Читать онлайн Человек, который съел Феникса

Глава I

Как съели феникса

Одну из этих историй я услышал непосредственно от человека, который съел феникса, несколько мне поведали люди, которые в разное время с ним разговаривали, остальные же широко известны всем, кто живет с ним бок о бок; и в целом эти истории как бы растворены в воздухе и висят над нашими полями и тропинками подобно знакомому нам туману, что встает над топями, ибо человек, съевший феникса, живет среди нас. Истории эти родились благодаря его влиянию, и именно его волшебное присутствие притягивает вещи странные и удивительные; вот почему я решил отдать должное человеку, съевшему феникса, поместив его изображение на обложке этой книги. Порой вы видите, как он – весьма аккуратно одетый (совсем не так он одевался раньше!) – проезжает мимо на своем велосипеде с сознанием того, что все, кто видит его сейчас, относятся к нему как к настоящему волшебнику.

А вот как это начиналось – начиналось много-много лет назад. Однажды ясным весенним утром лорд Монаган сказал своему управляющему:

– Говорил я тебе – следи за моим золотым фазаном, чтобы он не удрал!

– Но, милорд, – ответил управляющий О’Махоуни, – я следил за ним, и уж конечно, золотой фазан не улетел бы от меня.

– Как же вышло, что он пропал?

– Он ни за что не улетел бы от меня, – повторил О’Махоуни. – Должно быть, его украли цыгане. Этот фазан знал по именам всех моих детей и брал пищу у них из рук. Нет, сам он ни за что бы не покинул нас.

– Нужно было подрезать ему крылья, – сказал лорд Монаган.

– Подрезать крылья, вот как?! – воскликнул О’Махоуни. – Да если бы я подрезал ему крылья, ваш фазан мигом достался бы браконьерам, ибо не был бы в состоянии от них упорхнуть. Но никогда бы он не удрал от моих детей.

– Как бы там ни было, фазан исчез, – сказал лорд Монаган.

– И все же он никогда не удрал бы по собственному желанию, а вот цыган стало в последнее время в округе что-то слишком много. Впрочем, что пропало – то пропало; такова, стало быть, воля Божья, и прошлого не воротишь.

Тут лорд Монаган понял, что все его упреки, адресованные управляющему, будут и дальше парироваться с отменной ловкостью и интерпретироваться как выпады против Провидения, поэтому он ничего больше не сказал, внутренне примирившись с потерей золотого фазана. На самом деле эта великолепная птица, улетевшая от управляющего одним апрельским утром, находилась теперь на расстоянии восьми или девяти миль от усадьбы лорда Монагана. А другим ясным весенним утром золотого фазана увидел на краю Алленской трясины юный Микки Малинн.

Для человека, у которого не было ружья, Микки Малинн знал о птицах на удивление много: он знал, когда на болота прилетают белолобые гуси, на каком лугу кормятся гуси серые, знал, когда вернутся с далеких морских берегов гонимые штормом белощекие казарки, хотя в его представлениях они вылуплялись не из яиц, а из морских желудей, что во множестве липнут к прибрежным скалам. Микки знал даже, когда прилетают в леса вальдшнепы, хотя это знание и не имело для него почти никакой практической пользы, ибо леса хорошо охранялись; впрочем, на вершинах холмов встречались заросли утесника, куда вальдшнепы прилетали тоже, и Микки Малинн ухитрялся проведать об этом раньше других.

Иногда и фазаны залетали довольно далеко от своих гнезд, и Микки всегда знал, где их можно найти, но увы – у него не было ружья! Вот почему каждый раз, когда ему становилось известно о появлении той или иной дичи, Микки отправлялся к своему другу Пэдди О’Хоуну и рассказывал ему новости, а Пэдди, который в те времена был мало кому известным и, по правде сказать, довольно никчемным молодым человеком и который стал теперь Человеком, Который Съел Феникса, давал ему на денек свое ружье; за это Микки снабжал его сведениями о всех перемещениях дичи, и надо заметить, что это была лучшая информация подобного рода, какую только можно было получить в приходе.

Когда Пэдди О’Хоуну было лет двенадцать или четырнадцать, некоторым он казался немного странным, но врач сказал, что с ним все будет в порядке, – и так оно и вышло.

– Только ему нельзя слишком возбуждаться, – предупредил врач. – И нельзя давать ему ни капли алкоголя. Видите ли, миссис О’Хоун, в вашей семье было слишком много браков между близкими родственниками; вы сами вышли замуж за двоюродного брата, да и в семье вашего супруга подобное тоже нередко случалось, так что…

– Я получила разрешение на брак с двоюродным братом из самого Рима, – заявила миссис О’Хоун. – Уж не хотите ли вы сказать, что с этим разрешением что-нибудь не так?

– Вовсе нет, – ответил доктор. – Просто не позволяйте Пэдди чересчур волноваться и следите, чтобы он не пил вина. Этого вполне достаточно, чтобы с ним все было прекрасно.

– Я рада, что вы не возражаете против моего брака с двоюродным братом, – заключила миссис О’Хоун.

– Что вы, нисколько, нисколько, – заверил врач. – И в мыслях не имел ничего такого.

Именно к Пэдди О’Хоуну и поспешил Микки Малинн, чтобы сообщить другу, что феникс снова вернулся на землю и что сейчас он находится на краю болота в том месте, где спускается к топям от задворков фермы Магуайра узкий проселок. И, получив ружье, Микки весь вечер провел там, где подходит к болоту Магуайрова дорога, подстерегая феникса. Между тем слух о возвращении чудесной птицы стремительно разнесся по окрестностям, и уже на следующий день каждый молодой человек, который только сумел достать ружье, отправился на болота, чтобы поохотиться на феникса, но никто из них не обладал теми сведениями о его точном местонахождении, какие Микки сообщил Пэдди.

Когда весть о возвращении феникса достигла Раталлена, первым ее услышал отец Рурк. Священник и сам баловался охотой и, будучи в достаточной степени спортсменом, обычно не без внимания выслушивал новости о появлении дичи, которые доставлял ему Микки. Но слухи о появлении феникса не принесли ему радости, ведь как ни суди, а эта странная, бессмертная птица принадлежала к языческому миру. И кто-то может подумать, будто в первую очередь священник поспешил выяснить, насколько достоверны эти слухи, и постарался убедиться, что странная птица – именно феникс, а не что-то иное, однако в действительности он занялся совсем другим. Первым делом отец Рурк убедился в том, что все молодые люди в приходе действительно верят, будто в округе появился самый настоящий феникс, и, когда ему стало ясно, что поколебать эту веру он не в силах, он понял, что все эти юноши впали в язычество; вот почему, вместо того чтобы разобраться, откуда этот феникс взялся и что собой представляет, священник был куда больше озабочен вопросом, какое действие эта всеобщая вера в бессмертного феникса может оказать на мысли и поступки его паствы.

