Читать онлайн Правила игры

«Этот мир непристойно болен, и с каждым днем ему становится все хуже»

Плейлист:

Swifty Sounds & speed up songs – House Of Memories (Sped up)

Infj Diary's – What's your favorite hoppy

Lana Del Rey – I Want It All

Bad Omens –The Death of Peace of Mind

Echos – Guest Room

Billie Eilish – Ocean eyes

2 бонусных треки:

Madison Reed – My monster

Dominic Pierce – Your pain

(можно прослушать в тгк: notermanavt)

Примечание.

Перед прочтением этой книги, хочу вас предупредить, что в этой книги вы столкнетесь с жестокостью, насилием и интимом. Если вы и ваша психика не устойчивы к таким сценам, то вам стоит отказаться от ее прочтения.

Также хочу добавить, что насилии имеет место быть, но в ни в коем случае нельзя его романтизировать в каком либо амплуа.

Поэтому, если вы готовы прожить эту книги, прожить все эмоции главных героев, приготовьтесь к жестокости.

Приятного вам прочтения.

Глава 1.

Запах бензина и крови.

Запах бензина, жжёной резины и пыли – вот мой личный парфюм. Он пропитал мою кожаную куртку, въелся в кожу и волосы, стал частью меня, как и эта старая, но верная Suzuki GSX-R. Я люблю этот запах больше, чем все цветочные духи, которые отец пытался навязать мне, чтобы я выглядела прилично на его скучных, до одури формальных приёмах.

Сегодня это был мой запах победы.

Моя рука болела. Боль от ссадины на предплечье, которую я заработала на вчерашней тренировке, пульсировала в такт бешеному ритму моего сердца. Шум трибун – дикий, животный рёв – едва пробивался сквозь плотный шлем, но я чувствовала его вибрацию в костях. В горле пересохло, но это было не от жары, а от адреналина.

Мэдисон.

Моё имя сегодня скандировали.

Не дочь уважаемого мистера Рида, а просто Мэдисон, гонщица. Это единственное место, где я была собой, без фальшивого блеска фамильного золота, что так давил на меня в нашем особняке.

Я откинулась на спинку кресла, прислонившись к холодной стене бокса, и закрыла глаза. Я снова и снова прокручивала последний поворот. Он был чистым, идеальным. Мой соперник, здоровенный парень по прозвищу «Маньяк», пытался подрезать меня на финише, но я опередила его на полколеса. А это значит – первое место. И деньги. Не то чтобы мне нужны были эти гроши, но это был мой способ плевать отцу в лицо его же собственными правилами.

Никаких мотоциклов, Мэдисон. Это вульгарно, опасно и не соответствует твоему положению.

Его слова всегда были как тяжёлые, тупые камни, которые он бросал в меня. А моя победа была моим ответом.

Смотри, папочка. Я не твоя марионетка.

Я открыла глаза. Мой механик, старый, хмурый Пит, протянул мне бутылку воды, даже не взглянув на меня. Он знал, что я ненавижу, когда меня жалеют.

– Ты снова сделала это, малышка. Идеально, – его голос был хриплым от сигарет.

Я кивнула, делая жадный глоток. Я чувствовала, как на меня возвращается реальность, просачиваясь сквозь эйфорию. Теперь нужно было быстро убраться отсюда. Пресса уже ждала, но не ради меня. Они ждали официальных гонщиков. Мои соревнования были неофициальными, подпольными, с гораздо более высокими ставками и куда более острым риском.

Но реальность всегда имеет обыкновение настигать.

Я сняла шлем, и волна холодного воздуха ударила мне в лицо. Мои короткие белые волосы были прилипли к потному лбу. Я опустила глаза, чтобы скрыть ярость, которая всегда пряталась где-то в глубине моих серых глаз.

В этот момент я почувствовала этот запах. Не бензин, не пот, а что-то терпкое и горькое, что я узнала бы из тысячи. Дорогой одеколон отца.

Мой желудок скрутило. Я подняла голову.

Он стоял в проёме бокса, как монумент из чёрного мрамора, загораживая собой свет. Маркус Рид. Мой отец. Его безупречный костюм, его стальная, отполированная до блеска выдержка, которую не могло поколебать ничто. Его глаза, точные копии моих, но лишённые какого-либо тепла, смотрели на меня с таким холодным презрением, что от него по коже пошли мурашки.

Рядом с ним стояли двое его телохранителей – огромные, безликие шкафы в одинаковых тёмных пиджаках. Они выглядели здесь так же неуместно, как лебеди в сточной канаве.

– Мэдисон, – его голос был низким, контролирующим.

Каждое слово было отточенным лезвием.

– Ты думала, что я не узнаю?

Я не ответила. Просто сжала в руке пустую бутылку с водой.

Пит, почувствовав, что воздух наполнился опасным электричеством, тихо ретировался. Он знал, что если Маркус Рид приходит, то лучше держаться подальше от зоны поражения.

– Послушай, отец, это мои деньги. Моя жизнь.

– Твоя жизнь, Мэдисон, находится под моим контролем, – он сделал шаг вперёд, и его тень накрыла меня, – Твои деньги это грязные подачки, которые ты получаешь, играя со смертью. Я потратил годы, чтобы создать тебе репутацию, имя. И ты швыряешь это всё в грязь ради этого, – он презрительно обвёл рукой грязный, пропахший маслом бокс, – Ради этих мерзавцев и этой детской игрушки.

Он смотрел на мотоцикл. Его взгляд был полон такой отвращения, будто он увидел труп.

– Я устал, – тихо произнёс он.

И в этой тихости было больше угрозы, чем в крике.

– Я устал от твоей агрессии, твоего презрения к приличиям. Ты не поддаёшься воспитанию. Ты постоянно ищешь способы опозорить меня.

– Это не про тебя, отец, – я наконец нашла в себе силы поднять голос.

Мой собственный голос дрожал от напряжения.

– Это про меня.

– Нет. Это всегда про меня, – он прищурился, – Ты моя собственность, Мэдисон. Ты часть моей империи. И если эта часть гниёт, я должен её отсечь.

Я почувствовала, как по моей спине пополз холод.

– Что ты имеешь в виду?

Его губы скривились в тонкой, почти невидимой ухмылке, которая всегда предвещала худшее.

– Я думал, как наказать тебя. Лишить тебя денег? Ты найдёшь другие. Запереть тебя дома? Ты сбежишь через окно. Но есть кое-что, что ты любишь меньше, чем меня, это контроль, не принадлежащий мне.

Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. Белый, плотный, со строгим гербом в углу.

– Я нашёл тебе новый дом, Мэдисон. На год. Как раз достаточно, чтобы ты остыла и научилась ценить то, что у тебя есть.

Моя голова начала кружиться. Я почувствовала, что теряю равновесие.

– Я не понимаю.

– Я отправляю тебя к людям, которые научит тебя послушанию. К людям, что не ценит ни моё имя, ни твои бунты. Они будут держать тебя в строгости.

Его глаза остановились на моих, и я увидела в них не просто гнев, а безжалостное, обдуманное безумие.

– Ты поедешь в особняк Пирс. К Николасу Пирс.

Я почувствовала, как моё сердце провалилось куда-то в живот. Николас Пирс. Даже в наших кругах его имя произносили шёпотом. Мрачный, скандально богатый. Человек-тень, о котором ходили самые жуткие слухи.

– Нет, – это был едва слышный выдох.

– Да, Мэдисон, – его голос стал торжествующим, – Ты заслужила это. Твой мотоцикл будет продан, а твои вещи уже упакованы. Считай, что это твой приговор за непослушание. И поверь мне, Пирсы не знают пощады. Ты будешь умолять вернуться домой. А я решу, достаточно ли ты пострадала.

Он отдал приказ телохранителям.

– Забирайте её. И пусть она не делает глупостей.

Я почувствовала, как огромные, сильные руки схватили меня за локти. Я попыталась вырваться, но это было бесполезно. Мой адреналин, моя победа, всё вмиг превратилось в тяжёлый, парализующий страх. Я смотрела на своего отца, который в этот момент был для меня чудовищем. Он не хотел меня сломать. Он хотел меня переделать.

– Нет. Я не поеду. Отпустите меня, – мой крик утонул в шуме закрывающихся дверей бокса.

Последнее, что я увидела, прежде чем меня поволокли к чёрному, бронированному внедорожнику, была моя верная Suzuki. Она сиротливо стояла в углу, опечатанная и уже не моя. Запах бензина начал выветриваться, уступая место холодному, металлическому привкусу безысходности.

– Добро пожаловать в ад, Мэдисон, – прошептала я сама себе, когда дверь внедорожника захлопнулась, погружая меня в мрак, – И ты знаешь, что ты там натворишь.

Дверь захлопнулась с глухим, окончательным звуком, похожим на могильный камень. Ремень безопасности щёлкнул, и я почувствовала себя пристёгнутой к смертному одру. Внутри внедорожника царила идеальная, отвратительная тишина. Не было ни радио, ни даже звука двигателя – только глухой гул брони и моё прерывистое дыхание.

Я сидела между двумя шкафами, которые привезли меня сюда. Они не двигались, не смотрели на меня, просто сидели, как бетонные статуи. Их присутствие было куда более гнетущим, чем если бы они угрожали мне. Оно говорило: у тебя нет выбора, нет шанса.

Я попыталась успокоиться. Паника – это слабость, а слабость – это то, что отец всегда искал во мне, чтобы давить сильнее. Я закрыла глаза и попыталась вдохнуть поглубже, ощущая, как грубый, шершавый материал моего гоночного комбинезона неприятно липнет к коже.

Николас Пирс. Имя звенело в моей голове, как набат. Я знала его только по слухам, и ни один из них не был добрым. Нелегальные сделки на мировом уровне. Коллекционер редких и опасных вещей. Говорили, что он не просто богат, он – власть, сосредоточенная в одном человеке, и эта власть была грязной, как нефть. Отец всегда восхищался его хваткой, но опасался его методов. Отправить меня к нему, это было наказание, выходящее за рамки простого лишения свободы. Это была психологическая пытка.

– Куда мы едем? – мой голос прозвучал хрипло.

Тот, что сидел справа, чуть повернул голову, но его глаза остались на лобовом стекле.

– Особняк Пирс, мисс Рид. В горах. Мы будем там до полуночи.

В горах. Значит, не в городе, не в зоне, где я могла бы позвать на помощь, даже если бы это имело смысл. Он собирался спрятать меня. Полная изоляция.

– Вы не можете этого сделать. Вы нарушаете закон. Я уже давно совершеннолетняя, – моя попытка апеллировать к их совести была смехотворна, и я это знала.

– У нас есть официальные бумаги на это, подписанные вашим отцом, мисс, – ответил второй, его голос был глух, как камень, – Всё абсолютно законно. С точки зрения закона, вы сейчас просто собственность, переданная на хранение.

Собственность. Это слово ударило меня сильнее, чем любая пощёчина. Вот кем я была для них. Для отца. Ценной, но непокорной вещью, которую нужно починить или сбыть с рук.

Я отвернулась к окну, но за толстым, тонированным стеклом виднелись только расплывчатые огни города, которые быстро таяли, уступая место тёмной, непроницаемой ночи. Город, в котором я только что победила, исчезал, заменяясь чужим, враждебным пейзажем.

Моё сердце стучало в рёбра, пытаясь выбраться из этой стальной коробки. Мне всегда хватало храбрости, чтобы гнать мотоцикл на скорости двести километров в час, балансируя на грани срыва, но сейчас, в полной безопасности этого автомобиля, я чувствовала себя самой уязвимой.

Я вспомнила лицо отца: спокойное, удовлетворённое. Он знал, что этот шаг был для меня страшнее, чем лишение наследства. Он бил по самому больному – по моей свободе. Но в темноте, среди этого абсолютного, подавляющего контроля, зародилось что-то новое. Не паника. Не отчаяние. А чистая, холодная, мстительная ярость.

Если он думает, что семья Пирс сломает меня, он ошибается. Я – Мэдисон. Я не сгибаюсь. Я не плачу. Я сгораю. Я найду способ выбраться оттуда, а потом я сделаю так, что отец пожалеет о том дне, когда он решил передать меня в чужие руки, как неисправную игрушку. Я сделаю его жизнь невыносимой, как только вернусь.

Я провела рукой по предплечью, где под комбинезоном саднила свежая рана. Это была моя метка. Метка гонки, метка сопротивления. Я не сдамся.

Автомобиль, наконец, съехал с идеально ровного шоссе на разбитую, гравийную дорогу. Деревья вокруг стали гуще, выше, их тени казались лапами, тянущимися к машине. Воздух в салоне стал тяжелым, предвещая встречу.После ещё пятнадцати минут тряски, внедорожник остановился. Снаружи было темно, почти совершенно.

– Приехали, мисс Рид, – сказал правый охранник.

Дверь распахнулась. Холодный, горный воздух ударил мне в лицо, неся с собой запахи сосны, сырости и чего-то ещё, чего-то старого и пыльного.

Прямо перед нами возвышался особняк Пирс. Это был не просто дом, а архитектурный кошмар. Огромное, тёмное готическое строение из чёрного камня, с острыми крышами и бесчисленными, похожими на глаза, окнами, в которых не горел свет. Он выглядел как замок из сказки, но из той, что заканчивается трагедией. Вокруг не было ни единой души, ни малейшего признака жизни.

Я вылезла из машины. Мои ноги казались ватными. Я подняла глаза, пытаясь увидеть хоть что-то, но всё тонуло в глубокой, вязкой тени.

И тут, из темноты, из-под нависающих над входом каменных арок, медленно вышел силуэт. Он был выше, чем я ожидала, и не был одет в тот лощёный костюм, который носил бы обычный бизнесмен. Это была тёмная, свободная одежда, которая делала его похожим на хищника. Я не видела его лица, потому что оно было скрыто в тени, но я почувствовала его взгляд. Тяжёлый, проникающий, опасный.

Это был Николас Пирс.

Его голос был низким, бархатным, и от него по моему позвоночнику прошёлся озноб. Он не кричал, не злился. Его голос был идеальным, контролируемым оружием.

– Маркус Рид отправил мне посылку, – произнёс он, и в его голосе не было и намёка на вопрос.

Это было констатацией факта.

Он сделал шаг вперёд, и лунный свет, пробившись сквозь тучи, на мгновение осветил его лицо. Резкие, хищные черты. Мрачные, глубоко посаженные глаза, которые сейчас были прикованы ко мне.

– Мэдисон, – он произнёс моё имя так, будто оно имело для него определённый, мрачный смысл, – Надеюсь, ты понимаешь, что здесь нет правил твоего отца. Здесь есть только мои.

Он не ждал ответа.

– Проводите её внутрь. И дайте ей понять, что моя собственность не имеет права на побег.

Всё, что было во мне, – мой бунт, моя гордость, мой адреналин – закипело. Я посмотрела ему прямо в глаза, несмотря на животный страх.

– Я не чья то собственность, – прошипела я.

Его губы тронула медленная, жуткая улыбка.

– Ошибаешься, Мэдисон. На год ты – наша. И поверь мне, твой год здесь будет длинным.

Один из охранников толкнул меня в спину, и я, шатаясь, сделала шаг навстречу мраку и Николасу Пирсу. Это была западня. Мой новый дом. И моя новая битва.

Глава 2.

Призраки и Шёпот.

Дверь Особняка Пирс, тяжёлая, дубовая, с коваными чёрными петлями, закрылась за мной с таким же глухим и окончательным звуком, как и дверь внедорожника. Я почувствовала себя замурованной. Холодный воздух снаружи сменился ещё более леденящим, застоявшимся холодом внутри. Дом дышал пылью, старым деревом и, казалось, тысячелетней тоской.

Я стояла посреди огромного холла, который больше походил на склеп, чем на жилое пространство. Высокие потолки терялись в тенях, а единственный источник света – тусклая, многоярусная люстра – лишь подчёркивал мрак. Пол был выложен чёрным и белым мрамором, отполированным до такого блеска, что я видела в нём своё отражение: бледная, потная девчонка в грязном гоночном комбинезоне, стоящая напротив мужчины, который мог бы быть героем кошмара.

Николас Пирс. Он стоял всего в нескольких футах от меня, его силуэт всё ещё был окутан тенью, но я видела его глаза – они были похожи на осколки тёмного льда.

