Читать онлайн Курсант. На Берлин – 4

Финляндия, Хельсинки, май 1939 года

В старом трёхэтажном здании на углу Фредрикинкати и Ратакату, которое в Хельсинки было известно каждому добропорядочному гражданину, а недобропорядочные и вовсе обходили его стороной, царила напряжённая тишина.

Все сотрудники этого заведения (не к ночи оно будет упомянуто), именно сегодня старались вообще не появляться из своих кабинетов. А если им и приходилось по какому-то неотложному делу все же перемещаться с этажа на этаж, то они делали это тихо, почти беззвучно. Поэтому старое трёхэтажное здание на углу Фредрикинкати и Ратакату выглядело сегодня опустевшим.

Причина столь удивительных событий была проста. Она упиралась в одного, конкретного человека.

Эско Риекки, бессменный руководитель Центральной Сыскной Полиции Финляндии, сидел в своём кабинете, нахмурив кустистые, густые брови и уставившись в одну точку. Со стороны казалось, что господин полковник усиленно о чем-то думает. Именно он и был той самой причиной, по которой все сотрудники сыскной полиции усиленно изображали из себя несуществующих призраков, дабы не попасть под его горячую руку.

Эско пребывал в скверном расположении духа уже несколько дней. Даже финский воздух, такой привычный, такой родной и успокаивающий, ощущался совершенно чужим, не способным избавить от горечи берлинского унижения. А это было самое настоящее унижение. Чего уж скромничать.

Начальника сыскной полиции Финляндии просто-напросто вышвырнули из Германии, словно провинившегося мальчишку. Вышвырнули! А ведь его, старого лиса, много лет боялись и уважали даже враги. С ним считались. Его ценили.

Эско поднял голову, когда в дверь кабинета тихо постучали.

– Войдите, – глухо произнёс он.

На пороге появился его старший заместитель, лейтенант Элиус Корхонен.

– Вызывали, господин Риекки?

– Да, Элиус. Мне нужно, чтобы ты поковырялся в одном дельце.

Элиус вопросительно изогнул бровь.

– В каком именно, господин полковник?

– Помнишь покушение на Генриха Мюллера, которое произошло здесь, в Хельсинки. В марте этого года.

Корхонен кивнул. Он помнил. Тогда вся «охранка» стояла на ушах. Слыханное ли дело, в Финляндию инкогнито прибыл оберштурмфюрер немецкого Гестапо, а его во время светского раута едва не пристрелили, как самого обычного человека.

– Оно было передано в руки немецких коллег, господин Риекки. Материалы, которые у нас остались, минимальны. Расследование вели люди самого Мюллера. Вы же помните? Они сразу отодвинули нас в сторону. Ну, может, только на самом начальном этапе использовали как мальчиков на побегушках.

В словах Корхонена прозвучало плохо скрытое недовольство.

– Я знаю, Элиус, – голос Эско стал жёстче. – Но меня это не устраивает. Я хочу, разобраться с тем случаем поподробнее. Если конкретно, меня интересует человек, напавший на господина Мюллера. Разыщи любые следы, способные привести нас к нему. Ну… Или к пониманию, кто это вообще такой. Я хочу, чтобы ты просмотрел всё, что у нас есть. Каждую мелочь, каждую деталь. И допроси тех, кто хоть как-то был причастен. Кто даже просто проходил мимо, но мог запомнить этого человека. Мне нужны все ниточки.

– Но зачем, господин Риекки? – осторожно спросил Элиус. – Люди господина оберштурмфюрера…

– Штандартенфюрера. – Перебил Риекки своего помощника. – Уже штандартенфюрера.

– Эм… Хорошо…

Элиус постарался сдержать вздох, готовый сорваться с губ. Какая, к чертовой матери, разница, кем сейчас является Мюллер. Хоть оберштурмбаннфюрером, хоть штандартенфюрером, хоть самим дьяволом. Конкретно в данном случае это совсем не важно.

– Вы же знаете, господин полковник, нас тогда люди из гестапо просто исключили из расследования. И по факту потом было объявлено, что нападавшего так и нашли. Он исчез, испарился. Сложно будет начать с нуля.

– Сложно?! – Переспросил Эско, буквально пронзая Корхонена злым взглядом. Пожалуй, если бы взгляды могли убивать, правая рука начальника сыскной полиции уже лежал бы на полу, испуская последний вздох.

– Все сделаем. – Элиус тут же исправил свою оплошность. – Только… Скажите, господин полковник, почему вас интересует этот случай? Чтоб понимать, что именно мы ищем.

– Потому, что у меня есть основания полагать, там не всё так чисто, как нам показалось. И еще у меня есть смутное, очень смутное подозрение, что этот человек, покушавшийся на штандартенфюрера… Что он играет какую-то роль в истории Алексея Витцке. Вот на это обратите особое внимание. Любые зацепки, любые ниточки, способные хотя бы косвенно связать Алексея с нападавшим… В общем, я хочу знать все.

Элиус Корхонен, которому не так давно исполнилось всего тридцать лет, был одним из немногих, кого Эско не считал идиотом. Он доверял ему, а потому Элиус не стал вдаваться в подробности. Достаточно того, что причина крылась в чёртовом Алексее Витцке, который за недолгое время пребывания в Хельсинки попил сотрудникам сыскной полиции всю кровь. Когда этот русский, наконец, уехал из Финляндии, Корхонен, как и многие другие, выдохнул с облегчением. Судя по тому, что Риекки снова озадачился Витцке, очень зря они все расслабились.

Эско отпустил Корхонена и опять погрузился в свои тяжелые мысли. Он снова переживал те минуты в кабинете Мюллера, которые запали ему в душу. Унижение жгло его изнутри, словно самый страшный, медленно убивающий яд.

Начальника сыскной полиции пригласили в Гестапо на следующий же день после того крайне дурацкого по своей сути, но очень поганого по своим последствиям, ограбления. Разговор с Мюллером начался без предисловий.

– Господин Риекки, – голос штандартенфюрера звучал ровно, чётко, как стальной клинок. Эско буквально чувствовал, каждое слово произносимых Мюллером фраз, режет, вонзается в сознание. – Признаться, я разочарован…

Мюллер сидел за своим массивным столом, неподвижный, как памятник. Ни один мускул не дрогнул на его лице с того момента, как начальник сыскной полиции Финляндии приступил порог кабинета.

Эско, стоял перед ним, чувствуя себя не опытным главой одного из самых главных ведомств, а провинившимся школьником. А еще, почему-то именно в этот момент Риекки вдруг вспомнил, что на той самой вечеринке в Хельсинки, когда Алексей Витцке прикрыл Мюллера от выстрелов неизвестного, он сам привёл туда Алексея, чтобы представить его Мюллеру. Как иронично.

– Мы доверили вам надзор за нашим… эээ… ценным источником, – продолжил Мюллер, сделав едва заметную паузу. – А вы, по всей видимости, позволили ему обвести себя вокруг пальца… И не только себя, но и нас. Надеюсь, вы это понимаете?

Эско молчал, стиснув зубы. Он ждал следующего удара. А то, что удар будет, сомневаться не приходилось. Иначе, зачем еще Мюллеру вызывать Риекки к себе.

– Скажите-ка мне, господин полковник, какова ситуация на данный момент с Алексеем Витцке?

Эско поднял удивленный взгляд на Мюллера. Он издевается? Зачем спрашивать о том, что известно им обоим, и штандартенфюреру и самому Риекки? А в следующую секунду до полковника, наконец, дошло. Речь идет о более конкретных вещах, чем ему подумалось изначально.

Да, по приезду в Берлин, Эско получить распоряжение от Мюллера, соответственно которому он должен был приглядывать за Витцке. Естественно, русского контролировали в том числе и люди гестапо, невидимые и профессионально подготовленные. Но полковник был нужен Мюллеру как человек, находящийся рядом с Алексеем в открытую.

Проблема в том, что сам Риекки свои истинные цели перед немцем не афишировал. Делал упор исключительно на желание выслужится перед «друзьями» из Гестапо и ни слова не говорил о том, что Сергей Витцке оставил в одном из Берлинских банков драгоценности. Но теперь, именно теперь Эско понял, Мюллер и сам прекрасно знал о тайнике. Вот, на что он сейчас намекает. На тайник. На то, что в процессе этого чертового ограбления драгоценности ушли из-под носа не только полковника, но и самого Мюллера.

– Господин штандартенфюрер… – Начал Эско, лихорадочно соображая, как бы объяснить Мюллеру свое молчание об истинных целях, приведших начальника сыскной полиции Финляндии в Берлин.

– Тихо! – Рявкнул вдруг немец. Сначала Эско даже не понял, что этот окрик предназначен ему. Что кто-то вообще позволил себе говорить с ним в таком тоне. – Я не хочу слышать весь тот бред, который вы сейчас собираетесь вылить на меня, как вонючие помои. Вы скрыли от нас важную информацию. Но… Скажу вам прямо, мы от вас тоже кое-что утаили. В банке находились не только драгоценности. Там была еще одна, крайне ценная вещь. В любом случае эта вещь, а также драгоценности, утеряны в результате… ммм… в результате весьма экстравагантного ограбления. Уже это заставляет нас напрячься. Однако, дальше-больше. Мои люди еще вчера, к ночи нашли тех, кто принимал участие в этом дурацком мероприятии. Так называемых грабителей. И знаете, что? Знаете, какой итог ждал моих людей в результате поиска? Все участники этого действа – сплошь коричневорубашечники, недовольные своей новой ролью после Ночи длинных ножей. Штурмовики! Странная месть с их стороны, не находите? Потому как поверить в то, что эти бравые парни вдруг решили поменять образ жизни и стать преступниками, я, знаете ли, никак не могу. Месть – куда ни шло.

– То есть… Все, что вчера произошло, совершили парни из СА? – Осторожно поинтересовался Эско.

– Господин полковник… – Мюллер тяжело вздохнул и закатил глаза. – Вы всерьез полагаете, что они дошли до подобной идеи сами? Вы чем сейчас слушали? Повторяю еще раз. Им не могло прийти в голову просто так, наживы ради, пойти грабить банки. Тем более, именно этот, конкретный банк. Те, кого мы смогли задержать – пешки. Они в один голос твердят о том, что их позвали на этот грабеж исключительно, чтоб насолить…

Мюллер вдруг замолчал. Риекки, не выдержав напряжения, немного подался вперёд. Он очень желал сейчас услышать, кому же именно должны были насолить эти остолопы.

