Читать онлайн Тропой забытых душ

Я вынуждена была наблюдать, как сирот грабят, морят голодом и сжигают ради денег. Я давным-давно поняла, что… никого из граждан… не волнует, если сироту ограбят, уморят или убьют, потому что потребности мертвых удовлетворить проще, чем живых.

Кейт Барнард,Уполномоченный штата Оклахома по благотворительным и исправительным учреждениям, 1907–1915 гг.

Серия «Территория лжи»

Lisa Wingate

SHELTERWOOD

Copyright © 2024 by Wingate Media LLC

All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Jenny Meyer Literary Agency, Inc. за содействие в приобретении прав

Перевод с английского Павла Смирнова

© П. А. Смирнов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка®

Пролог

Оклахома, 1990 год

Возможно, старик выдумывал те истории, что рассказывал нам, сидя на скамейке возле «Дейри куин» в Аде, что в штате Оклахома. Он травил байки, обстругивая ветки с помощью складного ножа – «Барлоу» с костяной рукояткой, лезвие которого было стерто почти полностью. Он вечно строгал и болтал, поэтому люди прозвали его Стружка.

«Сержант» к прозвищу добавили футболисты, выигравшие чемпионат штата в 1962 году, вскоре после того, как старик впервые появился в городе. Сержант Стружка – так они прозвали его за поношенную танкистскую куртку с нарукавными нашивками. Но Стружка умел рассказывать истории, от которых у детей волосы вставали дыбом, поэтому его прозвище произносили с неподдельным уважением. Если верить Стружке, он побывал и шахтером, и охотником за сокровищами, и актером в шоу о Диком Западе, и конокрадом, и искал всяких приключений на свою голову, пока в 1914 году не записался в армию, чтобы не угодить в тюрьму. И поучаствовал в Первой мировой, во Второй мировой и в Корейской войне.

Он понимал безрассудство юности, ее соблазны и возможные последствия наивной беспечности. Он ощущал странный трепет, обманывая смерть, дразня ее, и не раз ему удавалось ее избежать.

Он говорил о смерти так, что его рассказы оставляли неизгладимый след в юных слушателях – некоторые помнили эти невероятные байки долгие годы после того, как посиделки в «Дейри куин» и болтовня Стружки остались позади.

Поэтому, когда два бывших звездных игрока футбольной команды, выигравшей чемпионат штата в 1962 году, постарев почти на три десятилетия, ехали через горы Уайндинг-Стейр в трех часах к западу от Ады с черепашьей скоростью развозного фургона, тема Сержанта Стружки всплыла сама собой.

Зашел разговор о достоверности истории, рассказанной Стружкой на Хеллоуин, когда они были в выпускном классе. Водитель считал ее правдивой. Пассажир был уверен, что Стружка просто разыгрывал их. Разговор перерос в спор. После небольших ночных посиделок в баре при мотеле спор превратился в пари. Пари привело к тому, что стороны обратились к местному парню, который спустя несколько бокалов пива предположил, что сможет найти на карте то место, о котором они говорили.

Карта привела к остановке на обратном пути, а потом к пешему подходу и подъему в гору.

– Эй, я что‑то вижу! – кричит водитель.

Пассажир останавливается, удивляясь, что так сильно отстал.

– Да? И что ты там видишь?

Он тяжело дышит, думая, что выше лезть не станет. Пари, поздняя ночь, пиво – глупость… Хотя старик Стружка, наверное, позабавился бы, глядя, как пара мужиков средних лет карабкается в гору где‑то у черта на куличках, вспомнив какую‑то безумную историю, рассказанную много лет назад.

– Там… кажется… небольшая пещера… – отвечает идущий впереди. – Как Стружка и говорил.

Скептик замирает на месте.

«Это невозможно, – думает он. – Разве нет?» Смотрит вверх на небо, не обращая внимания на скатывающиеся камни и осыпающиеся вниз веточки. Его товарищ исчезает во чреве горы, а пассажир не спешит следовать за ним.

Потому что, судя по тому, как Стружка рассказывал об увиденном в той пещере еще ребенком, впечатление преследовало его всю жизнь.

Глава 1

Валери Борен-Оделл, Талиайна, Оклахома, 1990 год

Когда наши давние предки впервые пришли в Юго-восточную Оклахому, одним из первых мест, которые привлекли их внимание, стали прекрасные, поросшие лесом горы Уайндинг-Стейр. Они – наш Плимутский камень, наша Миссисипи, наши Скалистые горы, наш Тихий океан.

Рон Гленн. Законопроект о национальном парке «Горы Уайндинг-Стейр», № 2571, слушания в Конгрессе, 1988 год

Дорогая Вэл!

К чему ходить вокруг да около? Мечты – штука замечательная, но мать-одиночка должна быть практичной. Пожалуйста, скажи, что еще не поздно вернуться к твоей работе во «Вратах» [1] в Сент-Луисе!

Ты спятила? Талиайна в Оклахоме? Я и на карте‑то ее без очков не найду. Неудивительно, что ты нас не предупредила. Кстати, Кеннет о тебе спрашивал. Знаешь, ему казалось, что вы начали становиться чуть больше чем друзьями. Я понимаю твое горе, дорогая, но ты не можешь жить в нем вечно, и, давай скажем прямо, если бы ты снова вышла замуж, то не было бы этих финансовых трудностей. Если не позвонишь Кеннету, чтобы все уладить, я скажу ему, куда отправила открытку.

Сажай Чарли в машину и приезжай домой. Я знаю, что ты всегда была вольной птицей, но пора бы уже повзрослеть.

Бабушка

Я перечитываю открытку в третий раз с тех пор, как забрала ее из ящика по пути на работу, потом окидываю взглядом невероятно красивую долину, расстилающуюся ниже «Эмералд-Виста», пытаясь понять, насколько большие неприятности меня ждут. Бабушка преподавала язык в школе больше полувека. Она никогда не использовала частицу «бы».

«…пора бы уже повзрослеть».

Она не в настроении. Это письмо должно было заставить меня расплакаться, и слезы – вот они. Немного вывести меня из себя – да пожалуйста.

Я нахожусь в глуши Юго-восточной Оклахомы, где после дождя утренние тени терпеливы и глубоки, а горы источают такой густой туман, что он кажется осязаемым. Природа наполнена жутковатым забытым ощущением места, где женщина с семилетним сыном может просто исчезнуть и никто этого не заметит.

Налетает порыв ветра и сдувает папку, которую я вынула из рюкзака, чтобы достать открытку. Макет брошюры и полдюжины образцов на хорошей бумаге рассыпаются по тротуару и уносятся, словно опавшие листья. Нужно бежать за ними, но я стою как вкопанная. Мысленно я сейчас в Талиайне, где домик веселого желтого цвета оказался единственным подходящим детским учреждением, готовым присмотреть днем за мальчиком, у которого мама устроилась на работу с нерегулярными выходными и необычным графиком работы.

«Просто съезди за ним, – говорю я себе. – Забери его, сложи все вещи в машину и уезжай. Это безумие. Все это – безумие».

Но просто перевожу дыхание. Утренний воздух гуще, ароматнее и теплее, чем я привыкла ощущать в мае. Пахнет летом. Летом, землей, мокрыми камнями и короткохвойными соснами. Совсем не так, как в Сент-Луисе, и это навевает мысли, от которых учащается пульс.

Томление по дикой природе – такая же часть меня, как отцовские серо-зеленые глаза и густые рыжие волосы. Он воспитывал во мне эту страсть еще до того, как служба во Вьетнаме тихо положила конец десятилетнему браку моих родителей и сделала дикую глушь единственным местом, где он обретал покой. Общаться с ним в то время значило постоянно бывать в лесу, поэтому бабушка при первой возможности увозила меня из пригородов Канзас-Сити в национальный лес Шони, где ее единственный оставшийся сын водил туристов в походы и сплавлял на плотах. Благодаря бабушке такие поездки всегда казались скорее подарком, чем обязанностью, и я привыкла именно так к ним и относиться.

Я думала, что уж она‑то поймет мой перевод из мемориального комплекса «Ворота на запад» в Сент-Луисе в Оклахому, во вновь созданный национальный парк «Тропа конокрада» в горах Уайндинг-Стейр. Но теперь мне кажется, что бабушка видит в этом повторение прошлого – еще один родитель тридцати девяти лет от роду бежит от боли, вместо того чтобы справляться с ней. И еще один беспомощный ребенок, унесенный этим ветром.

Что означает мой переезд – безрассудную попытку бегства или удачный карьерный ход? Должность соответствует девятому уровню в тарифной сетке для федеральных служащих. Во «Вратах», разрабатывая программы и выставки, сопровождая туристов по траве и бетону мемориала, я выполняла работу пятого уровня, и только с этим могла справляться, когда Чарли исполнилось три и он вдруг остался без отца. Моему мозгу просто некогда было думать о продвижении по службе. Но теперь время пришло. Это мой шанс вернуться в сферу охраны порядка в парках. Я и мечтать не смела, что получу должность в новом подразделении в Уайндинг-Стейр, и до сих пор не знаю, как так вышло. Но теперь я здесь.

