Читать онлайн (Не)Райская история

Глава 1: Добро пожаловать в Плиссу

Пыль под ногами взлетала рывками, каждый шаг Андрея эхом отдавался по пустой грунтовой дороге. Машина осталась за поворотом – дальше ехать было бессмысленно: колея, уходящая в лес, становилась всё уже, словно деревья специально тянулись к колёсам, царапая дверцы ветками.

– Сюда? – Маша с подозрением смотрела на карту в телефоне, но экран мигнул и погас.

– Ага, сюда. Всё верно. Приветствуем в забытом богом и операторами уголке, – с усмешкой ответил Андрей, поправляя рюкзак. – Ты же хотела вдохновения, да?

Маша промолчала. Её тонкие пальцы вцепились в ремешок камеры – та висела у неё на груди, готовая поймать первое необычное видео. Её глаза метались по сторонам: искали хоть какой-то намёк на цивилизацию, на сигнал, на живого человека. В ответ – только тишина. Лес стоял, как прижатый к земле зверь, не издавая ни звука. Ни пения птиц, ни шелеста трав.

– Тут всегда так тихо? – спросила она, пытаясь сохранить спокойствие.

– Летом – да. В детстве мне казалось, что здесь даже воздух не хочет шевелиться. Дед говорил, что Плисса "живая", но спит. Типа, не буди, пока сама не проснётся. Тогда это казалось забавным… Сейчас – не знаю.

Дом показался внезапно. Словно вырос из земли за секунду. Старый, покосившийся, но живой. Не заброшенный – скорее, молчаливый. Крыша держалась на честном слове, на ставнях – резьба, кое-где облупившаяся, но видно: делал кто-то с душой. У крыльца – ржавая помпа. Возле неё – скамейка с чьим-то вязанием, аккуратно оставленным, как будто хозяйка вот-вот вернётся.

– Вау… – выдохнула Маша, доставая камеру. – Это будет идеальный фон для тиктока. Назову: "48 часов в деревне-призраке".

– Только не забудь: ночью тут не стримят, – Андрей подмигнул и отпер скрипучую дверь.

Внутри пахло пылью, сухими травами и чем-то… чужим. Старое одеяло на кровати, кукла без глаза на шкафу, фотографии в овальных рамках – лицо на одной из них казалось Маше знакомым, хотя она не могла вспомнить, где его видела.

– Это твоя бабушка?

– Нет… – Андрей задумался. – Этого снимка раньше не было.

Он взял рамку в руки. Пыль поднялась в воздух, и в ту же секунду с улицы налетел порыв ветра. Сквозняк захлопнул дверь с такой силой, что Маша вздрогнула и чуть не уронила камеру.

Вечером они сидели на крыльце. Андрей паял какие-то провода, пытаясь настроить старенький Wi-Fi-усилитель, Маша проверяла видео.

– Странно… – пробормотала она, увеличив кадр. – Смотри, на этом моменте… это что, лицо за окном?

Андрей присмотрелся. На записи, сделанной в одной из комнат, действительно мелькнуло нечто – тень, напоминающая человеческий силуэт, в окне старого чулана. Ни Маша, ни он там не были. Окно выходило в лес. На запись накладывался странный шум – как будто шептали какие-то слова на очень старом языке.

– Может, артефакт. Отражение, знаешь, бывает. – Он явно пытался говорить спокойно, но рука с проводами дрожала. – Завтра посмотрим днём.

Ночью Маша не спала.

Окно её спальни выходило прямо на задний двор, где рос огромный куст калины. Под луной его ягоды казались каплями крови. В какой-то момент ей показалось, что среди ветвей кто-то шевелится.

Звук.

Как будто ногтем чертят по стеклу.

Она вскочила, подбежала к окну. Пусто.

Она хотела вернуться в кровать, но заметила: под подоконником на внутренней стороне стены были нарисованы знаки. Похожие на руны, на узоры, что она видела в музеях этнографии. Нарисованные чем-то чёрным, будто углём или пеплом.

Когда она прикоснулась к одному из знаков – у неё зазвонил телефон. Без сигнала. Без сети. Без номера.

На экране высветилось:

"Не буди её"

…Телефон погас.

Маша стояла в темноте, освещённая только луной. Тени от веток на стенах спальни извивались, будто пытались сплестись в символы. Она убрала руку от знака, сделала шаг назад и задела стул. Тот упал с глухим стуком.

– Чёрт… – прошептала она, сжавшись. Её сердце колотилось, в горле стоял ком.

"Это просто сон. Просто сон. Я устала с дороги. Переутомление", – твердила себе она, как мантру.

Она легла, натянув одеяло до самого подбородка. В комнате пахло сыростью и чем-то прелым, как в подвале. За окном скрипнуло дерево – или не дерево? Возможно, это был шаг по мокрой земле. Нет. Она не будет смотреть. Не будет подходить.

Она зажмурилась.

…и провалилась в сон.

Сон Маши

Маша идёт босиком по знакомой деревне. Всё так же: те же дома, та же калитка, тот же куст калины. Но цвета будто выжжены солнцем – всё серо, размыто, как старые снимки.

Она слышит звук капель. Где-то капает вода.

Обернувшись, она видит, что с крыши дома капает тёмная жидкость – густая, вязкая, как масло. Капает на землю, оставляя на ней руны, похожие на те, что были у неё под подоконником.

Она пытается закричать, но звука нет. Воздух будто выбит из лёгких.

Рядом, между домами, она видит женщину – ту самую с фотографии в рамке. Она стоит к ней спиной, волосы растрёпаны, платье белое, почти светится.

Женщина резко поворачивается. У неё нет глаз. Только пустые, чёрные ямы. А рот тянется в жуткой, нечеловеческой улыбке.

Женщина делает шаг вперёд.

И тогда голос – старческий, женский, хриплый – раздаётся в самой голове Маши:

– Она уже проснулась, дитя…

Маша просыпается с криком.

Утро

Солнце пробивается сквозь занавески. В воздухе – запах дыма. Андрей уже проснулся и топит печь.

Маша сидит на кровати, всё ещё не оправившись. На руке – след от чего-то: будто её кто-то схватил. Пять тонких отпечатков. Красных, как ожог.

– Доброе… вроде бы утро, – прокряхтел Андрей, входя с кружкой чая. – Как спалось?

Она медленно повернула к нему лицо:

– Ты не слышал, как кто-то ночью ходил по двору?

Он замер.

– Я думал, мне показалось… Дверь в сарай была открыта. А замок – со стороны… внутри.

Маша посмотрела в окно. Под кустом калины, у самой земли, она заметила свёрток, обёрнутый в белую ткань, исписанную теми же символами, что и в комнате.

– Что это? – спросила она тихо.

Андрей подошёл ближе, прищурился. Взял бинокль, который висел у входа. Посмотрел. Помедлил. И побледнел.

– Там… Это волосы, Маша. Человеческие. Длинные. Внутри.

Они переглянулись. На улице стало как-то слишком тихо.

Андрей застыл у окна. Его губы сжались в тонкую линию, а пальцы сжали бинокль так сильно, что те побелели. Он медленно оторвал взгляд от линз и повернулся к Маше:

– Мы не пойдём туда сейчас.

– Почему? – голос Маши был глухой, севший после крика.

– Потому что это… подарок. А здесь подарки не трогают, пока не узнаешь, кому они адресованы.

Он отвернулся, бросив бинокль на комод. В глазах – смесь паники и сосредоточенности, как у человека, вспомнившего что-то из очень далёкого, но очень страшного прошлого.

Маша смотрела на него, будто впервые. Улыбчивый, ироничный парень с гитарой и глупыми шутками – вдруг будто надел чужую кожу. В нём проступила тревожная тень. Что-то древнее, забытое, что он прятал под маской.

– Ты знал, что тут что-то не так, когда звал меня?

– Я знал, – честно ответил он. – Но не думал, что оно проявится сразу.

Они позавтракали молча. Только чай, хлеб, немного мёда из старой банки. Андрей отвлёкся на свой ноутбук, ловя хоть какой-то сигнал через роутер, привязанный к металлическому каркасу на крыше. Маше не сиделось. Она взяла камеру и тихо вышла во двор.

Солнце приглушённое, как будто кто-то натянул тонкую вуаль между небом и землёй. Трава влажная, будто после дождя, хотя небо было ясным. Она подошла к кусту, под которым лежал тот самый свёрток.

Рядом с ним – камешки, выложенные в форму женской фигуры. Очень примитивно: круг – голова, черточка – тело, маленькие точки – ноги. Но то, как это было выложено, отдавало чьей-то невыносимо кропотливой одержимостью.

Свёрток был туго перевязан старой ниткой. Никакой записки. Только ткань – и волосы, выползающие наружу. Рыжеватые. Женские.

Маша потянулась рукой, чтобы открыть…

– Не вздумай! – Андрей подбежал и резко оттащил её. – Ты вообще понимаешь, что делаешь?!

– Я просто… я хотела понять, что это! – Маша вырвалась. – Это мои волосы могли бы быть! Кто-то следил за мной?

Андрей тяжело выдохнул.

– В Плиссе ничего не делается "просто так". Любое движение – это диалог. Ты тронешь её знак – она ответит. А ты не хочешь знать, как.

