Читать онлайн Золотая жила

Глава 1.

Весна была уже в разгаре, но утро в тот день, выдалось холодным. Яркое солнце висело в прозрачно-голубом безоблачном небе, бросало золотые лучи на торцы и фасады зданий, сверкало в зеркалах, в стеклах оконных рам. Милиционеры зевали возле своих патрульных машин с запотевшими от холода стёклами, лениво вглядывались в притекавших на площадь людей. Центром притяжения и главным местом действия была площадь 1905-го года. Располагавшееся тут же угловатое, почти готическое старое здание обкома, со шпилем, увенчанным пятиконечной звездой, было украшено красными транспарантами с лозунгами, красными флагами и связками разноцветных воздушных шаров. Напротив обкомовского здания – памятник вождю мирового пролетариата на широком массивном постаменте, где была сооружена трибуна из красных фанер.

Горожане постепенно стекались к площади с прилежащих улиц, заполняя зрительские места на трибунах и на тротуаре перед зданием обкома. Апельсинового цвета ЛАЗы подъезжали к площади, останавливались на Проспекте Ленина. Из автобусов высаживались организованные группы людей с флагами и транспарантами. К этим группам тут же подходили деловитые товарищи, которые принимались что-то объяснять, инструктировать, оживленно жестикулируя. Участники первомайской демонстрации внимательно слушали, кивали головой, затем послушно выстраивались в колонны, ожидая дальнейших команд.

Первый секретарь обкома Игорь Иванович Бухаров расхаживал по своему рабочему кабинету, заложив руки за спину. Несмотря на праздник, он явно находился в удрученном состоянии. Последнее время Бухаров плохо спал по ночам, что не могло отразиться на его внешнем виде: отяжелевшие веки, черные круги под глазами, красные глаза, землистый оттенок кожи. Первый секретарь остановился возле зеркала, всматриваясь в свое уставшее и изрядно постаревшее лицо. Он поправил галстук и воротник рубашки, достал из внутреннего кармана пиджака небольшую расчёску с частым гребнем, зачесал набок свои седые волосы. Затем Бухаров подошел к окну, одернул плотную занавеску бардового цвета и посмотрел на площадь, где почти все было готово к началу праздника. Игорь Иванович взглянул на циферблат наручных часов: стрелки показывали без пяти одиннадцать утра. Бухаров тяжело выдохнул, задернул занавеску. Потом он сел за свой рабочий стол, набрал номер телефона. В трубке раздался треск, затем послышался голос.

– Миша, ну, как там всё? Готово? Чтобы сразу после демонстрации за город.

Услышав положительный ответ, Бухаров довольно улыбнулся. Он даже стал несколько свежее, на его лице появился румянец. Игорь Иванович отблагодарил собеседника и уже в приподнятом настроении поднялся из-за своего стола и направился к двери. Отворив ее, он на минуту остановился, оглянулся назад: в его сердце внезапно вспыхнуло какое-то странное чувство тоски по этому кабинету, хотя в нем Бухарову приходилось работать каждый день, порой даже по субботам и воскресениям. Несмотря на то, что кабинет располагался в новом, высотном здании областного комитета партии, обстановка внутри была скромная: стены, обитые панелями из орехового дерева, темный, местами стертый паркет, покрытый красным ковром с геометрическими узорами, стандартная мебель, произведенная на местной фабрике, черно-белые портреты теоретиков марксизма-ленинизма, предыдущих руководителей области, ну и цветной портрет нынешнего лидера советского государства – Михаила Сергеевича Горбачёва. Бухаров запер дверь служебного кабинета, положил ключи в карман. Вскоре первый секретарь оказался на улице перед площадью, где в составе группы из делегатов из руководителей области направился к трибуне, оборудованной у памятника Ленину.

Из мегафонов грянула музыка, собравшаяся публика разразилась аплодисментами, в зияющую голубую высь неба запустили воздушные шары. Музыкальный проигрыш закончился, Бухаров покашлял, поправил микрофон, достал из кармана помятый листок бумаги и стал зачитывать заготовленную речь.

Прошло четыре года «перестройки», но Бухарову нечем было похвастаться. Область переживала тяжелые времена. Газеты, радио и телевиденье упорно уверяла народ, что возникшие трудности в виде усиливающегося дефицита товаров, появление талонов на продукты и бензин – лишь временное явление, которое является порождением эпохи перемен, за которой наступит эра процветания, гласности и небывалых свобод. Бухаров и сам в это верил: находясь на посту первого секретаря обкома работал практически неустанно – выезжал на строительство важных объектов, требовал отчеты от подчиненных, изучал финансовые отчетности. Он пытался походить на советских руководителей первых пятилеток: волевых, энергичных, деловитых, ставящих амбициозные планы. Однако Бухаров был типичным продуктом брежневской эпохи: пылкость и романтичность в нем сменилась своекорыстием, революционность – консерватизмом, открытость – приверженностью к касте «номенклатуры». Не обладал Бухаров и талантом «хозяйственника», что непременно сказывалось на руководимой им областью. Поэтому, первому секретарю не оставалось ничего, как начать свою речь с пышных витиеватых приветствий, цитат Ленина и Горбачёва, перечисления успехов области, начиная с самых первых ее руководителей.

Но что нельзя было отнять у Бухарова, так это тягу к постановке амбициозных целей и упорному следованию к своей цели.

«Всего месяц назад предприятия нашей области перешли на хозрасчёт. Этим самым мы выполнили задачу партии по ускорению экономического развития. Уже в этом году прибыль от хозяйственного расчета будет пущена на завершение таких грандиозных проектов, как строительство метрополитена и возведения телебашни. Что касается метрополитена, то я, как первый секретарь областного комитета партии, хочу порадовать жителей Свердловска, что этой весной мы направили первую группу машинистов на обучение в Харьков. Уже доставлены в город первые подвижные составы: в этом году ко дню Великой Октябрьской Социалистической революции состоится открытие метро!»

Бухаров сделал паузу, оторвал глаза от бумаги и посмотрел на собравшихся на площади свердловчан, которые принялись аплодировать, услышав о радостной новости, что в их городе появится метро, что является признаком принадлежности к клубу «номенклатурных» городов, в который входят Москва, Ленинград, Киев, Минск, Горький и некоторые другие. Метро – признак успешности советского города, пафосный вид транспорта, которым нужно кичиться перед менее удачливыми и менее крупными городами.

Дальше Бухаров вновь начал говорить еще об одном любимом детище – телебашне. Правда, начали стоить ее давно, но именно Бухаров поставил себе цель завершить ее строительство, а затем гордо заявить, что именно в руководимом им Свердловске построено самое высокое здание на Урале. Первый секретарь похвастался, что закончены работы по возведению несущих конструкций: осталось разве что облицовочные работы и начинить телебашню различной электроникой, подвести к ней линии электропередач. Бухаров не смог удержаться: он поднял глаза и, прищурившись, бросил взгляд на силуэт шпиля строящейся телебашни.

Свою речь первый секретарь закончил обозначиванием дальнейших планов, которые область планирует реализовать в начале последнего десятилетия двадцатого века: заложить первый на Урале завод по производству легковых автомобилей, которые наряду с «Жигулями» и «Москвичами» станут еще одной народной маркой советского автопрома, заложить еще две линии свердловского метро, наладить в области производство электронно-вычислительной техники, включая компьютеры, копировальные машины, факс-аппараты и видеомагнитофоны. Особым образом Бухаров подчеркнул, что промышленность области вплотную подошла к тому, чтобы начать выпуск такой продукции бытового назначения как стиральные и посудомоечные машины, холодильники и электрочайники. Закончив речь, Бухаров отошел от микрофона, предоставив слово своим товарищам.

Следующим выступающим был председатель исполкома области Дмитрий Альбертович Павлов: человек лет сорока пяти, с круглым животом, на котором едва застегивались пуговицы рубашки, а пиджак и вовсе е застёгивался. От некогда пышной шевелюры у Павлова остались лишь патлы черных кудрей с первой проседью на висках и затылке. Павлов говорил быстро, пламенно, уперев руки на фанерную трибуну, украшенную бантами из красных лент. Председатель исполкома всегда говорил экспромтом, никогда не пользуясь бумажкой и услугами филологов, составлявших речи. Надо признаться, что ораторским искусством Павлов владел весьма неплохо, что завораживало публику, заставляло внимательно слушать. А председатель исполкома говорил всегда интересно: он, конечно, рассыпался цитатами из пленумов центрального комитета партии, подчеркивал важность «перестройки», но в то же время хвастал тем, что взял шефство над художественной выставкой свободных художников, которая длится уже с мая прошлого года, а поскольку она наделала много ажиотажа в городе, то продлится аж до конца июня. Не упустил возможность напомнить, что уже в этом мае в Свердловске пройдет первый на Урале конкурс красоты среди девушек. Упомянув несколько раз слово «гласность», Павлов нахваливал открывшийся не так давно «Городской дискуссионный клуб», в котором обсуждались самые животрепещущие и порой крамольные вещи, произносить которые в любом другом городе не решились бы. Особым образом Павлов подчеркивал такое достижение гласности, как свобода вероисповедания: год назад в СССР помпезно отметили тысячелетие крещения Руси. Свердловск решил не отставать от Москвы, Ленинграда и Киева и тоже широко отметил праздник: конечно же за этим всем стоял поборник ускорения и перемен товарищ Павлов.

После бурных аплодисментов на трибуну взошел первый секретарь горкома Свердловска Мартынов Никита Сергеевич: довольно рослый мужчина лет чуть больше сорока, склонный к позерству, изображавший из себя эдак киношного председателя колхоза-передовика. Говорил Мартынов серо, скучно, неинтересно, хоть и без бумажки.