В целом отец Рурк не видел в появлении феникса особого вреда. С другой стороны, феникс по большому счету был явлением скорее духовным, чем зоологическим; вера в бессмертную, снова и снова возрождающуюся птицу была очень древней, корни этой легенды уходили в глубины веков, и, следовательно, отец Рурк не мог просто отмахнуться от странной идеи, которая вдруг расцвела пышным цветом в головах его прихожан. Как ему было хорошо известно, внезапные приступы опасных болезней были свойственны не только материальному, но и духовному миру, а посему священник счел необходимым повнимательнее присмотреться к новому врагу, который столь неожиданно вторгся на территорию его прихода. Поэтому, когда отец Рурк в следующий раз увидел Микки Малинна, шагавшего по улице крошечного поселка Раталлен, он поспешил подозвать его к себе.

– Тс-с, Микки. Подойди-ка сюда, – сказал он.

– Я вас слушаю, святой отец, – отозвался Микки, подходя к священнику.

– Скажи-ка мне, Микки, что разыскивал ты в прошлое воскресенье на болотах лорда Монагана? – спросил отец Рурк.

– Да что попадется, отче, – отвечал Микки.

– И что, как тебе казалось, там может попасться? – спросил отец Рурк.

– Ах, отче, я вам лгать не стану, – сказал Микки. – Феникс вернулся в Ирландию, и теперь это всем известно. Именно эту птицу я выслеживал на болотах в прошлое воскресенье, ведь феникса видели именно на болоте.

– Так вот, значит, что ты там искал! – воскликнул отец Рурк.

– Скажите, отче, а это грех – застрелить феникса? – спросил Микки.

– Я бы не сказал, что это грех, – ответил священник. – Но я не утверждаю, что это не грех. Я даже не говорю, что такая птица вообще существует.

– Но, отче, разве однажды сам папа римский не прислал перо феникса в дар Рыжему Хью О’Нилу? Я слышал, что когда-то давно он это сделал.

– Я знаю об этом случае, – сказал отец Рурк. – И я знаю, почему святой папа послал перо Хью О’Нилу. Но это вовсе не значит, что феникс существует.

– Но, отче, – возразил Микки, – разве феникс не бессмертен?

– А я никогда не утверждал обратное, – ответил отец Рурк. – Кроме того, разве не может бессмертная птица перелетать с одного места на другое, как одна из тех обычных птиц, которых лорд Монаган бьет в августе на болотах или в чаще леса, когда приходит зима? И разве не мог феникс за три сотни лет улететь очень далеко от Ирландии? Конечно же мог!

– В таком случае, отче, феникс вернулся, – сказал Микки. – Мы все видели его своими собственными глазами.

– Если так, то я советую вам быть очень осторожными, – молвил отец Рурк, – ибо все вы еще слишком молоды, чтобы иметь дело с бессмертными тварями; будьте же очень, очень осторожны!

– Конечно, мы будем очень осторожны, – заверил его Микки.

– В нашем приходе хватает грехов, – вздохнул отец Рурк. – Не стоит без нужды еще больше увеличивать их количество.

И после этого он вернулся в дом и, взяв в руки книгу, которая хранилась в его небольшой библиотеке, нашел в ней несколько древних сказаний о фениксе, которые в последний раз читал, когда был мальчишкой; таким образом, если бы этому легендарному существу действительно вздумалось объявиться в приходе, отец Рурк готов был встретить его во всеоружии.

А на следующий день Пэдди О’Хоун застрелил сказочную птицу именно там, где Микки увидел ее в первый раз – в том месте, где дорога сбегает от фермы Магуайра к Алленской трясине и там вдруг останавливается, будто испуганная лошадь.

Золотой фазан оказался на болоте по той простой причине, что стоило ему появиться в лесу в своем великолепном оперении, как все простые фазаньи самцы дружно набрасывались на него и прогоняли; так золотой фазан постоянно передвигался с места на место, все больше удаляясь от деревьев, пока не оказался на открытой местности примерно в девяти милях от своего дома. Пэдди О’Хоун едва не наступил на него, одиноко сидевшего в своем убежище среди вереска; и не успел фазан взлететь, как Пэдди выстрелил, и подбитая птица камнем грянулась на землю, и, медленно кружась, сыпались на траву алые и золотые перья – ярко-золотые перья с головы и хохолка, густо-золотые с голубой каймой перья с шеи и алые перья с грудки и с боков.

Это была самая красивая птица из всех, каких он когда-либо видел, что, правда, ни о чем не говорит, поскольку за свою жизнь Пэдди никогда не удалялся от Раталлена больше чем на несколько миль; с другой стороны, это была самая прекрасная птица, какую он только мог вообразить, что говорит уже гораздо больше, поскольку Пэдди О’Хоун с детства отличался буйной фантазией. И когда он увидел распростертую на траве мертвую птицу, ему на ум вдруг стали приходить странные мысли; прежде Пэдди не колебался, когда ему приходилось убивать из спортивного азарта или следуя охотничьим традициям, но сейчас он задумался, не совершил ли он что-то по-настоящему скверное, ибо разве не считался феникс бессмертным? Это действительно был очень непростой вопрос, и он весьма озадачил Пэдди. Не прикончил ли он только что одну из древнейших легенд Ирландии? Не может ли случиться так, что из-за него больше никогда не будет сказок и историй о фениксе? И внезапно им овладело раскаяние, какое познал старый мореход, когда застрелил альбатроса из своего арбалета[1].

И, поспешно покинув болота, Пэдди прямиком отправился к дому священника, не задержавшись даже для того, чтобы рассказать о случившемся Микки. Когда он звонил в колокольчик у двери отца Рурка, птица лежала у него в сумке, и длинные хвостовые перья торчали наружу, и, когда женщина, которая вела для отца Рурка хозяйство, ему открыла, Пэдди спросил, нельзя ли ему увидеть священника как можно скорее.

– Дело в том, что… – добавил он, пытаясь объяснить, почему его дело такое срочное.

– Ах, входи же, – перебила женщина. – Отец Рурк дома, я сейчас ему скажу.

И Пэдди с удивлением увидел, что ему вовсе не нужно объяснять, что случилось и почему он так торопится увидеть священника, ибо не сознавал, что женщина эта ежедневно открывала двери людям, приходившим к отцу Рурку со своими тревогами и неразрешимыми вопросами, и поэтому она скорее потребовала бы объяснения от человека, явившегося с каким-нибудь обычным делом, чем от того, кого привели к дому священника беда или несчастье. И, прислонив к стене ружье, Пэдди вошел к отцу Рурку с золотым фазаном в ягдташе.

