Читать онлайн Раскольники

Беглец

В дверь кельи кто-то тихо постучал. Зосим застонал.

– Да жив ли ты там? – спросил встревоженный монашеский голос.

– Живой вроде, – отозвался отрок.

– Иди, отрок, тебя настоятель зовет.

Тень откинулась от стены.

– Когда зовет-то, отче?

Инок осторожно отворил дверь шире, перешагнул порог кельи и тихо произнес:

– Прямо сейчас иди.

Зосим встал с кровати и повернул голову в сторону маленького окна под самым сводом. По хмурому северному небу медленно плыли тугие серые облака. Сиротливая луна только чуть обрамляла их края холодным светом. Облака проносились мимо, словно волчья стая по лесу, ведущая оленя в засаду. Так и воеводы царские след на него, Зосима, взяли.

Инок тихо исчез, как и появился. Зосим тяжело выдохнул.

– Нужно идти. Если владыка позвал, значит, что-то важное.

Неужто прогонят из обители? В голове беглого разбойника забегали шальные, будоражащие разум мысли. Ежели владыка из монастыря прогонит, то куда ему теперь? Псы царские на пятки наступают. Насилу вырвался. В Литву не уйти, на дозоры царские нарвешься. Север большой, да не всяк чужака примет. А смертью лютой ой как помирать не хочется. Погулял бы еще, да, видно, Бог свой срок положил. Потому и дорога была одна – сюда, в Соловецкую обитель.

«Надо идти. – Зосим встряхнулся. – Не будет владыка ждать. Не потерпит своенравия и непокорности. В том монашеский долг и состоит: славить Бога, почитать святых и слушаться настоятеля».

Зосим распахнул дверь кельи и вышел в темный мрачный коридор. Своды потолка давили своей тяжестью. Где-то вдали, в своротках мрачных галерей, мелькали отблески факелов. Намозоленные ступни ног ступали на широкие холодные каменные плиты пола.

«Неужто насельники такие глыбы на себе таскали и в стены укладывали?» – Зосим сейчас просто не верил своим глазам.

В первый раз, когда его вели до кельи, он не очень-то обращал внимание на окружающие его строения монастыря. Не до того ему, беглецу, было. Сейчас же, ступая босыми ногами по холодным каменным плитам, он невольно проникался уважением к монашескому подвигу и труду. Это вам не кошельки у зазевавшихся посадских в воскресный день на базаре резать. Тут все было обустроено основательно и разумно.

«Такую твердыню за здорово живешь не взять», – размышлял беглый разбойник.

Справа в темноте коридора мелькнули свет факела и чья-то тень.

– Дорогу-то сам найдешь?

Зосим кивнул:

– Найду, коли сюда нашел.

– Дай-то Бог! – ответила тень и исчезла так же внезапно, как и появилась.

Зосим остановился. Святые отцы али ангелы его сами ведут?

Настоятель Соловецкой обители архимандрит Никанор сидел в деревянном кресле посреди своей кельи. Прикрыв веки, Никанор тяжело дышал. Морщинистые худые кисти чуть вздрагивали, продолжая сжимать в руках Псалтырь. Шаги Зосима он слышал еще издали. Гулкое эхо доносило их до ушей старца.

«Гнать бы его в шею, – сидя в кресле, размышлял архимандрит. – Да неспроста в сей трудный час появился странник у стен обители. Не каждый осилит дорогу до Соловков. Значит, была у отрока причина. А гонимый иль нет, так кто же теперь не гоним. Обезумел Никон. Истинно православный люд гонит. Может, и этот отрок из таких».

– Заходи, отрок… – Никанор поднял одну руку. – Чего у дверей топчешься?

– Робею, владыка, – послышался тихий голос.

Никанор открыл глаза и улыбнулся:

– По тебе и не скажешь, что робкий.

Странник вошел и опустился на лавку у двери.

– Кличут тебя как? – спросил Никанор.

– Зосим я, владыка, – задумчиво ответил странник.

– Имя настоящее не хочешь открыть, – мрачно заметил архимандрит.

– Правду сказал, владыка, – виновато ответил тот.

Никанор тяжело поднялся с кресла и начал зажигать свечи.

– Рассмотреть тебя поближе хочу, отрок, – пояснил владыка. – Иноки говорили, что не в каждом человеке такая сила живет.

Зосим смутился, но ответил:

– Каков есть, владыка; видимо, Бог силу дал, да я не туда употребил.

Никанор согласно кивнул.

– Из дворян али из царских слуг?

Никанор подошел ближе. Теперь архимандрит мог разглядеть стоящего напротив него Зосима. Росту не слишком высокого, но телосложения крепкого. Волосы русые, чуть рыжиной отдают, и борода такая же. Седины нет. Молод, значит. Тем лучше. Нужны в монастыре крепкие трудники и послушники.

– Так какого ты чину, отрок? – неожиданно поинтересовался архимандрит.

– Правду сказать, отче?

– Скажи как есть, отрок, – улыбнулся Никанор.

– А не убоишься, отче? – уже насмешливо ответил Зосим.

– В Божьей обители, под покровом Богородицы грех убояться, – спокойно заметил архимандрит. – Есть у нас иноки, что и покрепче тебя телом будут, и посноровистей в делах воинских. Так что говори, отрок, не бойся. – Никанор поправил тяжелую панагию на груди и вернулся к креслу.

– Разбойник я, отче, – тихо прошипел Зосим. – Как есть разбойник и убивец. С малых лет в лихой ватаге лихоимством промышляю. Разбойничал я на Москве в ватаге Каина Хмурого. Грабил вечерами посадских, бывало, и храмы обносил. Не боялся ни Бога, ни черта.

Никанор тяжело выдохнул и перекрестился. Лик Спасителя явственно проступал из полутьмы кельи, словно укоряя архимандрита за то, что он приютил злодея. Оставил в святой обители. Погасла одна свеча, за ней вслед и другая. Беседа затягивалась.

– Догадывался я, что ты из разбойников и татей, – мрачно заметил Никанор. – Хотел было погнать тебя из монастыря, да времена нынче неспокойные. Монахи говорили, что ты телом и духом силен. А нам в монастыре такие люди нынче надобны.

Зосим невольно покосился на архимандрита и тихо спросил:

– Зачем надобны, владыка, трудников обители не хватает?

Никанор достал из деревянного ящика новую свечу, повертел ее в руках и вставил на место прогоревшей.

Зосим немного освоился в присутствии архимандрита. Страх и благоговение прошли. Появился интерес. Чего владыке от него, вора и разбойника, нужно? Сам же говорил, что прогнать хотел, а вон накось, нужен стал.

Никанор сел обратно в кресло и уставился в окно кельи, на какое-то время забыв о присутствии Зосима в его келье. За окном ярко светила луна. Ветер ударял в деревянные ставни, отчего те тихо поскрипывали. Никанор поднял руку.

– Неспокойные времена нынче, – задумчиво произнес он. – Верные люди из Москвы вести недобрые приносили.

– Это какие же? – удивился Зосим.

– Молчи и не перебивай! – рыкнул Никанор. – Слушай далее. Известно ли тебе о расколе, что постиг нашу землю?

Зосим отрицательно помотал головой:

– Не слыхал, отче. Знаю только, многих попов царь из Москвы погнал. Еретиками называл.

– То-то же! – кивнул Никанор. – Земля наша кровью обливается. Патриарх Никон древние наши обычаи под нож пустил. Церковь Христову на греческий лад переделать собрался и царя смутил речами бесовскими. Ранее двумя перстами крестились, как предки наши завещали, теперь тремя положено.