«Это не эгоизм, – убеждаю я себя. – Это необходимость. Если бы Джоэл был здесь, он бы сам предложил тебе рискнуть».

Эта мысль наполняет меня сладко-горькой смесью тепла и тоски. Мне жаль, что он не может разделить со мной этот потрясающий утренний вид. Для Джоэла не было ничего лучше, чем гора, на которой он еще не побывал. Ничего.

– Эй… Ваши вещи… – сначала кажется, что голос доносится издалека. – Рейнджер, вы потеряли бумаги.

Я спускаюсь с небес на землю и смотровую площадку «Эмералд-Виста», где вдруг оказываюсь не одна. По дорожке от ближайшего кемпинга бежит тощая девочка-подросток, на бегу подбирая разлетевшийся образец брошюры. Ей одиннадцать-двенадцать. На несколько лет старше Чарли. Тощая, с длинными черными волосами.

Прижав папку к груди, я подбираю листки, оставшиеся у моих ног. Выпрямившись, вижу, что девочка идет ко мне с остальными сбежавшими бумажками. Она одета в потертые обрезанные шорты и линялую футболку «Антлерс Беаркэтс бейсбол». Роюсь в памяти, где находится Антлерс. Где‑то южнее, на реке Киамичи. Я видела его на карте.

– Держите, рейнджер, – говорит она с детским восхищением в голосе, напоминающим мне о том, что я впервые после переезда надела парадную форму. Начало работы в новом подразделении выдалось до огорчения затянутым, и среди повседневных заданий за последние две недели чередовались ознакомление с тропами и объектами в парке, выполнение мелких административных поручений и заполнение кармашков для брошюр на новеньких досках объявлений. И сегодня, хотя я, чтобы внести ясность, надела форму, ремень, увешанный снаряжением, и шляпу, снова свалили всякую ерунду, лишь бы не слонялась без дела.

Девочка пятится, скользя по мне взглядом.

– Ой! Вы – девушка-рейнджер!

Она моргает, будто видит приземление НЛО. Одно из преимуществ высокого роста – меня можно принять за парня. Но для моих коллег по отделению это иллюзия. Им вообще в голову не приходило, что обеспечивать порядок в «Тропе конокрада» станет женщина-рейнджер.

Но этой девочке нравится, и поэтому она сразу же нравится мне.

– Круто! – говорит она.

– Спасибо, – я собрала отпечатанные образцы и развернула их веером, будто карты. – Что‑нибудь нравится? Я работаю над печатными материалами для официального открытия парка.

Очередное пустячное задание от нового начальника, старшего рейнджера Аррингтона: «Ну, чтобы ты потихоньку вошла в курс дела». Разве что по головке не погладил.

– Парк выглядит так, будто его уже открыли, – замечает девочка. – Церковный экскурсионный автобус остановился прямо на вон той площадке для кемпинга после того, как кто‑то из ребят обблевал все вокруг. Там, внизу, никто не останавливался, но ворота не закрыты, ничего такого.

– Открытие только через полторы недели, но да, все объекты уже доступны для публики.

Парк представляет собой эклектичное сочетание зон отдыха времен «Нового курса» [2], построенных больше полувека назад, и разных дополнений и обновлений на пятнадцать миллионов долларов, полученных, когда Конгресс постановил учредить национальный парк «Тропа конокрада».

– Бабушка сказала, что наверху прокладывают новые тропы и прочее, – щебечет девочка. – Она сказала, что сводит меня посмотреть.

– Отличная мысль! И время года прекрасное.

– Только прямо сейчас она не может, – девочка с надеждой глядит на мою патрульную машину. – Но кто‑нибудь может мне все показать. Все равно я застряла на все лето в этой дурацкой Талиайне. У меня и друзей‑то здесь нет.

Ее намек тонким не назовешь, но я все равно сочувственно киваю.

– Уверена, летом, как только мы наберем полный штат, для детей будет отдельная программа.

Я не отвечаю за программы для посетителей парка, но к культурным и историческим достопримечательностям этих мест относятся древние курганы, оставленные доисторическими миссисипскими культурами, рунические камни викингов – подлинные или поддельные, смотря кого спросить, – французские и испанские сокровища, то есть легенды о них, разбойничьи клады, места стычек времен Гражданской войны, военная дорога 1830‑х годов и Тропа конокрадов, по которой краденый скот перегоняли между Канзасом и Техасом во времена оны.

– У этих гор богатая история.

– Да, и моя бабушка ее знает. Она здесь живет уже, ну, наверное, целую вечность.

– Интересно.

Вероятно, с ее бабушкой неплохо было бы поговорить, раз уж мне пришло в голову познакомиться поближе с этими местами.

Я собираюсь задать девочке пару вопросов, но подъезжает машина с желто-голубой эмблемой племени чокто Оклахомы на водительской двери. Судя по свежей краске, индейская полиция выделила дополнительные средства. За последние несколько десятилетий, с изменением федеральной политики в отношении коренных народов, племя начало восстанавливать инфраструктуру, утраченную с начала века. Его правоохранительные органы, когда‑то бывшие легкоконной полицией чокто, теперь называются «племенной полицией народа чокто».

Национальный парк «Тропа конокрада» окружают полтора десятка округов, относящихся к юрисдикции народа чокто. Я тут недавно, но уже успела погрузиться в смутные взаимоотношения между руководством племени, политиками штата, местными жителями, местными правоохранительными органами и федеральным правительством. Учреждение любого нового национального парка вызывает споры, но этот случай в политическом смысле стал выдающимся. Изменение классификации тысяч акров угодий нанесло сокрушительный удар лесопильным компаниям, которые наживались на федеральных лесах. Сомнительные сделки и закулисные договоренности позволяли вырубать огромные участки леса. Почти с каждого скального гребня открывается вид, напоминающий иссеченный шрамами лунный ландшафт.

В окно, положив локоть на раму, выглянул индейский полицейский. На вид он примерно моего возраста, сильно за тридцать, с коротко стриженными темными волосами.

– Сидни, тебе лучше вернуться обратно. Вон по той тропе, – он показывает большим пальцем в сторону кемпинга.

– Там весь автобус заблеван, – ответила девочка с таким кислым видом, что молоко бы свернулось. – И чистить его будут, наверное, час.

– Управятся быстрее, если не станут тратить время, разыскивая тебя.

– Ничего, – фыркает она. – Я сказала ребятам, куда иду.

У полицейского чуть дергается щека.

– Следи-ка за языком, или Бабушка Уомблс устроит тебе взбучку, когда приедешь домой, – он снова указывает большим пальцем, но на этот раз его пальцы сжаты в кулак и на руке поигрывают мускулы; судя по красным глазам, смена выдалась долгой. – Ступай!

Девочка пожимает плечами.

– Но я помогала ей!

– Сидни! – Теперь дергается подбородок полицейского, ровные белые зубы едва не скрежещут; у него, наверное, красивая улыбка, только он не улыбается. – Мне тебя самому туда отвести или как?

– Блин! – Девочка подчеркивает восклицание глубоким вздохом.

Если бы на ее месте оказался Чарли, я бы прямо сейчас усадила его тощую задницу в машину и устроила ему разнос по дороге домой.

– До скорого, – говорю я, чтобы девочка побыстрее ушла. – Спасибо, что поймала разлетевшиеся бумажки.

– Без проблем. – Смело подойдя к краю обрыва, она вытягивает шею, вглядываясь вниз и словно раздумывая, не прыгнуть ли. – Брата моего там не видели? – девочка умоляюще смотрит на меня; я чувствую, что в первый раз в ее поведении нет никакого наигрыша. – Рыжий, очень высокий и тощий. Он мог заблудиться.

– В парке? – Обычно сообщения о пропавших посетителях оказываются ложной тревогой.

– Не знаю… Возможно.

– Он приехал сегодня утром вместе с тобой?

– Нет. Но он не зашел за мной к Бабушке Уомблс, когда обещал.

– Понятно. – Мой мысленный диалог меняется с возможного происшествия в парке на «семейные проблемы», а потом – на «бедный мальчик». – Буду смотреть в оба.

– Скажите ему, чтобы зашел за мной к Бабушке Уомблс.

– Если увижу.

– У него рыжие волосы.

– Да, ты уже говорила.

Снова вмешивается индейский полицейский, требующий, чтобы девочка перестала тянуть резину и шла в кемпинг.

Подойдя поближе ко мне, она без тени смущения игнорирует его распоряжение и наконец указывает на один из листков, лежащих на моей папке.

– Вот этот, – говорит она. – Он лучше всего выглядит.

