Читать онлайн Город для кита

Художник: Елизавета Другова

© «Волки на парашютах» : Редакция Аси Петровой, 2025

© Мифтахова Ж., 2025

© Обложка, Другова Е., 2025

Глава 1

Переменная облачность

Моя сестра больше со мной не разговаривает. И у нее совершенно идиотская на то причина. Если бы кто-то устраивал конкурс с призовыми местами на самые глупые поводы для обид, то она обязательно взяла бы первое, и даже тогда бы ее это ничуть не смутило. Она бы поставила свой кубок на полку, на эту треклятую, виновную во всем полку, протерла бы его тряпочкой и продолжила обижаться. И точно так же бы мучила меня молчанием две недели. И точно так же бы уехала, не оставив даже записки.

А дело в том, что я расколотил ее кружку. Всего-то! Нет, ну разумеется, это была особая кружка. И все же не ее любимая и даже не та, которой периодически пользуются. Просто особая кружка. Покрывшаяся пылью, белая, повернутая памятной фотографией к стене. Когда-то это был подарок от ее бывшего, который, должен признать, был премерзкий тип, крикливый, выматывающий ее и себя истерик, при этом старше ее лет на десять. Я иногда никак не возьму в толк: как можно, будучи кого-то настолько старше, вести себя, словно тебе восемь с половиной? Быть может, если ты уже прожил в полтора раза дольше своего партнера, то считаешь свой авторитет непоколебимым и начинаешь допускать ребячество? Не знаю. Главное – что кружка была подарком премерзкого типа, а все, что о нем напоминало, сестра молча и энергично собирала в громадный мусорный мешок, а затем выкинула в первый же день расставания. Но кружка осталась. Всего лишь повернулась к нам другим боком.

– Не поместится, – скептично говорила она, глядя, как я пытался разместить на полупустой полке плюшевого кита – доказательство своего мастерства и правоты в том, что в парках аттракционов не сплошное надувательство.

– Еще как поместится, не может не поместиться, – отвечал я.

Зря она это сказала. Если бы не сказала, я бы в ту же секунду сдался, слез со стула и положил бы его куда-то еще, но эта ее уверенность, это монотонное безразличие меня раздражали.

Кит не помещался. Я злился. От злости толкал его сильнее, хотя прекрасно понимал, что он расплющится и в узкое пространство между вазой и неприкосновенной кружкой не поместится. Он неумолимо не помещался. Ваза была маминой. Сестра смотрела на меня равнодушными глазами, скрестив руки на груди. Кит мялся. С одной стороны, она ожидала моего провала, так что не хотела меня останавливать, с другой, оба предмета на полке ей были по разным причинам дороги, и оба не хотелось бы терять. Наконец она не выдержала:

– Да хватит, разобьешь!

Было поздно.

Плюшевый хвост разогнулся, вытеснив керамический бок. Кружка покачнулась, балансируя на краешке полки, и время словно замерло. Но тут же оттаяло. Вдребезги.

Я раскрыл глаза. Минуту тикали часы. Мы вместе смотрели на белые осколки под ногами. Как назло, фотография с моей сестрой и тем придурком осталась цельным куском. Она смотрела на кусок. И я знал: ей тоже жаль, что он не раскололся.

Сейчас я все думаю: что, если бы всего этого не было? Что, если бы она никогда не стала встречаться с тем идиотом, если бы выкинула все его подарки, если бы я тогда не выиграл этого кита, если бы она меня не подначивала… И что, если бы этот осколок все же разбился?

Тикнули часы. Она подняла на меня глаза. Больше напуганные, чем злые, подумал тогда я, но разве есть дело, какое у тебя в глазах выражение на самом деле, когда мы реагируем лишь на слова?

– Ты просто невозможный! – взорвалась она. – Тебе как будто некуда больше деть этого чертова кита!

Я молчал, стоя на стуле. Она тоже замолкла. Подняла осколок – тот единственный осколок – и сунула его в мусорку на кухне. Потом вытащила пакет, завязала узлом и хлопнула входной дверью. Пакет был полупустой.

Меня старательно игнорировали около двух недель, как я и сказал. А потом она исчезла. Упаковала вещи, закрыла комнату на ключ и куда-то уехала. Это был конец мая, я не ждал, что она вернется до лета или даже сентября. Но дозвониться до нее стало невозможным, и вскоре это заметил отец. Еще одна вещь, которую я никак не пойму, это почему старшее поколение такой большой фанат бракосочетаний и почему они не могли подождать до сентября…

Есть такой город, называется Буревестник. Он находится на каком-то потерянном острове, стертом со всех карт, имя которого сложновато для уха русскоговорящего, из-за чего мы зовем его Безымянным. В детстве нас с сестрой часто отвозили туда на пару недель к родственникам по материнской линии. Мне там никогда не нравилось. Местные жители казались причудливыми и чужими по духу, а отсутствие какой-либо связи и телевизора делали из меня раздражительного крошечного гремлина, умоляющего отвезти его домой уже на вторые сутки. Однако сестра это место просто обожала. Не столько из-за климата, моря или отдыха, сколько из-за духа загадки, которым только может веять от города на езымянном острове, которого нет на картах.