– Отче! – воскликнул он, едва переступив порог комнаты священника. – Да поможет мне Бог! Я только что застрелил феникса.

– Дай-ка мне на него взглянуть, – сказал отец Рурк, который сразу заметил золотые перья длиной в добрый ярд и понял, что таинственная птица лежит у охотника в сумке.

С лицом, исполненным скорби, которая нарастала в нем с того самого момента, когда он спустил курок, Пэдди вынул из кармана свой золотисто-алый трофей. И отца Рурка вовсе не удивило, что кто-то добыл таинственную птицу, ибо все юноши деревни, кто только мог держать в руках ружье, искали ее уже в течение двух дней, и все это время священник напряженно размышлял о проблеме феникса. В полумраке комнаты отливающие червонным золотом перья казались еще роскошнее, чем при дневном свете; их багряный отлив был гуще и богаче, чем любая вещь, когда-либо виденная в этом доме, и даже позолота на рамах картин, висевших на стенах, не могла сравниться с ярким золотом головы, и голубыми надплечьями, и шеей еще более глубокого золотого оттенка, которые в свою очередь оттеняли зеленое с черным оперение грудки; сложенные же крылья были шоколадно-коричневыми с синевой посередине. И все же отец Рурк почти не смотрел на эти сверкающие краски. Он бросил на птицу только один взгляд и сразу перевел глаза на взволнованное лицо Пэдди. В первую очередь, решил он, нужно успокоить охотника, а потом постараться развенчать культ феникса, который мог распространиться среди молодых людей селения и склонить их к языческим вещам и представлениям, отвратив от всего по-настоящему важного.

– Это самая обычная птица, – сказал священник.

– Обычная, отче?! – воскликнул Пэдди.

– Когда-то они часто встречались в некоторых районах Ирландии, – объяснил отец Рурк. – Не пойму, что тебя так смущает.

– Ах, отче, я думал, что убил бессмертное существо, – сказал Пэдди.

– И ошибся. Не думай больше об этом, – сказал священник.

И Пэдди, низко опустив голову, повернулся, чтобы уйти.

– И забери эту мертвую птицу. Не оставляй ее здесь, – сказал отец Рурк.

– Я думал, может, она вам зачем-нибудь нужна, – смиренно объяснил Пэдди.

Но отцу Рурку меньше всего хотелось оставлять у себя птицу. Он отлично знал: о том, что феникс находится у него в доме, сразу станет известно всем, а священник не желал, чтобы его репутация опиралась на языческие вещи и предметы; с тем же успехом он мог бы разобрать свою церковь, стоявшую на холме на каменном фундаменте, и заново отстроить ее на болоте.

– К чему мне лишний мусор? – сказал священник. – Моя экономка и так едва справляется, наводя порядок.

– Как же мне тогда поступить с этой птицей? – спросил Пэдди.

– Лучше всего ее съесть, – посоветовал отец Рурк.

– Съесть? – переспросил Пэдди.

– Ну да, конечно, – кивнул священник. – Попроси мать, пусть она приготовит ее для тебя.

И Пэдди с птицей в руках пошел прочь; захватив свое ружье, он задумчиво шагал по гравийной дорожке перед домом священника, и отец Рурк подумал, что на этом почитанию феникса придет конец.

А Пэдди в самом деле пошел домой и отдал птицу матери.

– Господи помилуй! – вскричала миссис О’Хоун. – Да что же это такое?! Неужто ангел свалился к нам с Небес?

– Отец Рурк сказал, что это самая обыкновенная птица, – объяснил Пэдди.

– Обыкновенная, вот как? – не поверила его мать.

– Да, и еще он сказал, что я должен ее съесть, – добавил Пэдди. – Он велел, чтобы ты ее приготовила.

Миссис О’Хоун знала, что Пэдди всегда говорит правду, поэтому сделала, как велел священник. И она сразу стала готовить волшебную птицу, ибо не знала, чтó та может навлечь на их дом, если пролежит в нем хотя бы сутки. Миссис О’Хоун даже достала припрятанную бутылку хереса, чтобы приготовить это удивительное чудо самым достойным образом, и пока она ощипывала сыновний трофей, то приговаривала: «Обыкновенная, вот как?..» И когда наконец птица в вине была готова, миссис О’Хоун подвела итог всем своим мыслям, которые роились в ее голове с тех пор, как она впервые увидела в своем доме эту переливающуюся всеми оттенками золотого и алого красоту, одной фразой:

– Да это же самый настоящий феникс!

И сама она не прикоснулась к птице и даже держала блюдо подальше от себя, когда ставила его перед сыном, но Пэдди миссис О’Хоун не запретила есть феникса, потому что так велел отец Рурк. Вот как получилось, что Пэдди, сидя за столом перед большим очагом, съел волшебную птицу один.

– У нее странный вкус, мама, – сказал Пэдди, потому что никогда прежде не ел фазанов и не пробовал хереса.

– И не удивительно, – отозвалась миссис О’Хоун.

И он съел всю птицу, которая, лишившись своего великолепного оперения, оказалась совсем небольшой, а потом взял ложку, чтобы не потерять ни капли хереса из подливы. Вскоре в глазах Пэдди появилось новое, незнакомое выражение, зрачки расширились, и взгляд его уже не различал сквозь раскрытое окно отдаленные предметы; те же предметы, что находились рядом, представлялись ему расплывчатыми и неясными, и это делало их особенно интересными, тогда как теснившиеся в голове Пэдди фантазии и старинные ирландские легенды становились все более выпуклыми и реальными; и, отложив нож и вилку, он сказал:

– Я съел феникса!

– Так и есть, – подтвердила его мать, – и теперь одному Богу известно, что из этого выйдет, хотя я все сделала, как велел отец Рурк, и приготовила его для тебя.

И в этот момент за окном промелькнула какая-то тень; возможно, это был просто козленок, но Пэдди, чей разум переполнялся старинными сказаниями, заметив его буро-волосатое тело, воскликнул:

– Я только что видел лепрекона!

– Почему бы нет? – сказала миссис О’Хоун. – Почему бы, в самом деле, и нет, если древние чудеса вновь начали возвращаться на Землю?

Глава II

Дух

Одно перо из хвоста феникса Пэдди стал носить за лентой шляпы, а было оно длиной в целый ярд. Слухи, однако, распространились очень быстро, так что в подобном отличительном знаке не было особой нужды: все и так знали, что он – Человек, Который Съел Феникса. И некоторое время спустя возбуждение, в которое пришел Пэдди, отведав удивительное блюдо (вне зависимости от того, была ли эта реакция вызвана волшебным мясом или хересом), почти прошло, однако слава его никуда не исчезла. А в первые час или два после еды наш молодой человек действительно видел странные вещи или, точнее, вещи, которые показались бы странными каждому, кто не был с детства знаком с ирландскими сказками и легендами, поэтому впоследствии Пэдди стали считать непререкаемым авторитетом по части таких вещей, как лепреконы, призраки и повседневная жизнь маленького народца.