Дальше пришел черед «зубров»: директоров крупнейших предприятий области, в руках которых была сосредоточена реальная власть: именно из числа директоров вышла большая часть областной номенклатуры. Первым по традиции слово взял руководитель Уралмаша – передовика местного производства. Произнося речь в приподнятом настроении духа, директор Уралмаша подчеркивал, что именно его предприятие обеспечило успех строительства таких объектов как готовящийся к открытию метрополитен и телебашню. Затем он повернулся в сторону Бухарова и дружеским тоном заверил первого секретаря обкома, что скоро будет запущено производство локомотивов и подвижных составов, поэтому «напрасно заказали вагоны для метро из Московской области». Также директору Уралмаша весьма нравилась идея создания в Свердловске «народного автомобиля», поэтому он заявил, что Уралмаш обязуется заложить основу для будущего предприятия. Бухаров благодарственно улыбнулся и легонько кивнул головой в ответ.

Затем выступали все остальные: директор горно-обогатительного комбината Первоуральска, металлургического и механического завода города Серова, директора Нижнетагильских предприятий. Еще одним из ораторов был руководитель Цветмет-комбината Никифоров Захар Егорович. Личность в городе довольно известная, в народе его называли просто – Егорыч. Свердловскому пролетариату он импонировал: привычки простого заводского мужика или свойского председателя колхоза, четкий поставленный голос, манера скандировать слова на манер партийных ораторов сталинских времен, форменно стриженные серебристо-белые седые волосы, волевой аккуратно выбритый подбородок и бородавка на левой щеке. Даже манера одеваться внушала некое доверие: на нем не было дорогого импортного костюма как у председателя исполкома области или у директора Уралмаша. Никифоров вышел на трибуну в простого кроя брюках с плетеным поясом, без пиджака и галстука – в одной рубашке с короткими рукавами, совершенно не боясь майских холодов. Из оттопыренного нагрудного кармана торчал помятый партбилет и колпачок перьевой ручки. Егорыча часто можно было видеть в ресторанах Свердловска, на банкетах, на вечерах в домах культуры. Легендарному и эксцентричному заводскому руководителю можно было крикнуть пару приветственных слов через несколько столиков, даже в нетрезвом виде. Никифоров нисколько не чурался простого пролетария, улыбался в ответ, а порой передавал на столик узнавшего его едока бутылочку дефицитного шампанского или ликёра.

Директор «Цветмета» говорил, как всегда, скандируя слова, жестикулируя рукой с сжатым кулаком. Народ радовался, аплодировал своему любимцу. После него произнесли речь еще несколько человек: комсомольские активисты, журналисты из областных газет. Затем вновь из мегафонов грянула музыка. На площадь перед зданием обкома и памятником Ленину выкатили три грузовика «Урал», в открытых кузовах которого были устроены инсталляции из дерева, картона и фланелевой ткани, изображавшие силуэты уральских заводов, громадные шестерёнки. Грузовики также украшали выкрашенные в розовую краску транспаранты, на которых белыми буквами красовались лозунги: «Мир, труд, май», «Перестройка, ускорение, гласность», «Закончим двенадцатую пятилетку, начнем тринадцатую!»

Следом за тремя «Уралами» на площадь выехал «ЗиЛ» свердловского производства, в кузове которого девушки в цветастых трико, с пышными прическами-химзавивками. Танцовщицы показывали зрителям различные гимнастические номера, крутили обручи. Дальше уже пошли пешие шеренги. Первая из них несла широкую растяжку-транспарант с лозунгами, прославлявшими КПСС: это были «передовики» – метростроевцы, рабочие Уралмаша и Цветмет-комбината. За ними были делегации других фабрик Свердловска, одетые в заводские робы, группки инженеров, преподавателей институтов, комсомольские шеренги, ткачихи и работницы фабрики игрушек, которые несли в руках куклы, произведенные на предприятии.

Первый секретарь обкома Бухаров мало обращал внимание на первомайскую демонстрацию. Он разве что хлопал в ладоши, но в это же время был погружен в собственные мысли, в которых он садится в свою служебную «Волгу», которая несет его по праздничным улицам Свердловска, а затем выезжает за город и летит по автомагистрали в направлении Нижне-Исетского водохранилища – места отдыха городской номенклатуры, у некоторых из таких там даже были дачи. Одна из таких принадлежала Бухарову. Он на минуту закрыл глаза и представил себе свой дачный участок: двухэтажный дом с открытой верандой на мансарде, посадки сосен, их железисто-смолистый аромат, зеленую лужайку перед крыльцом, приятную прохладу, приносимую ветрами с Уктусских гор. Но в тот же миг Бухаров открыл глаза, провел ладонью по взмокшей шее, волнение подкатывало к самому горлу. Игорь Иванович почувствовал опасность, которая невидимыми лучами испепеляла его. Но откуда она изливалась? Бухарин всматривался в сверкающие окна здания обкома, в толпу, собравшуюся на улице, начал он озираться и на стоявших с ним на трибуне: на отиравшего потную лысину Павлова, на бравого директора Уралмаша, на седую шевелюру Никифорова. Первый секретарь горкома Свердловска поймал на себе взгляд Бухарова, когда копался в своем портфеле. Мартынов удивленно посмотрел на старшего товарища, затем прекратил копаться в вещах. На Бухарова обернулся директор «Цветмета» Никифоров, ухмыльнулся полуулыбкой, затем вновь увлекся просмотром первомайской демонстрации.

Праздничное мероприятие подходило к концу. Бухаров спустился с трибуны и направился к ожидавшей его служебной чёрной «Волги» 3102. Начальник городского МВД генерал-лейтенант Чаплыгин услужливо открыл перед первым секретарём заднюю дверь, но тот внезапно остановился и направился к милицейскому «РАФику».

– Миш, я надеюсь на тебя. Мы давно с тобой знакомы, привык доверять тебе. – тихонько произнес Бухаров генерал-майору Горячкину, который ожидал первого секретаря у распахнутой дверцы фургона.

– Игорь Иванович, ну какие могут быть проблемы? Ты же знаешь меня: когда я вас обманывал? Горячкин не бросает словами на ветер. Чемоданчик – во он лежит, никто к нему, кроме как вас и меня и пальцем не притронется. У меня работают только спецы, да и вооружились мы хорошо в случае чего. – отвечал розовощёкий генерал милиции с щеткой усов над верхней губой – глава областн МВД, вальяжно опираясь на распахнутую дверцу «РАФика».

– Дело государственной важности, ты же понимаешь?

– Вот я о том же, Игорь Иванович. Неужели вам так идейно везти этот чемоданчик с собой? Может мы его в сейф-ячейку положим, так, чтобы никто об этом не знал. Чего его туда-сюда возить? Тем более, что раньше девятого мая люди из Москвы всё равно не приедут. – убеждал генерал Горячкин секретаря, поправляя на голове фуражку.

– Ты не думай, Миша, что я тебе не доверяю, но мне будет спокойнее, если чемоданчик будет при мне. Сердце будет не на месте, если он останется в городе без моего присмотра. Тем более, что мы хотели с тобой вместе еще раз проанализировать все материалы, которые там есть: у меня по поводу них появилось еще одно соображение.

– Вот как?

– Да. Только лучше мы это сделаем у меня на даче.

– Тогда я прикажу выставить оцепление вокруг твоего участка. На девятое мая я сам приеду к тебе и так же с кортежем вернемся в Свердловск, а там уже гляди, и товарищи из Москвы подтянутся.

Генерал Горячкин окликнул Чаплыгина и приказал ему:

– Когда по Щербаковскому шоссе доберемся до моста через Патрушиху, первую машину в кортеже сменить на посту ГАИ, как условились.

– Есть, товарищ генерал-майор. Мой надежный человек уже там ждет. – ответил Чаплыгин.

Бухаров погрузился в салон «Волги», развалился на заднем сидении, покрытом шерстяным чехлом тигровой расцветки, после чего шофёр нажал на педаль газа, машина крутанулась, выруливая на проспект, затем понеслась прямым проспектам и улицам Свердловска. Впереди обкомовской «Волги» ехал желтый милицейский «Москвич» с синими цветограммами, позади – всё тот же милицейский «РАФик», в котором был генерал Горячкин с чемоданчиком, два офицера и два сержанта, все вооружены автоматами, кроме самого Горячкина, под кителем которого был спрятан чехословацкий пистолет-пулемет «Скорпион».

Чем дальше кортеж отъезжал от центра города, тем мрачнее становились улицы: кварталы панельных домов, очереди возле магазинов, бетонные заборы, обклеенные ворохом объявлений, старенькие покосившееся двух и трёхэтажные домики с проржавевшими железными крышами, теплотрассы, вышки электропередач, коптящие небо трубы теплоцентралей и исполинские градирни. Бухаров сказал своему водителю Василию Степановичу – человеку пожилых лет включить автомагнитолу. Тот послушно исполнил волю начальника, повернул реле и салон «Волги» наполнила мелодия популярного шлягера.

– Тьфу! Чёрт знает что поют! Шум, треск, грохот! Как головы только не болят у тех, кто это поёт? То ли дело в наши годы, Иваныч… выйдет артист чинно, степенно, стоит ровно, не прыгает, не дергается, и поёт себе. И песни какие душевные были! – сетовал шофер на музыку.

– Да! И не говори, Василь Степаныч! Не понимаю как это молодежь трясет так головой, когда играет н гитаре? Да и зачем? Почему нужно перегибаться? Или мы с тобой что-то не понимаем: тут мир меняется, мышление, стратегии и приоритеты. Вот и мы должны мыслить по-новому. Поэтому и с современными тенденциями в музыке нужно познакомиться.