Это был мой последний шанс, когда я объездил все отели с мотелями в радиусе ста километров и обзвонил всех ее друзей и знакомых.

Довез меня паромщик. Он сразу понял, куда мне надо, когда я пытался выговорить полузнакомое название. Понял-то он, конечно, сразу, но от развлечения за мой счет отказываться не стал. «Как-как? – переспрашивал он, посмеиваясь в усы и оттопыривая красное ухо рукой. – Что-то ничего не разберу!» В конечном счете меня доставили. Уставшего, зеленого от морской болезни и продрогшего до костей. Когда я расплачивался, паромщик очень долго глядел на мои деньги, словно пытался вспомнить, что это такое. Потом, когда я уже думал, что довезли меня бесплатно, он очнулся, крякнул, хлопнул меня по ладони и сгреб мятые рубли себе в карман. «Первым делом, братец, обзаведись-ка местной валютой», – сказал он на прощанье. Сказал и отчалил, бросив меня стоять с рюкзаком и плюшевым китом под мышкой в оставленной людьми гавани одной из бухт Буревестника.

Есть множество причин, по которым острова может не быть на картах. Опуская самые банальные из них, которые человечество в своем развитии уже давно миновало, остается не так уж много правдоподобных. Военных объектов на Безымянном не было, да и кому понадобится подобное черт-знает-где расположение. Тюрьма была, но самая обыкновенная, чуть поодаль от населенных пунктов. Сомневаюсь, что там держали преступников мирового класса. Особо важными электростанциями Буревестник не выделялся, споров за территорию тут не было, неприятных слухов – тоже. Остается лишь думать, что до этого Богом забытого места настолько никому не было дела, что даже на карту уголок безвременья и забытья решили не наносить. Буревестник – это отдельная крошечная вселенная. В которой я, как выяснилось позже, был вынужден увязнуть.

Шумело море, свистом ему вторил ветер. Вдали скрылся паром. Он булькнул за горизонт и пропал, словно растворившись в дымке тумана. Хотя тумана не было…

Я вздохнул. Потоптался в песке, прогулялся вдоль береговой линии, пока не понял, что окружен скалами с обеих сторон. Лишь старый маяк глядел на меня сверху. Я неуверенно ему подмигнул. И тут же пожалел об этом, смутившись, как будто подмигнул мертвому.

Из-под объемных облаков в пустой синеве неба вылезло солнце и бликами зашлепало к песку. Повертев головой, я не обнаружил никакого удобного спуска и кое-как полез карабкаться вверх по заросшему травой склону. Навигатор, само собой, не работал бы. Задним числом я добыл из залежей памяти мутный факт, что заброшенный маяк звали Северным, но мох это рос на скалах или водоросли, понять мне не удалось. Зато у меня были с собой часы. По ним я неуверенно определил южное направление и начал шагать.

Здесь следовало бы прояснить, что запомнить Буревестник крайне трудно. У всех, кто там побывал (а таких, извините, не так уж и много), складывается впечатление, будто это совершенно обыкновенный приморский город. Качающиеся лодки на причале, шумные вороватые чайки, рынок, своеобразные горожане – вот и весь набор. Да, странноватое расположение, но паромщик был очень мил, когда отвозил меня туда. Как же я оттуда уехал? Уже не припоминаю, кажется, было трудновато… Ну, что греха таить? Ничего необычного, зря развели вы эти слухи.

Я не помнил ничего из того, что попадалось мне на пути. Шел с китом под мышкой сквозь поле ковыля, шевелящегося на ветру, словно шерсть, и думал: сплю я или брежу? Когда вдали я приметил заброшенное здание, замер. Медленно опустился. С головой спрятался в ковыль. Почему-то тогда мне показалось это самым логичным действием, но прошло минуты две, я хлопнул себя по лбу за бредовое поведение и побежал дальше. На здание стараясь все-таки не смотреть.

Ковыль кончился, за ним асфальтом разлилась дорога. Город шумом смел меня, не дав опомниться. У переполненной гавани возились моряки, разгружая сети. Кричали птицы. Их отгоняли от прилавков торговцы уходящего в глубь рынка. Там, дальше, сужались переулки и улочки, а в тенях прятались двери в магазины, где каждая как вход в другие миры. Остроконечные черепичные крыши, надстройки и мостовые. Все было перепутано проводами, и к месту или нет на каждом шагу были втиснуты старинные фонари. С серьезным видом пробегали мимо меня дети. Таская веревки, доски и ведра, дети болтали между собой, и создавалось впечатление, что заняты они собственной работой, а вовсе не помощью взрослым. Обратно к воде тянулась рябая, непонятная дорожка, вымощенная плиткой пополам с досками. А у пристани, пришвартованные бок о бок с моторными лодками и катерами, мачты вздымали парусные суда прошлых веков. Самые настоящие: с табличками и гальюнными фигурами.