– А что вы на меня так уставились, господин полковник? – Усмехнулся Мюллер. – Все. Продолжения не будет. Потому как эти штурмовики толком не смогли ни черта объяснить. Кроме того, что грабёж – это запланированная акция, которая должна была каким-то удивительным образом упрочить положение СА. По нашим данным вчерашнее ограбление организовали Герхардте Шмидт и Хайнц Беккер. Они были идейными вдохновителями, собравшими и организовавшими остальных. Именно эти имена назвали остальные, кого мы смогли арестовать. Но когда мои люди пришли за этими господами, не поверите, но их обоих нашли мёртвыми в собственных квартирах. Официальная версия – самоубийство. Однако… Вы же в курсе, что я некоторое время работал в полиции? Я видел слишком много мёртвых тел за свою карьеру и могу сказать вам точно: это было убийство, обставленное как суицид. Слишком чисто. Слишком удобно. А главное, на этих двоих мы потеряли ниточку. Мы потеряли след к настоящему организатору, потому как даже ослу понятно, их кто-то подтолкнул. А я, знаете ли, господин полковник, далеко не осел.

Мюллер снова замолчал, уставившись на Риекки с таким видом, будто Эско мог бы оспорить последнее утверждение. Начальник сыскной полиции, естественно, промолчал, но всем своим видом постарался показать, насколько искренне он не считает штандартенфюрера ослом.

– Однако… Если бы вы с самого начала упомянули истинную причину появления Алексея Витцке в Финляндии, если бы вы с самого начала рассказали мне о тайнике… – Продолжил Мюллер. – Возможно, все могло сложится иначе. Я, к сожалению, узнал об этом совсем недавно. Поэтому… Мы ценим ваш вклад, господин Риекки, – голос Мюллера стал чуть холоднее, словно он устал от этой беседы. – Но на данном этапе в ваших услугах гестапо больше не нуждается. Я полагаю, у вас накопилось достаточно дел в Хельсинки.

Это был самый настоящий пинок под зад. Эско просто вышвырнули. Словно собаку. Унижение жгло хуже любой пощёчины. Эско Риекки, который столько лет вёл свою собственную войну против русских и коммунистов, был выставлен дураком на немецкой земле.

И вот теперь он, Эско Риекки, сидел в Хельсинки и чувствовал, что один осел все же в этой истории есть. Он сам.

Его звериное чутье, которое всегда указывало верный путь, кричало: «Ложь! Всё это липа!» Причем, липа не только со стороны тех, кто организовал ограбление. Вообще вся история с Витцке становилась все больше и больше похожа на карточную игру с шулером.

Ограбление было тщательно срежиссированным спектаклем. Тут не поспоришь. Мог ли действительно Алексей Витцке обвести всех вокруг пальца? Вполне. У Эско с самых первых дней знакомства с этим русским было ощущение, что он ведет свою игру.

Но Мюллер… К господину штандартенфюреру у Эско тоже имелись вопросы. Полковник никогда в жизни не поверил бы, что немца так сильно расстроило исчезновение каких-то там драгоценностей. А Мюллер не просто расстроился. Он был чертовски зол. Так злиться Мюллер мог лишь по одной причине. Если упомянутая им важная «вещь» важна настолько, что от нее зависит чуть ли не судьба Рейха. И вот тут вопрос… Какого черта? Что за вещица могла находится в тайнике Сергея Витцке.

В общем, после нескольких дней, проведённых дома, Эско понял, он должен докопаться до истины. И сделает полковник это здесь, в Хельсинки. Пусть все думают, что он вернулся, чтобы заниматься своими «финскими делами». Эско начнёт сначала. С самого начала. С того места, где этот русский перешел границу. Он опросит каждого, кто имел к этому отношение. Каждого пограничника, каждого служащего. Но прежде всего, он отправится туда, где Алексей жил в Хельсинки.

Эско быстро встал, надел пальто, вышел из здания и поймал такси. Дорога до отеля «Kämp» заняла не так много времени. Господин полковник смотрел в окно, как мимо проносились знакомые улицы Хельсинки, но мысли его были далеки от повседневной суеты. В голове крутились обрывки информации, недомолвки, собственные ощущения. В этом деле имеется слишком много белых пятен.

Отель «Kämp» встретил его показной роскошью и сдержанной вежливостью. Алексей Витцке жил здесь по распоряжению самого Риекки, в специальном номере. За ним, по приказу Эско велось наблюдение из соседнего помещения. Сейчас это казалось недостаточным.

Начальник сыскной полиции прошел к стойке регистрации, его тяжёлый, уверенный взгляд заставил дежурного администратора выпрямиться.

– Мне нужен Олав, – коротко бросил Эско.

Администратор тут же засуетился, спеша вызвать упомянутого человека. Не прошло и пяти минут, как появился Олав, невысокий, худощавый мужчина с нервными повадками. Он был одним из тех, кого Эско использовал для деликатных поручений, и его роль в слежке за Витцке, когда тот находился в гостинице, была достаточно важной.

– Господин Риекки, – Олав заискивающе кивнул. – Чем могу служить?

– Олав, – голос Эско звучал тихо, но это не сулило ничего хорошего. – Мы поговорим о господине Витцке. Я хочу, чтобы ты вспомнил каждую деталь, связанную с его пребыванием здесь. Каждый шаг, каждое слово, каждую мелочь. Все, о чем ты мог не рассказать мне. Ничего не упусти. Понятно?

Олав побледнел. Эско мысленно поаплодировал себе. Он просто молодец! Правильно начал действовать. Судя по реакции Олава, чертов идиот что-то утаил от Эско. Наверное, либо счел неважным, либо… Либо снюхался с Витцке…

– Так точно, господин Риекки. Я всё вспомню.

– Замечательно… – полковник кивнул в сторону служебного помещения. – Идём подальше от посторонних. И не дай бог тебе, Олав, не вспомнить хоть какую-то деталь… Не дай бог…

Глава 1: В которой я предаюсь воспоминаниям и собираюсь действовать

Дождь барабанил по зонтам случайных прохожих, превращая тротуары Унтер-ден-Линден в черные зеркала, в которых отражались искаженные огни фонарей и проплывающие, словно призрачные корабли, черные «Мерседесы».

Я стоял под козырьком кинотеатра «УФА-Паласт», наблюдая за потоком нарядной публики, стекавшейся на премьеру очередного патриотического опуса. Мой фрак казался мне тесным и чужим, как и роль, которую я играл весь последний месяц. Костюм сидел идеально, но тяжелая, плотная ткань словно сковывала движения, душила.

Работа на гестапо… Фраза звучала в голове горькой насмешкой.

Формально – да. Я исправно посещал приемы, салоны, театральные премьеры и студийные просмотры. Общался с писателями, режиссерами, актерами. Собирал сплетни, слухи, отмечал «сомнительные» высказывания и недвусмысленные шутки в адрес партии или самого фюрера. Периодически сдавал Мюллеру аккуратные доклады – чаще всего о второстепенных фигурах, чья вина была весьма относительна, но вполне достаточна для того, чтоб фашист мог поверить в мое рьяное желание служить Рейху.

Каждый такой доклад оставлял во рту кислый, тошнотворный привкус. Я стал частью машины террора, пусть и на самой ее периферии. Это была цена выживания. Выживания моей Родины. Звучит пафосно, конечно, а по сути – я просто сливал Мюллеру тех, кем не жаль пожертвовать ради своих интересов.

Однако истинная моя работа была иной: глубже, опаснее. Я не только искал «врагов рейха» среди богемы в угоду Мюллеру, я искал слабые звенья, потенциальных информаторов – тех, кто, как Ольга Чехова, мог бы работать на Советский Союз, кого можно было бы завербовать для Центра.

Времени до Второй Мировой оставалось все меньше и меньше. А потом начнется Великая Отечественная. Раз уж я не могу предотвратить это, нужно хотя бы постараться подготовить базу здесь, в Берлине. Базу, которая позволит получать необходимые для скорейшей победы сведения. Надеюсь, в этом я смогу преуспеть. Имею в виду, в скорейшей победе.

Однако, все оказалось не так уж просто. Не могу сказать, что мои потуги увенчались успехом. Месяц прошел впустую. С агентами было туго. Страх перед правящей в Германии силой парализовал людей сильнее, чем я предполагал, или, возможно, моя тщательно выстроенная репутация раздолбая и любителя красивой жизни работала против меня. А я очень постарался выстроить именно такую репутацию. Даже Мюллер начал верить в нее.

Каждый раз, когда я с восторгом описывал ему, как замечательно, как профессионально мной был вычислен очередной «враг Рейха», штандартенфюрер еле заметно кривился. Его, похоже, нервировала моя напускная манера превозносить собственные заслуги и тот идиотский, детский восторг, с которым я раскидывал понты перед шефом Гестапо.

Сегодняшний вечер был частью этой игры. Я пришел на премьеру фильма «Борьба за родину», чтоб своими глазами посмотреть, как очередной «враг» получит по заслугам. По крайней мере, Мюллеру была озвучена именно такая причина моего появления на кинопоказе. Мол, желаю сам видеть, как это произойдёт. Фашист, который вдоволь наслушался за последний месяц дифирамбов, воспеваемых мной самому себе, в эту причину поверил.

Сам фильм, скажем честно, был редкостной хренью. Типичная нацистская агитка о доблестных крестьянах, защищающих свой клочок земли от коварных славянских бандитов (читай – поляков). Но один плюс все же имелся. Премьера, на самом деле, давала идеальный повод не только понаблюдать за элитой Третьего рейха в неформальной обстановке, но и подобраться к двум моим самым важным целям.

Первая – Вилли Леман. Он по-прежнему оставался ценнейшим активом. Сотрудник гестапо, начальник отдела контрразведки на военно-промышленных предприятиях Германии, гауптштурмфюрер СС и криминальный инспектор. В гестапо Леман курировал оборонную промышленность и военное строительство Третьего Рейха.

Под позывным Брайтенбах Леман был завербован внешней разведкой ещё до Большого террора. Он поставлял невероятно ценные сведения о внутренней структуре рейха, планах вермахта, новых разработках вооружений.

Однако чистки в НКВД, погубившие многих моих предшественников и коллег, оборвали связь с ним. Моя задача, порученная Шипко, заключалась в том, чтобы восстановить этот контакт. Ну и в том, чтоб его проверить.

