Читать онлайн Корона из пепла. Когда молчит камень

Глава 1: Великая Шестерня

Воздух в Тарнхольде имел вкус. Он был густым, прохладным, с отчетливым привкусом озона от магических кристаллов, сладковатой ноткой угольной пыли и чистым, почти стерильным запахом горячего металла. Для Ворина Камнерука это был вкус дома – сложный букет, который любой гном мог бы разобрать на составляющие с закрытыми глазами. Он провел ладонью по стене Великого Прохода. Камень был гладким, теплым и слегка вибрировал – низкий, ровный гул, который был сердцем Тарнхольда. Сердцебиением Великой Шестерни.

Люди Верхнего Мира, если бы смогли увидеть Тарнхольд, назвали бы его подземельем. Ворин всегда считал это высшей степенью невежества. Как можно назвать темницей место, где света больше, чем в их вечно пасмурных лесах? Потолок терялся в тридцати метрах над головой, и весь он был испещрен жилами светящегося кварца, соединенными серебряной паутиной рун. Руны, вырезанные поколениями Мастеров, не просто освещали зал. Они пели. Тихая, едва слышная песнь силы, которая укрепляла камень, очищала воздух и вселяла спокойствие в душу каждого гнома, идущего этим путем.

Тарнхольд не был вырублен в горе. Он был уговорён появиться. Каждое поколение инженеров и рунных мастеров находило в камне его скрытую волю, его внутреннюю структуру, и лишь помогало ей проявиться, убирая лишнее и укрепляя необходимое. Поэтому здесь не было прямых углов, только плавные, естественные изгибы, словно город был не построен, а выращен.

Ворин шагал по Медному Мосту, перекинутому через бездонную пропасть, в глубине которой тускло отсвечивала подземная река. Воздух здесь был теплее. Откуда-то снизу, из недр, поднимались клубы пара. Там, внизу, находилось второе сердце города – Паровое Сердце. Там лучшие умы инженеров заставили огонь и воду вращать гигантские поршни Великих Механизмов, которые качали воду в жилые кварталы, поднимали тонны руды на лифтах-клетях и гнали свежий воздух в самые глубокие шахты.

Это и была суть гномьей философии: магия и механизм не были врагами. Они были двумя руками одного мастера. Паровые трубы, отполированные до блеска, были обвиты огненными рунами, которые поддерживали постоянную температуру, экономя уголь. Огромные стальные поршни были покрыты рунами силы, и каждый их удар был втрое мощнее, чем мог бы рассчитать любой инженер. Магия не заменяла технологию, она делала ее совершенной. Технология давала магии тело, облекала ее в металл и пар.

Путь Ворина лежал в Зал Совета. Он был рудознатцем, и его работа была основой всего. Без руды не будет металла для инженеров. Без кристаллов и редких минералов не будет силы для рунных мастеров. Без угля и железа не будет мощи у воинов Тана. Рудознатец стоял у истоков. И поэтому его отчет был так важен.

Он прошел мимо Башни Инженеров, откуда пахло машинным маслом и свежими чертежами, и мимо Храма Рун, где в тишине слышался лишь легкий перестук молоточков и резцов. Эти два здания – соперники и братья – смотрели друг на друга через площадь, и в этом соперничестве рождалась мощь Тарнхольда. Любой гном, будь он из самого низкого клана землекопов, мог однажды войти в Зал Совета. Не по праву крови, а по праву гения. Спроектируй механизм, который сэкономит городу уголь, – и ты будешь сидеть рядом с Главным Инженером. Вырежи руну, которая укрепит щит лучше прежних, – и твое слово будет весить не меньше слова Верховного Мастера.

Это была простая и честная система. Система долга перед кланом и мастерства, воплощенного в камне и стали. Система, которая работала без сбоев тысячу лет.

И именно поэтому находка, которую Ворин нес в своем заплечном мешке, так его тревожила. Образец камня, который не подчинялся ни законам инженерии, ни песне рун. Камень, который был неправильным.

Он подошел к массивным дверям Зала Совета, украшенным тремя символами: Скрещенными Молотами (клан Тана Торина Дубощита), Циркулем и Шестерней (гильдия Инженеров) и Спиральной Руной (орден Мастеров). Стражи в паровых доспехах молча расступились.