Я смотрю на бледно-зеленый квадратный листок, оформленный в виде пергамента. Он вполне годится для материалов, которые должны ублажить шишек из руководства штата, их местных коллег и избирателей, а заодно и любого, кого решит отправить к нам Министерство внутренних дел.

– Спасибо! Отличный выбор! – ради Сидни я изображаю энтузиазм по поводу брошюры.

– Пока, – бормочет она и, волоча ноги и пиная по дороге камни, идет по тропинке.

Я понимаю ее настроение. Мои собственные надежды, связанные с этим переводом, напоминают воздушного змея, пытающегося поймать ветер. Вверх, вниз, вбок.

Индейский полицейский легонько стучит пальцами по металлу над эмблемой чокто, привлекая мое внимание.

– Вы новенькая в «Тропе конокрада»? – Наверняка он и сам знает ответ. Такое чувство, что обо мне здесь все уже слышали, причем что‑нибудь нехорошее. Я стараюсь не обращать на это внимания, но любому терпению когда‑нибудь приходит конец.

– Да. Приехала пару недель назад. Живу в домике возле туристического мотеля «Лост пайнс», пока не достроят жилье для работников парка. Там неплохо. Есть возможность познакомиться с Талиайной.

– Ну, на это много времени не нужно, – шутит полицейский, еле сдерживая зевок; пятна грязи на рубашке подтверждают, что его смена на службе племени не прошла без приключений. – Поосторожнее с Сидни, – вдруг говорит он. – Она… любит рассказывать сказки.

Во мне просыпается мать. «Как жестоко говорить так о ребенке, у которого не задается день, неделя или… да что угодно».

– Похоже, она скучает по друзьям и по брату. Трудно проводить вот так целое лето, когда тебе всего… сколько? Одиннадцать или около того?

– Думаю, двенадцать. Пара моих племянниц поехала в поход вместе с ними, так что Сидни должна быть примерно их возраста. Миссис Уомблс привозит всех своих в церковь каждый раз, когда двери открыты и есть кто‑нибудь, готовый за ними присмотреть.

В его тоне ощущается подтекст, но я не могу его разобрать.

– Ну, я надеюсь, что ее лето еще наладится.

Он снова постукивает по двери машины.

– Значит, вы – новый рейнджер парка? – снова риторический вопрос.

Я киваю. Это же очевидно.

Он еле заметно ухмыляется.

– Похоже, они решили устроить вас по первому разряду…

Резкое движение подбородка указывает на мою машину, которую еще до передачи мне можно было завести только с толкача. Я не совсем ласково окрестила машину драндулетом. В комплекте шли стертые шины разных размеров и кондиционер, работавший, когда ему вздумается. Я чувствую, что полицейский подтрунивает надо мной.

– Похоже на то, – отвечаю я.

– Неудивительно.

Я пожимаю плечами.

– Справлюсь. Я разбираюсь в машинах. Хотя вынуждена признать, это – настоящий динозавр.

Полицейский переключает передачу своей новенькой патрульной машины. Я разворачиваюсь, решив вернуться в участок. Работу над брошюрами и выбор праздничных тарелок и пластмассовых приборов для официального открытия невозможно откладывать вечно. У нас пока нет специалиста по связям с общественностью, и за него отдуваемся мы с Минди, секретаршей.

– Вам уже рассказали о костях? – спрашивает полицейский, обращаясь к моей спине.

– О костях?

– Ясно… – ворчит он и уезжает.

Глава 2

Олив Огаста Пил, округ Пушматаха, Оклахома, 1909 год

Практически неограниченная власть была вручена множеству опекунов, которые были недостойны такого доверия.

«Маскоги дейли Финикс», 26 апреля 1915 года

Он входит в нашу комнату на чердаке тихо, словно амбарная мышь, опасающаяся разбудить кота. Не хочет, чтобы я поняла, что он задумал. Боится меня и старого черного пса. Во всяком случае, пока не придумает, что делать с нами обоими – как избавиться от нас или заставить молчать.

Черный пес моего папы слишком много лает. А я?.. Как и мой почивший папа, я слишком много говорю.

– Я знаю, что ты сделал с Хейзел, – сказала я ему в прошлом месяце, когда увидела за завтраком, что ее стул пуст. – Попробуешь так со мной – и я перережу тебе горло, когда ты напьешься. Я помогала папе забивать свиней, свежевать оленей и охотиться на белок и кроликов в горах. И у меня есть папин большой нож. Я его спрятала так, что тебе ни за что не найти.

Наверное, не стоило открывать рот, но, когда пропала Хейзел, я испугалась, что Теско Пил снова заявится, пока мама спит, одурманенная самогонным виски и опиумными порошками, неподвижная, словно мертвая, где‑то до середины следующего дня.

– У тебя богатое воображение, – Теско положил волосатую, словно тарантул, ладонь на мою голову. – И длинный язык. Думай, что говоришь. Это не пристало юной даме. Может, отправить тебя в одну из тех школ, где учат манерам и прочему? Например, обратно в Канзас-Сити, откуда родом твоя мамаша. Что думаешь, Олли-Огги?

Я стиснула зубы. Этому ласкательному имени не место на его губах. Олли-Огги называл меня папа. Хватало уже и того, что я потеряла настоящую фамилию и пришлось использовать фамилию Пил после того, как мама вышла замуж за Теско.

– Отправить меня в школу, как Хейзел? – выпалила я. Мне хотелось, чтобы он ответил: «Да», именно это с ней и произошло. Тогда я бы знала, что не случилось что‑нибудь похуже.

Он рассмеялся и ответил:

– Не суй нос не в свое дело, Олли.

Я вывернулась из-под его ладони.

– Не трогай меня! – предупредила я. – Или я скажу мистеру Локриджу о том, что ты сделал с Хейзел. Оставь меня в покое… иначе…

Я надеялась, что этого будет достаточно. Теско работает мастером на большом ранчо мистера Локриджа и на хорошем счету, вряд ли ему нужны проблемы на работе. Даже змея понимает: если все идет хорошо, лишний раз лучше не высовываться.

Но змея вроде Теско Пила не может удержаться и не ползать в темноте, и сегодня я вижу, как он крадется через нашу комнату на чердаке мимо моей кровати к постели Нессы. Стоит в белесом свете луны, словно призрак, и смотрит на нее.

Она – совсем маленькая девочка, ей всего шесть – еще совсем рано становиться женщиной, как ее старшая сестра, Хейзел. Несса провела с мамой и со мной половину своей жизни, с тех времен, когда мы с моим настоящим отцом вели хозяйство в горной долине в Уайндинг-Стейр. Там чистая прозрачная вода текла по камням, и старые деревья приглядывали за нами с высоты. Туда, в нашу хижину, папа и вернулся однажды, привезя с собой двух девочек чокто, существенно старше и младше меня.

– Привез тебе подружек для игр, Олли-Огги, – сказал он. – Это Несса Раск и Хейзел Раск. У них не осталось родных на этом свете. Теперь они будут жить с нами.

Мой папа никогда не мог пройти мимо страданий, когда сталкивался с ними в своих странствиях. До того он подобрал мальчишку-подростка, которого нашел в заброшенной хижине, но паршивец попытался украсть нашего вьючного пони, а потом убежал в лес. Поэтому, когда папа привел домой Хейзел и Нессу, я решила, что эти девочки у нас надолго не задержатся. Их тихие перешептывания на родном языке чокто меня немного злили, как и маму. Поэтому мы с Хейзел и Нессой никогда по-настоящему не дружили, особенно после того, как папа уехал в горы, а через месяц его пегий вьючный пони вернулся домой один. Пони был по-прежнему нагружен папиным снаряжением и вещами, но папа так и не вернулся.

Без него Хейзел и Несса стали тяжкой обузой, и мама с разбитым сердцем незадолго до первого зимнего снега собрала нас и повезла в низину, в гостиницу в Талиайне. К тому времени она уже знала, что папы нет в живых. Вдвоем с мамой мы смогли бы сводить концы с концами, как прежде, когда жили в Канзас-Сити, я была совсем маленькой, а папа ушел в армию. Но с тремя девчонками, цепляющимися за юбку, маме пришлось согласиться даже на такого негодяя, как Теско Пил.

Я винила в этом Хейзел и Нессу, но зла им не желала. Особенно малышке Нессе, которая по большей части молча наблюдает за происходящим вокруг, забившись в угол, и старается не путаться под ногами.

Мое тело напряжено, как струна, и я, вцепившись в простыню, наблюдаю за Теско. Думаю о папином ноже, спрятанном между бревнами стены за отвалившимся куском штукатурки. Если я попытаюсь его достать, он услышит скрип пружин под моим матрасом, а потом свалит меня с ног одним ударом и отберет нож.

Я вижу это мысленным взором, как иногда и другие события, которые еще не случились. Вижу папин нож в руке Теско Пила.