– Вам помочь?

Я вздрогнул от неожиданности и опустил глаза. Возле меня стояла маленькая серьезная девочка лет девяти. В черном платье-футболке и сандаликах, с заведенными за спину ручками. Она придирчиво меня разглядывала огромными темными глазками из-под полей соломенной шляпы, прятавшей мальчишечью стрижку. Удивительно бледная по сравнению с загорелыми местными…

Я оглянулся в поисках взрослых, которые ее сопровождают. Само собой, никого там не было.

– Так вам помочь? – нетерпеливо повторил ребенок.

Насколько будет странным с ней заговорить? Стоит ли?..

– Ты не знаешь, где здесь можно снять жилье? – рискнул я.

– Знаю, – кивнула она.

Я выдержал паузу. Девочка молчала. От ее взгляда было как-то не по себе, так что я сделал вид, что осматриваюсь.

– Ищете место для кита? – спросила она.

– Что? А! – Я вспомнил про плюшевую игрушку, которую все еще держал под мышкой. Почему-то мне вдруг стало страшно, что девочка выпросит его, как часто бывает у остальных детей, обращающих внимание на что-то чужое. Так что я сжал кита покрепче. – Да, наверное… Вообще-то я ищу здесь свою сестру. Не очень помню, где она может быть, если честно. Так где, ты говоришь, можно поселиться?

– Не знаю, подходящий ли это город для кита, – очень озадаченно констатировали мне. – Как зовут сестру?

На этом вопросе она так жутко наклонила голову, что по мне расползлась стая мурашек. Не будь я посреди настолько оживленного места, даю слово, на этом моменте я бы точно удрал.

– Не уверен, важно ли это… – все же начал я.

– То есть вы надеетесь?

– В каком смысле?

– Если вы не уверены, что это важно, но собирались что-то мне ответить, то вы либо надеетесь, что это важно, либо надеетесь, что не важно, потому что точно знать не можете. Мой дедушка говорит, что все человеческое незнание держится на надежде. Так мы облегчаем для себя страх неизвестности. Вы ведь надеялись?

Я ощутил себя Алисой в Стране чудес, слушающей бессмысленный монолог очередного персонажа.

– Почему это может быть не важно? – как ни в чем не бывало спросила девочка.

– Моя сестра всегда выдумывала себе новое имя или кличку, когда мы были детьми. Едва ли кто-то знает ее по настоящему имени.

– Кличка! – вдруг оживилась девочка.

Я стратегически сделал шаг назад.

– Что?

– Я Кличка, – ответила она, указав на себя пальчиками.

Какая же удача была заговорить первым делом со странным ребенком?

– А тебя как зовут? – спросила девочка, видимо решив, что мы достаточно сблизились, чтобы обратиться ко мне на «ты».

– Мама мне запретила говорить это незнакомым девочкам, – пошутил я, медленно направляясь в сторону рынка. В животе урчало.

Девочка не двинулась с места.

– Кого же мне тогда искать, если я найду твою сестру?

– Спрашивай Марию-Антуанетту.

Она серьезно кивнула.

– До встречи, Мария-Антуанетта! – Худая лапка махнула мне на прощанье.

Я бы очень не хотел встретить ее еще раз…

Солнце катилось по небосклону к линии горизонта у воды. Я подходил по очереди к каждому уличному торговцу или продавцу и показывал им экран телефона с фотографией моей сестры. И то ли они пугались технологии, то ли не могли разглядеть, но все лишь разводили руками.

Возле двери книжного магазинчика стояла табуретка. На ней дремал старик в очках и мятой рубашке, а у его ног сидел громадный пес, напоминающий швабру без черенка. Странная шерсть создавала впечатление, будто собака растеклась по земле, пока охраняла своего хозяина. С розового языка капала слюна. Эта псина трижды норовила меня лизнуть, но всякий раз мне удавалось увернуться.

– Вы точно ее не видели?

Торговка ругнулась на родном языке и дергано всплеснула руками.

– Слышь, друг мой, ты уже третий раз тычешь мне в лицо своим дэвайсом! Как девчонку-то зовут?

– Это неважно, – бесцветным голосом отвечал я. Глаз начинал дергаться.

– Ну раз неважно, то либо покупай что-то, либо желающих мне не распугивай.

Я оглянул прилавок. Швабра-пес облизнулся. Да, друг, как я тебя понимаю…

– А где тут можно переночевать недорого, вы, случайно, не знаете?

Торговка уперла кулаки в боки и так свирепо на меня взглянула, что я сразу понял, что она сейчас мне посоветует, на каком языке и с какой жестикуляцией. Я кривовато улыбнулся и полез в рюкзак за деньгами.

– Это что еще такое?! – Ее глаза округлились и стали похожи на два блестящих оникса.

– Деньги… – пробубнил я, с ужасом вспоминая прощальную фразу паромщика и стыдливо сжимая в ладони рубли.

Но торговку было уже не остановить. Она проворно схватилась за мое запястье.