Ворин Камнерук сделал глубокий вдох, ощутив знакомый, родной вкус воздуха Тарнхольда. Но сегодня в нем была новая, едва уловимая нотка. Привкус пыли. Пыли, в которую может превратиться даже самый прочный камень, если внутри него заведется болезнь. Он вошел в зал, чтобы доложить, что Великая Шестерня, возможно, дала свою первую трещину.

Глава 2: Первая трещина

Лифт-клеть, скрипя цепями, опускалась в темноту. Теплый, жилой воздух верхних уровней сменился холодной, влажной тишиной. Ворин Камнерук стоял, упершись руками в ограждение, и смотрел, как светящиеся руны на стенах шахты проносятся мимо, становясь все реже и тусклее. Они спускались на «Безмолвный Уровень». Название ему дали первые разведчики. Здесь камень был настолько древним и плотным, что, казалось, поглощал любые звуки. Здесь не было эха. Даже удары кирок звучали глухо и коротко, словно вязли в толще скалы.

«Мастер Ворин, может, повернем?» – раздался за его спиной нервный голос молодого шахтера по имени Хакон. «Старики говорят, чем глубже копаешь, тем ближе к костям мертвых богов. Не к добру это».

Ворин не обернулся. «Старики говорят, что из-за страха можно умереть с голоду, сидя на мешке с золотом. На верхних уровнях жилы истощаются. Медь и железо еще есть, но мифрила и адамантия не находили уже лет пятьдесят. Здесь, – он кивком указал вниз, – здесь залежи, каких мы не видели со времен Первых Королей. Так что отбрось бабские сказки, Хакон. Верь не байкам, а своей кирке».

Клеть с толчком остановилась. Они прибыли. Воздух здесь был спертым, пахло мокрым камнем и еще чем-то… неуловимым. Сладковатой гнилью, как от старой, отсыревшей древесины. Но откуда в камне, на глубине двух километров, взяться гнили?

Рабочие зажгли карбидные фонари, чьи шипящие язычки света выхватили из мрака огромный, неотесанный зал. Повсюду виднелись следы их предыдущей работы: вбитые в стены стальные клинья, брошенные буры, разметка на стенах. Они работали здесь уже третью неделю, и поначалу все шло отлично. Но потом начались странности.

Первым знаком стала руда. Железняк, который на пробах показывал высочайшее содержание металла, в руках становился хрупким. Ворин взял в руки образец – с виду обычный, тяжелый камень. Но стоило ему сжать его в кулаке, как камень с сухим треском рассыпался в серую пыль, оставив на ладони лишь несколько крупиц настоящего металла. Словно невидимый червь выел всю его суть, оставив лишь пустую оболочку.

Вторым знаком были кристаллы. Безмолвный Уровень был богат жилами кварца, но на многих из них, как оспа, появились черные, маслянистые наросты. Они не были частью кристалла, а словно росли на нем, как плесень. Попытки отколоть их приводили к тому, что весь кристалл рассыпался в крошку.

«Мастер, опять голова трещит», – пожаловался другой шахтер, старый Дрор, прислонившись к стене. «И шепот этот… Словно кто-то скребется по камню с той стороны».

«Это давление, Дрор», – устало ответил Ворин, хотя сам чувствовал легкую тошноту. Он был ученым, рудознатцем. Он верил в геологию, в физику, в химический состав пород. Шепот, болезнь камня – это были термины из детских страшилок. Но факты упрямо лезли в глаза, и у них не было научного объяснения.

Он отошел от группы в боковой штрек, который они начали пробивать в прошлый раз. И здесь он его увидел.

В стене, вскрытой последним взрывом, виднелась жила. Но не металла или кристаллов. Это была жила пористого, как пемза, абсолютно черного камня. Она пульсировала, но не светом, а тьмой. Вокруг нее аура холода была настолько плотной, что на стенах штрека выступил иней. Все законы геотермии кричали, что чем глубже, тем жарче. Но этот камень был холоднее льда.

Ворин осторожно протянул руку. Он не коснулся его, но почувствовал, как камень… тянет. Словно голодный рот, он высасывал тепло из его ладони, из воздуха, из окружающих скал. Ворин отдернул руку, как от ожога.

В этот момент в голове у него раздался шепот. Он не был похож на эхо или сквозняк. Это были отчетливые, хотя и бесплотные слова.