– Не уверен, Алексей, что Брайтенбах остался верен своим убеждениям. Слишком уж он стремиться к восстановлению связи. Сначала передавал информацию через одну американскую леди. А недавно… попытался оставить сообщения для Центра через торговое представительство СССР, что для него невероятно рискованно. – Сказал Шипко буквально за пару дней до моего исчезновения из Секретной школы.

По сути, он прямым текстом заявил, что наше руководство, которое и без того имеет склонности к некоторым параноидальным привычкам, сильно сомневается в искренности намерений Лемана. Мол, странно, что человек так настойчиво сует голову в петлю, желая доносить Советскому союзу важную информацию.

Соответственно, в отношении Лемана моя задача усложнялась. Мне нужно было не только восстановить связь с ним, но и понять, чем руководствуется этот немец и можем ли мы ему верить.

Второй целью оставался Харро Шульце-Бойзен, числившийся в списках Шипко под псевдонимом «Старшина». Офицер Люфтваффе, служивший в разведывательном отделе Министерства авиации, близкий к самому Герингу, который был свидетелем на его свадьбе. С его женой, Либертас, я познакомился месяц назад в доме у Ольги Чеховой.

Так вот… сегодняшний вечер должен был стать моим шансом не только состыковаться с Леманом, если повезет, но и через Либертас выйти на ее мужа. Мой план заключался в том, чтобы она представила меня Харро как «хорошего друга Ольги Чеховой». Сама Ольга, к слову, на этом празднике жизни отсутствовала – ей пришлось уехать на съемки за город, что лично мне было только на руку. Черт его знает, как пройдет этот вечер. Рисковать Ольгой сильно не хотелось бы. Ее ценность слишком велика.

Целый месяц я не мог подступиться к этим людям, имею ввиду Лемана и Харро. После истории с архивом отца, а вернее с его исчезновением из поля зрения Мюллера, гестапо следило за мной слишком пристально, каждый шаг был под контролем.

Лишь после месяца «лояльной» работы на штандартенфюрера, когда я, казалось, доказал свою преданность, слежка немного ослабла. Сегодняшний вечер был моим шансом. Мюллер намекнул, что ожидает от меня «интересных наблюдений» после мероприятия. И он их непременно получит. Уж я непременно сегодня буду «наблюдать» максимально пристально.

Я потянул воротник рубашки. Влажный берлинский воздух лез под одежду, несмотря на то, что сейчас конец мая и вообще-то должно быть тепло.

Внезапно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся – в толпе у входа мелькнуло слишком равнодушное лицо: молодой человек в скромном костюме, подозрительно быстро отвел глаза. Гестапо? Британцы? Или просто параноидальная привычка везде и всюду видеть врагов?

Я сделал шаг назад, глубже прячась под козырёк, вынул из кармана пачку папирос, вытащил одну и закурил. Да, в Германии сейчас полным ходом шла антитабачная компания, но, к счастью, купить папиросы можно было вполне спокойно.

Затем снова скользнул взглядом по толпе зрителей, подтягивающихся к кинотеатру. Парень исчез. Ну ладно… Черт с ним. Кем бы ни был этот тип, хрен ему, а не информация. Скорее всего, один из гестаповцев.

После истории с архивом Мюллер, хоть и не имел доказательств моей причастности к «ограблению», относился ко мне с ледяным подозрением. По факту доказать он ничего не мог. Подкидыш сработал исключительно чисто. Все, кто мог назвать настоящего организатора нападения на банк, приказали долго жить в первые же часы после ограбления.

Было ли мне жаль этих парней, чьей наивностью воспользовался Ванька? Вообще нет. Сострадание в данном случае неуместно. Все они – враги, а моя цель оправдывает средства. Архив должен был исчезнуть и он исчез.

Да, в первые дни меня еще слегка подтрясывало от мысли, что Мюллер все же найдет, за что зацепиться. К счастью, Подкидыш и правда оказался лучшим организатором фальшивых ограблений. Гестапо осталось с носом. Впрочем, как и британцы.

С Ванькой с того дня мы не встречались. Слишком рискованно это было. Но я еще до ограбления оставил Подкидышу четкую инструкцию, куда нужно спрятать архив. Был ли я уверен в Ваньке? Как ни странно, да.

Я точно знал, он не полезет в шкатулку, не станет проверять ее содержимое. Причина вовсе не в фантастической порядочности Подкидыша. Конечно, нет. Дело в том, что он прекрасно знает, какая опасная штука этот архив. Без деталей и подробностей, конечно, но тем не менее.

Ванька просто не захочет рисковать собственной головой. Потому что эта голова не будет стоить ни гроша, если в ней появятся столь опасные знания. Соответственно нашей предварительной договоренности, Иван ждал от меня определенного знака. Только после этого мы с ним встретимся и я заберу бумаги. Сейчас же, архив, как и драгоценности, канули в неизвестность. Для всех.

Вторым человеком, продолжающим сомневаться в факте исчезновения архива, была Марта Книппер. Ох она и ругалась после того, как мы из банка вернулись домой. Пожалуй, это был первый и последний случай, когда немка чуть не сорвалась. Когда позволила настоящим эмоциям выплеснуться наружу. Правда, достаточно быстро она взяла себя в руки, списав нервоз на пережитый страх. Поняла, что па́лится со страшной силой.

На данный момент наши с ней отношения превратились в хрупкое перемирие, полное невысказанных обвинений: она была уверена, что я что-то скрываю о той шкатулке и о том ограблении.

Ну что ж… Опыт, как говорится, не пропьёшь. Чертова Марта была права, ее шпионское нутро очевидно подсказывало ей верно. Вот только доказать это у нее не имелось никакой возможности. Поэтому каждый из нас снова продолжил играть свою роль. Марта – роль доброй хозяйки, заботливой вдовы, которая в моем лице обрела чуть ли не сына. Я – роль человека, дорвавшегося до хорошей жизни, благодарить за которую нужно Германию и фашистов.

Естественно, о моем сотрудничестве с гестапо Марта не знала. Это же тайная служба, чтоб ее. Официально я активно вливался в круги киношной элиты и интеллигенции. Естественно, в первую очередь с помощью Чеховой.

Немка даже попыталась пару дней назад напомнить мне, что я, вроде как, сын Сергея Витцке, невинно убиенного. Мол, с моей стороны даже как-то неприлично настолько кайфовать от новой жизни. Но я со смехом ответил ей, что прошлое должно оставаться в прошлом. Будущее – вот где нужно искать смысл.

Думаю, Марта, как и Мюллер, поверила в мою игру. По крайней мере я заметил, что коситься в мою сторону она начала с сожалением и разочарованием. Видимо, думала, что окончательно теряет парнишку, которым можно управлять всего лишь надавив на воспоминания об отце. А управлять Марта, конечно же, хотела.

Подозреваю, она не отпускала мысль все-таки разыскать архив. Буквально позавчера, когда мы с Бернесом неожиданно вернулись с очередного «прослушивания» раньше обычного, я буквально нос к носу столкнулся с тремя бравыми парнями, одного из которых узнал сразу же.

Это был тот самый идейный придурок, за чьим выступлением перед друзьями мы с Клячиным наблюдал возле ночного сквера. Один из штурмовиков, недовольных нынешним положением дел.

Учитывая, что до этого Марта свои контакты с коричневорубашечниками не светила, думаю, эта встреча носила определённый характер. Она снова пыталась выяснить, кто нанял товарищей-штурмовиков для ограбления, потому как факт участия в столь вопиющем безобразии парней из СА гестапо не только не скрывало, оно его даже выпячивало.

Немка упорно продолжала копать носом во все стороны, чтоб найти след архива. Впрочем, ее понять можно. Если Мюллером двигали интересы Германии, фрау Книппер заботилась только о своей заднице. Исходя из ее предыдущих рассказов, большая часть которых либо лживая, либо слегка надумана, Марте из Берлина не свалить без архива. А она именно этого и хочет. Уехать из Германии куда-нибудь в сторону Туманного Альбиона. Вот это, пожалуй, самая настоящая правда.

Кстати, мой «друг» и «товарищ» Эско Риекки исчез из Берлина почти сразу после инцидента, произошедшего в банке, но я не сомневался, что финн не оставит попыток выйти на след «драгоценностей». Я прекрасно помнил взгляд господина полковника, которым он одарил меня в банке. Ненависть, подозрение, пожелание сдохнуть. Естественно, пожелание предназначалось мне. Эско из принципа не отцепится от этой темы. Даже несмотря на то, что, насколько мне известно, из Берлина его вышвырнул лично Мюллер.

Ну и еще, конечно, оставались британцы… Уверен, англичане в данном вопросе не могли делать ставку только на фрау Марту. По-любому у них есть еще запасные сценарии.

Я снова покрутил головой, пытаясь определить слежку или контроль с чьей-либо стороны, но ничего подозрительного больше не обнаружил.

– Ну ладно… Черт с вами… – Буркнул я тихо под нос и направился ко входу в кинотеатр.

Внутри вполне ожидаемо царили показная роскошь и оживление. Зал гудел, наполненный высокомерным смехом и звоном бокалов. Дамы в шелках и мехах, мужчины во фраках и мундирах. Запах дорогих духов смешивался с запахом свежей краски и волнения. Я не стал сразу проходить в зал, а остался в фойе, высматривая нужные лица.

Мой взгляд скользнул по рядам, выхватывая знакомые профили. Вот Магда Геббельс, излучающая холодное, почти ледяное величие, ее идеальная прическа и безупречный наряд лишь подчеркивали отстраненность. Рядом с ней Йозеф, маленький и невзрачный, словно тень, но его острый взгляд гиены неустанно сканировал зал, ничего не упуская. Там, чуть поодаль, пара высокопоставленных генералов – тяжелые ордена на груди, самодовольные ухмылки. Знакомые режиссеры и продюсеры UFA, суетливо улыбающиеся каждому высокопоставленному лицу.

И вот, у одной из колонн, я заметил семейство Шульце-Бойзен. Либертас выглядела завораживающе в ярко-синем шелковом платье, которое прекрасно сочеталось с ее светлыми, тщательно уложенными волосами. Во взгляде этой привлекательной блондинки, нет-нет мелькала искра бунта, которую, казалось, могли заметить лишь немногие. Рядом с ней стоял сам Харро Шульце-Бойзен, высокий, худощавый, в безупречном мундире Люфтваффе. Он держался с аристократической выдержкой, его взгляд был острым. Мое сердце забилось чуть сильнее – сейчас или никогда.

