, но он не осмеливался нарушить молчание.

Наконец, Назиров медленно выпрямился. Лицо его было бледным, глаза – настороженными, словно он увидел нечто, чего не ожидал увидеть в живом человеке.

Пациент, всё ещё ёжась и глядя на врача с детским страхом, тихо спросил:

– Ну что, доктор… я буду жив?

Назиров не ответил сразу. Он сидел, задумчиво постукивая ручкой по столу, словно взвешивал что-то важное – не диагноз, а смысл сказанного. Потом поднял глаза, и голос его прозвучал неожиданно холодно:

– Как выглядела ваша женщина?

– С которой я… э-э-э… – Артмамбетов замялся, покраснев до ушей. Он словно снова переживал ту сцену, где страсть перемешалась с растерянностью и алкоголем. Пальцы его беспомощно мяли край брюк, а глаза метались – то к окну, то к полу, избегая взгляда врача.

– С которой у вас был половой контакт, – подсказал Назиров сухо, не давая пациенту улизнуть от сути. – Вы её знаете?

– Нет, – выдохнул тот, после паузы. – Проститутка, наверное. Я… точнее, она меня подцепила в баре «Президент». Я туда зашёл… ну, просто пропустить пару стаканчиков текилы. А она сидела рядом – красивая, черт побери, красивая! Я таких женщин только в кино видел. Смотрит прямо в глаза, улыбается, а запах… – Решат прикрыл глаза, будто вновь ощущая аромат. – Такой, знаете, будто цветы и дым, и что-то ещё… сладкое, горячее. Голова закружилась. Я уж не мог отказаться. Готов был всё отдать, лишь бы… – он осёкся и покраснел сильнее. – Лишь бы быть с ней.

Назиров слушал молча, но лицо его стало настороженным. Он чуть подался вперёд, вглядываясь в пациента, словно тот сказал нечто крайне важное.

– Но немногословная, верно? – вдруг заметил он.

Решат вскинул голову.

– Да… а вы откуда знаете? – удивление в его глазах было искренним. Зрачки расширились, дыхание сбилось, будто врач невзначай приоткрыл дверь в нечто пугающее.

– Не вы первый, – тихо сказал Назиров, и в его голосе прозвучало что-то почти сочувственное, хотя от этого стало только страшнее. – И, видимо, не вы последний в списке её жертв.

– Жертв? – повторил Артмамбетов, вскинувшись. В его голосе звенела тревога, граничащая с истерикой. – Что вы имеете в виду, доктор? Какие ещё жертвы?

Он резко встал, но тут же опустился обратно – ноги не держали. В голове мелькнули жуткие картины: похоронная процессия, венки, гроб с табличкой, скорбная музыка. Слово «жертва» прозвучало как приговор.

Назиров чуть наклонился, опершись локтями о стол.

– До вас уже были мужчины, пришедшие с теми же симптомами, – произнёс он негромко. – Один – водитель маршрутки, другой – военный пенсионер. Никто не помнил имени женщины. Только глаза, запах и… – он указал пальцем на область, где под одеждой прятался источник всех тревог. – Последствия.

– Она мало говорила, – прошептал Решат. – Почти ничего. Только короткие слова… будто не знала языка… или не хотела говорить.

Он вдруг побледнел, схватившись за живот.

– Ох… – тихо простонал он, – доктор… оно… опять… шевелится…

Живот под его ладонью будто дрогнул, едва заметно, как если бы под кожей проползла тень. Назиров, не изменившись в лице, поднялся и медленно подошёл ближе, глядя уже не на пациента, а на то, что происходило внутри него.

– Понимаю, – произнёс он глухо. – Кажется, мы имеем дело не с болезнью… а с внедрением.

– Вы о чём, доктор? – с трудом выговорил Артмамбетов.

Назиров посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом.

– Это женщина… не человек.

– Простите, что? – не понял пациент, нахмурившись.

– То, с кем вы имели контакт, – не женщина, а биологическая форма инопланетного происхождения, – сказал Назиров, и в его голосе не было ни тени сомнения. – Она лишь похожа на человека, но не разумна. Её поведение инстинктивно, она действует как биомеханизм, созданный с одной целью – распространяться. Я бы сказал, это животное, имитирующее человеческий облик. Возможно, её разум не выше коровьего, но она способна запоминать и воспроизводить звуки речи, повторяя их, как попугай, чтобы вызывать доверие.

Он встал, прошёлся по кабинету, будто от избытка внутреннего напряжения.

– Она выделяет химические вещества – феромоны, которые подавляют волю. Мужчина теряет способность сопротивляться. Её цель – не удовольствие, а размножение. Уверен, что таких существ на Землю заслали. Возможно, с миссией – вытеснить человечество.

Решат побледнел.

– Доктор, вы… вы серьёзно? – пробормотал он, едва не падая со стула. – Какие ещё инопланетяне? Какие миссии? При чём тут я? Я же… просто водопроводчик! Не президент, не министр, не герой! – он нервно засмеялся, но смех быстро оборвался.