– Она не производит впечатления наследницы, мистер Рид, – прозвучал позади меня насмешливый голос одного из охранников отца.

Пирс не повернулся. Он не отрывал взгляда от меня.

– Её происхождение меня не волнует. Меня волнует её послушание, – он сделал едва уловимый жест рукой, – Ваша работа закончена. Можете передать Риду, что его посылка доставлена в целости. И что она уже на моей территории.

Охранники, казалось, почувствовали, что воздух вокруг Пирса сгущается, и поспешили ретироваться. Дверь снова закрылась. Мы остались вдвоём, если не считать призраков, которые, казалось, жили в этих стенах.

– Сними это, – его голос был тихим, но приказ не допускал оспаривания.

Он кивнул на мой комбинезон.

– Ты больше не участвуешь в гонках, Мэдисон. Твоё прошлое осталось за этой дверью.

Я подняла подбородок. Моё сердце колотилось, но ярость давала мне силы держаться.

– Нет. Я не собираюсь играть в ваши игры, мистер Пирс. Я уеду отсюда.

Он шагнул вперед, и я сделала шаг назад. Его глаза сузились, а в уголках губ появилась та самая, пугающая ухмылка.

– Ты заложница. Если ты попытаешься бежать, я верну тебя назад, и тебе это не понравится. Поверь, я могу сделать этот год невыносимо долгим.

Он достал из кармана ключ и бросил его на мраморный пол. Звон разнёсся по всему холлу.

– Твои вещи в комнате. Переоденься и приходи. Я познакомлю тебя с домом и его обитателями.

Он повернулся и исчез в одном из тёмных коридоров. Я подобрала ключ. Он был тяжёлым и холодным. Стиснув его в кулаке, я пошла в том направлении, куда указал он. В темноте я нашла узкую, мраморную лестницу, которая вела на второй этаж.

Моя комната была в конце длинного, скрипучего коридора. Она была большой, с окнами, выходящими на густой, пугающий лес. На огромной кровати стоял мой старый дорожный чемодан. Единственный. Всё остальное – мои любимые кожаные куртки, мои шлемы, мои инструменты – было продано или выброшено.

Я быстро переоделась в единственные чистые джинсы и свободную футболку. Ссадина на руке пульсировала. Глядя на себя в зеркало, я увидела не гонщицу, а напуганную, но упрямую девушку. Это было время для войны, а не для скорби.

Когда я спустилась, Пирс ждал меня у подножия лестницы. Рядом с ним стояла женщина. Она была тонкой, почти прозрачной. Её рыжие волосы были идеально уложены, а на ней было простое, но дорогое тёмное платье. Но её глаза, большие, зелёные, были полны такой всепоглощающей печали, что мне стало больно смотреть на неё. Это была Мишель Пирс.

– Мэдисон, это моя жена, Мишель Пирс.

Мишель сделала шаг вперёд, и её лицо осветилось слабой, нервной улыбкой.

– Добро пожаловать, дорогая, – её голос был тихим, словно она боялась, что её услышат стены, – Я рада, что у меня будет кто-то ещё. В этом доме очень тихо.

Тихо – это было мягко сказано. Дом был наполнен жуткой, абсолютной тишиной, которая звенела в ушах.

Пирс, похоже, потерял к нам интерес.

– Мишель, объясни ей правила. Я в кабинете. Не беспокоить, если дом не горит.

Он снова исчез.

Как только он ушёл, Мишель схватила меня за руку – её пальцы были холодными, как лёд. Она потащила меня в сторону от холла, в более узкий коридор.

– Слушай меня внимательно, Мэдисон, – прошептала она, – Он не отпустит тебя. Твой отец совершил огромную ошибку.

Она прижала палец к губам, призывая к молчанию, а затем повела меня на кухню, которая, несмотря на свой огромный размер, казалась неиспользуемой.

– Этот дом не так прост. И советую тебе не нарушать правила, – продолжала она, – Помимо нас с мужем, здесь живут и наши сыновья.

– Сыновья?

– Да, Доминик и Брайан, – она понизила голос ещё больше, почти до неразличимого шипения, – Они живут на третьем этаже, в северном крыле. Ты, скорее всего, их не увидишь, но ты почувствуешь их присутствие.

Она посмотрела на меня с такой невыразимой тревогой, что мне стало жутко.

– Почему они не выходят?

– Не любят привлекать внимание. Поэтому если встретишь их, просто проходи мимо. И не смотри на них слишком долго.

– Они опасны? – я чувствовала, как напрягаюсь.

– Опасны? Что ты, нет конечно, – она покачала головой, явно не в силах объяснить, – Просто помни, дом пуст, но заполнен. Всегда кто-то слушает. Особенно, когда ты одна.

Я поняла. Этот дом был не просто наказанием, это была клетка, в которой я была не единственной пленницей. Я посмотрела на лестницу, ведущую на третий этаж. Северное крыло. Два брата, заточённых в своих комнатах, призраки, которые редко выходят на свет. Это не было похоже на тюрьму, которую я представляла. Это было похоже на безумие.

– Я буду осторожна, – сказала я Мишель, и в моих словах было больше обещания, чем утешения.

Она кивнула.

– А теперь иди. Пора ужинать. И помни, никогда не задавай вопросов, когда Николас рядом.

Я вышла из кухни, моё сердце стучало уже не от адреналина гонки, а от нового, холодного, психологического ужаса. Я была в ловушке. Но ярость всё ещё жила во мне, подогреваемая новым знанием.

Я была Мэдисон. И я всегда выходила за рамки правил. Особенно, когда мне говорили этого не делать.

Ужин с Николасом и Мишель был таким же холодным и напряженным, как хрустальные бокалы, которые стояли на столе.

– Надеюсь, ты будешь вести себя здесь прилично, Мэдисон, – сказал Николас, вытирая рот салфеткой с такой щепетильностью, будто грязь это я.

– Конечно, – солгала я, не поднимая глаз.

Я была здесь не для того, чтобы исправиться. Я была здесь, чтобы переждать бурю. И найти способ выбраться.

После этого мучительного ритуала я, наконец, получила разрешение подняться в свою комнату. Она была огромной и обставлена старинной мебелью. Позолота на зеркалах казалась тусклой, а в воздухе витал запах старых книг и пыльной тайны. Я захлопнула за собой тяжелую дубовую дверь, и этот звук стал моим единственным проявлением протеста за весь вечер.

Сев на край кровати, я попыталась сосредоточиться на чем-то обычном – на том, что буду читать или как спланирую побег. Но покой не приходил. Ощущение было такое, будто я не одна. Не просто чувство – это была физическая тяжесть, давящая на грудь, как невидимая рука. Воздух в комнате стал плотнее, словно кто-то выпил из него весь кислород.

Я медленно поднялась. Мое сердце начало стучать глухо и быстро. Я оглядела комнату, ища источник этого внезапного, леденящего страха. Ничего. Только мои вещи, мебель, моя бледная тень, которую отбрасывал тусклый свет с улицы.

– Просто нервы, Мэдисон, – прошептала я, но голос мой прозвучал слишком тонко и неубедительно.

Я подошла к окну, чтобы убедиться, что это просто моя паранойя, моя вечная подозрительность. Я хотела взглянуть на сад и увидеть лишь темноту и деревья, чтобы мой разум успокоился.

И тут я увидела его.

Сначала я подумала, что это лишь игра теней или еще одно изогнутое дерево, которое я приняла за человека. Но оно двигалось. Неторопливо. И это был он.

Парень.

Он стоял посреди сада, у самой кромки густых кустов. Высокий, с плечами, очерченными лунным светом. Он не двигался, просто стоял и смотрел прямо на особняк. Нет, не на особняк. Он смотрел прямо на моё окно.

Расстояние было приличным, но я чувствовала его взгляд так отчетливо, будто он стоял у меня за спиной. Это был не любопытный, случайный взгляд. Это было нечто хищное, целенаправленное. Он был мрачным пятном в темноте, чужим и совершенно неуместным в этом застывшем мире.

Я замерла, сжавшись в комок. Я не могла отвести глаз, и в то же время моё тело требовало от меня отступить, спрятаться.

Он слегка наклонил голову, и мне показалось, что он улыбнулся. Это была не добрая улыбка, а та, которая появляется, когда охотник видит свою добычу. В этот момент я поняла, что чувство присутствия в комнате не было ошибкой. Оно исходило не от меня. Оно исходило от него. Он был здесь, в саду, но его внимание, его воля, уже проникли сквозь стены и стекла, заполнив собой мою комнату.

Мои пальцы вцепились в холодную раму окна. Мэдисон Рид, которую все считали дикой, неуправляемой и бесстрашной, впервые за долгое время почувствовала, как по позвоночнику пробегает нечто большее, чем просто страх. Это было ощущение знания. Это не была случайная встреча. Он ждал. Он знал, что я здесь. И теперь, когда наши взгляды скрестились в этой ночной темноте, моя ссылка в особняк Пирс перестала быть просто наказанием.

Она превратилась в игру. А я, кажется, только что обнаружила своего первого соперника.

Я знала, что должна отойти от окна, что должна погасить свет и притвориться, будто его нет, будто его взгляд не прожигает меня насквозь. Но я не могла. Страх, смешанный с чистейшим, животным любопытством, приковал меня к месту.

Я медленно, едва заметно, подняла руку и приложила ладонь к стеклу. Это был вызов. Маленький, дерзкий жест, который должен был сказать.

Я вижу тебя. И я тебя не боюсь.

Снаружи, в темноте сада, он отреагировал. Он сделал шаг. Сначала один, затем второй, медленно сокращая расстояние. Он шел так, будто это не его первое посещение этого места, будто он не просто заблудился, а знал, куда идет. Его шаги были бесшумными, как тени.

Я сжала зубы. Мой пульс был диким, но мозг работал ясно, как никогда. Он остановился прямо под окном, хотя технически я все еще видела только его тень, отброшенную на траву. Но теперь он был так близко, что я могла различить некоторые детали: его темные, возможно, черные волосы, которые едва касались воротника, высокую, атлетическую фигуру, обтянутую темной одеждой. В его позе была невероятная, почти оскорбительная самоуверенность.

Я отняла руку от стекла, ее поверхность была ледяной. Глубокий вдох.

– Что тебе нужно? – прошептала я в стекло, хотя знала, что он не может меня услышать.

В ответ он сделал кое-что, что заставило меня резко отшатнуться. Он поднял руку. Медленно, властно, он помахал мне. Но это не было дружеское приветствие. Это было прощание или, скорее, обещание. Обещание, что он вернется.

И после этого, как будто никогда не стоял там, он развернулся и исчез. Он не ушел, он растворился в гуще деревьев и теней, бесследно, как дурной сон, от которого остается только липкое ощущение реальности.

Я стояла у окна еще долго, пока темнота в саду не стала просто темнотой, а не местом, где только что стоял незнакомец. Мое дыхание восстановилось, но дрожь в руках не проходила.

Это было нечто совершенно иное. Хищник, который пришел, чтобы посмотреть на свою добычу, а затем уйти, чтобы она успела немного побеспокоиться.

Я медленно отошла от окна и посмотрела на свое бледное отражение в тусклом зеркале. Мои глаза горели тем лихорадочным блеском, который всегда пугал отца. Он думал, что заперев меня здесь, он потушит этот огонь. Но огонь только что получил новый источник кислорода.

Я подошла к двери, щелкнула засовом и опустилась на кровать. Я не стала включать свет. Я не стала притворяться, что сплю. Я закрыла глаза, и единственное, что я видела в темноте, был его вызывающий, насмешливый взгляд.

Особняк Пирс – моя тюрьма. Но, кажется, он был для меня ловушкой. И я только что поняла, что в этой ловушке я не одна.

Глава 3.

Воздух внутри стен.

Я не спала всю ночь.

Ночь тянулась бесконечно. Мой разум отказывался отдыхать. Я прокручивала в голове наш короткий, немой диалог: я у стекла, он внизу. Мой вызов, его насмешливый кивок.

– Он знал, кто я, – прошептала я в подушку.

Отец, Маркус, наверняка поставил это место под охрану. Но этот парень не выглядел как охранник. Он выглядел как нечто, что Маркус прислал бы, чтобы запугать, но в то же время как нечто, что действовало бы независимо от воли моего отца. В этом была вся разница, и именно это лишало меня покоя.

Присутствие. Оно никуда не делось. Оно не было в воздухе, оно было внутри стен. Как легкое, но постоянное давление на мои барабанные перепонки, как тихий гул, который не исчезает, даже когда все вокруг замирает. Это было ощущение, что я – предмет в витрине, и кто-то прямо сейчас прислонился к стеклу, рассматривая меня с отстраненным, аналитическим интересом.

Когда первые серые, мутные лучи рассвета проникли в комнату, я почувствовала лишь небольшое облегчение. Солнце не принесло тепла. Оно лишь осветило пыль, поднимающуюся в воздухе, и подчеркнуло холодную, отчужденную красоту комнаты.

Я встала. Подошла к окну. Сад был пуст. Идеально пуст. Ни примятой травы, ни следов. Будто вчерашний эпизод был просто галлюцинацией, вызванной стрессом. Но моя интуиция, этот верный, звериный компас, который всегда спасал меня в жизни, кричала.

Ложь!

Утро принесло новый, более тонкий кошмар – необходимость спуститься вниз и притвориться, что я в порядке.

В столовой меня ждали Николас и Мишель. Стол был накрыт с той же педантичной аккуратностью.

– Доброе утро, Мэдисон, – сухо приветствовал Николас, читая газету.

Его лицо не выражало ничего, кроме скуки и настороженности.

– Доброе, – ответила я, садясь.

Мой голос звучал чужим.

Мишель, сервируя кофе, была еще более беспокойной, чем вечером. Ее глаза скользили по мне, а затем к окну, будто она ожидала, что в любой момент может произойти нечто ужасное. Я внимательно наблюдала за ней.

– Ты хорошо спала? – спросила Мишель, ее голос был натянутым, как тетива.

Я медленно размешала сахар в чашке.

– Замечательно, – солгала я, – Такая тишина после города.

Я намеренно посмотрела на Николаса. Он отложил газету и посмотрел на меня своим проницательным, но пустым взглядом.

– Тишина здесь абсолютная. Особняк Пирс это покой. И порядок. Здесь нет места твоим выходкам, – подчеркнул он последнее слово, словно это была медицинская констатация.

Я улыбнулась ему, но улыбка вышла острой, как осколок стекла. Они ничего не знали. И это значило, что игра пока принадлежит мне и ему.

После завтрака я поднялась обратно в комнату. Тяжелая дверь за мной снова закрылась. Мне нужно было собраться с мыслями, почувствовать свой дом. Но это место не было моим домом. Оно было чужим, и оно уже было осквернено.

Я прошла к окну. Солнце поднялось выше, окрашивая сад в золотистые и зеленые тона. Я открыла створку, чтобы впустить свежий воздух.

И вот оно.

Я не увидела ничего. Я почувствовала это.

В моей комнате, в тяжелом, затхлом воздухе старого особняка, витал тонкий, резкий запах холода и сырой земли. Запах, который можно почувствовать только ранним утром, стоя на улице, рядом с деревьями. Этот запах был внутри.

Я подошла к дубовой двери. Я точно помнила, что закрыла ее на засов, прежде чем лечь. Рука потянулась к тяжелому металлическому шпингалету.

Он был закрыт.

Но рядом с засовом, на светлой полированной древесине, которой не касались десятилетиями, я увидела крошечный, почти невидимый след. Едва заметная, тонкая, темная линия. Как будто кто-то прикоснулся к дереву, держа в руке что-то очень острое.

Он не входил в комнату.

Но он был у двери. И он оставил метку.

Мой отец думал, что отправил меня в место, где я буду в безопасности от самой себя. Но я попала в чью-то охотничью территорию. И теперь я была уверена: я не добыча, которую нужно просто запугать. Я приз в этой мрачной игре, и парень в саду знал, как открыть каждую запертую дверь.

Я отошла от двери, не отводя глаз от царапины. Это не было работой когтя или гвоздя. Это был след намерения. Тонкий, как лезвие. Он не пытался взломать засов, он просто оставил свою визитную карточку, чтобы я знала, что он был здесь, когда я спала. Или когда пыталась спать.

Моя первоначальная реакция – паника – быстро сменилась тем холодным, жгучим чувством, которое я хорошо знала. Ярость.