Я подошел к этой парочке, натянув свою дежурную, обаятельную улыбку.

– Либертас, добрый вечер! – Говорил радостно, немного склонив голову в приветственном жесте.

Блондинка обернулась, ее лицо озарилось искренней улыбкой.

– Алексей! Как приятно вас видеть! Вы решили прийти на сегодняшнюю премьеру!

– Конечно, не мог пропустить такое событие. К тому же, я надеялся встретить здесь кого-нибудь из знакомых.

Я намеренно выдержал паузу, затем перевел взгляд на Харро, намекая тем самым, что пора представить нас друг другу.

– Харро, дорогой, это Алексей Витцке, хороший друг Ольги Чеховой, помнишь, я рассказывала? – Либертас повернулась к мужу, ее голос был полон непритворного энтузиазма.

Шульце-Бойзен уставился мне прямо в глаза. Его взгляд казался весьма проницательным, а уголки губ едва заметно дрогнули в вежливой, но слегка напряжённой улыбке. Он протянул мне руку.

– Очень рад познакомиться, герр Витцке. Я много слышал о вас от Либертас.

– Взаимно, герр Шульце-Бойзен. Ваша жена – прекрасная собеседница. Мы весьма приятно поговорили при прошлой встрече. – Я крепко пожал его руку.

В глазах немца на мгновение мелькнуло что-то неуловимое – напряжение, нервозность. Что-то типа того. Возможно, он в глубине души предполагал правду о моей истинной сущности, или просто был предельно осторожен. Это волнение было настолько тонким, что уловить его мог только тот, кто сам жил в постоянном напряжении – такой, как я.

Уже в следующую секунду Шульце мгновенно взял себя в руки, и его лицо вновь стало непроницаемым, словно маска.

Едва мы закончили обмен любезностями, как в дальнем углу фойе, у другой колонны, началось движение. Несколько человек в штатском, но с характерной выправкой, быстро окружили худощавого мужчину средних лет.

Это был Герман Шнайдер, один из сценаристов фильма. Я видел его на студии несколько раз, слышал его саркастические замечания о «творческом процессе» и «гениальности фюрера». Именно эти слова, вырванные из контекста и слегка приукрашенные, легли в мой последний доклад Мюллеру.

Шнайдер побледнел, его глаза расширились от ужаса. Он попытался что-то сказать, но один из гестаповцев резко схватил его за руку, другой – за локоть. Без лишних слов, без объяснений, словно мешок с мусором, они поволокли его к боковому выходу.

Никто из толпы не осмелился даже шепнуть. Лица застыли, разговоры стихли на мгновение, повисла звенящая тишина. Люди смотрели, как бедолагу тащат в неизвестном направлении, но тут же отводили глаза, делая вид, будто ничего не произошло. Зал замер, словно парализованный, а потом, через секунду, гул возобновился, словно ничего и не случилось. Музыкальный ансамбль продолжил играть, и смех вновь понесся по фойе.

Да уж… Шнайдер и не подозревал, что его жизнь – это моя жертва на алтарь выживания. Кислый привкус во рту стал еще ощутимее. Ну ничего… Ничего… Это все – мелочи, щепки, которые летят, пока рубят лес. Главное, что сегодня я смогу, наконец, сделать несколько шагов в нужную сторону.

Глава 2: В которой появляются старые знакомые, но я этому факту совсем не рад

После того, что произошло в фойе, я с чувством выполненного долга прошел в кинозал. Два пункта в моем списке можно было отметить «галочкой», а значит, пока все идет неплохо.

Первый – люди из гестапо сто процентов меня видели. Видели, как я с довольной физиономией пялился на арест этого бедолаги-сценариста. Соответственно, Мюллер получит отчет о том, что я действительно присутствовал при данном событии лично. Несмотря на то, что слежка немного ослабла, уверен, за мной все равно приглядывают. Не настолько я еще втёрся в доверие, чтоб мне позволили действовать самостоятельно.

Второй – мое знакомство с Харро Шульце-Бойзен, наконец, произошло, а значит, небольшие подвижки в данном направлении уже имеются. Дальше будет если не проще, то хотя бы легче, чем могло бы быть.

Я протиснулся между рядами и занял свое место в партере. Вокруг уже царил полумрак, но свет пока еще не выключили и я мог оценить «Уфа-Паласт» во всей его красе. Хотя, чисто на мой взгляд, красой здесь и не пахло, а вот мещанским жлобовством просто воняло. Если выражаться образно, конечно.

Этот кинотеатр имел репутацию одного из самых роскошных в Берлине. Я, конечно, понимаю, когда людям не с чем сравнить, они медный грош золотом признают. Но лично мне, как человеку, еще не забывшему комфорт кинозалов двадцать первого века, весь этот шик и блеск казался весьма вульгарным.

Золоченая лепнина на стенах тускло поблескивала, отражая свет редких бра. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахами дорогого парфюма и немного – пыли велюровых кресел.

Велюровые кресла… Лепнина… Может быть когда-то давным-давно фашисты реально топили за простых работяг и осуждали богатых. Сейчас они сами, как и буржуазия, столь сильно ненавидимая «левыми», всеми фибрами души тянулись к лоску, шику и богатству. Чертовы двуличные ханжи…

Кстати… Несмотря на праздничный тон мероприятия, предвоенная нервозность ощущалась даже здесь, в уютной тишине перед началом сеанса, которую изредка нарушали приглушенные покашливания и шорох ткани дамских нарядов. Что-то витало в воздухе. Не знаю, как объяснить. Наверное, предчувствие глобальной катастрофы, так можно сказать.

Я добрался к своему месту, которое чудом удалось получить через Ольгу Чехову. Чудо заключалось не в самом факте моего посещения данного мероприятия, а в том, что номер ряда и кресла должен был быть определенным. Сидеть мне пришлось в партере и тому имелась конкретная причина. Вполне себе реальная, с именем и фамилией.

Соседнее кресло занимал мужчина: строгий профиль, аккуратно зачесанные назад тёмные волосы, очки в тонкой стальной оправе, придававшие ему вид аккуратного чиновника или университетского преподавателя. Он был одет в добротный серый костюм и выглядел весьма респектабельно. Солидный такой «херр», ведущий праведный образ жизни.

Это был Вилли Леман собственной персоной. Пришлось попотеть, чтоб наши места оказались рядом.

Его взгляд был прикован к пока ещё темному экрану, но как только я устроился рядом, он слегка повернул голову и посмотрел на меня с любопытством. Наверное, Лемана удивило появление молодого парня без спутницы. Сам он тоже явился один, и слава богу.

Я уселся, всем своим видом демонстрируя предвкушение от предстоящего просмотра.

Стоило мне устроится в кресле, как прямо за моей спиной послышались два голоса. Оба они были женскими.

– О-о-о-о-о… Грета, посмотри, это ведь он. Тот самый, новый друг Ольги Чеховой? – прошептала одна, видимо, чуть более дерзкая. Потому что говорила дамочка тихо, но не настолько, чтоб я ее не услышал.

– Серьезно? Хм… Да, точно. Похоже, это он. Сама видела их вместе на приеме у Геббельса. Это, конечно, совершенно нарушает все рамки приличия. Они так смотрели друг на друга… – ответила вторая, понизив голос до заговорщицкого шепота.

– Говорят, роман у них. Русский аристократ, сбежавший от большевиков и русская актриса, ставшая звездой в Германии… А он ей, между прочим, в сыновья годится… – В голосе первой послышались нотки неприкрытой зависти.

– Ну, ему повезло. Ольга – красавица и умница, да и связи у нее, – добавила вторая.

Я медленно обернулся и с легкой, едва заметной улыбкой посмотрел на двух сплетниц.

Обе они выглядели достаточно молодо, больше двадцати пяти лет вряд ли дашь. Элегантные, в модных шляпках, скрывающих блестящие локоны, и тонких шелковых платьях, подчёркивающих их стройные фигуры. Похоже, дамочки из мира кинематографа или около того.

Заметив мой интерес, обе женщины тут же смутились, их щеки вспыхнули румянцем, и они, как по команде, одновременно опустили взгляды. Я улыбнулся еще шире, подмигнул немкам, забавляясь их реакцией, а затем повернулся к экрану.

Леман, сидевший рядом, как и я, все прекрасно расслышал. Он снова слегка покосился в мою сторону. Его взгляд задержался на мне дольше, чем было естественно для незнакомца. Леман еле заметно нахмурился. Либо он, как и многие, слышал истории о новом романе любимой актрисы Гитлера, либо что-то в моей персоне его напрягло.

Наконец, свет погас. Начался фильм. Кадры идиллической деревенской жизни, злобные лица «бандитов», патетическая музыка, пламенные речи о крови и родной немецкой земле – полный набор агитационно-идеологической чуши.

Я сидел, внимательно наблюдая за тем, что происходит на экране. По крайней мере, со стороны казалось именно так. На самом деле, боковым зрением следил за Леманом и остальными соседями. Чуть глаза не свернул, честное слово. Аж в висках заломило. Пытался поймать подходящий момент и при этом не вляпаться в жир ногами.

Ольга по моей просьбе меняла места на премьере несколько раз. Вернее, не сами места, конечно, а билеты. И буквально в последний момент мне достался билет, ради которого вся эта суета и затевалась.

На самом деле, все достаточно просто. Моей задачей в данном случае было не только оказаться рядом с Леманом, но и не оказаться рядом с каким-нибудь гестаповским шпиком. Паранойя – великая вещь. Я решил, лучше перебдеть и сохранить свою шкуру, чем недобдеть и лишиться головы. Вполне даже в прямом смысле. Именно поэтому нужный билет Ольга передала мне только сегодня утром.

В один из патетических моментов фильма, когда на экране герой произносил пламенную речь, я чуть наклонился к Леману. Даже не так… Я чуть склонил голову к плечу, с той стороны, где сидел Леман, будто размышляя о словах героя, который конкретно в этой сцене бесновался на экране как самый настоящий псих, выкрикивая громкие лозунги.

