Читать онлайн Младшая сестра

Глава I

Преподобный Джон Уотсон, на протяжении двух десятилетий возглавлявший приход в деревушке Уинстон, не всегда был тем нерадивым калекой, каким представлялся людям, знавшим его лишь последние десять лет. Поселившись здесь, он уже был женат и имел пятерых детей, а вскоре в детской Уотсонов появился шестой ребенок, дочь. В течение нескольких лет после ее рождения деловитость и здравомыслие миссис Уотсон вкупе с ее влиянием на мужа обеспечивали последнему уважение прихожан, а среди знакомых Джон слыл очень добрым, участливым соседом и достойным пастырем. Однако со смертью супруги мистер Уотсон, казалось, лишился и прежнего усердия. От горя он сделался праздным, стал сторониться общества, избегал тягот и ограничивался лишь самыми неизбежными обязанностями. Этому образу действий, обусловленному утратой, которая словно истощила его душевные силы, мистер Уотсон, вследствие потворства своим слабостям, не изменил и после того, как острота скорби притупилась, что в конце концов действительно привело к немощности, от которой преподобный прежде страдал только в собственном воображении. Частые приступы подагры сделали его неспособным к напряженной деятельности и нередко на целые недели запирали в четырех стенах.

Тем временем дети его росли в самой неблагоприятной обстановке. Оставшиеся без матери, лишенные отцовского надзора, дочери Уотсонов – во всяком случае, три старшие – были предоставлены самим себе и руководствовались исключительно собственной рассудительностью, вернее сказать, нерассудительностью. Сыновей же рано отослали из дома, и они пробивали себе дорогу в жизни без смягчительного влияния семейных уз и отрадных воспоминаний о родном очаге, которые согревали бы их сердца и укрепляли устои.

Единственным ребенком в семье, о котором можно было сказать, что он получил хорошее воспитание, оказалась младшая дочь, Эмма, которую после смерти матери выпросил у мистера Уотсона его шурин и которую они с женой растили в холе и неге, точно собственное дитя. Шурин был богат, и родные Эммы, когда вообще вспоминали о девочке, питали к ней нечто вроде зависти – все, кроме старшей ее сестрицы, которая в детстве так любила маленькую Эмму, что не могла не радоваться ее переселению в более достойный дом. Остальные сходились в том, что Эмме необыкновенно повезло, поскольку дядюшка, несомненно, должен был оставить ей приличные средства. Единственное, что обсуждалось родичами с немалым беспокойством, – следует ли дядюшке разделить свое состояние поровну между всеми племянниками или же завещать наибольшую долю старшему из них. Мистер Роберт Уотсон, предполагаемый главный наследник, был стряпчим в Кройдоне, и его процветающее дело вкупе с большими надеждами, возлагаемыми на богатого родственника, оказалось неодолимо привлекательным для одной молодой особы, жившей по соседству. К той поре, как дядюшка скончался, мистер Роберт уже несколько лет состоял в браке. Если бы вследствие этого события не оправдались лишь алчные расчеты племянника и себялюбивые ожидания его тщеславной супруги, никому, кроме них самих, не было бы до этого никакого дела. Но в завещании мистер Пирсон, больше полагаясь на преданность жены и куда меньше – на привязанность племянницы, чего ни та, ни другая не заслуживали, отписал все имущество вдове. Возможно, тем самым он намеревался обеспечить ей в дальнейшем почтение и помощь детей его сестры, вынужденных поддерживать хорошие отношения с тетушкой, и совершенно не предвидел последовавшей за этим катастрофы. Вместо того чтобы принять на себя роль милостивой или даже властной и деспотичной тетушки, миссис Пирсон деятельно взялась за уничтожение всех семейных уз, отдав свою руку и состояние первого мужа красивому, но бедному молодому ирландцу. Вскоре она отправилась навещать его родню и перед отъездом из Англии любезно позволила Эмме вернуться под отчий кров, на прощанье щедро одарив девушку пятьюдесятью фунтами, которые той предстояло разделить с сестрами.

По возвращении домой Эмма обнаружила, что две ее сестрицы в отъезде; старшая же сестра, Элизабет, приняла ее с сердечной лаской, что вкупе с поведением отца, обошедшего унизительную тему замужества миссис Пирсон молчанием, принесло юной душе немалую пользу. Вышеупомянутый брак явился причиной сильного огорчения и не менее сильного негодования Эммы, однако ее чувства все же были куда достойнее, чем досада, испытываемая другими членами семейства. Воспитанница любила и почитала дядю, а потому даже самой себе не созналась бы, что своим состоянием он распорядился неправильно и даже безрассудно. Но Эмма любила и тетушку, так что память о том, чем она обязана приемной семье, и благодарность за многолетнее благорасположение вели мучительную борьбу с не столь похвальными чувствами. Потерю же наследства Эмма считала недостойной сожаления: сызмала привыкнув к роскошествам солидного дохода, она не имела ни малейшего практического представления о том, что такое бедность, а потому отнеслась к утрате с благородным безразличием, присущим всякой доброй и щедрой душе, и не испытывала бы обиды, окажись потеря наследства единственным злом, сопровождавшим этот союз. Однако страх, что опрометчивый выбор тетушки принесет ей несчастье, уверенность в том, что достойная дама сделалась объектом презрения и насмешек, и разочарование любящего сердца, забытого ради чужака, пусть и горькие сами по себе, были вполне терпимы в сравнении с вопиющим неуважением к памяти любимого дядюшки, о коем свидетельствовала поспешная свадьба. Последнее поразило Эмму в самое сердце; вероятно, именно молчаливый упрек, сквозивший в ее взгляде, заставил новоиспеченную миссис Макмэхон страстно возжелать, чтобы воспитанница вернулась наконец к родным, с которыми слишком долго пребывала в разлуке. Эмма же с восприимчивостью горячей юной души, еще не знакомой с мимолетностью людских печалей, считала, что со временем ее горе, быть может, притупится, но окончательно не излечится. И хотя она радовалась предстоящей встрече с сестрами, ощущая к ним неослабную, непреходящую привязанность, однако была убеждена, что никогда ей не побороть разочарования, причиной которого стала тетушка.

Приближалась рождественская ассамблея, и миссис Эдвардс, состоятельная соседка и друг Уотсонов, как обычно, пригласила одну из сестер сопровождать ее семейство на бал. Отсутствие Пенелопы и Маргарет устранило всякие затруднения по части того, кто будет эта счастливица. Мистера Уотсона нельзя было оставлять совсем одного, Эмма же никогда не бывала на балу, и Элизабет без колебаний приняла решение в ее пользу.

Первые день-два в ожидании торжества Эмма, верная своему решению пребывать в безнадежном унынии, почти не проявляла интереса к предстоящему событию. Сознавая все добросердечие Элизабет и стараясь ради сестры казаться довольной, в глубине души она была готова беспрекословно уступить свое место любой желающей. Однако необходимость приготовить наряд, подобрать украшения, учесть мельчайшие детали туалета обладала для нее той же неодолимой притягательностью, что и для девяти девиц из десяти, и, когда знаменательный день наступил, Эмма находилась в состоянии приятного возбуждения.

– Эдвардсы тебе непременно понравятся, – пообещала Элизабет сестре, когда они медленно выезжали из дома священника на слякотный по нынешней ноябрьской распутице проселок. – Уверяю тебя, они умеют жить со вкусом. Дверь откроет лакей, и обед наверняка будет отменный.

– Что за человек мистер Эдвардс? – спросила Эмма, у которой при мысли о том, что ее оставят с совершенно незнакомыми людьми, сердце заколотилось сильнее.

– О, на его счет беспокоиться не стоит, – ответила сестра. – Ты увидишь его за столом, он предложит тебе вина, а после обеда наестся фундука и угостит тебя имбирными пряниками, но можешь их не брать, если не хочешь. Мэри Эдвардс печет пряники специально для отца, который лакомится ими каждый день. На балу мистер Эдвардс весь вечер будет играть в карты, и, если начнет выигрывать, вы задержитесь допоздна, а сам он придет в отличное расположение духа. Если же ему не повезет, он скоро заторопит вас домой. Зато уж там вам наверняка подадут сытный суп. Но коли мистер Эдвардс будет сердит, лучше помалкивай и постарайся как можно раньше уйти к себе!