Говорят, что сразу после своей удивительной трапезы Пэдди, все еще взбудораженный горячим хересом, вышел из дома, чтобы отыскать лепрекона, который только что промелькнул мимо окна; никакого лепрекона он, однако, не увидел и, как утверждали поначалу один или двое очевидцев, зашагал по дороге, бормоча что-то себе под нос, однако к тому моменту, когда я услышал эту историю, все свидетельства были уже приведены в соответствие друг с другом и превратились в одну однородную, связную повесть, которую до сих пор рассказывают чужакам, приезжающим в те края; собственно говоря, эта повесть и есть часть традиционного раталленского фольклора.

Как гласит эта история, в тот славный день, когда Пэдди съел феникса, он вышел из дома матери в поисках лепрекона, однако не успел юноша прошагать и двадцати ярдов по дороге, что ведет в Баллинаклар, как встретил духа: маленькое, жалкое, истощенное существо цвета ветра, как описывал его сам Пэдди. Этот дух тоже двигался по дороге, как делал, наверное, на протяжении веков, влекомый то ли случайными воздушными потоками, то ли прежними страстями и наклонностями (смотря по тому, что больше приличествует духу); и он то слегка мешкал, то вовсе останавливался, а потом вдруг снова начинал скользить вперед. Но до тех пор, пока Пэдди не съел феникса, ни один человек этого духа не видел.

– Что не дает тебе покоя? – спросил у него Пэдди.

– Ах, – ответил дух, – я скитаюсь по этой дороге дольше, чем ты живешь в своем теле, дольше даже, чем прожил на свете твой отец, и за все это время я не выпил ни капельки виски.

– Ну, это мы, пожалуй, исправим, – сказал ему Пэдди. – Но как случилось, что ты осужден ходить по этой дороге?

– Ах, – вздохнул дух, – как это нередко случается, я поспорил с одним человеком по поводу политики, но он придерживался противоположных, нежели я, убеждений, и вот он набросился на меня, чтобы доказать свою правоту, – тут мне и пришел конец.

И Пэдди уже собрался было назвать имена двух человек, которые в те времена играли важную роль в политике, и спросить духа, которого из них тот поддерживает, но сообразил, что эти люди вряд ли ему знакомы; и, поразмыслив еще немного, Пэдди осведомился, был ли дух сторонником Кавендиша и Берка[2] или выступал против них, ибо полагал, что по времени эти двое стоят ближе к знакомой духу эпохе. Но дух отвечал только одно:

– Ах, отстань от меня со своей политикой, я утратил к ней всякий интерес.

– Никогда я не встречал человека, который потерял бы интерес к политике, но сохранил вкус к виски, – заметил Пэдди.

– Так уж обстоят дела, – сказал дух.

– Ничуть не сомневаюсь, – ответил Пэдди и пошел по дороге дальше, направляясь к пабу Гоугана, а дух последовал за ним, то забегая вперед, то, наоборот, отставая, как делают некоторые суетливые собаки.

И если судить по этим его перемещениям, представляется весьма вероятным, что духами управляют именно прежние страсти или какие-то другие капризы, поскольку теперь он шел в направлении, противоположном тому, в котором двигался до того, как встретился с Пэдди, чего он не мог бы сделать, если бы его нес ветер – если, конечно, за это время ветер внезапно не переменился.

Как говорится в легенде, которую я слышал в Раталлене, Пэдди и дух добрались до паба Гоугана и вошли внутрь. В это время там сидели пять или шесть молодых людей, но они, конечно, не видели никакого духа, поскольку никто из них не пробовал волшебного мяса феникса. И Пэдди дружески их приветствовал, а потом приблизился к стойке и попросил Гоугана налить ему два стаканчика виски. И прежде чем хозяин спросил, для кого предназначается второй стакан, Пэдди повернулся к духу и сказал:

– Вот, выпей стакан этого доброго виски, ибо у мистера Гоугана другого виски не бывает, к тому же после смертного холода могилы виски покажется тебе особенно приятным.

И не успел Пэдди договорить, как все парни, что сидели в пабе, догадались, что он разговаривает с призраком. Они, конечно, сразу же стали всматриваться в пустое пространство рядом с Пэдди, надеясь что-нибудь разглядеть, но ничего не увидели. Тогда они устремили свои взгляды на самого Пэдди, стараясь угадать, не шутит ли он, но по его торжественному лицу поняли, что он совершенно серьезен. А еще они заметили у него на шляпе перо феникса, которое невозможно было не заметить, поскольку оно было в целый ярд длиной, и, хотя тогда никто еще не знал, что Пэдди съел волшебную птицу, молодые люди поняли, что их односельчанин соприкоснулся с волшебством; ну а о том, что по Баллинакларской дороге часто ходят духи, знали в Раталлене многие, хотя никто из живущих ныне в этом поселке никогда ни одного не видел. Весьма вероятно также, что, если бы Пэдди не получил от феникса способность призывать духов, этот дух сам бы явился к нему, привлеченный видом волшебного пера.

Как бы там ни было, никто из парней не проронил ни слова; все они только сидели и смотрели, что будет делать Пэдди. А наш молодой человек взял свой стакан и начал пить, и чем больше он пил, тем оживленнее становилась его беседа с призраком. И следующим, что Пэдди ему сказал, было, что тот, мол, наверное, уже давно не пробовал виски. А потом он добавил, что духу, наверное, очень скучно бродить по дороге туда и сюда и не иметь никакого другого занятия. И снова молодые люди не заметили ничего особенного или странного, но потом Пэдди сделал из своего стакана еще один или два глотка и, повернувшись к духу, спросил:

– Но разве не лучше бродить по Баллинакларской дороге, пусть там порой и бывает довольно одиноко, чем находиться в каком-нибудь другом месте?

И он, разумеется, не сказал, какое это место, ибо и у призрака могли быть такие же чувства, как у любого человека.

Услышав эти слова, молодые люди затихли, потому что коли дело дошло до вопросов, то за ними должны были последовать и ответы. И никто из них не произносил ни слова, не прихлебывал из своих кружек и стаканов; они старались даже не дышать, однако что бы ни сказал дух, он сказал это Пэдди, и парни не услышали ни слова. Они могли бы догадаться, что, раз видеть духа можно только с помощью волшебства или магии, следовательно, и для того, чтобы его слышать, тоже необходимо что-нибудь в этом роде, но они не догадались и убедились в этом только потом – после того, как целых полминуты напряженно прислушивались в надежде услышать тайны, обычно скрытые от людей.