– Вы только посмотрите на него! Мошенник! Проходимец! – восторженно восклицала она. – Сначала сует гаджет мне свой заморский, а потом эти фальшивки! Ну надо же… Ты там глянь, он у тебя второй рукой случайно ничего не свистнул? Ишь какой!

Я попятился. Мочалкоподобная собака обрадовалась и достала до меня языком. Ее хозяин приоткрыл глаз-щелочку. Пальцы торговки меня не выпускали, и она все говорила и говорила, пока ухмылялся в усы владелец соседнего прилавка.

– Тебе, может, полицейских вызвать? А? Заодно и сестренку твою безымянную отыщут…

Сердце заколотилось в ушах. Вырваться и броситься наутек? Ага, на потеху толпе. Она же не серьезно. Она же не серьезно?!

Я стоял там, обливаясь потом, в надежде, что ей надоест. Что солнце сядет и наступит пора закрываться. Или что полицейских и правда позовут, и я смогу объясниться… Или что наконец проснусь.

Вдруг раздался скрип ножек табуретки о мостовую.

– Да полно тебе, Валерка, не видишь: хватит с человека…

Этот голос был таким знакомым. Совсем тихий, еле различимый в гуле, но такой родной и успокаивающий… Словно все вокруг сразу потухло, пока он говорил.

Я поднял глаза. Торговка недовольно смотрела на старичка с табуретки. А он с улыбкой смотрел на нее голубыми щелочками глаз, спрятанными в морщинистом лице.

Мою руку выпустили. Торговка ухмыльнулась.

– Ну полно так полно… Чего же вы, Геннадий Аркадьич, мы тут только шутки шутим, правда?

Сосед по прилавку утвердительно кивнул.

Старичок уже не слушал, он подошел ко мне. Собака-швабра вилась у его ног.

– Ладно тебе, друг, не серчай, не злой тут народ, просто недружелюбный.

– Да я разве… – Я так и не придумал, что «я разве», но возразить хотелось.

Меня терпеливо подождали, и неловкая пауза затянулась.

– Тебе вроде бы жить негде? У меня все равно этаж пустует, можешь там переночевать, а дальше подумаем. Если остаться захочешь, сообразим цену подходящую.

– Да, спасибо большое.

Мы медленно зашагали вдоль берега – собака-швабра, старик и дурень с китом под мышкой.

– Тебя как зовут? Я вот Геннадий Аркадьевич, это, – он кивнул на радостно вышагивающего пса, – Соломон.

– Похож… – брякнул я.

Старик рассмеялся. Приятным, тихим смехом, смешавшимся с шумом моря и ветра.

– Имя я завтра скажу, извините… – Я протер руками лицо.

– Хорошо. Можно и завтра. Чего торопиться?

Минули магазинчики, церкви и лодки. Цвет неба сменился на сиреневый, и купол набился облаками. Солнце уже давно свалилось в воду.

Мы прошли город насквозь, и домов стало попадаться все меньше, но мы шли и шли, пока не оказались на скалистой окраине, где вдали одиноко стоял покосившийся трехэтажный домик возле основания разрушенного маяка. Мне дом тогда показался каким-то ненастоящим – весь словно в заплатках, с двумя трубами разных размеров, торчащими из черепичной крыши, неуместной башенкой и каким-то крюком, привинченным к пристройке сбоку. Основание маяка же было измазано краской, забрызгано и залеплено листовками, рисунками и, кажется, страницами книг… Рядом валялись кирпичи, а к стене крепился старинный уличный фонарь, как те, которыми был утыкан город.

Мы подошли к маленькой маячной дверце. Геннадий Аркадьевич вставил ключ, повернул и шагнул в полутьму. Соломон остался сидеть снаружи.

– Осторожнее, здесь можно провалиться, – сказал старик изнутри.

Я не сразу понял, о чем он. Нога нащупала камень пола, но, когда я сделал второй шаг, мир резко ухнул вниз, и я повис на руке, в которую вцепился мой проводник. Кит еле удержался под мышкой.

– Я же говорил: осторожнее, – добродушно произнес Геннадий Аркадьевич. Для пожилого человека у него была на удивление крепкая хватка.

Нога нащупала ступень, и мы начали спускаться по спирали в темноту.

– А почему тут нет пола?.. – глупо спросил я. – И куда мы вообще идем…

– О, просто наш маяк перестал быть нужным, а в моем доме не осталось места, – отозвался голос на несколько ступенек ниже меня. – Так бывает, здесь постоянно меняют маяки, но этот маяк мне еще нужен, и я подумал: почему бы не оборудовать подземные ходы?

Я сглотнул. Где-то внизу еще раз крутанулся ключ. И скрипом отворилась новая дверь. Шаги Геннадия Аркадьевича шаркали дальше по коридору.

– Да, и сегодня не работает электричество, так что, если у тебя где-то припрятан фонарик, будет очень кстати, – уже совсем неслышно донесся его голос. Я подумал, что он, должно быть, очень хорошо здесь ориентируется, раз так быстро перемещается в полной темноте.