Назиров не улыбнулся.

– Ей нужен ваш генетический материал, – произнёс он с жёсткой уверенностью. – И она берёт его, а взамен внедряет в вас собственные вещества. Я проверил вашу кровь. У вас изменился метаболизм.

За окном дождь усилился. Стекло покрылось бегущими струями, превращаясь в мутный водопад. Вдалеке по двору метались тени – прохожие, спешившие домой под зонтами. Их шаги, приглушённые дождём, тонули в завывании ветра. Коты на дворе перешли от жалобных криков к тоскливому вою, и к ним неожиданно присоединились собаки – одинокие, бродячие, словно откликнувшиеся на некий тайный зов.

– У вас какая группа крови?

Решат вздрогнул, дрожь пробежала по спине.

– У меня… третья, отрицательная, – выдавил он.

– Была, – отрезал Назиров. – Сейчас – уже нет. Ваша кровь изменилась. По структуре она ближе к животной. Анализ показывает аномальные белки, похожие на те, что встречаются у псовых. Видимо, женщина, прибыв на Землю, имела первый контакт с псом, взяла его генетические характеристики, и теперь всем мужчинам вводит вещества, которые трансформируют вас в собаку. Поэтому и член у вас такой, и волдыри, и синие линии.

Пациент судорожно сглотнул.

– Это… вы шутите, да?

– Хотел бы, – мрачно ответил врач, держа в руке пробирку, где густая жидкость отливала странным бурым оттенком. – В этом образце – то, чего не должно существовать. Паразит новой формы, ни одна база данных его не распознаёт. Он развивается стремительно. Я уверен: внутри вас идёт процесс преобразования, возможно, мутации.

Решат схватился за живот, ощущая, как внутри будто шевельнулось что-то живое.

– Доктор… оно… двигается…

Назиров не отреагировал сразу. Только шагнул ближе и, понизив голос, произнёс:

– Если мои расчёты верны, часа через два процесс завершится. Тогда станет ясно, кем вы станете.

– Что начнёт? – выдохнул Решат.

– Пожирать вас изнутри, – тихо произнёс Назиров. – Ему нужны белки. Ваши ткани, ваш мозг – идеальная питательная среда. Женщина-животное устраняет конкурента, прежде чем появится новая форма жизни.

Решат обмяк и рухнул на пол. Его взгляд метался, словно у загнанного зверя.

– Доктор… о чём вы говорите?..

– Она использует ваше ДНК, чтобы вырастить репликанта – точную копию вас, – медленно сказал Назиров, не глядя на него. – Внешне, поведенчески, по голосу – один в один. Но это не человек. Это гибрид, несущий в себе чужой код. Та женщина, с которой вы… имели половой контакт, – всего лишь биоматка. Она создаёт подобных вам существ, шаг за шагом заменяя человечество. Это не болезнь, Решат, – это интервенция. И никто помешать этому не сможет.

Врач подошёл к окну. За стеклом бушевал ливень, в его шуме тонули крики собак и вой ветра. Казалось, весь город содрогается в лихорадке, как больной, заражённый тем же, что теперь жил внутри Артмамбетова.

– Полёты между звёздами занимают тысячелетия, – глухо проговорил Назиров, обращаясь к ночи, а не к пациенту. – Разумное существо не переживёт такую дорогу, длительную гибернацию. А вот примитивное – да. Заморозь его, сбрось на планету, и оно очнётся. Поэтому на Землю и падают они – идеальные маски человеческих желаний. Прекрасные, неотразимые, но бездушные и глупые. И спасения нет от этих женщин.

– Но вы… – Решат попытался подняться. – Вы же врач! Вы можете меня спасти?

Назиров повернулся. Его глаза сверкнули странным, тускло-металлическим светом.

– Спасти? – усмехнулся он. – Как может спасти тот, кто уже умер?

Он засмеялся. Смех был сухой, ломкий, будто кто-то рвал стекло. В нём слышалась истерика, отчаяние и нечто нечеловеческое.

– Год назад я тоже клюнул на красавицу в баре «Президент» и получил то, что и вы – полный набор чужеродных биохимических веществ… Большой член и его раскраска – это побочное действие этого процесса, так что не обольщайтесь!.. Настоящего Анвара Назирова, увы, сожрал червь, даже скелета не оставил, сам же червь сдох через сутки и сгнил – никаких следов «криминала» не сохранилось, так что беспокоиться некому. А я – репликант. И моя задача – защищать своих.

Решат застыл, не веря собственным ушам.

– То есть… вы хотите сказать…

– Да. Через пять часов она родит вас. Вашу копию. Она пойдёт домой. Ляжет рядом с вашей женой. Скажет вашим голосом: «Доброе утро». Поцелует ваших детей. Сядет в ваши «Жигули» и поедет на вашу работу. И никто, Решат… – он сделал шаг ближе, понизив голос до шёпота, – никто не заметит подмены.

– А я? – с дрожью спросил Решат, глядя на врача последним умоляющим взглядом.