– Я непременно так и сделаю, – вставила Эмма.

– Поскольку ожидается прибытие компании из замка Осборн, – продолжала Элизабет, – бал, надо думать, будет превосходный. Уверена, ты вызовешь всеобщий восторг. Как бы и мне хотелось там побывать!

– О, Элизабет, значит, ты и должна поехать вместо меня! Так будет гораздо лучше, ведь ты всех там знаешь, я же для них совсем чужая. Если мы поменяемся, могу прислать твои вещи с Джоном. Я ничуть не боюсь править нашей смирной старой лошадкой и в одиночку вернусь домой в Уинстон. Что же до нашего отца, я, верно, сумею его развлечь. Знаешь, я в самом деле считаю, что именно так нам и следует поступить.

– Милая Эмма, как великодушно с твоей стороны! – воскликнула Элизабет. – Но я ни за что на свете не приму это предложение, хотя всегда буду помнить о нем. Отозвать тебя с твоего первого бала, на котором все непременно будут тобой восхищаться! О нет, ты просто обязана получить свою порцию удовольствий, и я не стану тебе препятствовать.

– Поверь, дорогая Элизабет, для меня бал, право, не столь важен, как для тебя. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

– Нет-нет, я и помыслить о подобном не могу, а кроме того, мое наиглавнейшее желание – отправить тебя на это торжество. Не сомневаюсь, что тебе там понравится. Отказаться от праздника в девятнадцать лет, к тому же от первого бала в жизни! Любопытно, пришло бы такое в голову Пен или Маргарет? Лично я никогда не простила бы того, кто запретил бы мне поехать на бал в твоем возрасте. Впрочем, если отец будет хорошо себя чувствовать и согласится меня отпустить, я, пожалуй, сумею быстренько собраться и велю Джону отвезти меня на ассамблею. Знаешь, будет не столь уж и трудно.

– Что? Ты намерена приехать в этой коляске, Элизабет? – поразилась изумленная Эмма.

– Да, почему бы и нет! Ты, верно, настолько привыкла к карете, что и помыслить не можешь о коляске. Что ж, милая Эмма, боюсь, слишком уж ты утонченная, чтобы быть счастливой среди нас!

– Слишком утонченная? – повторила Эмма. – Что ты имеешь в виду?

– Что ж, вот лишь один пример: ты не привыкла изворачиваться и довольствоваться малым, сама идея тебя ужасает. Однако поверь, что изнеженность не принесет тебе счастья.

– Сожалею, что мои изъяны тебя огорчают, Элизабет. Я и не подозревала о собственной изнеженности. Подобное поведение для меня естественно, я думаю и чувствую так же, как привычное мне окружение. – И, вспомнив о дядюшке и тетушке, Эмма погрустнела.

– Осмелюсь заметить, что так и есть, но здесь иные нравы. Пен подымет тебя на смех. Ты и представить не можешь, как зло она глумится надо всеми, кто не похож на нее саму. Так что тебе лучше побыстрее оставить прежние привычки.

– Приложу все усилия, – вздохнула Эмма.

– Не удивлюсь, если Том Мазгроув пригласит тебя на танец: как правило, он не пропускает ни одной новой девицы, особенно хорошенькой. И все же мне не хочется, чтобы ты им увлеклась.

– Кто он такой? Прежде ты не упоминала о нем.

– О, это молодой человек с независимым состоянием, живущий неподалеку; в придачу он один из самых любезных кавалеров в округе. Но хочу предостеречь тебя, Эмма: Том любит увиваться за девицами, да к тому же весьма обходителен и всем нравится, однако, влюбив в себя очередную жертву, тотчас принимается за следующую, не тревожась о тех, чьи сердца разбивает.

– Что за презренный тип! – горячо возмутилась Эмма. – После таких слов можешь не опасаться, что он меня очарует.

– Поверь, Том и правда очень мил, – возразила мисс Уотсон, – и я утверждаю, что любая девица, которой он решит отрекомендоваться, сочтет его весьма приятным кавалером. Почти все молодые особы в округе, кроме меня, в то или иное время были без ума от Мазгроува. Последней мишенью этого ветреника стала наша Маргарет, но, хотя последние полгода он не уделял ей особого внимания, бедняжка непоколебимо убеждена, что Том Мазгроув привязан к ней не меньше, чем она к нему. Начиная с прошлой весны Маргарет вот уже второй раз на целый месяц уезжает погостить в Кройдон в надежде, что Том помчится туда и сделает ей предложение. Однако он никогда не женится на Маргарет.

– А как же тебе удалось избежать его чар? – полюбопытствовала Эмма.

– Сама не знаю. Думаю, поначалу меня так поглотили роман с Первисом и последующее разочарование в нем, что я и не замечала Тома Мазгроува.

– О ком это ты? Я совсем тебя не понимаю.

– Ты ничего не знаешь? – удивилась Элизабет. – Возможно, тебя считали слишком маленькой, чтобы делиться подробностями, но я сейчас всё расскажу. Я была помолвлена с Первисом, прекрасным молодым человеком (к тому же это была весьма недурная партия для меня), – и как по-твоему, что нам помешало?

– Жажду услышать, Элизабет, но теряюсь в догадках!

– Пенелопа! Да, виновницей действительно явилась она. Кое‑какие поступки Пен привели к нашему разрыву, и Первис меня оставил.

Эмма была потрясена.

– С трудом верится – наша родная сестра! Возможно ли, чтобы юная девушка была так вероломна! Что же ею двигало?

– О, Пенелопа сама хотела стать женой Первиса. Пен отдаст все на свете, лишь бы выйти замуж, вот почему она теперь в Чичестере, – ты разве не знала?

– В Чичестере? – недоуменно переспросила Эмма. – Ты имеешь в виду, что Пенелопа уехала туда ради замужества?

– Ты разве не знала? – повторила Элизабет. – Хотя откуда тебе знать, ведь никто не мог просветить тебя на сей счет. Кажется, есть там некий доктор, которого Пен наметила себе в женихи. Он совсем старик, страдает астмой и разными другими недугами, однако приятельница, у которой гостит Пенелопа, считает его превосходной партией, ведь он обеспечит нашей сестрице порядочное состояние, а сам долго не проживет. Впрочем, я отнюдь не пользуюсь доверием Пен, поэтому имею лишь общее представление о происходящем. Просто я слышу, как она откровенничает с Маргарет или порой случайно проговаривается. Кажется, обе они полагают, что нынче все складывается весьма удачно и Пенелопа скоро окрутит избранника. Надеюсь, так и будет.

– Ах, Элизабет, по-твоему, она может быть счастлива со старым астматиком? Выходить замуж из столь корыстных побуждений! – ужаснулась Эмма.

– Право, не знаю, – спокойно ответила мисс Уотсон, – станет ли счастливее Пенелопа, однако уверена, что мы уж точно станем. Я всем сердцем желаю, чтобы Пен и Маргарет поскорее обзавелись мужьями, ведь Маргарет так капризна, что проще позволить ей поступать по-своему, а Пенелопа обожает ссоры и скандалы. Тогда как с тобой мы отлично уживемся, Эмма. Пусть другие выходят замуж, а я повременю.

– Теперь мне понятно, почему, однажды разочаровавшись в любви, ты уже не хочешь новых увлечений.

– Думаю, дело тут в другом, – возразила мисс Уотсон. – Мне, конечно, было жаль потерять бедного Первиса, и я действительно очень страдала в то время, однако теперь вовсе не прочь составить удачную партию, пусть и без особых чувств. Сдается мне, первая любовь редко кончается свадьбой.

– Лично я на многое готова согласиться, лишь бы не вступать в брак по расчету, – заметила Эмма. – Это возмутительно. Я предпочту пойти учительницей в пансион.

– В отличие от тебя, Эмма, я была в пансионе и знаю, каково служить учительницей. Ну и жизнь у них! Что угодно, только не это.

– Но замужество без любви, безусловно, хуже! – настаивала Эмма.

