Читать онлайн ЭРЖЕБЕТ

ПРЕДИСЛОВИЕ И СИНОПСИС

«Они боялись не меня. Они боялись правды о времени, которую я им показала».

Перед вами – не просто роман. Это судебное дело, переплетённое с исповедью. Это коллективный крик, застывший в чернилах и пергаменте. Мы собрали их все: протоколы, письма, дневниковые записи, свидетельства выживших и последние слова приговорённых. Мы не претендуем на окончательную истину. Истина в деле Эржебет Батори – понятие зыбкое, как отражение в треснувшем зеркале.

Эти документы пролежали в архивах четыре столетия, и до сих пор от них веет холодом замковых стен и сладковато-металлическим запахом, который сводил с ума свидетелей. Мы лишь расставили эти голоса в хронологическом порядке, позволив им говорить, спорить и обвинять друг друга.

Читая, помните: вы становитесь не просто наблюдателем. Вы – член королевской комиссии. Вы – судья. Вам предстоит решить, что здесь – безумие, порок, или нечто, не поддающееся привычным определениям. Вам предстоит столкнуться не с монстром из сказки, а с чудовищем, которое породили власть, страх и время.

Готовы ли вы выслушать все стороны? Готовы ли вы узнать, что шепчут из-за замурованной стены?

Издательство королевской канцелярии, 1613 год (и наши дни)

ЭРЖЕБЕТ БАТОРИ: ХРОНИКИ КРОВАВОЙ ГРАФИНИ

(Исторический готический роман в 120 главах)

Основано на реальных событиях одного из самых шокирующих процессов в истории Европы.

Замок Чахтице, Венгрия, 1610 год. Молодая служанка Каталина Бенедек, отчаявшись спасти семью от нищеты, поступает в услужение к самой могущественной и прекрасной аристократке Венгрии – графине Эржебет Батори. Но вместо спасения она попадает в ад, скрытый за позолотой и бархатом.

Сначала – лишь шепотки среди прислуги. Пропажа девушек, списанная на побеги. Затем – странный, навязчивый запах мёда и меди в личных покоях графини. И наконец – леденящее душу открытие: одержимая страхом старости и увядания красоты, Эржебет Батори, под руководством загадочного алхимика и с помощью верной палачихи Доротии Семеш, проводит чудовищные «омолаживающие» ритуалы, требующие девичьей крови.

Каталина, найдя дневник одной из жертв, понимает, что стала следующей в этом кровавом конвейере. Её попытка бежать оборачивается заточением в подземелье, где отчаяние борется с жаждой жизни. Но её крик о помощи уже услышан.

Расследование начинают два человека, чьи миры разделены пропастью: Падре Иштван, деревенский священник, чья вера сталкивается с немыслимым злом, и Иштван Мадьяр, карьерист-судья, вынужденный бросить вызов всей аристократической системе. Их союз, хрупкий и вынужденный, становится единственным лучом света в королевстве тьмы.

Их ждёт путь, усыпанный не только уликами, но и трупами. Путь от бытовых слухов – к протоколам допросов, от найденной вышитой ленточки – к комнате с Железной Девой, от анонимных писем – к судебному залу, где сойдутся в последней битве рациональность и безумие, власть и беззащитность, красота и уродство.

Вам предстоит:

Стать свидетелем эпического судебного процесса, где выжившие жертвы, испуганные аристократы и даже алхимик-прагматик сложат мозаику чудовищных преступлений.

Услышать последнее слово графини – не просьбу о пощаде, а гневную филиппику против лицемерия всего мира, обвинение в адрес каждого, кто боится смерти и жаждет вечности.

Пережить ужас замуровывания заживо и родившиеся на следующий же день легенды о голосах из-за стены.

Узнать цену правосудия для каждого, кто прикоснулся к этому делу: судьи, чья карьера и рассудок будут разрушены; священника, чья вера даст трещину; палача, обречённой на собственную философию служения злу; и Каталины, навсегда оставшейся хранительницей памяти, которую невозможно стереть.

«Эржебет Батори» – это не просто исторический хоррор. Это глубокое психологическое исследование природы Зла, которое стирает границы между безумием и рациональностью, преступлением и болезнью системы. Это роман о том, как рождаются мифы, и о том, как эхо одного замурованного крика может звучать сквозь столетия, задавая нам неудобные вопросы о нашей собственной жажде вечности и цене, которую мы готовы за неё заплатить.

Ключевые акценты:

Многоголосое повествование: История складывается из писем, протоколов, дневников и монологов, создавая эффект полного погружения в расследование.

Философская глубина: От частного случая жестокости – к универсальным вопросам о власти, страхе, женской судьбе в патриархальном мире и природе зла.

Деконструкция мифа: Роман показывает, как реальная историческая фигура превращается в фольклорного вампира, исследуя механизмы рождения легенд.

Открытый финал: Правда остаётся многогранной и неуловимой, заставляя читателя самостоятельно искать ответы даже после последней страницы.

Это хроника падения, которая становится зеркалом для нашей собственной эпохи.

ГЛАВА 1: ДОРОГА В ЧАХТИЦЕ

Дождь хлестал по спине с такой силой, будто хотел сбить с ног. Каталина прижимала к груди узелок с пожитками, чувствуя, как влага просачивается сквозь грубую шерсть плаща. Холодные струи воды затекали за воротник, стекали по спине, и она постоянно вздрагивала от противного ощущения. Дорога превратилась в месиво из грязи и мокрых листьев, которые липли к стоптанным башмакам. Каждый шаг давался с усилием – грязь с хлюпающим звуком отпускала подошву, словно не желая расставаться с путником.

Она шла, повторяя про себя имена святых, но молитвы не согревали. В ушах стоял плач младшего брата – тот отчаянный, разрывающий душу звук, который издавал Янош, когда она уходила. Его маленькие пальцы вцепились в её юбку так сильно, что ткань потом пришлось зашивать. Эта память жгла сильнее, чем ледяной ветер.

Замок возник внезапно, как кошмар, ставший явью. Сначала в просвете между соснами показались башни – тёмные, мокрые, упирающиеся в низкое свинцовое небо. Затем проступили стены, сложенные из грубого камня, покрытые мхом и влагой. Чахтице не возвышался – он нависал, подавляя всё вокруг своей громадой. Окна-бойницы казались слепыми глазами, равнодушно взирающими на подступающую к ним жалкую фигурку.

Воздух здесь был другим. В деревне пахло дымом очагов, прелой листвой и навозом. Здесь же стоял тяжёлый запах влажного камня, древесной гнили и чего-то сладковатого, почти цветочного, но с гнильцой – как от увядающих букетов, забытых в вазах.

Каталина остановилась у массивных ворот, переводя дух. Сердце колотилось где-то в горле. Она сглотнула и потянула за верёвку колокола. Металлический звон прозвучал глухо, будто его поглотила толща камня.

Дверь открылась не сразу. Сначала послышались тяжёлые шаги, затем скрип железных засовов. Перед ней стояла женщина в тёмном платье, лицо которой было испещрено шрамами, будто её когда-то иссекли кнутом.

– Каталина Бенедек? – голос женщины скрипел, как ржавая дверная петля. – Я Доротия. Пойдём.

Её пальцы, похожие на корни старого дерева, сжали запястье Каталины с неожиданной силой. Прикосновение было холодным и шершавым. Девушка попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

Их путь пролегал через лабиринт коридоров. Воздух становился всё гуще, пахнущий воском, ладаном и чем-то ещё – металлическим, как медные монеты. Стены были уставлены канделябрами, но пламя свечей не согревало, а лишь отбрасывало тревожные тени. Каталина заметила, как её проводница украдкой вытирает руки о передник – на ткани остались бурые разводы.

– Графиня ждёт, – Доротия остановилась перед дубовой дверью с железными накладками. – Слушайся. Молчи. И не смотри ей прямо в глаза.

Дверь открылась бесшумно. Кабинет оказался просторным помещением, где роскошь соседствовала с аскетизмом. В огромном камине потрескивали поленья, но тепло не рассеивало влажный холод, витавший в воздухе. На столе горели свечи в серебряных подсвечниках, а на полках стояли фолианты в кожаных переплётах.