Архимандрит взял со стола желтый свиток, развернул его, прочел и перекрестился.

– Вот ты как поклон мне бить собирался? – Никанор повернулся к Зосиму и пристально уставился тому в глаза.

Зосим смутился, но ответил:

– Я, владыка, шеи ни перед кем не гнул – ни перед царем, ни перед патриархом. Но тебе отвечу. Полагается земные поклоны.

Никанор подобрел.

– Правильно, отрок, говоришь. А Никон-патриарх земные отменил, а поясные ввел. Много чего бесовского патриарх Московский Никон устроил. Братии нашей его задумки не по сердцу легли. Потому прежнего архимандрита восвояси выпроводили, а меня настоятелем сего сирого места поставили. Потому дне и ношно думаю, как от братии и обители беду большую отвести.

– Какая же беда, отче? – удивился Зосим. – Разве посмеет кто на Божью обитель руку поднять?

– Видать, посмеют, – хрипло произнес Никанор. – Царь стрельцов посылает на усмирение обители. – Никанор выдохнул: – Недолго им идти осталось.

Зосим от удивления раскрыл глаза.

– Да что ты такое говоришь, владыка? Не бывало такого ранее. Я, хоть и вор да разбойник, и то такой дерзости не помыслю.

Архимандрит взял со стола кувшин и налил что-то в кружку.

– Болен я стал! – тихо пожаловался Никанор. – Выдержу ли?

Выпив содержимое, Никанор выпрямился и твердо произнес:

– Ты вот не помыслишь, а царь наш с патриархом своим помыслили. Ежели нового настоятеля не примем и по их чину служить не будем, будут ироды штурмом обитель брать.

Зосим ужаснулся. Все, что сейчас ему поведал архимандрит, не укладывалось у него в голове. Он, вор и разбойник Зосим, бежал в Соловецкий монастырь, чтобы уйти от царских гончих. Укрыться на время. Пересидеть. А оно вон как выходит. Сам залез в самое пекло. Ему какое дело до распрей царевых? А вон накось, в самое пекло судьбинушка закинула. Бежать из монастыря. А куда? Это только кажется, что Русь большая. Везде царевы руки дотянулись. Может, и не возьмут стрельцы обитель? Руки коротки. Стены вон какие.

Никанор тихо наблюдал за размышлениями Зосима.

«Пущай подумает, может, и удумает чего доброго. Теперича в одной лодке с насельниками. Глядишь, и службу добрую монастырю сослужит».

Зосим очнулся от будоражащих сердце мыслей.

– О грехах твоих после поговорим, – успокоил его Никанор. – Ни с кем еще так не откровенничал, – добавил он, глядя в окно кельи. – В трудниках в такое время грех тебе быть. Найдешь игумена Иону. Он из братии ратников собирает. Стрельцы царские подойдут, будете стены монастырские держать.

Никанор улыбнулся. Но Зосиму показалось, что улыбнулся архимандрит как-то язвительно, с усмешкой.

– Таишь что-то, владыка, – дерзнул Зосим. – Али не доверяешь, али насмехаешься.

Никанор рассмеялся.

– В другом дело, – язвительно заметил владыка.

Зосим совсем растерялся.

– До того как царское войско придет, в монастырь сойдутся холопы с окрестных деревень на островах под защиту святой обители, и девки красные там будут. Смотри мне! – Никанор погрозил пальцем. – Девок на глазах братии не трогать. Знаю я вашего брата лихого.

Зосим истово перекрестился:

– Как можно, владыка, в такое время. Не до девок будет, коли стрельцы пожалуют. С меня первого шкуру спустят, коли прознают.

– Так и дерись, как архангел Михаил. На том тебе мое благословение будет. – Никанор протянул руку. – Ступай, отрок, отдыхай. Работа твоя – сил набираться; ежели нужно будет, братию обучай.

Коломенский дворец погрузился в полуденную дрему. Даже большие черные мухи, еще утром резво бегающие по деревянному подоконнику черными ножками, сейчас ползали как-то вяло и неохотно. Солнце било яркими лучами прямо в окна, разнося по тронному залу нестерпимый зной. На резной скамье у толстых дубовых дверей сидел грузный человек в монашеском одеянии с большой золотой панагией на толстой цепи. Он что-то бурчал про себя, вытирал белым платком пот со лба, но не уходил. Из его бурчания можно было разобрать всего лишь несколько слов: «аки пекло» и «еретики».

Постельничий царя Алексея Михайловича Федор Ртищев тихо приоткрыл дверь в тронный зал и крадучись скользнул вовнутрь. За полы его кафтана ухватила чья-то крепкая рука. Ртищев дернулся и оглянулся. На скамье у самого входа сидел патриарх Никон. Лицо патриарха разморилось от жары и сделалось красным, словно яблоки в царском саду Коломенского.

– Ты чего сидишь, владыка? – растерянно пробурчал Ртищев.

Он совершенно не ожидал увидеть во дворце патриарха, да еще в полуденный час. Ртищев знал, что патриарх прибыл в Коломенское, но надеялся, что, узнав о государевой охоте, Никон сей же час отбудет в свою резиденцию.

Никон же в ответ искоса взглянул на царского постельничего.

– Жду, пока государь выйдет.

– Дело важное, владыка? – не унимался Ртищев.

– Дел много, а какое важнее, государь решит.

– Так почивать он лег, владыка. С охоты соколиной приехал государь, так ко сну отходить стал. Насилу раздели. Умаялся.

Никон кивнул:

– Я вон вижу, что умаялись. Весь дворец Коломенский спит.

– Так полдень, владыка, не грех, – пробухтел Ртищев.

– Знаю, что не грех, однако и у меня время не терпит.

– Ну, жди тогда, владыка. Может, велишь квасу тебе подать?

– Велю, – довольно пробухтел патриарх.

– Это мы мигом! – Ртищев скрылся в дверях.

– Вот срамота-то какая, в государстве еретик на еретике сидит, да таким же погоняет, а они спать удумали.

Запах цветущих яблонь ударил в нос Никону.

– Хорошо, что из Москвы переехали. Душно там и дурно. – Алексей Михайлович накинул на плечи домашний халат, подаренный ему персидским шахом, и сел у открытого окна. Перед ним тут же возникла фигура Ртищева с широкой улыбкой на лице. По лицу царя можно было увидеть, что государь хорошо отдохнул после охоты и находится в благостном расположении духа. Грех тревожить его мирскими делами. Но патриарх не ушел. Никон продолжал сидеть на скамье в одном из царских покоев. Ртищев заметил по лицу патриарха, что разговор у него с царем будет долгим и трудным. А как ему не хотелось разрушать это благолепие.

«Приперся Никон с делами!» – про себя выругался Ртищев. Он хорошо знал, что после разговоров с патриархом у государя бывает скверное настроение. Ломал новый патриарх Русь наживую. Кости выворачивал своими устремлениями. Только вздохнул народишко после Смуты великой, обтесался, детишек нарожал. Ему бы крепнуть да крепнуть, а тут Никон со своими реформами церковными.

Царь втянул ноздрями воздух:

– Пахнет-то как, Федя. Не зря сад обихаживали.

Ртищев довольно закивал:

– Не зря, государь, не зря.

Царь обернулся и, пристально посмотрев на постельничего, спросил:

– Где царица?

Ртищев тихо пролепетал:

– Спит еще государыня. Тревожить не посмели.