Маша уставилась на него.

– Ты всё это знал, и всё равно привёл меня сюда?

– Я думал, ты поверишь мне, если увидишь. Мы же всегда смеялись над историями про ведьм, символы, проклятия… – Он отвёл взгляд. – Мне нужно было, чтобы кто-то ещё это увидел. Чтобы я знал, что я не схожу с ума.

Ближе к полудню они всё же решились обследовать сарай. К замку, который был закрыт изнутри ночью, теперь можно было добраться свободно. Внутри – темно, пыльно, сыро. Воздух густой, как в погребе.

Андрей включил фонарик. Луч скользнул по полкам, по старым лопатам, ржавому бидону… и остановился на стене, исписанной знакомыми символами.

Но теперь они были свежими.

Маша медленно подошла. Почти механически провела рукой по одному из символов. Чёрная краска была ещё влажной. Как будто кто-то нарисовал их час назад.

И тут они увидели это.

На полу, в кругу соли, лежал её портрет. Рисунок. Акварель. Чётко, узнаваемо – Маша, с косой, в той же кофте, в которой она была вчера. Но на рисунке её глаза были закрыты, а изо рта шёл тёмный дым.

Подпись:

«Приди во снах, дитя. Твоё место рядом».

Маша рухнула на колени, схватившись за голову.

– Это невозможно… я это не рисовала… клянусь…

Андрей сел рядом.

– Тогда кто-то умеет использовать твой стиль. Или… может быть…

Он замолчал. И добавил:

– Ты точно уверена, что все твои стримы были твоими?

В тот же вечер они решили переночевать в одной комнате. Андрей поставил стул у двери, а Маша – выключила камеру, впервые за долгое время.

Сны пришли сразу.

Маше снилось озеро. Голое, как стекло, без волн, без дна. В центре стояла женщина. Та же, безглазая. Теперь она была ближе. И у неё был голос.

– Раз ты тронула знак – ты часть круга.

– Каждый, кто ступил сюда, платит.

– А ты принесла с собой свет.

– Мы едим свет.

Маша проснулась в холодном поту. Андрей уже сидел у окна. Не спал вовсе.

– Что-то случилось? – прошептала она.

Он молча показал ей фото на экране телефона.

Там была она.

На чердаке. С распущенными волосами. Смотрела прямо в камеру.

В тот момент, когда они точно спали.

А за её спиной – что-то стояло. Тёмное. Без лица. Как дым. Но оно было там.

Маша задохнулась от ужаса.

Андрей шепнул:

– Камера сняла это в 3:15. Ровно.

– И знаешь, что странно?

– Чердак… заперт снаружи.

Глава 2:

Красные знаки на чёрной калине

Утро началось с тишины, настолько плотной, что даже птицы не решались подать голос. Ни щебета, ни скрипа деревьев – будто кто-то приказал всем звукам замереть.

Маша сидела у окна, кутаясь в старый плед. Её глаза были тусклыми – за ночь в них поселилось нечто тяжёлое, старше её возраста, старше деревни, старше её понимания.

Андрей варил кофе. Его руки дрожали, но он упорно игнорировал это. Печка потрескивала, и в этом треске было больше жизни, чем в окружающем мире.

– Андрей, – наконец заговорила Маша, не оборачиваясь. – Ты говорил, здесь есть… она. Кто она?

Он молчал несколько секунд.

– Мы всегда называли её по-разному. Кто-то – "хозяйка леса", кто-то – "молчащая", старики просто говорили "не ходи к калине, если увидишь красное".

– Красное? – Ленты. Знаки. Кровь. Иногда просто кусок ткани. Или коготь, привязанный к ветке. Это её язык. Если видишь красное на калине – значит, сегодня ночью кто-то будет зван.

– Зван?

– Уведён.

После завтрака они пошли вдоль деревни. Старые дома стояли как живые призраки – полусогнутые, будто в молитве. Дорога, ведущая в лес, начиналась у моста, где ручей пересыхал в конце мая. Возле моста стоял знак – старое пугало, но не из соломы, а из чёрной ткани, обмотанной человеческими волосами.

– Этого… этого не было вчера, – Маша прижала руку к губам.

– Оно появляется, когда ночью кто-то смотрит в тебя с чердака.

У куста калины, недалеко от старого колодца, они остановились как вкопанные.

Ветер. Плотный, влажный. И – лепестки калины будто стали чёрными. Но это был не цвет – кто-то вымазал их сажей и кровью. Маленькие тряпичные ленты висели на ветках, перевязанные костями мышей, перьями и… чьими-то ногтями.

– Это не просто ведьмы, Маша, – прошептал Андрей. – Это те, кто был до ведьм. Те, кого потом называли «чистыми», «дикими»,

«старухами из-за болота». Их нельзя видеть. Их нельзя называть. Но они живут через знаки.

Маша достала камеру, но она мигнула – и выключилась.

– Я заряжала её этой ночью, – тихо сказала она. – Полностью.

– Они не любят, когда их фиксируют.

И тут куст задрожал.

Словно его кто-то толкнул изнутри. Ленты закачались. Из глубины веток – треск, как будто кто-то выломал себе дорогу наружу.

Андрей рванул Машу за руку.

– Уходим.

Когда они вернулись в дом, дверь была приоткрыта. Они уходили, точно закрывали её. Андрей тихо вошёл первым. Проверил комнаты. Никого.

Но…

На столе, где утром стояли их чашки, лежала тряпичная кукла. Примитивная, будто сделанная из лоскутков. У неё были длинные белые волосы, и на лице – вырезанный крест. Рядом – два сухих цветка калины и тонкая записка, написанная неровным почерком:

«Ты – одна из нас. Ты пришла сюда, где тебя звали. Ты свет, и свет – это пища. Не сопротивляйся. Мы уже рядом».

Маша в ужасе бросила куклу в печь. Она заполыхала – и в тот же миг в доме погас свет.

Печь зашипела, будто изнутри кто-то заплакал.

Они решили сходить к бабке Варе – единственной жительнице деревни, что осталась тут с начала времён. Говорили, она пережила три похищения, но сама не помнит, как возвращалась. Люди боялись её, но говорили: если тебе положили знак, иди к Варе.

Хата её стояла на отшибе. Вокруг – ни одного дерева, как будто лес обходит её дом стороной. Перед крыльцом – в землю воткнуты ножницы, лезвиями вверх.

– Это от ведьм, – шепнул Андрей.

Бабка открыла сама. Как будто ждала.

– Заходите, пока не поздно, – сказала она, не спрашивая, кто они.

Внутри – иконы, сухие травы, обереги, пыль. Воздух густой, будто хранил чужие мысли. Вара смотрела на Машу пристально, долго.

– Ты видела её во сне? – спросила старуха.

– Да.

– Значит, тебе дали имя. Не бойся – пока ты не назвала его вслух, у тебя есть шанс.

– Что она хочет?

– Она хочет, чтобы ты осталась. Таких, как ты, давно не было. Девушка из света. Из окна. Ты – дверь.

– Я не понимаю…

– Поймёшь. Сегодня ночью ты увидишь первую ночь призыва. Ты запомнишь, как поёт ведьма, когда зовёт твою тень.

Андрей побледнел.

– Как мы можем выбраться?

– Пока не названо имя, и пока ты не отвечаешь на их знаки – ты чужая. Чужих они играют, как ветер играет в тростнике. Но если ты отвечаешь – ты своя. А своих они не отпускают.

Когда стемнело, снова началась тишина. Густая, как нефть. Ни одной собаки. Ни одного кузнечика.

И в этот момент зазвенели колокольчики – тихо, вдалеке, но отчётливо. Это был зов.

А за окном…

На ветке калины, напротив дома, кто-то повесил ленту.

Красную.

Темнота в Плиссе опускается резко – будто кто-то выключает лампу. В доме дрожат стены, словно затаили дыхание. Вокруг гулкая, бездна без звука, которую не разрежет ни шорох, ни слово.

Андрей проверил замки, как делал его дед. Закрыл дверь на засов, повесил оберег на ручку. У кровати – нож, повёрнутый лезвием к окну. Всё, как учили.

Маша сидела, обняв подушку. Она больше не снимала ничего. Камера лежала в рюкзаке, как мёртвая. Что-то в ней надломилось – как у человека, которому показали, что его отражение в зеркале – чужое.

– Андрей… а если… если я не проснусь?

– Проснёшься, – он сел рядом. – Только не смотри в окно. Что бы ты ни услышала – не подходи. Даже если я тебя позову – если я за окном – это не я.

Ночь наступила.

И сначала – была тишина.

Потом – едва слышный колокольчик. Один, два, три.

И вдруг… началось пение.

Тихое. Протяжное. Как будто кто-то поёт сквозь воду, сквозь землю. Голос старый, женский, без слов – только звуки, тянущиеся, как дым. И каждая нота – царапает по нервам.

Маша зажала уши, но голос всё равно лился внутрь, как будто звучал изнутри черепа.

– ма-а-ааааа…

– мааааашаааа…

– свет и свет, возьми и ответь…

– ииидиии…

Маша сжалась в комок. Руки не слушались. Тело наливается свинцом. Сон? Паралич? Или что-то вошло в дом?