– О, замуж совсем без любви я точно не пойду, однако, думается, легко смогу полюбить человека со сносным характером, который обеспечит мне уютный дом. Уверена, что стану хорошей женой любому мужчине, если только он не очень брюзглив. Твое же представление о любви – очередной признак изнеженности: оно подходит лишь богачам, которые могут позволить себе подобную роскошь.

Эмма не ответила, но немного погодя промолвила:

– Ты, кажется, говорила, что существует всего одна мисс Эдвардс?

– Да-да, Мэри Эдвардс – единственная дочь, и я хочу, чтобы ты приметила, с кем она будет танцевать, особенно из офицеров, и станет ли увиваться вокруг нее капитан Хантер. Вскоре я собираюсь писать Сэму, а ему, наверное, не терпится узнать…

– С чего бы ему беспокоиться? – перебила сестру Эмма.

– Да ведь несчастный и сам без памяти влюблен в мисс Эдвардс! Он умолял меня понаблюдать за ней и дать ему знать, какие у него есть шансы. По-моему, должна сказать, вообще никаких. Возможно, Мэри к нему и неравнодушна, но ее отец, а главное, матушка этого брака не одобрят. И даже обзаведись Сэм собственной аптекой, они вряд ли позволили бы дочери на него заглядываться; а поскольку он всего лишь помощник сельского доктора, боюсь, ему и вовсе не на что рассчитывать.

– Бедняжка! Ты думаешь, Сэм ее любит?

– О да, наш братец, несомненно, без ума от Мэри: вечно упоминает о ней в письмах, а когда приезжает погостить, пытается увидеться. Однако ныне Сэм уверяет, что больше не собирается встречаться с предметом своей страсти, пока не получит решительного поощрения, иначе он попытался бы вырваться сюда и повидаться с Мэри на этом балу. Он не попросит у хозяина отпуск даже на Рождество, если я не пришлю ему обнадеживающий отчет.

– Что ж, я обязательно понаблюдаю за мисс Эдвардс, – пообещала Эмма.

Далее сестры разговаривать уже не могли, ибо достигли городской окраины, и громкий стук колес экипажа по неровной брусчатке сделал все попытки хоть что‑нибудь расслышать совершенно тщетными. Элизабет подхлестнула старую лошадь, та перешла на более-менее резвую рысь, и вскоре коляска Уотсонов уже пробиралась по грязной рыночной площади маленького провинциального городка между телегами с капустой и репой, возами с сеном, скотными и овечьими закутами, старухами с корзинами, молодыми женщинами в нарядных платьях, мужланами с разинутыми ртами и праздной детворой с шаловливыми ручками. Благополучно миновав все эти препятствия и, вопреки опасениям Эммы, избежав возможных несчастий, сестры Уотсон благополучно проехали по Хай-стрит и наконец добрались до дома мистера Эдвардса. Элизабет, разумеется, ожидала, что великолепие особняка, одного из лучших в городке, произведет на Эмму большое впечатление, однако здание ярко-красного кирпича отнюдь не поразило воображение младшей сестры, хотя она отметила, что оно на целый этаж выше соседних домов. Темно-зеленая дверь, блестящий латунный дверной молоток и белоснежные ступени Эмма также восприняла как нечто само собой разумеющееся: она не прониклась осознанием того, что эти приметы свидетельствуют о богатстве и вкусе владельцев, а когда на стук, как и предсказывала Элизабет, вышел ливрейный лакей, по-прежнему осталась безучастной, взглянула на слугу безо всякого выражения и не преисполнилась особым почтением к его господину.

Гостьи застали миссис и мисс Эдвардс в гостиной; отец семейства, разумеется, сидел у себя в кабинете и до обеда выходить явно не собирался. Мэри Эдвардс оказалась миловидной девицей, хотя папильотки, нацепленные в преддверии вечера, ее не слишком красили. Она вела себя довольно сдержанно, однако ей было далеко до своей матушки, чья церемонная чопорность заставила Эмму вообразить себя едва ли не самозванкой: девушке было так неуютно и страшно, что она уже мечтала вместе с Элизабет вернуться домой. Когда, немного посидев, старшая мисс Уотсон встала и откланялась, оставив оробевшую сестру наедине с хозяйками, миссис Эдвардс, сделав над собой усилие, милостиво осведомилась, нравится ли Эмме в здешнем краю, много ли она гуляет пешком и как ее здоровье. На вопросы гостья отвечала настолько внятно и доходчиво, насколько следует ожидать от юной особы, чьи мысли сосредоточены на другом предмете. Разум ее блуждал в лабиринте недоумения, силясь понять, зачем миссис Эдвардс наказывает себя, приглашая в гости незнакомку, к которой как будто совсем не расположена.

После вымученной беседы, занявшей полчаса, дамы поднялись наверх, чтобы переодеться, и поскольку теперь девушки остались вдвоем, более не стесняемые холодными взглядами миссис Эдвардс, то вскоре почувствовали себя свободнее и сблизились. Заботы о туалетах, помощь, которую обе оказывали друг другу, и возникший благодаря этому взаимный интерес быстро развеяли напускную холодность Мэри Эдвардс, которая даже рискнула заметить, что усматривает в Эмме сходство с братом. Было нетрудно догадаться, которого из братьев мисс Эдвардс имеет в виду, и Эмма не стала принуждать ее к уточнениям; но так как Мэри, произнеся эти слова, тотчас отвернулась и склонилась над ящиком комода в поисках какой‑то вещицы, так ею и не найденной, не представлялось возможным определить, насколько сильно она покраснела. Однако, подумалось Эмме, в это мгновение ее новая знакомая выглядела в своем бальном платье такой прелестной и женственной, что страстная влюбленность Сэма отнюдь не вызывала удивления.

Мистер Эдвардс присоединился к ним за обедом и, наливая себе суп, повторил замечание дочери о чрезвычайном сходстве мисс Эммы Уотсон с братом. Миссис Эдвардс сухо возразила, что не усматривает общих черт.

– Мы очень хорошо знакомы с вашим братом, мистером Сэмом, – добавил мистер Эдвардс. – Он часто у нас обедает, когда гостит дома.

Эмма не нашлась с ответом, а миссис Эдвардс, обратившись к той же теме, с присущей ей холодностью заметила:

– Минуло много месяцев с тех пор, как мы с дочерью видели мистера Сэма Уотсона… Впрочем, в прошлом году он, кажется, обедал с вами, мистер Эдвардс, пока мы были в Бате.

На протяжении этого обмена репликами щеки Мэри заметно порозовели, но она продолжала молча есть суп.

– Надеюсь, в последний раз, когда вы имели от него известия, у него все было благополучно, – гнул свое мистер Эдвардс. Похоже, по обычаю всех мужей, он был настроен продолжать разговор, которому жена явно хотела положить конец.

– Кажется, после моего приезда в Уинстон старшая сестрица не получала от него писем, – призналась Эмма.

– У молодых людей, занятых делом, остается не столь уж много времени на пустопорожнюю переписку, – заметила почтенная дама таким тоном, будто полагала, что мисс Уотсон и не должна получать никаких писем. Эмме пришлось согласиться, что причина молчания брата, по-видимому, кроется именно в этом.

Глава семейства более не стал раздражать жену, развивая неудобную тему, и остаток ужина прошел спокойно и без осложнений.

Миссис Эдвардс, как обычно, решила прибыть в бальную залу пораньше, желая занять удобное место у камина, а посему ее супруга пробудили от послеобеденной дремы, чтобы он мог сопровождать дам, что он неохотно и сделал, прежде того поправив галстук и парик перед зеркалом, укрепленным над камином в гостиной.

Карета благополучно доставила спутников в гостиницу «Красный лев», и когда они в темноте – по раннему времени светильник в холле еще не зажгли – поднимались по лестнице в ассамблейную залу, дверь одной из комнат внезапно распахнулась и на пороге возник молодой человек в домашнем наряде.

– А, миссис Эдвардс! – воскликнул он. – Как водится, раньше всех. Стремитесь везде быть первой. Когда вы являетесь, я понимаю, что мне пора обедать. Однако, думаю, прежде я должен переодеться – как по-вашему?