Царь, улыбнувшись, согласился:

– Пущай спит.

– Государь… – Ртищев осторожно присел на скамью рядом с царем. – Никон здесь. Аудиенции твоей патриарх ждет.

– Уже? – удивился царь.

– С утра еще сидит Никон, – заметил Ртищев. – Как ты на охоту уехал, так и он поспел.

– Ну что за человек! – Царь развел руки в стороны. – Торопится Никон. Торопится патриарх.

– Может, не принимать его? – осторожно поинтересовался Ртищев. – Сошлемся, мол, занемог государь. Ногу подвернул.

– Нельзя, – покачал головой царь. – Патриарх все же.

Ртищев пожал плечами:

– Воля твоя, государь. Звать его?

Ртищев словно застыл в ожидании ответа от царя. Алексей Михайлович продолжал смотреть в открытое окно. Где-то в стороне Москвы звенел колокол, затем трижды выстрелила пушка. Ее выстрел утонул в бесчисленных березовых рощах вокруг столицы и растворился в пении соловьев в царском саду. Где-то внизу завизжали девки-служанки и разнеслись крики приказчиков. Двор просыпался.

– Зови Никона! – твердо и решительно заявил царь.

Фигура патриарха заслонила весь проем двери. Дойдя до середины зала, Никон остановился и демонстративно сложил обе ладони на навершии патриаршего посоха.

– Думал я, государь, ты будешь вспоможение моим замыслам, – тяжело произнес патриарх.

Глаза Ртищева тихо округлились. Пьян патриарх али обезумел. Никон сейчас не смотрел в сторону царя. Его взор был обращен на икону над троном московских государей.

Алексей Михайлович тихо встал со скамьи у окна и подошел к патриарху.

– Полно тебе надуваться, владыка, – улыбнувшись, произнес царь. – Говори, что случилось. Али обидел кто?

Никон присел на одну из скамеек у окон и, тяжело вздохнув, спросил:

– Видано ли, государь, чтобы монахи перечили предстоятелю церкви?

– Не видано, святейший!

– Вот и я о том, государь… – Никон перекрестился и опустил голову.

В тронном зале воцарилась тишина. За резными наличниками окон пели соловьи, разносились крики царской дворни и стрелецкого караула. Федор Ртищев, достав из кармана кафтана четки и осторожно их перебирая, изредка выглядывал наружу, ожидая решения царя. Патриарх был дерзок. Слишком дерзок. Сейчас он не оставлял царю выбора, это беспокоило царского постельничего.

– Не боишься, патриарх, что Русь всю против себя настроишь? – очнувшись от размышлений, тихо произнес Алексей Михайлович.

– Коли боялся бы, государь, не взялся бы за дело великое.

Царь утвердительно кивнул.

– Помощь моя будет тебе, патриарх.

– Так дашь, государь, полки стрелецкие для усмирения Соловецкой обители? – переспросил Никон, словно желая утвердить слова царя.

Алексей Михайлович замолчал и отошел в сторону. Ртищев испуганно переводил взгляд с царя на патриарха. Царский постельничий сейчас не верил собственным ушам. Русский патриарх желает при помощи стрелецких полков взять штурмом православную обитель. Такого не бывало со времен святого князя Владимира.

– Хорошо, святейший, будь по-твоему, – задумчиво ответил царь. – Зови думного дьяка, составляйте указ, я подпишу.

– Не прочтешь сам, твое величество?

Алексей Михайлович сдвинул брови.

– Сам укажи все, что положено для благочестия церкви нашей.

– А кого пошлешь, государь? – поинтересовался Никон.

– Ртищев, поди сюда. – Царь поднял правую руку, облаченную в длинный халат с восточными узорами. – Позови, Федя, ко мне стряпчего нашего Игнатия Волохова. Его отправим.

Ртищев понял, почему выбор царя пал на Волохова, но перечить государю не стал. Метнулся к дверям царских покоев и кого-то громко кликнул. Никон и Алексей Михайлович встретились взглядами. Ртищев у двери удивленно застыл, не понимая, чего это государь и патриарх так пристально смотрят в глаза друг другу. Силой духа меряются? Кто кого переломит? Кто истинный государь на Руси – царь али патриарх?

Федор тихо, стараясь не прерывать ментальной дуэли, прикрыл дверь в покои и сел на лавку. То ли набегался он сегодня по двору, то ли с харчей царских мутит, но перед глазами постельничего пролетело множество сверкающих звезд, и царские покои, словно лодка, закачались на волнах.

– На том и порешим, государь! – Жесткий, уверенный голос Никона вырвал Ртищева из неги подступившего сна.

– Федька, не заболел ли, часом? – услышал он голос царя.

Ртищев помотал головой и бросился к царю.

– Прости, государь, сморило.

Алексей Михайлович крепко сжал руку Ртищева.

– Иди, Федя, отдохни, мы пока с патриархом договорим.

Федор направился к дверям. Оглянувшись, он заметил, что патриарх и государь как ни в чем не бывало, сидя на лавке у окна, мирно беседуют.

В дверях Ртищев столкнулся с Волоховым и покачал головой. Непростая служба стряпчему поручалась. Не каждый боярин согласится Соловецкую обитель со стрельцами брать. Никон-то, он недавно патриархом стал, а Соловки уж сколько столетий примером монашеского благочестия являются. Еще сам Иван Грозный обитель землями и холопами жаловал. Да и стены в обители попробуй возьми. Да сам царь опричный и повелел каменную крепость заместо деревянной насельникам Соловецким ставить. Но Волохову пока были неведомы замыслы государя, потому Ртищев, проходя по длинному расписному коридору, тяжело вздыхал и даже жалел царского стряпчего.

Спустившись по деревянной лестнице, крытой красными коврами, царский постельничий вышел во двор и перекрестился. Царские ловчие провели мимо свору гончих собак. Проехала карета кого-то из иностранных послов. Герба на дверках Ртищев не разглядел. Запомнил только, что ось на колесах давно не мазана.

Отвязав от привязи своего коня, Ртищев ловко заскочил в седло и дернул поводья.

– Нелегко Волохову будет, – вновь усмехнулся он, выправляя коня в сторону Москвы.

Окна в царских покоях были распахнуты настежь. В них то и дело мелькала темная фигура патриарха Никона.

– Звал, государь? – Волохов поправил кафтан и ремень.

На резной скамейке у окна грозно возвышалась фигура Никона. Было в его пристальном взгляде что-то зловещее, отчего у царского стряпчего мурашки по спине пробежали. Царь стоял у стола под образами и перебирал бумаги.

– А чего без оружия-то, Игнат? – довольно заметил Алексей Михайлович.

Взгляд у царя был добрый, не то что у патриарха. Но все равно, как опытный царедворец, Волохов усмотрел в нем некую усмешку.

«Ну да хватит», – попытался успокоить себя Волохов. Вины нет за ним. Чего раньше времени пугаться?

Стряпчий подошел ближе и тихо произнес:

– Саблю, государь, внизу оставил.

– Это ты зря, Игнат. – Царь обернулся. – Выступаешь в поход. – Алексей Михайлович протянул Волохову свиток. – Прочтешь сам. Печать моя и патриарха. На сборы три дня тебе дам.

Волохов осторожно протянул руку за свитком. Прочтя царский указ, Волохов впал в ступор и замер.

Никон заметил в глазах боярина испуг.

– Не насельники они – еретики! – хрипло рявкнул патриарх. – Чего встал как истукан? Благословение мое и царево даем. Твое дело – выполнять.