Плотно сжав веки, я стараюсь мыслями оказаться в другом месте, как делала это раньше, когда он приходил по ночам к Хейзел. Пытаюсь превратить кровать в волшебный ковер-самолет, как в сказке, но тут Несса что‑то бормочет во сне. И я не могу сделать вид, что меня тут нет.

Выглянув, я вижу, как Теско поднимает одеяло и смотрит на нее. Несса поворачивается на бок и от холода поджимает коленки под ночную рубашку.

Я сажусь на кровати достаточно быстро, чтобы пружины под матрасом зашумели, а пол скрипнул, и, вытянув вперед руки, словно пытаясь нащупать лучи лунного света, проникающие в окно, говорю: «Па… папа?» Мой голос звучит тихо и с хрипотцой.

Теско роняет одеяло в такой спешке, что оно накрывает Нессу с головой.

Я наблюдаю за ним краем глаза, но продолжаю притворяться, будто мною овладел дух. Теско суеверен. Его очень встревожили рассказы ковбоя чокто на ранчо, который говорил о ведьмах и великанах, странствующих в лесной чаще, и о налуса фалая, который выглядит как человек, но имеет длинные острые уши и ползает на животе, словно змея. А еще Теско тревожат рассказы об отпущенниках чокто, которые раньше были рабами на фермах чокто до Войны между штатами [3], и об их заклятиях и проклятиях. Когда мы въехали в дом мастера на ранчо мистера Локриджа, Теско первым делом покрасил потолки на верандах в голубой цвет, повесил охранные шары над окнами и прибил подкову над дверью, чтобы отпугнуть привидений и ведьм. Прежде чем оказаться в руках мистера Локриджа, этот бревенчатый дом и все земли ранчо принадлежали индейцам чокто. Теско опасался, что заклятия чокто все еще действовали.

– Па… Папа? Что… Что… Ты… ты-ы-ы говори-и-ишь? – я скрючиваю пальцы так, что ладонь начинает напоминать ладонь ведьмы, и царапаю воздух.

Теско замирает на месте.

– Олли? – шепчет он.

Я издаю громкий утробный стон, становлюсь на колени и начинаю размахивать руками, словно с кем‑то танцую. Из моего живота вырывается смех, и я позволяю этому низкому и глубокому звуку вырваться на волю.

– Па-па! Па-па! – распеваю я полушепотом. – Бли… ближе. Слышу… не… не слышу…

Теско прочищает горло.

– Кыш!.. Иди спать, Олив!

Я снова смеюсь, на этот раз тонко и заливисто, словно птица. Звук отражается от стен, но голос совсем не похож на мой. Мне начинает казаться, что в комнате все же водятся призраки. Старые потолочные балки, вырезанные неизвестным работником чокто после того, как его племя переселили на запад от Миссисипи, на Индейскую территорию [4], застонали так громко, что я едва сама не подпрыгнула.

Теско мгновенно трезвеет – все спиртное, выпитое им за вечер, будто улетучивается в мгновение ока. Он косится на балки, отступая к лестнице. Должно быть, босой ногой цепляет занозу на дощатом полу, потому что с его губ еле слышно слетает проклятие.

Хочется смеяться, но я боюсь, поэтому со вздохом снова распластываюсь на кровати. Последнее, что я произношу достаточно громко, чтобы Теско, спускающийся по ступеням, расслышал: «Сок… Сокро… Сокровище?»

Это даст ему повод задуматься. Он станет размышлять: вдруг я знаю, где находится одна из французских золотых шахт или какой‑нибудь бандитский клад из тех, которые мы с папой всегда искали. Может быть, получится обманывать Теско до тех пор, пока я не придумаю, что делать дальше.

После его ухода я смотрю на луну в окне и заливаю слезами подушку. Я не сдерживаюсь, потому что этого никто не видит. Я хочу быть с папой… и с мамой, жить, как прежде, до Теско, до того, как она пристрастилась к порошкам и выпивке, в горной хижине. Я нигде не была так счастлива, как в той прекрасной долине высоко в горах.

«Если бы мы могли вернуться, – говорю я себе, наблюдая за мотыльком, развернувшим крылья на оконном стекле и отбрасывающим тень в десять раз больше собственных размеров. – Теско нас бы там ни за что не нашел».

Я улыбаюсь, и сон уносит меня, потому что мне кажется, что где‑то вдалеке я слышу поющего папу – он всегда пел, возвращаясь из странствий и приближаясь к дому.

Проснувшись, я вижу, что за чердачным окном еще едва сереет утро, а Несса стоит у моей кровати и колотит коленями по раме, обхватив себя руками, потому что по ночам холодно даже весной.

– Иди в свою кровать! – Я злюсь на девочку, потому что она разбудила меня и оторвала от воспоминаний о старом доме в Уайндинг-Стейр.

Несса смотрит на меня большими карими глазами и моргает, пока я наконец не поднимаю одеяло.

– Ладно, залезай уже.

Дважды ее просить не приходится, и вскоре она снова засыпает. А мне никак не удается задремать. Я размышляю, как нам выбраться отсюда, прикидываю, решусь ли попробовать уговорить маму пойти с нами. Я представляю ее такой, какой она была раньше, с красивой гладкой кожей, темными волосами и сияющими глазами ее родного польского народа, такими же, как у меня. Когда мама смеялась, в этих глазах плясали огоньки, словно искры от костра. Если бы мне удалось забрать ее от Теско и могилы мальчика, которого они вместе завели и потеряли, ей стало бы лучше. Мы бы начали жизнь заново. Разве нет?

Я как следует все обдумываю, строю планы, шаг за шагом. Планирую наше освобождение. И возвращение домой.

«Свободные и дома». Едва эти слова возникают в моей голове, снизу раздается рев Теско:

– Завтрак! Эй, вы двое, к столу!

Несса вскакивает и уносится вниз по лестнице, прежде чем я успеваю остановить ее и одеть. Если ты не вскакиваешь, когда приказывает Теско, он заставит тебя об этом пожалеть. Я спешно натягиваю хорошее платье с поясом из голубой ленты, высоким воротником и длинными рукавами и застегиваю каждую пуговицу, хотя воротник жмет и царапается после стирки и глажки, которыми мы занимаемся вместе с кухарками мистера Локриджа. Это самая взрослая одежда, которая у меня есть, если не считать красного платья с клетчатым передничком. Оба наряда достались мне после того, как надоели дочкам мистера Локриджа в Оклахома-Сити. Они лучше любой одежды, которую мог бы купить мне Теско, даже если бы захотел.

Когда я спускаюсь, Теско ждет у плиты. Он привел себя в порядок, надел свежую пару коричневых брюк в тонкую полоску, сапоги высотой по колено и рубашку цвета дубовой коры. Расчесал волосы и чисто выбрил длинный острый подбородок. Это должно означать, что он собирается в дом мистера Локриджа – может, повезет его в Антлерс по делам к юристу или судье или на поезд. Мистер Локридж нигде подолгу не задерживается. Домов у него столько, что он не во всех успевает побывать.

Я чувствую запах свиных шкварок и яиц и вижу, что стол уже накрыт. И хоть и знаю, что мамы не будет, все равно ищу ее взглядом. Но она все еще спит, как обычно.

Теско берет лопаткой блинчик и выкладывает его на тарелку перед Нессой. Девочка моргает и улыбается мне, словно я – причина внезапной обходительности Теско.

– Ну, хорошо, – Теско вываливает блинчик на мою тарелку. – Я уж подумал, не случилось ли чего, Олли. На тебя не похоже, чтобы ты пропустила завтрак, – он садится на стул. – Я вчера даже немного тростникового сиропа принес из большого дома.

Его голос становится сладким, как густой бурый сироп, и у меня по спине бегут мурашки, потому что именно так он начинал разговаривать с Хейзел некоторое время назад. Приносил ей сладости и красивую одежду, которую выбросили дочери мистера Локриджа. «Ой, примерь это, Хейзел, – говорил он. – Ты уже слишком взрослая, чтобы одеваться как маленькая девочка».

И Хейзел, которая не привыкла, чтобы у нее были красивые вещи, которые она могла бы назвать своими, бежала и делала, как он сказал. Не замечала, что доброта Теско подобна яду, капающему на кожу: ты не понимаешь, что происходит, пока он не начнет впитываться.

– Вот. Сначала тебе, Олли, девочка моя. А потом и нашей малышке Несси налей, – говорит он, подталкивая в мою сторону красный в белый горошек кувшинчик с сиропом.

Я делаю, как он сказал, потом отодвигаю кувшинчик и кладу ладони на колени. Мне отчаянно хочется съесть блинчик с сиропом, но рядом с тарелкой Теско лежит большая деревянная ложка. Теско может угостить блинчиком, а в следующую минуту ударить ложкой по лицу, если ты этого блинчика коснешься. Зависит от настроения. Пока я еще не могу понять, какое оно сегодня утром.

– Хорошо спалось сегодня, а?

Теперь по всему моему телу от макушки до пяток бегут мурашки.