– А вы умрёте, – спокойно произнёс Назиров. – Мучительно. Но я избавлю вас от мучений, потому что во мне ещё живо человеческое сострадание.

Он не колеблясь сунул руку в ящик, достал пистолет с глушителем и выстрелил в лоб. Звук был приглушённый, как будто его глотнул потолок. В коридоре никто не дернулся: врачи шуршали бумагами, санитарки возились в своей комнате, пациенты в очереди не подняли голов – ничто не нарушило ленивого ритма поликлиники. Капля крови упала на линолеум; всё произошло молниеносно и тихо.

Решат осел на пол. Его тело судорожно подрагивало в последних рваных движениях, а глаза, ещё живые, блуждали по комнате в растерянном недоумении. В его животе что-то произошло – неописуемое, чуждое и напуганное; из него вырвалось нечто, маленькое и неуместное в этой человеческой палитре, будто бы оно тоже не сразу поняло, зачем покинуло тёплое убежище. Существо было бледно, влажно на вид, слабо извивалось и остановилось, не зная, куда теперь идти.

Назиров равнодушно хмыкнул. Он знал, что червь сейчас начнет поглощать тело, и минут через десять ничего не останется. Нужно будет протереть пол, убрать следы, упрятать то, что выползло, в ведро – и пусть там гниёт, пока не останется никаких улик. Всё это в его голове было делом техники, бытовым налётом рутинной жестокой работы. Он аккуратно оттянул тубус пистолета в ящик, затем вынул медицинскую карту и поджёг её, наблюдая, как бумага чернеет и крошится.

– Не ты первый, не ты последний, Решат, – произнёс он, глядя, как угли падают на пол. – Планета будет нашей. Ты не знаешь, как скучна жизнь на нашей родине, что у Проксима Центавра… Даже он, – Назиров кивнул в сторону портрета президента на стене, – не устоял перед чарами этих созданий. Поэтому в государстве такие дела, такая античеловеческая политика, гы-гы-гы…

За окном сверкнула молния, одинокая резкая полоска света, и гром тут же захлопнул небо, словно перешёл в ладонь неумолимого дирижёра. Дождь, уже бурливший прежде, превратился в яростный поток; поток воды по стеклу превратился в струящийся водопад, и мелкие улицы города смывались под его рёвом. Прохожие спешили, прижимая воротники и держа зонты, силуэты их мелькали в свете фар; собаки на углах подвывали, а коты прятались в нишах и подвалах, где было хоть чуть-чуть тишины. Всё вокруг казалось предвестием перемен – не медленных и человеческих, а тех, что приходят со стуком космоса: холодных, решительных и бесповоротных.

Назиров бросил последний уголёк бумаги в мельчающие тени кабинета и, не проявляя больше ни жалости, ни сомнения, приблизился к ведру. Его лицо оставалось почти спокойным – в нём скользнула лишь тень грусти, но в основном возвышалась железная решимость репликанта, решимость, которая уже больше не знала пощады.

– Через пять часов, – сказал он почти шепотом, – ваша копия будет готова. Никто не услышит этого шороха революции; всё произойдёт тихо, как этот выстрел. И отправится она по вашей тропе – домой, к семье, к жизни, которую похитит.

Гром вновь раскатился, и молния, словно нож, отбросила на одну секунду чёткие тени предметов в кабинете: портрет на стене, стол, ведро с накрытой тряпкой. В этом свете мир казался одновременно и маленьким, и обречённым – планета менялась, и никто, кажется, уже не мог её удержать.

– Ты не первый, – повторил Назиров, и его голос, безутешный и равнодушный, остался висеть в воздухе, как приговор.

(25 мая 2015 года, Элгг,Переработано 24 октября 2025 года, Винтертур)

НЕ ПОПАВШИЙСЯ НА БЛЮДО

(Фантастический рассказ)

Трансатлантический рейс Москва—Нью-Йорк от 6 марта был рядовым для экипажа и безмятежным для пассажиров, и ничто не предвещало каких-либо неприятностей. Час назад мы покинули территорию европейского континента, и теперь под нами растилался величественный океан: внизу – бесконечное пространство синевы, в котором отражались последние отблески заходящего солнца. На горизонте тонкая линия заката – густо-оранжевая, как расплавленная медь, – медленно таяла в сгущающемся сумраке. Солнце клонилось за край мира, и его отблеск скользил по поверхности океана, разливаясь ртутными бликами, словно кто-то расплескал по воде жидкий огонь. В иллюминаторах отражалось это сияние, отбрасывая на лица пассажиров нежный алый свет, как отблеск далёкого пожара, и на мгновение всё вокруг – и салон, и люди, и даже сами облака внизу – казалось замерло в этом хрупком великолепии.