«…один… так долго… голоден…»

Ворин отшатнулся назад, ударившись о стену туннеля. Его научный ум боролся с тем, что чувствовали его инстинкты. Давление. Газ. Инфразвук. Усталость. Он перебрал все возможные объяснения, но ни одно из них не подходило.

Раздался крик. Он бросился обратно в главный зал. Хакон и Дрор катались по земле, вцепившись друг другу в глотки. Их глаза были дикими, они рычали, как звери. Остальные пытались их разнять. Это была не драка. Это была вспышка первобытного, бессмысленного безумия.

«Хватит!» – взревел Ворин, и его голос, усиленный акустикой, заставил их замереть.

Он посмотрел на дерущихся, на испуганные лица остальных, на черную жилу в стене. И принял решение. Наука была бессильна. Время для экспериментов кончилось.

«Бросайте все. Отколоть несколько образцов этого… черного камня. Осторожно. Мы немедленно поднимаемся наверх. Этот уровень закрыт. До особого распоряжения».

Шахтеры, не веря своему счастью, бросились к инструментам. Никто не спорил. Они откололи несколько кусков черной породы, завернув их в несколько слоев толстой кожи – камень был настолько холодным, что обжигал руки.

Когда они уже ждали клеть, Ворин в последний раз посмотрел на Безмолвный Уровень. Теперь он знал, почему он был безмолвным. Потому что здесь, в глубине, пробуждалось нечто, перед чем даже камень предпочитал затаить дыхание. И шепот в его голове, теперь уже совсем тихий, насмешливый, произнес:

«…скоро… пир…»

Ворин зашел в клеть последним. На его лице, лице ученого и прагматика, впервые в жизни было выражение суеверного ужаса. Он нес наверх не просто геологическую загадку. Он нес доказательство того, что самые древние и страшные легенды гномов могут оказаться правдой.

Глава 3: Диалог на Мосту Мудрости

Мост Мудрости был вырезан из цельного кристалла дымчатого кварца и не имел ни единой опоры. Он парил над пропастью, соединяя две величайшие силы Тарнхольда: остроконечную, асимметричную Башню Инженеров, из окон которой вырывались клубы пара, и приземистый, монолитный Храм Рун, казавшийся вросшим в саму гору. Гномы говорили, что когда Инженер и Рунный Мастер спорят, мост начинает вибрировать. Сегодня он гудел, как струна.

Ворин Камнерук стоял в центре моста. Перед ним, на грубо сколоченном верстаке, лежали его находки: хрупкий, как зола, железняк, покрытый черной оспой кварц и главный вещдок – обломок пористого камня, завернутый в несколько слоев асбестовой ткани. Даже сквозь изоляцию от него веяло холодом. Вокруг собрался весь Совет Камня.

Первым слово взял Главный Инженер Брандт. Он был полной противоположностью своему ремеслу: невысокий, жилистый гном с коротко подстриженной бородой, вечно перепачканный в масле и саже. Его движения были резкими, речь – быстрой, как работа парового молота. Он подошел к верстаку, брезгливо ткнул в черный камень стальным щупом.

«Ерунда», – отрезал он, не поднимая глаз. «Обычная геологическая аномалия. Мы пробурили на рекордную глубину, вскрыли пласт, который миллионы лет был под чудовищным давлением. Отсюда и хрупкость породы, и выброс неизвестного газа, который вызывает у шахтеров галлюцинации. А шепот в камне, Ворин, – это простая акустика. Сквозняк в трещинах. Дайте мне эти образцы, – он махнул рукой в сторону камней, – моя лаборатория проверит их на прочность, состав, точку плавления. Через три дня я дам вам отчет с цифрами и графиками, а не сказки про шепот».

Для Брандта мир был набором измеримых величин. То, что нельзя было взвесить, измерить или разложить на химические элементы, попросту не существовало.

«Цифры могут измерить вес камня, Брандт. Но не тяжесть его тишины», – раздался тихий, скрипучий голос.

Из тени на стороне Храма выступил Верховный Рунный Мастер Двалин. Он был стар, как сама гора. Его длинная, белая как снег борода спускалась до самых колен. Глаза его были закрыты бельмами, он был слеп уже сотню лет. Но никто в Тарнхольде не видел мир так ясно, как он. Он передвигался, опираясь на посох, но вела его не палка, а кончики пальцев, которыми он постоянно касался стен, пола, воздуха, читая невидимую вязь рун, из которых был соткан мир.