Отец всегда пытался контролировать меня, запирать. Когда-то это были дорогие школы, теперь – этот мрачный склеп. Но всякий раз, когда он пытался удержать меня, моя внутренняя пружина сжималась до предела, чтобы потом вытолкнуть меня с удвоенной силой.

Теперь я столкнулась с другим контролером. Неизвестным. Невидимым. Тем, кто играл по правилам, которые я еще не знала, но уже чувствовала в них смертельную опасность. И он знал, что лучший способ контролировать меня – это превратить мою безопасность в мою же ловушку.

Я заставила себя сделать три глубоких вдоха, вдыхая затхлый воздух особняка и выдыхая панику.

План "А". Сбежать, теперь казался наивным. Сбежать куда? Если этот парень связан с домом, или с моим отцом, или с чем-то, что ждет меня за воротами, то бегство прямо сейчас будет просто прыжком из одной клетки в другую, только без стен.

Я начала медленно, методично осматривать комнату. Каждая складка на шторах, каждый угол потолка. Я искала скрытые камеры, подслушивающие устройства – все, что мог оставить отец. Искала то, что мог оставить он.

Моя первая цель не побег, а информация. Мне нужен был ключ к особняку Пирс, ключ к Николасу и Мишель, и, самое главное, ключ к парню в саду.

Я подошла к двери. Положила ладонь на то место, где была метка. Холодное дерево. Я почувствовала прилив адреналина, но не от страха, а от предвкушения.

Это место должно было меня сломать, заставить подчиниться воле Маркуса Рида. Но оно дало мне то, чего не было в моей прошлой жизни, стоящего соперника. И теперь, когда он обозначил свои намерения, я не собиралась просто ждать в своей комнате.

– Отлично, – прошептала я, и мой голос, наконец, прозвучал уверенно и остро, – Игра началась. И здесь, в темноте, я играю лучше, чем на свету.

Я открыла дверь. В коридоре было пусто, но ощущение присутствия никуда не делось. Оно просто ждало, спрятавшись за углом. Я шагнула в длинный, давящий коридор. Я направлялась в библиотеку.

Я шла быстро, но бесшумно, как хищник, а не как загнанная дичь. Мой путь лежал в библиотеку. Если этот особняк хранит свои тайны, то они будут на бумаге. Мне нужны были имена, даты, и, возможно, хоть какое-то упоминание о тех, кто здесь жил, кроме Николаса и Мишель.

Дверь в библиотеку была тяжелой, из темного, почерневшего дерева. Она не была заперта. Внутри царил сумрак, несмотря на утро, высокие окна были почти полностью скрыты густыми старыми шторами. Воздух здесь был особенно плотным, пропитанным запахом старого пергамента, плесени и давно угасшего огня.

Мои глаза мгновенно начали сканировать пространство. Полки уходили вверх, к самому потолку, заставленные тысячами томов. И посреди этого книжного лабиринта, стоя спиной ко мне, кто-то был.

Сердце пропустило удар, но я тут же взяла себя в руки. Мой кулак сжался. Он.

Он стоял у стола, склонившись над книгой, и яркий утренний свет, пробивавшийся через узкую щель в шторе, очерчивал его высокую, стройную фигуру. Тот же рост, та же непринужденная, но напряженная поза. Я почувствовала, как по мне пробежал холод. Он не просто следил за мной из сада. Он живет здесь. Сын Николаса и Мишель.

Я медленно шагнула внутрь, и тяжелая дверь тихо закрылась за мной, усилив тишину.

Он поднял голову. Медленно. Плавно.

И я замерла. Это был не тот парень.

Физически они были похожи, высокий, темноволосый. Но если в парне из сада чувствовалась звериная хищность, то в этом была холодная, отстраненная сталь. Его взгляд не был насмешливым или вызывающим, он был просто пустым, как поверхность льда. Он посмотрел на меня, и в его глазах не было ни любопытства, ни приветствия, ни даже враждебности. Только безразличие.

– Ты, должно быть, Мэдисон, – сказал он.

Его голос был низким, монотонным, лишенным каких-либо эмоций. Он не задавал вопрос, он констатировал факт, который ему был абсолютно неинтересен.

Я подавила разочарование, смешанное с новым, странным чувством, тревогой. Моя интуиция, которая безошибочно указала мне на того парня, теперь говорила, что этот опасен совершенно иным образом.

– Да. А ты.

– Брайан, – он не стал себя представлять, просто произнес свое имя, как имя давно забытого предмета, – Младший сын. Николаса и Мишель.

Он произнес имя матери с едва заметной, но очень едкой паузой.

Я подошла ближе, опираясь рукой на угол стола. Он закрыл книгу, которую читал, старый, без названия, обтрепанный фолиант. Движение было резким.

Я внимательно осматривала его. В его облике не было ничего от ночного гостя. Брайан был одет безупречно, хотя и в темное. Тонкий свитер, брюки. Он выглядел изможденным, будто его мозг работал постоянно, перерабатывая информацию, которую он не мог никому выдать.

– Я была здесь вчера ночью, – я решила давить прямо, – Видела кое-кого в саду. Он стоял прямо под моим окном.

Лицо Брайана не изменилось. Ни малейшего движения мышц.

– И ты думала, что это был я, – заключил он.

Он не спрашивал, он знал.

– Был?

Он усмехнулся, но это была не веселая усмешка, а скорее кривая гримаса.

– В этом особняке, Мэдисон Рид, есть много теней, которые ходят ночью. И не все из них люди. И не все из них я, – он подчеркнул последнее слово с такой силой, что я почувствовала укол.

Его взгляд стал острым.

– Я не хожу в саду, чтобы пялиться на новые игрушки моего отца. Мне это неинтересно. Я не шпион.

– Тогда что тебе интересно?

– Порядок, – ответил Брайан.

Он поставил книгу на полку, и звук был резким, как выстрел.

– В моем мире есть только порядок, правила и логика.

Его холодный тон, его полный отказ от любой эмоциональной реакции, кроме презрения, заставил меня поверить ему. Это не был парень из сада. Тот был хищником, а этот функцией. Жестокой и холодной, но действующей по своим, внутренним правилам.

Я почувствовала приступ отчаяния. Если это не он, то кто? И если Брайан, младший сын, так холоден и отстранен, то что же происходит за фасадом этой семьи?

– Твои родители сказали, что я здесь для перевоспитания, – произнесла я, наблюдая за его реакцией.

Брайан остановился в дверях, его рука на тяжелой ручке. Он оглянулся. На этот раз его глаза задержались на мне, и в них промелькнуло нечто похожее на мрачную жалость.

– Перевоспитание? – он издал короткий, резкий смешок, – Твой отец отправил тебя сюда, потому что Николас и Мишель коллекционеры чужих ошибок. Они питаются ими. И ты, Мэдисон, самая дорогая и самая сложная из их новых экспонатов. Но ты не первая, и уж точно не последняя.

Он открыл дверь.

– Следи за собой. Тебе не стоит беспокоиться о тенях в саду. Тебе стоит беспокоиться о стенах этого дома. Они ломают людей.

И он вышел, оставив меня одну в темноте библиотеки.

Я стояла посреди гор книг, осознавая двойную ловушку. С одной стороны, Брайан, с его ледяным, давящим присутствием, открыто заявляющий о жестокости своих родителей. С другой – незнакомец в саду, который играет со мной.

Я взяла с полки старый, пыльный том. Мне нужно было работать быстро, пока коллекционеры ошибок не заметили, что их новый экспонат не собирается безмолвно стоять в витрине.

Глава 4.

Пробуждение в ловушке.

Я вернулась в свою комнату. Чувствовала себя опустошенной после ночи без сна и напряженного утра. Меня разрывало между поиском ответов в старых книгах и необходимостью снова проверить сад. Но тело требовало отдыха. Я должна была восстановить силы, чтобы начать свою собственную игру.

Я заперла тяжелую дубовую дверь на засов и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Я не хотела погружаться в сон, не хотела терять контроль даже на минуту, но мозг, лишенный сна, не дал мне выбора. Тьма накрыла меня, как тяжелое бархатное покрывало.

Я провалилась в сон, который был больше похож на вязкий, тревожный провал. Во сне я бежала по бесконечным коридорам особняка, а за мной гнались тени, которые пахли сырой землей и холодом. Я слышала смех тихий, монотонный, лишенный эмоций, как голос Брайана, и одновременно низкий, насмешливый, как тот, что я представляла у парня из сада.

Я резко вынырнула из этого липкого кошмара, и моё сердце начало стучать так сильно, что, казалось, я слышу его гул в ушах.

Комната была погружена в кромешную темноту. Судя по ощущению, наступила глубокая ночь. Я сделала вдох, чтобы успокоиться, и тут же замерла.

Присутствие. Оно вернулось. Но на этот раз оно было ощутимым, близким. Оно было тяжелым.

Я медленно перевела взгляд в темноту. Комната была настолько черной, что я не могла различить даже очертаний мебели. Но я знала, что смотрю на него.

Он сидел на стуле напротив кровати. Прямо там, где я поставила стул утром, чтобы сложить одежду. Он был неподвижен, но его силуэт, казалось, поглощал свет. Единственное, что я могла видеть, это два тусклых огонька, которые могли быть его глазами, отражающими крошечный свет луны, пробивающийся сквозь занавески.

Я почувствовала прилив ледяного ужаса, смешанного с адреналином. Я не закричала. Мой инстинкт выживания, натренированный годами борьбы с отцом, заставил меня молчать и анализировать.

Кто это? Парень из сада? Или Брайан, который решил, что наблюдение – это новый вид порядка?

Я сделала глубокий вдох, готовясь резко вскочить с кровати, подбежать к двери и попытаться выбить ее.

Я дернулась.

И не смогла.

Моё тело оставалось прикованным к матрасу. Я почувствовала резкое натяжение на запястьях.

Я запаниковала. Я снова дернулась, на этот раз сильнее, и услышала шорох не ткани, а кожи.

Мои запястья были привязаны к спинкам кровати. Туго. Надежно.

В темноте напротив меня раздался тихий, почти вздох, который тут же перешел в едва слышный, но глубокий смех. Не монотонный смех Брайана, а низкий, мелодичный звук, полный злорадного удовольствия. Это был смех парня из сада.

– Ты проснулась. Хорошо. Я уже начал думать, что тебе понадобится помощь, чтобы увидеть меня, – его голос был низким, обволакивающим, как бархат, но с нотками металла.

Я дергала руками, чувствуя, как грубая кожа ремней впивается в мою плоть. Ярость смешалась с унижением. Меня поймали, как дикое животное.

– Кто ты, черт возьми? И какого хрена ты делаешь в моей комнате? – выплюнула я, стараясь не выдать, как сильно я напугана.

– Я? Тот, кто тебя видел, – ответил он, и я услышала, как он слегка сменил позу на стуле, словно наслаждаясь представлением, – Тот, кто видел твой маленький вызов у окна. Очень смелая девочка, Мэдисон Рид. Но ты, кажется, забыла одно золотое правило в этом месте, никогда не бросай вызов тому, кто держит твою цепь.

– Я не игрушка. Я не буду подчиняться.

– О, будешь, – прервал он меня, и его тон мгновенно стал жестким, лишенным прежней насмешки.

Это была чистая, неприкрытая власть.

– Ты сейчас именно то, что я хочу, чтобы ты была. Беспомощной. Ты здесь, чтобы понять свое место. А я здесь, чтобы тебе в этом помочь.

Я попыталась поднять ноги, но и лодыжки были привязаны к изножью. Я была полностью обездвижена, пригвождена к кровати, как к алтарю.

– Если ты шпион моего отца, я.

– Твой отец, – он выплюнул это имя с таким отвращением, что сомнения исчезли, – Твой отец лишь маленькая причина, по которой ты здесь. Я большая.

Он медленно поднялся со стула. Каждое движение было грациозным и угрожающим. Я слышала его шаги, мягкие, тихие, приближающиеся.

Я почувствовала его дыхание – холодный, чистый, свежий запах ночного воздуха и мяты. Он был так близко, что я могла бы коснуться его. Он наклонился, и я, наконец, смогла различить контуры его лица в полной темноте. Резкие скулы, темные, пронзительные глаза, скрытые в тени, и тень улыбки, которая не предвещала ничего хорошего.

Он легко коснулся указательным пальцем моей щеки, и это прикосновение было холодным, как лед.

– Ты здесь всего день, а уже создаешь проблемы. Я должен тебя научить, Мэдисон. И это обучение будет долгим.

Я напряглась, ожидая боли, но он лишь слегка сжал мою челюсть большим и указательным пальцем.

– Теперь спи. Завтра нам нужно много времени, чтобы найти общий язык.

И прежде чем я успела что-либо сказать, он отстранился. Я услышала тихий, едва слышный щелчок – ключ в замке ремня.

Свет мелькнул, затем исчез. Я была свободна.

Я резко села. В комнате была такая же кромешная тьма. Я потянулась к краю кровати. Руки были свободны, но горели от натертой кожи.

Он исчез. Стул был пуст. Дверь закрыта.

Я была в ловушке. И теперь я знала, хранителем этой тюрьмы был не Николас, и не Брайан. А тот, чье имя я еще не знала, но чье прикосновение уже заморозило кровь в моих жилах.

Мои запястья горели. Я поднесла их к лицу, чувствуя, как кожа огрубела и на ней выступила кровь. Грубая кожа, запах которой остался на моей коже. Я была привязана. Я была беспомощна. И он был здесь, говорил со мной, дышал мне в лицо, пока я была во власти его воли.

Я сползла с кровати и рухнула на колени, не заботясь о том, чтобы включить свет. Мне нужно было почувствовать пол под ногами, чтобы убедиться, что я не сплю.

Как?

Я была уверена, что заперла дверь на засов. Я рванулась к ней, спотыкаясь в темноте о край ковра. Мои дрожащие пальцы нащупали тяжелую металлическую скобу.

Засов был закрыт.

Не просто прикрыт. Он был задвинут до упора, с характерным щелчком, который я помнила. Холодный металл был единственным свидетельством моей ложной безопасности.

Сердце колотилось в горле. Если дверь заперта, то как он вошел? И как вышел? Через окно? Это второй этаж, и окно было закрыто после моей встречи с Брайаном.

Его слова вернулись ко мне.

Я здесь, чтобы тебе в этом помочь.

Это была не угроза, а демонстрация абсолютного господства. Он не сломал замок, чтобы войти, он обошел его. Он показал, что для него стены и запоры этого особняка не значат ровным счетом ничего. Они защищают не меня от внешнего мира, а его от незваных свидетелей.

Я прижалась лбом к холодной дубовой двери. Мне нужно было вспомнить. Как он меня связал, не разбудив? Я пыталась найти в памяти провал, темноту.

Внезапно я почувствовала металлический привкус во рту и легкое головокружение. Я провела рукой по затылку, по шее. Ничего. Но я поняла. Он не стал ждать, пока я усну. Он усыпил меня. Эфир? Хлороформ? Неважно. Важно то, что он подошел ко мне, пока я спала, и я была совершенно беззащитна.

Это было хуже, чем физическое насилие. Он отобрал у меня сознание. Это самое страшное, что можно сделать с человеком, который живет только за счет своей бдительности.

Я, Мэдисон Рид, которую все считали дикой и неуправляемой, оказалась жертвой самого расчетливого, самого холодного нападения. Я была игрушкой, которую подцепили с полки, осмотрели, поиграли и вернули на место, прежде чем она успела понять, что произошло.

Внезапно я ощутила волну такой чистой, такой холодной ненависти, что она вытеснила остатки страха. Я не сломаюсь. Я не стану частью его порядка.

Я поползла к книжному шкафу, где прятала телефон. Нужно было немедленно связаться с внешним миром, с кем угодно, кто мог бы поверить, что в этом доме происходит нечто ужасное.

Я вытащила толстый том, ища телефон. Он был на месте. Я схватила его, и тут же включила экран.

В этот момент я остановилась. В тусклом свете, исходящем от экрана, я увидела крошечный, почти неразличимый предмет, лежащий прямо на том месте, где стояла книга.

Это был тонкий, идеально отполированный кусок черной кожи. Небольшой, размером с мою ладонь. Возможно, часть того самого ремня, которым он меня связывал. Но это был не просто обрывок. Кожа была аккуратно вырезана и сложена. Когда я взяла его, я почувствовала, что внутри что-то есть.