Рука с царским указом упала вниз, но свиток не выронила.

– Так как же это, владыка? – прошептал Волохов.

– Я тебе что, на дыбу их отправить велел? – злобно выругался Никон. – Писано тебе в указе: привести к покорности мятежную обитель. Только и всего. Вот и поезжай с Богом и моим патриаршим благословением.

– Вот еще что, Игнат… – Алексей Михайлович подошел к Волохову и мягко положил руку на плечо. – Сильно не усердствуй. Ежели чего, мороком возьмешь. Встанешь лагерем на острове.

– Какая осада, государь?! – отшатнулся от царя Волохов. – В монастыре жратвы лет на десять припасено. Сам знаешь, сколько угодий царь опричный монахам во искупление грехов своих жаловал. А люд поморский рыбы в монастырь свез тьму-тьмущую.

– Ты все равно, Игнат, не зверствуй. Владыка, он всю Русь в еретики запишет.

Волохов обернулся к патриарху. Никона на солнышке совсем разморило, и патриарх, опершись всеми руками на посох, негромко храпел.

– Пойдем. – Царь увлек стряпчего за собой.

Оказавшись в личных покоях государя, куда не ступала даже нога патриарха, Волохов немного успокоился.

– Два полка стрельцов возьмешь, – строго повторил Алексей Михайлович. – Людишек, что при монастыре, не трогать, разорение не чинить. За двором твоим сам лично присмотрю. Хоть год сиди у стен обители, слышишь, Игнат?

Волохов молчаливо кивнул.

– Уйдешь утром. Гонцов мне лично слать. Я сам, что требуется, патриарху скажу.

Волохов терпеливо выслушал последние наставления монарха и низко поклонился. Царь не стал его провожать, а подошел к окну и звонко выкрикнул:

– Коней готовьте. На охоту едем!

Северное солнце клонилось к закату, раскидав на куполах Спасо-Преображенского собора золотые блики. В бухту зашел поморский коч.

С деревянного судна с веселым гоготом высыпала рыбацкая артель и тут же, упав на колени, стала неистово молиться во избавление от лютой смерти. В монастыре трижды ударил колокол. Рыбаки поднялись и, о чем-то тихо переговариваясь между собой, устало поплелись к монастырским воротам.

Вдоль длинной крепостной стены, сложенной из массивных валунов, медленно плелась телега с кобылой, доверху груженная валежником. Мальчонка на вожжах лениво понукал кобылу, изредка бросая взгляды на стены.

– Макарка, ты откуда едешь? – раздался со стены почти такой же детский голос.

Малец задрал голову вверх и в ответ громко крикнул:

– С Филипповской пустыни.

– Ну и как там?

Мальчонка кивнул головой и прокричал:

– С Божьей помощью!

Макарка повернул голову к пристани. Заметив пришвартованный отцовский коч, малец приосанился, приподнялся с телеги и ловко хлестнул кобылу хворостиной.

– А ну, пошла, милая! Поторапливайся! Ко второму пришествию с тобой не поспеем.

Ворота в обитель были настежь распахнуты. Монахи, перебирая в худых руках четки, о чем-то спорили с рыбаками.

– Кончай торговлю, мужики, настоятель идет! – выкрикнул чей-то хриплый голос.

Рыбаки упали на землю. Иноки склонили головы. Никанор спустился по каменным лестницам дома настоятеля и подошел к торгующимся.

– Как рыба ныне? – поинтересовался он у рыбаков.

– Бог не обидел! – послышались довольные возгласы.

Никанор велел рыбакам подняться.

– Ныне весь улов возьму.

– Чего так, отче? – удивились рыбаки.

Никанор остановил их возражения тяжелым взглядом. Рыбаки закрыли рты.

– Себе еще наловите! – мрачно заметил архимандрит. – Этим летом быть монастырю в осаде. Сколько, не знаю.

Никанор замолчал. Рыбаки тревожно переглянусь.

– Это кто ж такие, отче? – хрипло рявкнул один из поморов.

– Шведы али немцы с англичанами? – переспросил другой.

– Хуже! – злобно прошипел Никанор. – Свои!

Рыбаки покачали головами и что-то тихо пробурчали про себя. Из рыбацкой ватаги вперед вышел здоровый помор с густой рыжей бородой и кудрявой шевелюрой.

– Коли так, владыка, забирай всю рыбу!

Монахи повеселели.

– Может, помочь, чем сможем? – тихо поинтересовался он.

Никанор махнул рукой.

– Куда вам против стрельцов-то царских.

Поморы, как один, согласно закивали головами. С рыбачьего коча раздался протяжный свист. Отец Макарки Силантий отделился от толпы рыбаков и бросился к кочу.

– Чего свистишь? – кричал он на ходу рыбаку, застывшему на корме.

Помор тревожно указал рукой в сторону моря.

– Ну, чего там? – справился Силантий.

– Суда чьи-то, а чьи, не вижу пока, – пробурчал помор.

Силантий забрался на нос и ухватился за деревянную переборку. Море искрило бликами солнца. Наливало свинцом проплывающие на северо-восток грузные от непогоды тучи.

– Ветер попутный, – добавил помор.

– Сам вижу! – буркнул Силантий.

Ладьи шли хорошо. На широком белом парусе уже явственно проступал царский орел. По бортам сгрудились люди в красных кафтанах. Ладей было много. Не меньше десятка.

– Грозная сила, – пробормотал Силантий.

– Неужто стрельцы, про которых владыка говорил? – заверещал помор.

– Видать, они самые, – догадался Силантий. – Беги к настоятелю, сообщи.

Помор лихо спрыгнул с кормы коча и со всех ног бросился к воротам обители. На монастырской звоннице трижды тревожно ударил колокол. Заскрипели тяжелые, обитые железом ворота. В бойницах на стенах замелькали черные рясы монахов.

Поморы высыпали с территории монастыря и бросились к своему судну.

– Успеть бы нам из бухты выйти, – тихо приговаривал Силантий, стоя у правила.

Царские ладьи были уже совсем близко у входа в бухту, и поморский коч оказался буквально запечатан ими в узком горле.

– Бросай все, ребята! – зычно выкрикнул Силантий. – Айда все на палубу, гостей встречать будем.

К кочу пришвартовалась царская ладья, с силой ударив его деревянным бортом. Поморы высыпали на палубу вдоль невысокого борта и склонили головы. Стрельцы были одеты в кафтаны красного сукна, малахаи, снаружи подбитые заячьим мехом, сабли на широких кожаных поясах, берендейки с порохом.

– Кто такие будете? – Стрелецкий старшина Михайло был дюже сейчас недобр.

Поморы зашептались промеж собой. Силантий отодвинул двух мужиков и вышел вперед:

– Местные мы. За рыбой в море идем.

– Сам вижу! – буркнул старшина. – А чего в монастыре делали, улов свезли в обитель?

Силантий кивнул и добавил:

– Вроде и не запрещал никто. Испокон веку так делали.

– Смотри мне! – старшина погрозил пальцем. – Коли чего дурное прознаю, с того берега вытащу. Вытащу и на дыбу справлю.

Стрельцы взвились хохотом.

– Отпусти их, – раздался чей-то грубый голос. На палубу вышел дородный боярин с саблей и свитком в руках.

Хмуро окинув взглядом рыбаков, он сквозь зубы процедил:

– В монастырь боле не ходите. Царев и патриарший указ в том! – Боярин вытянул перед собой свиток.