Двалин не подошел к верстаку. Он остановился в шаге от него, протянул свою морщинистую, покрытую шрамами от резцов руку и замер, не касаясь черного камня. Его пальцы слегка дрожали.

«Этот камень… молчит», – прошептал он, и в наступившей тишине его шепот прозвучал громче грохота кузни. «У всего в мире есть своя Песнь, своя изначальная руна. У железа – руна твердости. У огня – руна жара. У воды – руна потока. Даже у пустоты есть своя руна – руна безмолвия. Но у этого камня нет ничего. Он – дыра в самой Песне Мироздания. Ты прав, Брандт, в нем есть газ, но это не газ из камня. Это дыхание того, что пожрало этот камень изнутри. Он не болен, Главный Инженер. Он – сама болезнь. И шепот… его слышат не только шахтеры. Мои лучшие ученики, медитирующие в нижних залах, тоже слышат его. Он зовет. Он обещает. Он лжет».

Брандт фыркнул, но ничего не ответил. Спорить с Двалином было все равно что спорить с самой горой – бесполезно.

Последним заговорил Тан Торин Дубощит. Он стоял, опершись на свой огромный боевой молот. Он не был ни ученым, ни магом. Он был воином и правителем. И его интересовали не теории, а факты.

«Болезнь или газ», – пророкотал он, и его голос заставил мост завибрировать. «Но мои шахтеры напуганы. Двое с Безмолвного Уровня сошли с ума и теперь сидят в лазарете, крича о 'голодной земле, что ест свет'. Производство на главном мифриловом участке упало на треть. Рабочие боятся спускаться. А это, – он ударил древком молота о мост, – угроза всему Тарнхольду. Без металла наши механизмы встанут. Без руды наши кузни остынут. Без оружия мои воины станут безоружными. Меня не волнует, что это. Меня волнует, как это остановить».

Он вперил свой тяжелый взгляд в Ворина.

«Ты, рудознатец. Ты нашел эту заразу. Ты видел ее своими глазами и сохранил здравый ум. Ты знаешь этот уровень лучше всех. Ты вернешься туда».

Ворин вздрогнул. Мысль о возвращении в холодное, шепчущее безумие Безмолвного Уровня вызвала у него приступ тошноты.

«Ты выяснишь природу этого камня и найдешь его источник», – продолжил Тан, не оставляя места для возражений. «Это приказ. Но ты пойдешь не с пустыми руками». Он повернулся к двум другим членам Совета.

«Брандт! Твоя наука не смогла объяснить это, но она может дать нам инструменты. Собери для Ворина лучший паровой бур, какой у тебя есть. С алмазными резцами. И дай ему свои новые сейсмические датчики. Пусть он составит карту этих черных жил».

Затем он посмотрел на Двалина. «А ты, старый друг, отложи свои медитации. Твои руны оказались бессильны, но, может, ты сможешь создать что-то новое. Вырежи для его отряда защитные амулеты. Самые сильные, какие сможешь. Пусть твоя магия прикроет их, пока технология Брандта будет грызть камень».

Тан Торин снова повернулся к Ворину.

«Ты получишь лучшее, что могут дать наши руки и наша магия. Но твоя задача – самая важная. Ты – наши глаза и уши в темноте. Иди. И принеси мне ответ. Или не возвращайся совсем».

Сказав это, он развернулся и тяжелой, уверенной поступью пошел прочь. За ним, бросив друг на друга короткие, враждебные взгляды, последовали Брандт и Двалин. Ворин остался один на Мосту Мудрости, рядом со своим страшным открытием. Он получил приказ. Приказ, который звучал как смертный приговор. И он понял, что спор между магией и технологией окончен. Перед лицом неизвестной угрозы Тарнхольду придется использовать и то, и другое, просто чтобы выжить.

Глава 4: Проповедь во тьме

Верхние туннели Тарнхольда не гудели от работы механизмов. Здесь единственным звуком было эхо капающей с потолка воды и шорох летучих мышей. Светящиеся руны на стенах давно выцвели, и тьма здесь была почти абсолютной, плотной, как остывшая смола. Гномы не ходили сюда уже сотни лет. Эти ходы считались выработанными, пустыми и, что важнее, – проклятыми. Именно поэтому Малкор выбрал их.