Стюардессы неторопливо катили тележку между рядами, собирая пластиковые контейнеры, смятые салфетки и наполовину допитые стаканчики. Их движения были плавны и точны, как у хорошо отлаженного механизма: звякала посуда, шелестели пакеты, и вся эта негромкая суета напоминала послепраздничный ритуал, за которым наступает тишина. Пассажиры, насытившиеся и уставшие, начинали клевать носом: кто-то уже спал, уронив голову на грудь, кто-то откинулся в кресле и глядел в потолок с полуприкрытыми глазами. Детский смех, ещё недавно звеневший в проходе, умолк; редкие голоса тонули в фоновом гуле двигателей. В салоне стало тепло, уютно и сонно. По внутренней связи раздался голос капитана – ровный, уверенный, с лёгкой улыбкой в интонации: «Уважаемые пассажиры, желаю вам приятных сноведений». И после этого наступила окончательная, почти домашняя тишина.

Двигатели работали ровно, с низким гулом, напоминавшим далёкий прибой, и всё это навевало странное ощущение покоя. Крылья самолёта мягко покачивались, будто подстраиваясь под дыхание ветра, и создавалось впечатление, что «Боинг» не летит, а покоится в воздухе, как колыбель в руках невидимого великана. Свет в салоне приглушили, и бледное сияние дежурных ламп отражалось на металлических поверхностях, делая пространство каким-то нереальным, почти подводным.

Я сидел у иллюминатора, на среднем ряду. Два кресла рядом со мной оставались пустыми – редкое везение. Впереди, через одно сиденье, развалился какой-то толстый мужик с лоснящейся плешью. Он был из тех, кого называют «солидными» пассажирами: расстегнутая рубашка, ремень, перетянутый на грани терпения, щеки, блестящие от пота. Его голова блестела в отблеске лампы, словно отполированный медный шар. От него тянуло жареным мясом – он, видимо, прихватил с собой кусок курицы из дома или из duty free, и теперь с хрустом, с наслаждением, пережёвывал добычу, не заботясь о приличиях. Каждый его укус сопровождался звуком, будто кто-то ломает сухие ветки.

Позади сидели две женщины – лет по сорок пять, аккуратно причесанные, в одинаково бежевых свитерах и с одинаковыми маленькими чемоданчиками у ног. Они листали глянцевые журналы, переглядывались, шептались, улыбались друг другу. Их разговоры были спокойными, беззлобными, почти мелодичными: обсуждали скидки, бутики, витрины Манхэттена, будто уже видели их перед собой. На их безмятежных лицах отражалось спокойствие тех, кто верит, что впереди – только приятные покупки и вкусный кофе на Таймс-сквер.

А я направлялся на международную конференцию по проблемам экологии. Сидел, уставившись в экран ноутбука, и пытался редактировать доклад о загрязнении водных экосистем, но буквы прыгали перед глазами, сливались в серую массу. Мы входили в ночную зону – за иллюминатором густел мрак, и там, внизу, в этой бездне, шли свои, неведомые ветра. Облака, освещённые последними отблесками заката, плыли внизу, словно горные гряды, погружённые в тень. Время от времени я ловил себя на том, что просто смотрю в темноту и думаю о чём-то неопределённом – о бездне под нами, о хрупкости этого металлического тела, о странном чувстве безопасности, которое мы себе внушаем, сидя на высоте десяти километров.

«Боинг-737» авиакомпании «Аэрофлот» был типичным представителем своего класса – двухрядный салон, узкий проход, мягкие серые кресла с вытертыми подголовниками, мерно мигающие лампы аварийных выходов, запах кондиционированного воздуха, в котором смешались аромат кофе, парфюма и лёгкий налёт пластика. Машина шла на автопилоте, и казалось, что живые пилоты где-то там, впереди, за толстой дверью, сидят с чашками кофе, глядят на экраны приборов и говорят о чём-то своём – о погоде над Нью-Йорком, о семьях, о том, как скоро смена.

Салон погрузился в вязкую дремоту, и когда самолёт слегка качнуло, никто даже толком не проснулся. Пара человек подняли головы, моргнули, огляделись – и снова утонули в сон. Всё стихло.

И только я почувствовал, как рядом кто-то пошевелился. Обернулся – и замер. На соседнем кресле, где ещё минуту назад никого не было, сидел парень – бледный, растерянный, будто только что очнулся от сна. Он озадаченно вертел головой, глядя то на спинку переднего кресла, то на потолок, словно не понимал, где находится.

Прямо над ним, на панели с сигналом вызова стюардессы и регулятором света, мерцал красный круг – не лампочка, а скорее некий отблеск, расплывчатый, тусклый, как след от нажатия на раскалённый металл. Он дрожал, таял, словно оставленное отпечатком в воздухе изображение. Я видел, не веря своим глазам: огонёк не горел, а именно исчезал, будто кто-то – или что-то – только что прошло сквозь металл и оставило после себя след тепла.

Что это было? Иллюзия света? Отражение? Или – фантом?

– Где я? – прохрипел парень, глядя на меня безумным взглядом. Его внешний вид сразу же давал понять: с головой у него явно не всё в порядке. Левая часть его головы была покрыта длинными, спутанными волосами, а правая – побрита почти до черепа, из которого торчали металлические стержни, образуя что-то вроде колючего ежа. На носу свисали массивные кольца, такие, что обычно насаживают на быков или носят панки, а из ушей выходили тонкие прозрачные шланги, которые слегка вибрировали при каждом его движении.