– Интересно, – почти шепотом произнес я, обращаясь к самому себе. При этом говорил достаточно громко, чтобы услышал мой сосед справа, но достаточно тихо, чтоб не услышали остальные. – Актер, конечно, хорош. Однако вот эта ненавязчивая фальшь… Словно кто-то пытается передать послание в эфир, но его сигнал слишком зашумлен. А мне ведь фильм порекомендовали. Хороший знакомый, господин Брайтенбах… Так и сказал, отличный фильм. Странно, откуда мог знать, если сегодня премьера…

Леман даже не повернул головы, но пальцы его рук, лежавших на коленях, едва заметно дрогнули. Он не ответил ни слова, продолжая смотреть на экран, однако я почувствовал, как гауптштурмфюрер мгновенно напрягся.

Честно говоря, я вообще-то тоже был напряжён. Если, к примеру, Леман решил подставить своих бывших советских «друзей», а Шипко такой вариант развития событий допускал, то мне – конец.

В любом случае, Леман понял, что «канал связи» снова открыт, и теперь следующий ход был за ним.

Рядом кто-то шумно вздохнул – слишком шумно для приличного общества. Это был мужчина, сидевший по левую руку от меня, пожилой господин с седыми висками и усталыми глазами. Он вынул носовой платок, а затем, повторив свой трагичный вздох, промокнул им глаза. Видимо, господина неимоверно тронули пафосные речи героя. Человек даже прослезился.

Тут же, справа, послышалась возня. Леман, решив повторить манипуляции седого господина, вытащил свой носовой платок и сделал движение, будто собирался вытереть лоб. Однако, наверное, от избытка чувств, его рука дрогнула, платок выпал и шлепнулся ровно между нашими креслами, возле моей ноги.

– Неловко вышло, извините… – пробормотал он, наклоняясь. Его рука мелькнула в полумраке, поднимая белеющий в полумраке кусок ткани.

И в этот момент я почувствовал на предплечье прикосновение. Одно касание. Пауза. Два касания. Пауза. Пять касаний. Код Морзе. Старая, проверенная система. Один-два-пять. Буква «Б». Брайтенбах.

Я не шевелился, продолжая смотреть на экран, где уже вовсю свирепствовали «славянские орды». Но все мое существо сфокусировалось на человеке, который секунду назад, можно сказать, рискнул головой, чтобы подать сигнал. Это был ответ.

Моя рука лежала на подлокотнике. Мизинцем я едва заметно постучал по деревянной ручке. Одно касание. Пауза. Два касания. Пауза.

В темноте я почувствовал, как напряжение в фигуре Лемана чуть ослабло. Он кашлянул, прикрывая рот рукой, и прошептал так тихо, что слова слились с завываниями «злодеев» на экране:

– Завтра. Четыре после полудня. Цойтенплац. Скамья у фонтана.

Я чуть кивнул, почти неразличимо, при этом не отрывая взгляд от экрана. Леман откинулся в кресло, его дыхание стало ровнее. Контакт, наконец, был установлен. Цена этого контакта – голова Вилли Лемана и моя.

Теперь оставалось дело за малым – досидеть до конца этого адского просмотра, не подавая виду, насколько меня раздражает картинка на экране. Там как раз доблестные немецкие фермеры уже косили «орду» врагов вилами с катарсическим рвением.

Я изобразил восхищение и громким шёпотом произнес:

– Вот это да! Какая мощь! Великолепно!

Я обращался в пустоту, глядя четко перед собой, но достаточно громко, чтобы услышали соседи. Рядом с Леманом какая-то дама в норковом палантине одобрительно хмыкнула.

Когда финальные титры поползли по экрану под грохот фанфар, зал взорвался овациями. Я вскочил одним из первых, аплодируя так рьяно, что ладони через мгновение буквально загорелись. Надо было соответствовать образу восторженного идиота.

Поток зрителей сразу хлынул в фойе. Я «влился» в него, стараясь при этом держаться рядом с колоннами, чтоб не затоптали. Ну и заодно сканировал толпу на предмет знакомых лиц. Хотел найти Либертас или Харро, дабы закрепить знакомство. А еще лучше – договориться о совместном вечере.

Однако… Произошло то, на что я вообще никак не рассчитывал.

Мой взгляд скользнул по очередной кучке взволнованных зрителей и… наткнулся на человека, которого я ожидал увидеть в самую последнюю очередь. Это был Николай Николаевич Клячин собственной персоной. Живой, здоровый и отвратительно счастливый.

Учитывая, что дядю Колю последний раз я видел у фрау Марты дома, когда бывший чекист разыгрывал перед двумя немками весельчака и балагура, а потом он просто исчез, испарился, как воздух, степень моего офигевания в этот момент резко скаканула за высшую отметку. Но еще выше скаканула степень моего напряжения.

Клячин сам по себе – дурная примета, а уж его довольная физиономия, маячащая в нескольких метрах от некоторых представителей верхушки Рейха – вообще очень жирный намёк на какой-то близкий трындец.

– Сука… А я так надеялся, что ты сдох в какой-нибудь подворотне…

Однако, судя по внешнему виду и радостной роже, Николай Николаевич явно сдыхать не планировал. Более того, он выглядел как самый настоящий щеголь из высшего света: безупречный смокинг, лакированные туфли, галстук-бабочка, дерзко сдвинутая набекрень шляпа. Клячин излучал уверенность, и он целенаправленно двигался… прямо к Йозефу и Магде Геббельс. Ледяная игла страха кольнула под ложечку. Что ему от них нужно?

Инстинкт пересилил осторожность. Я прижался к мраморной колонне, сливаясь с декоративной тенью, и напряг слух на максимум. Не помогло. Между мной и Геббельсами было метра три, но гул толпы заглушал слова. Пришлось сделать пару невинных шагов в их сторону, делая вид, что любуюсь огромной вазой с цветами.

Клячин поклонился с театральной легкостью, улыбка играла на его губах.

– Господин рейхсминистр! Фрау Геббельс! Какая неожиданная и приятная встреча в этом храме искусства!

Голос дяди Коли звучал настолько радостно, что Йозефа Геббельса, которому пришлось оторваться от разговора с каким-то генералом, буквально перекосило.

– Мы знакомы? – холодно спросил рейхсминистр, явно не понимая, что хочет от него этот странный человек.

А вот Магда… Магда сразу узнала «хорошего друга семьи Николя Старицкого». Именно так Клячин представился ей при их первой и последней встрече в доме Марты.

Я видел, как кровь отхлынула от лица первой леди Германии, сделав его мертвенно-белым. Пальцы фрау Геббельс судорожно сжали ридикюль.

Я вполне мог понять эту дамочку, особенно в свете того, что Подкидыш рассказал о Бернесе. А вернее о его схожести с неким Виктором Арлазоровым. В дом Марты Книппер Магда приезжала тайно от мужа, уверен в этом на сто процентов. Но сейчас, из-за появления Клячина, эта тайна могла весьма испортить жизнь фрау Геббельс.

А потом я понял еще одну, гораздо более волнительную вещь. Хрен с ней с Магдой. Хоть прибьет ее рейхсминистр, хоть придушит – потеря невелика. А вот если чертов Клячин сейчас при Геббельсе засветит детали своего знакомства с первой леди, если засветит ее определенный интерес к Бернесу… Вот это будет очень плохо. Очень! Плохо!

Потому как после того самого «прослушивания», встречи фрау Геббельс и Марка не прекратились. Они, конечно, носили чисто платонический характер. Но это пока. Бернес и Магда уже два раза гуляли в каком-то неимоверно глухом лесу, где их никто не мог увидеть. Немка, конечно, уверяла Марка, что дело исключительно в ее любви к природе, но мы-то знаем, какие причины на самом деле сподвигли супругу рейхсминистра таскаться между елочек и осинок.

– Николай Старицкий, господин рейхсминистр, – Клячин говорил с легким акцентом, при этом не сводя глаз с Магды. – Скромный почитатель немецкого кинематографа и… давний друг многих. Фрау Книппер, например. Вы ведь знакомы с фрау Мартой, фрау Геббельс? Такая радушная хозяйка.

Клячин сделал паузу, наслаждаясь эффектом. Магда едва держала себя в руках. Хотя, надо признать, стоило ей это много сил. Геббельс нахмурился, его взгляд метнулся от Клячина к жене:

– Марта Книппер? Ты бываешь у нее, Магда? Кто это?

– Я… я… – голос Магды дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. – Однажды… давно… по благотворительному делу…

Думаю, на самом деле супруга рейхсминистра была на грани паники. Клячин улыбнулся шире, словно кот, играющий с мышкой:

– Ах, да! Благотворительность! Прекрасное дело. И такой замечательный музыкант у нее гостил тогда… румын, кажется? Играл так проникновенно. Вы, фрау Геббельс, кажется, были глубоко тронуты. Помню, вы даже… неважно. – Он махнул рукой, делая вид, что речь идет о пустяках. – Просто приятные воспоминания о Берлине и его удивительных людях.

Йозеф Геббельс смотрел на жену с нарастающим подозрением. Его маленькие глазки сузились до щелочек.

– Музыкант? Румын? Ты ничего не рассказывала, Магда.

– Ну как же, Йозеф! Тот самый талантливый парень, за которого я просила. Помнишь? Ты пристроил его в оркестр. – Вырвалось у первой леди слишком громко, слишком нервно. – Да, я встретила его именно у Марты Книппер. Прекрасная семья. Ее сын – член СА… И я не хотела тебя беспокоить такими пустяками!

Клячин наблюдал за этой семейной сценой с явным удовольствием. Не знаю, чего он хотел добиться, но происходящее явно соответствовало его целям.

В этот момент его взгляд оторвался от Магды и скользнул по толпе. На мгновение зацепился за меня, стоявшего за огромной напольной вазой. Однако, на лице дяди Коли не дернул ни один мускул. Вообще. Он сделал вид, будто не узнал меня или не заметил.

– Прошу прощения, если отвлек вас от важных бесед, господин рейхсминистр, фрау Геббельс, – Клячин снова переключился на Магду и Йозефа. – Просто не смог не выразить свое восхищение вашим присутствием здесь. Позвольте пожелать вам прекрасного вечера.

Он изящно поклонился, будто всю жизнь только и делал, что шлялся по светским приемам, а затем растворился в толпе так же быстро, как появился, оставив за собой шлейф напряжения и неразрешенных вопросов.

Магда Геббельс стояла, как статуя, избегая взгляда мужа. Йозеф что-то шептал ей на ухо, его лицо было темным от гнева. Ну а мой шанс подойти к Шульце-Бойзенам улетучился еще минут пять назад – они уже покинули здание кинотеатра. Чертов Клячин… Дядя Коля, как всегда, смог обгадить все, практически ничего не делая для этого.