Миссис Эдвардс отвечала, что не имеет права отвлекать его от столь важного занятия, как обед, и, отвесив церемонный поклон, прошествовала мимо, с тревогой оглядываясь на своих юных подопечных.

– Вы его знаете? – прошептала Мэри.

– Нет, – так же тихо ответила Эмма.

– Это Том Мазгроув, – объяснила мисс Эдвардс уже чуть громче, ибо девушки успели отдалиться от апартаментов джентльмена.

– Мистер Мазгроув, – многозначительно поправила ее мать.

Мэри покраснела и прикусила язык.

Глава II

Бальная зала выглядела очень холодной и унылой; свечи зажгли совсем недавно, огонь в каминах производил куда больше дыма, чем тепла. У одного из очагов расположились несколько офицеров; миссис Эдвардс направила стопы к другому и устроилась с той стороны, где было жарче всего; соседние стулья заняли две ее спутницы, поскольку мистер Эдвардс оставил дам у дверей залы, отправившись разыскивать приятелей за столами для виста. Происходящее было столь ново для Эммы, что чересчур раннее прибытие на бал не вызывало у нее того раздражения, которое испытала бы более опытная юная особа. Счастливую дебютантку занимала каждая мелочь, она развлекалась даже тем, что подсчитывала огоньки свечей и прислушивалась к скрипкам, которые настраивались в оркестре. Не прошло и нескольких минут, как к девушкам подошел молодой офицер, в котором Эмма немедленно распознала капитана Хантера. Увидев, с каким удовольствием притихшая Мэри внимает его любезностям, Эмма легко предсказала крах всех надежд своего брата.

Впрочем, миссис Эдвардс отнюдь нельзя было обвинить в том, что к бравому военному она относится с большей благосклонностью, чем к помощнику доктора: будь перед нею Сэм, едва ли он удостоился бы более холодного приветствия, чем натянутый, нелюбезный кивок в сторону капитана, свидетельницей которого стала Эмма. Однако молодой офицер, нисколько не смутившись, продолжил негромкую, но оживленную беседу с Мэри, из которой спутницы мисс Эдвардс сумели разобрать лишь приглашение на первые два танца, ибо продолжалась эпоха контрдансов [1] и кадрили, вальсы и польки еще не успели изменить облик бальных зал. Нет никаких сомнений в том, что между фасонами одежды и танцами, преобладающими в том или ином поколении, существует определенная связь. Жесткие плоеные воротники, уродливая удлиненная талия и жесткие корсажи эпохи королевы Елизаветы вполне соответствовали величественной паване; фривольные открытые наряды, которые носили придворные красавицы при Карле Втором, хорошо сочетались с изящными, пусть и малопристойными танцами тех времен. Менуэт гармонировал с оттопыренными полами кафтанов, узорчатой парчой и высокими прическами, характерными для эпохи первых Георгов, а пудра и фижмы исчезли под влиянием веселых контрдансов и котильонов. Пожалуй, ныне наряды и танцы – грациозные и завораживающие – напоминают моды при последних Стюартах: пышные, струящиеся одеяния и живые, стремительные едва ли не до безудержности фигуры, грозящие неожиданным faux-pas [2] или даже опасным падением. Однако я отклонилась от темы, и все эти рассуждения никак не могли прийти в голову моей героине, ибо шестьдесят лет назад самое живое воображение не могло представить английский бал таким, каким мы видим его сегодня.

Общество поначалу пополнялось медленно, через большие промежутки, так что у Эммы хватало времени изучить наряд, манеры и наружность каждого новоприбывшего, но постепенно собрание настолько разрослось, что теперь она могла рассмотреть не более половины новых гостей. Танцы, однако, решили отложить, поскольку обитатели замка Осборн еще не прибыли, и распорядители, разумеется, ожидали мисс Осборн, которой предстояло открывать бал. Наконец в ассамблейном зале поднялась суматоха, отвлекшая Эммино внимание от весьма примечательного платья, которое она разглядывала уже несколько минут. Как оказалось, в дверях появились долгожданные важные особы: Мэри указала своей юной спутнице на леди Осборн в великолепном бриллиантовом ожерелье, ее сына с дочерью, подругу дочери мисс Карр, а также бывшего наставника сына Осборнов мистера Говарда и его сестру с мальчиком лет шести на вид. Последняя из упомянутых дам, вдова с располагающими манерами и весьма приятной внешностью, случайно села подле Эммы, и внимание девушки тотчас привлек ее маленький сын, в чрезвычайном нетерпении ожидавший начала танцев. Мать ребенка, обращаясь к стоявшей рядом приятельнице, заметила:

– Вы не удивитесь, что Чарльз так ждет свой первый танец, когда узнаете, какая честь ему оказана. С ним сговорилась танцевать сама мисс Осборн, что весьма любезно с ее стороны.

– О да, – воскликнул Чарльз, – мисс Осборн еще в субботу, как только я узнал, что еду на бал, обещала быть моей дамой!

В эту самую минуту сама мисс Осборн быстро подошла к мальчугану и торопливо проговорила:

– Чарльз, мне очень жаль, но, как выяснилось, сейчас я не смогу исполнить свое обещание. Мне придется открывать бал с полковником Миллером, но для тебе я, пожалуй, тоже оставлю танец – быть может, следующий.

И она поспешно упорхнула, не увидев, какое впечатление произвели ее слова на мальчика, в один миг лишившегося предвкушаемого развлечения. Разочарование читалось в каждой черточке его лица, и чудилось, будто страдающее сердечко Чарльза вот-вот вызовет потоки слез, с которыми вело безуспешную борьбу гордое желание казаться мужественным. Его мать, явно огорченная не меньше, попыталась успокоить сына, выразив робкую надежду, что в другой раз ему повезет. И тут Эмма, искренне пожалевшая бедного ребенка и тронутая обескураженным видом матери и сына, с самым любезным выражением произнесла:

– Ежели вы согласитесь, юный сэр, я буду счастлива заменить мисс Осборн и пройти с вами два следующих танца.

Трудно сказать, чье лицо, матери или сына, засияло ярче и в чьих глазах отразилось большее ликование. Оба танцора с равной готовностью заняли свои места. Эмма была вполне довольна юным кавалером, а тот изо всех сил стремился оправдать ее доверие и отчаянно старался потуже натянуть на свои пальчики новые перчатки, которые, строжайше наказав не снимать их, подала ему мать, когда он отходил от нее.

Еще при появлении Осборнов в зале Эмму весьма позабавило, что их сопровождает Том Мазгроув. Ей‑то было точно известно, что молодой человек находился здесь уже очень давно и дожидался за дверью возможности войти одновременно с Осборнами, прикинувшись, будто он принадлежит к их обществу. Теперь же Эмма обнаружила, что Том стоит напротив нее, возле лорда Осборна, который, как она узнала из замечаний окружающих дам, сам никогда не танцевал и теперь отговаривал от этого и Мазгроува. Лорд Осборн, на редкость невзрачный молодой человек, едва ли походил на джентльмена, и стороннему наблюдателю могло показаться, что часы, проведенные в бальной зале, являются для него сущим наказанием. Похоже, главное его занятие состояло в том, чтобы преследовать Эмму пристальным сверлящим взглядом, который сильно смущал ее и заставлял напрягать все силы, чтобы при разговоре с Чарльзом делать вид, будто она не замечает назойливого внимания. Эмме было нелегко уразуметь, чту вызвало подобный интерес; она решила, что лорд дивится самонадеянности девицы, посмевшей приблизиться к одному из его спутников, или осуждает ее наряд и манеру танцевать. Она от всего сердца желала, чтобы лорд Осборн поскорее нашел другой объект для наблюдений, и испытала огромное облегчение, когда по ходу танца переместилась подальше. Чарльз между тем был вне себя от счастья и выразил свои чувства посредством довольно громкого шепота, когда, обращаясь к проходившему мимо мистеру Говарду, произнес:

– Ах, дядя Эдвард, взгляните на мою прелестную даму! Верно, это самая красивая девушка в зале!

У мистера Говарда, судя по всему, не возникло желания оспаривать это суждение, хотя ответ его был более сдержан и дипломатичен.