В кресле у камина сидела женщина. Эржебет Батори. Её платье из чёрного бархата поглощало свет, а кожа на лице и руках была неестественно белой и гладкой – как у фарфоровой куклы, которую Каталина видела однажды в лавке богатого купца.

– Подойди ближе, дитя.

Голос графини оказался удивительно мелодичным, низким, с лёгкой хрипотцой. Каталина сделала несколько шагов, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Холодные пальцы Эржебет коснулись её запястья. Прикосновение было лёгким, почти невесомым, но от него по коже побежали мурашки. Графиня повернула руку ладонью вверх, изучая её с отстранённым любопытством.

– Хорошая кожа, – прошептала она, проводя подушечкой пальца по тонкой коже на внутренней стороне запястья, где проступали голубые жилки. – Молодая. Крепкая.

Её пальцы задержались на месте, где чувствовался пульс. Каталина замерла, ощущая, как учащённо бьётся её сердце.

– В тебе течёт хорошая кровь, – сказала графиня, и в её глазах на мгновение вспыхнул странный огонёк. – Доротия, устрой её в восточном крыле. Та комната, где жила Анна.

Шрамы на лице Доротии исказились подобием улыбки. Она кивнула и снова сжала руку Каталины, на этот раз так сильно, что кости затрещали.

Когда они выходили из кабинета, Каталина случайно задела край стола. С серебряного подноса упала небольшая вещица – изящная шпилька для волос с жемчужиной. Девушка наклонилась, чтобы поднять её, и заметила на полу у ножки стола крошечное пятнышко. Бурое, засохшее, с лёгким металлическим блеском. Оно было шершавым на ощупь, когда она нечаянно провела по нему пальцем.

Доротия резко дёрнула её за руку.– Не трогай! – её голос прозвучал резко, почти испуганно. – Идём.

По пути в свою новую комнату Каталина снова почувствовала тот сладковатый, с гнильцой запах. Теперь он казался ей знакомым – так пахнет медная ручка двери, если долго держать её в потной ладони. Или кровь, когда она только начинает свертываться.

Комната оказалась маленькой и почти пустой. Узкое окно-бойница пропускало скудный свет. Солома на кровати пахла пылью, а грубое шерстяное одеяло кололо кожу. Каталина опустила свой узелок на стул и подошла к окну. Замок окружал лес, тёмный и безмолвный. Где-то там, за многими милями, осталась её прежняя жизнь. А здесь, в этих стенах, начиналась новая – полная неизвестности и тихого, нарастающего ужаса.

Она провела рукой по шершавой поверхности каменного подоконника. Холок проникал глубоко в кости, и она поняла, что это не просто холод осеннего дня. Это был холод самого замка – древний, пропитавший каждый камень, каждый ковёр, каждую свечу в канделябре. И этот холод, казалось, медленно проникал в неё саму, замораживая что-то важное внутри.

Где-то в глубине коридора скрипнула дверь, и послышались шаги. Тяжёлые, мерные. Каталина замерла, прислушиваясь. Шаги приближались, затем стали удаляться. Но в наступившей тишине ей почудился другой звук – приглушённый, похожий на стон. Или на плач. Звук, который вскоре растворился в шепоте дождя за окном.

ГЛАВА 2: ЧУЖАЯ КОМНАТА

Проснулась Каталина от странной тишины. В деревне утро начиналось с петушиных криков, мычания коров и голосов соседей. Здесь же стояла гробовая тишь, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном-бойницей. Солома под тонким матрасом кололась сквозь ткань, оставляя на коже красные полосы. Она потянулась к кувшину на столе – вода оказалась ледяной, с привкусом металла и сырости.

Её разбудил стук в дверь. На пороге стояла Доротия, держа в руках сложенную одежду.– Переоденься. Графиня не терпит деревенской грязи в своих покоях.

Новое платье из грубого льна оказалось на размер больше. Ткань была жёсткой, неприятно скребущей кожу. Доротия, не дожидаясь, пока Каталина справится с застёжками, сама принялась зашнуровывать ей спину. Её пальцы, шершавые и сильные, впивались в тело сквозь ткань.

– Тебе повезло, – проскрипела она прямо над ухом Каталины. – Анна была неряхой. Вечно пачкала платья. Приходилось отстирывать.

От женщины пахло луком, травами и чем-то ещё – сладковатым и тяжёлым, как испорченный мёд. Каталина задержала дыхание.

Первое утро началось с работы в прачечной. Комната находилась в глубине замка, и воздух там был густым от пара и щелочного мыла. Старшая прачка, женщина с покрасневшими от горячей воды руками, молча указала ей на корыто с бельём. Вода оказалась обжигающе горячей, пальцы быстро покраснели и заныли. Стирая простыни, Каталина заметила на одной из них бурое пятно, которое не поддавалось отстирыванию. Оно было жёстким на ощупь и пахло железом, как старые монеты.

За завтраком в людской она впервые увидела других слуг. Человек десять сидели за длинным столом, ели молча, опустив глаза. Воздух был наполнен запахом тушёной капусты и влажной шерсти. Каталина попыталась заговорить с девушкой рядом, но та лишь покачала головой, украдкой бросив взгляд на дверь.

Когда Доротия вышла, девушка прошептала:– Ты в комнате Анны? – её глаза были полны странной смеси страха и любопытства.Каталина кивнула.– Она… исчезла, – девушка облизала пересохшие губы. – Месяц назад. Говорят, сбежала с солдатом. Но… – она внезапно замолчала, услышав шаги в коридоре.

После завтрака Каталину отправили в библиотеку – вытирать пыль с книг. Комната была огромной, пахла старой бумагой, кожей и воском. Полки поднимались до самого потолка, а между ними стояли узкие лестницы-стремянки. Пока она протирала корешки фолиантов, её взгляд упал на небольшую книгу в зелёном переплёте, лежавшую отдельно на столе. «Herbarum» – гласила золотая надпись на латыни. Открыв её, она увидела не только рисунки растений, но и заметки на полях – изящным, уверенным почерком. Рядом с изображением чернобыльника было написано: «Для успокоения крови». Возле мандрагоры: «Сила, но опасность». А на странице с чертополохом – «Очищение через боль».

Издали донёсся скрип двери. Каталина быстро закрыла книгу, почувствовав, как учащённо забилось сердце. Когда она обернулась, в дверном проёме стояла Эржебет Батори.

Графиня была в тёмно-синем платье, и в полумраке библиотеки её кожа казалась почти прозрачной. Она медленно прошлась между стеллажами, проводя пальцами по корешкам книг.

– Тебе нравятся книги, дитя? – спросила она, останавливаясь рядом.– Я… я не умею читать, ваша светлость.– Жаль. В книгах заключена великая сила. – Эржебет взяла с полки небольшой том в бархатном переплёте. – Знания могут дать бессмертие. Или отнять его.

Она протянула книгу Каталине. Та взяла её дрожащими руками. Переплёт был мягким и тёплым, будто его только что держали в руках.

– Сегодня вечером ты поможешь мне с туалетом, – сказала графиня. – Доротия покажет, что делать.

После её ухода Каталина долго стояла, не в силах пошевелиться. В руках она всё ещё сжимала книгу. Открыв её на случайной странице, она увидела схему – странный круг с символами, в центре которого была изображена капля. Страница пахла лавандой и чем-то ещё – горьким, как полынь.

Вечером Доротия привела её в покои графини. Комната была залита тёплым светом свечей. Эржебет сидела за туалетным столиком, перед большим зеркалом в серебряной раме.

– Принеси мне воду для умывания, – сказала графиня, не оборачиваясь.

Каталина подошла к столику, на котором стоял медный таз и кувшин. Вода оказалась тёплой, с плавающими лепестками роз. Но когда она подняла кувшин, то заметила на его дне осадок – мелкие тёмные частицы, похожие на песок. Они пахли специями и горькой травой.

Пока Эржебет умывалась, Каталина невольно наблюдала за её отражением в зеркале. Графиня казалась спокойной, почти отстранённой. Но когда их взгляды встретились на мгновение в зеркале, Каталина увидела в её глазах что-то чужое, почти голодное.