Поморы тихо зашептались меж собой.

– В осаде обитель с сего дня, – добавил боярин и безразлично отвернулся.

– Плывите отсель скорее. – Старшина махнул рукой.

Стрельцы опустили пищали. На звоннице продолжал гудеть колокол.

– Да что там монахи никак не угомонятся! – выругался стрелецкий старшина.

– Угомоним сейчас, батюшка, – усмехнулся бородатый стрелец.

– Типун тебе на язык. – Старшина в ответ скорчил страшную морду и махнул рукой.

Поморский коч начал осторожно отгребать веслами от царских ладей.

– Макарка мой в монастыре остался… – Силантий сплюнул на просоленные доски палубы. – Хотел же забрать сына с собой.

Игнатий Волохов со свитком царского указа осторожно подошел к воротам монастыря. Огляделся. Глянул вперед. Тяжелые, обитые кованым железом створки ворот были плотно заперты. По монастырскому подворью разносились встревоженные голоса монахов. Прокатили несколько бочек по булыжной мостовой. Проковыляла телега. Волохов понял, что отпирать ворота ему никто не собирается. Подойдя ближе, он со злостью пнул носком кожаного сапога по железу.

– Чего тебе? – раздался хлипкий монашеский голосок.

– Настоятеля зови! – прохрипел царский посланец.

– Болен архимандрит Никанор! – пробубнил инок и стих.

– Зови архимандрита, мать вашу! – заорал Волохов. – Штурмом возьму, коли сами не отопрете.

Сверху раздался ехидный монашеский смех. Волохов задрал голову. Какой-то инок с худосочной бороденкой, в черном колпаке, строил ему рожи, оттопыривая свои большие уши в разные стороны. Волохов сжал кулак и погрозил монаху. Монах тут же исчез.

– Архимандрит идет! – разнеслось по монастырскому подворью.

Волохов прильнул ухом к щели между створками ворот.

К воротам подбежал тот же инок с хлипким голоском и проверещал:

– Владыка велел не отпирать. Со стены поговорит с вами.

Никанор выглядел уставшим и больным.

«Еще и схиму старик надел», – отметил про себя Волохов.

– Ты чего пришел, боярин? – тяжело вздыхая, спросил архимандрит.

Волохов оглянулся. На пристани стояли стрельцы и орленые ладьи. Это придало Волохову уверенности в разговоре с владыкой мятежной обители. Была за ним сила. Сила и мощь всего государства.

– Вот указ царский привез. – Волохов поднял руку со свитком вверх.

– Мне царь, что слушает диавольского патриарха, не указ! – спокойно заметил Никанор.

Волохов повертелся на месте, недовольно крякнул и вновь задрал голову вверх.

– А кто тебе указ, отче?

– Господь наш Иисус Христос, апостолы и братия наша! – проникновенно заявил Никанор.

Монахи, затаив дыхание, слушали разговор настоятеля с царским посланником. Кто-то тяжело вздыхал, предвосхищая свою незавидную участь. Другие же, напротив, ехидно скалились, слушая, как настоятель умывает царского посланца.

– Писано царем и святейшим патриархом, ежели не подчинитесь, штурмом обитель взять.

Веки на лице Никанора дрогнули.

– Мы и пушки с собой привезли. – Волохов, довольно усмехаясь, протянул руку, указав на ладьи. – И пороху-то мы вдоволь взяли, владыка. Год по вам стрелять будем.

Никанор обернулся и с кем-то быстро переговорил.

– У нас, боярин, тоже пушки имеются и пороху не меньше вашего. Поглядим, кто кого пересидит. Не отопрем ворота, ироды. Ступайте, откуда приплыли.

– Вот мерзкий старик! – Волохов выругался и сплюнул себе под сапоги.

Обернувшись, боярин бросил взгляд на ворота монастыря и поспешил к ладьям.

«Это они сейчас такие дерзкие, пока жратвы в подвалах припасено, – размышлял Волохов. – Пока лето. А придет зима, по-другому запоют».

Волохов поймал себя на мысли, что и ему придется зимовать на этом неприветливом острове. Нет, вылазок монахов он не опасался. Куда им, Божьим овцам. Испугался царский стряпчий больше за себя и своих людей. Надобно становиться лагерем у стен монастыря. Отправить людей на заготовку дров. Леса-то вокруг обители знатные. Поговаривали, и рыба в здешних озерах водится. Опять же, рыбу ту можно и у поморов купить на том берегу.

А может, все же попробовать штурмом взять? Сколотить лестницы – и айда к стенам. Испугаются насельники, падут духом, сами ворота отопрут. Волохов не заметил, как запнулся о небольшой валун у самой пристани.

– Федька, чего расселся?! – злобно крикнул Волохов на молодого стрельца, болтающего ногами на носу ладьи.

Игнат понимал, что собственно Федька-то и не причина его злости. Не виноват он. Злили упертые в своем своеволии монахи и этот сухопарый мятежный архимандрит Никанор.

И чего им не живется в спокойствии на своем острове? Дело тьфу, пустяк, казалось бы: прими волю царскую и патриарха да книги новые богослужебные прими. Книги, правленные под присмотром патриарха Никона, лежали в трюме одной из качающихся на волнах ладей.

Получил Волохов и еще одно поручение от царя: коли примут монахи патриаршее научение, тогда вместе с ними службу править да углядывать, как крестное знамение кладут, как поклоны бьют, как крестный ход ведут – супротив солнца али по солнцу. Ну, это так, на всякий. Знал государь, что, ежели примут, так тому и быть.

Солнце стало заходить за море. Стрельцы стали палить костры и ставить палатки, иные и так улеглись, укрывшись кафтанами.

Волохов не спал. Смотрел на мятежную обитель. В кельях мерцали свечи. На крепостных стенах пробегали огоньки факелов. Не спит монастырь Соловецкий. К осаде приготовились. Вот и стражников на стены выставили.

Летняя ночь остывала. По острову, аки змей болотный, пополз холодный туман. Стрельцы заворочались в ночи. Заохали, подвигаясь ближе к огню.

«Завтра решим! – усмехнулся стряпчий. – Завтра».

Новоявленного послушника приютил у себя в келье старец Елеазар. Он был слеп на один глаз, и его уже давно не молодое лицо пересекал глубокий продольный шрам. Елеазар редко выходил из своей кельи, предпочитая затворничество. Иногда монахи видели его в монастырской трапезной, но это случалось так редко, что казалось, инок питается только святым духом и тело его поддерживают ежедневные молитвы.

Архимандрит Никанор ставил старца Елеазара примером благочестия для остальных монахов и говорил: «В сем муже живет дух Божий!» Насельники согласно кивали головами, продолжая уплетать монастырскую кашу за обе щеки.

Трудников в монастыре, расположенном на острове, не всегда хватало, потому большую часть хозяйственных работ монахам приходилось делать самим. А для этого нужны были силы, к чему вовсе не располагала монастырская еда. Рыбы в обители было достаточно, а вот с пшеницей было туго.

Старец Елеазар нового соседа принял довольно благосклонно. Первое, что спросил старец, умеет ли отрок читать. И, получив отрицательный ответ, Елеазар первым делом достал из небольшого деревянного ящика под кроватью азбуку.

– Это буква «Азм»! – назидательно произносил Елеазар, указывая пальцем в пожелтевшие от времени страницы.

«На кой черт мне эта грамота?» – засыпая, размышлял Зосим.