– Честное слово, Чарльз, – сказала мисс Осборн, очутившись в танце напротив мальчика и помахав ему рукой, – тебе невероятно повезло. Уверена, ты только выиграл от этой замены!

И будь Чарльз несколькими летами старше, он придумал бы более уклончивый ответ, чем поспешное: «О да!», которое у него вырвалось.

Теперь, сообщил мальчик Эмме, его только радует, что мисс Осборн нарушила слово, однако, не удержавшись, он с беспокойством спросил у своей дамы, сдержит ли вышеназванная особа обещание станцевать с ним следующий танец. Эмма ответила утвердительно, хотя у нее не было веских причин ожидать, что на сей раз мисс Осборн останется верна слову, которое однажды уже нарушила. Когда танец закончился и Эмма вернулась на место, миссис Уиллис, мать Чарльза, выразила мисс Уотсон горячую признательность за милостивое внимание к ее маленькому сыну. Эмма искренне заверила ее, что была счастлива доставить Чарльзу удовольствие и танец ей очень понравился.

Меж ними завязалась приятная беседа, и Эмма только порадовалась, когда вскоре к ним присоединился мистер Говард, который попросил свою сестру представить его и пригласил мисс Уотсон танцевать. Внешний облик и манеры мистера Говарда не могли не расположить к нему любого собеседника, а Эмма и до того успела составить о нем благоприятное мнение, ибо маленький Чарльз с большой нежностью отзывался о дядюшке, приютившем их с матерью у себя. Похоже, проявленная Эммой чуткость к ребенку не осталась без награды, и она с немалым удовольствием предвкушала предстоящие танцы, но прежде того миссис Уиллис предложила отправиться на поиски чая. Они двинулись в буфет все вместе: Чарльз, с гордостью сопровождающий свою даму, и следующие за ними по пятам мистер Говард с сестрой. Однако на пороге буфетной им встретилась целая толпа гостей, возвращавшихся в бальную залу; пришлось посторониться, и Эмму почти насильно вытеснили за полураспахнутую дверь. Ожидая, когда появится возможность войти, девушка услыхала, как лорд Осборн, стоявший вместе с мистером Томом Мазгроувом перед той самой дверью, за которой она укрылась, обращается к последнему:

– В самом деле, Мазгроув, почему бы вам не ангажировать эту красавицу, Эмму Уотсон, чтобы я мог хорошенько ее разглядеть?

– Как раз собирался пригласить ее, милорд, – заверил Том.

– Тогда ступайте, – продолжал лорд Осборн, – а я буду рядом. Богом клянусь, она совершенно прелестна! Если бы я и согласился танцевать с девицей, то только с нею!

Эмма не преминула поздравить себя с тем, что уже ангажирована мистером Говардом, который спасет ее от непрошеных заигрываний мистера Мазгроува и навязчивого любопытства лорда Осборна. На лице мистера Говарда мелькнуло выражение сдержанного веселья и иронии, убедившее Эмму в том, что и он слышал этот короткий диалог. Чарльз также выказал осведомленность, прошептав:

– Они не заметили, что мы их слышим, и я ни за что на свете им не признаюсь, а вы?

Эмма, хоть и промолчала, полностью разделяла намерение своего маленького кавалера.

Когда они наконец вышли из буфета и Эмма присоединилась к миссис Эдвардс, Том Мазгроув снова очутился поблизости. Он без промедления попросил миссис Эдвардс представить его, и та была вынуждена исполнить просьбу, однако сделала это с самым холодным и неприветливым видом. Впрочем, молодой человек явно не придал значения ее недовольству, ибо при достижении желаемой цели не гнушался никакими средствами, к тому же давно знал, что в семействе Эдвардсов его не любят. Том тотчас выразил уверенность в том, что удостоится великой чести быть кавалером мисс Уотсон в течение двух следующих танцев, однако та не без удовольствия сообщила, что уже ангажирована.

– Ну в самом деле, – горячо возразил мистер Мазгроув, – нельзя же позволить моему маленькому другу Чарльзу всецело завладеть вами, мисс Эмма!

На это она с невозмутимым лицом, но втайне ликуя, возразила, что пригласил ее вовсе не юный мастер Уиллис.

Том, судя по его виду, был обескуражен и задет, однако продолжал увиваться возле Эммы, покуда не подошел ее кавалер и не предложил ей руку. Только тогда мистер Мазгроув с недоуменным выражением на лице отправился известить лорда Осборна о своей неудаче.

Молодой аристократ отнесся к новым обстоятельствам весьма философски.

– А, ее ангажировал Говард, – заметил он. – Что ж, меня и это устроит.

И, расположившись прямо за спиной у бывшего наставника, он, к возмущению Эммы, вновь принялся буравить ее взглядом. Она всей душой желала, чтобы лорд Осборн нашел более приятный способ выразить свое восхищение, ибо даже мысль о том, что он считает ее красавицей, не могла примирить Эмму с его манерой демонстрировать интерес. Зато мистер Говард, как она и ожидала, оказался весьма мил, и танец с ним доставил ей огромное удовольствие. Когда контрданс закончился, Эмма все еще была увлечена приятной беседой со своим кавалером, но тут их внезапно прервали, ибо выяснилось, что обитатели замка Осборн собрались уезжать. Эмма услыхала, как лорд Осборн говорит Тому Мазгроуву, что дамы заскучали и его матушка решила вернуться домой, хотя лично он считает этот бал лучшим за очень долгое время. Миссис Уиллис и ее брат, разумеется, присоединились к своим покровителям. Эмма пожелала доброй ночи новым знакомым и с сожалением, которое они, судя по всему, разделяли, проводила их взглядом. Лорд Осборн, уже покинувший залу, через одну-две минуты возвратился, словно не желая уезжать. Он подошел к Эмме, отдыхавшей в уголке, и, невнятно извинившись, пробормотал, что вынужден потревожить ее, ибо оставил на подоконном сиденье позади нее перчатки; однако все это время упомянутые перчатки были крепко зажаты у него в руке: очевидно, у лорда Осборна имелась иная цель, заключавшаяся, вероятно, в том, чтобы еще раз усладить свой взор красотой мисс Уотсон.

Одновременно из бальной залы исчез и Том Мазгроув, который не мог задерживаться здесь в отсутствие лучших представителей местного общества, дабы не навлечь на себя обвинения в вульгарности. Эмма так и не узнала, как он провел остаток вечера: помогал ли миссис Ньюленд готовить негус [3] в гостиничном буфете или же утешился тем, что заказал к себе в номер бочонок устриц и пунш из виски, однако ее кавалер мистер Говард, откровенно потешавшийся над показной элегантностью Тома Мазгроува, заверил мисс Уотсон, что напускное безразличие этого джентльмена, без сомнения, стоит ему немалых усилий. Это не могло не вызвать у Эммы тайного удовлетворения, ибо она успела проникнуться большой неприязнью к мистеру Мазгроуву.

Остальных участников бала отъезд Осборнов нисколько не обескуражил, и они, казалось, по-прежнему были полны решимости веселиться, пусть даже мисс Осборн объявила вечер скучным, а ее подруга мисс Карр, осмотрев залу через лорнет, во всеуслышанье заметила, что ассамблея кажется ей весьма вульгарной.

Следующим кавалером Эммы стал молодой офицер, хотя поступило и несколько других настойчивых приглашений, ибо она являлась лицом совсем новым в здешних краях, была хороша собой и вызвала откровенное восхищение лорда Осборна, что едва ли могли оставить без внимания на деревенской ассамблее, и остаток вечера Эмму называли не иначе как «прелестной мисс Уотсон».

Поскольку правила бала не дозволяли объявлять танцы после часа ночи, на сем веселье Эммы закончилось, и, когда мистер Эдвардс позвал ее, она была уже не прочь возвратиться домой, хоть и уверяла, что провела самый восхитительный вечер в жизни. Ей не терпелось узнать, проиграл мистер Эдвардс в карты или выиграл, и, входя в столовую, где был накрыт ужин, она с тревогой вглядывалась в лицо хозяина дома, чтобы понять, в каком он настроении. После того как мистер Эдвардс, на миг ослепленный блеском свечей, перестал хмуриться, на губах у него заиграла легкая улыбка, а вид сделался самодовольный, и Эммой овладела приятная уверенность в том, что фортуна была благосклонна к этому джентльмену. Он объявил, что суп, призванный подкрепить семейство перед сном, как и предсказывала Элизабет, чрезвычайно вкусен, и пошутил в адрес Эммы, которая при первом же появлении в здешних краях, надо думать, покорила множество сердец.