– Ты боишься меня, дитя? – мягко спросила Эржебет, вытирая лицо полотенцем.– Нет, ваша светлость, – солгала Каталина, чувствуя, как холодеют пальцы.– Не бойся. Страх портит кровь. Делает её… кислой.

Доротия, стоявшая в тени, издала тихий звук, похожий на сдавленный смех.

Позже, возвращаясь в свою комнату, Каталина заметила на рукаве платья маленькое тёмное пятно. Капля? От воды? Но когда она потрогала его, пятно оказалось липким и пахло медью и розами одновременно.

В своей комнате она зажгла свечу и села на кровать. Солома под ней зашелестела, и что-то твёрдое впилось ей в бедро. Сдвинув матрас, она нашла маленький деревянный гребень. Несколько зубцов были сломаны, на других застряли светлые волосы. И на ручке гребня, в зазубрине, было крошечное пятно – бурое, засохшее, такое же, как то, что она видела на полу в кабинете графини.

Каталина бросила гребень, как обжёгшись. Сердце бешено колотилось. Она подошла к окну и прижалась лбом к холодному камню. Снаружи всё так же шёл дождь. Где-то в глубине замка кто-то тихо плакал. Или это только ветер выл в дымоходах?

Она посмотрела на свои руки в скудном свете свечи. Те самые руки, которых касалась графиня. Те самые жилки под тонкой кожей, которые она рассматривала с таким странным вниманием. «Хорошая кровь», – сказала она. И эти слова теперь звучали в ушах Каталины как приговор.

ГЛАВА 3: ШЁПОТЫ В ТЕМНОТЕ

Третья ночь в замке принесла с собой новые, тревожные звуки. Скрип половиц за стеной теперь приобрёл чёткий ритм – медленный, размеренный, будто кто-то не спеша расхаживал взад-вперёд в соседней комнате, останавливаясь каждый раз у самой стены, смежной с её кроватью. Каталина, свернувшись калачиком на жестком матрасе, набитом соломой, которая кололась даже сквозь тонкую ткань простыни, прислушивалась, затаив дыхание. Казалось, сам воздух в комнате сгустился, стал вязким и тяжёлым, им было трудно дышать. Ветер за окном выл по-новому, пронзительно и тоскливо, забираясь в щели рамы и заставляя её дребезжать, словно предупреждая об опасности, которая таится не снаружи, а здесь, внутри этих древних стен. Она натянула грубое шерстяное одеяло до подбородка, но холод, исходящий от каменных стен, был другого свойства – он проникал глубже одежды и кожи, в самые кости, в самую душу, поселяя там трепетное, леденящее чувство беспомощности.

Ей вспомнилось лицо брата – не плачущее, как при расставании, а безмятежно спящее в их общей постели в деревне, освещённое тёплым светом лучины. Эта картина казалась теперь такой далёкой, почти нереальной, будто из другой, яркой и шумной жизни. Здесь, в этой каменной гробнице, где даже дневной свет пробивался с трудом, все воспоминания теряли свои краски, становясь блёклыми силуэтами.

Утренний подъём был ранним, задолго до рассвета. Едва первые бледные лучи солнца едва окрасили серое небо в бледно-лиловые тона, в дверь постучали, и через мгновение на пороге уже стояла Доротия с медным кувшином ледяной воды для умывания. Её лицо в утренних сумерках казалось ещё более изрытым шрамами, а глаза смотрели пусто и отсутствующе. Ритуал одевания повторился – грубые, сильные пальцы, туго зашнурованное платье из самого простого льна, колючая ткань, натирающая нежную кожу под мышками и на шее, оставляя красные полосы. От Доротии, как всегда, пахло травами, луком и чем-то сладковатым и тяжёлым, от чего слегка кружилась голова.

Сегодня её ждала работа в трапезной для слуг – нужно было до блеска начистить груду медной и оловянной посуды, скопившуюся с вечера. Воздух в просторном помещении с низкими сводами был густым и тяжелым, пахнущим вчерашними щами, кислым пивом, влажной ветошью и дымом от камина. Длинные дубовые столы, за которыми собиралась челядь, были испещрены царапинами и пятнами, впившимися в дерево за долгие годы, и ничем нельзя было от них избавиться. Свет от сальных свечей, чадивших чёрным дымом, был тусклым и колеблющимся, отбрасывая на стены причудливые, пляшущие тени.

Каталина устроилась в самом углу с деревянным корытом и пастой для чистки на основе песка и уксуса. Первая же медная кружка, которую она взяла в руки, была холодной и шершавой, покрытой зеленоватым налётом. Она с усердием терла её влажной тряпкой, чувствуя, как под пальцами постепенно проступает тусклый, желтоватый блеск, а запах металла и кислоты щекочет ноздри. Эта монотонная, почти медитативная работа на время успокаивала её нервы, позволяя мысли отвлечься от мрачных предчувствий и страха, сжимавшего горло.

В трапезную по очереди заходили другие слуги – кухонный мужик с заспанным, одутловатым лицом, две прачки, перешёптывающиеся о чём-то своём, украдкой поглядывая на Каталину, молчаливый старик-сапожник, сгорбленный под тяжестью прожитых лет. Они бросали на новую служанку короткие, оценивающие взгляды, но не заговаривали с ней, будто соблюдая негласное правило. Лишь одна из прачек, рыжеволосая девушка по имени Маришка с веснушчатым лицом и нервными движениями, присела рядом на скамью, делая вид, что поправляет свой чепец.

«Ты та самая, новая? Та, что заняла комнату Анны?» – прошептала она, не глядя на Каталину, её пальцы нервно теребили кружевную тесьму чепца.

Каталина лишь кивнула, не прекращая тереть уже почти сияющую кружку, чувствуя, как под ложечкой всё холодеет от этого вопроса.

«Странная история с той Анной, – продолжила Маришка, понизив голос до едва слышного шёпота, который едва пробивался сквозь общий гул и звон посуды. – Говорят, сбежала с каким-то солдатом из гарнизона. Но я… я в это не верю.» Она украдкой оглянулась на дверь, будто боялась, что их подслушают. «Она была тихой, богобоязненной девушкой, из хорошей, хоть и бедной семьи. Как-то раз призналась мне, что боится темноты в тех коридорах, особенно по ночам. А ещё… она говорила, что по ночам слышит за своей дверью чьё-то дыхание. Тяжёлое, прерывистое, будто кто-то стоит и прислушивается.»

Каталина почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки. Она отложила уже сияющую кружку, вытирая влажные, покрасневшие и заскорузлые от работы и едкой пасты руки о грубый фартук.

«А что… что с ней стало?» – тихо спросила она, и собственный голос показался ей чужим и дребезжащим.

Маришка пожала плечами, её лицо стало напряжённым, а глаза бегали по сторонам. «Исчезла. В одну из ночей. Просто испарилась. Наутро нашли только её чепец, вот такой же, как у меня, в коридоре у… – она замялась, снова глотнув воздух, – у западного крыла. Того, куда ходить запрещено под страхом… ну, ты понимаешь.» Она вдруг резко встала, услышав чьи-то твёрдые и быстрые шаги в коридоре. «Забудь, что я говорила. И… будь осторожна, новенькая. Особенно когда Доротия смотрит на тебя… слишком пристально. У неё этот взгляд, пустой и цепкий одновременно.»

Слова Маришки, словно острые занозы, впились Каталине в душу и сидели там весь оставшийся день, не давая покоя. Чистя очередной оловянный поднос, она заметила на его вогнутом краю едва заметную царапину, а в ней – крошечное, засохшее коричневое пятнышко, похожее на те, что она уже видела раньше на полу в кабинете графини и на руке Доротии. Оно было совсем маленьким, но, когда она непроизвольно провела по нему подушечкой пальца, ей показалось, что от него исходит тот же слабый, но узнаваемый сладковато-металлический запах, что и от медных монет, если подержать их долго в ладони.