– Как скажешь, Иваныч. – грустно вздохнул водитель, крутя баранку.

– Не переживай, Степаныч! Как доберемся до дачи, жена накроет стол, посидим, выпьем, так я тебе пластинки подарю. Нашел пару месяцев назад… ты не поверишь! Грампластинки шестьдесят первого года! Это же наша молодость!

– Эх, Иваныч, это твоя молодость. А в мои годы в Алапаевске музыку крутили разве что только по радио. Мы тогда всей деревней собирались, подходили к столбу с мегафоном, чтобы громче было слышно. А сейчас что только не напридумывали: вон и в машине можно музыку слушать.

– А что будет еще! Вот в девяностом году – всего через год начнется тринадцатая пятилетка, вот тогда мы тут в Свердловске развернемся: магнитофоны будем производить, автомагнитолы! Весь Союз про нас еще услышит. Вот будешь говорить внукам, Степаныч, как мы с тобой ехали и первому секретарю Бухарову прямо по дороге на дачу пришла в голову мысль наладить производство автомагнитол.

– Твоими устами, Игорь Иванович, только и делать, что мёд пить. Ты думаешь мы заживем в тринадцатую пятилетку? Смотри что происходит: еда по талонам как в сорок шестом после войны, на улицах безобразие, этот мумыря Горбачёв все что-то обещает, но ничего уже четыре года не происходит, люди толпами по улицам ходят, да что говорят! Против партии и Советского Союза! Иные совсем с ума сошли: царя нового закликают!

– Есть проблемы, конечно. Но как говорит наш Захар Егорович Никифоров: «Не спотыкается только тот, кто никуда не бежит». – отвечал шоферу Бухаров.

– Ну, раз так… Егорычу доверяю: дельный мужик, правильный. Как в нашу молодость. Нам бы таких как он больше: порядочных, простых, а не горлопанов. Егорычу бы надо наверх идти: вон аж куда! – шофер многозначительно поднял указательный палец вверх, потом добавил, чтобы е обидеть Бухарова: – Ну, и вас, конечно, Игорь Иваныч. Куда же без вас?

– Никифорова? В Политбюро? В Москву? – поморщился Бухаров.

– Тебе виднее, Игорь Иванович. – ответил ему водитель.

Бухаров откинулся на спинку дивана «Волги», под равномерный гул мотора автомобиля его веки стали наливаться свинцом. В полудрёме секретарь наблюдал, как кортеж остановился у поста ГАИ, где впереди идущий «Москвич» был заменен на «Копейку». Автомобили снова тронулись в путь. Впереди пустынное двухполосное шоссе, справа от него вырастали сопки Уктусских гор, покрытых зеленью лесов, слева тянулись садовые товарищества.

– Черт его ломает! – сетовал водитель Бухарова, видя, как резвая милицейская «Копейка» все больше набирает скорость и отрывается от обкомовской «Волги». Старик-шофер ругнулся и прибавил газа, догоняя «Жигули». В это время водитель «РАФика» начал нервничать, он посмотрел в зеркало салона и увидел, что все пассажиры, включая генерала Горячкина, уже погрузились в сон. Когда фургон нагнал «Волгу», сидящий рядом с водителем офицер заметил, что «Копейка», превышая скорость, оторвалась от кортежа. Шофер снял с приборной панели микрофон и произнес: «Третий, третий… соблюдайте дистанцию, дистанция пятнадцать метров».

Майор Колодин, сидевший за рулем «Жигулей», услышал голос коллеги в динамике микрофона. Он мельком обернулся назад, убедившись, что ушел от «Волги» на достаточное расстояние, затем ответил по рации: «Восьмой, вас не слышу… не слышу вас».

Дорога поворачивала чуть вправо, тут милицейская «Копейка» скрылась из вида водителя «Волги». Степаныч сбавил скорость на повороте, но не заметил, как в придорожных зарослях сверкнула оптика снайперской винтовки. Тупой хлёсткий удар, лобовое стекло «Волги» треснуло паутинкой, пуля пробила голову водителя и вылетела через боковое стекло задней пассажирской двери. Автомобиль потерял управление, сбил хлипкий отбойник и вылетел на обочину. Ломая невысокие молодые ёлочки, обкомовская чёрная «Волга» со всего хода врезалась в раздвоенную берёзу. Водитель «РАФика» и сидевший рядом с ним офицер, вооруженный автоматом, не успели ничего понять. Шофер ударил по тормозам, но тут же бензобак милицейского фургона пробила пуля зажигательного патрона. Раздался хлопок, «РАФик» вспыхнул, прыснул искрами, накренился и завалился на правый борт. Инерция скорости еще несколько метров протащила горящий фургон по трассе, затем раздался еще один взрыв…

Из придорожных кустов вышел бородатый рослый плечистый мужчина атлетического телосложения, одетый в коричневый свитер с закатанными до локтей рукавами, синие джинсы и кеды. Держа на плече снайперскую винтовку одной рукой, он оглянулся, поправил солнцезащитные очки, разгладил густую, аккуратно подстриженную бороду и пружинистым шагом подошел к горящему «РАФику». Вслед за ним появилось еще двое: первый – невысокого роста, крепенький, в лыжной шапочке, куртке-олимпийке, второй – немного полноватый, с густой черной шевелюрой кудрявых волос, локонами ложившихся на плечи. Оба вооружены автоматами.

– Стойте тут, я проверю «Волгу». – скомандовал бородач и помчался к месту аварии автомобиля секретаря обкома. Неспеша, опасаясь взрыва бензина, преступник подобрался к «Волге», из раскуроченного мотора которой валил дым. Удар был настолько сильный, что передняя часть машины смялась в гармошку. Из проема лобового стекла торчало тело погибшего Бухарова, голова которого размозжилась от удара в дерево. Бородач надел перчатки, открыл водительскую дверь, вытащил мертвого Степаныча, и стал осматривать салон. Потом он открыл заднюю дверь и также начал что-то искать. Обойдя машину вокруг, бородач тоже ничего не нашел, на обочине возле пробитого отбойника он тоже ничего.

– Может, чемоданчик был в «РАФике»? – спросил преступник подельников.

– Если и так, то от него ничего не осталось. – ответил ему бандит с пышной шевелюрой.

– Ты сейчас сам туда полезешь и проверишь, Сэм! – с негодованием рявкнул на него бородач.

– Борода, не гони на Сэма: чемодан должен быть у секретаря. Да и кто сказал, что это чемодан? Может быть, это портфель. – ответил бородачу невысокий в лыжной шапочке и олимпийке.

– Хозяин сказал, что это именно чемоданчик или дипломат. Не портфель, Валёк, не портфель! Кто будет ценные материалы в портфеле хранить, башка твоя баранья?!

– Ты точно хорошо «Волгу» осмотрел?

– А ты мне не доверяешь? Или я на фуфела похож?! – продолжал досадовать Борода. – Хозяин нас теперь точно убьёт!

– Нам то что? Хозяин нам кто? Заказчик! У нас с ним тёрок нет, а вот у Отарика… – сказал Сэм.

– Думаешь Отарик шкуру с тебя не снимет? – прикрикнул на Сэма Борода. В это время на трассе послышался звук двигателя и вскоре к месту гибели кортежа подкатил красный «каблучок».

– Вот и Гуинплен! – сказал Борода. – Ты, Сэм, и ты, Валёк, полезайте в кузов и возьмите мою винтовку. Бандиты послушались своего вожака, Борода снял свои перчатки, перепачканные в крови водителя Бухарова, кинул их в кузов «каблучка» и запер дверь. Обернувшись, он заметил, как к месту аварии подъезжает милицейская «Копейка» Колодина. Борода дал майору знак в виде поднятого большого пальца руки, ухмыльнулся, затем сел рядом с водителем «каблучка». Красный пикап тронулся с места и покатил в сторону Свердловска. Майор Колодин, проводив глазами удиравших бандитов, снял фуражку, отер от пота лоб, потом начал что-то лихорадочно кричать в микрофон рации.

Глава 2.

Солнечное майское утро сменялось днем. Капитан милиции Осокин вышел из вестибюля метро, перешел улицу и оказался на Октябрьской площади перед монументальным строгим зданием Детской Библиотеки. Вождь мирового пролетариата на цилиндрическом постаменте из гранита и его товарищи все еще воодушевленно смотрели в светлое будущее коммунизма, несмотря на то, что уже как четыре года продолжалась перестройка, а указывать путь бронзовые вожди могли разве что только в сторону вестибюля станции метро Октябрьская.

Осокин обошел памятник кругом, нервно поглядывая на большое белое здание с вертикальным ленточным остеклением. Капитан наверняка знал, что в министерство могут вызывать только по двум причинам: или на «разнос» или на представление к награде. Причин ни для первого, ни для второго у Осокина не было, полковник же ничего не сказал о цели вызова в министерство.