Но самое главное даже не это. Самое главное – я по-прежнему не понимал, чего он добивается. Появления Клячина ждал сразу после ограбления. Уж он-то должен был встретиться со мной и поинтересоваться судьбой архива. Однако Клячин просто исчез. А теперь снова появился. И мне срочно необходимо выяснить, какого черта он задумал, пока эта гнида не испортила мне всю игру.

Глава 3: В которой я понимаю, что хороший друг и хороший разведчик – это не одно и то же

Холодная берлинская ночь встретила меня тишиной после шумного фойе «Уфа-Паласт» и грохота оваций. Впрочем, конкретно в данный момент меня это очень устраивало. Нужно было освежить голову и хорошенько подумать о том, что произошло. Вернее, подумать о том, что с этим делать дальше. И я сейчас не про Лемана, не про Харро Шульце-Бойзен и уж тем более не про бедолагу сценариста.

Клячин. Вот, кто волновал меня больше остального. Для меня по-прежнему оставались загадкой мотивы его поведения и это напрягало очень сильно. Решить данный вопрос можно было лишь одним образом – найти бывшего чекиста и проверить, такой ли он бывший.

Ясное дело, добровольно правды Клячин не скажет, но итог разговора зависит от того, как спрашивать. Честно говоря, в отношении этого человека я уже был готов применить не самые гуманные способы беседы. Ибо задолбал он неимоверно. И без того все достаточно сложно, опасно, а тут еще дядя Коля кружит, как ворон, жаждущий крови. И я бы очень не хотел, чтоб кровь оказалась моей.

Такси скользило по мокрым улицам, оставляя за собой шлейф бликов от фар. Мысли текли по нарастающей: появление Клячина рядом с Геббельсами, успешный контакт с Леманом, тревожное знакомство с Шульце-Бойзеном. Каждое событие добавляло напряжения. Ставки значительно выросли.

Дверь дома Книпперов отсекла шум ночного Берлина, но не заглушила гул в висках. В прихожей было душно, тишина дома казалась неестественной. Я скинул мокрый плащ, бросил его на стул в холле и двинулся в гостиную.

– Алексей? – Голос Марка донесся из полумрака комнаты.

Он сидел в глубоком кресле у потухшего камина, лицо его было скрыто в тенях. Скрипка лежала рядом. Похоже, сегодня он снова много репетировал. Дело в том, что Магда Геббельс свое обещание выполнила и Бернеса действительно взяли в какой-то там супер-пупер оркестр. Поэтому теперь, чтоб не вылететь оттуда с треском, Марку приходилось уделять много времени игре на скрипке.

Впрочем, на данный момент, это не приносило нам проблем. Пока что, основная функция Бернеса заключалась в укреплении связи с супругой рейхсминистра и он с этой задачей вполне справлялся. Боюсь представить, каким будет следующий этап…

В том смысле, что смех смехом, но я от души посочувствую Бернесу, если по решению Центра ему придется перейти к новому уровню отношений с Магдой. Потому что это не женщина, это самая настоящая сколопендра. Да, в красивом наряде, ухоженная, но сколопендра. И ну его к черту иметь связь с такой дамочкой.

Это, если даже не учитывать, кто ее муж. Уверен, сама фрау Геббельс ничуть не лучше своего супруга. А то, может, и хуже. Я хорошо запомнил слова Шипко, когда изучал ее дело.

«Знаешь, Алексей, как ни странно, женщины гораздо более жестоки, чем мужчины. Так вот конкретно эта женщина без малейших сомнений наступит на горло тому, кто будет ей мешать, а потом с удовольствием, наблюдая за агонией жертвы, каблуком сломает позвоночник. Разница лишь в том, что постороннему она его сломает спокойно, а тому, кто ей дорог – со слезами на глазах. Но итог все равно будет один».

– Как прошел вечер? – Поинтересовался Бернес. Затем, поймав мой настороженный взгляд, устремленный в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, добавил. – Не переживай. Не услышит. Ее нет. Она уехала. Сказала, что до утра не вернется. Какие-то дела в Лейпциге.

Вообще, конечно, частые отлучки фрау Книппер, которые после случившегося в банке действительно были частыми, изрядно меня волновали. Куда таскается эта двуличная особа? Очередных сюрпризов с ее стороны точно не хотелось бы. Думаю, нужно взять данный вопрос под контроль. Связаться с Подкидышем, например, пусть за Мартой проследит кто-нибудь из его людей.

Но конкретно сейчас вопрос поведения фрау Книппер немного отошел на второй план. Клячин смог стать звездой этого вечера, затмив всех остальных. Поэтому я лишь кивнул, опускаясь в кресло напротив.

Бернес выглядел изможденным, под глазами залегли темные круги, словно он провел часы в ожидании. Марка явно что-то беспокоило. Черт… По-моему, я хреновый друг. Служба службой, но надо поговорить с ним, выяснить, почему он пребывает в таком состоянии.

– Предсказуемо паршивый, – Ответил я Марку. – Хотя цель достигнута. Контакт с Леманом установлен. А вот что действительно волнует, так это наш старый друг. Клячин. Он появился на премьере.

Бернес наклонился вперед, свет от настольной лампы высветил его напряженное лицо.

– Клячин? В «УФА-Паласт»? Странно… Он почти месяц не давал о себе знать. Честно говоря, надеялся, что его где-нибудь кто-нибудь прибил. Что ему там нужно было?

– Что ему всегда нужно? Гадить, – я взял стакан, стоявший на столике рядом с креслом, графин, наполненный водой, налил себе попить и залпом опрокинул содержимое в свой слегка утомившийся организм. – Подкатил к Геббельсам. К Йозефу и Магде. Играл в светского льва. «Николая Старицкого». Представился рейхсминистру. И… можно сказать, засветил Магду. Напомнил ей про визиты сюда. Про тебя. Про «прекрасного румынского скрипача».

Марк замер. Казалось, он перестал дышать. Потом медленно выдохнул, провел рукой по лицу.

– Черт… Он же понимает, что делает?! Клячин. Он понимает? Йозеф ревнив как черт. И подозрителен. Если он заподозрит Магду в чем-то…

– Он уже заподозрил, – я поставил стакан со звоном. – Видел его лицо. Он чуть не взорвался прямо там, в фойе. Магда пыталась выкрутиться, божилась, что это все «благотворительность» и что она просила за тебя именно потому, что совершенно случайно встретила у Марты. Но Клячин… он намекнул. Намекнул на то, как Магда была «тронута» твоей игрой. Дядя Коля знает, Марк. Знает про ее интерес к тебе. И теперь Йозеф тоже знает. Чертов фашист подозревает, что-то в этом есть. Что-то, о чем ему не сказали.

– Зачем Клячину это? – Бернес покачал головой, недоумевая со всей ситуации. – Что он выигрывает? Сеять раздор? Пугать? Через Магду выйти на нас? Так он и без того знает, где мы. Он знает о нас больше, чем кто-либо. Почему именно Магда?

– Не знаю. Но это чистой воды провокация, и она очень, очень опасная.

– Алексей… Раз уж зашел разговор… Я несколько дней пребываю в смятении. Думал, стоит ли обсудить с тобой… Наверное, стоит. Что-то мне подсказывает, ты сможешь объяснить один маленький факт. Когда мы виделись с Магдой в последний раз. В Тиргартене, – Бернес сделал паузу, налил себе воды и тоже залпом ее выпил. Затем, глядя прямо мне в глаза, продолжил. – Когда мы виделись, кое-что произошло… странное. Магда… – Марк замолчал, его взгляд стал острым, аналитическим, каким бывает только у человека, пытающегося уловить фальшь. – Она несколько раз назвала меня Виктором. Сначала я подумал – оговорка. Но потом… снова. И снова. Смотрела на меня так… будто сквозь меня. Как на призрака. И вот я думаю, Алексей… Что бы это значило? Кто этот Виктор? И почему она видит его во мне? Ты что-то знаешь. Я уверен. Да и потом, неспроста именно на мою долю выпала сомнительны честь сблизиться с супругой Геббельса.

Холодная волна прокатилась по моей спине. Это был не самый удобный и не самый приятный разговор. Дело в том, что я не посвятил Марка в ту историю, которую мне рассказал Подкидыш. Про Арлазорова. Подумал, это будет лишним. Если бы Шипко считал нужным данную информацию Марку донести, он бы так и поступил. Но Панасыч скрыл от всех нас факт схожести Бернеса с бывшим любовником Магды Геббельс. Очевидно, не просто так. В общем, я как старший группы принял решение не рассказывать Марку, расценив данную информацию лишней, способной помешать Бернесу.

Но… Марк не идиот и сам все прекрасно понял. Момент истины настал. Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Скрывать дальше было нельзя.

– Марк, – начал я тихо. – Много лет назад, еще до прихода нацистов к власти, в Берлине… Магда Геббельс, тогда еще Магда Квандт, была безумно влюблена. Его звали Виктор Арлазоров. Он был… невероятно талантливым и… да, он был очень похож на тебя. Вернее ты очень похож на него. Прямо одно лицо.

Бернес не шевелился, впитывая информацию, но его глаза сузились, и это не сулило ничего хорошего. Похоже, когда я закончу свой рассказ, Марк скажет мне очень много не самых приятных слов.

– После отъезда из Германии он, можно сказать, работал на… определенные круги. Вернее, стал едва ли не их идейным вдохновителем. Боролся с набирающим силу нацизмом. Честно говоря, всех деталей не расскажу, знаю только общий смысл. Геббельс о Викторе знал. Ну и как ты понимаешь, ненавидел. Особенно, если учесть, что это Арлазоров был…

Я замолчал, пытаясь подобрать правильное слово, чтоб не обидеть Бернеса. Так-то они с Арлазоровым представители одной национальности и не хотелось бы выглядеть грубым.

– Еврей. – Коротко бросил Марк. Наверное, понял, в чем причина моего ступора.

– Эм… Да… Верно. Арлазоров уехал. В Палестину. Думал, там будет в безопасности.

Я замолчал, чувствуя тяжесть того, что сейчас скажу.