Я развернула его. Внутри, вложенная в кожу, лежала маленькая, старомодная, медная монетка. Я уставилась на нее, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Это был не след. Это была плата. Он оставил мне плату за свое обучение, за беспокойство, за то, что забрал мой сон и мою безопасность.

И, самое главное, это был намек. Он знал о моем тайнике. Он знал, что я ищу телефон, и все равно оставил его. Он не боялся, что я позвоню.

Мой первоначальный план бежать был окончательно отброшен. Теперь у меня был один, единственный путь война.

Я не буду звонить отцу. Я не буду умолять о помощи. Я узнаю, кто этот хранитель, и что он хранит в этих стенах.

Я отбросила монетку в сторону. Со звоном она ударилась о каменный камин. Я включила фонарик на телефоне и направила луч на дверь. Засов был закрыт.

– Хорошо, – прошептала я в темноту, – Ты хочешь игру? Получишь. Но ты не знаешь, как играю я.

Я приняла решение. До следующей ночи я должна найти потайной ход. Если он использует их, то и я буду. Я должна узнать секреты особняка Пирс, пока этот хранитель не вернулся, чтобы забрать у меня нечто большее, чем просто сон.

Я оставила телефон лежать на кровати. Монета, которую я швырнула, тихо лежала у камина маленькое, медное пятно в темноте, свидетельство его наглости. Я не стала поднимать ее. Это был его мусор.

Я не могла себе позволить ни минуты сна. Не сейчас, когда я знала, что могу быть усыплена и связана в любой момент.

Я включила тусклую прикроватную лампу, отбрасывающую на стены желтоватый, болезненный свет. Первое, что я сделала, осмотрела кровать. Никаких следов ремней. Он забрал всё. Второе, я направила свет на ту часть стены, где висел большой, тяжелый гобелен с изображением какой-то охотничьей сцены.

Я подошла и отодвинула его. Стена за ним была холодной, гладкой, покрытой старыми обоями, но в самом углу, где гобелен прилегал к полу, я заметила тонкую вертикальную линию. Она была едва заметна, скрыта за слоем пыли, но это была слишком ровная, слишком преднамеренная щель для старой стены.

Я присела на корточки, прикоснувшись к щели. Ощущение холода было мгновенным. Здесь сквозило. Я провела пальцем вдоль линии, пытаясь нащупать механизм или петлю. Ничего. Дерево и штукатурка были твердыми. Линия шла от пола до потолка. Это могла быть просто особенность строительства, но после ночи, проведенной в плену у невидимого гостя, я не верила в совпадения.

Я напряглась, надавливая на стену то тут, то там. Безрезультатно. Если здесь есть дверь, она должна открываться изнутри. Или нужен ключ, который я не могла найти.

Потеряв терпение, я направила луч фонарика на противоположную сторону комнаты. Камин. Тяжелый мраморный портал, почерневший от сажи. Я вспомнила, как монета ударилась о него.

Я пересекла комнату и стала осматривать камин, тщательно простукивая мрамор и деревянный резной декор. В старых особняках потайные ходы часто прятали за каминами или книжными шкафами. Библиотека. Я должна вернуться туда.

Но сначала нужно убедиться, что он не наблюдает.

Я вернулась к двери и, сдерживая дрожь от отвращения, снова убедилась, что засов закрыт. Затем, в качестве эксперимента, я взяла маленькую иглу из швейного набора и осторожно воткнула ее в самую верхнюю часть щели двери, прямо над засовом. Она была воткнута так, что если дверь откроется хоть на миллиметр, игла упадет.

Это был примитивный, но эффективный способ узнать, вернется ли он.

Далее, я решила проверить окна. Даже если он не входит через них, они дают ему обзор. Я задернула плотные, тяжелые бархатные шторы, полностью погрузив комнату в мертвенный полумрак, освещенный только прикроватной лампой.

Он был быстр, тих и хитер. Но он был человеком, а человек оставляет следы.

Я снова посмотрела на гобелен. Если эта дверь вход в его владения, то мне нужно найти способ ее открыть. Я не могла сидеть и ждать следующего урока. Я должна была действовать.

Я схватила свой телефон. Позвонить сейчас означало бы признаться в слабости и в том, что я не справляюсь. А это дало бы Маркусу Риду идеальное оправдание для того, чтобы запереть меня еще надежнее.

Нет. Моя месть должна быть тихой и точной.

Мне нужно было сделать снимки каждого подозрительного места – щели за гобеленом, странных узоров на дереве в библиотеке. Игла в двери. Это были мои доказательства. Мое оружие.

Я была Мэдисон Рид, а не коллекционным экспонатом.

Я знала, что не смогу победить его в лоб. Он, этот хранитель, владеет темнотой, тишиной и стенами этого дома. Но и я всегда преуспевала в хаосе и нарушениях.

Я надела обувь. Несмотря на поздний час, или, возможно, раннее утро, я знала, что должна вернуться в библиотеку. Брайан сказал, что его родители коллекционеры ошибок. А ошибки всегда документируются.

– Посмотрим, что ты хранишь, хранитель, – прошептала я, открывая телефон и направляя камеру на подозрительную щель.

С этого момента я перестала быть пленницей. Я стала взломщиком. И особняк Пирс вот-вот должен был почувствовать, что такое настоящий беспорядок.

Глава 5.

Тени Сада.

Ночь оставила после себя не отдохновение, а выжженное чувство тревоги. Я не спала, а скорее проваливалась в липкие, тревожные сны, в которых незнакомец из моей комнаты то улыбался мне, то безмолвно наблюдал, стоя в полумраке. Он исчез так же внезапно, как и появился, оставив после

себя лишь холод и привкус безумия.

Единственным моим оружием против этого иррационального страха всегда была информация. Мне нужен был фундамент, чтобы стоять, а не скользить по краю. И я снова отправилась в библиотеку Пирсов.

Тихий, пыльный зал встретил меня своим вечным покоем, запахом старой бумаги и полироли. Я провела там почти все утро, просматривая старые семейные альбомы, пожелтевшие письма, какие-то финансовые отчеты столетней давности. Меня интересовало все, что могло пролить свет на Николаса Пирса, его жену, его сыновей, и главное – на атмосферу, которая пропитала этот дом до самых костей.

Я искала намек на что-то скрытое, что-то, что могло бы объяснить эту постоянную мрачность, которая висела в воздухе. Но библиотека хранила лишь скудные, официальные факты. Благородное, но закрытое семейство. Престиж. Деньги. Идеальный, фасадный мир, под которым, я чувствовала, таилось нечто гниющее.

Прошлое Пирсов было либо тщательно зачищено, либо никогда не содержало ничего примечательного, что было бы еще более тревожно. Никаких скандалов. Никаких записей о посторонних. Никаких намеков на то, что кто-то, подобный ему, мог быть связан с этим местом.

Разочарование было горьким. Я захлопнула тяжелый фолиант и прислонилась лбом к холодному дереву стола. Единственное, что оставалось это вернуться туда, где я впервые его увидела. Сад. Может быть, там, под открытым небом, моя голова прояснится.

Я вышла из дома через стеклянную дверь в гостиной, минуя мрачную тишину прихожей. Сад был сырой и сумрачный, даже несмотря на дневной свет. Тусклое осеннее солнце едва пробивалось сквозь кроны вековых деревьев, и тени казались длинными, как лапы хищника.

Я направилась к дальней каменной стене, где в первый вечер заметила его силуэт. Прислонившись спиной к шершавому, влажному камню, я закрыла глаза. Я пыталась воссоздать ту картину, тот момент, когда страх и странное влечение смешались во мне. Он стоял здесь, в тени, и смотрел на меня.

– Неплохое место для размышлений.

Голос был тихий и безразличный, словно эхо. Я резко открыла глаза, и сердце мое снова пропустило удар. Брайан.

– Брайан, – я постаралась, чтобы мой голос не дрогнул, – Ты меня напугал. Я просто хотела подышать свежим воздухом.

Он медленно подошел ближе, его взгляд скользил по моим ботинкам, по траве, по старой стене, куда угодно, только не в мои глаза. От него веяло запахом табака и какой-то запущенности.

– В этом саду всегда холодно, – сказал он, и его голос был странно ровным, лишенным эмоций, – Даже когда светит солнце. В нем много замороженных вещей.

– Замороженных? – невольно оглянулась, ожидая увидеть что-то зловещее, – О чем ты?

Брайн поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидела ту же скрытую тревогу, что и раньше, но теперь она казалась острой, как осколок стекла.

– Ты слишком много спрашиваешь, Мэдисон, – прошептал он.

Он развернулся и, не оглядываясь, почти побежал по тропинке, его фигура быстро поглотилась тенями. Я стояла неподвижно, прижавшись к холодному камню, пока шаги Брайна не затихли совсем.

Я заставила себя сделать глубокий, прохладный вдох, пытаясь сбросить с себя оцепенение. Страх начал трансформироваться во что-то более опасное, в одержимость. Я больше не могла просто уйти. Я снова огляделась, теперь уже с другой, мрачной решимостью. Место, где я впервые его увидела, казалось обычным: обветшалая каменная стена, покрытая мхом и диким плющом, заброшенная скамья в тени. Но что-то изменилось. Я почувствовала, как моя рука невольно потянулась к стене, ощупывая влажный, неровный камень.

И тут я заметила.

Небольшой, почти незаметный след на земле, прямо под самым густым плющом у основания стены. Не след ноги, а скорее отпечаток, словно что-то тяжелое и металлическое волочилось по мягкой земле. След вел не вглубь сада, а к стене, и, казалось, исчезал под ней.

Я опустилась на колени, не обращая внимания на влажность, и начала раздвигать густые ветви плюща. Мои пальцы нащупали что-то холодное и твердое. Не просто камень, а тщательно подогнанный, почти незаметный стык.

Сердце заколотилось с новой, бешеной силой. Это было не окно, не дверь, но, возможно, лазейка или люк, который годами был скрыт от посторонних глаз. И он знал о ней. Незнакомец знал о ней.

Я с силой дернула за толстый стебель. Плющ сопротивлялся, но под ним открылась небольшая, металлическая ручка, почти полностью съеденная ржавчиной. Я посмотрела на ручку, потом на стену, потом на темные, поглощающие тени, куда исчез Брайн.

Вся моя рациональность, все страхи, которые сковывали меня до сих пор, внезапно уступили место яростному любопытству. Мне нужно было знать. Мне нужно было увидеть, куда исчезает то, что должно быть спрятано.

Скрипя зубами от напряжения, я вцепилась в холодный металл и потянула. Ручка поддалась с ужасным, скрежещущим звуком, который, казалось, разнесся по всему тихому саду.

Под плющом и землей открылась узкая, черная щель, ведущая куда-то вниз. Из нее пахнуло сыростью, затхлой землей и чем-то еще, запахом застоявшегося воздуха, который не видел света годами.

Я замерла, глядя в эту мрачную пасть. Это был вход в совершенно другой мир, в подземелье этого дома и этой семьи. С трепетом, который был смесью отвращения и предвкушения, я поднесла руку к краю черного провала. Идти туда означало окончательно покинуть безопасный мир. Остаться значит позволить теням продолжать танцевать в моей комнате.

Я сделала свой выбор. Вдохнув осенний, влажный воздух в последний раз, я опустилась на колени и заглянула в темноту. Холодный, затхлый воздух ударил в лицо, когда я окончательно поддалась искушению и протиснулась в черный провал под стеной. Ржавая ручка, за которую я дернула, чтобы открыть этот тайный лаз, осталась снаружи, прикрытая обратно толстыми стеблями плюща. Я стояла на узком земляном уступе, пытаясь понять, куда я, черт возьми, попала.

Тьма была кромешная, густая, как мазут. Я вытащила телефон, включила фонарик. Тонкий луч света выхватил из мрака каменные ступени, ведущие резко вниз, и стены, покрытые толстым слоем влажной плесени. Это был старый, заброшенный подвал, или, скорее, тоннель, вырытый под садом. Он пах землей, гнилью и чем-то металлическим, неуловимо тревожным.

Ступая осторожно, я начала спуск. Каждый мой шаг отдавался глухим, зловещим эхом. Чем ниже я спускалась, тем сильнее становилось ощущение, что я проникаю в самое нутро этого дома, в его гниющее сердце. Я игнорировала внутренний голос, который кричал.

Беги! Вернись!

Любопытство, это проклятое, мазохистское любопытство, было сильнее любого страха.

Тоннель закончился внезапно. Я оказалась в просторном, низком помещении, сложенном из грубого камня. Здесь не было бочек с соленьями или стеллажей с вином; только абсолютная пустота и эхо моих шагов. Я медленно повела фонариком по стенам.

И тут я увидела дверь. Она была массивная, деревянная, оббитая грязным железом, и выглядела как вход в пыточную камеру из средневекового замка. Заперта. Я приложила ухо к холодному дереву, но услышала только свою кровь, стучащую в висках.

Обойдя комнату, я обнаружила еще один вход, узкий, прикрытый обрывком брезента. Я отдернула ткань. За ней была еще одна, меньшая комната. Сделав шаг, я направила свет вперед.

То, что я увидела, заставило мой желудок сжаться в ледяной комок. Я ожидала увидеть что угодно: следы ритуалов, орудия пыток, что-то жуткое. Но реальность оказалась гораздо более извращенной. Это была не оружейная. Это была, очевидно, игровая комната для взрослых, но обстановка была искажена до тошнотворной пародии на спальню. В центре стояла массивная, железная кровать, обтянутая грязным черным атласом, с толстыми кожаными ремнями на каждой стойке. На полу валялись пустые бутылки из-под дорогого алкоголя и игрушки.

Но эти игрушки не принадлежали невинному миру. Это был целый арсенал сексуальных приспособлений, разложенных по столу с такой же методичностью, с какой хирург раскладывает скальпели. Плетки, хлысты, цепи, маски из черной кожи и несколько предметов из нержавеющей стали, чье предназначение я не хотела даже осмысливать.

Атмосфера была спертая, пропитанная запахом пота, алкоголя и какой-то сладковато-тошнотворной эссенции. Это было место власти, место унижения. Я поняла, что эта комната была убежищем для самых темных, самых больных желаний кого-то из Пирсов. Мой мозг начал судорожно работать. Брайн? Его глаза были слишком напуганы. Николас? Слишком сдержан и холоден. Незнакомец… он? Кто бы ни использовал эту комнату, он был опасен. Это была не просто тайна, это было болезненное, гниющее ядро семьи Пирс.

Паника ударила с такой силой, что я едва не выронила телефон. Я не просто нашла тайну, я наткнулась на садистское логово. Мне нужно было убраться. Немедленно.

Я рванула назад. Не смотрела под ноги, не обращала внимания на ступени, просто бежала вслепую, вверх, к узкому проему, к свету, к любой реальности, кроме этой. Я вылетела из лаза, отбросив плющ, не чувствуя, как царапаю руки о ржавую ручку.

Когда я выбралась из лаза, я стояла, задыхаясь, прислонившись к стене, пытаясь заставить легкие работать. Я бросилась к дому, не заботясь о том, чтобы быть незаметной. На бегу я открыла заднюю дверь и ворвалась в тусклый холл.

– Осторожнее, ради Бога. Ты что, с ума сошла?

Резкий, раздраженный голос заставил меня замереть. Я подняла голову. Перед мной стоял высокий и мускулистый мужчина, с копной светлых, почти платиновых волос, которые придавали ему вид античной статуи. Глаза невероятно яркие, пронзительно-голубые, и в них не было ни тени тепла, лишь холодное, оценивающее презрение. На нем была идеально скроенная рубашка, и он выглядел так, словно только что сошел с обложки журнала, совершенно не вписываясь в мрачную обстановку дома.

Мой рот пересох. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня, совершенно не смущенный моим видом.

– Ты, – я не могла закончить фразу.

Он стоял здесь, а в его глазах читалось абсолютное знание – знание о моем страхе, знание о моем вторжении.

Он криво усмехнулся, эта улыбка не дошла до его глаз.

– Я? Ты выглядишь так, будто увидела призрака, милая. Что ты делала в саду, как будто за тобой гнались? Или ты просто открыла глаза и обнаружила, что наш дом не совсем соответствует твоим представлениям об уюте?

Он медленно, властно двинулся ко мне. Я отступила на шаг, прижимаясь спиной к холодной стене.

– Я… кто ты?