– Не так ли? – промолвил Пэдди и сделал еще один глоток из своего стакана.

И на мгновение всем показалось, что слова «Да, конечно!» уже дрожат в тишине, готовые вот-вот сорваться с призрачных уст, но, когда они наконец прозвучали, услышал их один Пэдди.

– А чем ты обычно занимаешься по вечерам? – снова спросил Пэдди.

И никто так и не узнал, что ответил ему дух, однако спустя какое-то время парни услышали, как Пэдди сказал:

– Я-то думал, что днем ты спишь…

И с этим утверждением дух был категорически не согласен; молодые люди поняли это по лицу Пэдди, хотя единственным, что он сказал, было:

– Клянусь Богом, вечность – это довольно долго!

И юношам показалось, что с этим дух согласился, хотя они снова ничего не услышали и не увидели даже его тени, к тому же второй стакан так и стоял нетронутым на стойке рядом с Пэдди – на том месте, куда он его и поставил. Но чем меньше виски оставалось в стаканчике самого Пэдди, тем больше, казалось, у него находится что сказать духу. И Гоуган, протиравший тряпицей свои стаканы вне зависимости от того, нуждались они в этом или нет, тоже косился краешком глаза на место рядом с Пэдди, но ничего не говорил.

– Ну и чем ты обычно занимаешься? – спросил Пэдди у духа.

– Являешься разным людям? – проговорил он после небольшой паузы. – Вот ей-богу, на твоем месте я не стал бы этого делать, потому что тебя могут неправильно понять. То есть я хочу сказать – некоторым людям это может не понравиться, и они захотят тебя изгнать.

И тогда тем, от кого я слышал эту историю, показалось, что дух что-то возразил, ибо Пэдди принялся извиняться и оправдываться.

– Да, конечно… – бормотал он. – Я только имел в виду, что в наших краях найдется несколько молодых сорвиголов, которые никого и ничего не боятся и которые недавно застрелили полицейского. А тот, кто способен убить человека, не остановится и перед тем, чтобы изгнать духа. Вот ей-богу! Извини, конечно, но так оно и будет. Точно тебе говорю!

Но, дух, похоже, вовсе не был в этом уверен, ибо спустя какое-то время Пэдди сказал:

– Но ведь буквально в прошлом марте один из них сражался в одиночку против целого полка! Это было в соседней деревне. В наших краях об этом всем известно.

И все же Пэдди, похоже, проигрывал свой спор с духом, хотя о чем именно они спорили, оставалось только догадываться.

– Да вся деревня видела этот бой своими собственными глазами! – воскликнул Пэдди, но потом вдруг вовсе перестал спорить.

– Не станешь же ты являться человеку, – проговорил он, – который впервые за сто лет угостил тебя стаканчиком доброго виски, когда тебе было так одиноко на дороге. Уж конечно, ты этого не сделаешь!

А еще немного погодя Пэдди добавил:

– Вот и отлично. Это все, что я хотел знать.

Тут один или два молодых человека, похоже, почувствовали жажду и подошли к стойке, чтобы заказать Гоугану еще по стаканчику виски, но сколько бы их ни толпилось возле Пэдди, с той стороны, где стоял дух, неизменно оставалось свободное место. И Пэдди завел с духом длинный разговор, и порой молодые люди угадывали, что он отвечал, а порой – нет, но в целом, похоже, речь шла о Баллинакларской дороге и о том, кого там можно встретить. И дух, похоже, скитался по ней в компании ветров, сов, звезд и даже комет, которые появлялись в небе примерно раз в сорок лет, что для духа было, конечно, достаточно часто. И Пэдди заметил, что по ночам на дороге происходит много всего, а дух с ним, похоже, согласился и добавил, что иногда он слышал тявканье лисы, и нередко видел барсуков, и знал по именам не только семьи всех цыган, что когда-либо пользовались этой дорогой, но и клички их ослов. А что думает дух об автомобилях, вдруг спросил Пэдди.

И при слове «автомобиль» он внезапно умолк и выпрямился, глядя вокруг в крайнем недоумении.

– Он исчез, – сказал Пэдди через мгновение.

И действительно, дверь паба была открыта, и через нее тянуло сквозняком. Конечно, в любом пабе, двери которого распахнуты настежь, сквозняки гуляют, как хотят, поэтому тот факт, что в какой-то момент сквозняком тянуло в ту или другую сторону, ровным счетом ничего не доказывает; возможно даже, что эта деталь и вовсе была добавлена кем-то из рассказчиков несколько позднее, однако упоминать об этом в Раталлене, право, не стоит, ибо местные жители весьма дорожат этой своей легендой и не позволят кому попало выбросить из нее ни единого слова.

Стаканчик виски, который купил для духа Пэдди, простоял на стойке несколько недель. Никто его не тронул, никто не прикоснулся к виски. Он просто стоял там, пока случайно не разбился.

И это только одна из историй, которые рассказывают в Раталлене о Пэдди О’Хоуне. На самом деле их гораздо больше, нужно только суметь услышать, как их рассказывают под сумрачными тростниковыми крышами поселка.

Глава III

Лепрекон

Вернувшись домой, Пэдди воскликнул:

– Мама, я видел духа!

– Ничего удивительного, – сказала миссис О’Хоун. – Конечно же, дело в волшебной птице, которую ты съел.

– Неужели это из-за нее я могу видеть всякие вещи? – спросил Пэдди.

– А почему нет? – сказала его мать. – Обычно подобные существа прячутся от нас, но после того, как съешь одного из них, какой смысл остальным продолжать скрываться и делать вид, будто их не существует? Конечно, теперь ты будешь видеть их везде, где бы ни оказался. В Ирландии волшебных существ больше, чем в любой другой стране, а в Раталлене и окрестностях – больше, чем где-либо в Ирландии, так что я думаю – ты увидишь еще многих и многих.

– А каких именно? – заинтересовался Пэдди.

– Я думаю, всех, какие только есть на свете, – уверенно ответила миссис О’Хоун.

И случилось так, что следующим Пэдди увидел лепрекона. Мне посчастливилось услышать эту историю от одного знакомого – живущего близ Раталлена охотника-спортсмена, который был в этот момент с Пэдди. Мой охотник жил в небольшом коттедже, окруженном несколькими акрами парка, а сразу за границами его угодий начинались леса – не сказать чтобы совсем дикие, но достаточно густые, чтобы там водились вальдшнепы. Именно в этих лесах он научился охотиться, и со временем его страсть к этому виду спорта сделалась столь сильной, что всю зиму напролет он только этим и занимался. Однажды он зашел в Раталлен и там познакомился с Пэдди. Охотника звали Рисдейл; он попросил молодого человека его сопровождать, ибо только за теми, кто ходил с Пэдди, местные жители признавали право охотиться на болоте. Дело же было так.