Несса наклоняется над тарелкой, не открывая рта, чтобы не показывать, что у нее выпали передние молочные зубы.

Теско не дожидается ответа.

– Я ведь почему спрашиваю – мне ночью показалось, что кто‑то плакал, и я заходил проверить. Кто из вас?

– Не знаю, – хрипло отвечаю я и пользуюсь возможностью выпить молока. – Наверное, я. Мне снился… сон.

– Точно? – Но о сокровище он не спрашивает, а это значит, что мой план сработал не так, как я надеялась. – Ну, если у вас, девочки, проблема со сном, я могу дать немного маминых лекарств. Опиумные порошки помогают, когда режутся зубы и все такое. Помогают спать как младенцу.

Молоко, которое я только что выпила, чуть щекочет, стекая вниз. Не странный ли вкус? Я смотрю, как Несса пьет свое молоко, и мне хочется поскорее выйти из-за стола.

– Думаю, мы нормально… спим.

– Ешьте давайте, – говорит Теско.

Я отрезаю кусочек блинчика и кладу его в рот. Больше не отваживаюсь ни на что.

– Вкусно, да? – спрашивает Теско. – Сладко и славно.

– Да, сэр.

– Передай мне сироп, Олли, девочка моя. У меня что‑то блин суховат. Давненько не пробовал сладкого-сладкого сиропа. Очень давно. Изголодался по нему.

Когда я пододвигаю кувшинчик через стол, пальцы Теско охватывают мои. Кожа у него шершавая, словно кошачий язык. Я заставляю себя убрать руку медленно, как обычно.

– А славное у вас масло получилось, – говорит он, подливая себе сироп. – Прямо как у твоей мамы раньше.

Его взгляд на мгновение останавливается на двери спальни, которая вечно приоткрывается. Через щель видно смятое постельное белье и мамина нога, свешивающаяся с кровати. Сегодня она спит на животе. Она выползет из спальни уже после того, как мы с Нессой отправимся в школу, которую чокто построили на берегу Блэк-Форк в старые времена для детей своего племени. Теперь, после объединения Оклахомы и Индейской территории в один штат, школа должна принимать и белых детей. Так решил в прошлом году президент Тедди Рузвельт.

– По большей части сбивала Несса, – бормочу я. – Остальное лежит в кладовке. Это часть Локриджей.

Обязанности мастера на ранчо: доить корову, снимать сливки и сбивать из них масло, собирать яйца в курятнике и пополнять запасы большого дома. Когда мистер Локридж на ранчо, он любит свежие продукты.

– Кстати, о большом доме… – По усам Теско стекает сироп. – Я думал сегодня взять тебя с собой, Олли. Несси сама найдет дорогу в школу.

Моя вилка опускается в тарелку с тихим звоном. Зачем он хочет увезти меня одну?

– Помнишь того солового выставочного пони, которого Локридж выписал из Тайлера, из Техаса, к возвращению жены и дочек?

– Да.

– Не понял?

– Да, сэр.

Теско набирает вилкой масло и размазывает его по блинчикам.

– Так в этой шельме оказалось слишком много перца для девчонок Локридж. Вот старик и сказал: «Приведи Олли и дай ей прокатиться пару раз на пони. Она, мол, с лошадьми хорошо ладит». Ну а я ему и ответил: «Конечно, наша славная малышка Олли-Огги сможет проехать верхом на чем угодно, если у него есть шерсть».

Теско с улыбкой тянется через стол и гладит мою руку. Думает, я у него на крючке: блинчики, сироп, пони вместо школы.

Теско Пил снова начинает ухаживать. Ему не терпится кого‑нибудь полапать. Только через мой труп.

Мы с Нессой должны уходить отсюда. Больше ждать нельзя.

Я притворяюсь, что подавилась, и хватаюсь за молоко, чтобы стряхнуть его руку со своей.

– А пони до завтра не подождет? – Мои мысли мчатся быстрее, чем новенький родстер «бьюик» Локриджей. – Учительница сегодня проводит конкурс на знание таблицы умножения. Она будет недовольна, если я пропущу.

Несса поднимает голову, и ее ланьи глаза вопросительно смотрят на меня. Она знает, что никакого конкурса нет.

«А ты помалкивай», – говорю я ей взглядом. И она молчит.

Теско с минуту смотрит на нее.

– Тогда возьму-ка я с собой Нессу. Она неплохо управляется с лошадьми. Для взрослого мужчины пони маловат, иначе бы я сам выбил всю дурь из этого паршивца.

Лицо Нессы замирает. Щеки втягиваются, словно она прикусила их изнутри.

– А почему не отложить поездку на завтра? Я намного сильнее Нессы, – я стараюсь говорить как смышленая и послушная девочка. – У младших сегодня тоже конкурс, только на сложение. Учительница спросит, почему Несса не пришла.

– Ясно дело. – Теско вовсе этому не рад. – Значит, поедем завтра. Ты и я.

– Завтра. Да, сэр.

Только завтра меня здесь уже не будет. И Нессы тоже.

Я обдумываю план, когда мы заканчиваем завтрак и убираем со стола, а потом ждем, пока Теско оседлает лошадь и уедет за холм.

Едва он скрывается из виду, я хватаю Нессу за плечи и говорю, стоя в дверях, словно мы собираемся отправиться в сарай заниматься хозяйством:

– А теперь слушай меня. И делай все так, как я скажу. У нас мало времени.

«Может вернуться Теско. Может проснуться мама. Работники с ранчо могут прийти за продуктами в сарай».

Несса с привычной робостью втягивает голову в плечи. Я хватаю ее за подбородок и поднимаю его вверх.

– Слушай меня как следует. Нам нужно отсюда уходить. Теско задумал какую‑то гадость. Нам нельзя здесь оставаться, иначе закончим так же, как Хейзел. Поняла?

Несса бледнеет, ее губы дрожат. Она мотает головой, косится на дом.

И тут я замечаю, что сегодня утром от сарая не слышно лая папиного большого черного пса. Привязь валяется в грязи, но на ней никого нет. Пес исчез, как и Хейзел. Меня пробирает дрожь.

– Несса, нужно уходить. Немедленно!

– В… в школу? – Слово, произнесенное с легким акцентом чокто – единственного языка, на котором Несса говорила, когда папа привел ее в горы, – меняет тон, словно в песне. – К учительнице?

– Учительница нам не поможет. Понимаешь? – Любой горожанин сразу отправит нас обратно к Теско. – Ты должна сделать, как я скажу. Я иду в сарай за старыми папиными вьюками и ловлю его пегого пони. Скиди нам нужен, чтобы нести припасы. Ты иди в дом и собери то, что я перечислю.

Я загибаю пальцы. Нам понадобится: еда, спички, одежда, наши пальто, несколько одеял, папин охотничий нож, синяя кастрюлька, стоящая на плите, и деньги, если у мамы в коробке из-под печенья осталось хоть что‑нибудь…

– Все запомнила? – спрашиваю я, и Несса легонько кивает. – И поглядывай в окна. Если Теско вернется, лезь под кровать, а я буду прятаться, пока он не уедет. И не разбуди маму.

– Куда? – спрашивает она с присвистом из-за выпавших передних зубов. – Куда мы пойдем?

– В леса. Обратно в Уайндинг-Стейр, где нас никто не найдет. Помнишь? Мы жили там до Теско.

Она кивает, и я этому рада. Я боялась, что Несса забыла, потому что ей было всего четыре с половиной, когда мы оттуда уехали.

– Туда мы и отправимся, Несса. Только ты и я.

Ее глаза в ужасе широко распахиваются, и она снова заглядывает в дом.

– Но… Олли…

– Мама потом придет. Позже. И останется с нами. Может, и Хейзел отыщется и доберется. А мы должны отправиться туда первыми и все подготовить. Дорога будет долгая, через леса, через реку и в горы. Придется много идти. На ночь будем разбивать лагерь. Не забудь взять спички. И побольше.

Я разворачиваюсь к сараю, но Несса хватает меня за подол и не отпускает.

– Делай, как я сказала! – фыркаю я, и меня словно пронзает молния. – Больше нет…

– Но… – Я умолкаю при виде выражения лица Нессы; она указывает через пастбище в сторону высоких сосен, виднеющихся сквозь утренний сумрак и туман. – Но, Олли, нас же в лесу поймают… – Последнее слово она произносит шепотом. – Эльфы!

Глава 3

Валери Борен-Оделл, 1990 год

Дорогу называли «Тропой конокрада», и вела она из Техаса в Канзас. Она пересекала горы Уайндинг-Стейр и проходила недалеко от Талиайны.

Джордж Льюис Манн, помощник федерального маршала, Индейская территория. Интервью, взятое Грейс Келли, 1937 год. Архив документов об отношениях между индейцами и первопоселенцами

Скелетированные человеческие останки – вот что скрывали от меня коллеги, пока я «акклиматизировалась» в «Тропе конокрада». Тела троих детей, занесенные илом, разложившиеся почти до скелетов. Судя по строению таза и зубам, старший ребенок был примерно пубертатного возраста, но маленького роста. Другие двое существенно младше: у одного только начали прорезаться постоянные передние зубы, у второго менялись вторые моляры.