Он шел по узкому, кривому проходу, и свет от его фонаря – колбы со светящимся мхом – выхватывал из мрака влажные, покрытые плесенью стены. За ним, бесшумно ступая, следовали двое его аколитов. Малкор не был похож на фанатика. Высокий, с аристократически тонкими чертами лица и ухоженной темной бородой, он больше походил на ученого или философа. Но в его глазах горел холодный, пронизывающий огонь веры.

Они вышли в большой, обветшалый зал, который когда-то был рынком. Теперь здесь ютилось племя глубинных гоблинов. Воздух был пропитан запахом нечистот, протухшей еды и отчаяния. Десятки злобных, голодных глаз уставились на пришельцев из темноты. Гоблины, маленькие, скрюченные создания с бледной кожей и огромными глазами, сжимали в руках ржавые ножи и заточенные кости.

Из самой большой пещеры, служившей троном, вышел их вождь. Грызлоск был огромен для гоблина, мускулист и покрыт шрамами. На его шее висело ожерелье из гномьих бород – его главная гордость.

«Человек!» – прорычал он, обнажая гнилые зубы. «Что человек забыл в нашем доме? Хочешь, чтобы твоя борода пополнила мою коллекцию?»

Малкор остановился на безопасном расстоянии. Он не выказал ни страха, ни агрессии. Он улыбнулся – спокойно, понимающе, как врач, говорящий с больным.

«Я пришел не забирать, вождь Грызлоск. Я пришел давать», – его голос был мягким, вкрадчивым, но каждый слог отчетливо разносился по залу. «Я слышал истории о твоем народе. Истории о том, как вас изгнали, унизили, заперли здесь, в темноте, грызть кости, пока гномы внизу пируют и куют свое золото».

Грызлоск фыркнул. «Мы не жалуемся. Мы деремся. Мы делаем набеги. Иногда нам везет».

«Иногда?» – Малкор слегка наклонил голову. «Один убитый гном-старатель в обмен на десять ваших воинов? Отбитая у каравана бочка с тухлым пивом в обмен на месяц голода? Это ты называешь везением? Это – подачки. Объедки со стола хозяев, которые они бросают своим собакам. А гномы… они даже не считают вас собаками. Они говорят, что вы – мусор. Крысы, копошащиеся в отбросах. Отбросы подземелий».

Слова Малкора были подобны яду. Гоблины зашевелились, их рычание стало злее. Он задел их за самое больное – их гордость.

«А я говорю вам», – продолжал проповедник, повышая голос, – «что вы – истинные дети камня. Вы были здесь первыми, когда еще не было ни пара, ни рун. Это ваша гора! Вас обманули и обокрали воры-гномы. Их боги-механизмы, их бездушные шестеренки и светящиеся камни дали им силу, отобрали ваше право по рождению. Но есть бог древнее. Бог, который не требует десятилетий обучения, чтобы выточить идеальную шестерню. Бог, который не требует веков медитаций, чтобы начертать идеальную руну. Бог, который не требует мастерства… а дарует силу. Здесь и сейчас. Бог, чей аппетит так же велик, как и ваша ненависть. Бог Голода».

«Сказки!» – рявкнул Грызлоск, делая шаг вперед, хотя в его голосе уже не было прежней уверенности. «Много сказочников приходило к нам! Гномы сильны! Их броня крепка! Их стены несокрушимы!»

«Броня? Стены?» – Малкор снова улыбнулся. Он протянул руку ладонью вверх. «Дай мне свой нож, вождь Грызлоск. Самый обычный».

Вождь с подозрением посмотрел на него, но затем, подталкиваемый любопытством, вытащил из-за пояса ржавый, зазубренный тесак и протянул Малкору.

Малкор взял его за лезвие, но не порезался. Он закрыл глаза и что-то прошептал. И гоблины, затаив дыхание, увидели чудо. Ржавчина на клинке начала исчезать, но не сменяясь блеском стали. Вместо этого нож стал покрываться матовой, угольной чернотой. Тьма на его поверхности сгущалась, она словно двигалась, вибрировала. От клинка потянуло тем же аномальным холодом, что Ворин ощутил в глубине.

«Гномы верят, что сталь может сломать только лучшая сталь», – спокойно сказал Малкор, протягивая преображенный нож обратно Грызлоску. «Наш бог может сожрать их броню изнутри, как ржавчина. Он может обратить их несокрушимые стены в прах, как камень, что мы видели внизу. Этот нож – лишь капля Его силы. Малая часть того, что Он готов дать вам».