В темноте вдруг послышались шаги. Тихие. Тяжёлые. Словно босые ноги по доскам. Они приближались. Всё ближе. Всё громче.

Андрей метнулся с ножом – но его рука зависла в воздухе, как парализованная. Он попытался закричать, но изо рта вырвался только сиплый вдох.

Дверь в комнату открылась сама.

На пороге стояла женская фигура. Высокая, с длинными волосами, в старинной сорочке. Лица не было видно – только провал, как будто туда не заглядывал даже свет.

Она сделала шаг.

И другой.

А потом – остановилась.

Маша вдруг почувствовала холод. Леденящий, как из могилы. И – словно кто-то в неё смотрит через сотни глаз, ищет, трогает душу, меряет.

Фигура подняла руку. В пальцах – нитка, алого цвета. Она сделала жест, будто хочет привязать её к Маше.

– Приди.

– Сама.

– Ты уже была здесь, ты просто забыла…

Маша зажмурилась. Из последних сил прошептала:

– Я не твоя.

И вдруг – резкий звон. Колокольчики захрипели. Всё затрещало. Свет мигнул.

И всё исчезло.

Они проснулись одновременно – как после общего кошмара. Свет заливал комнату. Утро. Деревня снова была обычной, будто ничего не произошло.

Но на двери – царапины. Три тонких полоски. Как от ногтя.

А на подоконнике лежал пучок калины. Свежий. Красный. И рядом – сложенный листок:

«Ты была рядом. А теперь ты должна вспомнить, зачем пришла».

Маша долго смотрела в окно. За калиной, у границы леса, стояли три фигуры. Не двигаясь. Прямо.

Ждали.

Они сидели молча. Воздух в доме был неподвижен, как в склепе.

Маша держала в руках пучок калины, будто не решалась выкинуть. На пальцах – багровые пятна от её сока. Он был слишком густой, как кровь, как будто куст плакал ею.

– Они оставили это специально, – Андрей нарушил тишину. – Это не угроза. Это приглашение.

Маша стиснула челюсть.

– Я не приму.

– А ты уверена, что у тебя есть выбор?

Он смотрел в окно. Там, за деревьями, всё ещё стояли три фигуры. Словно тени, вырезанные из тумана. Одна – выше всех, с растрёпанными волосами. Вторая – будто согнутая, с хромотой. Третья – детская, но без лица. Просто серая маска.

Они не приближались, но и не исчезали. Ждали.

– Почему я? – прошептала Маша. – Почему не ты?

– Потому что я – свой. Я родился здесь. А ты – свет, который пришёл. Новая. Я… просто проводник.

– Так ты знал, чем всё это обернётся?

Он молчал. Лицо у него стало другим – чужим. Словно он вспомнил что-то, чего не хотел вспоминать. Маша смотрела на него и вдруг поняла: он и правда знал. Не всё. Но достаточно, чтобы не считать это игрой.

– Я думал, это не сработает, – выдохнул он. – Я не верил, что ты поедешь. А потом… мы просто смеялись, стримили, болтали. Я… хотел видеть тебя. Не думал, что они проснутся.

Тишина. И в эту тишину – стук в дверь.

Глухой. Один удар.

Пауза.

Второй.

А потом – шорох. Словно кто-то скребётся в стену снаружи.

Андрей метнулся к окну.

– Ничего. – Но голос его дрогнул.

Маша подошла к двери. Прислонилась ухом. И вдруг услышала тихий детский голос.

– Открой, пожалуйста. Ты же моя мама.

Её дыхание сбилось.

– Я замёрзла. Мама, впусти меня. Я помню, как ты пела…

Маша отшатнулась. Сердце гремело в груди.

– Это не ребёнок. – Голос Вары вдруг раздался изнутри дома, хотя она была далеко. – Это та, что носит лица. Она берёт голос того, кого ты когда-то забыла. Откроешь – впустишь. Впустишь – станешь частью.

– Как ты… – Маша оглянулась.

Вары в доме не было.

А потом дверь… слегка скрипнула. Сама. На один дюйм.

Маша бросилась к ней и захлопнула, но между косяком – тонкий обрывок красной ткани. Она его выдернула, и ткань оказалась липкой, будто влажной. От неё пахло… землёй. И мёртвой водой.

– Андрей! – крикнула Маша. – Я не знаю, сколько ещё я выдержу. Это как сон наяву. Как будто всё время кто-то рядом.

Андрей вытащил из шкафа старую тетрадь. Кожаная обложка, пожелтевшие страницы. Он протянул её Маше.

– Это была тетрадь моей бабки. Она записывала всё: кто пропал, кто вернулся. Кого забрали, кто «был зван».

Маша открыла первую страницу. На ней – имена. Даты. Заметки. И среди них:

Мария. Девочка из Луцка. Была тут с матерью. 2007. Вечером исчезла на час. Вернулась молча. Сказала, что "болтала с подружкой в белом". Потом уехала.

Маша побелела. Она не помнила этого.

– Это… это была я.

– Ты была уже званой. Просто они ждали, когда ты станешь готовой.

Стук в окно.

Снова.

Маша медленно повернулась.

На стекле – отпечаток руки. Маленькой, как детская. Внутренний.

И под ним – надпись пальцем по запотевшему стеклу:

«Ты обещала вернуться».

В ту ночь они не спали.

Потому что Плисса не давала спать.

И в какой-то момент – под утро – Маша увидела:

из леса идёт девочка в белом, босиком.

И несёт в руках куклу. Такую же, как ту, что была в доме.

Она остановилась возле крыльца. Подняла глаза.

И улыбнулась.

Глава 3: Дом, где не растут зеркала

Утро в Плиссе наступило тихо, будто бы извиняясь за ночь.

Солнце, бледное и плоское, висело низко над горизонтом, не давая ни тепла, ни света. В комнате пахло влажной землёй. Будто кто-то ночью рассыпал почву по углам, пока они не смотрели.

Маша сидела у окна, закутавшись в плед. Андрей варил кофе – медленно, молча, будто боялся потревожить утреннюю хрупкость. Как если бы слово могло снова вернуть ночь.

– Мне снился сон, – прошептала Маша. – Мы с мамой были в этой деревне. Я была маленькая. У меня в руках была… кукла. Такая, как у той девочки.

Андрей подал ей кружку. Он уже не удивлялся.

– Что ты делала во сне?

– Мы шли к озеру. Оно было чёрным. Вода стояла, как зеркало. Мама держала меня за руку. А потом… её рука стала холодной. Я обернулась – а её уже не было. Только силуэт… в воде. Не отражение. Что-то другое. Смотрело на меня снизу.

Андрей сел рядом.

– Они всегда рядом. Просто не всегда мы их видим.

– Кто – они?

– Плисса не просто деревня. Это… узел. Место, где тоньше всего между «здесь» и «там». Они приходят туда, где слабое место. А дети – всегда уязвимы. Ты была здесь. И оставила след.

Маша провела пальцами по столу. Под ногтем был чёрный песок. Словно с берега озера.

Она встала.

– Покажи мне этот дом. Тот, про который ты говорил. Дом, где не растут зеркала.

Дом стоял на краю деревни, полузарытый в землю. Вросший в землю, как зуб старого великана.

Его окна были заколочены, двери – криво повешены, как будто кто-то торопился покинуть его. Всё вокруг него было мёртвым: трава не росла, деревья стояли, будто выжженные изнутри.

– Здесь жила бабка Варвара, – сказал Андрей. – Она принимала рождённых, и провожала умерших. Она знала, кто «свой», а кто «званый».

– Ты говорил, она умерла?

– Умерла – это громко сказано. Её просто перестали видеть.

Они вошли внутрь. Воздух был тяжёлым. Пахло пеплом, прелым деревом и чем-то… сладковато-гниющим.

Внутри было много рам. Пустых. Без стекла. Без зеркал.

На стенах – старые рисунки. Детские. Но слишком правильные. На них – тени с белыми глазами, женщины с длинными руками, девочки с отсутствующими лицами. И на одном из них – маленькая Маша, стоящая на берегу чёрного озера.

Маша замерла.

– Это я.

– Значит, ты уже была выбрана. Тогда. Они просто ждали, когда ты вернёшься добровольно.

На полу стоял сундук. Он был приоткрыт. Маша потянулась и медленно подняла крышку.

Внутри – только зеркало. Но не простое. Оно не отражало комнату. Оно отражало… другую Плиссу. Ту, где солнце висело чёрным пятном. Где дома были кривыми. Где по земле ползли тени, отбрасывающие людей.

И в этом зеркале Маша увидела себя.

Но не такую, как сейчас. А – старую. Лицо постаревшее. Волосы распущены. Глаза без зрачков.

И рядом с собой – Андрея. Но он стоял за ней, в темноте. В капюшоне. И на его лице была… маска ведьмы.

Маша вскрикнула и отпрянула.

– Это… что это?

Андрей молчал. Он смотрел в зеркало, как в правду, которую давно уже принял.

– Это не сон, Маша. Это… одно из лиц Плиссы. Зеркала здесь не растут, потому что никто не хочет видеть, кем он станет, если останется.

Они вышли из дома молча. Позади него ветер поднял пыль.

И в этой пыли, на мгновение, промелькнула женская фигура с длинной косой, искажённым лицом и глазами, как чернильные ямы. Она смотрела, как дети уходят.