– Ну, Мэри, – добавил мистер Эдвардс, повернувшись к дочери и потрепав ее за подбородок, – а с кем танцевала ты? Кто был первым твоим кавалером?

– Капитан Хантер, сэр, – сдержанно ответила Мэри, однако слегка покраснела.

– А следующим? – продолжал ее отец.

– Мистер Эдвард Хантер, сэр.

– Кто он такой?

– Кузен капитана Хантера.

– Вот как? Отлично. Кто был дальше?

– Капитан Скотт, сэр.

– Еще один кузен капитана Хантера, а?

– Нет, сэр, всего лишь его друг.

– Я так и думал, – усмехнулся мистер Эдвардс.

– Мэри весь вечер была окружена красными мундирами, – проворчала миссис Эдвардс. – Должна признаться, мне было бы отраднее видеть, как она танцует с кем‑то из наших старых друзей и соседей, а не с этими солдафонами.

Мэри повезло, что отец выигрывал в карты, иначе, узнав о ее поведении, он, скорее всего, возмущался бы не меньше супруги. Однако сейчас мистер Эдвардс милостиво занял сторону дочери, заметив лишь:

– Ну-ну, дорогая, вполне естественно, что Мэри, как и всем юным барышням, нравятся офицеры, а кроме того, раз уж эти молодцы успевают ангажировать ее раньше других, может ли она отказывать?

Миссис Эдвардс, явно недовольная сим наблюдением, слишком справедливым, чтобы его можно было опровергнуть, заметила между прочим, что, ежели девица хочет угодить родителям, она всегда изыщет способ.

– Надеюсь, мисс Эмма, офицеры и вас не обделили вниманием, – проговорил почтенный джентльмен.

– Благодарю вас, сэр, так и было, – сдержанно сказала Эмма.

– О, мисс Эмма почти не общалась с военными: она свела знакомство с компанией из замка Осборн, и ее кавалером стал не кто иной, как мистер Говард, – доложила хозяйка дома. – А лорд Осборн вас приглашал?

– Нет, мэм, – ответила девушка.

– Его милость частенько поглядывал в вашу сторону, – продолжала миссис Эдвардс. – Мне даже показалось, что он не прочь вас проглотить.

– Это вряд ли, – улыбнулась Эмма, – но, признаюсь, мне несколько досаждало его внимание.

– Мистер Мазгроув, по-моему, был как никогда несносен, – рассуждала миссис Эдвардс. – Я рада, что вы не пошли с ним танцевать, мисс Эмма. Право, дерзость этого молодого человека переходит всякие границы.

– Пожалуй, не следует хулить Тома Мазгроува при мисс Эмме, – заметил мистер Эдвардс. – Осмелюсь сказать, ее сестрицы отзываются о нем совсем иначе; он у них в большом фаворе.

– Не слыхала о нем ничего такого, что расположило бы меня к нему, – холодно возразила Эмма. – Элизабет упоминала мистера Мазгроува, и, судя по моим сегодняшним наблюдениям, ее описание оказалось весьма похожим на правду.

Больше ничего особенно интересного сказано не было, и хозяева, вдоволь назевавшись, разошлись по спальням, к великому облегчению юной гостьи, которая ужасно хотела спать и мечтала о темноте и тишине.

Глава III

На следующее утро, когда дамы в молчании сидели вместе и Эмма уже ожидала появления старшей сестры, которая должна была приехать за ней, раздался громкий стук в дверь, произведенный рукой гораздо более мужественной, чем ручка Элизабет Уотсон. Впрочем, у Эммы не было времени гадать о персоне прибывшего, ибо через мгновение доложили о приходе мистера Мазгроува. Ледяной прием миссис Эдвардс и холодная невозмутимость Мэри как будто не произвели на гостя никакого впечатления – во всяком случае, так заключила Эмма, ибо у молодого человека ничуть не поубавилось самодовольства, явно ему присущего и поразившего ее еще при первой встрече.

Отпустив для начала несколько комплиментов дамам, Том Мазгроув повернулся к Эмме и вручил ей записку, заметив, что послание отчасти объясняет и извиняет его вторжение. Записка оказалась от Элизабет, которая сообщала, что отец почувствовал себя лучше обычного и неожиданно решил присутствовать при епископской инспекции, назначенной как раз на этот день, а поскольку мистер Уотсон воспользовался для этих целей коляской, Элизабет не сможет приехать за сестрой, как обещала. Она добавляла, что совершенно не представляет, как поступить, разве только Эдвардсы пригласят Эмму погостить у них еще немного, ибо так, пожалуй, будет лучше всего.

Поразмыслив несколько минут над досадным известием, Эмма уже собиралась объявить о своем затруднительном положении миссис Эдвардс, но Том ее опередил:

– Я преследовал собственный интерес, мисс Эмма, когда условился передать вам эту записку вкупе с устным сообщением от вашей сестры, которое вы должны позволить мне теперь изложить. Я встретил мисс Уотсон в деревне, когда она искала посыльного, и предложил выполнить ее поручение, о коем она сама мне поведала, однако выдвинул условие, что мне разрешат отвезти вас домой в моей двуколке. Поверьте, я с величайшим восторгом доставлю вас в Уинстон, экипаж уже подан к дверям и ожидает, когда вы окажете мне честь своим согласием.

Эмма слегка встревожилась.

– Элизабет в самом деле хотела, чтобы я вернулась домой с вами? – с сомнением уточнила она.

– Уверяю вас, услыхав о моем предложении, мисс Уотсон выразила полное и безоговорочное согласие. Одно ваше слово – и я прямо сейчас, через полчаса, через час или в любое другое время буду к вашим услугам!

– Я вам очень признательна, – ответила Эмма, колеблясь между опасением показаться Эдвардсам навязчивой и крайним нежеланием поддерживать даже видимость близости с мистером Мазгроувом, – однако, полагаю, нет ни малейшей необходимости доставлять вам подобное беспокойство. Я с удовольствием пройдусь пешком и, без сомнения, легко найду кого‑нибудь, кто согласится донести мои немногочисленные вещи.

– Какое там беспокойство, мисс Эмма! – воскликнул Том. – А вот прогулка пешком – совсем иное дело: три или четыре мили… да что там, едва ли не все пять, вдобавок по грязи и слякоти, да еще после танцев всю ночь напролет! Прямо‑таки немыслимо, когда наготове уже стоят мои праздные лошади, которым некого возить, ежели не считать моей ничтожной особы. Вы просто обязаны принять мое предложение.

Эмма не уступала. Она была готова терпеть любые неудобства, лишь бы не занимать предложенное место в двуколке; и чем упорнее настаивал мистер Мазгроув, тем тверже она отказывалась.

Миссис Эдвардс, молча слушая их переговоры, быстро убедилась, что ее юная гостья решительно настроена против поездки с Томом Мазгроувом, которую сама почтенная дама считала в высшей степени неприличной. С необычной для нее участливостью матрона вмешалась в спор и, к великой радости Эммы, заявила:

– Если мисс Уотсон подождет до конца ланча, я с большим удовольствием отвезу ее домой в нашей карете.

Это своевременное предложение было принято с огромной признательностью, однако Том громко возразил:

– Но вы ведь понимаете, миссис Эдвардс, что нарушите ваше неизменное правило давать лошадям отдых после ночной езды. Вы, разумеется, говорили не всерьез. Моя двуколка уже здесь, чтобы вам не пришлось утруждать себя.

– Я говорю серьезно, – твердо ответила миссис Эдвардс. – Наш экипаж и лошади к услугам мисс Уотсон, и я буду счастлива избавить ее от угрозы, коей она, бесспорно, подвергнется с лихим возницей вроде вас. В нашей карете она, без сомнения, будет чувствовать себя в большей безопасности.