Когда Пэдди вернулся из заведения Гоугана, перо феникса по-прежнему украшало его шляпу; оно оставалось там и весь следующий день, и прошло не слишком много времени, прежде чем его увидели все жители поселка. Очень скоро перо было опознано, а Пэдди – арестован за браконьерство. Его хотели оштрафовать на пять шиллингов за то, что он, во-первых, убил золотого фазана, во-вторых, за то, что он застрелил его на чужой земле, и, в-третьих, за то, что он сделал это в то время, когда охота была запрещена. Добрые жители Раталлена не могли, однако, допустить, чтобы такое чудо, как феникс, который вернулся к ним столь нежданно-негаданно, было отнято у них тиранической силой Закона или заменено каким-либо представителем семейства фазаньих, ибо даже великолепный золотой фазан вряд ли годился, чтобы его можно было по справедливости считать наследием веков. Вот почему Пэдди, чувствуя за собой молчаливую поддержку односельчан, отказался платить штраф и был отправлен в тюрьму за браконьерство.

За решеткой он провел всего неделю – слишком мало, чтобы некоторое время спустя, когда в Ирландии вдруг появилось довольно много самых разных постов, Пэдди мог занять сколько-нибудь важную должность, однако сам факт заключения давал ему в глазах жителей Раталлена право впредь браконьерствовать, когда и где ему вздумается, – право, которое признавал даже сержант местного полицейского участка, ибо служащие Ирландской королевской полиции были людьми разумными и тактичными и знали, что пренебрежение чувствами и желаниями населения может привести к напрасному кровопролитию.

Одним словом, мой приятель попросил Пэдди пойти с ним на болота, и они тотчас отправились в путь, чтобы охотиться на бекасов. Примерно в час пополудни, когда Рисдейл настрелял около дюжины птиц, они сели пообедать за большим пучком вереска, и там охотник дал Пэдди бутылку виски. Он всегда брал с собой две бутылки виски, даже когда шел охотиться в одиночку, – ведь никогда не знаешь, кто может встретиться тебе по дороге.

И вот что впоследствии рассказывал мне Рисдейл. Я не знаю, насколько эта история была его собственной и насколько на нее повлияло то, что говорил ему Пэдди. Когда двое мужчин отправляются куда-то вместе и с ними случается нечто странное, рассказ каждого об этом происшествии будет, скорее всего, включать все самое волшебное и удивительное, что только можно сыскать в обеих версиях. Однажды я сам, шагая по каменным лондонским мостовым, видел двух полицейских, которые делали какие-то заметки, и как раз тогда, когда я поравнялся с ними, один из них сказал другому: «А теперь давай сравним наши записи». И если сам Закон во всем своем величии считает необходимым делать подобные вещи, то нет ничего удивительного в том, что так же поступают простые смертные; потому-то я и думаю, что рассказ Рисдейла был частично вдохновлен более глубокими откровениями Пэдди О’Хоуна.

Как бы там ни было, оба выпили по несколько глотков виски, и Рисдейл уже приступил к своим сэндвичам, когда Пэдди вдруг сказал:

– Какой-то странный старик идет к нам через болото.

– Какой старик? – спрашивает Рисдейл.

– Я не знаю, – отвечал Пэдди. – Только он странный.

Он действительно выглядел очень необычно, этот старик в длинном пальто, которое выглядело так, словно когда-то оно было ему очень велико, но от долгой носки обтрепалось и обсело по фигуре. Еще одной удивительной чертой старика были пышные седые бакенбарды на сморщенном личике цвета бурой болотной воды, и только в глазах его сверкали две крохотные искорки.

– Я пойду к нему навстречу, – сказал Пэдди, – узнаю, кто он такой, и велю ему не тревожить вашу милость, ибо он идет сюда.

– Напротив, пусть посидит с нами, – ответил Рисдейл, так как любил поговорить с кем-нибудь после глоточка-другого виски.

Виски вроде как развязывал ему язык, а он, естественно, не хотел сотрясать воздух впустую. И пока Пэдди ходил, чтобы позвать старика, Рисдейл глотнул еще виски, и уже очень скоро он как ни в чем не бывало беседовал с лепреконом, ибо загадочный старик оказался вовсе не человеком.

– Ну и каков был в ваших краях прошлогодний урожай? – осведомился Рисдейл.

– Урожай? – переспросил маленький старик. – Мхи в омутах взошли очень хорошо, верещаники прекрасно цвели, и пушица была не хуже, чем всегда.

– А как насчет картофеля? – спросил Рисдейл.

– Картофеля? – переспросил старик. – Я помню дни, когда во всей Ирландии не было ни одной картофелины, а эти топи простирались отсюда до самого горизонта; тогда никто в здешних местах не болтал ни о каких урожаях!

Именно в этот момент Рисдейл догадался, что старик этот, наверное, лепрекон.

– Скажите, как вы обычно проводите время? – спросил он тогда. – Чем занимаетесь?

И лепрекон ответил:

– Обычно я бегаю по болотам туда и сюда.

– А что вы делаете кроме этого? – поинтересовался Рисдейл.

– Если я пересекаю топи с севера на юг, – ответил лепрекон, – и северный ветер дует мне в спину, и если я настолько приближаюсь к краю болота, что могу рассмотреть дома, которые мне не нравятся, и вижу посевы, которые внушают мне отвращение, и слышу лай, крики и другой шум, которые мне тоже не по душе, тогда я…

– Тогда – что? – спросил Рисдейл.

– …Тогда я разворачиваюсь и пересекаю болота с юга на север. И если я добираюсь до сердца болот и чувствую, что встречный ветер слишком силен, тогда я ненадолго присаживаюсь на кочку поудобнее и вызываю в памяти дни, что давно минули, а также некоторые вещи, которые мне довелось повидать.

– Что же вы повидали? – снова спросил Рисдейл.

– Я видел множество странных вещей, которые нынче с каждым годом встречаются все реже и реже, – проговорил лепрекон. – Ах, какие были дни когда-то! Чудо что за дни!..

– Какие же вещи вы видели? – продолжал допытываться Рисдейл.

– Да самые разные! – сказал лепрекон. – Я встречал и баньши, и сидов[3], и заблудших духов, которых гнал через болото ветер, и, если я когда-либо добирался до твердой земли, что бывало только по вечерам, то я видел танцующих вокруг данов[4] фейри, и они тоже были рады видеть меня, ибо в те времена Народ Холмов почитал жителей великих болот. Да, сэр, они танцевали для меня и водили вокруг меня хороводы, а потом, не переставая петь и плясать, отвели меня к своей царице. Ах, сэр, что за чудесные были деньки когда-то!..