Лицо парня было усеяно зелёными линиями, словно нарисованными флуоресцентной краской для маскарада, глаза слегка блестели, а взгляд метался, будто он видел что-то невидимое другим. Одежда оказалась обыденной: джинсы, бордовая рубашка и лёгкая куртка, но левая рука была обмотана проволокой, по которой время от времени бегали искры. От него исходил резкий, острый запах химии – смесь фармакологии и чего-то аптечного, как будто он буквально облил себя всеми лекарствами аптеки разом. У меня мелькнула мысль: наркоман. Но оставался вопрос: как его вообще пустили на борт, если он сам не знает, где находится?

– Там, где и я, – недовольно ответил я, стараясь сохранять спокойствие. Неожиданное соседство нервировало: лететь с таким ещё девять часов – перспектива мало радовала.

– А где вы? – вопрос прозвучал тупо, но я всё же ответил:

– В салоне самолёта…

– В салоне самолёта… – задумчиво протянул парень, и его глаза перестали блестеть, словно человек вдруг пришёл в себя. – Ясно… Э-э-э… Куда мы летим?

– В Нью-Йорк, – с усмешкой сказал я, засовывая бумаги в папку. Всё равно редактировать текст было невозможно с таким соседом. Я ещё раз взглянул на потолок: красное кольцо исчезло. Возможно, это была иллюзия неба за иллюминатором, или я сам придумал это – но второй вариант казался маловероятным. Пусть будет иллюзией.

– Почему в Нью-Йорк? – встрепенулся парень. Направление маршрута его не устраивало по неизвестным мне причинам. Ведь побывать в США хотели многие россияне аж с коммунистических времен. Вопрос, правда, вызвал у меня раздражение:

– Потому что рейс такой: Москва—Нью-Йорк! А что вас не устраивает?

– Мне нужно в Москву, в Кремль, к президенту!

Ого. Настолько масштабные аппетиты – сразу президент на стол подавай, министерство и губернаторов обходил стороной.

– Тогда вам нужно сойти с борта и пересесть на другой самолёт, который, наверное, скоро будет лететь в обратном направлении, – подшутил я. Внутне мне хотелось спросить, под кого он нарядился и что это за странный вид. Хотя понимал: в таком виде его едва ли пропустили бы службы безопасности «Шереметьево». И я точно не видел его раньше в салоне – он словно свалился с неба, материализовавшись из воздуха.

Но парень прокрутил головой, посмотрел мне прямо в глаза и серьёзно произнёс:

– Блин, значит, я некорректно ввёл координаты! Как сложно разбираться в инопланетной технологии… Там настройки такие тонкие, что и ошибиться не сложно! Я же не компьютер, а человек! И всё же мне нужно скорее в Москву! Я должен встретиться с главой нашего государства и доложить об опасности!

Его голос был хриплым, как у человека с ларингитом, срывался на скрип в самых неожиданных местах, а дыхание звучало прерывисто, будто каждый вдох давался с усилием. В нём чувствовалась одновременно решимость и сумасшествие – странное сочетание, которое делало его присутствие на борту пугающе реалистичным.

– Не думаю, что скоро получится, – ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее. – Мы должны сначала приземлиться в аэропорту Нью-Йорка, а поскольку у вас, как я понимаю, нет визы…

– Нет визы… и паспорта тоже, – машинально сказал незнакомец, глядя куда-то мимо меня. – Я не собирался на американский континент…

Опаньки. А как же ты тогда вообще пролез на рейс? Вопрос был далеко не риторический.

– Вот-вот, – продолжил я, чувствуя, что раздражение поднимается, – вас не пропустят на территорию США, и тогда «Аэрофлот» будет вынужден доставить вас обратно – в Россию. А там уже будете объяснять федеральным службам, кто вы и как очутились без документов на борту самолёта. – Я почти злорадно добавил: – И они решат, когда вы встретитесь с президентом России.

– Я телепортировался с планеты, которая расположена где-то в галактике М31, – произнёс парень совершенно буднично, как будто сообщал, что приехал на метро из Химок. – И попал на борт вашего самолёта. Слушайте. Я – россиянин, из Краснодара, меня похитили инопланетяне…

«Псих, – мелькнула мысль. – Точно псих. И как я сразу не догадался? По виду ведь сразу видно».

Общаться с ненормальным человеком мне совсем не хотелось, поэтому я отвернулся к иллюминатору. За стеклом раскинулась чернота – густая, плотная, бездонная. Внизу, сквозь прорехи облаков, иногда проступали серебристые пятна – отблески лунного света, скользящие по верхушкам облачных массивов, как по горам из дыма. Луна то исчезала, то вновь появлялась в прозрачных слоях атмосферы, отражаясь в стекле тусклым, ледяным бликом. Казалось, будто самолет парит между двумя безднами – тьмой неба и тьмой океана.

