Читать онлайн Глосса на пустоту

1

Палата мнимых величин

Воздух в коридоре пах, как всегда, дезинфекцией низшего сорта – дешевым химическим ландышем, смешанным со сладковатым подтоном гниющей плоти, который никакая вентиляция не могла изгнать из глубин Палаты. Орм прижался глазом к холодному, слегка вогнутому стеклу визора. Конденсат от его дыхания тут же затягивал обзор мутной паутиной, и он вынужден был снова и снова стирать ее ребром ладони. За стеклом разворачивалось действо, назвать которое театром абсурда значило бы оскорбить и театр, и абсурд.

Это называлось «Интеграцией Разумных Потоков». Объект номер семь, бывший инженер-аэродинамик, если верить справке, попавшейся Орму в мусорном шлюзе, был пристегнут к Креслу не столько ремнями, сколько собственной апатией, ставшей второй кожей. Его лицо, бледное, как подбрюшье дохлой рыбы, было обращено к куполу, где мерцала проекция чего-то, что должно было изображать Бескрайний Космос. Музыка буквально сочилась – синтетические аккорды, имитирующие звуки клавесина и гул ультрафиолетовой лампы, растянутый в бесконечную, назойливую мелодию.

Над головой объекта номер семь парил, слегка покачиваясь, Агрегат Восприятия. Он напоминал гигантского, механического жука-скарабея с полированным, отливающим нефритом панцирем. От его брюшка тянулись тончайшие, почти невидимые щупальца-электроды, присосками впившиеся в виски, затылок, лоб несчастного. Орм знал, знал из горького, личного опыта, о котором предпочитал думать как о чужом сне, что эти щупальца не просто считывали импульсы. Они впрыскивали образы, эмоции, псевдовоспоминания – сладкий яд конформизма, разведенный в физрастворе лжи.

Объект номер семь дернулся. Сперва почти незаметно, как дергается лапка у бабочки, приколотой булавкой. Потом сильнее. На его лице, этой маске из воска, вдруг проступила гримаса насильственного восторга. Рот растянулся в неестественной резиновой улыбке. Глаза широко раскрылись, но взгляд в них был стеклянным, устремленным куда-то внутрь, в тот искусственный рай, что накачивали ему прямо в мозг Агрегатом. Слюна тонкой нитью повисла на подбородке. Он забормотал что-то – не слова, а набор гласных, слипшихся в квакающий восторг. «Ра-а… До-о-бро… Кра-со-та…».

Орм почувствовал, как его собственный желудок сжался в холодный комок. Это было метафизическое омерзение. Они профанировали саму ткань сознания, превращая внутренний мир человека в гротескную пародию на счастье, в мыльный пузырь, надутый гнилым дыханием Системы. Красота, Добро, Разум – все высшие понятия, над тайной которых он бился когда-то в тиши библиотек, тех, что еще не сожгли, здесь, в Палате, выворачивались наизнанку, обнажая кишкообразную, липкую изнанку. Они создавали зловещую карикатуру на человека – гомункулуса восторга, запрограммированного на поклонение убожеству.

Он вспомнил термин из старого, запретного учебника по нейролингвистике: «Мнимая величина». Число, квадрат которого дает отрицательный результат. Иррациональность. Вот чем они были здесь, в этой блестящей, стерильной скорлупе Палаты.

Агрегат Восприятия издал едва слышный, удовлетворенный писк – высокий, как комариное жужжание. Сеанс подходил к концу. Резиновая улыбка на лице объекта номер семь застыла, превратившись в маску. Глаза потухли окончательно. Он был «интегрирован». Еще одна душа, обращенная в прах и замешанная на глине послушания. Орм отшатнулся от визора, его пальцы дрожали. Где-то глубоко внутри, в потаенном кармане его израненного разума, шевельнулась старая, опасная мысль – а не является ли он сам всего лишь чуть более сложной, чуть менее очевидной мнимой величиной? И не светит ли ему в конце этого коридора, пахнущего гнилью и фальшивыми ландышами, свое собственное Кресло, и свой собственный Агрегат, отполированный до блеска черного нефрита?

Он быстро отвернулся, стараясь не смотреть на блестящую, отвратительно-совершенную слизь стен. Где-то рядом, за переборкой, неслышно жужжало что-то, похожее на гигантскую осу.