– В те времена, как видно, ваш народ был весьма многочисленным, – заметил Рисдейл.

– Многочисленным, сэр?! – вскричал лепрекон. – Еще каким многочисленным! Да в те времена каждый куст вереска скрывал одного из наших, и буквально под каждой колючей изгородью, что сбегает с холмов к болотам, было закопано по горшку с золотом. А когда мы пели по вечерам, те, кто способен улавливать подобные вещи, могли слышать нас на расстоянии многих миль. Такие были деньки, сэр.

– Но в наши дни мы почти не видим таких, как вы, – сказал Рисдейл.

– Не видите, – подтвердил лепрекон. – И конечно, на болотах стало очень одиноко и пустынно без лепреконов, особенно когда ветер с воем проносится над топями, и пушистые метелки вереска клонятся в одну сторону, и кричат кроншнепы, и бекасы, блистая крыльями, взмывают в небо, и горят в бочагах красные и зеленые мхи, но нигде, нигде не видно никого из наших. Без лепреконов, мчащихся через болота во всех направлениях, топи уже не те – не такие, какими они были когда-то.

– Но почему, – спросил тогда Рисдейл, – почему на болотах больше нет никого из вашего племени?

– Я скажу почему, – ответил старик. – Мало кто из настоящих джентльменов путешествует теперь по сельской местности, а раньше было не так. В прежние времена они бродили повсюду, и у каждого была с собой заветная фляжка. И в прежние времена было гораздо больше виски, чем теперь. Виски было столько, что хватало всем.

– А разве лепреконы пьют виски? – удивился Рисдейл.

– Они не пьют, – ответил лепрекон. – Но в те времена, когда люди пили больше виски, они встречали нас гораздо чаще. А теперь болота осиротели.

И с этими словами старый лепрекон бросился через болото прочь.

Глава IV

Баньши

Когда-то я слышал немало историй о человеке, который съел феникса, и мне стало любопытно, какие еще встречи с удивительными существами, что скитаются в сумерках за стенами человеческих обиталищ, ему довелось пережить. Я, однако, долгое время не мог узнать ничего нового, то ли потому, что лучшие истории уже были рассказаны, то ли потому, что мой интерес вызвал подозрения (которые поразительно быстро расцветают на ирландской почве), что я, мол, не только стремлюсь сунуть нос в чужие дела, но и к тому же сомневаюсь в том, что мне рассказывают. Мне, однако, не верилось, что ничего нового я не услышу, ибо Ирландия полна чудес, а имея под рукой человека, который не раз с ними сталкивался, можно было не сомневаться, что удивительные истории непременно будут, и будет их немало. И вот мне пришло в голову, что самым простым способом узнать что-нибудь новенькое было бы познакомиться с этим человеком поближе. Сделать это можно было довольно просто, и вскоре я уже сидел на скамье из гладкого потемневшего дерева перед большим очагом в доме матери Пэдди, и ветер гудел в трубе, сквозь которую по вечерам – стоило только немного наклониться – были видны звезды.

– Мне рассказывали – ты повидал кое-что интересное, – сказал я Пэдди.

– А, это все пустяки, – ответил он.

– Я имею в виду духов и лепреконов, – пояснил я.

– Ну да, конечно, я их видел, – сказал он.

– Мне вот что любопытно, – проговорил я, – видел ли ты кого-нибудь, кроме них.

– Только тех, кто живет на болотах, – ответил он, – да по обочинам проселочных дорог или в древних развалинах. В развалинах их особенно много.

– Кого же именно? – спросил я.

– Ну, тех, обыкновенных, которых так много в Ирландии, – ответил он.

– Ты когда-нибудь встречал баньши? – спросил я, думая о том, что о баньши-то слышали все, но никто их не видел. Именно о таких существах мне хотелось расспросить Пэдди О’Хоуна, ибо других я мог видеть и сам.

– Баньши? – переспросил Пэдди. – Конечно, я видел баньши.

– Это интересно, – сказал я. – Не мог бы ты рассказать мне о том, на что она похожа?

– Она выглядела как самый обыкновенный дух, – пожал плечами Пэдди. – Тонкая, серая, немного туманная… Пожалуй, я расскажу, как я с ней встретился. У лорда Монагана, знаете ли, был луг площадью не больше двух акров, который был ему совершенно не нужен. От поля такого размера нет никакой пользы, к тому же оно было сплошь заболочено. Совет самоуправления графства хотел построить на нем коттедж для кого-нибудь из крестьян-арендаторов, но лорд Монаган не позволил. А как раз в это время один из наших парней, – Майк Кинеган его зовут, – собрался жениться, но свадьба могла состояться, только если бы он заполучил этот коттедж. Понятно, что ему очень хотелось, чтобы коттедж построили как можно скорее.

– Почему же совет решил строить коттедж именно на этом лугу, если, как ты говоришь, он весь заболочен? – спросил я.

– Вы, видно, не понимаете… – сказал Пэдди. – Люди, которые все это решили, живут в Дублине, а это около пятидесяти миль отсюда; то есть я не знаю точно, сколько миль от нас до Дублина, но суть в том, что они никогда сюда не приезжали и в глаза не видели луга лорда Монагана, в котором и двух акров-то не будет. Зачем, когда этот луг отмечен у них на большой карте? Правда, на карте не увидишь, что он весь зарос камышом да кугой, но Кинегану это было все равно: он хотел жениться, и ему было наплевать, где будет стоять его коттедж – на болоте или на голой скале. Но, как я уже говорил, лорд Монаган не захотел отдавать луг, хотя для него эти два акра были сущим пустяком. И в конце концов наши деревенские пришли ко мне и спросили, не могу ли я как-то переубедить лорда Монагана, а я ответил: «С тем же успехом можно пытаться сдвинуть Гибралтарскую скалу». А они сказали: «Ты сумеешь, если только заручишься поддержкой сам-знаешь-кого». И я спросил: «Кого именно вы имеете в виду?» А они ответили: «Может быть, баньши тебе поможет».

«Мне не хотелось бы лишний раз к ним обращаться, – сказал я на это, – потому что негоже людям беспокоить подобных существ по пустякам».

А среди тех людей, которые ко мне пришли, был и Майк Кинеган; он посмотрел на меня очень жалобно, и тогда я сказал: «Ну хорошо, я попробую».

И Майк Кинеган сказал: «Если ты это сделаешь, я дам тебе столько денег, сколько стоит одна телка».

А я ответил: «Я не возьму никакой платы за обычное дружеское одолжение и тем более не стану брать денег за то, что обращаюсь к потусторонним существам. А вот бутылка виски – дело другое, потому что погода нынче стоит сухая».