Он остановился прямо передо мной, и его глаза исследовали меня, оценивали мою неопрятность после побега из подвала. В его взгляде проскользнуло нечто, похожее на удовлетворение.

– Позволь представиться, – произнес он, и в его голосе прозвучала опасная, бархатная ирония, – Я Доминик. Доминик Пирс. Старший сын Николаса и Мишель.

Он сделал паузу, его взгляд задержался на моей перепачканной одежде.

– И, кажется, ты чем-то очень сильно испугана. Может, расскажешь, что ты нашла в нашем прекрасном саду, Мэдисон Рид?

Упоминание моего полного имени в его устах прозвучало как приговор. Вся моя кровь застыла. Это был он. Он был в моей комнате. Он знал о лазе. И теперь я была уверена, что он был тем, кому принадлежала та темная, извращенная комната. Я убежала из одной ловушки, чтобы попасть прямо в руки к другой. И эта ловушка была идеально одета, улыбалась мне и, судя по всему, собиралась со мной поиграть.

– Доминик, – я повторила его имя, и оно обожгло мне язык, —Ты знаешь, кто я?

– Конечно, знаю, Мэди Рид, – он сделал еще полшага, сокращая и без того крошечное расстояние между нами.

Теперь его запах, дорогой одеколон, смешанный с легким, хищным ароматом окутал меня.

– Ты дочь Маркуса, он отправил тебя сюда на перевоспитание.

– А ты, Доминик, – голос мой дрогнул, но я заставила себя держаться, —Ты, кажется, не тот, за кого себя выдаешь. Ты был в моей комнате. Ночью. Как ты туда попал?

– О чем ты? – его уголки губ приподнялись в медленной, опасной улыбке, – Я только сегодня вернулся домой, и понятие не имею о чем ты.

– Ты лжешь, – прошептала я, но в моем голосе звучало сомнение.

Его взгляд стал резким. Он наклонил голову, словно оценивая мою догадку.

– Ты любопытна. Очень любопытна.

Я сделала еще один шаг назад, но стена не давала больше пространства. Я видела, как в его глазах что-то щелкнуло. Маска безразличия слетела, и на ее месте появилось холодное, жесткое удовольствие. Он сделал свой последний, решительный шаг. Теперь мы стояли так близко, что я чувствовала тепло, исходящее от его тела, и едва сдерживала дрожь.

– Что за комната внизу? В подвале.

Он оперся рукой о стену рядом с моей головой, запечатывая мой побег. Его лицо оказалось в опасной близости.

– Ах это, – он рассмеялся, и этот смех был низким и жестоким, – Ты нашла вход в мою жизнь. А поскольку ты видела мой маленький рай, ты теперь привязана.

Мой взгляд метнулся к двери, но он уловил это движение.

– Не надо, Мэдисон.

Я смотрела в его пронзительно-голубые глаза, и в них была бездна, в которую я уже начала падать. Я совершила ошибку. Не просто ошибку, а роковую, непоправимую ошибку. И теперь мне придется заплатить за свое любопытство.

Глава 6.

Гость в Маске.

Его слова, его улыбка, его прикосновение хотя он даже не коснулся меня, преследовали меня, когда я, шатаясь, поднялась в свою комнату. Встреча с Домиником Пирсом в холле выпотрошила из меня остатки самообладания. Я видела его игру, его опасную радость от того, что я обнаружила его тайну, его игровую. И я знала, что сделала себя его целью.

Я заперла дверь на ключ, хотя знала, что для него это не препятствие. Я закрыла шторы, пытаясь отгородиться от всего мира, но его пронзительно-голубые глаза и бархатная угроза все равно стояли перед глазами. Я была загнанной добычей, и теперь хищник знал, где я прячусь. Я не смогла ни есть, ни читать. Я просто легла в постель, завернувшись в одеяло, словно в кокон, пытаясь убедить себя, что под покровом ночи я буду в безопасности. Это было самообманом, но сейчас это было единственное, что не давало мне сойти с ума. Я провалилась в тяжелый, неглубокий сон, полный обрывков сцен из подвала и эха властного смеха Доминика.

Не знаю, сколько прошло времени. Часы на прикроватной тумбочке, казалось, замедлили свой ход, но сон не приносил покоя. Я проснулась внезапно и резко, не от звука, а от ощущения.

Ощущение присутствия. Тяжелого, плотного, хищного.

Мой мозг еще цеплялся за остатки сна, но тело уже било тревогу. Воздух в комнате стал холоднее и тяжелее. Я лежала на спине, не решаясь пошевелиться, чувствуя, как невидимая тень нависает прямо надо мной. Мое сердце колотилось о рёбра, как пойманная птица.

Медленно, мучительно медленно, я открыла глаза.

Первое, что я увидела, была тьма. Потом силуэт. Высокий, широкоплечий, он стоял прямо у изножья моей кровати, полностью поглощая скудный свет, проникавший в комнату. Он наклонился так низко, что я могла чувствовать холодный сквозняк от его одежды.

И на нем было нечто, что мгновенно заставило меня онеметь от ужаса. На лице у него была маска. Не театральная, не карнавальная. Это была простая черная кожаная маска, закрывающая верхнюю часть лица до переносицы и лоб, полностью скрывая любые эмоции. Открытыми оставались лишь рот и нижняя челюсть. Но самой жуткой частью маски были вырезы для глаз: они были слишком широкими, слишком пустыми и оттуда на меня смотрели абсолютно черные, без единого проблеска, глаза.

Я не могла пошевелиться, не могла закричать. Я просто лежала, словно парализованная, глядя в эту пустоту. Он стоял так, не двигаясь, и это было хуже любого нападения. Это было психологическое давление, чистый, неразбавленный террор.

Наконец, он медленно, тягуче поднял руку. Я инстинктивно втянула голову в плечи, ожидая удара, но его рука просто зависла в воздухе, а затем опустилась на одеяло, совсем рядом с моим бедром. Я услышала звук. Звук был тихий, хриплый, словно кто-то долго не пользовался голосовыми связками.

– Ты смотрела, – прошептал он.

Это был даже не шепот, а скрежет, и он отдавался у меня в ушах. Я не могла говорить. Только отрицательно покачала головой, чувствуя, как мокрые волосы прилипли к подушке.

– Смотрела, – он повторил, и на этот раз в его голосе прозвучало что-то похожее на боль, смешанную с угрозой.

Я поняла. Он был там. В той извращенной комнате. Но кто? Брайн? Или, может быть, Доминик не был единственным, кто использовал этот лаз и эту комнату?

– Я… я не скажу, – наконец, я выдавила из себя слова, и они прозвучали жалко.

Он наклонился еще ближе. Его дыхание, холодное и прерывистое коснулось моего лица.

– Скажешь. Всегда говорят, – произнес он.

И в этот момент он снова поднял руку. На этот раз он нежно, зловеще сжал край одеяла прямо над моей ногой. Он медленно выпрямился. Его фигура снова стала неподвижной, как мраморная статуя, но от нее исходила такая сильная аура опасности, что воздух вокруг, казалось, вибрировал.

Он не сказал больше ни слова. Просто стоял, позволяя своему образу впитаться в мою психику, как яд. Затем, так же бесшумно, как появился, он отступил. Я смотрела, как его силуэт растворяется в темноте, как тень, поглощенная другой тенью.

Я слышала, как закрылась дверь, хотя не слышала, как она открывалась. Я лежала, не двигаясь, не дыша, не веря. Маска. Черные глаза. Ощущение сломанной души, которая прячется в подвале и нападает ночью. Я закрыла глаза, и единственное, о чем могла думать, я не знала, кто это. Но я знала одно, если Доминик Пирс был опасным соблазнителем, то этот человек в маске был чистым, бесшумным безумием. И я была в ловушке между ними.

Сколько я так пролежала, я не знала. Минуты растянулись в бесконечность. Комната снова стала просто моей комнатой, полной знакомых теней, но теперь каждая из них казалась потенциальной угрозой. Я была уверена, что человек в маске ушел, но страх не отпускал, он застрял в моем горле, не давая сделать полноценный вдох.

Я заставила себя сесть. Руки дрожали. Кто это был?

Он говорил о той комнате в подвале. И, судя по всему, он считал, что имеет на нее право. Он был частью этого ужасного мира, который я случайно обнаружила, и он не хотел, чтобы я его разрушила.

Я медленно спустила ноги на пол, ощущая холод камня. Я должна была встать, включить свет, убедиться, что я здесь одна. Но я не могла. Парализующий страх сковывал мышцы.

Я сползла с кровати и прижалась к стене, глядя в темноту. Я не лягу больше. Я буду ждать рассвета. Ждать дня, который должен был стать моим побегом, но который, я чувствовала, станет лишь началом новой, еще более мрачной игры.

Я медленно перевела дыхание. Мысли метались, словно летучие мыши в темноте. Если это был Доминик, то зачем маска и этот искажённый, хриплый голос?

Может быть, это был Брайн? Его глаза были полны ужаса, но его фигура была слишком хрупкой для того широкого силуэта. Или же… был еще кто-то? Неизвестный, скрытый член семьи, о котором я не знала, кого держали в тайне, как и подвальную комнату. Мысль об этом заставила меня почувствовать себя еще более загнанной в угол.

Я наконец нашла в себе силы поднять руку и включить прикроватную лампу. Желтый, слабый свет наполнил комнату, изгоняя самые густые тени, но не страх. Я медленно перевела взгляд на дверь. Она была заперта. Насколько бесполезен замок, я уже знала, но его наличие давало призрачное ощущение контроля. Я посмотрела на часы, было всего три часа ночи. До рассвета оставалось бесконечно долго.

Казалось, я наткнулась не на одну, а сразу на три разные грани безумия, каждая из которых была привязана к этому мрачному дому. И все они, так или иначе, теперь охотились за мной.

Я села на стул, прислонившись к спинке и оглядывая комнату. Я не лягу больше. Я не закрою глаза. Я буду сидеть, ждать света, и планировать побег.

Я почувствовала, как по мне пробежал холод. Я была не просто гостем, я была свидетелем преступления, которое эта семья тщательно скрывала годами. И они не позволят мне уйти. Я подняла глаза и посмотрела на дверь, за которой таился весь этот мрак. Я не испугалась. Я разозлилась. Если они собирались играть со мной, то они должны знать, что я больше не буду просто прятаться.

Я не спала. Я выжидала. Оставшуюся часть ночи я провела, сидя на стуле, словно часовой на посту, и моя рука инстинктивно сжимала тяжелый латунный подсвечник с тумбочки. Каждый скрип дома, каждый шорох ветра за окном заставлял меня вздрагивать.

Наконец, сквозь шторы просочился серый, унылый свет рассвета. С его приходом вернулась и жесткая, холодная решимость. Я должна уйти. Сейчас.

Я быстро переоделась, натянув самый теплый свитер и брюки, и собрала небольшой рюкзак с самыми необходимыми вещами, документами, телефоном и блокнотом. Денег было мало, но мне хватило бы на билет куда угодно, главное подальше от этого дома.

Мой основной чемодан оставался, и пусть Пирсы думают, что я вернусь. Я не вернусь никогда.

Спустившись вниз, я обнаружила, что обязательный, душный завтрак уже накрыт в столовой. Мишель сидела во главе стола, как обычно, безупречная и отстраненная.

– Доброе утро, Мэдисон, – прозвучал ровный, официальный голос Мишель.

– Доброе утро, – ответила я, садясь за стол.

– Мой муж, к сожалению, вынужден уехать на пару дней по делам в город, – холодно объявила Мишель, не поднимая глаз от своего чая.

Его отъезд. Это был шанс. Это был единственный, идеальный шанс. Без главы дома, без его стальной воли, моя попытка побега была бы более жизнеспособной.

– Мэдисон, если тебе что-то понадобится, я буду в зимнем саду, – сказала она, ее голос звучал как далекий звон.

– Конечно, Мишель, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.

Как только она исчезла в коридоре, я вскочила. Нет времени собирать чемодан. Только мой рюкзак. Я тихо побежала к задней двери, которая вела прямо в сад, а оттуда к дальней ограде. Я знала, что перелезть через неё будет трудно, но это был единственный путь, чтобы не попасться на глаза прислуге или Мишель.

Я отворила дверь и выскочила в промозглый утренний воздух. Сад был пуст. Я бежала по извилистым дорожкам, не оглядываясь, не обращая внимания на влажную землю, на царапающие ветви. Я слышала только стук своего сердца, кричащего.

Быстрее! Быстрее!.

Уже виднелась высокая каменная ограда, всего в каких-то двадцати метрах. Я уже представляла себя на другой стороне, на дороге, где я смогу остановить первую же машину.

– И куда это ты собралась, Мэдисон?

Голос прозвучал рядом и громко. Я резко остановилась, а дыхание мгновенно сбилось.

Это был Брайан.

Он стоял, прислонившись к стволу старого дуба, его сутулая фигура была почти неразличима на фоне серой коры. На нем был тот же растянутый свитер, но теперь в его глазах не было ни страха, ни робости. Только пустота и неподвижная решимость, которая была пугающе похожа на ту, что я видела в глазах Доминика.

– Брайан.

Он не двинулся с места, но его взгляд был стальным.

– Нет, – сказал он, и его голос был тихим, но непреклонным, – Ты пытаешься сбежать.

– Ты не можешь меня остановить, – я сделала шаг в сторону, пытаясь обойти его, но он шагнул вперед, преграждая путь.

– Могу, – в его голосе прозвучала жуткая уверенность, – Если ты выйдешь за эту ограду, будет хуже.

– Хуже, чем что? Чем ночной визит человека в маске? – вырвалось у меня.

Его лицо побледнело еще сильнее. Он не моргнул.

– Ты видела его, – это было не вопрос, а констатация, – Тогда тем более. Ты думаешь, что сбежишь отсюда? Нет. Ты просто передашь себя ему. Он найдет тебя. Везде.

Он сделал шаг, и его рука, неожиданно сильная, схватила меня за запястье.

– Пошли, – его глаза были полны муки, но хватка была железной, – Ты не сбежишь. Ты принадлежишь этому дому теперь.

Я попыталась вырваться, но его сила была пугающей. Он не тянул меня, но его хватка была цепкой и болезненной.

– Пусти меня, Брайан. Я не принадлежу этому безумию, – я не сдержала крика.

– Принадлежишь, – прошептал он, и это было похоже на стон, – Потому что мы принадлежим тебе.

Он развернул меня и потащил обратно к дому, к темноте его массивных стен, к изощренному злу, которое теперь имело не только своего хозяина, но и своего цепного пса. Моя попытка побега обернулась полным, унизительным провалом, и теперь я знала, я не просто не ушла, я окончательно попала в ловушку.

Железная хватка Брайана на моем запястье была болезненной и унизительной. Я боролась, но это была борьба против цепей, которых я не видела. Он не был силен физически, но его сила заключалась в абсолютной, отчаянной уверенности, что он поступает правильно, что он спасает меня от худшего.

– Пусти меня. Я не хочу быть в вашем доме. Я уеду, и вы забудете обо мне, – я пыталась вырвать руку, но он просто крепче стиснул пальцы.

– Не лги, – его голос был низким, почти заглушенным. Он звучал так, будто говорил сам с собой. – Ты не забудешь. Ты заглянула туда. Ты знаешь. И пока ты знаешь, ты привязана. Доминик не отпустит. Никто не отпустит.

– Доминик сам это устроил, – выкрикнула я, спотыкаясь о корни деревьев, которые тянули нас обратно к дому. – Он был в моей комнате.

Брайан дернулся. Его бледное лицо, повернутое ко мне в профиль, выражало какую-то невыносимую, внутреннюю муку.

– Тише. Не говори о нем здесь. Он… он слышит, – он замолчал, и его глаза быстро метнулись по верхушкам деревьев, словно он ожидал увидеть там наблюдателя.

Брайан тащил меня по каменной дорожке. Моя одежда была испачкана землей, сердце разбито, а достоинство растоптано. Я была похожа на ребенка, которого тащат обратно в наказание. Он открыл заднюю дверь, и мы снова оказались в холле. Запах старого дерева, пыли и тоски снова обволок меня.

Как только мы вошли, Брайан резко отпустил меня. Его рука упала, и он тут же отступил на пару шагов, словно я была источником заразы. В его взгляде промелькнуло нечто вроде извинения, но оно тут же было подавлено.