– Его убили, Марк. В Тель-Авиве. Не несчастный случай, как потом объявили официальные источники. Убийство. Холодное, расчетливое. Он гулял с женой по набережной. К нему подошли двое. Один выстрелил в упор, в живот. Он умер от потери крови, помощь опоздала, – я смотрел на побелевшее лицо Бернеса. – Все, кто был в курсе настоящих раскладов в Берлине, не сомневались: заказ исходил от Геббельса. Йозеф не терпел соперников, особенно тех, кого любила его жена и кто был опасен политически.

Марк медленно встал. Его лицо было мертвенно-бледным, но в глазах полыхал ледяной гнев. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели.

– Ты… ты знал это? Знал все это время и молчал?! – Его голос дрогнул. – Почему, Алексей?! Почему ты не сказал мне раньше?! Ты понимаешь, во меня втянул приказ Центра?! Я – живое напоминание о человеке, которого убил ее муж! Я хожу по лезвию бритвы, играя в какого-то призрака, а она… она сходит с ума от этой иллюзии! И теперь Клячин подливает масла в огонь! Это не просто игра, это безумие!

Слова Бернеса, громкие и резкие в ночной тишине дома, повисли в тяжёлом воздухе гостиной.

– Я понимаю твое возмущение, Марк. И да, ты прав. Я должен был рассказать тебе раньше, – спокойно ответил я, не пытаясь оправдываться. – Но обстоятельства были сложными, и я действовал согласно приказу Центра. Нам жизненно важно поддерживать контакт с Магдой. Твоя задача – втереться к ней в доверие, использовать это сходство. Это тяжело, я знаю. Но это необходимо.

Марк тяжело опустился обратно в кресло, отвернувшись к камину. Его плечи поникли. Нужно было дать ему время успокоиться. Бернес он такой. На первый взгляд кажется спокойным и уравновешенным, но внутри, на самом деле, очень эмоциональный человек. Творческая натура, чтоб его.

Я откинулся на спинку кресла, задумчиво потирая виски. Лучшим вариантом в данный момент было – сменить тему разговора.

– Кстати… Ты не задумывался, откуда у гестапо вообще взялась информация об архиве моего отца? – Спросил я Бернеса, как ни в чем не бывало. Будто ничего из ряда вон выходящего сейчас не произошло.

Марк удивленно поднял брови.

– Об архиве? Об этом знали только…

– Вот именно. В Союзе об архиве знали всего несколько человек: Сталин, Берия, Бекетов, – я произнес имя с горечью. – Тот самый Бекетов, бывший друг отца, который его и подставил. Написал донос. Из-за него отца вызвали в Москву, где он погиб. Бекетов много лет был влюблен в мою мать, и он ненавидел отца. Шипко тоже знал, но на этом все. Очень сомневаюсь, будто кто-нибудь из вышеперечисленных людей мог бы написать Мюллеру докладное письмо. Из тех, кто вне Союза – Марта и, вероятно, британцы. Именно поэтому они за ним и охотятся. Но откуда информация у немцев?

Я встал и подошел к окну, за которым по-прежнему барабанил дождь.

– Мы познакомились с Мюллером чуть больше месяца назад в Хельсинки. И я уверен, тогда он понятия не имел об архиве. Это сто процентов. Если бы знал, его поведение было бы совершенно иным. Он бы давил, угрожал. А он лишь присматривался. Но потом… как только я оказался здесь, в Берлине, информация об архиве у него появилась. Каким-то образом. Это произошло недавно.

Марк молчал, задумчиво глядя в одну точку.

– Значит, кто-то здесь, в Берлине, слил эту информацию? – наконец произнес он.

– Именно. И вариантов не так много. Марта Книппер – первый и самый очевидный. Она знала об архиве и имеет связи в высших кругах. Не исключено, что она могла использовать эту информацию для своих целей. Хотя, по идее, это противоречит ее связи с англичанами.

– А как насчет Клячина? – неожиданно спросил Марк. – Он, получается, тоже вхож в определенные круги, если так свободно явился на премьеру.

Я усмехнулся.

– Клячин? Нет, это вряд ли. Он скорее заинтересован в наживе, в драгоценностях из архива и в бумагах, которые можно дорого продать…

– Ты уверен? – Марк поднял на меня взгляд. – Вспомни, Алексей. Полгода назад, когда мы были в Подмосковье, Шипко вроде бы убил Клячина в драке. А он снова объявился. Сначала в Хельсинки, теперь здесь. Он уверяет, что сбежал из Союза, что беспокоится исключительно о своём благе. Но ты ему веришь?

Слова Марка заставили меня задуматься. Клячин. Бывший чекист, а ныне вроде как беглец. Но слишком уж он живуч и слишком уж хорошо осведомлен.

– Нет, не верю, – наконец ответил я. – Моя интуиция подсказывает, что Клячин врет. Он не просто сбежал. Он находится здесь по чьему-то приказу. Возможно, Берия… Учитывая, что мы с тобой и Подкидыш, работаем на Шипко, который напрямую подчиняется Сталину, конфликт интересов вполне реален. Если Клячин действительно «засланец» Берии, то он вполне мог передать ее Мюллеру. Зачем? Чтобы дестабилизировать ситуацию. Создать хаос. Или, возможно, использовать архив для своих собственных интриг.

Я посмотрел на Марка.

– Да. Ты прав. Клячин – очень реальный кандидат. И это делает всю эту игру еще опаснее.

Внезапный, громкий стук в дверь разорвал тягучую тишину. Марк и я переглянулись. Кто мог заявиться в такой час? Я двинулся к двери.

Открыл створку и завис, изучая нежданную гостью. На пороге стояла мадам Жюльет. Просто какой-то странный день появления без вести пропавших. «Француженка» не давала о себе знать ровно столько же, сколько я не видел Клячина. Что за вечер встречи старых друзей?

Лицо блондинки было искажено гримасой горя, по щекам текли слезы. Она всхлипнула, а потом, заломив руки в драматическом жесте, громко выкрикнула:

– О, Алексей! Какой подлец! Какой обманщик, этот Эско Риекки! Бросил меня! Бросил, и уехал в Хельсинки! Как он мог! Мое сердце разбито! Позволите?

Мадам Жюльет, не дожидаясь ответа, буквально отпихнула меня в сторону и вошла в дом.

Марк, услышав шум, появился из гостиной. Его лицо выражало смесь недоумения и готовности к действию. Вот только немного не понятно, к какому. Плачущая женщина – опасный фактор.

Мадам Жюльет, продолжая стенать, аккуратно толкнула дверь. Едва она захлопнулась за её спиной, как лицо «француженки» мгновенно преобразилось. Слезы испарились, гримаса горя сменилась ехидной усмешкой, а заламывающие руки опустились, чтобы одернуть мятый подол платья.

– Ну вот, – произнесла она будничным тоном, оглядывая нас по очереди, сначала меня, потом Марка, – надеюсь, для гестапо это выглядело достаточно убедительно. Вы же в курсе, что за вашим забором ошивается парочка мужчин определённой наружности. Идиоты… С конспирацией у них явные проблемы. Но… Несмотря на отсутствие ума у ваших соглядатаев, пришлось даже всплакнуть. А это, знаете, весьма опасно для женщины в моем возрасте. Кожа уже не та, морщины сразу видны.

Мадам Жульет прошествовала мимо нас в гостиную, плюхнулась в кресло, закинув ногу на ногу, а потом все таким же будничным тоном произнесла:

– Итак, господа, перейдем сразу к делу. Алексей, где архив? Я, видишь ли, собираюсь его забрать.

Глава 4: В которой появляются новые факты

Я мог бы сказать, что слова мадам Жульет прозвучали как гром среди ясного неба. Но не скажу. Потому что и небо ни черта не ясное, и слова не были совсем уж неожиданными.

Положа руку на сердце, в глубине души я ждал чего-то подобного. Конечно, не было конкретного понимания, кто именно окажется самым умным в той многоходовочке, которую я устроил в банке. Однако, внутреннее ощущение все эти недели упорно нашептывало мне: «Леха, не может быть, чтоб наша авантюра прошла настолько гладко. Это же архив, за которым гоняются серьёзные люди. Много серьезных людей. Неужели ты думаешь, что все прокатит и нас оставят в покое?»

И все же, врать не буду, мадам Жульет заставила меня поволноваться. Это было похоже на те эмоции, которые испытываешь, стоя на краю пропасти. Сердце резко упало куда-то вниз, в область желудка, и замерло.

Она знает. Эти два слова гулко отдавались в сознании, заглушая даже стук дождя по окнам.

Мадам Жюльет сидела, развалившись в кресле, как хозяйка положения, которая точно знает, что все козыри этой партии в ее руках. Глаза «француженки» – холодные, оценивающие – скользили по моему лицу, выискивая трещины в броне.

Рядом замер Марк. Его рука непроизвольно сжалась в кулак. Почему-то только одна, правая. Будто Бернес на полном серьезе собирался кинуться в драку, закрыв глаза на тот факт, что перед ним – женщина. Тишина в гостиной стала густой, тягучей, как смола.

– Архив? – Я усмехнулся. Старался говорить как можно более легкомысленно, даже скептически. – Мадам, вы, кажется, перепутали меня с кем-то. О каком архиве речь?

– Мммм… Ты хочешь выдержать интригу, Алексей… Ну хорошо. – Блондинка деловито кивнула. – Тот архив, который был украден около месяца назад в банке. Я использую слово «украден», однако, оно в данном случае не совсем уместно. Думаю, ты понимаешь это.

– В банке у меня украли шкатулку с семейными драгоценностями. Жаль, конечно, но… – Я тяжело вздохнул и развел руками.

– О, милый Алексей, – Жюльет перебила меня, ее звучал ласково, даже нежно. Тянулся как патока. – Не трать силы на этот дешевый фарс. Он был хорош для гестаповских щенков, для истеричной немки Книппер, даже для твоего финского друга с его вечными претензиями на холодную рассудительность. Но не для меня.

«Француженка» медленно поднялась, ее движения были плавными, хищными. Два шага – и она оказалась прямо передо мной. От нее пахло дорогими духами и… порохом? Или это показалось?

– Я наблюдала, Алексей. Стояла рядом с витриной ювелира напротив «Дисконто-Гезельшафт». Видела, как ты вышел из хранилища с этой шкатулкой. Видела панику, выстрелы, этот… цирк с конями. Видела, как тебя сбили с ног. И видела, как ты передал шкатулку тому парнишке, что откатился в сторону. Аккуратно, под шумок, под прикрытием падающих тел. Очень чисто. Браво. Действительно, браво. Наш хороший знакомый Шипко гордился бы тобой. Если бы знал, конечно. Просто он пока не в курсе случившегося. Никто не в курсе. Думаю, ты должен оценить степень моей лояльности к тебе. Я скрыла такую важную информацию…

Каждое слово мадам Жульет било, как молоток по наковальне. Она явно наслаждалась моментом.