Но парень явно не собирался отставать. Он подался вперёд, словно боялся, что его не услышат:

– Слушайте, товарищ, я не вру! Я дипломированный программист, работаю в компьютерной фирме… ну, иногда хакерничаю. Меня похитили ночью прямо из дома! Не верите? А зря! Они скоро и за вами придут!..

– Да-да, давно их ждал, – буркнул я, не отрывая взгляда от окна. Впереди сидевший мужик мирно спал, покачиваясь в такт вибрациям лайнера, и я ему откровенно завидовал – ни тебе странных соседей, ни разговоров про инопланетян. Позади женщины тоже дремали, уронив головы на плечи. Никакого спасения.

– У меня для них куча вопросов, – продолжил я, уже с усмешкой. – Особенно про то, как построили пирамиду Хеопса и зачем дали знания ацтекам.

Парень вдруг резко схватил меня за руку. Его пальцы были холодными, металлическими, словно в них протекал слабый ток, и тихо зашептал:

– Не шутите! Вы не знаете, что это такое!

– И что же это такое? – спросил я, уже больше из вежливости, чем из интереса.

Он втянул воздух, замер на секунду, потом начал свой рассказ хриплым, уставшим голосом:

– Это было в пятницу. Я вернулся домой с работы, быстро приготовил ужин, накормил своего кота, а потом сел за компьютер. Нужно было выполнить одно поручение…

– Хакерничать? – не удержался я от догадки. С учётом его вида – вариант напрашивался сам собой.

Тот не стал отрицать, только тяжело вздохнул и кивнул:

– Да, взломать частный банк, который не хотел возвращать деньги одного клиента… моего родственника. Всё было просто: ничего особенного, обычная работа. Так вот, часов в одиннадцать вечера, когда я уже почти завершил операцию – всё шло гладко, безопасно, без следов, – вдруг компьютер задрожал. Сначала подумал, что глюк. Но тут зашатался стол, монитор моргнул, и комнату залил какой-то багровый свет, идущий прямо с потолка. Не смейтесь, я говорю правду! Сначала я решил, что кто-то шутит, может, соседи что-то включили, но потом мелькнула мысль: «Милиция! Меня вычислили!» – и в тот же миг тело скрутило. Я не мог пошевелиться, даже дышать. Всё, как в кошмаре: глаза открыты, а тело – камень. Моего кота тоже подхватило – он завертелся в воздухе, орал, будто его режут. Потом луч потянул нас обоих вверх, к светящемуся огненному кольцу. Я думал, что сейчас врежусь в потолок или сгорю, но…

Я не удержался, и, наверное, лицо у меня перекосилось. «Ну всё, ударился головой, бредит», – мысленно ухмыльнулся я, глядя на него искоса. Но парень не заметил – был целиком внутри своей истории, словно снова переживал её.

– …Но я спокойно прошёл сквозь потолок, будто это был фантом, дым, мираж. Никаких преград – ни штукатурки, ни бетонной плиты. Просто – и всё. В последнюю секунду я увидел Машку, соседку из соседней квартиры – она в это время курила на балконе, и у неё на лице застыло выражение чистого ужаса. Потом – тьма, высота, космос. Меня тащило вверх с такой скоростью, что уши закладывало, в горле стоял крик, но звука не было. Луч втянул меня в какую-то дыру, воронку – и всё, дальше ничего не помню. Потерял сознание.

Когда очнулся – оказался в какой-то огромной полупрозрачной колбе. Внутри царила невесомость: я плавал, не чувствуя ни веса, ни опоры. Вокруг меня было шестеро других людей – растерянных, полуголых, испуганных. Они кричали на разных языках – кто-то по-французски, кто-то на арабском, кто-то просто визжал. Всё это отдавалось гулом в голове. И тут из полутьмы двинулись какие-то щупальца.

Они были длинные, гибкие, покрытые слизью и металлом одновременно – будто изнутри у них текла ртуть. Щупальца тянулись ко мне, извивались, и, несмотря на мои попытки отбиться, обвились вокруг тела – холодные, влажные, с присосками и какими-то иглами на концах. Они сжали меня, вытащили из колбы, и я почувствовал, как они заворачивают меня в нечто мягкое и липкое – кокон, полупрозрачный, с вязкой поверхностью. Он сжимался, будто дышал. Сквозь него я видел их – тех, кто это делал.

Передо мной стояли существа, от которых перехватывало дыхание: высокие, по два метра ростом, с телами, наполовину состоящими из живой ткани, наполовину – из металла. Глаза – линзы, руки – как инструменты: сверла, щупальца, шланги, лезвия. Они двигались плавно, беззвучно, и при этом излучали слабое, голубоватое свечение. Потом я понял – это были учёные. Только не наши.

– Мне выбрили часть головы, – продолжал он, проводя рукой по тем местам, где из черепа действительно торчали металлические стержни, – вживили электроды. Скачивали информацию – прямо из мозга, на какие-то свои системы. Их компьютеры были неотделимы от них самих: встроенные в тела, как органы. Они что-то анализировали, вводили шланги – в руки, в рот, в уши… даже… туда, – он замялся, отвёл взгляд, – в анус, и брали всё, что могли: кровь, сперму, кишечные палочки, экскременты, образцы тканей. Мне было больно. Очень больно. Я кричал, но никто не слышал.