В запасе у капитана было еще время. Осокин наслаждался майской погодой, цветущими кустами сирени, изумрудной зеленью молодых деревцев, посаженных на газоне площади. Капитан поднялся по гранитным ступенькам Детской Библиотеки, встал возле квадратной колонны, достал из внутреннего кармана кителя пачку «Явы». Осокин вообще был тревожным человеком, вот и сейчас его не отпускали мысли по поводу причины вызова в министерство. Чиркнув спичкой, он раскурил сигарету, сделал затяжку и выпустил сероватое облачко табачного дыма… догадок никаких. Докурив, капитан посмотрел на часы и быстрым шагом направился в сторону здания министерства внутренних дел. Перейдя Житную улицу и пройдя немного вдоль забора, Осокин показал на КПП удостоверение, затем оказался на территории министерства. В вестибюле первого этажа военизированная охрана осмотрела содержимое дипломата, проверила капитана на наличие оружие, потом указала в сторону лифтового холла. Поднявшись на нужный этаж, Осокин вышел во внутренний коридор, где за столом напротив лифтового холла сидела девушка в милицейской форме в звании младшего лейтенанта. Он назвал фамилию вызвавшего его генерала, после чего девушка указала ему на нужный коридор. Осокину пришлось пройти около ста пятидесяти метров, слева и справа были различные кабинеты, на стерах висели политические плакаты, памятные доски и портреты именитых деятелей милицейской службы.

За коридором был еще один холл, в котором находился вход в кабинет министра. Тут же, как и всегда, пост девушки-милиционера. Осокин показал свое удостоверение и сказал, что его ждет генерал Рощин. Девушка подняла трубку внутреннего телефона, оповестила генерала о визите, затем предложила капитану присесть на диван в ожидании вызова. Осокин уселся напротив стеклянного журнального стола, на котором лежали «Милицейская жизнь», «Правда», «Московские новости» и «Огонек». На первые два издания капитан даже не посмотрел, а вот два других взял в руки. Сперва он открыл «Огонёк»: красивый, яркий, глянцевый, напечатанный на добротной мелованной бумаге. На первых же страницах была статья о подготовке к первому всесоюзному конкурсу «Мисс СССР», Осокин заинтересовался, пролистнул дальше, надеясь увидеть цветные фотографии девушек в купальниках, затем случайно раскрыл середину разворота журнала, где была статья о блокадном Ленинграде. Мельком прочитав заголовок, Осокин поморщился: очередная печатная кляуза на Жданова. Тут уже дошли до того, что на полном серьезе рассказывали читателям лживую и до боли глупо неправдоподобную байку о том, как товарищу Жданову, который находился в осажденном фашистами городе, спецсамолетами по приказу Сталина сбрасывали ящики с персиками и пирожными «шоколадная бомбочка», дескать «кровавый партиец-упырь» очень любил такие яства. Причем автор статьи будто нарочно избегает факта о том, что Жданов страдал сахарным диабетом, и увлечение такими продуктами в сороковые годы с тогдашнем уровнем медицины, довольно быстро погубил бы человека. Товарищу Жданову вообще в последнее время не везло: его старательно раституловывали – убрали его имя из названия одного из районов Ленинграда, станцию метро Ждановская в Москве переименовали в Выхино, а город Жданов с недавнего времени стал называться Мариуполем. Осокин хотел было нецензурно выругаться, но тут же взял себя в руки, чтобы не смущать девушку-секретаря. Мужчина с пренебрежение швырнул на стол приторно-слащавый лживый «Огонек» и раскрыл газету «Московские новости». Непонятно было, что тут было, собственно, о столице, кроме того, что будет проходить конкурс «Мисс СССР», а так тут писали про беспорядки, охвативших Грузию. В это время раздался телефонный звонок, девушка-секретарь подняла трубку, после чего она обратилась к Осокину, приглашая пройти к генералу.

Капитан, немного волнуясь, подошел к широкому полированному столу, за которым располагался генерал Рощин. Тот предложил Осокину сесть. Генерал стал что-то искать на своем столе, пока капитан ждал начала разговора, положив скрещенные руки на стол.

– Капитан, вы курите? – задал вопрос Рощин.

– Курю, товарищ генерал-майор. – с некоторой дрожью в голосе ответил Осокин, нервно качая ногой под стулом в это время.

– Угощайтесь! – генерал протянул Осокину красно-белую пачку импортного «Винстона», отчего у капитана чуть глаза не вылезли на лоб. Он взял одну сигарету, поблагодарил Рощина. «Винстон» не сильно, однако, отличался от отечественной «Явы», разве что чуть более мягкий.

– Вот, спички, держите. Вы, капитан, предпочитаете кофе, какао или чай? – учтиво спрашивал генерал.

– Простите, товарищ генерал, мне даже как-то неудобно перед вами… – отвечал Осокин.

– Да что вы ломаетесь, словно барышня, капитан? Субординация субординацией, но и человеческие отношения никто не отменял. Тем более, мы милиция, а не солдафоны из министерства обороны: наше преимущество – интеллектуальность, а не соревнование кто кого громче оборет или сколько кирпичей разобьёт о свою голову. Поэтому мы должны быть интеллигентнее в общении с коллегами.

Осокин не сдержал смешка, услышав шутку генерала об армии, на что тот сам рассмеялся.

– И так что будете? Чай, кофе или какао?

– Что угодно вам кроме чая, товарищ генерал.

– Согласен: грузинский чай мы, пожалуй, не будем, а вот какао…

Генерал Рощин поднял трубку телефона и сказал в микрофон:

– Яночка, будь добра какао на две персоны.

Рощин нашел нужную папку, открыл ее и сразу приступил к делу.

– Вас, товарищ капитан Осокин, рекомендовал ваш главк. Полковник Борисов довольно хорошего о вас мнения, поэтому и утвердили для этого задания именно вас. Не будем топтаться на месте, приступим… некоторые вещи советую записывать. Данное задание имеет государственную важность, поэтому кроме уголовного розыска этим будет заниматься ОБХСС… ну, это понятно… но и КГБ тоже задействовано.

В апреле месяце этого года в МВД стали поступать сигналы от председателя обкома Свердловской области Игоря Ивановича Бухарова, который в своем письме уверял, что в руководимой им областью орудует самая настоящая «мафия». Я не ошибся: Бухаров употребил именно это слово. Нам еще предстоит разобраться, что там в действительности происходит, но все началось с первого квартала этого года, когда Бухаров получил разнос за то, что в его области царит бардак: страшный дефицит продовольствия, какие-то митинги демократов и монархистов, а тут еще и невыполнение заказов предприятиям и массовый брак. Так в Куйбышеве изъята крупная партия электрооборудования с свердловского электрокабельного завода, который недавно получил новое оборудование из Чехословакии и ФРГ, а тут вот такое… И было бы полбеды, что это обычная халтура, но выяснилось, что у этого оборудования поразительно низкое содержание золота. Спрашивается куда делось остальное золото, которое должно было идти в производство? Тут Бухаров и присылает письмо, в котором утверждает, что в области действует некая «мафия», щупальца которой тянутся на самые верха. В том же письме первый секретарь обкома прямо говорит, что не доверяет директору свердловского «Цветмета» Никифорову и директору Электрокабельного завода Мерку. Бухаров предполагает, что они как-то связаны с «мафией» и хищением золота и говорит, что располагает кое-какими компрометирующими материалами, которые предоставит только людям из Москвы, ибо никому из местных не верит.

Далее самое важное… Первого мая этого года кортеж первого секретаря свердловского обкома буквально расстреливают за городом. Сам Бухаров погибает, вместе с ним глава областного МВД, всего аж восемь человек. А? Как тебе? Наши эксперты выехали в Свердловск: выяснили, что выстрелы произведены из снайперской винтовки системы Драгунова. Пуля, убившая водителя Бухарова, – обычная, а вот милицейский микроавтобус был расстрелян при помощи зажигательного патрона. Тут сразу понятно, что убийца – весьма и весьма неплохой стрелок, профессионал. Но откуда у бандитов снайперская винтовка?

В это время в дверь постучались. Генерал разрешил войти. Это оказалась та самая секретарша, которая принесла на подносе какао. Рощин отблагодарил ее, после чего девушка удалилась. Генерал продолжил рассказ.

– И это сразу после того, как он написал письмо! Значит, имеет место утечка информации из местного МВД. Впрочем, мы уже кое-что имеем: буквально в апреле этого года из Свердловска в Москву приезжал начальник городского управления МВД Свердловска Чаплыгин. Приезжал без вызова, даже не в сезон отпусков, ни с кем из коллег по ведомству не встречался, останавливался в гостинице «Космос». Товарищи из КГБ, куда также Бухаров отправил аналогичное письмо, очень заинтересовались личностью начальника ГУВД Чаплыгиным, поэтому будьте готовы, что в Свердловске будете действовать не один: параллельно с нами там будут копать КГБэшники.

Кроме того, мы прикинули кто вообще мог быть замешен в этой тёмной истории из представителей криминального мира. Проверили данные и выяснили, что самой значительной группировкой, орудующей в области, является банда Отари Владимировича Звиадишвили, известного в криминальных кругах под кличкой Отарик.

Рощин протянул Осокину карточку с данными и фотографией Звиадишвили: оплывшее крупное лицо с подбрюдком, как у вола, большие томные глаза навыкате, толстый кривой нос, густые кустистые брови.

– Ранее трижды судим за грабежи, в местах заключения в общей сложности провел пятнадцать лет. На свободу вышел в восемьдесят четвертом году, после чего работал директором бани. В восемьдесят седьмом открыл кооператив по торговле разного рода ширпотребом. Реальные доходы Звиадишвили намного выше заявленных, в частности при помощи своего двоюродного брата Вахтанга Звиадишвили, тоже уголовника, приторговывает наркотиками. У нас были тревожные сигналы из Свердловска, седьмой отдел установил наблюдение за Отариком: в итоге фотоматериалов и кинопленки отснято достаточно, чтобы посадить Звиадишвили еще лет на десять, как минимум: рэкет, наркотики.

Возле него всегда крутятся еще несколько типов. Генерал передал еще несколько черно-белых фотографий, с которых на Осокина взирали мрачные лица с холодными жестокими глазами.