– Иди в свою комнату, – приказал он, снова ссутулившись, его голос вернул себе прежнюю немощность.

Он выглядел опустошенным, как человек, только что совершивший последний, самый тяжелый грех.

– Постарайся не попадаться на глаза Доминику. Он теперь знает, что ты пыталась.

– Спасибо за предупреждение, Брайан, – мои слова были полны горькой ненависти.

В его взгляде снова появился тот самый, абсолютный ужас. Он быстро, почти панически скрылся в тени коридора, оставив меня одну.

Я медленно обернулась.

У подножия мраморной лестницы стоял Доминик. Он не спускался. Он просто стоял там, одетый в идеально сидящий черный шелковый халат, который только подчеркивал его статную фигуру и светлые, как золото, волосы. Он выглядел так, словно только что проснулся, но его голубые глаза были острыми и расчетливыми, как будто он не спал совсем. На его лице играла медленная, хищная улыбка, полная безжалостной насмешки.

– Ну-ну, Мэди, – его голос был тихим, но эхом разнесся по холлу, обволакивая меня, – В таком виде сбегают из тюрем, а не покидают гостеприимный дом.

Он подошел ближе, и его присутствие поглотило все пространство.

– Я думал, мне придется приложить усилия, чтобы убедить тебя остаться. Но ты сама пришла ко мне, грязная и испуганная. Ты вернулась к своему палачу.

Он не прикоснулся ко мне, но я почувствовала себя окованной цепями. Я была поймана. И я знала, что теперь я не просто пленница в готическом доме, а игрушка в руках изощренного, безжалостного садиста.

Глава 7.

Шёпот в темноте.

Руки тряслись так сильно, что я едва могла удержать телефон. Сердце колотилось в груди, как пойманная птица, отбивающаяся от прутьев клетки. Я знала, что это безумие. Знала, что меня могут поймать в любую секунду, и тогда цена будет не просто высока, она будет невыносимой. Но после того дня, когда меня нашли, прижимающую рюкзак к груди, моя внутренняя надежда умерла, оставив после себя лишь холодную, отчаянную решимость.

Они были… внимательны. После провала побега они стали ласковыми в своей жестокости, постоянно держа меня на грани. Улыбки стали шире, взгляды дольше. Каждый раз, когда я слышала приближающиеся шаги, по моей спине пробегал ледяной холод. Я стала параноиком, прислушиваясь к каждому шороху, ощущая их незримое присутствие даже в пустых комнатах. Я была их собственностью, и они это постоянно давали мне понять.

Я спряталась в маленькой кладовке под лестницей, где хранили старые пледы и чистящие средства. Запах пыли и химикатов казался теперь единственным безопасным ароматом в этом доме, пропитанном запахом страха и их дорогих, но таких отвратительных духов и одеколонов.

Я набрала номер. Саманта. Единственный человек, который остался у меня в мире, единственная ниточка, связывающая меня с той, нормальной жизнью, которую я так глупо потеряла. Долгие гудки казались вечностью, каждым своим "бип" напоминая мне о том, как мало у меня времени.

Наконец, щелчок.

– Алло? Мэди? Ты в порядке? Я так волновалась, ты пропала, – голос Саманты был как глоток свежего воздуха.

Я зажала рот рукой, чтобы не дать всхлипам вырваться наружу.

– Саманта, – мой голос был едва слышным шёпотом, скрипучим от сдерживаемых слёз и страха, – Слушай меня. Очень внимательно. И не перебивай.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как адреналин сжигает моё нутро.

– Я в ловушке. Мой отец отправил меня на перевоспитание, но я попала в дом к садистам. Они делают ужасные вещи. Я не могу рассказать тебе всего, но поверь мне, моя жизнь в опасности.

На том конце воцарилась тишина. Тяжёлая, оглушительная тишина, которую я могла почти осязать.

– Мэдисон, что ты такое говоришь? Это какая-то шутка? Ты пьяна? – в её голосе уже появились нотки паники и недоверия.

– Нет. Ради Бога, нет, – мне пришлось приложить невероятные усилия, чтобы говорить тихо, – Это правда. Когда я пыталась сбежать, они поймали меня. Они играют со мной. Это старый, огромный дом, где-то за городом, я не знаю точного адреса. Их двое. Они богатые, влиятельные и очень больные. Они не отпустят меня.

Я почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Горькая, как осознание собственной беспомощности.

– Ты должна мне помочь. Пожалуйста, Саманта, ты должна. Ты единственный мой шанс. Я не знаю, как долго смогу продержаться.

– Боже мой, Мэди, – голос Саманты дрожал.

Она верила. Или, по крайней мере, была напугана достаточно, чтобы поверить.

– Что я должна делать? Куда мне идти? Ты говоришь, ты не знаешь адрес.

– Я буду искать любую зацепку, любую информацию о месте. Ты пока ничего не делай, что могло бы привлечь внимание. Просто жди моего звонка. И, Саманта, – я запнулась, с трудом выдавливая слова, – Если я перестану звонить, если ты не услышишь меня. Иди в полицию. Расскажи им. Расскажи обо всём, что я тебе сказала. Не верь ни единому их слову, если они скажут, что я сбежала или уехала.

– Нет. Не говори так. Ты позвонишь. Ты позвонишь, и я приеду за тобой! Я приеду, найду тебя, даже если.

– Тихо, – прошипела я, услышав отдаленный, едва различимый скрип пола где-то в коридоре, – Мне надо идти. Помни. Молчи. Жди. И не вздумай делать что-то одна. Это опасно. Очень опасно.

Я нажала кнопку "отбой", не дожидаясь ответа. Телефон выпал у меня из рук на груду старых покрывал, издавая глухой стук.

Я сидела в темноте, обхватив колени, и моё сердце отказывалось замедлять бег. Я предала их главное правило, не сопротивляться. Сделала первый, крошечный шаг к спасению, но это шаг был сделан по лезвию ножа.

Она знает. Саманта знает. Это была моя единственная надежда, мой хрупкий, но живой якорь в реальности. Теперь нужно найти этот чертов адрес. Но как? В этом доме не было ни газет, ни почты, ни единого клочка бумаги, который мог бы пролить свет на моё местоположение. Только бесконечные, безликие комнаты и их жуткие, преследующие улыбки.

Скрип повторился. Ближе. Теперь я была уверена. Это был он. Он всегда ходил так тихо, словно призрак. Словно охотник, наслаждающийся погоней.

Я замерла, пытаясь слиться с темнотой и запахом хлорки. Если он найдет меня здесь.

Если он найдет этот телефон.

Я сжала зубы. Я должна была стать умнее. Сильнее. Выносливее. Для Саманты. Для себя. Я должна выбраться.

Я медленно, словно улитка, поползла к двери кладовки. Пора возвращаться в клетку и делать вид, что послушная птичка всё ещё здесь.

Руки дрожат, когда я кладу телефон на тумбочку. Дрожат так сильно, что кажется, вот-вот свалится. Звонок Саманте был быстрым, скомканным шепотом, который, надеюсь, был достаточно связным, чтобы она поняла: я в беде. Я проглотила страх и выплюнула его в трубку, как осколок.

Теперь тишина в этой комнате кажется оглушительной, пропитанной запахом старых книг и чего-то сладкого, приторного, что всегда преследовало его. Страх не исчез, он сжался в тугой, пульсирующий комок под ребрами, но к нему примешалось что-то новое, почти электрическое: надежда.

Саманта, мой верный рыцарь в сияющих джинсах. Она не отступит. Она придет.

Но до того, как она придет, я должна играть. Должна быть идеальной актрисой в их пьесе, чтобы не сорвать финал. Слишком рано, Мэдисон. Если они заподозрят хоть тень того, что я сделала, всё закончится, прежде чем начнется. Спасение будет невозможным.

Я подхожу к зеркалу. Мое отражение это бледная, напуганная девушка с огромными, темными глазами. Нужно стереть это. Нужно надеть маску. Я принудительно расслабляю лицо, заставляю уголки губ приподняться в той мягкой улыбке.

Вдох. Выдох. Игра начинается.

Когда я спускаюсь вниз, в гостиной уже темно. Только настольная лампа у кожаного кресла бросает круг желтого света, выхватывая из тени его силуэт. Он сидит, держа в руке бокал с янтарной жидкостью, его взгляд, как всегда, прикован к камину, где, вопреки осени, не горит огонь. Он не смотрит на меня, но я знаю, что он знает, что я здесь. Он всегда знает.

Я прохожу тихо, стараясь сделать свои шаги легкими, невинными. Я сажусь на диван, на некотором расстоянии от кресла, обнимая колени. Ощущение такое, будто я сижу в центре сцены, и даже приглушенный свет кажется слишком ярким, обнажая каждую мою фальшивую эмоцию.

– Ты спала? – его голос низкий, ровный, как бархатная лента, натянутая до предела.

– Немного, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал сонно и немного отрешенно, как у человека, только что очнувшегося от неглубокого сна.

Я должна быть безмятежной, даже скучающей.

Он делает глоток. Звук, с которым стекло возвращается на деревянный столик, кажется слишком громким.

– Ты сегодня такая тихая, Мэдисон.

Слова Брайана это не вопрос, а ловушка. Он ждет реакции, ищет трещину в моей броне. Если я стану слишком разговорчивой, он заподозрит нервозность. Если стану слишком молчаливой – враждебность.

– Просто устала. День был долгим, – я прикрываю глаза, будто от усталости, и медленно открываю.

– Ах, да, – он повторяет, и в его голосе слышится та самая нотка собственнического пренебрежения, – Интересно. Доминик тебя сегодня не тронул, но не думай, что он забыл о твоём побеге.

Мой желудок скручивается от омерзения, но я держу улыбку, даже усиливаю ее. Слабую, манящую.

– Это больше не повторится, – я делаю ставку.

Он медлит. Я слышу, как он тяжело выдыхает. Напряжение в комнате такое плотное, что я чувствую его физически, как толстый слой пыли на коже.

– Ты права, моя дорогая, – он наконец поворачивает голову и смотрит на меня.

И в этот момент, под пристальным, гипнотическим взглядом, мой страх взрывается.

Его глаза. Они всегда были черными, но сейчас в них я вижу голубой оттенок. Сейчас они кажутся абсолютно пустыми. Как будто душа вышла из тела, оставив только хищный, рептильный мозг, наблюдающий и оценивающий.

– Что-то не так, Брайан?

Мне хочется вскочить и бежать, кричать, ломать стены. Но Саманта. Я должна выиграть время.

– Ты сегодня такая прекрасная, Мэдисон. Просто идеальная, – его голос становится еще тише.

Он встает. Медленно. Каждое движение грациозно и опасно, как у хищника перед прыжком.

Он подходит к дивану, не садится, а нависает надо мной. Его тень падает на мое лицо, и я чувствую, как его запах, одеколон, виски, и что-то горькое, животное окутывает меня.

– В такие моменты я думаю о том, насколько мы едины. Насколько ты моя часть. Что ты не можешь существовать без меня, как я не могу без этой красоты, – он касается моей щеки тыльной стороной пальца, и его прикосновение обжигает, нежно и угрожающе одновременно.

Мое сердце колотится, как загнанная птица, но я прижимаю его к горлу. Ложь. Я должна дать ему идеальную ложь.

– Иногда я боюсь, что ты можешь уйти, – он наклоняется ниже, его дыхание опаляет мое ухо.

Психологическая игра в самом разгаре. Он прощупывает почву, ищет ответ, ищет сомнение.

Я поднимаю руку и прижимаю его палец к своей щеке, притворяясь, что дрожь в моей руке это нежность.

– Я больше не уйду. Не буду пытаться сбежать. Обещаю, – я шепчу, вкладывая в слова всю фальшивую покорность и зависимость, на которую способна.

Он замирает. Долгий, тягучий момент. Его глаза изучают мои, проникая в самую душу. Мне кажется, что он видит Саманту, несущуюся по шоссе, видит мой спрятанный телефон, слышит мой крик о помощи. Но он не может быть уверен. Моя маска держится.

Затем, медленно, его напряжение ослабевает. Он отстраняется.

– Правильно, – он удовлетворенно выдыхает.

Удовлетворенно и странно печально. Как будто ему жаль, что я так быстро сдалась. Ему нужна борьба.

Он возвращается в кресло. Игра окончена. Пока.

Я смотрю на Брайана, сидящего в своем круге света, и внутри меня поет торжествующий, хоть и заглушенный, хор. Я сыграла свою роль. Теперь я жду занавеса.

Глава 8.

Последний Шанс.

Холод. Постоянный, пронизывающий до костей холод, который стал моим единственным спутником. Время здесь тянулось вязкой, густой смолой. Мой разум отказывался принимать реальность. Единственное, что поддерживало во мне искру жизни это мысль о Саманте. Моя лучшая подруга. Мой якорь. Она наверняка уже подняла на уши весь город, всю полицию. Саманта не остановится. Она найдет меня. Она должна найти меня. Эта надежда, хрупкая, как стекло, была единственным, что мешало мне погрузиться в абсолютную тьму. Я прикусила губу так сильно, что почувствовала вкус крови, и прошептала, скорее, выдохнула ее имя.

– Саманта пожалуйста, поторопись.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Они были размеренные, тяжелые, и я сразу узнала их ритм. Доминик. Мое сердце забилось бешеной птицей в грудной клетке, а по спине прокатилась волна ледяного ужаса. Он вошел в комнату, и тусклый свет его фонарика выхватил меня из мрака. Он был одет в свою обычную черную водолазку, и его глаза, казалось, впитывали свет, делая его лицо похожим на маску.

– Ах, Мэдисон. Ты не спишь, – его голос был тихим, почти ласковым, но в этой ласке таилась сталь.

Он поставил рядом со мной стакан воды, который я не смогла взять, и уселся на напротив.

Я с трудом подняла голову.

Его губы тронула легкая, медленная улыбка, которая не достигла глаз. Это была улыбка хищника, поймавшего свою добычу. Он отпил немного из своего стакана, наслаждаясь моим страхом.

– Ты все еще думаешь о своей милой подружке, да? О Саманте.

Я попыталась кивнуть, но голова была слишком тяжелой.

– О чем ты говоришь? Я не знаю никакой Саманты.

Он рассмеялся. Не громко, а гортанно, словно смакуя каждый звук. Он наклонился ближе, и его глаза стали похожи на два черных омута.

– Моя дорогая, наивная Мэдисон. Наша Саманта, она была так полна решимости. Так полна этого героического, бессмысленного огня. Знаешь, мне почти понравилось, как она тебя искала.

Мой желудок скрутило в тугой, болезненный узел.

– О чем ты говоришь?

Он вздохнул, будто вспоминал что-то приятное и слегка утомительное.

– Она была очень упорной. Я думал, мы поиграем подольше, но у меня не было времени. Мне нужно было заняться тобой.

Я смотрела на него, не моргая. Мозг отказывался обрабатывать слова, превращая их в бессмысленный шум.

– Что ты сделал, Доминик? Где она? – мой голос дрогнул, я почувствовала, как по щеке скатилась одинокая слеза.

Он выдержал паузу, позволив мне утонуть в этом ожидании. Это была его любимая игра – контроль. Полный, абсолютный контроль над моими эмоциями.

– Она мертва, Мэдисон. Твоя милая, храбрая Саманта мертва.

В его словах не было ни грамма сожаления, только спокойная, будничная констатация факта. Мир вокруг меня сузился до этой грязной комнаты, этого зловонного воздуха и его равнодушного голоса. Нет. Нет, это неправда. Он лжет. Он просто хочет сломить меня.

– Ты лжешь, – прохрипела я.

Он покачал головой.

– Нет, дорогая. В этом нет нужды. У тебя все еще была надежда. Такая чистая, светлая, невыносимая надежда. Мне нужно было ее погасить, чтобы ты, наконец, поняла. Ты здесь навсегда. И никто не придет.

Он придвинулся еще ближе, и я почувствовала отвратительный, мятный запах его дыхания.

– Ты бы видела ее лицо, Мэдисон. Когда она поняла, что план провалился. Что она ошиблась. У нее было такое выражение, такой шок, смешанный с абсолютным, чистым ужасом. Это было восхитительно. Удовольствие от того, что ты лишаешь человека будущего, его планов, его самой сущности, это ни с чем не сравнится.