Он замолк, опустив голову. Тишина повисла между нами, нарушаемая лишь ровным гулом двигателей.

– С другими было так же, – прошептал он спустя секунду. – Только одному… одному они… – он судорожно сглотнул, – элегантно вынули мозги. Просто достали, как шарик из коробки. И я понял, что мы – подопытные.

Он поднял глаза – блестящие, красные, безумные. И, клянусь, в них на миг мелькнуло нечто, от чего у меня похолодел затылок: не бред, не страх, а память.

– А потом? – спросил я, сам не заметив, как увлёкся его рассказом. Даже забыл про иллюминатор, за которым ночь уже окончательно вступила в свои права. Там, за стеклом, всё затянуло густой, почти материальной мглой. Ни звёзд, ни огней – только редкие серебристые полосы облаков, освещённые луной, да слабое отражение наших дежурных ламп на стекле, превращавшее мир снаружи в холодное безмолвие. Казалось, что самолёт летит не через атмосферу, а скользит по самому краю небытия.

– А потом, – продолжил он, тяжело сглотнув, – нас поместили в какие-то странные помещения, где не было ни верха, ни низа. Гравитация распределялась равномерно для всех направлений. Представьте: передо мной висел человек вверх ногами – всего в десяти сантиметрах от моей головы – и при этом стоял на полу, который для меня был потолком. Всё пространство состояло из таких пересекающихся уровней: можно было перепрыгнуть с одного «пола» на другой «потолок» и оказаться в другом направлении. Там не было ни окон, ни дверей, ни стен – всё выглядело как бесконечный сотоподобный лабиринт. Людей было тысячи. Все с вживлёнными металлическими имплантами, и все – безразличные. Пустые, как куклы. Они даже не пытались разговаривать. От страха, от ужаса – отупели. Ни к себе, ни к другому не проявляли интереса.

Он нервно сглотнул, дыхание сбилось.

– Я же… с этим мириться не собирался. Ходил, искал выход, хоть какую-то трещину в этом аду. Иногда прямо из воздуха выныривали щупальца – хватали кого-то и утаскивали в неизвестность. Никто не сопротивлялся. Меня они почему-то не трогали. Может, ждали своей очереди. Я двигался всё дальше, пока не понял… – его руки задрожали, – понял, что наше пространство замкнуто. Безмерно, но замкнуто. Как петля. Бежать было невозможно, если только… не найти другой путь…

Он трясся всё сильнее, будто холод пробрал до костей. Лицо его побледнело, губы посинели. Казалось, он вновь видит перед глазами тот кошмар, слышит крики.

Мне стало любопытно, и я спросил:

– А как вы узнали, что находитесь в другой галактике?

– Сейчас, сейчас, поясню… – он говорил поспешно, словно боялся, что я не дослушаю. – Когда одно из этих щупалец возникло рядом, оно схватило какого-то мужика, а я, не знаю зачем, уцепился за него. Нас обоих втянуло в какую-то лабораторию. Я сумел отползти в сторону – прямо под какую-то платформу – и видел, как этих бедолаг обволакивали коконами и начинали вскрывать энергетическими ножами. Без анестезии, без подготовки. Просто – вскрывали, как рыбу. Тот мужик орал от боли, а эти… существа даже не реагировали. Спокойно, методично, как мы – с лабораторными мышами или кроликами. И я понял – для них мы ровно то же самое. Материал. Биомасса для анализа.

В этот момент впереди сидевший толстяк вдруг храпнул так мощно, что я невольно дёрнулся и пнул его кресло коленом. Тот что-то промямлил по-английски, вроде «Sorry, buddy», и вновь обмяк. Я его уже не слушал – всё внимание было приковано к моему странному соседу.

– Как выглядели эти… ну, инопланетяне? – спросил я. Любопытство пересилило осторожность: не каждый день услышишь такое, да и голос его был не истеричный – скорее усталый, будто человек вспоминает пережитое.

Парень на мгновение замолчал, нахмурился, сосредоточился, словно вглядываясь во что-то перед собой, а потом негромко сказал:

– Это трудно описать. Представьте нечто среднее между скорпионом и спрутом. У них тела были покрыты хитиновым панцирем, но местами его прерывали металлические вставки, блестящие, с какими-то соединениями, проводами, шарнирами. Щупальца – десятки, они извивались, как живые жгуты, усеянные присосками, иглами, сенсорами. Глаза – будто горящие угольки, несколько, в разных местах головы, или того, что у них вместо неё. Повсюду – какие-то датчики, шестерёнки, движущиеся узлы. Не поймёшь, где кончается плоть и начинается механизм. Я их назвал «жгутиками».