2

Дивертисмент для наивных душ

Командир «Зари», Эраст Соломонович Львов, человек с лицом, напоминавшим добродушного, но несколько уставшего медведя, и непоколебимой верой в «Разумное Начало», сиял. Его скафандр «Гармония» – легкий, перламутровый, словно выточенный из мыльного пузыря – казался вопиюще неуместным в ангаре, напоминавшем гигантский желудок какого-то бронированного насекомого. Стенки ангара источали слабый, но неистребимый запах ржавчины, металлической стружки и чего-то сладковато-приторного, как раздавленная ягода над могилой. Анна-Мария Фрелих, лингвист экспедиции, стройная, с глазами цвета незабудок, вечно искавшая в чужой речи «искру общечеловеческого», почти танцевала от нетерпения, ее пальцы нервно перебирали сенсорную панель универсального переводчика «Логос», похожего на книгу в изящной золоченой обложке.

– Видите? – голос Львова, усиленный комм-системой, звучал торжественно и чуть глуховато в мертвом воздухе ангара. – Они прислали почетный эскорт! Знак уважения! Знак пробуждающегося Разума! – Он указал перламутровой перчаткой на приближающуюся группу.

«Эскортом» были существа в облегающих костюмах цвета запекшейся крови. Их движения были неестественно плавными, синхронными, как у заводных кукол высшего разряда. Лица, видимые сквозь прозрачные шлемы, оставались абсолютно неподвижными, словно вылепленными из бледного, лишенного пор воска. Ни тени любопытства, ни искры приветствия – лишь пугающая, отполированная пустота. Переводчик «Логос» молчал. Ни радиопозывных, ни открытых каналов, ни малейшего биоэлектрического фона, кроме ровного, монотонного гула, похожего на работу скрытого трансформатора.

– Возможно, культурный шок, Эраст Соломонович, – прошептала Анна-Мария, впервые за время экспедиции почувствовав тонкую, ледяную иглу сомнения под ребрами. – Их невербальный язык… он настолько иной…

Один из «эскорта», условно «Альфа», сделал шаг вперед. Его рука в перчатке, напоминавшей хитиновый панцирь, поднялась в жесте, который земной протокол трактовал бы как «добро пожаловать» или «следуйте за мной». Но угол наклона ладони был на микрон острее, а пауза перед движением – на долю секунды длиннее, чем требовала любая естественная вежливость. Это была не коммуникация, а демонстрация. Как показ редкого, но опасного экспоната под стеклом.

«Логос» вдруг ожил. На экране замелькали символы – сложные, абстрактные пиктограммы, напоминавшие то ли математические формулы, то ли схемы нейронных связей, то ли орнаменты на крыльях ядовитых тропических бабочек. Анна-Мария вглядывалась, пытаясь уловить логику, ритм, музыку языка. Но это была музыка глухого леса, где в корнях каждого дерева спрятан капкан.

– Они… они предлагают маршрут, – неуверенно произнесла она. – В Центр Гармоничного Восприятия. Для… для оптимизации контакта. Это звучит… логично?.

– Вот видите! – Львов сиял. – Они понимают! Они стремятся к взаимопониманию! Прямо как в инструкции Консула Земли!

Его вера была броней, сквозь которую не проникал ни запах ангара, ни восковая неподвижность лиц, ни тревожный холодок, исходивший от Анны-Марии. Он шагнул первым, его перламутровый скафандр бросал наивные блики на тусклый металл пола.

Проход, куда их повели, был узким, похожим на пищевод. Свет исходил от самих стен – приглушенный, пульсирующий, багрово-лиловый. Воздух стал гуще, сладковатый запах усилился, смешавшись с едким химическим оттенком. Анна-Мария почувствовала легкое головокружение. «Логос» вдруг завибрировал тонким, тревожным звоном. На экране пиктограммы сменились – теперь это были стрелки, указывающие вниз, перечеркнутые круги, и стилизованное изображение цветка с неестественно длинными, щупальцевидными лепестками. Предупреждение? Или часть их «языка»? Она хотела крикнуть Львову остановиться, но ее голос застрял в горле. Инфантилизм, – пронеслось в голове вдруг чужим, насмешливым голосом. Вы принесли букет, а здесь питаются гнилью.

Львов остановился перед массивной, абсолютно гладкой дверью цвета венозной крови. «Альфа» повернулся к нему. Его восковое лицо оставалось неподвижным, но Анне-Марии показалось, что в глубине абсолютно черных глаз (или объективов?) мелькнул огонек холодного, расчетливого любопытства, как у энтомолога, наблюдающего, как бабочка бьется о стекло ловушки. Рука «Альфы» снова поднялась, на этот раз к панели на стене – небольшому углублению, похожему на гнездо.