Его тяготило любое учение. Подрезать кошели у посадских на базаре – для того грамота не нужна. Но огорчать старого инока Зосим не хотел, потому с трудом выдавливал из себя: «Азм, буки, веди, глаголь». Его губы шевелились, и на свет Божий рождались хриплые звуки. Если не получалось прочесть и он сбивался на каком-нибудь слоге, Зосим переводил палец на этот слог и вновь его повторял. И так, пока не получалось прочесть слово целиком. Книги в те времена читали преимущественно вслух, чтобы ясно воспринимать прочитанное.

Буквы были узорчатыми, с красивыми завитками на концах. Заглавные буквы обычно отличались цветом от остального текста.

Буквы, соединенные в строки, открывали для бывшего разбойника какой-то новый, доселе невиданный смысл. Рождали новые образы, которые были запечатлены тут же на рисунках. Он никогда не видел вживую столь дивных созданий, но сейчас они были перед его глазами, возникая из этих причудливых линий.

Святых на иконах Зосим, конечно же, видел в церкви, а единорога или грифона – нет. Теперь же они ожили перед ним.

Зосим спросил у Елеазара, видел ли он сам подобных животных и вообще существуют ли они. На что Елеазар отвечал, что мир сей большой и не ограничивается Московским царством.

– Может, где и существуют, – поучительно изрекал Елеазар. – Только нам это доподлинно не известно.

Зосим соглашался со старцем и вновь погружался в обучение.

Прерывалось обучение только на молитву и еду. Монастырскую баню Зосим не посещал, предпочитая мыться из деревянной кадушки на монастырском дворе.

Поначалу иноки смущались его наготы. Зосим и впрямь был похож на ветхозаветного Голиафа, но благоволение к приблудному отроку самого архимандрита Никанора делало их негодование с каждым разом терпимее. А потом оно и вовсе сошло на нет. На него перестали обращать внимание. Он стал просто тенью, шатающейся по монастырским стенам и башням. Но Зосима не раздражал его неопределенный статус среди братии. Достаточно того, что были крыша над головой, еда и общество преподобного старца Елеазара, к которому он стал постепенно прикипать и сердцем, и душой.

Когда Елеазар долго не появлялся при монастыре, Зосима это начинало беспокоить. Он выискивал взглядом со стен мальчишку Макарку, что правил телегой с гнедой кобылой. И как ребенок радовался, когда Макарка сообщал ему, что Елеазар молится в своей хижине, жив и здоров.

Появление у стен монастыря вооруженных до зубов отрядов стрельцов поначалу не на шутку испугало беглого разбойника, но монахи быстро объяснили ему, что душа и жизнь Зосима не больно-то интересует этих людей. Так от иноков Соловецкой обители Зосим впервые услышал о церковном расколе.

В какой-то момент Зосим решил, что Никанор не просто так поселил его в келью к этому угрюмому и нелюдимому старцу Елеазару. Может быть, это и есть его, Зосима, послушание. Келья была небольшая, но довольно просторная для двух человек. Две кровати, стеленные серым сукном, из того, что завозили в Московское царство аглицкие негоцианты, проходящие мимо соловецкого острова на пути в Архангельск. Небольшой стол и деревянный резной аналой для богослужебных книг.

Вечерами при свете свечи Елеазар рассказывал Зосиму о житии святых преподобных старцев. О преподобных отцах – основателях Соловецкой обители святых Германе, Савватии и Зосиме. О деяниях святых апостолов. О кознях дьявольских. Зосим внимательно слушал ученого старца и как бы невзначай примерял на себя духовные подвиги этих святых отцов.

Повествования преподобного Елеазара настолько бередили сердце бывшего разбойника, что зачастую на впалых глазах Зосима появлялись капельки слез, и тогда он, словно стыдясь своего собственного неверия, незаметно от старца вытирал их рукавом рубахи. Зосим представлял себя богатырем Христофором, переносящим на плече через реку самого Господа. Только, в отличие от святого Христофора, лицо у Зосима было вполне человеческим, а не собачьим.

Частенько Елеазар исчезал из кельи и не появлялся в ней по несколько дней. Вернувшись, он тихо входил в свою келью. Зажигал свечи. Подвигал ближе резной аналой и с каким-то непостижимым для Зосима достоинством водружал на него Святое Писание.

Иноки тайно сказывали Зосиму, что старец Елеазар соорудил за лесом хижину и жил в ней в молитве и полном одиночестве, отрекшись от суеты монастыря.

Зосим стал забывать о той прошлой, разгульной жизни. И надеялся, что вскоре и она оставит его. Он все время чего-то ждал. Никанор предупреждал его о скорой осаде монастыря. И вот она случилась. Зосим стоял на крепостной стене и наблюдал, как царские стрельцы выгружают с больших деревянных ладей пушки. Как они отправляются в окрестные леса за жердями для постройки осадных лестниц. Толстые жерди скидывали у пристани, где стрельцы широкими плотницкими топорами обрубали со стволов остатки сучьев. Затем готовые жерди относили в сторону, где к ним прибивали перемычины.

Обтесывать сами жерди смысла не было. Все равно на один штурм. Сначала Волохов планировал просто подкатить пушку и одним выстрелом снести ворота, но слова Никанора о том, что в монастыре тоже имеются пушки и заряды, говорили, что идея штурма сомнительна, но отказаться от нее прежде не следует.

– Начнем по-старому, а там как Бог на душу положит! – наказал он стрелецкому старшине.

Черт знает, чего ожидать от монахов. Старшина согласился, и в лес потянулись цепочки стрельцов.

Утренний туман, словно огромный белый змей, растянулся вдоль монастырских стен. Заполз в рубленые деревянные часовенки напротив монастырской пристани. Перевалил через горбатый зеленый холм и пополз к косматому ельнику вдали. Луговые пташки еще не проснулись и не взмыли в холодное северное небо, оттого казалось, что все вокруг монастыря еще дремлет и не успело стряхнуть с себя оковы холодного сна.

Пушку подкатили прямо к воротам. Монастырская стража на крепостных стенах из иноков и мирян спала крепко. Никанор еще накануне послал монахов по дальним скитам собрать народ на защиту обители, и днем в монастыре сделалось непривычно шумно и людно.

Царские пушкари терпеливо молчали, угрюмо перебирая по колесам руками. Когда орудие оказалось аккурат напротив монастырских ворот, стрелецкий старшина удовлетворенно выдохнул и махнул рукой. Сзади быстро подтащили ядра и порох. Остальная сотня стрельцов молчаливо выстроилась позади пушки, выбросив пищали на изготовку. Все ждали только команды боярина Волохова.

Туман тихо таял, и с крепостных стен можно было заметить фигуру человека в боярском кафтане, направляющегося в сторону монастыря. Следом за ним семенил еще один человек, меньше ростом, с виду похожий на дьяка. Дьяк сжимал в руках толстый свиток и криво ухмылялся.

Волохов остановился и прислушался. Ответом ему были только крики морских чаек.

– Спит монастырь! – усмехнулся царский стряпчий.

– Может, и не спит, – коротко заметил его спутник.

– Это пошто так? – переспросил Волохов.

– Сам знаешь, боярин. Тишина подозрительная. Готовятся монахи.

Волохов замер.

– Неужто посмеют супротив государя встать?

Спутник боярина скривил морду.

– В монастыре не токмо иноки подвизаются, – пробурчал он.

– И то твоя правда.

Волохов стремительно зашагал к монастырю.

– Ну, тогда всех вместе и повесим.

Дьяк довольно закивал головой.