– Обратите внимание на того, что с бородой. К этой карточке приложена еще одна, но без бороды. Это Липатов, от же Борода, пятьдесят пятого года рождения, уроженец Свердловска … понятно почему такая кличка… Личность весьма интересная в контексте произошедших событий. Этот Липатов в юности не раз был призером областных соревнований по спортивной стрельбе, однако спортивной карьере он предпочел разбойное нападение на магазин, за что и был судим. Наказание отбывал под Нижним Тагилом, где предположительно убил сокамерника, но тогда доказать ничего не удалось. Именно на него падают все подозрения: Липатов наверняка был тем самым снайпером, убившим восьмерых человек.

Капитан Осокин внимательно разглядел фотокарточку преступника: суровый взгляд, морщинистый нахмуренный лоб со складочкой над переносицей, тонкие сжатые губы с опущенными книзу уголками рта, впалые щеки. Этот может убить.

– Слева от вас еще один уголовник: Валентин Алексеевич Козырев, он же Валёк, сорок девятого года рождения, уроженец Серова. Из неблагополучной семьи: первый срок получил по «малолетке» за ограбление. Потом еще два срока за ограбление и налет на квартиру.

Капитан стал рассматривать фотографию Валька: широкое лицо, высокий лоб с залысинами, злые прищуренные глаза, тонкие сжатые губы – мерзкий тип. Рощин взял со стола очередную фотографию, посмотрел на нее, затем протянул Осокину. Тот взглянул и даже поморщился: мясистая глуповатая физиономия с зачесанной на лоб челкой, и непропорционально широкий рот.

– Гуинплен. – назвал кличку преступника генерал. – Настоящее имя – Вадим Владимирович Фурсов, шестьдесят первого года рождения, уроженец Свердловска. Как и все остальные, тоже ранее судим, но один раз и за кражу. Каких-то других грешков за ним не замечено, кроме того, что частенько крутится возле Звиадишвили. Но это понятно… куда более интересный факт, что Фурсов работает на Цветметкомбинате водителем. А, как мы знаем, директор этого предприятия – тот самый Никифоров, который был упомянут в письме Бухарова. Возможно, Фурсов приворовывает с заводских складов, но, чтобы в таких количествах? И не того полёта он птица, чтобы суметь сбыть украденное, а уж тем более обмануть госприемку.

Последний из банды – Пастухов Семен Семенович, уроженец Свердловска, шестьдесят второго года рождения. В отличие от остальных, ранее не судим, хоть и привлекался за кражу аппаратуры из дома культуры. Но тогда вину Пастухова доказать опять же не смогли. Крутится он возле злачных мест, где любит бывать Звиадишвили: рестораны «Космос» и «Серебряное копытце». С Звиадишвили на короткой ноге. Да, вот, этот: лохматый. – добавил генерал Рощин, наблюдая как капитан Осокин разглядывает фотографию преступника.

– Явных доказательств участия этой банды в убийстве председателя обкома Бухарова нет, но по моим ощущением, без этой компании там не обошлось. Представители нашего ведомства, как я уже говорил, вылетели в Свердловск. ОБХСС, конечно, тоже там… Но вы и сами понимаете, что это все равно, что дать объявление в газету: преступники сейчас залягут на дно, а нашу комиссию, и в особенности ОБХСС, местные князьки будут всячески окучивать, а за ними будут следить, так, что у комиссии из Москвы в Свердловске руки связаны. Но тут еще и товарищи из КГБ будут расследовать это дело: вопрос не столько по уголовной части, а сколько государственный – хищения с предприятий, «мафия», убийство представителей власти. Вы, капитан Осокин, отправляетесь в Свердловск: будете там работать по этому делу в качестве агента. Вам выпишут паспорт, будете спекулянтом из Прибалтики, на выделенные ведомством деньги откроете кооператив. Конечно, это должно привлечь банду: они обязательно клюнут на эту удочку, Звиадишвили пришлет своих головорезов. Но ваша задача – это поставить условия Отарику, что платить ему от доходов кооператива не намерены, но у вас есть интересный товар для Свердловска – крэк с финской таможни. Он и сам приторговывает наркотиками при помощи своего двоюродного брата, но не так уж много им удается доставить на Урал. А вы наоборот: скажете, что ваши люди везут большую партию, и так будет всегда. В обмен на покровительство Звиадишвили, пообещаете ему платить часть выручки от сбыта наркотиков. Отарик – алчный, не откажется от лишнего дохода.

Но это не главное. Внедрившись в преступную среду города, вы потихоньку узнаете на кого у Отарика есть выходы, и кто ему покровительствует. Я думаю, что опытному оперативнику не надо объяснять, что все действия должны происходить скрытно: никаких контактов в нашей комиссией, о вас им тоже ничего не будет известно. Так, мы потихоньку выйдем на эту таинственную «мафию». Связь будете держать через городской вокзал и аэропорт письмами, передаваемые через несгораемую ячейку. В терминале аэропорта Свердловска будет московский СОБР, который будет держать связь со мной. Сейчас я дам вам должностные инструкции и инструкции по конспиративной работе. И запомните, Осокин, там в Свердловске доверять никому нельзя! Никому! Поэтому даже не думайте полагаться на местных: любой из них может оказаться связанным с этой самой «мафией», все контакты только с московской группой в аэропорту.

– Вас понял, товарищ генерал-майор. – ответил Осокин.

– Вот и хорошо! Вопросы?

– Кхм… прошу прощения, товарищ генерал… разрешите спросить. У меня несколько нестандартный вопрос… – мялся Осокин.

– Конечно спрашивайте! Я внимательно слушаю вас! – ответил генерал Рощин, отставляя в сторону чашку после выпитого какао.

– Хотел бы поинтересоваться: почему именно на меня выпал выбор для выполнения этого задания?

– Ваше руководство в характеристике на кандидатов для выполнения задания указало, что вы человек несколько подозрительный, недоверчивый, даже немного тревожный. Конечно, мы привыкли в нашей работе полагаться на честность коллег, прямоту души партийных работников, да и вообще на совесть. Все мы так были воспитаны, но вот только время сейчас другое… к сожалению… Что-то с людьми такое происходит, не могу понять… будто подменили. Где та совесть? С каждым днем убеждаюсь, что наше общество эту самую совесть старательно зарывает в землю. Коллегам из милиции нельзя доверять, партийные работники – я вообще молчу… вся нечисть изо всех дыр лезет: жулики, спекулянты, бандиты, демократы, перевёртыши… вы, кстати, член КПСС, как заявлено в характеристике.

– Так точно, товарищ генерал. – ответил Осокин, и даже свободно откинулся на спинку стула, будто проникшись откровением и прямотой генерала. Тот сразу это заметил и спросил:

– Скажите, только честно, не как член КПСС члену КПСС: оставим в стороне все эти условности и партийные уставы, тем более что сейчас у нас «гласность». Вы по зову совести вступили в партию?

– Конечно по совести! Я с комсомольских лет готовил себя к тому, что вступлю в партию. Моя семья – потомственные коммунисты: и мать, и отец. Не представлял себе иной жизни, кроме как быть членом партии. Мне кажется, что вы, товарищ генерал, сейчас спросите меня – действительно ли я верю в построение коммунизма, или вступил в партию ради карьеры, потому что офицер милиции не может быть беспартийным? Я вам отвечу: действительно верю в идею, но ввиду последних событий, происходящих в стране, беспокоюсь за социалистические завоевания советского народа. Почему я верю? Потому что мой идеал – это жить в обществе людей, относиться к людям… по-людски, а не по принципу «человек человеку волк и паук». Нет желания находиться в зверинце или террариуме. А тут, на милицейской службе, у меня есть возможность присмотреться к тем, кто живет как хищное животное, или как падальщик. Это настоящие враги, и если мы их не остановим, то горе нашей стране и ее людям.

– Мда…нечасто теперь можно увидеть людей таких убеждений, как вы, капитан. Но, я и сам коммунист: был им, есть и буду! Потому что верю в идеалы справедливости, верю, кто бы что не говорил! А кто не хочет жить по правде, того размажу, и буду это делать покуда хватит сил и возможностей. Желаю успеха вам, дорогой мой товарищ! – сказал генерал, и даже встал из-за стола, протянув руку Осокину. Капитан даже замешкался, тут же подскочил, пожал руку Рощину.

– Береги себя, Осокин. И не посрами уголовный розыск: в Свердловске будут гэбэшники, которые смотрят на милицию свысока, посмеиваются над нами, ёрничают. Вот и покажи им, что мы тут не лыком шиты.

Глава 3.

Осокин вышел из здания вокзала, одетый в элегантный костюм из кремового цвета куртки и такого же цвета брюк. На плече он тащил сумку на лямке. Стоя на гранитных ступенях у входа на вокзал, капитан достал пачку сигарет «Кэмэл», и положил сигарету в рот. Впрочем, теперь капитан был теперь Сергеем Эрнестовичем Коломейцевым – кооператором из Риги, о чем свидетельствовали паспорт и водительские права, лежавшие во внутреннем кармане куртки. Отныне нужно вживаться в роль барыги и наркоторговца, живущем на широкую ногу за счет доходов от торговли «смертью».