Кончились ступеньки, руками я нащупал дверь, низкий проем, куда пролез, согнувшись. Порывшись в рюкзаке, наконец нашел нужную рукоять. Луч плавно пополз вдоль стены. Из темноты выплыла раскрытая пасть. Мертвые глаза отразили свет. Я отпрянул. Затылок ударился о стену. Фонарь осветил полотно, с которого смотрело морское зубастое чудовище.

– А! – отозвался мой проводник дальше по коридору. – Ты не бойся. Это просто моя коллекция картин.

Я бегло просветил все стены, с ужасом убедившись, что они целиком были скрыты под чудовищными полотнами. Клыки, когти и гигантские плавники окружали меня в тесном пространстве. Где-то картины поменьше, почти миниатюры, а где-то громадные, размером с ковер, полотна, настолько реалистичные, что кажется, будто с них вот-вот начнет покапывать то ли слюна, то ли морская вода.

– Необычно… – нервно выдавил я из себя.

– Спасибо! – отозвался Геннадий Аркадьевич. – Еще я собираю спасательные круги, таблички с суденышек, бракованные струнные, пустые подержанные аквариумы, голубые цветы и географические карты с ошибками!

Я улыбнулся, еще раз оглядев чудовищные стены. Должно быть, очень одиноко пожилому человеку коротать свое время в таком огромном доме, отдельно от города и цивилизации. Вот он и ищет себе как можно больше хобби. Пусть даже странноватых.

Осветив пол, я побежал дальше за своим проводником.

Мы поднялись по лестнице и внезапно оказались на первом этаже дома. Геннадий Аркадьевич признался, что потерял ключи от входной двери, поэтому в дом приходится пробираться через маяк. На ощупь я добрался до выделенной мне комнаты. Расстелил постель, разобрал рюкзак. Нашел пустую полку и отправил на нее кита. Окно выходило на море, и я долго смотрел, сидя на каменном подоконнике по соседству с орхидеей, как волны бьются о скалы.

– Вот, – сказал Геннадий Аркадьевич, брякнув ключ о тумбочку, когда зашел на прощанье. – Если ты вдруг не любишь детей или собак, то Соломон и моя внучка не смогут проникнуть сквозь закрытую дверь.

Я не любил ни детей, ни собак, но улыбнулся и подниматься не стал.

– Спасибо!

Он с улыбкой кивнул и развернулся.

– Геннадий Аркадьевич!

– Да?

– Меня зовут Женя.

– О! – Он деловито вытащил часы на цепочке из кармана брюк и внимательно с ними ознакомился. – Успел до завтра. Что ж, будем знакомы, Женя. Надеюсь, еще увидимся.

Прошел еще час или около того, когда ко мне снова постучали. Слабо, но настойчиво. Я обернулся на дверь. Там стояла та самая девочка из гавани, но почему-то я совсем не удивился. Соломенная шляпа висела у нее на спине, в руках была тарелка с бутербродами.

– Мария-Антуанетта, ты голодный? – спросила она.

– Очень даже.

Девочка прошла в комнату и села рядом со мной на подоконник, переставив орхидею на пол.

– Хорошее ты место нашел для своего кита, – сказала она, глядя на полку.

– Да. Я тоже так считаю.

Глава 2

Шторм

Я наматывал круги по краешку песчаной косы, чуть не наступая в отмель. Соломон рвался на поводке, вывалив язык. Посередине нашего с ним ритуального шествия орали чайки – целая куча чаек, растаскивающих рыбные объедки за сородичами. Они недоверчиво оглядывались на нас – не хотим ли мы тоже поживиться добычей стаи? Но мы не хотели, и я сильнее тянул за поводок неуправляемое животное. Ну как не хотели…

Я начал не с того, каюсь. Не было там чаек. То есть чайки, конечно, были, настоящая лавина чаек, ураган белых перьев, давно я такую ораву не видел. И рыба была, и объедки, и орало это месиво так, что уши заложило. Но начинать все-таки надо было не с этого. Посреди круговерти, наполовину ушедшая в песок, лежала подгнивающая бочка с дырявым боком. А на бочке этой сидел паренек. Слева и справа от него стояли ведра с рыбой, на голове и плечах сгрудились пернатые друзья.

Я кружил там уже около получаса. Соломон тянул прямо к бочке: ему страстно хотелось гонять чаек. А мне больше всего на свете не хотелось туда идти.

Спустя некоторое время сквозь пелену хлопающих крыльев вдруг стал пробиваться черный силуэт. Я прищурился и приставил свободную руку ко лбу. Да, это она. Кличка не бегала, как остальные дети. Она очень быстро шла. Вот и сейчас это маленькое серьезное существо стремительно направлялось ко мне, стратегически обходя и бочку, и сидящего на ней человека на расстоянии десяти метров, по самому краю у кромки воды.

Когда Кличка приблизилась ко мне вплотную, то первым же делом забрала поводок с Соломоном. А он, почуяв крепкую ручку хозяина построже меня, уселся на песок. Несколько секунд мы молчали. Пес глядел глазами-бусинами и тяжело дышал.