Пока я сижу на корточках над прохладным песчаным полом пещеры, в голове крутятся поверхностные знания из судебной медицины и археологии. «Как много истории общества – и отдельного человека – кроется в том, как хоронят людей, – говорил как‑то приезжий специалист по древностям еще в те времена, когда мы с Джоэлом были наивными новичками в Йосемитском парке. – История скрыта в церемониальных предметах, погребальных одеяниях, в том, как размещены тела. Кости не умеют говорить, но способны многое рассказать».

Но в расположении этих останков не прослеживалось никакой церемониальности – просто тела, уложенные рядком. Кости не древние и не свежие – что‑то среднее. Не исключено, что они на удивление хорошо сохранились благодаря сухому микроклимату пещеры. Каменные плиты, приставленные к стене, укрывали останки на протяжении десятилетий, пока пещеру не обнаружила пара дальнобойщиков, остановившихся на отдых в этом районе. Во всяком случае, так сказала женщина, позвонившая анонимно и сообщившая, что слышала разговор каких‑то парней в местном баре.

Случайное обнаружение этого места кажется маловероятным, учитывая отдаленность и незаметный вход в пещеру. Скорее, кто‑то намеренно наведался сюда в поисках сокровищ. Легенды о кладах отлично звучат у костра и привлекают туристов, но они же манят и копателей, стремящихся заработать доллар-другой на краже предметов старины с федеральных земель. О том, откуда взялись дальнобойщики, ходили разные слухи. Предполагалось, например, что они местные и знают эти горы. Возможно, работают в дорожной службе округа или на «Паркер констракшен», которой принадлежит карьер неподалеку.

Что еще обнаружилось в пещере, когда кто‑то впервые потревожил захоронение? Или ничего не было? Но если так, почему этих детей уложили именно таким образом? Возле тел нет никаких следов погребальных или бытовых предметов, даже костяных или металлических пуговиц или пряжек, оставшихся после того, как разложилась одежда, не видно. Нет даже имен, нацарапанных на камне, но тела уложены так, будто защищают друг друга, от старшего к младшему. «Лет тринадцать… десять или одиннадцать… пять или, может, шесть…»

Я тщательно обхожу цифру семь – возраст Чарли – и стараюсь не представлять себе его тонкие ручки и ножки, точно так же иссохшие и изломанные, так и не получившие возможности срастись. Для этих детей время остановилось. Они каким‑то образом оказались в пещере. Одни. В темноте. Забытые. Спрятанные. Но это ведь чьи‑то дети!

При виде вмятины на самом маленьком из черепов я вздрагиваю, хоть меня и предупредили об этом заранее. Если верить анониму, когда дальнобойщики наконец заметили, что один из черепов был проломлен, они перепугались, бегом спустились с горы и отправились пить, чтобы прийти в себя. Сообщать о находке они не стали, опасаясь, что начальство уволит их, решив, что они бездельничали в рабочее время.

Все это решительно никак не объясняет нынешнего состояния захоронения. Судя по разнообразию свежих следов, за последние сутки здесь могло перебывать сколько угодно народа. Никто особо и не пытался сохранить это место в неприкосновенности, хотя обнаружение человеческих останков на федеральной земле – дело тонкое. Насколько мне удалось выяснить, Фрэнк Феррел, мой коллега из второй смены, не принял анонимный звонок всерьез и ничего не предпринял, а старшего рейнджера Аррингтона, отсутствовавшего по личным делам уже второй раз за две недели, в основном заботило, как бы разобраться с этой ситуацией по-тихому.

Я узнаю о костях только тогда, когда удается загнать в угол самого наивного из работников – двадцатиоднолетнего стажера по имени Рой, приехавшего к нам на лето. И то пришлось притвориться, что мне кое-что известно, но просто необходимо составить собственное впечатление. Пока мы ехали в горы по заросшей лесной дороге, Рой рассказал мне все, что знал сам. И еще обмолвился, будто я каким‑то образом «подвинула» нескольких местных кандидатов на мою должность в «Тропе конокрада». А меня все еще занимает вопрос, почему я получила это место, но коллеги относятся ко мне как к приблудной, хотя и вынуждены сюсюкаться со мной. Дело не в том, что я женщина. В системе Службы национальных парков принадлежность к прекрасному полу не дает никаких преимуществ. Любые приставания, шутки, заигрывания, домогательства ты должна стойко переносить, разбираться с ними самостоятельно, отращивать шкуру потолще и работать дальше.

Рано или поздно я вытащу из Роя и это. Он – типичный парень из колледжа: разговорчивый, дружелюбный, беспечный. Я успела немного узнать о нем, слушая повседневную болтовню по радиорации. Его мать – чокто, а отец – австралиец, тренирует лошадей и не живет с семьей. Рой обожает смешить людей, изображая оклахомскую версию австралийского акцента. Он хочет понравиться людям и в восторге от первого сезонного выезда на работу в СНП. Особенно ему нравится форма и служебный автомобиль. Он многое знает о влиятельных людях в племени чокто, о прочих жителях округи, их группировках и истории. Судя по всему, затерянные захоронения и спешно зарытые человеческие останки в этих местах не редкость. В старые времена в этих горах частенько селились лесорубы, охотники, золотоискатели, бутлегеры, нищие фермеры, пытавшиеся самовольно захватить участок, и бандиты всех сортов, искавшие надежное убежище или удобные места для промысла. Уединенностью и сложным рельефом этих мест пользовались Джесси Джеймс, Бель Старр и множество других. Еще Рой поведал мне о «деревьях Дьюи». По его словам, Дьюи был известным бутлегером, который вырезал свое имя на деревьях, чтобы другие держались подальше от его территории, иначе…

Такая отвратительная история местности неплохо объясняла насильственную смерть троих детей в конце прошлого века, да и в последующие годы.

– Но это точно не захоронение чокто, – врывается в мои размышления Рой.

Он уже упомянул общую озабоченность тем, что Конгресс со дня на день может принять закон, по которому останки представителей коренного населения и погребальные предметы следует передавать в ведение властей индейских племен. Если останки и в самом деле принадлежали индейцам, в этом деле можно было основательно влипнуть.

– И ты с первого взгляда понял это?

Антропологу ничего не стоит определить расовую принадлежность по характеристикам скелетов, но Рой нужной квалификации не имеет.

– Чокто не стали бы… В общем, они очень уважают покойников. Понимаете?.. – тихо говорит он. – В старые времена их хоронили возле дома и клали в могилу горшочек с едой, смену одежды, одеяла, возможно, игрушки и все такое. Кости очень много значат для чокто. Это наше наследие, – он указывает фонариком на тела, и луч света пляшет по стенам пещеры. – Просто оставить кого‑нибудь в пещере и завалить камнями – это больше похоже на белых. Бедные девочки.

– Девочки?

– А разве нет?

– По скелетированным останкам человека, не достигшего взрослого возраста, этого нельзя утверждать наверняка, – я указываю на старший из трех скелетов. – После пубертатного периода можно определить по седалищной вырезке и форме таза – организм приспосабливается к будущему деторождению. Но эта девочка была еще слишком мала. Лет двенадцать или тринадцать.

Рой наклоняется надо мной так близко, что его дыхание колышет волоски на моем затылке. Я еле сдерживаю нервную дрожь. Трагедия кажется совсем свежей, хоть это и не так.

Я бочком отодвигаюсь и встаю, чтобы получше разглядеть парня. Первое, что узнаешь, опрашивая свидетелей: язык тела не лжет. Его уклончивость очевидна, несмотря на то что черты лица трудноразличимы в сумраке, окружающем луч фонарика.

– У тебя есть причины полагать, что все три скелета – женские?

– А?

– Ты назвал их девочками.

– Да… Я не знаю.

В пещеру врывается раскат грома. Грозы в этих местах случаются часто, налетают быстро и несут с собой проливные дожди, град, а иногда и торнадо. Это я узнала из разговоров с владельцем мотеля, который стал мне временным домом.

– Нам лучше вернуться к машине, – Рой отступает на шаг к выходу.

Новый раскат заставляет поторопиться; где‑то среди камней, окружающих вход в пещеру, жалобно завывает ветер.

Рой выходит, даже не убедившись, что я следую за ним. Только когда он бочком выползает из пещеры, я вспоминаю, что у меня в кармане лежит фотоаппарат. Это недорогая камера, которую я беру в походы, но у нее есть вспышка, и это лучше, чем совсем ничего. Я должна буду получить документы рейнджера Феррела через пару недель, когда он ляжет на операцию по замене коленной чашечки, но, судя по результатам проделанной им работы, трудно сказать, что было сделано на месте происшествия, а что – нет. Я хочу отправить фотографии приятелю-археологу и спросить, видел ли он что‑нибудь подобное.