Он говорил это с такой искренней, извращенной радостью, что меня затошнило. Я представляла ее глаза, полные слез и страха, и я почувствовала, как что-то внутри меня оборвалось. Мой спаситель. Моя Саманта. Мертва. И я никогда больше не увижу ее улыбку. Из-за меня.

Мои плечи затряслись от беззвучных рыданий. Надежда исчезла. Осталась только пустота и жгучая, мучительная вина.

Доминик, казалось, был доволен моим горем. Он откинулся назад и улыбнулся уже более широко.

– А теперь, к делам.

Я подняла на него заплаканные глаза, полные ненависти.

– Что еще? Что тебе нужно?

Он встал, медленно подходя ко мне.

– Знаешь что? Всякий раз, когда случается оплошность, кто-то должен за нее ответить. Раньше отвечал тот, кто ее допустил. Но поскольку Саманта вышла из игры. Ответственность ложится на тебя.

Он остановился прямо перед мной, и я почувствовала, как его рука скользнула по моим волосам. Отвращение заставило меня содрогнуться.

– Я очень не люблю, когда мои планы рушатся. И поверь мне, ты будешь отвечать за это так, как даже не можешь себе представить.

Его слова были не просто угрозой. Это было обещание. Обещание новой, еще более глубокой боли. Я закрыла глаза. Саманта мертва. И теперь я не просто пленница. Я инструмент его мести за ее смерть. Мой последний шанс был уничтожен. Я осталась одна, в абсолютной тьме, без единой причины бороться, кроме ненависти, которая внезапно вспыхнула в моей груди. Ненависти к этому монстру. И ненависти к себе за то, что позволила этому случиться.

Воздух вокруг меня сгустился, стал вязким и тяжелым, словно пропитанный его злобой. Я чувствовала его дыхание на своем лице, горячее и отвратительное, как дыхание преисподней. Внутри меня росла ледяная решимость. Он думает, что сломал меня? Что я беспомощный инструмент в его руках? Он глубоко ошибается. Саманта была сильной женщиной, и частичка ее силы перешла ко мне в этот момент отчаяния.

Я открыла глаза и посмотрела прямо в его темные, хищные зрачки. В них не было ничего человеческого, лишь голодный огонь жестокости. Я не покажу ему свой страх. Не дам ему удовольствия видеть, как он меня ломает.

– И что ты собираешься делать? – прошептала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже, – Пытать меня? Убивать медленно? Ты думаешь, меня это напугает? Саманта умерла, защищая меня. Ты думаешь, я позволю ее смерти быть напрасной?

В его глазах промелькнуло удивление, а затем его лицо исказила гримаса ярости. Он отдернул руку от моих волос, как будто обжегся.

– Ты заплатишь, – прорычал он, – За все. За Саманту. За сорванные планы. За то, что посмела сопротивляться. Ты узнаешь, что такое настоящее отчаяние.

Он снова схватил меня за волосы, на этот раз грубее, и дернул так сильно, что в глазах потемнело. Боль пронзила кожу головы, но я стиснула зубы, не издав ни звука. Он хотел сломить меня, но я не дам ему этой победы.

– Отчаяние? – усмехнулась я, чувствуя, как по щеке стекает струйка крови, – Ты думаешь, я не знаю, что такое отчаяние? Я потеряла все, что имела. Что ты можешь сделать, чтобы испугать меня еще больше?

Он зарычал и швырнул меня на пол. Я ударилась спиной о что-то твердое, и в голове зазвенело. Он навис надо мной, его тень закрыла свет. Я чувствовала его ненависть, как ядовитый туман.

– Ты будешь молить о смерти, – пообещал он, и его голос был полон злобы, – Но я не дам тебе ее. Я буду играть с тобой, как кошка с мышкой. Я буду ломать тебя по кусочкам, пока от тебя ничего не останется.

Я смотрела на него, не мигая. Я знала, что он может сделать со мной все, что угодно. Но он никогда не сможет сломить мой дух. Саманта научила меня, что даже в самые темные времена нужно сохранять надежду. И я буду бороться. До последнего вздоха.

Его слова были наполнены ядом, но они не достигали цели. Я видела худшее, пережила ад, и его пустые угрозы казались лишь жалким эхом моей прошлой боли. В моих глазах он увидел не страх, а лишь презрение. Это лишь сильнее разожгло его ярость.

Он поднял руку, готовясь нанести удар, но я успела откатиться в сторону. Поднявшись на ноги, я посмотрела ему прямо в глаза. Он ожидал увидеть сломленную жертву, но увидел лишь решимость.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что знаешь меня, – прохрипела я, сплевывая кровь, – Ты думаешь, что можешь сломать меня, но я уже была сломана. И знаешь что? Я стала сильнее.

С этими словами я бросилась на него, используя всю свою ярость и отчаяние. Я знала, что это может быть мой последний шанс. Я не была воином, но я была выжившей. И выжившие не сдаются. Я буду бороться, пока мое сердце не остановится. Я буду бороться за Саманту, за себя, за всех, кто был сломлен и отброшен. Я буду бороться до последнего вздоха.

Я врезалась в него всем телом. Это был не удар, а отчаянный, хаотичный толчок, но он застал его врасплох. Доминик потерял равновесие, и на его идеальном лице, впервые за все это время, промелькнуло что-то похожее на удивление. Этого мгновения мне хватило. Я знала, что у меня нет шансов победить его в честном бою. Он был крупнее, сильнее и гораздо более тренирован. Мой единственный шанс это использовать элемент неожиданности, превратить свое тело в комок безумной, неуправляемой энергии.

Мои руки вцепились в его водолазку, а колени инстинктивно искали болевые точки. Я услышала его ругательство, глубокий, животный рык, который был куда страшнее его обычной, отшлифованной вежливости. Он попытался оттолкнуть меня, но я приклеилась к нему. В моем сознании не было ничего, кроме образа Саманты, ее смеха, ее теплой руки. Ее кровь была на его руках, и эта мысль подпитывала меня силой, о которой я и не подозревала.

Он, наконец, поймал меня за запястья и с силой отбросил к стене. Я ударилась спиной, из легких вырвался хриплый вздох, но я тут же, не раздумывая, использовала это движение, чтобы перевернуться. Мой взгляд скользнул по тумбе, на которой стоял тяжелый, антикварный подсвечник.

– Ты такая жалкая, – прорычал он, и в его глазах больше не было игры, только чистая ненависть, – Ты думаешь, что твои мелкие укусы что-то изменят? Я всего лишь хотел поиграть, но теперь я просто тебя сломаю.

Он шагнул ко мне, его тень накрыла меня, как саван. В его движении не было спешки, только уверенность хищника. Но эта уверенность была его ошибкой. Я схватила подсвечник. Вес металла в руке был неожиданным и успокаивающим. Это был не мой меч, не моя броня, но это был единственный инструмент, который мог пробить его равнодушие. Мои мышцы горели от напряжения.

– Нет, – прошептала я, но это было обращено не к нему, а к той сломленной девочке, которой я была час назад.

Я подняла подсвечник, и в тот момент, когда он опустил голову, чтобы поймать меня, я ударила. Не по лицу, по виску, как учил меня Пит, когда шутливо показывал приемы самообороны. Максимальный ущерб с минимальными усилиями.

Послышался глухой, мокрый звук. Доминик остановился. Его глаза расширились. Он не закричал, не застонал. Он просто сделал шаг назад, медленно поднял руку к месту удара и посмотрел на свою ладонь. Там была кровь. Много крови. Впервые я увидела, как его мир пошатнулся. Небольшая, но заметная трещина в его броне.

Я не стала ждать. Отбросив подсвечник, я бросилась к двери. Я знала, что этот удар не убил его, но он дал мне драгоценные секунды. Секунды свободы. Мои ноги несли меня вперед, по коридору. В легких жгло, а сердце колотилось так, что я чувствовала его в горле. Я бежала. Я не была спасена, я не была в безопасности, но я бежала. И пока я бежала, пока мое тело сопротивлялось, я знала, что моя борьба за Саманту продолжается. Я буду сражаться до конца. И пусть он увидит, что сломленная женщина может быть самым опасным врагом.

Глава 9.

Побег и падение.

Воздух в легких превратился в раскаленный песок, когда я рванула прочь, оставив Доминика в комнате. Мне было плевать на боль в запястье, плевать на последствия, которые ждали меня за этот, должно быть, смертельный жест. Единственное, что имело значение, это сейчас. Мне нужно было бежать.

Я пролетела через коридор, спотыкаясь о свои же ноги. Ступеньки лестницы обжигали подошвы, но я неслась вниз, словно сама жизнь зависела от скорости этого падения. Свобода казалась такой близкой, осязаемой, нужно было только открыть входную дверь.

Я почти достигла холла. Вот она, эта проклятая дверь, последняя преграда. Я протянула руку, чтобы схватиться за ручку, но внезапно все померкло.

Меня схватили.

Крепкие, железные пальцы сжали мое плечо, и резкий рывок развернул меня. Передо мной стоял Брайан. Его лицо, обычно скрытое за маской равнодушия, было искажено яростью. Это была чистая, нефильтрованная злоба, и она предназначалась мне.

– Ты пожалеешь об этом, милая. Очень сильно, – его голос был низким, ледяным обещанием пытки.

Я попыталась закричать, вырваться, но в ту же секунду почувствовала острый укол в шею. Жидкость, холодная и густая, разлилась по моим венам, затуманивая сознание. Зрение расплылось, цвета смешались, и мир начал стремительно наклоняться. Последнее, что я увидела, было торжествующее выражение на лице Брайана, прежде чем тьма поглотила меня.

Я не знаю, сколько времени прошло. Секунды? Часы? Дни? Когда я открыла глаза, первое, что я почувствовала, был запах сырости, плесени и застарелого страха.

Мой рот был сухим, голова гудела от тяжести, будто к вискам прикрепили чугунные гири. Я лежала на чем-то жестком и холодном, что при ближайшем рассмотрении оказалось узкой кушеткой, обтянутой темной, липкой кожей. Над головой низко висела единственная тусклая лампочка, освещая бетонные стены с потеками и решетчатое окошко, слишком высоко, чтобы в него заглянуть.

Подвал. Тот самый. Место, где Доминик и Брайан вершили свои темные дела.

Я попыталась пошевелиться, сесть, но резкая боль пронзила запястья и лодыжки, не давая двинуться. Я с ужасом опустила глаза.

Мои запястья и лодыжки были прикованы тяжелыми, ржавыми цепями к металлическим рамам кушетки. Цепи были достаточно длинными, чтобы я могла слегка сдвинуться, но слишком короткими, чтобы освободиться. Паника хлынула в меня ледяным потоком, заставляя часто дышать.

Я попыталась дернуть руками, проверяя крепость оков, и услышала лязг металла о металл, который эхом разнесся по маленькой комнате. Слезы стояли в глазах, но я заставила себя их сдержать. Слезы это слабость, а слабость здесь означает гибель.

Дверь в углу подвала со скрежетом открылась, и я вздрогнула.

В дверном проеме стоял Брайан. Он медленно вошел, держа что-то в руках. Он был одет в темные брюки и черную футболку, скрывающую его широкие плечи.

– Ты проснулась, – сказал он, и его голос звучал как бархат, скрывающий лезвие, – Я волновался, что доза была слишком большой. Доминик бы не простил мне, если бы я сломал его любимую игрушку.

При упоминании Доминика я сжалась.

– Твой удар был впечатляющим, Мэдисон. Он теперь отдыхает. А вот я нет. Ты только что напала на моего брата. Ты поставила под угрозу всю нашу операцию.

Он остановился прямо у кушетки. В руке он держал что-то, что заставило мое сердце пропустить удар, блестящий, тонкий нож. Его лезвие отражало тусклый свет.

– Ты думала, что сможешь просто сбежать, не так ли? Что за глупость, – он покачал головой, и это движение было таким небрежным, что оно только усилило ужас, – Доминик хочет, чтобы ты поняла, каково это быть беспомощной. А я просто должен позаботиться о том, чтобы ты усвоила урок.

Его глаза, как тучи перед бурей, встретились с моими. В них не было ничего человеческого, только холодная, расчетливая жестокость.

– Доминик, он любит тебя в каком-то извращенном смысле. Поэтому он не хочет, чтобы я оставил на твоем лице шрамы, – проговорил Брайан, его взгляд скользнул по моей коже, заставляя меня инстинктивно втянуть голову в плечи, – Но остальная часть твоего тела, дорогая Мэдисон, это моя зона ответственности.

Он поднял нож. Я попыталась дернуться, закричать, но цепи не дали мне ни малейшего шанса на спасение. Крик застрял в горле, превратившись в хриплый, умоляющий стон.

Брайан наклонился надо мной, и его дыхание опалило мою шею. В следующую секунду я почувствовала резкую, жгучую боль на бедре.

Я закричала. Это был не просто звук, это был вырвавшийся из груди отчаянный животный вопль. Он отпрянул, и я увидела, как на моей светлой коже появилась тонкая, красная линия, мгновенно наполняясь кровью.

– Тише, тише, – прошипел он, нежно, как будто успокаивал ребенка, – Это только начало. Тебе нужно запомнить это, Мэдисон. Запомнить, что значит нас предать.

Он повторил движение. На этот раз это был бок. Боль была острее, чем я могла себе представить. Она пронзала, словно раскаленный уголь, и я почувствовала, как по моей коже потекла теплая струйка. Я извивалась, как пойманная рыба, цепи лязгали, но Брайан был силен и точен.

Он оставлял тонкие, но глубокие порезы на моем теле, работая, словно художник, который портит холст. Каждый разрез был рассчитан. Он не целился в жизненно важные органы, он целился в психику. Он оставлял следы, которые должны были стать постоянным напоминанием о его власти.

Я закрыла глаза, пытаясь отстраниться от своего тела, от боли, от ужаса. Я чувствовала, как слезы, смешанные с потом, текут по вискам, но не издавала больше ни звука, кроме сбивчивого дыхания.

Когда он, наконец, отошел, я лежала, тяжело дыша, чувствуя, как пульсирует каждая часть моего тела. Он опустил нож.

– Вот так. А теперь Доминик будет знать, что ты усвоила урок. А когда ты будешь готова, мы поговорим о том, как ты будешь искупать свою вину.

Он вышел, так же медленно и небрежно, как и вошел, оставив меня одну в полумраке, прикованную к кушетке. Подвал наполнился только моим сбивчивым дыханием и запахом свежей крови. Я была сломлена, но где-то глубоко, под слоем животного страха, зародилась крошечная, упрямая искра, ненависть, которая могла сжечь все на своем пути.

Я не сдамся. Я выживу. И я заставлю его пожалеть.

Я медленно открыла глаза, взгляд еще был затуманен болью и шоком. Крошечная искра под слоем ужаса начала разгораться. Она была холодной и жесткой, как осколок льда, и жгла сильнее любой физической раны. Мои руки и ноги были прикованы. Я попыталась пошевелиться, проверяя прочность пут. Они держали крепко.

Я сосредоточилась на звуках. Тишина. Только тяжелый, сырой запах подвала и моя собственная кровь. Мне нужно было оценить обстановку, пока его нет. Где-то рядом, я знала, должна быть ключница или что-то, чем он пользуется, чтобы открыть эти цепи.

Я закрыла глаза снова, но теперь уже не для того, чтобы убежать, а чтобы думать. Мне нужно было сохранить силы, не тратить их на тщетную панику или попытки вырваться. Он хотел, чтобы я чувствовала себя сломленной. Он получил то, что хотел, но лишь на поверхности. Внутри, я собирала осколки себя, перековывая их в оружие.

Я вспомнила каждое слово, каждый жест, каждую интонацию.

Доминик будет знать, что ты усвоила урок.

Это был не просто садизм, это была игра власти. Он хотел, чтобы его жертва была сломлена, но достаточно жива, чтобы искупать вину. Моя ценность для него еще не исчерпана. Это мой единственный шанс. Он вернется. И я должна быть готова.

Боль была тупой, постоянной, но она теперь служила мне якорем, не позволяя сорваться в безумие. Я не сдамся. Я выживу. И я заставлю его пожалеть. Это была моя новая, кровавая мантра.

Я начала медленно, едва заметно, напрягать мышцы рук и ног, проверяя, не ослабел ли какой-то из ремней, не давит ли он на нерв, который можно использовать. Борьба началась не снаружи, а внутри. И это была битва, которую я не собиралась проигрывать.