После скудного обеда, состоявшего из чёрного хлеба, луковицы и кружки жидкого пива, Каталину отправили относить свежее бельё в покои экономки. Возвращаясь обратно по длинному, слабо освещённому коридору в восточном крыле, она заметила, что одна из многочисленных, ничем не примечательных дверей приоткрыта на небольшую щель. Любопытство, смешанное с нехорошим предчувствием, пересилило осторожность. Она медленно, стараясь не скрипеть половицами, которые под её ногами всё равно издавали тихий стон, подошла и заглянула внутрь.

Комната оказалась чуланом для хранения старых, ненужных вещей. Воздух здесь был спёртым, неподвижным и густо пропахшим пылью, нафталином и затхлостью. В слабом свете, проникавшем из коридора, она разглядела груду сломанной мебели, свёрнутые ковры с выцветшими узорами и несколько массивных, окованных железом сундуков. На одном из них, покрытом толстым слоем пыли, лежала небольшая, потрёпанная книжка в простом кожаном переплёте. Это был молитвенник. На титульном листе, дрожащей, но аккуратной рукой было выведено: «Анна Варга. 1608 год.»

Каталина с замиранием сердца, озираясь на дверь, перелистнула несколько страниц. Текст молитв был стандартным, знакомым, но на полях, местами, встречались короткие пометки, сделанные тем же почерком, но более торопливым, иногда срывающимся. «Страшно», – было написано рядом с молитвой о защите от врагов видимых и невидимых. «Сегодня графиня снова хвалила мои волосы. Глаза её были пусты, как у мёртвой рыбы, а пальцы холодны, как лёд», – значилось на другой странице, рядом с псалмами. А на полях, рядом с псалмом о спасении души, была выведена одна-единственная, но леденящая душу фраза: «Господи, спаси меня от медного таза и ночных визитов. Доротия стучится в дверь.»

Сердце Каталины забилось так сильно, что его стук отдался в ушах. Она судорожно, дрожащими руками, сунула молитвенник за пазуху, под грубую ткань платья, и, озираясь по сторонам, как пойманная воровка, вышла из чулана, тихо прикрыв за собой дверь, стараясь не издать ни звука.

Вечером, укрывшись в своей комнате при скудном свете единственной сальной свечи, чадившей чёрным дымом и распространявшей специфический жирный запах, она продолжила изучать свою опасную находку. Среди страниц она обнаружила засушенный цветок – маленькую, поблёкшую ромашку, вложенную между страниц, посвящённых Богородице. А на последней странице, в самом низу, под последней строкой «Аминь», была начертана последняя запись Анны, сделанная неровным, торопливым почерком, будто дрожащей от ужаса рукой: «Они приходят по ночам. Доротия ведёт их. Я слышала, как графиня говорит, что моя кровь чиста, как утренняя роса, и сильна, как вино. Я видела таз… тот самый медный таз… в нём была ржавая вода… Боюсь, что не переживу эту ночь. Если кто-то найдёт это… молись за мою душу. Прощай.»

Каталина отшвырнула молитвенник, как обожжённая. Он с глухим стуком упал на каменный пол. По телу бежали ледяные мурашки, а в горле стоял ком. Теперь тихие, привычные звуки замка – скрипы, шорохи, шепот ветра в дымоходах – наполнялись новым, ужасающим смыслом. Каждый скрип, каждый шорох за дверью казался предвестником приближающейся беды, шагом призрака несчастной Анны или, что было страшнее, тяжёлой поступью Доротии.

Она торопливо, почти в полной темноте, подобрала книжку и, не зная, куда её спрятать, в отчаянии сунула её под тюфяк, в колючую солому. Потом потушила свечу и забилась в самый дальний угол кровати, натянув грубое одеяло с головой, пытаясь скрыться, исчезнуть. Но даже сквозь плотную шерсть она отчётливо слышала те самые шаги – тяжёлые, мерные, неспешные, приближающиеся по коридору. Они замедлились около её двери, замерли. Послышалось тихое, прерывистое, чуть хриплое дыхание. Кто-то стоял снаружи, в полной темноте, и слушал, вслушивался в тишину её комнаты.

Каталина зажмурилась, пытаясь заглушить оглушительный стук собственного сердца, отдававшийся в висках. Прошла вечность. Наконец, шаги медленно, нехотя удалились, растворившись в гнетущей ночной тиши замка. Но она теперь знала твёрдо – они вернутся. И следующей ночью они могут уже не остановиться у двери. Дверь может открыться.

ГЛАВА 4: ЗАПАХ МЁДА И МЕДИ

Утро четвертого дня началось с того, что Каталина проснулась от собственного стука зубами. Холод проник так глубоко, что казалось, заморозил сам воздух в лёгких. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерным стуком капель о подоконник – дождь продолжался уже четвёртые сутки, превращая мир за стенами в размытое водяное полотно. Солома под матрасом за ночь слежалась, образовав жёсткие комья, давившие на рёбра и бёдра. Пальцы, которыми она потрогала одеяло, онемели и плохо слушались, словно принадлежали другому телу.

Мысль о молитвеннике, спрятанном под матрасом, заставила её сердце учащённо забиться. Она медленно, стараясь не шуметь, протянула руку под тюфяк. Шершавая обложка книги встретила её прикосновение – твёрдая, холодная, словно вобравшая в себя весь ночной ужас. Она не стала вытаскивать её, лишь убедившись, что находка на месте. Но сам факт её существования висел в воздухе тяжёлым, незримым грузом.

Доротия принесла не только воду для умывания, но и новое задание.– Графиня желает, чтобы ты помогла в её личной лаборатории, – произнесла она, и в её голосе прозвучала странная, почти торжествующая нота. – Сегодня утром. Сейчас.

Путь в лабораторию пролегал через часть замка, где Каталина ещё не бывала. Коридоры здесь были уже, стены – темнее, а воздух – гуще и насыщеннее. Пахло не просто сыростью и камнем, а сложной смесью ароматов: сушёных трав, воска, каких-то цветов, химических реактивов и всё того же сладковатого, металлического запаха, который теперь преследовал её повсюду. Он стал сильнее, навязчивее, впитываясь в одежду и волосы.

Дверь в лабораторию была массивной, дубовой, с железными засовами и замочной скважиной причудливой формы. Доротия отворила её своим ключом – длинным, старинным, с витиеватым узором.

Комната оказалась просторной, но загромождённой. Полки до потолка были уставлены склянками, ретортами, ступками и пучками засушенных растений. В центре стоял длинный стол из тёмного дерева, покрытый пятнами и царапинами. На нём кипела на спиртовке странного вида колба с мутной жидкостью, от которой поднимался пар с резким, едким запахом. Воздух был тёплым, почти жарким от работающей печи, но это тепло было неприятным, липким, не согревающим, а скорее удушающим.

Эржебет Батори стояла у стола, спиной к двери. Она была в простом тёмном платье, а её волосы, обычно уложенные в сложную причёску, были распущены по плечам, делая её моложе и уязвимее. В руках она держала медный пестик и растирала что-то в ступке. Звук был ритмичным, монотонным – скрежет металла о фарфор.

– А, Каталина, – она обернулась, и её лицо в свете многочисленных свечей и ламп казалось почти сияющим. – Подойди. Поможешь мне.

Графиня указала на пучок свежесрезанных трав, лежащих на краю стола.– Это зверобой. Отдели цветы от стеблей. Аккуратно. Мне нужны только лепестки.

Каталина молча принялась за работу. Травы пахли горько и пряно. Её пальцы, ещё холодные от утреннего пробуждения, постепенно согревались, а сок растений оставлял на коже липкие, желтоватые следы. Она чувствовала на себе взгляд графини – пристальный, изучающий.

– Ты знаешь, дитя, что красота – это не дар, а умение? – заговорила Эржебет, не прекращая растирать что-то в ступке. – Умение сохранить то, что дано природой. Удержать время. – Она подошла ближе, и Каталина уловила её запах – лаванда, дорогие духи и под ними – едва уловимая, но узнаваемая нота меди. – Для этого нужны сила и знание. Сила… содержится в крови. А знание… – она обвела рукой комнату, – в травах, камнях, звёздах.