– Еретиков только так и надо, – приговаривал дьяк, семеня ножками за боярином.

В пушку забили заряд и закатили чугунное ядро. Позади Волохова возник стрелецкий старшина Михайло Кривов.

– Боярин, зачтем монахам царскую грамоту?

– Зачем это? – Волохов поморщился. – После зачтем. Как петлю на худые шеи накинем, так и зачтем.

– Боярин дело говорит, – злобно прошипел дьяк.

– Пали давай, – распорядился Волохов.

Пушкари отскочили от пушки на десять саженей, уступая место хромому пушкарю с зажженным фитилем в руках. На стенах монастыря раздались крики. Под крепостным навесом замелькали головы иноков в черных шапках.

Волохов задрал голову вверх.

– Неужто проснулись? – заверещал дьяк.

Его сухопарое морщинистое лицо исказила лютая злоба. Выхватив у хромого пушкаря тлеющий фитиль, дьяк, не дожидаясь, пока пушкари переварят приказ боярина, тут же сам бросился к пушке. Пушка гулко ухнула и откатилась на две сажени назад. Ядро, порожденное ее холодным жерлом, со свистом впилось в створки монастырских ворот. Раздался скрежет смятого металла и хруст ломаных досок.

– Заряжай еще! – с досадой завопил дьяк.

Пушкари вновь бросились к пушке. Дьяк, словно предчувствуя скорую кончину ворот, пустился в дьявольский пляс, вбивая каблуки сапог в песок.

– Да угомонись ты, змей. – Волохов ухватил дьяка рукой за ворот рясы. – Чему радуешься, пес?

Дьяк, опустив глаза в ноги, тихо заскулил. Ворота остались целы, и вслед за выстрелом пушки со стен монастыря в ответ зарядили трескучие выстрелы пищалей и мушкетов. Пушкари бросились врассыпную. Волохов, пригнувшись, попятился к телегам, за которыми укрылась сотня стрельцов.

– Вот тебе, государь мой, и побудочка от соловецких насельников! – выругался Волохов, смачно сплюнув на песок. – Палите, ребяты! – Волохов махнул рукой, давая стрельцам команду стрелять.

Стрельцы огрызнулись одним залпом пищалей, затем вторым. Ответа с монастырских стен не последовало.

– Заряды, ироды, берегут! – заверещал дьяк. – Заряды!

– Оно верно, – согласился с ним Волохов. – Сидеть им здесь еще долго. До снега.

Дьяк, услышав такое, поначалу расплылся в благостной ухмылке, но затем, неожиданно взвизгнув, как поросенок, повалился на землю, ухватившись руками за левую ногу.

– Федька! – крикнул Волохов одному из стрельцов. – Глянь-ка, что там у святого отца приключилось.

Дьяк, ухватившись за ногу, катался по песку и тихо скулил.

– Кажись, пуля скользом прошла, – пояснил стрелец. – Куда теперь этого дьяка?

– Тащите в лагерь на пристань, – отмахнулся Волохов.

Стрелецкий старшина Михайло, согнувшись по пояс, пробрался к воеводе.

– Что делать-то будем, батюшка? – Волохов бросил взгляд на монастырские стены.

Идти на настоящий штурм с приставными лестницами Волохову меньше всего хотелось. Черт знает, что там монахи удумали. Вспомнил благочинного Симону. Читал одним днем благочинный про греческий огонь. Тот, которым корабли неприятельские византийский флот палил. Может, и сейчас у монахов сей греческий огонь есть. Вера-то одна, и книги греческие всяк монах читать горазд.

– Не дам монахам такого удовольствия, – злобно буркнул Волохов. – Разор и осаду чинить буду. Корабли и ладьи, что на остров идут, разворачивать и жечь буду. Грех на себя возьму, а приказ государев выполню.

Волохов кивнул головой, словно сам с совестью своей уговор сотворил. Михайло стоял чуть поодаль от воеводы и дергал карими глазищами с монастырской стены на Волохова.

– Заберите стрельцов погибших во государеву службу и в лагерь несите, – негромко произнес Волохов.

Больше царскому стряпчему ни о чем не хотелось думать. Не ожидал боярин Игнатий Волохов столь жаркого приема от монастырской братии. Вроде дело-то пустяк. И цена ему алтын в красный день на базаре. Не пустяк, как оказалось. Монахи за свое крепко стоят, смерть лютую примут, не отступятся. Не зря патриарх так упорно царя упрашивал с мятежной обителью решить дело. Чуял патриарх, что как камень в сапог ему эта обитель станет. Оттого и поставил свое патриаршество на кон. Видано ли где, чтобы патриарх с помазанником Божиим, царем православным, в гляделки силою мерился? Ну да Бог с ним.

Волохов развернулся и широким шагом зашагал к пристани. Выстрела в спину со стены он не ждал. Да и не боялся этого. «Чарку вина бы хорошо», – мелькнуло в голове. Сапог впивался каблуком в сырой песок. Черный жук-усач впился огромными валами в несчастного муравьишку, посмевшего пересечь дорогу жуку. Волохов осторожно переставил ногу.

– Чуть не задавил, ей-богу! – с облегчением выдохнул он.

«Кто же я, боярин Игнатий Волохов: жук сей али тот муравьишка, что обитель сия сгребет и перемелет?»

Волохов остановился. Мимо тихо прошли стрельцы, неся на руках мерзкого дьяка. Катили обратно пушку с зарядами. На монастырской колокольне ударил благовест.

«Ох и службу ты задал мне, государь мой родной!» – пожаловался про себя Волохов. Но смятение его духа было больше обращено к Владыке небесному, нежели земному.

Вечерело. От лугов за монастырской пристанью несло запахом цветущих трав. Крики морских чаек смешивались с криками коршуна, что кружил над кривой рощей за монастырем. Стрельцы молча сидели у костров, подкидывая в них сучья. Пламя с треском разгоралось, освещая сложенные в ряд на сырой траве фигуры, укрытые сверху парусиной.

– Может, из монастыря попа дадут? Отпеть бы надобно и похоронить по-христиански, – с грустью заметил один из стрельцов.

– Не, не дадут монахи, – возразил его товарищ у костра. – Постреляли мы их тоже, видать, немало.

– Слышите, после штурма ни разу колокол на звоннице не ударил.

– Так, может, там и некому уже, – пояснил другой стрелец. – Звонарей-то мы всех укокошили.

– Это мы можем! – весело добавил молодой стрелец по имени Никола.

У костра заметно повеселело.

– Говорят, у попов с монастыря на службе копыта вместо ног вырастают, – ухмыльнулся стрелец, которого все почему-то называли Пыхтя.

– Это кто ж тебе такое сказал? – послышался удивленный возглас старшины.

Стрельцы все разом покосились на Пыхтю.

– Да ну вас… – Пыхтя отмахнулся рукой. – Поп один говорил, ей-богу, не вру, – важно произнес он. – Тот, что на Пречистенской в часовне малой служит.

Стрельцы подняли Пыхтю на смех.

– Ты бы подольше после службы в той часовне задержался, может, еще не то бы услышал.

– Это еще почему? – вспылил Пыхтя.

– А потому, что знаем мы того попа на Пречистенской. Он службы пьяный служит. Его матушка после службы за руки в хату ведет. Ноги еле держат.

Стрельцы у костра вновь зашлись хохотом.

Волохов поднялся.

– Ты куда, боярин? – остановил его стрелецкий старшина.