Тогда действительно было очень сухо, ибо мы не видели дождя уже целую неделю, и все согласились, что погода стоит ужасно засушливая. И с этим они ушли – Майк Кинеган и трое его друзей, но скоро вернулись и принесли бутылку виски, вернее, две бутылки, ибо я рассказываю вам, как все было, и каждое мое слово – правда.

Потом они выпили свою бутылку, а я стал пить свою, и пил до тех пор, пока ощущение сухости в горле не прошло. И пил я не только потому, что во рту у меня пересохло, но еще и потому, что мне предстояло говорить с теми, к кому люди обычно не обращаются; понятно, что мне нужна была поддержка. Да и какому человеку, собравшемуся обратиться с просьбой к одному из них, такая поддержка не понадобилась бы? Есть, есть в них нечто такое, чего нет ни в ком из нас, и поэтому беседовать с ними – все равно что обращаться к горе, к морю или к северному ветру, если вы понимаете, что я хочу сказать. То есть в обычных обстоятельствах мы им вовсе не ровня, но тогда во мне плескалась целая бутылка виски, и я готов был идти и говорить хоть с самим королем, хоть со старейшей из ведьм. Истинная правда, что бутылка доброго виски позволяет человеку почти сравняться с ними, но, увы, – очень ненадолго, и к тому же потом об этом приходится жалеть. С другой стороны, разве можно сожалеть о том, что ты – пусть и на короткое время – сравнялся с королем или обрел способность беседовать с могущественными духами? После такого опыта жизнь становится интереснее и лучше, и одному Богу известно, что с нами было бы, если бы не виски.

И когда я утолил свою жажду и напитался мужеством настолько, что моя разгоревшаяся храбрость готова была без трепета приветствовать вечные существа, я попрощался с Майком и его друзьями и отправился в путь, пообещав сделать все, что только будет в моих силах. И из дома я отправился прямиком к старому монастырю, который находится недалеко отсюда, – к ужасному месту, где полным-полно всяких древностей и даже не знаю чего еще, и, когда я шагал по темным проходам меж монастырских зданий, сами стены будто смотрели на меня и говорили: «Тс-с-с!» – и что-то лепетали листья переливавшегося через их кромки плюща.

Это полное сквозняков древнее и странное место, по всей видимости, служило обиталищем и многочисленным духам старых монахов, которые, наверное, сидели там в каждом углу, и неупокоенным душам, завывавшим в трещинах каменной кладки, но я не видел никого из них, кроме баньши. Она была длинной и тонкой, как свитый жгутом саван – только серой и неясно различимой, и своим тонким концом она едва касалась щебня и травы, которые покрывают теперь пол монастыря, зато другой ее конец приходился почти вровень с верхушками стен. И, увидев меня, баньши наклонила голову и спросила, что мне нужно. А я ответил, что мне нужно как следует напугать лорда Монагана.

«А чего ты захочешь, когда я это сделаю?» – спросила баньши, потому что напугать человека для нее все равно что для нас – отмахнуться от назойливой мухи. И я ответил ей так:

«Дело в том, что Майк Кинеган задумал жениться, и ему очень нужно, чтобы местный совет построил коттедж для арендаторов на одном из лугов, принадлежащем лорду Монагану. Для лорда это сущий пустяк, ибо размер луга не превышает двух акров; он его даже не хватится. Но отдавать его лорд Монаган не хочет – вот почему я хотел узнать, не припугнешь ли ты его».

А баньши сказала:

«Негоже тревожить бессмертное существо ради таких пустяков».

«Но почему бы тебе не отправиться как-нибудь в замок лорда и не повыть на него хорошенько?» – спросил я.

«А потому, – ответила баньши, – что я, как известно, кричу и вою, только когда кому-то из рода Монаганов суждено умереть; так было на протяжении многих поколений. И если я стану предвещать смерть одному из лордов задолго до того, как придет его срок, разве не скажут люди, что я утратила остроту зрения и могу провидеть будущее не лучше, чем старая слепая лошадь? Скажут конечно!»

«Я отлично тебя понимаю, – сказал я баньши, – и в твоих словах содержится немалая доля истины. Люди именно так и скажут, и никто не может судить, что тебе делать, лучше, чем ты сама. Но быть может, ты согласишься как-нибудь вечерком пролететь над этим лугом? Это низменный, заболоченный луг, где после заката поднимается густой туман, который составит тебе компанию».

«Нет, против этого я не возражаю», – ответила баньши.

«И тебе не составит труда несколько раз крикнуть, пока ты будешь пролетать над лугом?» – продолжил я.

«В полете я всегда кричу и ухаю по-совиному, – сказала баньши, – чтобы Силы, которые ты и вообразить-то не можешь, знали о моем присутствии».

«Вот и хорошо, – сказал тогда я. – И кстати, самый короткий путь отсюда до луга лежит мимо фасада замка лорда Монагана».

«Наверное, ты прав», – согласилась баньши.

«Если ты сделаешь это, – сказал я, – и если, как обещала, прокричишь разок, когда будешь лететь, я больше ничего у тебя не попрошу, ибо мне известно – негоже нам приставать к бессмертным существам с разговорами о такой безделице, как заболоченный луг площадью всего в два акра, о котором, строго говоря, не стоило бы беспокоиться и простым смертным, пребывающим в этом мире слишком недолго, не говоря уже о духах, которые беседуют со звездами и способны запрячь в одну колесницу все четыре великих ветра. Поэтому я, с твоего позволения, не стану больше отнимать твое драгоценное время и поспешу вернуться к бренным вещам и занятиям, но в сердце своем я буду хранить глубокую благодарность за твою доброту».

А баньши сказала:

«Не трудись благодарить меня. Разве не сделала бы я то же самое для любого другого человека?»

И с этим я покинул монастырь и пошел по дороге назад, радуясь, что ничто не следует за мной. Не прошло и двух дней, как баньши, направлявшаяся к заболоченной луговине, с воем и визгом пронеслась в сумерках прямо перед окнами лорда Монагана. И как раз в то же самое время Майк Кинеган подбросил лорду анонимное послание, в котором описывал, что с ним будет, если он не откажется от своего луга. Не знаю точно, в чем было дело – в крике ли баньши или в этом письме, ибо от обеих этих вещей кровь буквально стыла в жилах, и каждая способна была заставить человека крепко задуматься. Как бы там ни было, лорд Монаган все же изменил свое решение, и Майк Кинеган в конце концов построил дом на лугу и женился; там он и живет до сих пор. Несколько раз Майк порывался вспахать луг, но там постоянно стоит глубокая вода, и, по правде сказать, его это вполне устраивает, ибо, как он сам часто говорит, это избавляет его от тяжелой работы.