– Ты напоминаешь вермишель, – презрительно сообщил я ему.

– Дедушка сказал, тебе нужно подкрепление, – сказала Кличка.

– Да не нужно мне никакое!.. – было взорвался я, но вдруг увидел умиротворенный силуэт Геннадия Аркадьевича в окошке и с натянутой улыбкой ему помахал.

– Сочувствую, – тяжело вздохнула Кличка и нахмурила треугольные бровки, глядя в сторону бочки. – Признаться, меня он тоже отнюдь не располагает к себе.

Я молча смотрел на кружащий галдеж чаек.

Есть такой город, называется Буревестник. Вообще-то существует множество его тезок на картах, я сам попадал в эту ловушку, будучи ребенком, когда пытался отыскать это место. Но речь не обо мне. Внутри города много чего, несмотря на небольшой размер, и даже удивительно, какую кучу вещей можно втиснуть на такой крохотный клочок земли посреди моря. Там бессчетное количество маяков, потому что скалы вокруг острова коварны и прячутся в самых неподобающих местах, а рифы – их младшие братья – раскиданы так, что кажется, будто кто-то с паркинсоном бросал кости, выбирая им расположение. Рыбацких суденышек здесь тоже целое море. И если выстроить их все вокруг острова в один момент, то он точно вырастет в два раза. А это я молчу про катера, водные трамвайчики, баржи, яхты и парусные суда… Как же им там не тесно? Это очень просто. Вы удивитесь, сколько в этом городе сумасшедших, по уши влюбленных в море. И сколько сумасшедших, полагающих, что в месте жительства они не нуждаются, когда у них есть плавучее средство. Один раз я спросил у Геннадия Аркадьевича, есть ли статистика по смертности этих отважных, которых запросто могла бы застать буря, пока они сладко дремали на яхте. Он лишь посмеялся, задумчиво поглаживая белую бороду и поглядывая в потолок. Видимо, попутно что-то вспомнил и даже думать забыл о моем глупом вопросе.

Кроме гаваней, которых здесь полным-полно, есть еще грузовой порт с другой стороны острова и огромная куча полупустых пляжей. Все основное же из первой необходимости располагается на главной улице. И, черт бы ее побрал, у нее тоже непроизносимое название из межзубных звуков и свиста. Там, помимо очевидного рынка и гавани, рядком втиснуты магазины одежды с их странными широкими штанами и рубашками, бары, рыбные ресторанчики, аптеки, сувенирные лавки, прачечные, стройматериалы, раздвоенная лавка шляпника и работника по дереву, книжный, типография, специальный праздничный магазин, ломбард, почта, пекарня, цветочный (откуда берутся почти все голубые растения в нашем доме) и еще невообразимая куча всего, что только может громоздиться друг на друге, вытесняя соседей и до невозможного не помещаясь на первый взгляд. Чуть дальше, если углубиться в город или прогуляться по побережью, идут жилые шестиэтажные дома. Там на штормовом ветру бешено вертятся флюгеры на черепичных крышах, и в теплое время сидят мальчишки, запуская воздушных змеев. Но здания стоят так часто, что продаются только квартиры. И счастливчик тот, кому достался последний этаж. Еще дальше, после главной площади, где располагается библиотека, больница и деревянная, словно сложенная из спичек, церковь с их странным символом вместо креста, начинаются уже частные дома, окруженные крошечными двориками без вида на море. Затем они попадаются все реже и реже, пока вы не наткнетесь на одинокое строение с амбаром возле полей или, если вы выбрали путь по побережью, на наш с Геннадием Аркадьевичем и Кличкой домик возле песчаной косы у пляжа. Дальше стоит один из немногих действующих маяков, еще дальше – порт только для владельцев парусных старинных судов.

За три с небольшим недели я успел исколесить здесь все вдоль и поперек на старом красном велосипеде Геннадия Аркадьевича, найденном мною на чердаке. Банк мне отыскать так и не удалось, я то ли забывал, то ли забивал, но мои сбережения остались валяться на дне сумки, никому не нужные. За проживание я не платил. То есть не платил деньгами. На меня повесили всю работу по дому, и никаких возражений по этому поводу я не имел. Я не из тех мужчин, которых воротит от домашних обязанностей. Так что мы вместе с Кличкой раз в неделю обегали все три этажа с веником, пылесосом, шваброй и тряпками в звенящих металлических ведрах. Она – за дополнительные карманные деньги, я – за право жить в этом чудесном месте. Раз в четыре дня мы спускались в катакомбы: надо было протереть пыль на всех рамах стариковских картин. Я лез на стремянку, чтобы достать до самых верхних (и по совместительству почему-то обрамляющих самые жуткие полотна: кишащие утопленниками, тьмой и внутренностями жертв), а Кличка дулась, что ей постоять на стремянке никак не дают. Еще в мои обязанности входило поливать каждое растение (которых, мягко сказать, было немало), ходить за продуктами и выгуливать Соломона. И я не был против всего этого. Не был против неприятных рыночных продавцов – вороватых и шумных стервятников, – не был против балансировать в этом заваленном до отказа коллекциями доме, чтобы добраться до гортензии. Но заляпанные грязью в форме собачьих лапок джинсы, обслюнявленное каждым утром лицо и пожеванные носки терпеть было невыносимо. Оказалось, в этой швабренной собаке жизнелюбия и желания вести активный образ жизни было куда больше, чем я рассчитывал. А если просуммировать все эти факторы с его неподъемными размерами и моей невнушительной мускулатурой, получается форменный кошмар. Я думал, может, дело в недостаточной дрессировке?