– Пойду прогуляюсь! – отозвался Волохов. – Душно что-то.

– Возьми охрану с собой.

– Не нужно. – Волохов отрицательно помотал головой. – Возвернусь скоро.

Стрельцы оторвались от своих разговоров и проводили Волохова молчаливыми взглядами.

Волохов шел знакомой изрезанной дорогой, что вела прямо к воротам монастыря. Уже достаточно стемнело, и массивные стены обители отбрасывали мрачные тени на утоптанную траву. У самой арки ворот виднелась массивная выбоина. Вот здесь стрельцы из пушки угодили в кирпичную кладку. А вот здесь попали в массивный булыжник весом пудов сто. Только след ядро оставило. Откололо ямку размером с полушку. Наверху по стене пробежал огонек. Не спят монахи. Следующего штурма ждут.

«А не будет штурма, – про себя пробубнил Волохов. – Пошлю царю депешу. Не сдается мятежный монастырь, мол, и пушки у них есть. Будь он неладен. Десяток уж стрельцов положили».

Волохов перекрестился и незаметно оказался у самых ворот. Тяжело выдохнув, воевода прислонился плечом к кованым воротам.

– Архимандрита мне кличьте! – заорал Волохов. – Скажите, пришел, мол, к нему воевода.

За воротами раздался шорох.

– Позовите ему владыку! – крикнул за воротами кто-то из иноков.

Волохов незаметно для себя улыбнулся.

– Ты воевода? – спросил чей-то хриплый болезненный голос.

– Я, владыка, – отозвался Волохов.

– Ты зачем пришел? – мрачно поинтересовался Никанор.

Волохов опустился на землю у ворот. Пнул носком сапога песок, щедро усыпавший землю у ворот обители.

– Дай, владыка, попа мне! – смущенно произнес воевода.

– Это еще зачем? – прохрипел Никанор.

Волохов немного замялся, но ответил:

– Усопших стрельцов отпеть надобно.

За воротами послышался кашель.

– Не дам! – хрипло отрезал старик. – Вези, воевода, их на тот берег, там и отпевайте. Детей антихристовых по своему обычаю погребайте.

– Да ты что, владыка! – взвился Волохов. – Какие они тебе дети антихристовы? Все что ни есть православные христиане.

– Все равно не дам! – злобно прошипел архимандрит.

Волохов оперся спиной на ворота и заорал:

– Никанор, что же ты за архимандрит-то такой?

– Ступай прочь, воевода, не по пути нам с тобой, – отозвался Никанор. – Ты своему царю и патриарху служишь, а я – Господу и святым апостолам.

– Ну, Никанор, шкуру спущу и не посмотрю, что архимандрит.

Волохов отошел от ворот и погрозил кулаком.

– Вернусь еще, – растерянно пробормотал воевода и зашагал к берегу.

За Волоховым со стены наблюдали десятки любопытных глаз. На стены обители и пристань тихо опустилась ночь. Из-за рваных облаков вылез блеклый месяц и почти тут же погас, скрыв в темноте удаляющуюся фигуру воеводы.

Костры стрельцов горели жарко, словно пытаясь растопить холодную северную ночь, принести тепло и успокоение в сердца людей, протянувших озябшие руки к пламени. С чем вернется воевода Волохов, никто не знал. Но всем почему-то очень хотелось думать о добром и светлом. Может, договорился воевода о сдаче, а нет, так сидеть им здесь под стенами до самой зимы. А зима в этих краях жуть какая лютая. У костров не перезимуешь. Избы ставить надобно.

Воевода не стал сразу возвращаться в стрелецкий лагерь. Присел на один из каменных валунов, щедро раскиданных по всему Соловецкому острову. Холод ночи еще не забрал с валуна дневное тепло. Сидеть и кумекать Волохову было сподручно. А поразмыслить было над чем. Стрельцов хоронить надо. Везти на отпевание на большую землю нужно. Время-то идет.

Вспомнил царский стряпчий свой давний спор с Кирилло-Белозерской обителью за деревеньку малую с лугом и лесом. Выгрызли у него монахи деревеньку ту. Дело то еще при покойном батюшке нынешнего царя было. И у Соловецкого монастыря такие деревеньки есть. «Есть! – кивнул себе Волохов. – Куда им деваться? Сыскать только нужно. Весь остров прочесать, аки гребнем, но найти. Ну не сами же монахи монастырь провизией снабжают. Не будут иноки одну рыбу жрать. Не будут». Волохов тихо присвистнул, довольный своей догадкой.

«Утром пошлю людей прочесать весь остров… Возвращаться надо, однако. Потеряют меня. Шум поднимут. А шум нам ни к чему». Воевода хлопнул ладонями по коленям и тихо встал с валуна. В коленках что-то хрустнуло.

– Старею, старею на царской службе, – с сожалением произнес воевода. – Что поделать, долг.

Вдали играли со светом и тьмой костры лагеря. Северный ветер разрывал косматые тучи и уносил их на восток. Вроде и лето, а все равно зябко. «Монахи в сию пору лес на дрова должны рубить, а я запер их, аки в кадушке капусту. Зимой кельи нечем согревать будет. Никанор понимает это. Старик разумный. Ждет чего-то архимандрит. Надеется на чудо Господне. Монахи и насельники поди все лбы сбили в молитве».

– А не будет архимандриту чуда! – злорадно усмехнулся Волохов. – Покуда царь с патриархом не отзовут, стоять будем. Избы поставим на пристани и супротив ворот монастырских. Пусть монахи любуются, как стрельцы печи зимой лютой топят, да проклинают свое своеволие.

Воевода вернулся к пристани. Лица стрельцов повеселели. И бородатые, и безусые были рады, что воевода вернулся с прогулки в благостном расположении духа. Может, чего придумал. У всех по домам остались мамки, супружницы да дети малые. А они, взрослые мужики, с оружием да пушками ворота монастырские стерегут.

– Здорово ли живете, братцы стрельцы? – рявкнул Волохов.

– Твоими молитвами, батюшка! – отозвались те, кто еще не спал.

Воевода присел у одного из костров. Стрельцы заметно оживились. Даже те, кто спал, подняли сонные головы и, продрав глаза, уставились на Игнатия.

– Ну вот что, братцы, – тихо произнес воевода.

Стрельцы напряглись.

– Завтра чуть свет тронем остров осматривать.

Один из стрельцов поднял голову и рявкнул:

– Зачем, воевода, досматривать?

– А холопов монастырских ловить будем! – рассмеялся воевода.

– Зачем нам холопы-то? Сами не управимся? – в ответ рассмеялись стрельцы.

Волохов пригладил бороду.

– Холопов монастырских, братцы стрельцы, в полон возьмем, дабы архимандрит мятежный, сие увидев, сам побежал запоры открывать. Куда они без холопов денутся? Дрова на зиму рубить надо?

– Надо!

– Верно, воевода! – зашумели стрельцы. – Монахи – ленивые бестии, им бы все молиться.

– Вот и я говорю, – согласно кивнул Волохов. – Оставим монастырь, стрельцы, без рабочей силы. Долго не протянут.

– А пущай холопы монастырские нам на зиму дрова рубят! – довольно выкрикнул один из молодых стрельцов.

– Верно! – согласились стрельцы. – Пущай на нас теперича поработают холопы.

Невдалеке раздался трескучий выстрел пищали и грозный окрик часового.

– Кого еще нелегкая принесла? – Воевода поднялся на ноги.

– Иди, не оборачивайся! – сопроводил кого-то окрик часового.