Она взяла с полки небольшую склянку с густой, тёмно-красной жидкостью.– Это эликсир жизни, – прошептала она, покачивая склянку перед светом свечи. Жидкость была густой, почти непрозрачной, и свет играл в ней зловещими бликами. – Несколько капель… и время отступает.

Внезапно её пальцы дрогнули, и несколько капель эликсира упали на руку Каталины. Жидкость была тёплой, почти горячей, и липкой, как мёд. Она тут же впиталась в кожу, оставив красноватый след и тот самый сладковато-металлический запах, но теперь невероятно концентрированный, густой.

Каталина вздрогнула и отпрянула.– Простите, ваша светлость! – прошептала она, испуганно глядя на пятно.

Но Эржебет лишь улыбнулась – странной, отстранённой улыбкой.– Не бойся. Это не опасно. Просто… питательно. – Она провела пальцем по тому месту, куда упали капли. Её прикосновение было лёгким, но от него по коже побежали мурашки. – Кожа сразу становится мягче, правда?

В этот момент дверь открылась, и в лабораторию вошла Доротия. Её взгляд сразу упал на руку Каталины с красноватым пятном, и её беззубый рот искривился в подобии улыбки.– Всё готово к вечернему сеансу, ваша светлость, – проскрипела она. – Вода нагрета.

Эржебет кивнула.– Прекрасно. Каталина, ты свободна. Доротия, проследи, чтобы она хорошо вымыла руки. Особенно то место.

Возвращаясь в свою комнату под бдительным взглядом Доротии, Каталина чувствовала, как пятно на руке будто горит. Она мыла его в кувшине с холодной водой, терла грубой мочалкой, но красноватый оттенок и лёгкая липкость не исчезали. Запах тоже оставался – сладкий, как мёд, и резкий, как медь.

В людской за обедом она снова попыталась завести разговор с Маришкой, но та, увидев её, демонстративно отвернулась и заговорила с кем-то другим. Другие слуги тоже избегали смотреть на неё. Воздух в трапезной был наполнен не только запахами еды, но и напряжённым молчанием, которое давило сильнее любых слов.

После обеда её отправили чистить серебро в большом зале. Работа была кропотливой, паста для чистки въедалась в мелкие царапины на пальцах, вызывая лёгкое жжение. Она чистила массивное блюдо, и её взгляд упал на собственное искажённое отражение в потускневшем металле. Лицо казалось бледным, глаза – слишком большими и полными страха.

Внезапно она заметила нечто на внутреннем ободке блюда. Не царапину, а тонкую, аккуратную гравировку. Она провела пальцем – это были буквы. «A. V.» Анна Варга. И ниже – дата. «1610». Год её исчезновения.

Сердце Каталины упало. Она оглянулась – в зале никого не было. Она провела пальцем по гравировке снова. Это было сделано аккуратно, с любовью. Как последняя попытка оставить след в этом мире.

Вечером, ложась в постель, она чувствовала себя ещё более одинокой и напуганной, чем прежде. Пятно на руке всё ещё напоминало о себе лёгким зудом и стойким запахом. Она спрятала руку под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти образ брата, деревни, тёплого солнца. Но единственное, что приходило, – это лицо Эржебет Батори, её пустой взгляд и слова: «Сила… содержится в крови».

Тишину ночи снова нарушили шаги. Они были быстрее, чем в прошлую ночь, и шли прямо к её двери. Каталина замерла, не дыша. Шаги остановились вплотную к двери. Послышалось тяжёлое, хриплое дыхание. Затем – тихий, влажный звук, будто кто-то провёл рукой по дереву двери. Долгая пауза. И наконец – шёпот, такой тихий, что его едва можно было разобрать:

«Скоро… твоя кровь… будет сиять…»

Шаги удалились. Но Каталина уже не сомневалась. Ожидание закончилось. Охота началась. Она медленно, дрожащей рукой, достала из-под матраса молитвенник Анны и прижала его к груди, как единственную защиту в этом каменном аду. Прошлое и настоящее сплелись в один тугой узел страха. И она понимала, что следующей в этом замке может стать она.

ГЛАВА 5: ЗАПРЕТНОЕ КРЫЛО

Следующий день начался с неестественной тишины. Даже вечный дождь за окном стих, словно замок затаился в ожидании. Каталина проснулась с ощущением тяжести на груди, будто невидимая рука сжимала её в течение всей ночи. Воздух в комнате был спёртым и холодным, пахшим старой пылью и страхом. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к собственному сердцебиению, которое отдавалось в ушах навязчивым, тревожным ритмом.

Пятно на руке, оставшееся после вчерашнего "несчастного случая" в лаборатории, всё ещё напоминало о себе. Кожа в том месте слегка зудeла и сохраняла едва уловимую липкость, несмотря на все попытки отмыть её. Но хуже всего был запах – сладковатый, металлический, который, казалось, исходил теперь от неё самой, пропитав одежду и волосы. Она чувствовала его постоянно, даже когда отворачивалась или задерживала дыхание. Это был запах лаборатории, запах того "эликсира", запах самой графини. И теперь он стал частью её.

Когда Доротия пришла будить её, её глаза сразу же упали на руку Каталины. Взгляд шрамовaтой женщины был тяжёлым, оценивающим, будто она проверяла результат какого-то эксперимента.– Сегодня ты будешь помогать в покоях графини, – проскрипела она, не отводя глаз. – Ей нужна помощь с утренним туалетом. Будь почтительна. И помни своё место.

Путь в личные покои Эржебет пролегал через галерею с портретами предков Батори. Суровые лица в резных рамах, одетые в броню и бархат, смотрели на Каталину с немым укором. Их глаза, написанные столетия назад, казалось, следили за каждым её шагом, осуждая её присутствие в этом месте, где ей не следовало быть. Воздух здесь пах старым деревом, воском и тлением, а под ногами мягко пружинил выцветший от времени ковёр, поглощающий звуки шагов.

Эржебет Батори стояла перед большим трюмо в позолоченной раме, когда они вошли. Она была в тонком батистовом чепце и кружевном пеньюаре, и в утреннем свете, льющемся из высокого окна, её кожа казалась почти прозрачной, как у призрака. В руках она держала небольшое ручное зеркало из отполированного до зеркального блеска серебра.

– А, Каталина, – произнесла она, не оборачиваясь, словно почувствовала её присутствие. – Подойди. Помоги мне с волосами.

На туалетном столике, инкрустированном перламутром, лежали серебряные гребни, щётки с ручками из слоновой кости и флаконы с духами. Воздух был густым и тяжёлым от аромата роз, жасмина и чего-то более пряного и тёплого – возможно, амбры. Каталина взяла в руки одну из щёток. Ручка была гладкой и прохладной. Она осторожно начала расчёсывать длинные, тёмные волосы графини. Они были удивительно густыми и мягкими, но на ощупь – холодными, как шёлк, пролежавший всю ночь на морозе.

Внезапно Эржебет подняла ручное зеркало, ловя в нём отражение Каталины.– Ты бледна, дитя, – заметила она, и её голос прозвучал почти с материнской заботой, что было пугающе неестественно. – И глаза у тебя испуганные. Ты плохо спишь?

– Нет, ваша светлость, – солгала Каталина, чувствуя, как щётки дрожит в её руке. – Всё хорошо.

– Стены этого замка старые, – продолжила Эржебет, медленно поворачивая зеркало, так что теперь в нём отражалось её собственное лицо. – Они помнят многое. Шёпоты прошлого… они иногда доносятся по ночам. Не обращай на них внимания. Это всего лишь ветер. Или крысы. – Она провела пальцем по своему отражению, по линии скулы. – Главное – сохранять спокойствие. Страх… он старит. Он отравляет кровь, делает её горькой и бесполезной.

Она опустила зеркало и повернулась к Каталине. Её глаза, обычно пустые, сейчас были пристальными и проницательными.– Ты чувствуешь себя в безопасности здесь, в моём доме? – спросила она.

Каталина почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Её пальцы сжали ручку щётки так сильно, что кости белели.– Да, ваша светлость, – выдохнула она. – Конечно.