На краю тропы стоял ребёнок. Он держал в руках калину.

Поднял её – и внезапно заговорил взрослым голосом:

– Вернёшься, когда солнце станет чёрным. Твоё имя уже вписано в воду.

И исчез.

В ту ночь в доме снова звенел звонок.

Но теперь – не только Маша слышала его. Теперь и Андрей проснулся в слезах. С криком. И в его руке был зажат обрывок чёрной ткани с белым швом.

Она принадлежала ведьме.

А шов был из волос.

Маша стояла посреди комнаты, прижав ладони к вискам. Мир начал давить, как воздух в самолёте перед падением.

– Сколько раз я здесь была? – выдохнула она. – Сколько раз я уже… заходила в этот дом?

Андрей молчал. Его взгляд не отрывался от пустой рамы, где раньше, судя по пыли, висело зеркало. Он будто прислушивался к тому, чего не было слышно.

– Когда ты была маленькой, – сказал он медленно, – ты приходила сюда с матерью. Тогда ещё никто не знал, что ты… увидела. Что ты услышала.

– Я ничего не помню.

– А что, если это не ты забыла, а они заставили забыть?

Маша шагнула к другой стене. Там висела ещё одна картина. Старая. На ней – девочка, стоящая в болоте по колено. Глаза у неё были чёрные, как дырки. Рядом с ней – женщина с размытым лицом и длинными руками, которые касались плеч девочки.

Внизу картины подпись: «Ты уже была с нами».

Маша тронула раму – и из неё вылетела пыль, смешанная с… пеплом?

– Это не краска. Это – пепел. – прошептала она. – Они рисовали… теми, кто исчез?

Андрей кивнул. Он, похоже, давно знал, но боялся сказать вслух.

– Здесь ничего не умирает просто так. Всё остаётся. Всё, что забыто, оседает в стенах, в земле, в воде.

Маша подошла к старому комоду. Он скрипнул под её пальцами. Один из ящиков открылся сам – словно знал, что она пришла именно за этим.

Внутри лежала фотография. Потемневшая, закопчённая, но с распознаваемыми лицами. Девочка лет шести – с длинной косой и грустными глазами – стояла рядом с… Машей. Текущей Машей.

– Это невозможно… – Маша отшатнулась. – Это… монтаж?

Андрей взял фотографию и начал изучать.

– Нет. Слишком старая. Бумага настоящая. Такая, как печатали до 90-х.

– Но как?

Маша снова взглянула на фото – и увидела, что глаза её копии на фото только сейчас начали смотреть в камеру. До этого они смотрели в сторону.

Она выпустила снимок, и он мягко упал на пол, как мёртвая птица.

– Пошли отсюда. Сейчас же.

Но когда они открыли дверь – за порогом была не улица.

А коридор. Длинный, как больничный, с зелёными облезлыми стенами и лампами, которые моргали в такт пульсу. Пол был из плитки, и откуда-то тянуло сыростью.

– Это не дом Варвары. – сказал Андрей, осматриваясь. – Это… другое.

Маша уже не дышала. Она понимала: Плисса изменилась. Она снова разорвала ткань привычного мира.

Вдоль стен коридора – висят зеркала. Но они не отражали Машу и Андрея. В каждом зеркале – свои сцены. Свои комнаты. Свои версии реальности.

В одном из зеркал Маша увидела свою мать, стоящую на кухне и говорящую по телефону. Она была в молодости. Она смеялась. И вдруг, как будто услышала Машу – повернулась в зеркало и в ужасе закрыла рот рукой.

В другом зеркале – Андрей, сидящий за столом, пишет что-то в тетради. Но у него нет лица. Просто гладкая кожа.

– Это не отражения, – прошептал он. – Это… альтернативы.

– Или предупреждения, – добавила Маша.

Они пошли вдоль коридора. Зеркала следили. Где-то вдалеке слышались капли – но не воды. Звук был гуще. Словно капала глина или мокрая плоть.

В конце коридора была дверь. Чёрная. Без ручки. Но на ней – выгравировано:

«Всякая вода – память. А ты в ней утонула дважды»

Маша прикоснулась к двери – и почувствовала холод до костей.

Она вспомнила утро, когда впервые в жизни увидела «подружку в белом». Ей было пять. Она пошла к реке, и та девочка позвала её по имени.

Тогда мать сказала, что никого не было.

Но теперь Маша знала: была.

И эта девочка всё ещё здесь. Ждёт.

За чёрной дверью.

Когда они наконец вырвались из дома Варвары, солнце уже садилось. Хотя они вошли туда утром.

Маша не чувствовала ног. Казалось, что дом забрал у неё что-то, о чём она не подозревала. Кусок души, кусок памяти, кусок веры в себя.

На пороге лежала тряпичная кукла. Лицо её было вытерто. Но платье – в точности такое, как на Маше в детстве.

А внутри куклы – лист бумаги.

На нём – углём написано:

«Ты вернулась. Теперь тебя не отпустят.

Следующий шаг – озеро. Когда увидишь солнце без света – иди.

Они уже поют твоё имя под водой.»

Маша прижала бумагу к груди.

– Я чувствую, что вспоминаю то, чего боюсь больше всего.

Андрей молчал. Он не был уверен, на чьей стороне теперь его душа.

Ночь спустилась на деревню Плисса неожиданно. Словно кто-то щёлкнул выключателем.

Без сумерек. Без перехода. Без шансов подготовиться.

Маша и Андрей шли молча. За спиной тянулся длинный, тягучий след воспоминаний, который, казалось, оставлял за собой запах пепла.

Воздух становился гуще. Его как будто надо было жевать, прежде чем вдохнуть.

– Ты заметил? – Маша нарушила тишину. – Деревья…

Андрей обернулся. Всё было так же, как утром: избушки, низкие крыши, овраг вдалеке. Но… да. Что-то не так. Деревья вдоль дороги не имели теней. Хотя луна висела прямо над ними, яркая, как стеклянный глаз.

– Они не отбрасывают тень, – сказал он.

– Или мы – больше не в том месте, где есть свет.

Они дошли до дома, и Маша тут же закрыла все шторы. Тревога в ней гудела, как старая проводка – будто её нутро знало: ночь принесёт нечто.

Андрей зажёг свечи. Электричество в доме едва мерцало – как будто его откачивали из другого мира.

Маша заметила: в одной из комнат под потолком висит зеркало. Маленькое, треснутое.

Но она уверена, что его не было раньше.

Она подошла ближе.

– Смотри, – тихо позвала она. – Оно… показывает не нас.

В зеркале была комната. Та же. Но пустая. И пыльная.

И вдруг в отражении по комнате прошла фигура. Женская. В белом. Волосы спутанные, лицо не видно – только тень. Она остановилась, будто почувствовала взгляд Маши.

И наклонила голову.

Маша отшатнулась. Зеркало дрогнуло – в нём пробежала трещина, как удар хлыста.

– Хватит, – стиснул зубы Андрей. – Мы не должны с ними играть.

– Но они уже здесь. Они уже с нами.

Андрей хотел что-то сказать, но осёкся. Он вдруг выглядел… чужим.

Глаза его были чуть темнее, чем обычно. И зрачки – странно вытянутые. Как у кошки.

– Ты в порядке?

Он не ответил.

Просто отвернулся.

Потом тихо сказал:

– У меня были сны. С тех пор, как мы приехали.

Я… не всегда в них человек.

Тишина упала между ними. Тяжёлая, как земля на крышке гроба.

– А ты… когда-нибудь чувствовала, что живёшь не в своём теле? – спросил он. – Что ты просто… заполнена чужой памятью?

Маша прижала руку к груди. Сердце билось. Но не в такт её дыханию. Будто – не её.

– Что, если мы не те, за кого себя держим?

– Или, – ответила она, – что, если мы давно умерли, а это просто… наш остаток?

Поздно ночью, когда Андрей уснул, Маша снова услышала голос. Тихий. Как шорох. Но внутри. В голове. Словно кто-то тянулся из глубины её разума:

– Ты оставила меня у воды. Ты обещала вернуться.

Теперь я тебя зову.

И если ты не придёшь – я приду сама.

Маша встала. Пол под ногами был холодный.

Она вышла на крыльцо – и сразу почувствовала, что мир снаружи изменился.

Луна стала вырезанной дырой в небе. Без света. Только форма.

Всё вокруг – будто вымерло. Ни одной собаки. Ни птицы.

Только плач ребёнка. Вдалеке.

Она пошла на звук. Шаги были тяжёлыми, земля тянула, как болотистая глина.

И вдруг – озеро. Впервые за всё время оно не казалось живым. Оно было как… чёрная смола. Неподвижная. Застывшая.

Посреди воды стояла фигура. Женская. В белом платье. Лицо закрыто длинными волосами. Она не двигалась. Только её тень – дрожала на воде, будто бы жила отдельно.

Маша не могла отвести взгляд.

– Кто ты? – прошептала она.

Ответ пришёл изнутри:

– Я – ты, которую ты забыла.

Ты меня бросила, когда выбрала «ту жизнь».

Но здесь – твоя настоящая.

Ветер подул, и фигура начала приближаться по воде, не двигая ногами.