На вокзале царила суета: кто-то куда-то спешил, таща тюки и чемоданы. На площади клиентов поджидали таксисты и бомбилы-частники, кондукторы через мегафоны зазывали пассажиров, стоя возле своих автобусов. Среди всех довольно часто попадались то мрачные одинокие фигуры, прячущие глаза, то группки граждан, от которых бросало дрожь. Их хищные злобные глаза рыскали по толпе, подыскивая подходящую жертву. Осокин-Коломейцев поймал на себе такой взгляд, и тут же решил убраться подальше. Он спустился по ступеням вниз, мельком проскочил парковку, не обращая внимания на зазывания таксистов, и направился к огороженной забором автостоянке. На пути к ней капитан увидел стоящий возле обочины междугородный автобус, за стеклом которого была картонная табличка с надписью «Свердловск – Серов». Совсем неподалеку расположились граждане, которые, по-видимому, приехали на этом самом автобусе. Они стояли возле дороги и торговали ягодами. Осокин-Коломейцев подошел поближе и ахнул от удивления: пластиковые и жестяные вёдра были сплошь заполнены крупной, словно вишня, смородиной, отборной ежевикой, крыжовником, ароматной и крупной ягодой облепихи и малины. Капитан никогда не бывал раньше на Урале и никогда не видел такой крупной ягоды. Еще более странным было то, что подобное разнообразие можно было бы наблюдать во второй половине лета, но никак не в мае! Продавцы, все, как один, твердили, что ягоды они собирали под Серовым и она там, начиная с мая, всегда такая необычайно крупная и всегда спелая. Капитан не хотел покупать у них ничего: на то у него сейчас не было времени, он обещал заехать сюда позже, но настойчивые торговцы уже начали зачерпывать совками ягоды и взвешивать их на своих разбитых весах. Осокин-Коломейцев еле отделался от серовских собирателей ягод, и, наконец, добрался до автостоянки. У крашенной зеленой краской сторожевой вышки лежал пёс. Увидев незнакомца, собака навострила уши, встала и стала порыкивать. Гость был вынужден остановиться. В это самое время из сторожки вышел охранник, которому Коломейцев предъявил свои документы на автомобиль. Сторож плюнул на пальцы, стал перелистывать странички книжечки, затем что-то начал искать в журнале, который был у него на вышке. Убедившись, что перед ним владелец авто, сторож взял за ошейник собаку и пропустил гостя на автостоянку.

Немного побродив в поисках нужной машины, Коломейцев всё-таки нашел, что искал: белые «Жигули» пятой модели с госномером 3731 ЧЕ. Он положил в багажник сумку, сел на водительское место и стал вновь изучать карту города. Конечно, он это делал и раньше, но новому человеку в большом городе так легко потеряться. Прикинув, примерный путь, Осокин-Коломейцев завел двигатель, вырулил с территории автостоянки и миновал территорию городского вокзала. Автомобиль выехал на просторную магистраль и полетел по прямым просторным дорогам столицы Урала.

Улица Чеклюскинцев была одна из самых больших в городе, но довольно пустынна по сравнению с московскими проспектами: проносились автобусы и троллейбусы и немногочисленные автомобили горожан. За мостом через реку Исеть белые «Жигули» свернули на улицу 8-го марта – пожалуй, самую главную в городе, где располагалась цитадель местной номенклатуры. Тут автомобилей уже было заметно побольше, а общественного транспорта поменьше. Особенно большим количеством выделялись сверкающие лаком чёрные «Волги». По правой стороне вырастало громадное угловатое строение, зубья шпилей которого царапали голубое небо Урала. Это – дом Советов, здание местного областного комитета партии, где когда-то работал покойный Бухаров.

Улицу 8-го марта пересекал широкий проспект Ленина, где у светофора остановился автомобиль Осокина-Коломейцева. Тот, барабаня пальцами по рулю, все продолжал осматриваться. К улице 8-го марта примыкала площадь 1905-го года, тут же располагалось здание горкома, в котором располагался еще один кабинет Бухарова – тот самый, в котором он когда-то работал до назначения на должность первого секретаря обкома, тот самый, из окна которого Бухаров наблюдал за приготовлениями к митингу в честь праздника Первого мая. Загорелся зелёный свет, «Жигули» капитана вновь двинулись по улице 8-го марта. Совсем неподалёку от здания горкома и проспекта Ленина была стройка, огороженная деревянными заборами и жестяными листами. Деревянные таблички утверждали, что это «Станция метро 1905-го года» – еще одно детище Бухарова, до открытия которого он не дожил. По пустынной дороге Осокин-Коломейцев на большой скорости проскочил до самой улицы Куйбышева, где у перекрестка раскинулся Дендрологический парк, а неподалеку еще одна стройка метро: на этот раз «станция Геологическая» Автомобиль повернул налево и помчался вдоль трамвайных путей. Осокин-Коломейцев был уже рядом с пунктом назначения -гостиницей «Турист», пока не заметил скопление патрульных машин милиции. Тихонько свернув на гостиничную парковку, капитан первым делом решил удостовериться, что всё-таки тут происходит и почему толпятся люди.

Неподалеку от гостиницы находился сквер, в котором происходило действие. В центре располагался гранитный постамент, но без памятника или какого-нибудь монумента. Вокруг него выстроилась цепочка гражданских активистов с плакатами из картона и фанеры. Содержание лозунгов отличалось агрессивностью: «Долой ублюдка», «Ублюдка на свалку», «За историческую справедливость», ну, и, конечно, мозоливший глаза, и набивший оскомину лозунг демократов «За вашу и нашу свободу» – настолько осточертевший, что Осокин-Коломейцев даже поморщился от тошноты. Граждане-демократы, как и всегда, бросались в глаза, резко отличаясь от «гомо советикус», которых они критиковали и всячески поносили: бешенные выпученные глаза, жирные губы с которых летят слюни, нечесаные волосы, посыпанные перхотью, словно первым снегом, мятая одежда, традиционные «шарфики интеллигентов», замызганная грязью стоптанная обувь. Демократы скандировали антисоветские лозунги, чему-то радовались, один из них пришел с гитарой, бренчал, что-то бормотал себе под нос, не обращая внимания на своих товарищей, если бы его политические взгляды позволяли ему их назвать «товарищами».

Митинг окружили милиционеры, которые молчаливо наблюдали за происходящим, но никак не вмешивались – гласность и перестройка же! Позади оцепления туда-сюда бродили какие-то люди в штатском, что-то постоянно фотографируя. Конечно же, тут собрались и горожане-зеваки: шептались, пересказывали друг другу какие-то слухи. Прислушиваясь, Осокин-Коломейцев понял, в чем было дело: буквально этой ночью из сквера пропал памятник Павлику Морозову. Вряд ли это дело рук демократов, которые сейчас горлопанят возле постамента, иначе бы их тут же взяли на заметку и при расследовании выяснили, что именно они нанесли ущерб городу. Капитан подавил в себе жгучее желание подискутировать с господами-демократами, особенно было нелегко воздержаться от того, чтобы трахнуть по голове того лохматого его же гитарой, чтобы он заткнулся и больше не пел своим гундосым голоском песню группы «Кино». Оставив своих коллег-милиционеров разбираться с пропажей памятника, Осокин-Коломейцев двинулся в сторону гостиницы. Взбежав по ступенькам к крыльцу, и, миновав, стеклянные двери, он оказался внутри, в большом просторном холле с мраморным кафелем на полу, с высокими потолками, отделанными золоченой решеткой, возле колонн расставлены кадки с тропическими цветами – одним словом, типичная советская гостиница.

Предъявив бронь на номер у регистрационного бюро, и, получив ключи, гость из Челябинска Коломейцев направился к лифтовому холлу. Тут стояло еще несколько человек, сетуя, что «кто-то постоянно катается на лифте».

– Слыхал, ублюдка из сквера украли этой ночью? – обратилась к немолодому мужчине в сером костюме женщина средних лет с сильно напудренной физиономией и тяжеловесными красными бусами на шее. – Шиш, теперь менты что-то найдут!

– Угу. – полусонно отвечал мужчина, будто не вслушиваясь в слова собеседницы.

– Лучше бы распилили или в реке утопили его, а то опять приволокут эту мразь обратно. – продолжала злорадствовать гражданка пропаже памятника Павлику Морозову.

– Угу. – безропотно и безмятежно отвечал мужчина в сером костюме, все крепче сжимая ручку дипломата.

– Не слушаешь ты меня! – с досадой бросила мужчине ретивая гражданка. Тот ничего не ответил.

– Я бы лучше утопила этого маленького выродка в помойной яме! – поддержала демократку еще одна злопыхательница. – А лучше бы живьем его в яме с дерьмом утопила! Своих родителей под монастырь подвёл, гадёныш. А эти совки такой мрази памятник поставили!

– Эх, жаль его свои же собственные родители не придушили! Теперь сквер из-за него называется «Ублюдочным».

– Если вернут, то ночью говном измажем постамент! – С воодушевлением в глазах заявила напудренная гражданка.

Коломейцев терпел, не вмешиваясь в разговор. В это время на первый этаж пришел лифт, и все четверо вошли внутрь. Двери закрылись, кабина погрузилась в полусумрак, освещаемый лишь большим плафоном под потолком и светящимися кнопками на панели. Гудели лифтовые механизмы, Коломейцев отвел лицо в сторону, чтобы меньше чувствовать едкий запах духов гражданки-демократки. Его этаж был шестой, но эта поезда показалась Коломейцеву вечностью. Легкие капитане не выдержали химического запаха, и он чихнул, едва успев прикрыть рукой рот. В это время двери лифта распахнулись и Коломейцев вышел в холл шестого этажа.

– Хам! Приличные люди закрывают рот ладонью, когда чихают, и стульчак поднимают, когда по нужде ходят! – прокричала вслед гражданка.

– И говном памятники мажут! – ехидно ответил ей Коломейцев, не в силах уже себя сдержать.