– Этот парнишка, – блондинка выдержала театральную паузу, а потом продолжила, – он мастер наряжаться. То уличный оборванец, то скупщик краденного с большими связями. Впрочем, все это неважно. А вот то, что я его знаю – это, как раз, наоборот. Весьма важный нюанс. – Мадам Жульет наклонилась чуть ближе, ее голос снизился до шёпота. – Тень. Позывной его – Тень. Прекрасный актер, надо отдать ему должное. Но недостаточно хорош, чтобы обмануть меня. Он недостаточно хорош, а ты недостаточно умён. Вот ведь совпадение…

Я стоял молча, при этом мой мозг работал как быстро набирающий обороты механизм. Мир сузился до лица мадам Жульет, до этих насмешливо-холодных глаз.

Нет, тот факт, что хозяйка борделя далеко не так проста, это я в курсе. Она прямым текстом ещё в Хельсинки сказала, что ей велено наблюдать. Потом несколько раз отвлекала Эско Риекки. Я, в принципе, давно в курсе, что эта красивая блондинка работает на НКВД. Чисто предположительно, на Шипко.

Но сейчас она назвала позывной Ивана. И это немного больше, чем просто осведомлённость иди просто наблюдение. Она знает Ваньку. Знает все.

Обман, тщательно выстроенный, стоивший нервов и риска, рухнул в одно мгновение. Я смог обвести вокруг пальца Мюллера, Марту, Риекки, британцев… но не мадам Жульет. Хреново… Очень хреново…

– Кто ты? – Спросил я в лоб. Решил, сейчас это будет самой лучшей тактикой.

«Француженка» отступила на шаг, легкая улыбка тронула ее губы.

– А ты как думаешь? Вы ждёте связного больше месяца. Как думаешь, кто я?

Бернес тихо выдохнул. Видимо, это был звук крайней степени изумления. Хотя я, если честно, не особо удивился. А вот собственный идиотизм осознал в полной мере. Ну конечно! Мадам Жульет и есть тот канал связи, который мы ждали. Это ведь вполне очевидно. Почему я не подумал сразу.

– Разочарованы? – Хмыкнула блондинка, бросив быстрый взгляд в сторону Бернеса, – Думали, связной будет бородатый мужик в кожаной тужурке с папироской во рту и портфелем, полным шифровок? – Она рассмеялась, коротко и тихо. – Жизнь, дорогой Алексей, куда ироничнее дешевых штампов. Вы ждали меня почти месяц. Ждали человека из Центра. Человека, который скажет волшебные слова, вручит задание и… исчезнет в берлинских сумерках до следующего контакта. Ну что ж, поздравляю. Он перед вами. Вернее, она.

Мадам Жульет снова села в кресло, устроилась поудобнее, поправив складки платья.

– Позывной «Племянница». Ваш связной. Ваша единственная палочка-выручалочка в этом городе. И ваша единственная надежда не угодить в гестаповский подвал в ближайшие сорок восемь часов. Потому что ваш красивый спектакль в банке, Алексей, хоть и обманул толпу, но поднял слишком много пыли. Мюллер зол как черт. Он чувствует подвох. Британцы в ярости – их приманка ускользнула. А фрау Книппер… – Жюльет презрительно сморщила носик. – Эта дурочка мечется, как угорелая, и ее метания привлекают ненужное внимание. Ситуация, как говорится, на грани фола.

Блондинка замолчала, давая словам впитаться в наше с Бернесом сознание. Марк молчал, его лицо было каменным. С одной стороны, нам бы радоваться. Наконец появился человек, который был необходим. Но с другой стороны… архив.

Мне вот просто интересно, эта история когда-нибудь закончится? И желательно не моей смертью или арестом. Я уже реально устал от всего, что связано с архивом. Тем более, когда принял для себя решение уничтожить его.

– Итак, – Мадам Жюльет сложила руки на коленях, ее взгляд снова стал деловым. – Бумаги. Где они? Не томи. Я не из тех, кто любит повторять вопросы по нескольку раз.

– Они… в безопасности, – ответил я, продолжая анализировать ситуацию.

Вообще, тот факт, что эта дамочка является связным, совершенно не является показателем того, что я должен ей доверять в отношении архива. Если уж на то пошло, по Берлину вон, бегает один товарищ, который тоже служил в НКВД. И что? Вся его верность партии и преданность товарищу Сталину куда-то испарилась, как только дело коснулось этого треклятого архива.

– «В безопасности» – это не адрес, Алексей, – отрезала Жюльет. Ее голос потерял нотки иронии, став более категоричным. – Архив Сергея Витцке – не твоя личная игрушка. Это государственная собственность. Опасная собственность. Твоя задача – обеспечить его сохранность до передачи уполномоченному лицу. Я – это лицо. Я здесь, чтобы забрать бумаги. Желательно как можно быстрее. Пока ваша мастерская импровизации не привела к тому, что его найдут те, кому он не предназначен. Или пока ваш Подкидыш, этот «Тень», не решит, что бумаги слишком соблазнительны, чтобы ими не заинтересоваться лично. Люди ломаются, Алексей. Даже лучшие.

В ее словах, конечно, имелась доля правды. Не про Подкидыша, нет. В Иване я, как раз, уверен. Риск был в другом.

Но доверять мадам Жульет? Не знаю…

– Как я могу быть уверен? Вы сами только что сказали, что ради своей выгоды и своего интереса ломаются даже самые лучшие. Где гарантия, что вы сейчас действуете по распоряжению Центра, а не исходя из личных мотивов? – Спросил я прямо, глядя ей в глаза. – Доверие – улица с двусторонним движением, мадам Жюльет. Особенно в вопросах, которые стоять нескольких жизней.

Жюльет внимательно посмотрела на меня. Казалось, в ее глазах на мгновение мелькнуло что-то вроде… уважения? Или это был лишь отсвет лампы?

Глава 4.2

Тишина в гостиной после моего вопроса стала густой, как берлинский туман за окном. Хотя при этом мадам Жюльет даже не моргнула, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Взгляд «француженки», холодный и оценивающий, сканировал мою физиономию, будто она пыталась забраться в мои мысли и понять, что же замыслил этот наглый мальчишка.

– Гарантия? Личные мотивы? – Она усмехнулась, – Гарантия, милый Курсант, в том, что я стою здесь, а не в кабинете Мюллера с подробным отчётом о твоей ловкой работе в банке. Гарантия – в том, что твой Подкидыш до сих пор дышит и не валяется в канаве с пулей в затылке. Я знала и молчала месяц. Не кажется ли тебе, что с точки зрения «личных мотивов» это несколько глупо? Будь у меня свой, шкурный интерес, я, поверь, объявилась бы гораздо раньше. А в случае твоей несговорчивости и правда могла бы посетить господина Мюллера. Тем более, обо мне, как о спутнице Эско Риекки, уверена, ему известно. Потом, когда гестапо наверняка выстрясли бы из тебя всю правду не только об архиве, но и о том, что ты, возможно, вообще никогда не планировал произносить вслух, я бы, из-за «личных мотивов», конечно, непременно смогла бы договориться с Мюллером. Ну как договориться… Женщины, знаешь, имеют очень большой спектр возможностей для диалога. И вот уже после этого я бы отчиталась в Центр, что архив утерян, например. Знаешь почему? Потому что исходя из «личных мотивов» я могла бы продать его британцам. Но…

Мадам Жульет развела руки в стороны, посмотрела сначала налево, потом направо.

– Как ты видишь, я нахожусь здесь. С тобой и Скрипачом. Потому что мой долг – обеспечить выполнение миссии группы, а не устраивать охоту за призраками или пестать свой «личный интерес». Но теперь пришло время действовать. Архив – это бомба. И Центр требует её обезвредить. Передать в надёжные руки. Мои руки.

Я почувствовал, как Марк рядом напрягся ещё больше. Фраза «надёжные руки» в исполнении сотрудницы НКВД, да еще настолько ушлой, как сидящая перед нами блондинка, звучит сомнительно.

С другой стороны я понимал логику Жюльет. Её позиция действительно сильна. Она не шутила, когда описывала свои возможные манипуляции с архивом. Как бы то ни было, но СССР и чекисты – где-то там, очень далеко. Достаточно заполучить бумаги отца, продать их тем же упомянутым британцам – и все. Ищи-свищи фальшивую «француженку» где хочешь. Уверен, она знает, как грамотно «залечь на дно»

Но отдать архив? Нет. Не сейчас. Не ей. Да вообще никому! Это я решил для себя наверняка. Бумаги не увидит никто. Никто не сможет воспользоваться ими для каких-либо целей. Как только появится возможность встретиться с Подкидышем, не опасаясь всех рисков, я уничтожу архив.

– Надежные руки, – повторил я медленно, делая вид, что взвешиваю её слова. – Согласен. Архив опасен. Но его исчезновение после инцидента в банке – наша лучшая защита. Пока его нет, все охотятся за призраком. Как только он снова материализуется… – Я сделал выразительную паузу. – Мадам Жюльет, вы опытный сутрудник. Вы понимаете, что прямо сейчас, в этот дом, за вами могли прийти люди Мюллера? Или британцы? Кто угодно, чёрт его дери, может вынырнуть из-за угла. Архив у меня – это гарантия, что он не попадет в ненужные руки, пока мы не обеспечим абсолютно безопасный канал передачи. Прямо сейчас бумаги – в тайнике, о котором знаю только я.

– Ты и Тень. Или Подкидыш, если вам так удобнее. – Жюльет прищурилась. Саркастичная улыбка не сходила с её губ, но в глазах промелькнуло что-то вроде… недовольства. – Очень убедительно говоришь, Алексей. Практически поэтично… Ты мастер словесной эквилибристики. Но Центр не любит поэзии. Центр любит факты и исполнение приказов. – Она откинулась в кресло. – Ладно. Допустим, я принимаю твою… осторожность. На время. Но сроки горят. Мюллер не дурак, он копает. Британцы нервничают. Фрау Книппер ведёт себя как загнанная крыса, и это привлекает кошек. Когда архив будет передан? Назови дату.