С каждой секундой Маше становилось всё труднее дышать. Казалось, сама земля хочет схватить её и вернуть назад. Домой. Под воду.

И тут позади кто-то положил руку ей на плечо.

Маша обернулась.

Андрей.

Но… лицо его было белым, как мел. А на лбу – тень, как след от чёрных пальцев.

Он сказал только одно:

– Она не одна. Их семеро. И каждый уже знает, кто ты.

Маша проснулась в слезах. У неё дрожали руки. Пальцы были сжаты в кулаки – ногти врезались в ладони. Под ногтями – тина. И чёрный песок.

На подушке лежал камушек из озера.

На нём – выцарапано:

«Ты не проснулась. Просто закрыла другие глаза.»

Глава 4: Семеро под водой

Утро началось не с солнца, а с молчания.

Такого плотного и странного, что Маша проснулась в тревоге – она не услышала привычного пения птиц, не чувствовала утренней прохлады от окон, не ощущала ни одного звука живого мира. Будто всё живое затаилось.

Андрей уже не спал. Он сидел на краю кровати, обхватив голову руками.

– Они звали меня, – сказал он, не поднимая взгляда. – Во сне. Все сразу.

– Кто?

– Они… в воде. Их семь.

Он замолчал.

– И знаешь что? Один из них был я.

Маша молча натянула кофту. Руки дрожали. Под ногами – тот же холод, что и ночью. И что страннее всего – на полу у кровати остался влажный след. Словно кто-то босыми ногами стоял там до рассвета.

На завтрак не хотелось ничего. Ни есть, ни говорить, ни даже смотреть друг на друга. В комнате с каждой минутой становилось всё теснее. Словно воздух сжимался.

– Я нашёл кое-что, – сказал Андрей. – В книге Варвары. Старой.

Он вынул из рюкзака ветхую тетрадь с потемневшими страницами. Чернила расплывались, но слова были видны:

«Каждые сорок лет озеро требует себе семь душ.

И если не отдать, оно выйдет и возьмёт то, что живёт по ту сторону.

Были времена, когда приносили скот. Потом – детей.

А теперь – сами приходят. Думают, что отдыхают.

А на самом деле возвращаются».

– Мы – чужие. Но они считают, что мы должны. Или… что мы уже должны были.

Маша сжала губы.

– Я не верю в это.

– Тогда почему ты каждую ночь видишь её?

Тишина.

Андрей встал, подошёл к двери.

– Нам нужно к озеру. Сейчас. Пока солнце высоко. Пока они не начались.

– Кто?

Он посмотрел на неё с таким выражением, что по коже побежали мурашки.

– Видения.

Они дошли до озера ближе к полудню.

Теперь оно казалось другим. Уже не смолистым, но и не живым.

Безликим.

Как зеркало, натянутое над забвением.

На берегу кто-то уже был.

Старуха. Высокая. В платке. Она сидела на камне, будто ждала. В руках держала берестяной короб.

Когда Маша и Андрей подошли ближе, она заговорила, не поворачиваясь:

– Не те имена носите. Потому не могут вас найти.

– Кто? – Маша остановилась в шаге.

– Те, кто остались в воде. Семеро. Каждый связан с тем, кто ушёл, но не простился. С тем, кто был, но не умер.

– Вы… Варвара?

Старуха медленно повернула лицо.

Лицо, как пергамент. Глаза – белёсые, но ясные.

Она не улыбалась. Не злилась. Она была как само озеро – принявшая.

– Варвара была до меня. Я – та, кто её заменила.

И ты, девка, тоже не просто гостья. Ты – звено.

Ты была тут… раньше.

Маша резко покачнулась. Андрей подхватил её за руку.

– Я никогда здесь не была!

– Не с этим телом.

С другим. Когда ещё лес стоял ближе. Когда вода была… мягче.

Маша опустилась на колени. Её вырвало прямо в траву.

– Что вам нужно от нас? – Андрей стиснул зубы. – Мы не местные. Мы просто уедем. Сегодня. Сейчас.

Старуха засмеялась. Смех был, как шелест сухих листьев.

– А вы уже не там. Где можно уехать.

Слово сказано.

Тени пробудились.

А один из вас уже не человек.

В ту ночь они снова не смогли уснуть.

Андрей ходил по дому кругами. Иногда смотрел в окно. Иногда – в стену.

А потом вдруг остановился:

– Знаешь, – сказал он, – если ты не вспомнишь сама, они тебе покажут.

– Кто?

Он улыбнулся. Но не той улыбкой. Лицо исказилось. Губы потянулись неестественно.

– Семеро.

Под водой.

Он подошёл к ней медленно, будто спал. Рука поднялась. Маша вскрикнула.

Но он схватил не её. Он поднял её кулон – маленький стеклянный шарик, с её прахом от бабушки внутри, который она носила всегда.

– Это ключ, – сказал он. – Оттого, кто был в тебе раньше.

Они зовут её, не тебя.

Ты просто сосуд.

Маша упала на пол. Пол под ней задрожал.

Дом начал скрипеть. Из всех углов пошёл влажный холод.

В коридоре зеркала запотели. Но на них проступили семь лиц.

Семь женских силуэтов. У всех – разные глаза. Но у одной из них…

– Это я… – прошептала Маша. – Это… я.

А голос из зеркала сказал:

– Добро пожаловать обратно.

Теперь – ты восьмая.

Поздняя ночь. Часы в доме остановились – стрелки застыли на 03:07. Маша лежала на кровати, глядя в потолок, где в старой побелке проступали узоры, похожие на языки. Они двигались. Они складывались в знаки.

Она встала и подошла к окну. Ветки деревьев стояли недвижимо, ни капли ветра. Всё вокруг казалось нарисованным, словно она внутри чужого сна.

На подоконнике лежал клочок бумаги.

Она его не клала.

На нём было выжжено:

«Ты уже между. Смотри в воду. Она – ответ.»

Андрей не спал. Он сидел у старой кладовки и что-то чертил на полу.

Маша подошла – и замерла.

Он рисовал семиконечную звезду, мелом и солью. В центре – чаша с водой. Вода в ней не отражала света, она была чёрной, как чернила.

– Ты что делаешь? – голос Маши дрожал.

Андрей поднял взгляд. Он был… другим. Не зловещим – пустым.

Голос его прозвучал чужим:

– Я должен вспомнить, кто я. Они не отпустят, пока я не назову своё имя. Настоящее. Не это.

– Андрей… ты пугаешь меня.

– А ты меня – нет.

Ты – часть их.

Он провёл пальцем по кругу. И в этот момент свечи в доме вспыхнули сильнее. Огонь сорвался с фитиля и потянулся вверх, будто ветер дунул снизу. Воздух стал липким, как при грозе.

Чаша задрожала.

И в воде появилось лицо.

Женское. Бледное. Утонувшее. С закрытыми глазами.

Маша закричала. Чаша раскололась, вода расплескалась по полу, и в этот же миг всё погасло. Свечи, свет в коридоре, даже телефон – мертвенная темнота.

Они проснулись под утро – оба на полу. Ни звезды, ни чаши не было. Но на руке у Андрея – ожог, в форме знака: круг, разделённый на семь секторов.

– Это было не сном, – прошептала Маша. – Нас предупреждают.

– Не предупреждают, – ответил Андрей. – Призывают.

Он пошёл к зеркалу в коридоре, и, не говоря ни слова, начал что-то писать на нём пальцем, будто знал язык, которого не помнил. Его рука двигалась сама.

Словно – не его рука.

Когда он закончил, Маша увидела в отражении не себя, а деревню под водой. Избы шевелились, как водоросли, и между ними шли семеро. Все – в белом.

И посреди стояла она сама – но постаревшая, с белыми глазами.

А потом одна из фигур повернулась. Это была девочка лет восьми.

И у неё было лицо Маши.

– Кто это?..

– Та, кем ты была, – прошептал Андрей. – До того как ушла.

День не наступал. За окном висел вечный сумрак, как будто солнце больше не поднимается над Плиссой.

Они решили вернуться к старухе – той, что была "после Варвары".

Но дома на месте не было. Камень, где она сидела, – зарос мхом, словно его не касалась ни одна нога десятки лет.

На камне был вырезан круг.

А в нём – семь имён. Но шестое – стёрто. А седьмое – не было закончено. Лишь первая буква – «М».

– Это всё… как цикл, – Маша прошептала. – Кто-то должен войти в круг. Кто-то должен вспомнить, кем был.

– Чтобы не стать восьмым.

Вдруг раздался плеск из озера. Тяжёлый, будто рухнуло тело.

На поверхности – круги.

И вдали, почти у середины, стояла фигура. На воде. Женщина. И в руках у неё было зеркало.

Она подняла его – и оно отразило Машу, хотя расстояние было почти в сто метров.

И Маша почувствовала: не боль, не страх – воспоминание.

Как она тонет.

Как вода заполняет лёгкие.

Как кто-то держит её за волосы и не даёт всплыть.

Она закричала – и в этот момент из-под воды взвилась чёрная тень, змеёй, и метнулась к берегу.

Они побежали.

Вечером дом наполнился плачем младенца.

Он был везде – из подвала, из розеток, даже из трубы плиты.

Он не прекращался.