Эржебет улыбнулась – медленной, загадочной улыбкой, не достигающей глаз.– Я рада. Очень рада. – Она снова повернулась к трюмо. – Теперь принеси мне тот флакон, – кивнула она в сторону столика, где стоял небольшой хрустальный сосуд с тёмно-красной жидкостью. – Всего несколько капель для свежести.

Каталина подошла к столику. Флакон был холодным и тяжёлым в руках. Когда она сняла крышечку, воздух наполнился знакомым сладковато-металлическим запахом, но теперь он был гораздо интенсивнее, почти одурманивающим. Она смочила духами небольшой кусочек батиста и подала его графине. Эржебет приложила ткань к своим запястьям и вискам, закрыв глаза с выражением блаженства на лице.

– Сила земли и огня, – прошептала она. – Сконцентрированная в одной капле. Это искусство, дитя, древнее, чем самые старые стены этого замка.

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Доротия. Её взгляд скользнул от флакона в руках Каталины к лицу графини, и её беззубый рот растянулся в чём-то, напоминающем улыбку.– Всё готово для вашего утреннего обхода, ваша светлость, – проскрипела она.

– Прекрасно, – Эржебет встала, её движения были плавными и полными необъяснимой силы. – Каталина, ты можешь идти. Доротия, проводи её. И… проследи, чтобы она ничего не забыла в моих покоях.

Последняя фраза прозвучала с лёгким, едва уловимым ударением. Доротия кивнула и жестом велела Каталине следовать за собой.

Выйдя из покоев, они пошли не в сторону комнаты Каталины, а по другому коридору – более тёмному и редко посещаемому. Каталина чувствовала, как тревога сжимает ей горло. Она попыталась замедлить шаг, но Доротия тут же обернулась, и её взгляд был подобен стальному капкану.

– Не отставай, – прошипела она.

Они остановились перед массивной дубовой дверью в конце коридора. Та самая дверь, что вела в Западное крыло. Доротия достала из складок платья ключ – тот самый, длинный и витиеватый.– Графиня приказала провести для тебя… небольшой инструктаж, – сказала она, вставляя ключ в замочную скважину. Скрип железа отозвался эхом в пустом коридоре. – Чтобы ты знала, какие места в замке… не для таких, как ты.

Дверь открылась с тяжёлым стоном. За ней простирался длинный, слабо освещённый коридор. Воздух, хлынувший оттуда, был ледяным и спёртым, пахнущим плесенью, пылью и чем-то ещё – горьким и лекарственным, как полынь и болиголов. Свет от единственной горящей в стене факелы колебался, отбрасывая на стены длинные, пляшущие тени.

– Западное крыло, – проскрипела Доротия, заходя внутрь и жестом приказывая Каталине следовать. – Здесь хранятся старые архивы, лекарственные запасы и… вещи, которые больше не нужны. – Она шла впереди, её тень, уродливая и растянутая, ползла по стене, как некое чудовище. – Сюда запрещено входить без моего разрешения или разрешения графини. Поняла?

Каталина молча кивнула, её горло было пересохшим. Она шла, чувствуя, как холод проникает сквозь тонкую подошву её башмаков. Стены здесь были голыми, каменными, без гобеленов и украшений. Некоторые двери были заперты на тяжёлые железные засовы, другие – приоткрыты, и из щелей доносился тот самый горький запах.

Доротия остановилась перед одной из таких дверей. Она была приоткрыта, и изнутри доносился слабый звук – похожий на тихое, прерывистое поскребывание.– Кладовка для старых вещей, – сказала она, отпихивая дверь ногой. – Иногда здесь заводятся крысы. Большие. – Она бросила на Каталину многозначительный взгляд.

Комната была забита старыми сундуками, свёртками и сломанной мебелью. В воздухе висела густая пыль. И тут Каталина увидела его. В углу, прислонённый к стене, стоял тот самый медный таз. Большой, с высокими бортами. Даже в полумраке она разглядела, что его внутренняя поверхность покрыта тёмными, почти чёрными разводами и потёками. И от него исходил тот самый запах. Сильный, концентрированный. Запах мёда и меди. Запах "эликсира". Запах крови.

Её взгляд задержался на тазе, и она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Все обрывки слухов, все намёки, все страшные записи в молитвеннике Анны сложились в одну ужасающую картину. Это была не аллегория. Это было не преувеличение. Это было реальностью, холодной, металлической и пахнущей смертью.

– Что-то заинтересовало? – голос Доротии прозвучал прямо у её уха, заставив её вздрогнуть.

Каталина резко отвернулась, чувствуя, как её тошнит.– Нет… ничего.

– Тогда идём, – Доротия ухмыльнулась, наслаждаясь её страхом. – Увидела всё, что нужно. Надеюсь, ты поняла, почему сюда нельзя ходить. Здесь… нездорово. Могут заболеть лёгкие. Или… случиться что-то похуже.

Она вышла из кладовой и потянула дверь на себя. Скрип железа прозвучал как похоронный звон. Возвращаясь по коридору, Каталина уже не чувствовала ног. Она шла, как автомат, а в ушах у неё стучало: "Медный таз. Медный таз. Медный таз."

Доротия проводила её до её комнаты и, прежде чем уйти, прошипела:– Запомни, что ты видела. И помни, что ты ничего не видела. Ради твоего же блага. И ради твоего братца в деревне. У графини длинные руки, девочка. Очень длинные.

Дверь закрылась. Каталина осталась одна. Она медленно подошла к умывальнику и снова начала тереть то место на руке, куда упали капли эликсира. Она терла до красноты, до боли, но запах, казалось, теперь шёл не от кожи, а изнутри, отравляя её самым страшным знанием – знанием того, что её ждёт. Тихий шепот за стеной вновь послышался ей, но теперь в нём она различала не безымянный ужас, а вполне конкретные слова, слова из молитвенника Анны: "Господи, спаси меня от медного таза…"

ГЛАВА 6: НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

Тишина в каморке под замковыми стропилами была иной, нежели днём. Днём она была просто отсутствием звуков госпожи, снующей прислуги, скрипа дверей. Ночью же тишина становилась веществом, плотным и вязким, как остывающий воск. Она впитывала в себя каждый шорох, чтобы потом преувеличенно выдохнуть его обратно, искажённым до неузнаваемости. Каталина Бенедек лежала на спине, вглядываясь в потолок, тонувший в бархатной тьме. Солома в матрасе, некогда казавшаяся верхом блаженства после дорожной жесткости, теперь колола спину тысячами невидимых игл. Каждый стебелек напоминал о хрупкости её существования здесь, в этой каменной утробе, порождавшей чудовищ.

Она прислушивалась. Не к чему-то конкретному, а ко всему сразу. Замок был старым организмом, и он дышал. Скрип дерева – это вздох. Завывание ветра в бойнице – стон. А вот этот звук… приглушённый, скребущий, будто кто-то волочит по каменным плитам тяжёлый мешок? Нет, ей почудилось. Или нет? Сердце принялось колотиться в такт этому призрачному ритму, отдаваясь в висках гулом набата.

«Они боялись не меня. Они боялись правды о времени, которую я им показала», – внезапно, словно отзвук из будущего, в памяти всплыла строчка, которую она ещё не читала. Это была не её мысль. Чужая. Твёрдая и отполированная, как речной камень. Голос графини. Каталина сжала веки, пытаясь изгнать наваждение. Но он уже пророс, как спора.

Она ждала этого «ночного визита». Не того, что мог прийти по лестнице, а того, что приходил изнутри. Визита страха. Он струился по стенам, конденсируясь в капли влаги, которые она чувствовала кожей, даже не прикасаясь к камню. Липкая влага каменных стен. Он был в воздухе, в этом странном, едва уловимом запахе мёда и меди, который то появлялся, то исчезал, сводя с ума своим двойным посланием: сладость жизни и металлический привкус конца.

Письмо брата, зашитое в подкладку платья, жгло её грудь, как раскалённая монета. «Сестра, долги растут. Выдержи, Каталина. Ты наша надежда». Надежда. Смешное слово. Здесь, где надежда умирала первой, истончаясь в шепоте за стенами.