Джентльмен закусил губу, однако был вынужден уступить и, обращаясь к Эмме, осведомился:

– Как так вышло, мисс Уотсон, что ваших сестер не было на балу? Кажется, я за весь вечер ни одной из них не видел.

– Сейчас дома лишь моя старшая сестра, – сухо проговорила Эмма, – которая не могла оставить отца одного.

– Вот как! А почему остальные так долго в отъезде? – И, не дожидаясь ответа, мистер Мазгроув продолжал: – Понравился ли вам вчерашний бал? Полагаю, после моего ухода вы недолго там оставались?

– А когда вы ушли? – осведомилась Эмма, радуясь возможности поквитаться за его притворное неведение относительно ее сестер.

– Видите ли, после отбытия Осборнов я ощутил скуку и утомление, поэтому сразу же удалился.

– А мы веселились еще почти два часа, – с удовольствием сообщила девушка, – и, поскольку в зале поубавилось праздношатающихся, которые не желали танцевать, стало гораздо веселее.

– Честное слово, жаль, что я этого не знал: у меня наверняка возникло бы искушение вернуться, после того как я проводил до кареты мисс Карр. Однако согласитесь, миссис Эдвардс, что порой после ухода хороших знакомых остаток вечера представляется скучным, потому‑то я и удалился к себе в апартаменты.

– Возможно, вы и правы, – отозвалась миссис Эдвардс, – однако я привыкла веселиться самостоятельно, а посему едва ли мне знакомы сожаления, подобные вашим.

Задержавшись, насколько позволяли приличия, но так и не получив приглашения остаться на ланч, мистер Мазгроув отбыл восвояси в своей двуколке, изумленный столь решительным отпором Эммы.

Он столкнулся с совершенно новой для себя ситуацией, ибо привык считать, что любая мисс Уотсон всегда к его услугам, и едва ли мог вообразить, что у одной из представительниц семейства могут иметься мысли и чувства, столь несхожие со взглядами прочих сестер.

Днем карета миссис Эдвардс, как и обещала достойная дама, благополучно доставила мисс Уотсон в отцовский дом. Эмму сопровождала Мэри Эдвардс, хотя прогостила она недолго, ибо отлично знала, что приближается время ужина, и не хотела мешать Уотсонам.

Как только Мэри уехала, Элизабет выразила крайнее изумление по поводу того, что Эдвардсы решились одолжить свою карету, кучера и лошадей на следующий день после бала, ведь после ночных выездов экипажу всегда давали отдых.

– Подумать только, Эдвардсы сами доставили тебя домой, дорогая Эмма! Не передать, насколько я поражена! Прежде они никогда не предлагали подобного.

– К тому же предложение было сделано самым любезным тоном. Мало того что мне предоставили экипаж, вдобавок и сама миссис Эдвардс сделалась куда приветливее.

– Однако я удивлена, что ты отказалась от услуг Тома Мазгроува. Или он их не предлагал? Ты получила мою записку?

– Да, он принес записку, но, право же, милая Элизабет, и твой совет, и помощь, предложенная мистером Мазгроувом, меня совершенно огорошили. Я даже решила, что тебе, вероятно, ничего не известно и все подстроено им самим. И ты вообразила, что после твоих рассказов я позволю такому человеку отвезти меня домой? Ни за что!

– Откровенно говоря, у меня имелись некоторые сомнения, и мысль о том, что ты поедешь вдвоем с Томом, была мне не по душе, но я не видела другого способа доставить тебя домой, чего мне очень хотелось. Кто мог подумать, что Эдвардсы согласятся одолжить свою карету? Но я совсем не ожидала, что ты откажешь Тому. Сама бы я, пожалуй, не осмелилась, хотя, надо сказать, ты поступила совершенно правильно. Однако мне не хватило бы твердости устоять перед подобным искушением.

– Для меня поездка с Томом Мазгроувом – вовсе не искушение, а следовательно, мне и не потребовалось особой твердости, Элизабет. Кроме того, я сочла предложение неприличным, и мне оно определенно не понравилось.

– Не хочешь ли ты сказать, что Том Мазгроув тебе противен? – поразилась Элизабет. – Разве ты с ним не танцевала? Он тебя не приглашал?

– Приглашал, но я отказалась, – ответила Эмма, улыбаясь при виде изумления сестры. – Не по душе мне его манеры. Но даже если бы вчера он был моим кавалером, вряд ли сегодня я пожелала бы заполучить его в возницы.

– Что ж, тогда расскажи мне всё. Не терпится узнать подробности бала. С кем ты танцевала? Понравилось ли тебе? Предоставь мне полный отчет!

Эмма повиновалась и во всех тонкостях поведала о событиях минувшего вечера. Элизабет была поражена.

– Боже милостивый! – восклицала она в сильном волнении. – Ты танцевала с мистером Говардом? Ах, Эмма, как ты отважилась? Неужто не испугалась до безумия? Танцевать с мужчиной, играющим в карты с самой леди Осборн, которая, кажется, очень ценит его! Право, ты самая смелая барышня на свете. И ты утверждаешь, что ни чуточки не боялась?

– Конечно, нет. С чего мне бояться? Мистер Говард – настоящий джентльмен, уверяю тебя.

– Да-да, – согласилась мисс Уотсон, – он, безусловно, джентльмен, но разве это избавляет от страха? Ты с ним разговаривала? Откуда ты знала, о чем говорить?

– Никаких сложностей не возникло. Мистер Говард весьма общителен, и мы болтали без умолку.

– Что ж, я счастлива, что на тебя обратили внимание, Эмма, – ласково сказала сестра. – Я заранее знала, что тобой будут восхищаться, и, право, очень рада такому хорошему началу. Танцевать с мистером Говардом, отказать Тому Мазгроуву и возвратиться домой в карете миссис Эдвардс! Интересно, что ты еще затеешь?!

– Будем надеяться, научусь возвращаться домой без посторонней помощи, – засмеялась Эмма. – Как героиня сказки – в роскошной золоченой карете, запряженной четверкой лошадей.

Затем Элизабет принялась расспрашивать о Мэри Эдвардс и капитане Хантере и заключила из Эмминого рассказа, что перспективы Сэма крайне неблагоприятны. Она обещала вечером же написать брату и сообщить, что рассчитывать на внимание Мэри ему не следует.

– Однако Дженни уже накрывает на стол. Бедняжка Эмма! Сегодня тебе не доведется пообедать так же хорошо, как вчера. У нас только жареная говядина: ведь отец уехал, а тебя я не ждала, вот и решила, что обойдусь малым. Если бы я знала, что ты приедешь, велела бы приготовить для тебя отбивную.

– Не беспокойся, дорогая Элизабет, еда меня не волнует, – заверила Эмма, придвигая стул к столу.

– Очень мило с твоей стороны. Должна сказать, что, несмотря на изнеженность, угодить тебе куда легче, чем Пен или Маргарет. Как хорошо нам заживется вместе!

Мистер Уотсон вернулся в прекрасном расположении духа.

– Я очень рад, что поехал, – заявил он. – Окружающие были добры ко мне, а обед подали превосходный. Все наперебой уверяли, что рады меня видеть, к тому же мы лакомились великолепной олениной, отменными палтусом и супом из зайчатины, а один обходительный священник, славный молодой человек, помог мне спуститься к обеду, предоставил удобное теплое место и отменно ухаживал за мной за столом. Я счел, что это весьма любезно с его стороны. Кажется, его фамилия Говард. Этот джентльмен осведомлялся у меня о дочери – мне невдомек, которую он имел в виду, но, полагаю, уж вам‑то меж собой это известно. Право, не знаю, когда еще я столь приятно проводил день!

Однако к следующему утру обстоятельства переменились. Необычайное напряжение сил вкупе с палтусом и олениной вызвали у мистера Уотсона сильный приступ подагры, и на протяжении двух дней обе сестры почти не выходили из комнаты отца и не занимались ничем иным, кроме попыток облегчить боль страдальца и развлечь его, когда оная утихала.

На третий день после бала, когда Дженни накрывала обеденный стол в гостиной – скорее суетливо, чем расторопно, – а обе сестры, стоя у камина, наблюдали за ее действиями, послышался топот лошадиных копыт по дорожке и вслед на ним звон дверного колокольчика.