Маша закрыла уши, упала на колени. Из её носа пошла кровь.

А в зеркале снова проступили лица.

И они заговорили в унисон:

– Семеро ждут. Один уже рядом.

Выбор сделан.

Смерть не конец, если в ней есть имя.

Позднее. Глубокой ночью.

Маша подошла к Андрею. Он стоял на крыльце.

– Ты не боишься?

– Я – уже часть.

Не боятся те, кто не уйдёт обратно.

– Ты останешься здесь?

Он кивнул. А потом повернулся к ней – и впервые за всё время его глаза были не карими.

Они были чернильно-чёрными. Без зрачков. Без света.

– Прости, – сказал он. – Я… не Андрей.

Маша отступила назад.

Но тень позади неё ожила.

Утро не наступило.

Только серое, вязкое небо, без горизонта. Казалось, деревня Плисса оторвалась от мира и дрейфует в глуши между измерениями, где ни время, ни пространство уже не поддаются разуму.

Маша сидела на полу возле окна.

Руки в одеяле.

Слёзы текли – без истерики, без эмоций. Просто текли, как будто тело само знало, что оно в трауре. Но по кому – она не понимала.

– Андрей… – шёпотом. – Нам надо уехать. Сейчас.

Тишина в ответ.

Она поднялась, пошла в спальню – Андрея там не было. Кровать была аккуратно застелена. И это её напугало больше, чем всё остальное.

Он никогда так не застилал.

На подушке – его телефон. Экран включён. И открыта галерея.

Маша взяла его и замерла.

На фото была она сама, стоящая у озера. Но снимок сделан ночью.

Она в белом, с распущенными волосами. Глаза закрыты.

И у неё всё лицо было покрыто чёрными символами.

Не ручкой. Пеплом.

Дрожащей рукой она листала дальше:

– она же, стоящая по щиколотку в воде,

– она же, держит в руках чучело младенца, сделанное из тряпья,

– она же, целует кого-то в тени…

И последнее фото – Андрей, с пустыми глазами, сидит в воде по грудь, а над ним склонилась она сама, будто шепчет что-то на ухо. Только у неё вместо ног – ил, водоросли и кости.

Маша уронила телефон. Он разбился.

Шаги на чердаке.

Не просто шаги – волочение ног.

Она вздрогнула, схватила фонарь, и, почти не дыша, начала подниматься по скрипучей лестнице.

Стук…

Тихий смех…

Шёпот на белорусском. Старом, с примесью литовского диалекта.

«Ты – не ты. Ты – та, кто пришла.

В ней – мы.

Она – восьмая.

Восьмая – связка.

Через неё – вспоминание.»

Она открыла люк, высунула голову – чердак был пуст.

Но воздух там был тёплым, как в теле. И пахло… гниющим венком из ивы.

И под самым потолком висел… зеркальный амулет. Круглый, старый, покрытый трещинами.

Он медленно качался.

И в отражении Маши на нём – две Маши.

Одна – внизу.

Другая – сзади. С чёрной дырой вместо лица.

Она побежала прочь из дома. Без мыслей, без направления.

Только бы вдаль.

И ноги сами привели её туда, куда идти было нельзя – к озеру.

Берег был мертв. Камыш не шелохнулся.

На воде – молочное отражение неба. Но когда она встала у кромки – вода вдруг стала прозрачной.

И внизу – лица.

Сотни лиц.

Мужские. Женские. Детские. Все – смотрят вверх. Все – в ожидании.

Маша рухнула на колени.

Шепчет:

– Я не ваша. Я живая. Я Маша, я из Киева, я… дизайнер, я стримлю… стримлю…

Голоса хором, с разных сторон:

«Ты – не Маша.

Ты – тело для неё.

Та, что ушла в воде.

Та, что умерла в белом.

Ты – её ворота.»

Позади шаги. Андрей.

Но он… не Андрей.

Глаза – совсем тёмные. Руки – с тонкими чёрными жилами, как будто по ним течёт не кровь, а что-то холодное и чужое.

– Она внутри тебя, – сказал он. – Я видел её.

– Уходи, – прошептала Маша. – Я убью себя, я не дам им…

– Поздно. Ты уже прошла границу. Теперь ты не можешь умереть. Только стать.

Он взял её за плечи – и в этот момент озеро вспыхнуло синеватым светом.

И из воды поднялись семь фигур.

Они не шли. Они скользили.

И каждый шаг оставлял за ними чёрную рябь.

У всех – лица как из стекла. Гладкие. Бесчувственные.

И один из них начал говорить голосом Маши:

– Ты была обещана.

Ты сама пришла.

Мы только забираем долг.

Андрей отпустил её. Он встал рядом с фигурами.

– Я выбрал их, – сказал он. – Не тебя. Потому что ты была лишь повторением. А они – истина.

Он шагнул в воду.

И исчез.

Маша осталась одна.

Семеро стояли напротив.

А озеро начало всасывать свет.

Она упала. Тело немело.

Голоса внутри:

«Прими.

Вспомни.

Стань.

Тогда, может быть, ты не будешь следующей.

А просто – проводником.»

И последним, что она увидела, было:

собственное лицо под водой, глядящее на неё снизу. И улыбка – совсем не её.

Глава 5: Песни из глубины

Тишина.

Но это была не обычная тишина – не та, что после дождя или ночью перед сном. Эта – давила, как если бы кто-то огромный лёг на грудь деревне, и теперь она не могла ни дышать, ни кричать.

Маша проснулась от странного чувства: будто внутри неё плачет кто-то чужой. Не крик – а тонкий, едва различимый вой, похожий на женский напев под водой.

Она лежала в кровати, закутавшись в плед, сухая, но в волосах были застрявшие водоросли.

Рядом – Андрей. Он сидел у стены, весь бледный, не отводил от неё взгляда.

Руки на коленях. Взгляд – мутный, уставший, но… живой. По-настоящему живой.

– Ты спала почти сутки, – прошептал он.

– Я… не помню, – голос у Маши был хриплый, как у курильщицы с двадцатилетним стажем. – Озеро… ты… я думала, ты ушёл.

Он встал, подошёл к ней и сел рядом.

Положил ладонь ей на лоб, словно проверяя температуру. Его пальцы дрожали.

– Я был там. Но что-то меня остановило.

– Что? – спросила она тихо.

– Ты. – Он опустил глаза. – Я услышал, как ты звала меня, хотя не мог… не мог слышать. Просто почувствовал, что ты не хочешь быть одна. И я не мог… не мог уйти.

Она приподнялась, села на кровати, притягивая к себе плед.

– Мне казалось, ты часть этого… всего. Что ты больше не ты.

Андрей усмехнулся горько.

– Я и сам этого боялся. Как будто изнутри меня кто-то вырезал. Оставил только оболочку. Но когда я увидел тебя на берегу, стоящую в одиночестве… это словно разорвало плёнку. Я вспомнил, кто я. Кто ты. Почему я вообще с тобой здесь.

Он замолчал, а потом, не дожидаясь ответа, вытянул из кармана сложенный вчетверо клочок бумаги.

– Я нашёл это в старой книге под лестницей. Почерк старый, почти неразборчивый. Но суть понятна.

Он развернул бумагу, и Маша прочитала:

"Если хочешь не потеряться в мраке, свяжись с тем, кто рядом. Кровь, слово и сон – троица живая. Если ты и он – одно целое, духи не смогут разлучить. Но не отпустят тоже. Вы – якорь друг для друга."

Она почувствовала, как внутри неё шевельнулся страх. Это был не страх умереть, а страх – остаться навсегда, в ловушке этой деревни, рядом с озером, под серым небом. Словно Плисса запирала их не физически, а через память и связь.

– Это похоже на обряд, – тихо сказала она. – Связь не для любви. А чтобы выжить.

Андрей кивнул.

– Но если эта связь настоящая, тогда… может, она и есть наш единственный шанс.

Он осторожно взял её руку. Ладонь в ладонь. Пальцы обвили её мягко, почти робко. Впервые за всё время они по-настоящему соприкоснулись, не как друзья, не как выжившие, а как что-то большее.

Как будто это касание – единственный мост, ведущий обратно к свету.

– Когда я впервые увидел тебя в тик-токе, – тихо сказал он, – ты казалась очень далёкой. Как звезда. Но при этом такой живой. Настоящей. И я… не думал, что когда-нибудь окажусь с тобой здесь, в этой деревне, среди мрака и безумия. И захочу остаться не из-за страха. А потому что… только здесь понял, что без тебя мне… пусто.

Маша подняла взгляд. Глаза у неё были блестящие, как у ребёнка, увидевшего что-то необъяснимо красивое. Она подалась вперёд, и их лбы соприкоснулись.

– Я не знаю, что будет дальше, – сказала она. – И боюсь. Сильно.

– Я тоже, – шепнул Андрей. – Но если ты рядом… мне не страшно умирать.

– Мне страшно. Но, чёрт… пусть мы останемся в этом аду, – её голос дрожал. – Лишь бы ты был рядом.

Он не стал отвечать. Просто осторожно, будто боясь разрушить момент, поцеловал её.

Легко. Медленно.

Сначала в уголок губ. Потом – в губы полностью.

И всё вокруг – исчезло. Не стало ни озера, ни Плиссы, ни шорохов в кустах.