«Слышала? Вчера снова, из Западного крыла…»«Молчи, дура! Не твоё дело».«А Маргит? Говорят, её в Буду видели…»«Не Маргит, а призрак. Они все там призраками становятся».

Эти обрывки, эти слухи, которые она собирала, как нищая – крохи, теперь складывались в узор. Узор ужаса. Она вспомнила ленточку Анны, ту самую, вышитую, что нашла в щели на лестнице. Небольшой, яркий клочок памяти о другой жизни, оборвавшейся здесь же. Это был след жестокости. Не кровь, не синяк, а нечто более пронзительное – свидетельство того, что здесь была юность, вера, и всё это было стёрто.

Она не могла больше просто ждать. Страх, как она поняла, был топливом. Он сжигал остатки нерешительности, оставляя после себя холодную, обугленную решимость. Она должна была узнать. Не для суда, не для правосудия – для себя. Чтобы понять, в логове какого зверя она оказалась.

Каталина скользнула с кровати. Деревянный пол ледяными иглами впился в босые ступни. Она не зажгла свечу. Тьма была её союзником. Одевалась на ощупь, и шершавая ткань крестьянской рубахи казалась ей сейчас саваном. Каждый звук – шорох ткани, её собственное дыхание – гремел, как гром.

Она выскользнула в коридор. Воздух здесь был другим – спёртым, пахшим пылью и вековой плесенью. Тактильные ощущения сменяли друг друга: холодный сквозняк, обдувающий щиколотки; шершавая поверхность каменной стены, по которой она скользила ладонью, как по слепой карте; липкая от сырости древесина перил на узкой, крутой лестнице, ведущей вниз.

Её целью была не комната графини и не Западное крыло – их патрулировала Доротия. Её целью была кладовая старого белья, рядом с покоями кастеляна. Там, по слухам, хранились старые книги и бумаги, выброшенные за ненадобностью. Возможно, там был ключ. Записка. Что-то.

Дверь в кладовую скрипнула так, что у Каталины похолодела спина. Она замерла, прислушиваясь. Ничего. Только её сердце, бьющееся где-то в горле. Внутри пахло лавандой и тлением. В луче лунного света, пробивавшегося сквозь зарешечённое окошко, плясали мириады пылинок. Она ощупала полки. Грубые холщовые мешки, какие-то деревянные шкатулки. И вот – стопка потрёпанных фолиантов и папка с бумагами.

Она развязала завязки. Бумаги были разными – старые счета, наброски писем, списки припасов. И тут её пальцы наткнулись на что-то иное. Не пергамент, а более плотная, грубая бумага, испещрённая неровным, торопливым почерком. Она поднесла листок к лунному свету.

Протокол первичного осмотра. Дело об исчезновении служанки Анны, сироты из Шароша.Записано со слов Падре Иштвана, настоятеля часовни Св. Мартина.Дата: 12 октября 1610 года.«…сие показание дано мною добровольно, ибо совесть моя более не может молчать. Девица Анна, прихожанка моя, была определена в услужение к её милости Графине по протекции некоего дворянина, коего имя, увы, не могу назвать. На последней исповеди своей, за три дня до исчезновения, была она в смятении великом. Говорила о страхе, коий испытывала перед „медным тазом для умывания“, коий, по словам её, «пахнет, как старая монета, и сладостью мёда». Упоминала также о «новом ритуале», коий графиня изволит проводить для «сохранения сияния кожи». Девица Анна плакала, сокрушаясь, что не может отказаться, ибо долг её семьи перед дворянином столь велик, что может быть уплачен лишь службой или… иными способами. Более она не говорила, просила прощения и молитв. Ныне же её нет, а в замке говорят, что она сбежала с каким-то солдатом. Но я видел её глаза, отец мой. Это были глаза не беглянки, а приговорённой».

Каталина чуть не вскрикнула, зажав ладонью рот. Медный таз. Запах мёда и меди. Слухи обретали плоть и кровь. Это было уже не свидетельство, а улика, запротоколированная рукой священника. Она лихорадочно перебирала другие бумаги. И нашла. Не протокол, а листок, вырванный, казалось, из дневника.

«…сегодня зеркало вновь солгало. Оно показало мне не меня, а какую-то старую, жалкую каргу. Морщины у глаз стали глубже. Это невыносимо. Я послала Доротию за новой… партией лаванды. Нет, не лаванды. За новой надеждой. Рецепт, что дал мне тот алхимик из Праги, требует… свежести. Юной, незамутнённой крови. Он клялся, что это единственный способ. Иногда я ловлю своё отражение в полированной поверхности того самого медного таза – и вижу не себя, а нечто иное. Нечто вечное. И это оправдывает всё. Они все всё равно умрут. А я… я буду сиять вечно. Их жалкие жизни – лишь топливо для моего бессмертия».

У Каталины перехватило дыхание. Это был голос самой графини. Голос её безумия, обнажённый и чудовищный в своей логике. Она держала в руках не просто бумаги. Она держала в руках признание. И понимала, что теперь она – ходячий труп. Если Доротия или сама графиня узнают, что она это читала…

Внезапно скрипнула дверь. Медленный, тягучий звук. Каталина инстинктивно швырнула бумаги обратно в папку и прижалась к стене, в самый тёмный угол, за огромный сундук.

В проёме, залитая лунным светом, стояла Доротия Семеш. Невысокая, коренастая, её тень растянулась по полу, как уродливый великан. В руках она держала тот самый медный таз. Он поблёскивал тускло, как огромная монета.

– Я знала, что крысам не спится по ночам, – её голос был низким, безжизненным, как скрежет камня по камню. – Они шуршат. Ищут крохи.

Каталина замерла, стараясь не дышать. Она видела только профиль Доротии, её тяжёлые, уверенные движения. Та поставила таз на пол, и тихий металлический звон прокатился по кладовой.

– Её милость не любит, когда её вещи трогают, – продолжала Доротия, не глядя в её сторону, будто разговаривая с самой собой. – У неё всё учтено. Каждая булавка. Каждая… капля.

Она провела пальцем по внутренней поверхности таза, и раздался противный, скребущий звук.

– Грязь нужно смывать, – прошептала она. – Всю грязь. И старую, и новую.

Каталина понимала – это не просто угроза. Это ритуал. Подготовка. Доротия знала, что она здесь. Чувствовала её страх, как зверь чувствует запах крови.

Шаг. Ещё шаг. Доротия приближалась к её укрытию. Каталина вжалась в стену, чувствуя, как холод камня проникает сквозь ткань рубахи. Ещё мгновение – и тень палача накроет её.

Внезапно где-то вдали, в основном корпусе, громко хлопнула дверь. Послышались голоса – встревоженные, торопливые. Доротия замерла, её внимание на мгновение отвлеклось. Она обернулась к выходу, её лицо исказила гримаса раздражения.

– Мешают… вечно мешают, – проворчала она и, бросив последний взгляд в сторону сундука, тягучий и многообещающий, развернулась и вышла, оставив медный таз стоять посреди комнаты, как немой алтарь её ремесла.

Каталина не двигалась ещё долго, пока стук её сердца не стих и ноги не онемели от неудобной позы. Она выползла из укрытия и, не глядя на зловещий блеск меди, выбралась из кладовой.

Вернувшись в свою каморку, она села на кровать, обхватив колени дрожащими руками. Она нашла свидетельства. Она услышала голос безумия графини и почувствовала на себе дыхание её палача. Но это знание не давало силы. Оно лишь пригвоздило её к этому месту, сделало соучастницей. Она была уже не просто служанкой. Она была свидетелем. А свидетелей, как она теперь понимала, в замке Чахтице было только два вида: мёртвые и те, кто ещё не знает, что уже мёртв.

Лунный свет упал на треснувшее оконное стекло, исказив отражение её бледного лица. Она смотрела на него и видела не себя, а другое лицо – лицо Эржебет Батори, смотрящее на неё из всех трещин этого мира. И понимала, что ночной визит только начался. Он будет длиться вечно.