– Он не дрессируется, – со светлой улыбкой отмахивался Геннадий Аркадьевич.

– Это еще как? – спрашивал я, оттирая щеткой джинсы.

Он лишь пожимал плечами. Морщинки играли вокруг голубых глаз, делая его лицо еще более добрым.

– У него есть сила воли, вот и все. Его нельзя заставить что-то сделать.

Кличка с этим суждением была крайне несогласна. У детей есть такие периоды дикого увлечения, когда они не могут оторваться от познавания мира динозавров, автомобилей или минералов. У Клички в ее восемь с половиной тоже было нечто подобное: сначала правившие монархи Англии, потом устройство судебной системы, а затем дрессировка. Я считал, что она деградирует, Геннадий Аркадьевич – что стагнирует. А Соломон ничего не считал, этой своевольной массе шнурков просто нравилось то обилие вкусностей, что ему выпадало за часы бессмысленных безрезультатных тренировок. Мне казалось, что у них с Кличкой нечто вроде поединка. Пока я сидел там, со скучающим видом подперев щеку, на булыжнике у моря, в нескольких метрах происходила настоящая битва умов. Но, к сожалению, в дрессировке я был полный профан, и Кличка имела бы все права надо мной посмеиваться, умей она вообще смеяться.

Дня через два, когда я уже начал засыпать на этом многочасовом мероприятии, участия в котором все равно не принимал, я решил воспользоваться освобожденным временем. Брал велосипед, блокнот с ручкой и ехал искать зацепки. В переулках стояли телефонные будки со справочниками, но проблема в том, что телефоны были установлены далеко не у всех, а родственники мамы там уже давно не жили. Один день я потратил на то, чтобы съездить в их старый дом и убедиться, что новые жильцы ни о какой девушке моего возраста не знают. Мне дали пирога с собой и выразили свое сочувствие. Через неделю я обзвонил всех с похожими именами или вариациями имени моей сестры, звучащими круче. Раздражения, неуместных соболезнований и предложений помощи получил примерно поровну. Геннадий Аркадьевич пообещал спросить всех знакомых, и я не сомневаюсь, что спросил еще на первой неделе. Он не хотел меня расстраивать отсутствием новостей. А я не хотел с надеждой интересоваться и получать отказ.

– Может, она уже приехала домой, – говорила мне Кличка, сидя рядом на крыше и болтая босой ногой.

– Не приехала, – отвечал я. – Я точно знаю, что она еще здесь.

Так проходил день за днем, пока все мои идеи обрывались в пропасти.

И постепенно, во время бесконечных поисков, обнаружился один странный факт о Буревестнике. Отсюда хрен вообще уедешь.

Когда я спросил, в какое время в следующий раз приедет паромщик, мои слова проигнорировали, посчитав шуткой. Потом выяснилось, что паромщик лишь перевозит чудаковатых материковых, подобных мне, которым что-то понадобилось на острове. А такие здесь большущая редкость. В городе была железная дорога, но не было мостов, и поезда ходили только по суше. Был еще аэропорт. Брошенный на середине строительства, где в заболоченных участках окрестности поселились цапли и выпь. Рыбаки на длинные дистанции везти «туристов» категорически отказывались. Тем более бесплатно. Владельцы других плавательных средств были чересчур придирчивы, и вот этим самовлюбленным товарищам говорить, что денег у меня нет, очень не хотелось.

А туристы там все-таки были. К моему огромному удивлению, на остров приезжали настоящие люди с настоящим намерением отдыхать, и даже небедные люди. Местные звали их «Морскими Львами». Надо полагать, за гордое имя на контрасте с заключенной в жирном теле ленью, но кто я такой, чтобы додумывать местный сленг. Морские Львы всегда прибывали с намерением: они оставались чуть дольше, чем на сезон (это была моя причина не спрашивать их пока о перевозке), отлично разбирались в окрестностях со всеми опасностями таившего рифы моря и прикатывали обязательно под долбящую басами музыку на громадных многопалубных яхтах, сиявших боками на солнце. И, так как отелей, достойных Морских Львов, в городе не было, ночевали гордые туристы в своих же плавательных средствах.