Капитан двинул по длинному коридору, нашел свой номер – 617й, отпер дверь. Обстановка внутри не отличалась шиком. Впрочем, Осокину-Коломейцеву не с чем особо было сравнивать: к путешествиям он не привык. Двуместный номер, большая кровать, журнальный стол, пыльные портьеры. Капитан провел пальцем по плафону лампы, собрав ворох пыли. Затем он нажал кнопку – лампа загорелась. Аналогичным образом, капитан проверил исправность ночника – дернул за шнур выключателя. Сантехника тоже была исправна, в кранах горячая и холодная вода. В номере имелось настенное радио, телевизор, на журнальном столе лежало несколько журналов, стеклянная вазочка, на стене календарь. На прикроватной тумбочке стоял красный телефонный аппарат «Тельта» чехословацкого производства. Единственное, чего не хватало, так это пепельницы. Коломейцев обыскал весь номер, но искомого предмета интерьера так и не нашел. Подойдя к окну, капитан одернул пыльную портеру. Перед ним внизу была видна гостиничная автостоянка, проезжая часть улицы Белинского, за ним еще один сквер и верхние этажи какого-то здания с завитушками на фасаде. Небо, однако, начало хмуриться, появились серые облака. Коломейцев хотел было дернуть оконную ручку, чтобы распахнуть форточку, но таковой не нащупал. Пошарив рукой по пыльному подоконнику, он всё же обнаружил искомое, вставил в зияющее отверстие оконной рамы. Из распахнутой форточки в пыльный гостиничный номер ворвались потоки свежего, ароматного майского ветра, несущего с собой запахи дождевой влаги и весеннего цветения. Коломейцев оставил вещи в номере и решил спуститься вниз – подышать на крыльце свежим воздухом.

Стоя на крыльце гостиницы, Осокин-Коломейцев достал пачку сигарет, после чего застегнул куртку, которую всё больше трепал набегавший ветер. Его порывы ударяли в лицо, метали струйки пыли, ерошили волосы. Надвигающаяся непогода, видимо, разогнала демократов с митинга в сквере: от того больше не было слышно ни надрывных воплей, ни неумелого бренчания гитары. Покинула улицу и милиция.

Отвернувшись от ветра, Осокин-Коломейцев попытался раскурить сигарету, однако это не получалось. Как чиркал капитан колесиком зажигалки, огонёк не загорался. Лишь отойдя за колонну, Коломейцеву удалось добыть блёклый, дрожащий султанчик огня, который трепыхаясь от налетавших ветерков, всё же поджёг папиросную бумагу. Сигарета начала тлеть и испускать табачный дымок. Коломейцев раскурил ее окончательно, выпустив изо рта клубы сероватого дымка. Тем временем со стороны сквера стали доноситься какие-то странные завывания, похожие на похоронные. Капитан прислушался: это и правда были человеческие голоса, которые пели хором. Но что это было? Кого-то убили? Похороны? Или шествие сектантов?

Коломейцев стоял и курил, дожидаясь ответа на свой вопрос. Он не заставил себя ждать. На дорожке сквера на противоположной стороне улицы появилась странная процессия: несколько человек, включая мужчин и женщин, неторопливо двигалась в сторону улицы Куйбышева – они-то и были источником странных песнопений. Вскоре Осокин-Коломейцев начал догадываться, что это было что-то вроде церковных песнопений. Подтверждением такой версии был внешний вид участников процессии. Возглавлял ее статный рослый мужчина в какой-то странной военной форме: точно не в советской, но и не в американской. Коломейцев попытался разглядеть получше, но мешало расстояние и деревья в сквере: всё, что он сумел высмотреть – фуражка необычного кроя, светло-зеленый мундир, сапоги. Подмышкой странный человек нес икону. За ним шли его соратники: понурые женщины с платками на голове и в юбках до пят, мужчины были выглядели поинтереснее. Один из них полноватый старик с папахой на голове и в синих штанах с широкими красными лампасами, на ногах армейские сапоги. Еще один – молодой, высокий, с бородой, на голове черная скуфья, как у священников, в руках хоругвь. Наверное, это костюмированное шествие заявилось в сквер, как только услышала, что пропал памятник: вот они и решили «освятить» место.

Непогода все больше давала о себе знать. Ветер становился более порывистым, группа церковников ускорила шаг, а затем и вовсе скрылась из виду. По крыльцу стали бить капли дождя. Они становились все громче и громче, темными пятнами покрывали гранитные ступени крыльца гостиницы. Еще немного и серое небо разверзлось над Свердловском. В сквере напротив раскачивались из стороны в сторону кусты и деревья. Асфальт покрылся пузырящимися лужами, вид на улицу заслонила туманная рябь дождя. Воздух стал чище и свежее, придорожная пыль прибита. Теперь до ноздрей Коломейцева доносились запахи цветущей черёмухи. Потушив сигарету, и, бросив окурок в урну, он еще немного постоял, наслаждаясь свежестью дождя. В небе что-то мельком вспыхнуло, затем треснуло. Через пару мгновений до ушей Коломейцева донеслись отдаленные раскаты грома. Следующий удар грома был куда более громким: от него даже сотряслись стеклянные витражи первого этажа гостиницы. Тут Осокин-Коломейцев вернулся обратно, но, прежде чем, подняться на свой этаж, решил заглянуть в «кафе-ресторан», вывеска которого красовалась крупными буквами, подсвечиваемая маленькими лампочками.

Сразу направо от входа стояли прилавки и касса. Коломейцев стал рассматривать ассортимент: пирожные «картошка», пирожные «песочное», треугольный кусок торта «Киевский», маленькие блюдечки с бутербродами из сыра и финского сервелата, галазированные сырки, вафельные трубочки со сгущенкой, большой лоток с плавлеными сырками и шоколадными конфетами, булочки с маком и курагой. Дальше касса. За ней стояла продавщица довольно молодых лет, но уже начавшая полнеть. Уперев руку в бок, она с пренебрежением наблюдала за Коломейцевым, разглядывавшим ассортимент «кафе-ресторана». За кассой еще прилавок. Там были два больших лотка с салатом из морской капусты, перемешанной непонятно с чем, котлеты по-киевски, винегрет, салат оливье, жареная печень и свиные отбивные. Меню не впечатлило постояльца гостиницы, зато зал был вполне приличный: аккуратные столики со скатертями и наборами столовых приборов, резные деревянные панели на стенах и на колоннах, хороший вид из панорамного окна: пешеходная дорожка, вазоны с клумбами, липы у дороги, проезжающие мимо гостиницы трамваи. Тут хорошо посидеть со своими мыслями наедине.

– Что-нибудь выбрали? – спросила продавщица, немного приглушив музыку, лившуюся из кассетного магнитофона.

– Нет, спасибо! В другой раз зайду. – ответил Коломейцев, после чего продавщица опять увеличила громкость магнитофона.

Постоялец поднялся обратно на свой шестой этаж, добрался до номера, вставил ключ и тут дверь открылась несмотря на то, что Коломейцев еще не успел повернуть ключ и дернуть ручку. Он еще раз посмотрел на номер: «617». Всё верно, он не ошибся. Капитан осторожно толкнул дверь и тихонько вошел. Внутри он увидел горничную, которая вытирала пыльную мебель.

– Гражданин, когда уходите, не забывайте пожалуйста закрывать окно. Да и вообще его лучше не открывать, а то оно совсем хлипкое. – заявила горничная, увидев постояльца на пороге.

– А как же тогда зимой, если оно хлипкое? – ответил Коломейцев, глазами ища свою сумку. Она лежала в том месте, где ее он сам и оставил, но целы ли вещи?

– Если каждый будет дёргать сломанную ручку, то что будет зимой, когда окно вообще вывалится? Сейчас хоть май, поэтому не холодно будет ждать мастеров, а зимой, когда на улице минус тридцать пять?

– У вас, кажется, пепельницы и мыло тут воруют: я их не нашел.

– Воруют, поэтому мы это все убрали.

– А как тогда курить? – разводил руками Коломейцев

– Банку какую-нибудь возьми и туда бросай окурки. Если каждому по пепельнице будем выдавать, то гостиница в трубу вылетит.

– Мда… – пробормотал постоялец, подумав про себя: «это хорошо, что удостоверение и пистолет с собой взял, а не оставил в сумке».

– Мыло я вам принесла. Вот оно: лежит на прикроватной тумбочке. Два куска на две недели. Но после десяти краны на полную мощность не включайте: их у нас иногда срывает.

– И на том спасибо.

– Что-то желаете в номер? Обед или минералки?

– Шампанское?

– Не предлагаем: сухой закон соблюдаем.

– Тогда бутылку минералки… с газом…

Горничная удалилась, а Осокин-Коломейцев принялся осматривать свою сумку. Она была закрыта. Всё, что лежало внутри: сменная одежда, лекарства, бритвенные принадлежности, мыло, шампунь, блокноты, карандаши, фломастеры – было на месте. В дальнем кармане он нащупал деньги, достал их из пластикового пакета, пересчитал – ничего не пропало.

На следующее утро Коломейцев решил еще раз осмотреться в городе. Свою сумку он положил в шкаф, а к створке прикрепил спичку так, что если открывать шкаф, то она сломается. Деньги Коломейцев прихватил с собой, чтобы положить ее в несгораемую ячейку на вокзале.