ГЛАВА 7: ЖЕЛЕЗНАЯ ДЕВА

Они пришли на рассвете. Не как тать, а с громом королевской печати и лязгом доспехов. Каталина, не сомкнувшая глаз, прильнула к узкому оконцу своей каморки и видела, как ворота замка, обычно поднимающиеся с ленивым скрипом, распахнулись, пропуская отряд всадников. Впереди – судья Иштван Мадьяр, его лицо было бледным и напряжённым пятном под капюшоном плаща, а в руке он сжимал свиток с восковой печатью, поблёскивавшей в первых лучах солнца. Рядом с ним, на низкорослой лошадке, – Падре Иштван, его пальцы белыми сучками впились в потрёпанный кожаный переплёт молитвенника.

Замок, обычно дышавший медленным, сонным ритмом, замер в параличе. Прислуга столпилась в дальнем конце двора, перешёптываясь. Каталина чувствовала исходящий от них волнами страх – кислый, как прокисшее вино. Он смешивался с запахом конского пота и влажной шерсти плащей, создавая новый, незнакомый аромат – аромат Власти.

Эржебет Батори вышла встречать их в парадных покоях. Она была воплощением ледяного величия. Её платье – из чёрного бархата, оттенявшего мраморную белизну кожи. На шее – жемчужное ожерелье, каждое зерно которого казалось слепой, холодной звездой. Она не улыбалась. Её взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по судье, по священнику, по солдатам, будто проверяя прочность их решимости.

– Ваша милость, – голос Иштвана Мадьяра был неестественно громким, пытаясь заполнить собой высокий зал. – Королевская комиссия уполномочена провести осмотр помещений замка в связи с… беспокоящими слухами.

– Слухи? – Голос графини был тихим, но он резал воздух, как стальной скальпель. – В моих владениях всегда много слухов, господин судья. Их порождает скука и невежество. Надеюсь, вы принесли с собой не только печать, но и разум.

Она позволила им начать. С видом королевы, снизошедшей до глупой забавы подданных. Осмотр начался с кухонь, кладовых, конюшен. Солдаты переворачивали тюки с сеном, заглядывали в бочки, простукивали стены. Бесплодно. Напряжение росло. Иштван Мадьяр нервно покусывал губу, чувствуя насмешливый взгляд графини, буравящий его спину.

Именно Падре Иштван, отстав от группы, остановился у массивной, обитой железом двери в самом конце коридора Западного крыла. Дверь была заперта. Но от щели между дверью и каменным косяком исходил едва уловимый, но незнакомый запах. Не плесень, не пыль. Что-то острое, сладковато-тяжёлое.

– Здесь, – тихо сказал священник, и его голос прозвучал как выстрел в гробовой тишине.

Графиня, наблюдавшая за этим, сделал шаг вперёд.– Это старая кладовая. Ключ утерян. Там лишь хлам.

– Мы найдём способ, – твёрдо произнёс Иштван Мадьяр и кивнул солдатам.

Топор обрушился на замок, и звук удара металла о металл отозвался в костях у всех присутствующих. Дерево треснуло, железо скрипело. С каждым ударом лицо Эржебет становилось всё более неподвижным, каменным. Наконец, дверь с грохотом отворилась.

Тьма, хлынувшая из проёма, была не просто отсутствием света. Она была substance, тёмной и плотной. И запах, тот самый запах мёда и меди, но теперь с примесью чего-то тленного, гнилостного, ударил в ноздри, заставив солдат попятиться. Падре Иштван перекрестился, его пальцы судорожно сжали крест.

Иштван Мадьяр взял у одного из стражников факел и шагнул внутрь. Каталину, стоявшую в толпе прислуги, толкнули вперёд, и она оказалась на пороге.

Комната была не кладовой.

Воздух был холодным и мёртвым. Факел выхватывал из тьмы очертания странных механизмов. Стенки с шипами. Ржавые цепи, свисавшие с балок. И в центре – массивное, темное, вертикальное сооружение, похожее на саркофаг. Его внутренняя поверхность была усеяна длинными, заострёнными шипами.

– Господи помилуй… – прошептал Падре Иштван. – Железная дева.

Это было не просто орудие пыток. Это был символ. Символ системы, машины, превращающей живую плоть в безмолвный объект. Шипы были расположены так, чтобы не задеть жизненно важные органы сразу. Смерть должна была приходить медленно, в муках.

Но ужас комнаты не ограничился этим. В углу стоял тот самый медный таз, который Каталина видела ночью. Теперь он был пуст, но его внутренняя поверхность была покрыта тёмным, засохшим налётом. Рядом – деревянный сундук. Иштван Мадьяр, преодолевая отвращение, приподнял крышку.

Внутри не было золота. Там лежали вещи. Простые, жалкие, трогательные. Вышитая ленточка, как у Анны. Поношенный крестик. Клочок кружева. Засохший цветок. Записка с детским почерком. Каждый предмет – это обрывок жизни, оборванной в этом подземелье. Это был архив смерти. Молчаливое свидетельство систематичности злодеяний.

Каталина, глядя на эту коллекцию, почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она узнала одну из ленточек. Её носила другая девушка, исчезнувшая месяц назад. Это было не просто убийство. Это был конвейер.

И тут её взгляд упал на небольшую, потрёпанную книжку в кожаном переплёте, лежавшую поверх других вещей. Она была не похожа на остальное. Аккуратная, с застёжкой. Иштван Мадьяр поднял её и раскрыл. На первой странице был выведен уверенный, женский почерк.

Дневник Анны.«Сегодня первый день. Замок такой большой. Я боюсь. Графиня красива, как ангел с алтаря, но глаза у неё… как у змеи. Холодные. Она смотрит на меня, будьто оценивает товар».

Судья начал читать вслух, и голос его срывался. Он читал о надеждах простой девушки, о её страхах, о долге семьи. Читал о том, как её выбрали для «особой службы», как обещали помочь семье. Как её привели в эту комнату в первый раз.

«…она говорит, что красота – это единственная валюта, которая имеет значение в этом мире. И что её нужно подпитывать. Я не понимаю. Доротия принесла тот медный таз. Он пахнет так странно… сладко и металлом. Как монеты, которые отец иногда приносил с рынка. Только… тёплыми».

Последняя запись была сделана неровным, дрожащим почерком.

«Они придут за мной ночью. Я знаю. Графиня сегодня смотрела на свою кожу в зеркало и плакала. Потом разбила его. Теперь она снова хочет быть красивой. Прости меня, мама. Прости, брат. Я так хотела вам помочь…»

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском факела. Молитвенник выпал из ослабевших пальцев Падре Иштвана и с глухим стуком упал на каменный пол.

Иштван Мадьяр медленно поднял голову и посмотрел на Эржебет Батори. Она стояла в дверях, освещённая отблесками огня. Её лицо было маской высокомерного спокойствия, но глаза… глаза горели холодным, безумным огнём.

– Ваша милость, – голос судьи был хриплым, но твёрдым. – Эржебет Батори, вы арестованы по обвинению в чёрной магии, убийствах и преступлениях против Господа и короны. Сопротивление бесполезно.

Взгляд графини скользнул по комнате, по железной деве, по сундуку с вещами, по бледным, испуганным лицам. Он остановился на Каталине. И на мгновение в этих глазах, полных ненависти и презрения, мелькнуло нечто иное – почти что признание. Понимание того, что игра проиграна.

– Вы думаете, что победили? – её шёпот был подобен шипению змеи. – Вы всего лишь поймали тень. Истина же… истина всегда ускользает. Она, как кровь, просачивается сквозь пальцы.

Солдаты окружили её. Она не сопротивлялась. Она позволила надеть на себя кандалы, как королева позволяет слуге накинуть на плечи мантию.

Каталина смотрела, как её уводят. Она думала, что почувствует облегчение. Но вместо этого её охватила пустота. Они нашли комнату пыток. Они нашли доказательства. Они арестовали графиню. Но ужас, пропитавший эти стены, никуда не делся. Он остался. Он ждал в тени железной девы, в засохших пятнах на медном тазу, в молчаливых свидетельствах сундука. Он стал частью этого места. И, как понимала Каталина, частью её самой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Глава 8

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!