– Почему так? – спросил я, а в голове уже возникал образ: что-то огромное, влажное, с блестящей панцирной поверхностью, усеянной светящимися прожилками; длинные щупальца, которые шевелятся даже без команды; металлический отблеск на хитине; движение, плавное и жуткое, как у глубоководного существа, что смотрит снизу вверх, на тех, кто забрёл не туда.

– Потому что другого названия не придумал! – резко огрызнулся парень, словно я спросил глупость. – Да какая разница? Можно назвать хоть «утюгами», хоть «крысами»!..

Он шумно выдохнул, провёл ладонью по лицу и тихо добавил:

– Главное не то, как они выглядят. Главное – чего они хотели.

– А что хотели эти «жгутики»? – спросил я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– В тот момент я не знал, – произнёс парень, понизив голос, – но позже до меня дошло: эксперименты проводились, чтобы выяснить, насколько человек способен выжить в экстремальных условиях. Они, видимо, готовили нас… к расселению. На какой-то другой планете. Или, может, проверяли – годимся ли мы под их нужды. Лишь потом я понял зачем. Это случилось, когда я смог проникнуть к их базе данных… – он на секунду прикрыл глаза, будто вновь переживал то, что видел. – Это цивилизация крайне развитая, но абсолютно не похожая на нашу. Общество напоминает муравейник или улей, только не совсем насекомоподобное. Там всё… сложно. Даже я не до конца разобрался. Но одно стало ясно: у них произошла экологическая катастрофа. Нарушилась пищевая цепочка. Те существа, которыми они питались, вымерли. Им попросту стало некого есть.

Меня передёрнуло – и не только от смысла слов, но и от того, как он говорил: увлечённо, почти с восторгом, выплёвывая слюну вместе с фразами, будто боялся не успеть всё выговорить.

– Тогда, чтобы выжить, – продолжал он, – они начали заменять свои органы на механические. Приспосабливались. Перестраивали тела. Вживляли фильтры, протезы, резервные системы. Но это не решило проблему до конца. «Жгутикам» всё ещё требовался протеин. И тогда они нашли выход: стали отлавливать живых существ в космосе. Луч, который вырвал меня из квартиры, – это не просто луч, это межгалактический транспортер. Он ищет жизнь по энергополюсу, хватает и переносит прямо к ним.

Он говорил всё быстрее, с каким-то болезненным блеском в глазах:

– Кроме землян, я видел тысячи других существ! Сотни видов! Некоторые смешные, вроде огромных медуз с руками, а другие – такие, что волосы вставали дыбом. Все они, как и я, были схвачены этим лучом. Всех тащили в лаборатории, испытывали, препарировали. Никому не нравилось быть там, можете поверить!

– А дальше?.. – не выдержал я, чувствуя, как горло перехватило от какого-то липкого, иррационального ужаса.

– А дальше, – сказал парень, и по лицу его пробежала тень, – меня схватил один из «жгутиков» и подтянул к себе. Ему, видимо, стало интересно, почему я не теряю сознание, не подчиняюсь, а дерусь. Он насадил мне на руку что-то вроде металлической сетки – она обвила кожу, и я почувствовал, как мысли стали понятны без слов. Мы могли общаться напрямую. «Жгутик» был стар, но любопытен, вроде учёного. Он согласился поговорить со мной.

Он сказал, что катастрофу на их планете устроили другие – низший слой их же общества. Оказалось, у них, как и у нас, есть два класса: «умные» и «рядовые», почти без воли и мысли. Так вот, «рядовые» восстали. Взорвали энергетические установки, и вся биологическая жизнь на планете погибла. Выжили только те, кто успел соединить себя с машинами.

Парень вздрогнул, глаза его бегали, руки тряслись.

– Теперь они заняты тем, чтобы вернуть биосферу. Пытаются возродить органику, возобновить живую пищу. Но полумеханическое тело не может питаться синтетикой вечно, им нужен живой белок. И они решили… выращивать нас. Людей. Путём клонирования. Выращивать и потреблять, как мы коров или баранов. – Он нервно усмехнулся, с каким-то диким смешком: – «Сапиенсбургер», представляете?..

Я почувствовал, как холод прошёл по спине.

– Ужас… – невольно вырвалось у меня.

– Ага! – парень возбуждённо кивнул, глаза у него блестели, как у лихорадочного. – Но клонированные люди – это неразумные существа, что-то вроде наших куриц или баранов. Они выращивают их, но пока процесс нестабилен: то рождаются без органов, то слаборазвитые, то вообще не выживают. А вот «тупые» – те, что составляют низший класс – не хотят ждать. Они мечтают начать поедать уже нас, настоящих людей, потому что узнали, что на Земле живёт более семи миллиардов человек! Представляете? Столько провианта! Этого хватило бы им на века! – он нервно засмеялся, и смех его оборвался каким-то сипом. – Голод у них страшный, порой доходит до каннибализма. «Умные» сдерживают их, но сами тоже не ангелы: они ищут способы ускорить рост человеческого тела, чтобы потом кормить свои фабрики свежим биоматериалом. Не потому что гуманнее – просто так выгоднее.

Продолжить чтение