– Я сейчас!

Делаю несколько снимков и выхожу следом.

Увидев меня, Рой бросает нервный взгляд на фотоаппарат, но он слишком молод и намного ниже меня по должности, чтобы оспаривать мои действия.

– Кто‑нибудь связывался со специалистом в региональном офисе, чтобы они осмотрели пещеру? – спрашиваю я, пока мы возвращаем на место хлипкое заграждение у входа.

– Э… Об этом лучше спрашивать старшего рейнджера Аррингтона. Думаю, он должен знать. – Рой очень напуган либо погодой, либо фотоаппаратом. – Он должен вернуться после выходных на День поминовения.

Я ошарашена. Не могу себе представить, чтобы любой другой старший рейнджер не явился на работу немедленно, если в его парке обнаружены человеческие останки. «Тропа конокрада» открылась недавно, но Аррингтон и раньше был старшим рейнджером. Мог бы и сообразить.

Ветер колышет полог из дубов, вязов и короткохвойных сосен над нашими головами. Неподалеку с грохотом падает большая сухая ветка. Рой начинает спускаться по склону, цепляясь за молодые деревца, потому что ботинки скользят по мху и опавшим листьям. Он достигает машины с впечатляющей скоростью для здоровяка со сложением футбольного лайнбэкера, лихо садится в машину и успевает завести двигатель еще до того, как я распахиваю пассажирскую дверь. Едва я успеваю сесть, как в лобовое стекло прилетает комок сосновых веточек. Мы оба вздрагиваем.

– Блин! – Рой вытягивает шею, чтобы разглядеть небо. – Нам лучше уехать, пока не налетел торнадо и не унес нас в соседний округ.

– Это был бы паршивый конец второй недели на новом месте.

– Так точно, мэм.

Мы молча трясемся в машине, осыпаемой ветками и листьями. Нагнувшись вперед, я выглядываю в окно. Мне торнадо не в новинку – у нас в Миссури они случаются. Но не такие, как здесь.

– Это обычные тучи, – уверенно говорит Рой. – Можете мне поверить. В прошлом семестре я сдал в МТИ метеорологию почти на отлично.

– МТИ? Я думала, ты местный.

– МТИ значит «Мюррей в Тишоминго», – он показывает на восток в сторону колледжа имени Мюррея.

– Неплохая шутка.

– Часто используется. Нездешние всякий раз попадаются, – робко признается он.

– Принято к сведению. Больше не попадусь. Я служила в армии, так что довольно быстро приспосабливаюсь к новым местам.

– Много где приходилось жить?

– В четырех странах. В семи штатах США. В восьми, если считать этот.

– Блин… Ничего себе!

– Но это по большей части много лет назад. – Я не говорю «до смерти мужа», но привычный узелок эмоций все равно затягивается. – Я довольно долго проработала в Сент-Луисе, в «Воротах на запад».

Рой хмурит брови.

– Хм… А мне кто‑то говорил, что вы из Вашингтона приехали.

– Из Вашингтона?

– Ага. Влияние и все такое.

– Что?

– Говорят, поэтому вы и получили должность.

– Говорят?! – Меня задело то, что обо мне судачат за спиной, хоть я это и подозревала с самого начала. – И почему Вашингтон?

– Ваша фамилия ведь Борен? Сенатор Борен – одна из шишек, которые выступали за учреждение национального парка Уайндинг-Стейр. Он был сенатором, сколько я себя помню. Вы родственники, да? Поэтому… в общем, я имею в виду… старший рейнджер Аррингтон вроде как имел свободу выбора на все остальные должности, но вас к нам прислали из регионального центра. Феррел сказал, что женщина сохраняет двойную фамилию только в том случае, если пытается использовать свя… – Рой осекся. – Черт! – пробормотал он.

– Связи? Пытается использовать связи?

Вот, значит, что они думают? Да как они смеют?! Я сохранила свою фамилию и добавила фамилию Джоэла через дефис в память об отце, который умер незадолго до нашей с Джоэлом свадьбы. У «наших» Боренов точно не было никаких политических связей. Мне никто не дарил спортивную машину на шестнадцатилетие, поэтому я научилась ремонтировать старую рухлядь. Денег на колледж не хватало, поэтому я пошла в армию, чтобы получить военные льготы.

– Всего, что у меня есть, я добилась сама, – говорю я, но чье‑то ошибочное предположение многое объясняет; в системе СНП политические связи – это золотой билет.

– Черт… – снова бормочет Рой и стучит по рулю. – Черт! Черт! Черт! – Он и сам удивляется этой вспышке эмоций. – Простите. Отчим говорит, я слишком много болтаю.

– Ничего страшного.

Я сочувствую родственной душе. Моя мать снова вышла замуж, когда я была подростком. Мы с отчимом до сих пор не разобрались, как относиться друг к другу.

– Я не имел в виду ничего дурного. В смысле… я не думаю… ну, что женщины должны сидеть дома и все такое. Моя мама работает в племени, а бабушка проработала в суде в Антлерсе чуть не целую вечность. Я вполне современный человек в этом плане и…

– Рой, я не обижаюсь. В самом деле. Мне спокойнее, если я знаю, что говорят другие.

Он сосредоточенно переезжает на машине через ручей.

– Только никому не говорите, что это я сказал, лады?

– Не скажу.

– И что я возил вас туда. Вероятно, я не должен был этого делать.

– Поняла.

– Просто… Мне нужна стажировка в «Тропе конокрада». Получить такую работу очень трудно, и хороших вакансий на лето не то чтобы много, а клянчить у мамы деньги на колледж я не могу. Ей и так приходится много тратить на младших сестренок со всей этой формой для чирлидинга и прочим хламом. Когда окончу колледж и стану постоянно работать в Службе парков, буду ей помогать. Но сначала нужно дожить до диплома, пройти стажировку и получить место в хорошем подразделении, где можно сделать карьеру.

Рой с надеждой смотрит на меня. Чувствую себя виноватой, что не опровергла его предположение о моих связях с политической элитой, но сейчас мне нужны любые преимущества. Пусть люди думают что хотят о моей фамилии.

– Все, что ты говоришь, Рой, останется между нами. Обещаю.

– Уф… – выдыхает он. – Да уж, болтать надо меньше. Отчим прав.

Внутренняя мать во мне еле сдерживается, чтобы не потрепать его по плечу.

– Не слушай его. С отчимами бывает тяжело, даже если обе стороны стараются изо всех сил.

– Ага. Мой не особо и старается.

– Тогда тем более не слушай.

– Я сестрам то же самое говорю.

– Иногда неплохо следовать собственным советам.

– Ага, – Рой выпрямляется в кресле. – Да, точно.

Мы катим по дороге, рыская из стороны в сторону, продолжать разговор не получается из-за ветра. Наконец мы въезжаем на пустую стоянку, где дожидается мой драндулет. Порывы ветра несут по мостовой листья, на стекло падают крупные капли, предвещая надвигающийся потоп. Хотя еще едва минул полдень, клубящиеся в небе тучи создают ощущение вечера. Что‑то первобытное во мне содрогается при мысли о троих детях, спящих бок о бок вечным сном под завывание бури. Я машинально касаюсь лежащего в кармане фотоаппарата.

– С проявкой снимков советую быть осторожнее, – предупреждает меня Рой сквозь свист ветра. – Старшему рейнджеру Аррингтону это не понравится. Спокойное открытие парка многое значит для целой кучи народу… А среди них много важных людей. Понимаете? Дело не в том, что никто не считает этих малышек заслуживающими уважительного отношения… Просто власти хотят сделать все без лишнего шума.

Я со вздохом смотрю на собственную руку. Возможно, он прав. Скорее всего, смерть произошла век назад, а если могиле больше ста лет, ее можно вскрыть и перенести без больших сложностей, особенно если нет шанса опознать останки.

Рой щурится под дождем, когда небо над долиной разрывает зубчатая молния.

– Лучше забыть об этом. Притвориться, что вы там не были.

– Поняла. Но, Рой… – я берусь за ручку дверцы, готовясь выйти под дождь. – Почему ты все время называешь их девочками?

Глава 4

Олив Огаста Пил, 1909 год

Мистер Уайтман, судя по всему, опасаясь утратить контроль над подопечной, потребовал вернуть ребенка, и Ледис Стечи, подвергшуюся стольким мучениям, вернули законному опекуну.

Гертруда Боннин, 1924 год, исследователь, Комитет по делам индейцев, Всеобщая федерация женских клубов

Мы с Нессой не увидели, что кто‑то едет, но услышали топот копыт на дороге, которую мистер Локридж распорядился вымостить гравием, чтобы можно было доехать на его новеньком родстере «бьюик» прямо до нашего маленького лесного городка. В прошлый раз, когда мы с Хейзел помогали кухаркам подавать роскошный ужин в большом доме, мистер Локридж пообещал своим друзьям и деловым партнерам, что вскоре построит дороги повсюду. Он сказал, что чокто слишком долго попусту занимали эти прекрасные земли. Теперь, когда территория Оклахома и Индейская территория объединились в новый, сорок шестой штат, настало время приспособить эти места для нужд современной промышленности и людей высшего сорта.