Я не знала, сколько прошло времени. Это могло быть и мгновение, и целая вечность. В промежутке между ударами и его уходом мир сузился до единственного, оглушительного ничего. Я была просто оболочкой, дышащим, искореженным мешком боли.

Попытка пошевелиться вызвала вспышку пронзительной агонии. Я застонала, и этот слабый, жалкий звук эхом разнесся по комнате, казавшийся невероятно громким в наступившей тишине.

Он ушел. Брайан ушел. Бросил меня, словно испорченную куклу, чтобы я истекала кровью. Я должна была чувствовать гнев, ярость, ненависть, но была только пустота, заполненная болью. Это было так типично. Завершить свою работу и просто уйти, оставив последствия разбирать мне, когда я уже почти неспособна двигаться.

Я закрыла глаза, пытаясь задержать дыхание, заставить себя провалиться обратно в спасительное бесчувствие. Это было бесполезно. Боль была бдительным стражем, не позволяющим мне уйти.

Он вернется. Эта мысль была внезапной, острой и совершенно логичной. Он всегда возвращался.

Стук.

Мое сердце, которое до этого билось слабым, нерегулярным ритмом, подскочило, стуча, как набат. Я даже не слышала, как он вернулся, или как спустился по лестнице. Я была слишком погружена в свой личный, кровавый ад.

Дверь открылась.

Свет из коридора ослепил меня, и я инстинктивно прикрыла лицо рукой, хотя это движение было медленным, мучительным и абсолютно бессмысленным.

На пороге стоял Брайан.

Он выглядел так, будто только что пришел из офиса или со встречи. Идеально выглаженная рубашка, ни единого пятна. Волосы аккуратно уложены. Глаза его глаза были спокойными. Опасно спокойными. В них не было ни гнева, ни сожаления, ни даже обычной для него холодной отстраненности. Они просто оценивали.

Он шагнул внутрь, и его ботинки едва слышно стукнули по деревянному полу, прежде чем он остановился, чтобы рассмотреть меня, лежащую в луже моей собственной крови. Я чувствовала, как голая, бесстыдная уязвимость охватывает меня. Я была выставлена на всеобщее обозрение, мой позор и боль были очевидны.

– Мэдисон, ты не должна была двигаться, – сказал он.

Его голос был ровным, без эмоциональным, как будто он ругал ребенка за разбитую чашку.

– Ты можешь ухудшить травмы.

Он был так близко, что я могла чувствовать тепло его тела, запах его дорогого одеколона, который всегда был таким резким контрастом с запахом крови.

– Это будет больно, – предупредил он, наклоняясь рядом со мной.

Он взял одно из полотенец и начал промокать им кушетку, собирая самую большую часть крови. Он делал это так аккуратно, так тщательно, словно убирал что-то невинно пролитое. Этот акт, эта обыденность, была наиболее ужасающей частью всего этого.

Затем он повернулся ко мне.

Его пальцы, сильные и уверенные, коснулись моей руки. Я вздрогнула, но не смогла отстраниться.

– Нам нужно это очистить, – прошептал он, и в его голосе промелькнула тень того, что могло быть заботой, но я знала, что это не так.

Это была забота о своей собственности, о своем творении.

Он начал промывать мои раны. Ожоги от антисептика были жгучими, но они были лишь дополнением к глубокой, ноющей боли, которую он мне уже причинил. Я зашипела, вцепилась в кушетку, стараясь не кричать.

– Терпи, – пробормотал он, прикладывая стерильную повязку к самой глубокой ране на моем боку, – Я же должен был убедиться, что ты усвоила урок.

Его слова, произнесенные так тихо и бесстрастно, словно ледяной нож вонзились в мою душу. Урок. Все, что он делал, всегда было уроком. Уроком того, что я ничто, что я зависима, что я их.

Когда он закончил, комната была чище. Мои раны были обработаны, а я была забинтована. Мастерство и безразличие в его руках были поразительны. Он только что вернул меня из-за грани, чтобы я могла снова туда скатиться.

Он поднялся на ноги.

– Отдыхай, – сказал Брайан, отходя от меня.

Он посмотрел на меня, и впервые за весь этот эпизод я увидела искру в его глазах. Нежность? Нет. Это было удовлетворение. Удовлетворение от хорошо выполненной работы.

– Я скоро вернусь, чтобы проверить тебя. Не пытайся встать. И не натвори глупостей.

С этими словами он вышел, дверь тихо закрылась за ним.

Я осталась одна, забинтованная, обездвиженная, но живая. Живая, чтобы ждать его следующего возвращения. Я закрыла глаза, и вместо темноты увидела холодное, оценивающее спокойствие его глаз.

Он причиняет боль, а затем исцеляет, чтобы цикл мог повториться. И я, его Мэдисон, была заперта в нем. Навечно.

Я прижалась к холодной кушетке, чувствуя, как свежие повязки прилипают к моей коже. Я была его собственностью. И пока я истекала кровью, он вернулся не потому, что ему было жаль, а потому, что его игрушка была сломана, и он должен был ее починить, чтобы снова начать игру.

Глава 10.

Сладкая Ловушка.

Вязкий, тошнотворный мрак подвала сменился ничем. Какое-то время была только пустота, без запахов, звуков или ощущений. Я думала, что это смерть, тихий, желанный финал после невыносимой боли и стыда. Но затем медленно, мучительно начала возвращаться реальность, наваливаясь всем своим весом, всей своей мерзостью.

Первое, что я почувствовала это нестерпимая сухость во рту и пульсирующая боль в запястьях. Затем мягкость. Не каменный пол, не холодный бетон, а что-то, что пахло лавандой и дорогим шелком. Я не хотела открывать глаза, боялась увидеть Брайана, его торжествующее, мерзкое лицо. Я предпочла бы остаться в этой безымянной темноте.

Но тело предательски вынырнуло из беспамятства. Я резко вдохнула и открыла глаза.

Я лежала в комнате. Не в подвале. Свет был приглушенным, теплым, льющимся от лампы. Роскошная кровать с балдахином, стены цвета слоновой кости, на полу персидский ковер, слишком дорогой, чтобы просто на него смотреть. Золотая клетка.

Я попыталась пошевелиться, и волна острой боли пронзила левую руку. Я вскрикнула, и тут же рядом раздался тихий, бархатный голос, от которого меня пробило ледяным потом, хотя голос звучал как самый нежный шепот.

– Тише, милая. Всё хорошо. Ты в безопасности.

Я дёрнулась и повернула голову. Возле меня, сидя на краю кровати, был Доминик. Он был одет в тёмный кашемировый свитер и брюки, выглядел обеспокоенным. Он держал в руках небольшой флакон с антисептиком и бинты.

– Не двигайся, Мэди. Ты порвешь швы, – произнёс он, и это слово швы заставило меня сжаться.

Я не могла говорить. Мой рот открывался, но не издавал ни звука. Я просто смотрела на него, и в этом взгляде было всё, что я чувствовала, страх, ненависть, и, самое главное, абсолютно ледяная, окончательная уверенность в его виновности.

– Я так сожалею, – прошептал он, и его голос действительно дрогнул.

Он осторожно приподнял мою руку, ту, что была с порезами, нанес что-то прохладное на обработанную кожу. Я инстинктивно попыталась отдернуть руку, но он мягко, но твёрдо удержал её.

– Не надо, Мэдисон. Пожалуйста. Позволь мне. Это моя вина. Я не должен был.

Он закрыл глаза, и на его длинных ресницах, казалось, появилась влага.

– Я не думал, что Брайан зайдет так далеко. Я просто хотел проучить тебя, показать, кто здесь главный. Поставить на место, понимаешь? Ты не должна была убегать.

Он говорил о моих ранах, как о его личных неудачах. Он зализывал мои раны, как хищник, который сначала напал, а теперь решил, что добыча слишком ценна, чтобы её добить. Его прикосновения были до странного нежными, его пальцы гладили мою кожу выше бинтов, а его большой палец осторожно скользил по моему запястью, как будто он проверял пульс.

– Посмотри на это, – его взгляд упал на тонкие, аккуратно зашитые порезы на моём предплечье.

Они были глубокие, но чистые.

– Это неправильно. На твоем теле не должно быть этих отметин. Ты должна быть идеальной. Это всё моя вина. Моя глупая, чудовищная гордость.

Он поднял на меня свои глаза, два бездонных, темных омута, наполненных сейчас какой-то мучительной, рвущей душу болью. Виной. Но это была ложь. Это была самая красивая, самая изощренная ложь, которую я когда-либо слышала.

Ты приказал. Ты знал. Ты видел меня там.

Я чувствовала, как мой рот, наконец, наполнился слюной. Хриплый, разбитый шепот сорвался с губ.

– Брайан.

– Забудь о нём, – Доминик тут же отмахнулся, – Он не прикоснется к тебе. Теперь ты здесь, со мной. В безопасности.

Он наклонился ближе, и от него пахло сандалом и властью. Я ощущала его тепло, его дыхание на своей щеке, и каждая моя клетка кричала.

Опасность!

Я знала, что он лжёт. В его извинениях было больше самолюбования и собственничества, чем раскаяния. Он не сожалел о том, что причинил мне боль, он сожалел о том, что на мне появились отметины. Я была его вещью, и он был зол на Брайана, потому что тот поцарапал его дорогую игрушку.

– Не бойся меня, Мэди, – прошептал он, словно прочитав мои мысли, и прижал мою руку к своей щеке.

Его кожа была гладкой, горячей.

– Я больше не причиню тебе боли. Я буду лечить тебя. Я дам тебе всё, что тебе нужно. Я стану твоим спасением.

В его словах было обещание и угроза одновременно. Спасение, которое было лишь другой формой заключения.

Мое сердце колотилось, как загнанная птица. Я смотрела на его безупречное лицо, на его искренние, лживые глаза и понимала: я не в безопасности. Я никогда не была в большей опасности. В подвале был просто садист. Здесь психопат с душой поэта и руками палача, который теперь убеждал меня, что он мой защитник.

Я не верила ни единому его слову. Мой разум, несмотря на слабость тела, оставался кристально ясным. Это был его приказ. Это он хотел, чтобы я сломалась. И теперь, когда я была на краю, он пришёл играть роль рыцаря.

Мне стало так страшно, что я почувствовала тошноту. Его прикосновения, которые должны были быть утешением, казались липкими, мерзкими. Я была прикована к нему не цепями, а его заботой, его любовью, его бесконечной, удушающей властью.

Я медленно кивнула, не в силах сопротивляться. Это была единственная реакция, которая могла меня спасти. Покорность. Ложь, как и его ложь.

– Спасибо, Доминик, – прохрипела я, и вкус лжи был похож на металлический привкус крови.

Я закрыла глаза, чтобы скрыть в них свой страх и своё обещание.

Я знаю, что ты сделал. И я никогда не прощу.

Он улыбнулся, мягко, торжествующе. Он думал, что победил. Но я просто притаилась, как змея в траве. Я ждала своего часа. И Доминик даже не подозревал, что его сладкая, шелковая клетка, которую он так старательно для меня готовил, станет местом его собственной гибели.

Моё покорное Спасибо, Доминик было самым отвратительным звуком, который когда-либо срывался с моих губ. Это был звук сломленной воли, который на самом деле был обещанием мести, запечатанным в шёпоте.

Он принял этот кивок, это слово, как капитуляцию. Как триумф. Его рука отодвинулась от моего лица, но его взгляд остался прикован ко мне, пристальный, собственнический. Он поправил мне одеяло, с той же показной заботой, с которой хищник обходит свою пойманную добычу, и затем встал.

– Тебе нужно поспать. Я приготовил лёгкое обезболивающее. Ты не должна чувствовать боль, Мэдисон. Никогда больше. Только комфорт.

Он говорил так, словно боль была моим выбором, а не его приказом.

Я молчала, просто наблюдая. Я усвоила самый важный урок: чтобы выжить рядом с Домиником, я должна стать актрисой. Идеальной, послушной. Иначе его эгоистичная, собственническая любовь раздавит меня окончательно.

Он повернулся к выходу, но остановился у двери.

– Спи. Когда проснёшься, я буду здесь. Или рядом. Я никуда не уйду.

Дверь закрылась тихо, без щелчка, но я слышала, как он поставил возле неё кресло. Он никуда не ушёл. Он караулил. Он дал мне роскошную клетку, но всё ещё держал её под замком, а себя на страже.

Оставшись одна, я позволила себе расслабиться и, наконец, осмотреться. Это была не моя комната, а другая. Эта же комната была не просто дорогой она была интимной. Казалось, её обставляли специально для меня, или, по крайней мере, для идеальной версии меня в его воспалённом сознании. В углу стоял небольшой туалетный столик с антикварным зеркалом. На нём я увидела небольшую хрустальную вазу с белыми лилиями мои любимые цветы. Это вызвало озноб. Как он узнал?

Я медленно поднялась, чувствуя, как протестует каждый мускул. Порезы ныли, а запястья болели там, где Брайан приковал меня цепями. Я подошла к зеркалу. В отражении я увидела не Мэдисон Рид, а бледную тень. Губы искусаны, глаза окружены тёмными кругами, в них дикий, загнанный блеск. Я осторожно прикоснулась к повязкам на руке. Они были стерильны, аккуратны. Он действительно позаботился о том, чтобы меня починили.

Я упала обратно на кровать и закрыла лицо руками. Это было слишком. Психологическая война, которую он вёл, была гораздо страшнее физического насилия Брайана. Брайан был просто инструментом. Доминик был мастером.

Моё тело дрожало не от холода, а от страха и ярости. Он думал, что я сломалась. Он думал, что эта роскошь, эта показная забота, заставят меня забыть, что он приказал меня бить. Он думал, что порезы на моём теле всего лишь досадный косметический дефект, который он может устранить, а затем продолжать пользоваться своей вещью.

Я не вещь.

В ту секунду, когда я это подумала, во мне вспыхнул огонь. Не дикий, не истеричный. Холодный и твёрдый. Он был похож на острый, закалённый клинок.

Я поняла, что у меня нет силы. У меня нет оружия. У меня нет свободы. Но у меня есть кое-что более важное: его эго. Его самолюбие, его патологическая потребность видеть меня счастливой, покорной и идеальной. Я должна использовать это. Я должна стать идеальной Мэдисон, которую он хочет видеть. Послушной, благодарной, испуганной, но постепенно привыкающей к нему. Я должна притворяться, пока не найду выход. Я должна его убаюкать. Заставить его поверить, что он окончательно и бесповоротно победил.

Я буду его послушной куклой. Его прекрасной игрушкой. И когда он меньше всего будет этого ждать, когда он полностью расслабится в своей мнимой победе, я нанесу удар.

Я почувствовала, что дверь снова открылась. Я не пошевелилась. Моя маска была на месте.

– Мэдисон? – Доминик снова был рядом, его голос теперь звучал чуть менее напряжённо, чуть более уверенно.

Я медленно открыла глаза.

– Я принёс бульон. Ты должна поесть.

Я слабо улыбнулась, крошечное, дрожащее движение губ. И в этот момент я увидела в его глазах оттенок того, что он принимал за любовь. Он был обманут. И это была моя единственная победа, мой первый шаг к освобождению.

– Спасибо, Доминик, – прошептала я, и это уже звучало не как покорность, а как начало долгой, смертельной игры.

Он поставил поднос на столик рядом с кроватью. Бульон был золотистым, пах тимьяном и чем-то дорогим.

– Я попрошу принести тебе свежий халат, – он посмотрел на мятую, не первой свежести одежду, в которой я была после подвала, и скривился.

Доминик не терпел несовершенства. Даже моя боль должна быть эстетичной.

– Доминик, – я сделала паузу, позволив голосу дрогнуть.

Я смотрела не ему в глаза, а на его руку, сжимающую край подноса. Взгляд испуганного ребёнка.

Он тут же наклонился, его лицо стало напряжённым.

– Что, милая? Скажи мне, что ты чувствуешь.

– Я думала, что он убьёт меня, – это была правда, но я подала её как способ его похвалить, – Он Брайан. Прости меня. Я не хотел тебя бить, но ты не оставил мне шанса.

Он расслабился. Его глаза смягчились, и в них вспыхнуло то патологическое, горделивое чувство, которое он называл любовью.

Я опустила глаза на бульон.

– Мне так стыдно. Я не хотела, я просто испугалась. Всё было слишком быстро. Я не поняла, почему ты так добр ко мне.