И тут «Логос» взвыл пронзительным визгом, который резанул по нервам. На экране вспыхнуло одно-единственное, огромное, пульсирующее пиктографическое слово: «БЕГИ». Одновременно с этим дверь бесшумно исчезла – растворилась, как капля чернил в воде.

То, что открылось взгляду, не было комнатой. Это был организм. Огромная, пульсирующая полость, выстланная чем-то влажным, блестящим, как слизистая оболочка. С потолка свисали гирлянды толстых, полупрозрачных трубок, по которым переливалась густая жидкость цвета запекшейся крови и темного меда. Воздух ударил в лицо волной сладковато-гнилостного тепла, смешанного с резким запахом формальдегида и чего-то цветочного, но до тошноты приторного. В центре полости, на возвышении, напоминавшем алтарь, стоял сложный агрегат – гибрид хирургического лазера и гигантского ротового аппарата насекомого, со множеством блестящих, острых как бритва жал и мандибул.

«Центр Гармоничного Восприятия»? Это была бойня, замаскированная под храм биомеханики. Или наоборот.

Львов замер. Его добродушное лицо под шлемом исказилось сначала недоумением, потом – медленным, ледяным ужасом. Его вера в «Разумное Начало» дала трещину, и сквозь нее хлынул мрак.

– Что… что это? – прохрипел он. Его перламутровый скафандр вдруг показался смехотворно хрупким, как скорлупка яйца.

«Альфа» сделал едва заметный кивок. Из теней за алтарем выпорхнуло нечто. Существо ростом с подростка, с телом, покрытым гладкими, сегментированными пластинами хитина цвета нефрита. Вместо рук – два тонких многосуставчатых манипулятора, заканчивавшихся скальпелевидными лезвиями. Его голова была лишена рта и носа – только два огромных, фасеточных глаза, мерцающих холодным бирюзовым светом, как у глубоководного ракообразного. Оно двигалось с жуткой, стремительной грацией и тихим шелестом хитиновых пластин.

Оно направилось к Анне-Марии. Ее незабудковые глаза расширились от первобытного ужаса. Она инстинктивно прижала к груди «Логос», который все еще визжал своей нечеловеческой трелью. Существо остановилось перед ней. Один манипулятор плавно поднялся. Бирюзовые фасетки отразили ее искаженное лицо – десятки крошечных, перекошенных от страха Анн-Марий. Лезвие на кончике манипулятора блеснуло.

– Нет! – закричал Львов, делая неуклюжий шаг вперед, его рука потянулась к бедру, где висел парализующий излучатель «Милосердие» (никто не ожидал, что понадобится что-то сильнее). – Отойдите от нее! Мы пришли с миром! С РАЗУМОМ!

«Альфа» повернул голову к Львову. Его восковое лицо оставалось неподвижным, но Анне-Марии показалось, что уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Холодной, нечеловеческой, лишенной малейшего юмора. Это была улыбка экспериментатора, видящего, как подопытная мышь совершает предсказуемую ошибку. Он едва заметно кивнул другому сопровождающему.

Тот поднял руку к своей груди. Его перчатка-хитин растворилась, обнажив участок кожи – или того, что ее имитировало. Внезапно кожа раскрылась, как лепесток чудовищного цветка, и оттуда вылетел сноп тонких, серебристых игл. Они пели пронзительным, невыносимым для уха звуком, который заставил Анну-Марию вскрикнуть и зажать уши.

Иглы вонзились в перламутровый скафандр Львова и растворились в нем, как горячие спички в пластике. Скафандр мгновенно помутнел, потерял блеск, стал мягким, податливым, как разогретый воск. Львов замер, глядя на свою деформирующуюся перчатку с немым ужасом. Его рука внутри скафандра начала таять как свеча. Кость, мышцы, сухожилия – все сливалось в бесформенную, розовато-серую массу. Боль, должно быть, была запредельной, но Львов только издал булькающий, захлебывающийся звук. Его лицо под шлемом расплывалось, как картина под дождем. Его вера, его идеалы, его «Разумное Начало» – все это стекало вместе с плотью вниз по бесформенному скафандру, превращаясь в лужу на мерзком полу.

Анна-Мария увидела как ее капитан, символ земной надежды, превращается в абстрактную скульптуру из плоти и ткани. Ее собственный ужас достиг такой силы, что перешел в странное, ледяное спокойствие. Она поняла. Поняла все. Они были не контактерами. Они были материалом. Живым, дышащим сырьем для тормансианской машины, перемалывающей все живое в сырье для своей чудовищной, бессмысленной «гармонии». Их гуманизм, их вера в человека – были лишь наивным удобрением для этой инопланетной гнили.