391.
Ветер, беспечный и вечно пьяный певец Кровавой Пустоши, замолк так же внезапно, как и налетел. Пыль, взбитая в густую взвесь нашим неистовым боем и гусеницами паромобилей, теперь с погребальной торжественностью оседала, покрывая броню, доспехи и остывающее тело Кесса тонким серым саваном. Тишина, пришедшая на смену лязгу и грохоту, давила на уши, вязкая и гулкая. Небо над нами висело, как грязная, застиранная тряпка, пропитанная лиловыми и свинцовыми разводами, а горячий воздух искажал воздух, заставляя далёкие скалы дрожать и плыть, словно в горячечном сне. Смрад поля боя – густой коктейль из запаха пороха, свежей крови и содержимого внутренностей – смешался в единое целое, от которого першило в горле. Руны на обломках зирдинового меча ван дер Баса всё ещё испускали тусклое, умирающее свечение.
Конечно, передо мной стояла не Светлана. Мой отравленный горем разум, просто сыграл со мной очередную злую шутку, в отчаянии ухватившись за призрачную соломинку надежды. Когда блондинка подняла голову, мир на одно сладкое, невыносимое мгновение замер, а потом с грохотом рухнул снова, погребая меня под своими обломками. Похожа, да. До боли в груди похожа. Тот же хрупкий девичий стан, те же светлые волосы, сейчас, правда, спутанные и перепачканные пылью. Но не она. Я вглядывался, и каждая новая деталь бередила память. У этой – крохотная, кокетливая родинка над верхней губой. Губы чуть полнее, чувственнее. И взгляд… В её бездонных чёрных глазах плескался чистый, незамутнённый первобытный ужас. По точёным скулам и впалым щекам стекали крупные, как бриллианты, слёзы, оставляя на пыльной коже грязные дорожки. У моей Светланы глаза были голубыми, как весенний лёд под первым лучом солнца, и в них всегда, даже в самые тёмные, беспросветные моменты, полыхало пламя непокорства. А эта девушка была сломлена. Моя Светка боролась бы до последнего вздоха.