В тот же вечер, пока мужчины ели мороженое на веранде, мистер Локридж удивил шерифа Годи, подарив ему чистокровного гнедого коня и седло. Это была награда за усмирение банды Змея – группы индейцев, недовольных решением Комиссии Дауэса раздробить земли племени и раздать каждому чокто собственный участок земли. Годи арестовал парочку смутьянов и дал всем понять, что в округе Пушматаха отныне не будут убивать скот, палить амбары, разбирать железнодорожные пути и поджигать штабеля древесины.

Новое седло было таким жестким, что скрип кожи доносился даже из конюшни, а одна из подков разболталась, поэтому каждый четвертый шаг сопровождался шлепком. По этим признакам я и понимаю, кто нас нагоняет. Двум девочкам и пегому вьючному пони никак не спрятаться, поэтому я тороплюсь что‑нибудь придумать.

– Несса, не говори ни слова, только повторяй то, что говорю я. Поняла?

Я беру ее за руку и чувствую, что девочка дрожит. Мы отходим в сторону в надежде, что шериф Годи проедет мимо. Я начинаю петь, чтобы легконогий конь не шарахнулся в сторону при виде нас, когда выскочит из-за поворота.

Вы не видели девчонку, девчонку, девчонку?

Вы не видели девчонку,

Что ходит кругом?

Туда и обратно,

Туда и обратно,

Вы не видели девчонку,

Что ходит кругом?

Несса косится на меня, слыша, как я пытаюсь унять дрожь в голосе и тяжесть в груди.

– Вы не видели мальчишку, мальчишку, мальчишку…

Здоровенный конь фыркает, едва завидев нас. Он закусывает удила, когда шериф Годи натягивает поводья.

– Сегодня что, суббота?

– Нет, сэр. Конечно, нет.

– Значит, прогуливаете школу? Вы же знаете, штат постановил, что образование обязательно, и теперь это закон, – старый Годи, краснолицый и потный, рвется в бой. – Теско разрешает вам прогуливать? Это нарушение закона.

Годи плевать на школу и закон, но ему очень хочется прищучить Теско. Он хочет пристроить на место мастера в доме мистера Локриджа собственного никчемного сына.

Несси безуспешно пытается спрятаться за мою юбку. Я сжимаю ее ладонь сильнее, пока она не замирает.

– Мы не прогуливаем, сэр… Мы выполняем задание учительницы.

– Учительницы… – Годи сплевывает это слово вместе с жевательным табаком. – Что за задание вы можете выполнять здесь, да еще и с этой мелкой крысой, которую в Техасе кому‑то вздумалось назвать пони?

Мои мысли бегут со всех ног, словно курица за сверчком.

– Мы собираем листья. – В бревенчатом здании школы учительница сушит листья, а потом развешивает их по стенам рядом с бумажками, на которых написано название растения из научной книги. – А еще ловим бабочек.

– И для этого нужен пони?

– О нет, сэр. Но мы еще собираем камни. Интересные. Когда закончим, пошлем их в коллекцию штата для Всемирной выставки. – Глаза Годи превращаются в две щелочки, и я понимаю, что увлеклась. – Что, если мы…

Остальное заглушает свисток груженного лесом товарного состава. От свиста и грохота новый конь Годи начинает плясать и натыкается на кусты. Сухая ветка колет его в ногу, и конь пятится обратно к дороге, где врезается в моего пегого пони. Скиди срывается с места, разбрасывая нас с Нессой в стороны, вырывает поводья из моих рук, и мы обе падаем на гравий. Подняв голову, я вижу, как мой пони уносится галопом, хлопая переметными сумками по бокам и размахивая белым хвостом.

Содержимое нашего мешка вываливается на дорогу. Я спешу затолкать все обратно, а Несса хватает полную пригоршню грязи вместе с рассыпавшимися спичками.

– Нужно поймать пони! – кричу я, пока Годи пытается сладить с конем, потом хватаю Нессу за руку и кричу ей: – Бежим!

Я даже не оглядываюсь. Пускаюсь вперед со всех ног в надежде, что Годи все же вылетит из новенького седла. Слышу, как сзади топочут по гравию короткие, но крепкие ножки Нессы. Звуки становятся все тише и тише по мере того, как я перепрыгиваю лужи и колеи, оставленные фургонами. Даже с мешком в руках я бегу быстро. Наконец в ушах остается только шум ветра, и мне хочется просто бежать и бежать дальше и никогда не останавливаться. Я это могу. Мама говорила, что я могу бежать целую вечность. Ей это нравилось, пока она не пристрастилась к выпивке и порошкам. Когда я бегу, я могу отправиться куда угодно, оставить позади что угодно, и никому меня не поймать.

Несса окликает меня, и поначалу я просто хочу бежать дальше. Но голос Нессы полон мольбы, слез, соплей и боли. Я решаю, что Годи ухватил ее за шкирку, поэтому останавливаюсь и поворачиваю обратно. Но когда подбегаю к ней, оказывается, что Несса споткнулась и упала и пытается что‑то мне сказать, только не может перевести дух.

Я слышу грохот и тарахтение ниже по долине и понимаю, что она твердит: «Машина». В больших городах их много, но здесь раз-два и обчелся. И две принадлежат мистеру Локриджу.

– Бежим! – Я поднимаю Нессу, но она подворачивает ногу и вскрикивает.

Я снова рывком поднимаю ее и тащу в заросли можжевельника. Мы забираемся в самую гущу и боимся лишний раз вздохнуть, глядя, как машина пыхтит, чихает и плюется, словно старый медведь, пытаясь въехать на холм.

Едва миновав нас, она издает громкий хлопок, вздыхает, будто живое существо, пронзительно скрипит… и все, дальше она не едет.

Подняв голову, я выглядываю сквозь ветки. Во всяком случае, это не родстер мистера Локриджа. Эта машина постарше, из тех, что похожи на конный экипаж, только без лошадей. Водитель в высоком стетсоне с круглым верхом сидит на высоком сиденье в облаке дыма, и его вопли заглушают шипение двигателя. Сначала я не могу разобрать ни слова, потом понимаю, что это язык чокто. Должно быть, за рулем один из индейцев, разбогатевших на лесе и нефти. Многие чокто в наших местах живут в простых хижинах и ухаживают за небольшими полями, но некоторые владеют магазинами, ранчо и лесопилками. Теско ненавидит и тех, и других, но богатых – сильнее.

Мальчишка примерно моих лет спрыгивает с сиденья и пытается завести двигатель рычагом. Когда это не помогает, они с мужчиной становятся позади машины и пытаются закатить ее на вершину холма. Если получится, они смогут скатить ее вниз, набрать скорость и завести двигатель. Я такое видела.

«Эта машина может быстро увезти нас отсюда, – думаю я. – А нам нужно убираться, и поскорее». Освободившись, Скиди отправится прямиком в родную конюшню. Когда Теско найдет его, в упряжи и с переметными сумками, сразу догадается, что мы задумали, и бросится в погоню. Тогда беды не оберешься.

– Давай предложим им помочь толкнуть машину… – шепчу я Нессе на ухо.

Меня прерывает скрип нового седла и стук копыт с разболтавшейся подковой. Годи идет по нашему следу.

– Тише, – шепчу я и укрываю Нессу своим телом.

Годи проезжает мимо, потом спрашивает мужчину и мальчика, не видали ли они двух девочек и пегого бело-гнедого пони. Мужчина качает головой, и они с Годи еще немного говорят по-английски. После этого шериф привязывает машину к коню с помощью аркана и начинает тянуть ее вверх по склону, словно большого старого черного быка, а водитель с мальчиком продолжают толкать. На вершине холма мужчины обмениваются рукопожатиями. Шериф так дружелюбен лишь потому, что водитель ведет дела с мистером Локриджем. Да, нам повезло, что мы не попросили нас подвезти.

Но на этом удача заканчивается, потому что Годи снова садится в седло и на полном скаку несется в город. Не увидев нас на дороге, он отправится в школу и поговорит с учительницей. Потом разыщет Теско и с огромным удовольствием сообщит ему, что мы прогуливаем.

До этого нам лучше уйти отсюда подальше, углубиться в леса. Но я не знаю, как мы справимся без пони. Для путешествия нам понадобится каждая вещь, упакованная в переметные сумки Скиди.

– Сиди здесь и массируй ногу, – говорю я Нессе, когда мы выбираемся из можжевельника и укрываемся за деревьями на вершине холма. – Может, Скиди остановился где‑нибудь попастись. И тогда я найду его.