Остались только они.

Два человека на грани исчезновения.

Два сердца в трясине чужой земли, державшиеся друг за друга.

Ночь.

Им не снился кошмар. Впервые за всё время.

Только тёплый свет, и Маша во сне шептала:

– Не дай мне уйти…

А Андрей отвечал:

– Я держу.

За окном тихо пела метель. Хотя был конец лета.

Маша сидела на краю старого дивана, укрытая пледом, в руках – кружка с тёплой водой, которую Андрей вскипятил на портативной газовой горелке. В Плиссе свет исчез сразу после инцидента у озера. Ни интернета, ни мобильной связи. Только лампа на батарейках, окружённая тенями, как свеча в гробнице.

– Я смотрела один стрим, – вдруг произнесла она, глядя на пятно на полу, – где бабка рассказывала, что в некоторых деревнях вода не уходит, даже если дожди давно прошли. Потому что там помнят утопленников. Место само держит их боль. И не отпускает.

– Как Плисса, – тихо сказал Андрей.

– Да. Только здесь не просто держат. Здесь… кормятся. Нашими страхами. Нашими мыслями.

Он подошёл к ней, сел рядом. Их плечи соприкоснулись.

Он чувствовал, как она дрожит. Но не от холода.

– Ты сильная, – сказал он. – Я бы не выжил без тебя.

– Глупости. Это ты всё вытаскивал.

– Только потому, что ты была рядом. Ты – реальность. Всё остальное тут… ложь.

Она повернулась к нему, не улыбаясь. В глазах – усталость и что-то ещё.

– Я никогда не чувствовала себя настолько… нужной. Настолько живой. Даже когда стримила, даже когда подписчики писали… это всё было как фантом. А тут – больно, страшно, но по-настоящему.

Она протянула руку, дотронулась до его щеки.

– Спасибо, что не испугался меня.

Андрей чуть наклонил голову, прижался лбом к её руке.

– Страшно не быть с тобой. А всё остальное… чёрт с ним.

Они сидели так, молча, пока за окнами шёл туман, словно Плисса закрывала их в стеклянной банке.

Андрей не спал. Он слышал, как Маша дышит, как шевелится во сне. Порой – всхлипывает. Он держал её руку, чтобы не потеряться. Чтобы помнить, что всё это – не сон. Что они всё ещё люди, а не куклы в чьей-то игре.

И тогда он услышал пение.

Тихое, зовущие…

Словно кто-то в доме напевал старинную колыбельную, но наоборот: не чтобы успокоить, а чтобы разбудить.

– Спи, дитя, и не зови,

Мать ушла за тростей в рвы…

Там, где в камышах вода,

Спит твоя душа одна…

Андрей встал. Осторожно. Не разбудив Машу.

Вышел в коридор. Звук шёл с чердака. Туда, где никто не бывал. Где доски давно гнили.

Он взял фонарик. Поднялся по лестнице, ступень за ступенью. Свет прыгал по стенам, выхватывая знаки, вырезанные в дереве: круги, глаза, спирали.

Дверь на чердак приоткрылась сама. Скрип – будто вздох сквозь гвозди.

А там – ничего. Только тьма. И зеркало.

Старое, мутное, овальное.

И в отражении – он.

Но не сейчас. Детский он. Лет десяти. В старой майке с динозавром. Смотрит. Молчит. И плачет.

– Кто ты? – прошептал Андрей.

И тогда в отражении появился второй силуэт. Женский. Водоросли свисают с волос. Бледная, как смерть. И руки её – на плечах мальчика. Она обнимает его.

Мальчик открывает рот.

И говорит:

– Забери её к воде. И будешь свободен.

– Нет, – шепчет Андрей, отступая. – Я не отдам её.

– Тогда она умрёт здесь. С тобой.

Утро

Андрей ничего не сказал Маше. Только крепче держал её за руку.

Но теперь, глядя на неё, он понимал: Плисса их метит.

Сопротивление – это не просто игра на выживание. Это война с памятью. С самим собой.

А любовь? Любовь – это не противоядие.

Это… якорь.

А иногда – камень на шее.

Они провели остаток ночи вместе, прижавшись друг к другу на старом продавленном диване. Тьма за окнами стала гуще, как будто Плисса затаила дыхание. Ни один лист не шелохнулся на деревьях. Даже ветер, казалось, боялся тревожить этот хрупкий покой.

– Хочешь, я спою? – прошептала Маша, проводя пальцами по его груди.

– Конечно, – усмехнулся он, – только если не что-то из тех песен, что поются на чердаках.

Она тихо засмеялась – впервые по-настоящему с тех пор, как они приехали. Смеялась коротко, но тепло, будто костёр треснул в камине.

– Нет, глупый. Просто… из детства. Из тех времён, когда ещё всё было понятно.

Она запела. Тонким голосом, почти шёпотом.

Ой у вишенки, у черешеньки,

Спит весёленький, спит хорошенький…

Он закрыл глаза. Мелодия будто обволакивала, укутывала, делала боль и тревогу далекими. Он вспомнил, как когда-то мечтал, чтобы рядом была именно такая девушка – не идеальная, не глянцевая с экрана, а живая, со страхами, со смехом, с голосом, который пробирает до мурашек.

И в ту секунду, когда он почти уснул, в стене что-то царапнуло.

Резко, как когти по металлу.

Они оба вздрогнули. Песня оборвалась.

– Это под домом, – сказала Маша, не отпуская его руки.

– Погреб, – пробормотал Андрей. – Я проверял. Он завален.

Но звук повторился. Три раза. Чётко. Ритмично.

– Как будто кто-то зовёт, – Маша села, плед соскользнул с её плеч. – Не зовёт… стучится.

Андрей поднялся. Взял фонарик. Но прежде, чем шагнуть к полу, где за старым ковром был люк, он остановился и повернулся к Маше:

– Если я сейчас открою – назад пути не будет.

– Уже давно нет пути назад, – сказала она и пошла за ним.

Они спустились в подпол. Там пахло землёй и старым железом. Место, где даже свет казался чуждым.

Посреди погреба была дырка в земле. Её не было раньше. Как будто кто-то вырыл её изнутри. Края обожжены, вокруг – пепел и… клочья волос.

Маша задохнулась.

– Это чьё-то логово?

– Или дверь, – ответил Андрей, – в другое место. Или… в нас.

Из дыры шёл шёпот. Беспорядочный, на непонятном языке. Но оба они чувствовали – речь идёт о них. О Маше. О нём. О связке, которую они начали плести между собой. Связке, которая мешала чему-то древнему добраться до них.

– Они не могут войти, пока мы держимся друг за друга, – выдохнул он.

– Или не могут забрать только одного, – добавила она.

Шёпот стал громче. Почти – стон. Почти – крик.

Дыра зашевелилась. Как если бы из глубины вытягивались руки, покрытые илом и ржавыми браслетами. И тогда…

Андрей закричал. Резко, яростно. И плюнул в яму:

– Никакого обряда не будет! Она – моя! Слышите?! МОЯ!

Маша, в изумлении, схватила его за плечо.

– Что ты…

– Это оно! Оно ждало, что я сдамся. Что я предложу тебя в обмен на свободу.

– Но ты…

– Нет. Даже если мы умрём здесь. Даже если сгинем. Я выберу это снова. Тебя. Нас.

Тишина.

А потом – взрыв силы. Будто невидимая волна прошла через весь дом, заставив стены содрогнуться. Дыра в подвале затянулась сама собой, камни и пепел с грохотом обвалились.

Маша смотрела на него в полном оцепенении.

– Ты… сказал, что я – твоя.

– Да.

– Ты правда…

– Да.

Она шагнула к нему. Крепко обняла. Так, что между ними не осталось ни воздуха, ни сомнений.

– Тогда я тоже твоя, – сказала она. – До самого конца.

Утро.

Они проснулись вместе. За окном снова шёл туман, но он больше не казался враждебным. Он был как вуаль, за которой Плисса скрывает свою следующую загадку.

И теперь…

Они были готовы.

Глава 6: Синий из Пепельного Холма

Утро выдалось странно… спокойным. Андрей сварил остатки кофе на горелке, Маша разрисовывала обрывки старых газет, рисуя на них глаза, амулеты и спирали – интуитивно, словно её руки сами знали, как защититься от Плиссы.

Они еще не знали, что на чердаке кто-то давно уже наблюдал за ними.

– Эээм… Приветик. Я как бы… немного заблудился. Но раз уж вы тут – чур я с вами!

Голос был тонкий, звонкий, будто кто-то между детским смехом и стрекозой заговорил. Они резко обернулись. И увидели его.

Ростом не выше табуретки. Синий – не как небо, а как тени под глазами бессонной ночью. Глаза огромные, блестящие, будто покрытые лаком. Ушки острые, как у эльфа, лапки короткие, пузо круглое. И улыбка… чертовски заразительная.

– Кто… ты? – выдавила Маша.

– Ну вот, опять! Никто не спрашивает: "Как ты поживаешь?", "Чай будешь?", сразу "Кто ты?". Я, между прочим, древнее половины этих ваших ведьм. И в два раза красивее!

Он сделал кувырок на месте и приземлился на стол.