Но что-то я немного отошел от темы…

Есть еще одна уникальная особенность в Буревестнике, которую я упомянул уже, наверное, дюжину раз. Это люди. И чем дольше тут живешь, тем утомительнее становится с ними взаимодействовать. Я уверен, что глубоко в душе сами жители острова сыты по горло друг другом. Просто отлично это скрывают. Ну, или не все…

В самый первый день, на утро после моего прибытия, я никак не мог понять, что за необычное у Клички имя. Геннадий Аркадьевич рассказал, что ей дико хотелось какое-нибудь прозвище, как у преступников из книжек, и она настолько часто об этом упоминала, что один знакомый из соображений весьма дешевой иронии так ее и нарек.

– Теперь я обязана носить этот крест, – сурово объяснила мне девочка, когда я спросил, почему она не представляется по-другому. – Иначе будет нечестно.

Так вот, этот знакомый.

Он сидел на бочке, раскидывая во все стороны рыбу, словно щедрый чаячий магнат. А мы втроем стояли поодаль, пристально за ним наблюдая.

– Может, спустить Соломона с поводка, – вслух подумал я.

– Он не знает команды «фас», – с искренним сожалением ответила Кличка.

Мы вместе вздохнули, умолчав, что Соломон вообще ни одной команды не знает.

– Ладно, – решительно сказал я, хлопнув себя по карманам. – Не упадем же в грязь лицом перед… физиономией врага.

Соломон обрадовался движению и завилял хвостом. Кличка моей смелостью впечатлена явно не была. Но она очень любила взрослых и понимала, что для меня этот момент довольно нервный.

– Никакой пощады, Мария-Антуанетта! – торжественно кивнула девочка.

Я смахнул фальшивую слезу, крепко пожал ей ручку, брезгливо потрепал Соломона по голове и направился к бочке.

Парнишка, наконец заметив меня сквозь пелену птиц, поднял колено к подбородку и усмехнулся.

– Иностранец! Какой сюрприз!

Знакомьтесь: горе побережья. Пичужкин.

В нашу первую встречу я сначала даже не обратил на него внимания. Вряд ли я вообще ожидал увидеть кого-то у нашего уединенного уголка под скалами, когда прогуливался вдоль песчаной косы, отдыхая от беготни дня.

– Близковато ты, – задумчиво сообщил мне чей-то голос с местным акцентом.

Я вздрогнул и обернулся. В песке по-турецки сидел парнишка, внимательно на меня глядя. Засекши незваного гостя и вспомнив, где я нахожусь, я сразу успокоился. В конце концов, у них тут совершенная норма раздавать советы незнакомцам.

– В смысле? – переспросил я.

– Не подходи так близко. Море погрузит тебя на дно. Отнесет на глубину своим течением. И отшлифует. Сделаешься гладким-гладким. Как яйцо.

Дрожь тронула мои плечи. Нога боязливо отступила.

Парнишка провел кончиком языка по верхней губе, не отрывая от меня взгляда с прищуром. Рука юркнула в карман куртки. Он что-то достал, и на секунду мне даже показалось, что настоящее яйцо… Для наглядности. Но это был всего-навсего собачий бог – круглый камень с дыркой.

– Хватай, иностранец, дарю.

Пичужкин зашвырнул в меня подарком с таким размахом, что я увернулся. Камень упал в песок у кед.

– Бери-бери, пока дают. Носи к сердцу близко. Чтоб не стало оно таким же.

Подарок я положил на полку возле кита. Не совсем разобравшись, что я чувствую по поводу этого мальчишки и стоит ли следовать его указаниям. А со временем моего расположения он так и не заработал.

Существуют такие люди, которые собой не слишком хороши и далеко не красивы, но притягивают исключительно за счет харизмы. Пичужкин не из таких. Это маленький загорелый парнишка, коренастый, но с узкими по-женски плечами, и будь у дворняги человеческое воплощение – это, несомненно, был бы Пичужкин. Непонятно, откуда он тут взялся, чем занимается и куда потом девается, но он есть, гуляет сам по себе и выглядит, словно нуждается в кормежке, хотя подойти к нему вы ни за что не решитесь. Мало ли чего подцепите…

Он младше меня. Пичужкину лет семнадцать – девятнадцать, но относится он к моей персоне исключительно как к уличной шпане. И, несмотря на нашу общую родину, все равно зовет меня иностранцем, потому что я не понимаю их странный креольский с примесью какого-то неизвестного науке языка. Что, кстати, наталкивало меня на мысль, что образовался этот сумасшедший язык из пиджина, появившегося в результате торговли, судя по всему, с инопланетянами. Иначе мне этого месива звуков не объяснить.

На Пичужкине всегда штормовка на полосатую майку, перевязывающая лохматые волосы бандана и строительные ботинки с металлическими носами. Он носит одновременно часы, барометр и компас на правом запястье, и я имел неосторожность поинтересоваться, зачем ему трое часов, на что получил снисходительную улыбку, покачивание головой и предложение рассказать анекдот о том, как один сухопутный крысенок потерялся в море, ведь не смог отличить один прибор от другого. В самых глубоко оскорбленных чувствах я вежливо отказал.