Сразу после вокзала капитан двинул в сторону Верх-Исетского водохранилища, буклеты с фотографиями которого лежали в номере. Привычной дорогой по улице Челюскинцев Коломейцев добрался до проспекта Ленина, где свернул вправо. Белые «Жигули» понеслись по улице Татищева средь панельных кварталов. За новостройками показались угловатые крыши приземистых частных домов, деревянные заборы, сады, утопающие в изумруде молодой майской зелени. Затем еще один квартал обветшалых пятиэтажек, поросшие кустами и бурьяном обочины, вышки электропередач. Дорога стала ухабистой, колёса то и дело проваливались в выбоины, машину трясло так, что заскрипели сидения и пластик приборной панели. Объезжая особенно большие и глубокие лужи, петляя из сторону в сторону, белые «Жигули» повернули креном налево, затем вправо. Трущобы расступились, в лобовое стекло ударили потоки ветра. Узкая асфальтированная дорога вытянулась стрелой между железнодорожной линией вдоль лесистых зарослей и кромкой водохранилища. Серо-синий простор рябили набегающие ветерки, водное пространство казалось бескрайним, похожим на море. На этой же дороге то и дело встречались другие автомобили: чаще потрепанные «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы», попадались в этой глуши неожиданно и такси. На Верх-Исетское водохранилище приезжали компаниями, некоторые останавливали свои машины прямо у дороги и размещались у самой кромке воды. Коломейцев заметил, что здешняя публика в основном состояла из молодых людей: он практически не увидел здесь ни одной семейной пары с детьми. По-видимому, здесь, в Свердловске, Верх-Исетское водохранилище было излюбленным местом отдыха для неприхотливой молодежи.

Чуть дальше по берегу водохранилища вырастали громады лесных рощ, в чаще которых угадывались колеи, продавленные колёсами автомобилей. Именно сюда свернули «Жигули» Коломейцева. Дорога проходила сквозь сосновый бор, за которым уже слышались голоса, выкрики, смех. Лес расступился, и автомобиль капитана выехал на просторный луг, тянущийся аж до самого берега, омываемого набегающей волной Исети. Коломейцев остановил машину, вышел из нее, озираясь кругом. На туристическом буклете, который лежал в гостинице, было фото именно этого живописного места… правда, живописным оно было, по воле профессионального фотографа, выбравшего хорошие ракурсы в погожий день и когда здесь было мало народу.

В этот день берег выглядел совсем иначе. Несколько автомобилей, шумные компании, громкая музыка из магнитофоном, запах костров. Компании студентов жалили шашлыки, расстилали на траве одеяла для пикников. Несмотря на то, что до лета было еще полмесяца, многие отдыхающие купались в холодной воде. Коломейцев неторопливо бродил по лугу, пытаясь выйти к кромке воды. На него никто не обращал никакого внимания: все огульно предавались веселью. Мимо капитана прошли две девушки, но что-то заставило Коломейцева посмотреть им вслед. Обернувшись, он не поверил своим глазам: они были одеты в купальники, но на спине не было бретелек. Тут еще группка девушек: капитану кровь ударила в голову – из бикини на них был только низ…

Осокин-Коломейцев подумал про себя, что правильно сделал, что решил приехать сюда. Пусть дорога сюда долгая, ухабистая, но зато какое вознаграждение! Девушки резво плескались в воде, выходили на берег во всей своей красоте молодости. Они совершенно не стыдились своих юных тел, гладкой белой кожи, округлых бёдер, стройных ног, твёрдо ступающих по примятой траве. Покачивались их белые обнаженные груди, покрывшиеся мурашками от холода. Цветник! Правда, девушки заметили на себе взгляды незнакомца, смущенно отвели глаза в сторону, и побежали к своим компаниям.

Коломейцев хотел разместиться близ воды, чтобы было удобнее наблюдать. Но садиться в светлых брюках на траву он не пожелал. Увидев неподалеку потемневшее от дождей бревно, он уселся на него и закурил, делая вид, что любуется водным пейзажем. Природа брала своё: обнаженные женские тела будоражили ум, в жилах закипала кровь, сердце учащенно билось. Коломейцев почувствовал, что его лицо раскраснелось, стало настолько горячим, что следующую сигарету можно было прикуривать о собственной физиономии.

Справа от себя Осокин-Коломейцев услышал шорох травы и топот бегущих ног. Боковым зрением он заметил, как к нему устремилась девушка… причем полностью обнаженная, на ней вообще не было никаких частей купальника.

– Молодой человек, не угостите сигареткой? – обратилась она к Коломейцеву. Тот протянул пачку, делая вид, что не обращает на нее никакого внимания.

– Спички будут?

– У меня зажигалка.

Молодая незнакомка подсела к капитану, будто нарочно его провоцируя. Коломейцев чиркнул зажигалкой и поднес огонек к сигарете. Капитан успел разглядеть ее: около двадцати лет. Волосы светло-русые, острый кончик носа, зеленые глаза, чуть оттопыренная нижняя губа. Девушка опять встала во весь рост, но не спешила отходить от незнакомца. Она затянулась сигаретой и спросила мужчину:

– У меня в волосах нет никаких там водорослей?

Произнеся это, она начала расчесывать свою шевелюру, отирая воду с кожи, поигрывая обнаженными округлостями тела. Но что-то в ней было необычное, но что? Коломейцев взглянул на девушку еще раз и заметил, что ее зеленые глаза уж очень какие-то странные, будто ненастоящие.

– Вроде нет ничего. – ответил Осокин-Коломейцев, поравнявшись рядом с незнакомкой. Та продолжала отрывисто смеяться, ее тело ходило ходуном, руки, держащие сигарету, тряслись. Тут Коломейцев и заметил, что зрачки незнакомки были неестественно маленькими: подобного раньше он никогда не видел.

– Настя, ну, где ты там? Хватит приставать к людям! – крикнула ей компашка, расположившаяся невдалеке. Незнакомка, имя которой теперь стало Коломейцеву известно, побежала к своим.

Дальше тут оставаться нельзя: слишком много посторонних взглядов. Капитан поспешил к своим «Жигулям», завел двигатель и повернул в сторону соснового бора. Зарядившись впечатлениями, Осокин-Коломейцев теперь решил покататься по промышленному району города, к которому вели нити дерзкого преступления. Белые «Жигули» полетели на север города. С виду тут ничего особенного не происходило: обычный советский промышленный район, каких полно по всей стране. Иглы коптящих небо заводских труб, бесконечно длинные бетонные заборы, бруски заводских цехов с ленточным остеклением или стеклянными витражами, многочисленные проходные. С одной из прилегающих территорий выехало несколько грузовиков – вроде ничего особенного, но тот день был субботний. Неужто тут вместо пятидневки шестидневная рабочая неделя? Коломейцев свернул в узкий проезд и уперся в синий металлический забор предприятия, откуда следовали грузовики. Проехав немного вдоль, у проходной Коломейцев увидел табличку. Тут располагался Электрокабельный завод, тот самый, который в своем предсмертном письме упоминал покойный Бухаров. Неподалеку был и завод по обработке цветных металлов. У его проходной, несмотря на субботний день, также крутились рабочие. В тоже время в остальной части квартала был выходной.

Коломейцев выехал на проспект, и двинул вдоль бесконечно длинного забора Уралмаша. Тут работа не останавливалась никогда, часть предприятий вообще считалась секретной, к которым даже не подобраться – поэтому Свердловск считался городом, закрытым для иностранцев. Через улицу Машиностроителей Коломейцев направился к выезду из города, где находилось еще не менее интересное и важное для расследования место. Белые «Жигули» по уходящей дугой дороге ехали мимо Шувакишского лесопарка. Затем город закончился: одинокая скоростная магистраль, проложенная через тайгу, шла на север. Коломейцев высматривал поворот на поселок Шувакиш с одноименной железнодорожной станцией. Тайга вырастала на обочине непреодолимой стеной, в итоге капитан разложил карту прямо на приборной панели. Увидев что-то похожее, на поворот, правда без указателя, куда он ведет, Коломейцев повернул руль влево.

Дорога была довольно узкая и ухабистая, но это еще цветочки. Затем какое-нибудь асфальтовое покрытие вообще исчезло: дальше только грунтовка. Машину трясло, мелкие камешки, вылетавшие из-под колес, трещали, царапая кузов. По обочинам всё также рос дремучий хвойный лес, глядевший на автомобиль Коломейцева чёрными пятнами чащи. Капитан начал волноваться: дорога могла оказаться тупиком, идти в никуда или тянуться так на многие десятки, а то и сотни километров. Стрелка показывала, что бензина в баке было еще достаточно, талоны на бензин были в куртке, но где тут заправишься в случае чего? Коломейцева пугала перспектива застрять в этой глухомани. К счастью, впереди забрезжило открытое пространство, показались совсем маленькие домишки. Подъехав поближе, Коломейцев убедился, что это был посёлок Шувакиш, о чем также гласил придорожный указатель.

Белые «Жигули» медленно покатили по асфальтовой улице, проходившей через весь населенный пункт. Коломейцев не знал куда она ведет, но интуиция подсказывала ему, что дорога непременно выведет к станции. Вскоре он в этом убедился: улица закончилась, а дальше была железнодорожная платформа.

Маленький поселок на отшибе крупного города имел для Свердловска большое значение. У станции Шувакиш раскинулся рынок, который притягивал к себе не только жителей посёлка, но и жителей города. Поселок, расположенный за чертой города, как магнитом притягивал разного рода спекулянтов, фарцовщиков, жуликов, контрабандистов и прочих мутных личностей. В отличие от самого Свердловска, здесь никогда не было дефицита: купить на Шувакишском рынке можно было что угодно – от гвоздей до виниловых пластинок зарубежных музыкальных групп и импортных магнитофонов. Руководство в Москве было уверено, что в этом запутанном деле нити расследования непременно будут тянуться к Шувакишу.