– Зовите меня… Квил. Это сокращённо от "Квилебормурис Великий". Но никто это всё не выговаривает.

– Ты мифическое существо? – спросил Андрей.

– Ну, допустим. Я как бы… сопровождающий. Консультант. Иногда спасаю. Иногда просто сижу на плече и комментирую. Ну а если быть точным… я был придуман бабкой из Плиссы, когда та заблудилась в болоте и разговаривала с мухами. И вот, вышел я. Весь из боли, страха и… квашеной капусты.

Он громко чихнул. И из его носа вылетел комок пыли.

– Зачем ты здесь? – Маша не сводила с него глаз.

– Потому что вы разбудили Порог. А когда Порог шевелится – я всегда рядом. Ну и… если честно, мне понравилось, как ты сосалась с Андрюшей. Очень бодро.

Андрей и Маша переглянулись.

– Ты правда можешь помочь? – спросил Андрей.

– Ну, я могу давать советы, рассказывать страшные байки, жрать вашу еду и вносить немного очарования в эту мрачную атмосферу. А иногда – выручить в самый тёмный момент.

– А взамен? – подозрительно спросила Маша.

Квил надулся:

– Я не монстр! Хотя мог бы. Просто… мне нравится быть полезным. Особенно, когда пахнет настоящей бедой. А у вас она за каждым кустом.

Он подпрыгнул и завис в воздухе, хлопая своими крошечными лапками.

– Короче. Сегодня ночью у вас начнётся испытание зеркал. Вещь крайне неприятная. Появятся вы – но не вы. Начнут говорить, что лучше будет, если вы уйдёте друг от друга. Отразят все страхи, сомнения, старые раны.

– Мы видели нечто похожее уже, – сказал Андрей.

– Это были цветочки. Настоящие зеркала – на себя не похожи, и знают, что сказать, чтобы порвать. Вам надо будет пройти это, не отпуская руки. И не соглашаясь на их "сделки". Ни при каких условиях.

Квил спрыгнул со стола, махнул короткой лапкой.

– До заката подготовьтесь. Слова вам не помогут. Только чувства. Только истина. Плисса – она чувствует ложь и разрывает её, как гнилую ткань.

Маша тихо сказала:

– Мы не отпустим друг друга. Ни за что.

Квил хмыкнул, но в его голосе появилась теплота:

– Тогда у вас есть шанс. Не на победу. Но на… свою дорогу. А это уже много.

Сумерки

Плисса затихла. Звуки стихли. Только скрип половиц, как шаги невидимого. Зеркала – в доме, в окнах, в воде… начали мутнеть.

Из отражения в окне Андрей увидел самого себя, но без Маши. Один. Глаза – пустые. А рядом – тень в форме женщины, держит его за руку.

– Слишком поздно, – сказал отражение. – Она уйдёт. Умрёт. Всё повторится.

– Нет, – прошептал настоящий Андрей. – Не на этот раз.

Маша стояла у зеркала в прихожей. Её отражение было другим: яркое, уверенное, одинокое. Без страхов, без слёз. Она слышала:

– Без него ты будешь свободна. Ты не обязана страдать. Вернись в город. Забудь. Снимай свои видео. Ты ведь хочешь быть видимой, а не забытой в лесу.

– Но я уже выбрала, – шепчет Маша. – Я уже с ним.

И тогда все зеркала вспыхнули. Треснули. А в тишине раздался голос Квила:

– Ну, в целом, для первой попытки – неплохо! Одиннадцать баллов из десяти. А теперь, может, по чаю?

После того как зеркала треснули, в доме стало… легче. Будто гнетущий купол, давивший на плечи с самого их приезда, слегка приподнялся. Но ненадолго.

– Ну что, детишки, – Квил потянулся, усевшись на край разбитой рамы, – первая атака отбита. Молодцы! Правда, не без моей помощи, но об этом история умолчит… или нет!

Он чихнул – и из воздуха перед ним вылетела крошечная искра. Она повисла и замерла, освещая тёмный угол.

– А теперь… знаете, что самое интересное? – продолжил Квил, понизив голос. – Это было вовсе не их самое сильное оружие. Это была… проверка.

– Кто проверял? – Маша сжалась в кресле, не сводя глаз с зеркал.

– Кто? – Квил наклонился вперёд. – Плисса сама. Деревня. Место. Пространство. Она – не просто география. Она – древняя, как первая мысль. И она выбирает. Или… отвергает.

Андрей подошёл ближе:

– И что, если отвергнет?

Квил улыбнулся так, как улыбаются те, кто слишком долго смотрит на тени под кроватью:

– Тогда она съедает. Без следа. Без воспоминаний. Даже на фотоплёнке останется пустое место.

Наступила тишина.

Маша вдруг прошептала:

– У меня была бабушка… она родом откуда-то отсюда. Говорила, что в этих краях нельзя связываться с печью, если ночью она "дышит".

Квил кивнул:

– Она знала. Печь – это вход. Один из старейших порталов, через который ведьмы приходят, когда их зовут не словами, а мыслями.

Андрей нахмурился:

– Нам не хватает знаний. Мы блуждаем, и Плисса это чувствует.

– Так я же тут! – Квил запрыгал. – Задавайте вопросы! Я – живая библиотека! Правда, периодически перемешанная с комиксами и рецептами борща.

Он плюхнулся на подушку:

– А теперь слушайте внимательно. Завтра у вас начнётся второе и куда более изощрённое испытание. Это будет Ночь Тканей. Когда всё, что соткано руками – начинает жить своей жизнью.

– Одежда? – удивилась Маша.

– Шторы, платки, чучела в поле, одеяла. Всё, что шилось, вязалось, латалось. Особенно – если на этих вещах оставались слёзы. Или кровь.

Андрей прошептал:

– У Маши с собой есть шарф, связанный её мамой…

– Вот и он может заговорить. А может – утянуть.

Квил подскочил и побежал по полу, петляя между скрипящих досок:

– Но не бойтесь! Я тут, чтобы не дать вам сгинуть. Или хотя бы сделать это весело. Кстати, если увидите ожившую скатерть – не сидите за ней! Они вонзятся ножами в позвоночник. Очень больно. Я видел.

– Кто ты вообще?! – засмеялась Маша – смех нервный, на грани срыва.

Квил остановился. Его глаза, обычно весёлые, вдруг стали серьёзными:

– Я – тот, кто не смог спасти других. И теперь старается спасти хоть кого-то.

Тишина стала тяжёлой, как пепел. Даже Андрей почувствовал, как воздух в комнате сгустился.

Квил кашлянул:

– Ладно, ладно! Хватит трагизма. Вернёмся к делам. Вам надо нарисовать знаки от второго круга – я покажу. Они защитят от оживающих тканей. И ни в коем случае не спите в одежде, в которой вы плакали. Она будет помнить ваши слабости.

Маша взяла блокнот. Руки дрожали. Андрей положил свою ладонь поверх.

– Мы справимся, – сказал он. – Вместе.

Квил посмотрел на них и, впервые, не шутил:

– Только вместе вы и можете. Плисса не боится людей. Она боится связи, настоящей. Потому что в этом – сила, которую не пожрёт даже она.

В ту ночь они рисовали знаки, стирали, снова рисовали. Квил бегал по потолку, пел песни на непонятном языке и учил их, как слушать шёпот вещей.

И где-то там, в тени шкафов, кукла с вытертым глазом пошевелила рукой. Она ждала. До завтра.

Ночь опустилась на Плиссу, как вуаль. Мягкая, плотная, липкая. Ветер стих, и только старый дом дышал – тихо, будто во сне. В этих выдохах скрипели балки, потрескивали стены, и где-то под полом будто кто-то шевелился.

Маша сидела на полу, окружённая листами с нарисованными Квилом знаками. Некоторые были настолько странными, что казались нарисованными ребёнком в припадке. Андрей обвязывал окна красной нитью – ритуальной, как сказал Квил, найденной под полом в старом сундуке.

– Не знаю, сработает ли это, – Андрей устало выдохнул, – но чувствую, что мы в самом сердце чего-то… чего не должны были трогать.

– Мы уже в этом, – Маша подняла взгляд. – Уйти сейчас – это как проснуться на полпути в кошмаре. Оно всё равно догонит.

Квил сидел на подоконнике, жуя крошку от печенья:

– Ну, во-первых, это настоящее печенье из 1927 года. Уважаю. А во-вторых, вы правы. Не убежите. Но вы и не просто жертвы – вы связанные. А значит, у вас есть шанс.

Он потянулся, зевнул, и, не переставая болтать, снова заговорил:

– Слушайте. Когда начнётся, вещи будут делать всё, чтобы заставить вас надеть их. Или хотя бы прикоснуться. Не верьте ни голосам, ни слезам, ни воспоминаниям. Даже если услышите… кого-то близкого.

Маша вздрогнула.

– А если… мама?

– Особенно если мама, – сказал Квил серьёзно. – Это будет не она. Плисса умеет говорить голосами самых родных.

Андрей подошёл к Маше и аккуратно взял её за руку.

– Мы пройдём через это. Я не дам тебя в обиду, слышишь?

Она кивнула, но глаза её были наполнены тревогой. Где-то внутри уже шевелился страх, древний, первобытный – потерять себя.