– Кто это может быть? – воскликнула Элизабет. – Беги открой дверь, Дженни… Нет, погоди, лучше не стоит. Просто скажи, что хозяин болен.

Служанка поспешно вышла, оставив на полу поднос с ножами, а на столе – полурасстеленную скатерть. На мгновение воцарилась выжидательная тишина, а потом, после неразборчивых слов Дженни, из-за двери, которую она оставила открытой, донесся голос Тома Мазгроува:

– О, ничего страшного, все равно войдем. Мы как раз пришли справиться о мистере Уотсоне.

Затем послышались хриплый смешок другого человека и шаги по коридору, которые до такой степени взволновали Элизабет, что она поспешно сдернула со стола скатерть и швырнула ее на стул за дверью – как раз вовремя, ибо в следующий момент гости появились на пороге, так и не дождавшись, когда о них будет объявлено: Дженни остолбенела от изумления и, будучи не в силах произнести имена лорда Осборна и мистера Мазгроува, с разинутым ртом глазела на гостей. Элизабет была настолько поражена неожиданным визитом, что едва отдавала себе отчет в своих действиях. Стыд оттого, что лорд Осборн застал ее в три часа пополудни за обедом, непонимание, как себя вести с высоким гостем, желание извиниться за свой неприбранный вид, простое платье и беспорядок в комнате, сдерживаемое, по счастью, неуверенностью в том, какие выражения следует подобрать, – все эти чувства боролись в ее душе. Когда же первая вспышка изумления погасла, для мисс Уотсон было облегчением пожать руку своему старинному приятелю Тому Мазгроуву и увидеть, что тот без церемоний садится. Эмма, напротив, сочла вторжение крайне дерзким и неучтивым. Что дало право лорду Осборну нанести подобный визит? Между семействами не водилось никаких знакомств; обитатели замка обходили ее отца вниманием и, в отличие от многих окрестных дворян, не приглашали к себе. Эмму возмущало, что нынче, когда мистер Уотсон болен, Осборны, отлично зная об этом, посмели навязываться им с сестрой.

Она сделала столь чопорный и сдержанный реверанс, точно брала уроки у миссис Эдвардс, и вернулась на свое место, не испытывая ни малейшего желания участвовать в беседе и почти сердясь на Элизабет, которая запросто общалась с Томом Мазгроувом и даже поощряла его. Лорд Осборн же, несомненно, явился с визитом именно к Эмме, поскольку устроился подле нее и несколько минут сидел, не сводя глаз с ее лица, так что девушка начала думать, что он намерен вести себя в доме ее отца в том же духе, что и на балу.

Впрочем, гость наконец заговорил:

– Сегодня чудесное утро. Не собираетесь ли вы прогуляться?

– Нет, милорд, – сдержанно ответила Эмма, поднимая глаза от шитья. – По-моему, сейчас слишком грязно.

– Вам следует надеть сапожки: нанковые, с черными голенищами, они великолепно смотрятся на красивых женских лодыжках.

Эмме нечего было противопоставить вкусам аристократа, и она промолчала.

– Вы ездите верхом? – продолжал ее собеседник.

– Нет, милорд.

– Отчего же? Всем женщинам непременно следует ездить верхом. Дама в красивом наряде всегда прекрасно смотрится на лошади. Вы должны освоить верховую езду, неужто вам это не по душе?

– Порой, милорд, помимо нерасположения есть и другие препятствия для подобных развлечений, – серьезно заметила Эмма.

– А? Не понимаю, что же вам мешает?

– У меня нет лошади, – объяснила девушка, решив, что это самый короткий способ закрыть тему и вернуть беседу в безопасное русло.

– Тогда вашему отцу следует купить вам лошадь, – продолжал настаивать лорд Осборн.

– Мой отец не может себе этого позволить, – решительно возразила Эмма, – и я должна сообразовываться с нашими обстоятельствами.

– Он беден? Вот досада. Какой у него доход, по-вашему? – осведомился собеседник с таким видом, точно расспрашивал поденщика о его заработках.

– Я не считаю себя вправе интересоваться данным вопросом, – вскинув голову, ответила Эмма тоном, не оставляющим возможности для неверного истолкования.

Лорд Осборн воззрился на нее с изумлением, которое постепенно сменилось восхищением, ибо щеки его собеседницы залил прелестный румянец. У гостя мелькнула мысль, что ему, вероятно, недостало учтивости, и он попытался принять более любезный вид.

– В следующий понедельник примерно в миле отсюда, в Апхеме, назначена псовая охота. Не желаете ли прийти и посмотреть, как будут спускать свору? Чудесное зрелище.

– Боюсь, это не в моей власти, милорд.

– Но я бы хотел, чтобы вы пришли. Вы когда‑нибудь видели, как спускают гончих?

– Ни разу.

– Что ж, вы и вообразить не можете, как это весело. У нас в Апхем-Лодж всегда подают превосходный завтрак, а после – красные рединготы вокруг логовища, лошади, болтовня и смех, дамы, которые приехали поглядеть на нас (хотя я частенько нахожу их довольно скучными)… Затем раздается оглушительный лай, когда собаки берут след; они уносятся, и мы мчимся вслед за ними, забыв обо всем на свете, желая лишь одного: участвовать в травле. Вы и представить себе не можете, до чего это волнующее зрелище. Приходите!

– Благодарю, милорд, однако я вынуждена довольствоваться лишь вашим описанием. Я не могу принять ваше приглашение.

– Вероятно, вы боитесь простудиться. Моя сестрица однажды подхватила страшный насморк, когда в сырую погоду выехала в открытом экипаже; это вас и пугает, верно?

– Нет, подобного со мной не случалось.

– Неужели? Роза проболела целый месяц; мне было ужасно жаль ее, поскольку, видите ли, отчасти в недомогании была моя вина. Именно я уговорил бедняжку поехать; сам не знаю, как так вышло. Мне нравится, когда сестрица ездит со мной, хотя некоторым мужчинам такое соседство не по душе.

Эмма с трудом сдержала улыбку, внимая столь красноречивому изъявлению братской привязанности. Впрочем, подумалось ей, ежели лорду Осборну нравится общество его сестрицы, он, вероятно, не совсем безнадежен.

Джентльмены засиделись, хотя Том Мазгроув, во всяком случае, отлично знал, что сестрам давно пора обедать. Помимо того, Эмме все больше досаждало навязчивое внимание лорда Осборна, который то и дело погружался в молчание, изредка прерывая его внезапными и бессвязными вопросами или замечаниями. Наконец служанка, просунув голову в приоткрытую дверь, крикнула:

– Мэм, хозяин хочет знать, почему ему до сих под не подали обед!

Столь недвусмысленное заявление вызвало румянец смущения на щеках Элизабет, которая, прервав беседу с Томом Мазгроувом, отозвалась:

– Хорошо, Дженни, я слышу.

Джентльмены поднялись и, к немалому облегчению Эммы, откланялись. Элизабет торопливо крикнула вслед провожавшей их служанке, чтобы та велела нянюшке немедленно нести наверх курятину.

– Ну, – с глубоким вздохом произнесла старшая мисс Уотсон, когда в гостиной вновь воцарилась тишина, – и что нам обо всем этом думать? Интересно, видел ли лорд Осборн поднос с ножами? Надеюсь, он его не заметил и не подумал, будто мы обедаем так рано!

– Должна сказать, что считаю этот визит недопустимой вольностью, – недовольно отозвалась Эмма. – Заставать людей врасплох весьма дерзко и невежливо. Пускай он и лорд, даже ему непозволительно вторгаться к нам без приглашения.

– Ты полагаешь, Эмма? Ну, лично меня это не задело, я только надеялась, что он не заметит ни скатерти, ни наших стальных вилок. Мне известно, что в замке Осборн каждый день подают серебряные приборы. Какая досада, что Дженни начала накрывать на стол. И так несвоевременно появилась с вопросом от отца!

– Раньше лорд Осборн никогда у нас не бывал, с какой стати он вдруг нагрянул безо всяких предлогов и оправданий? – не отступалась Эмма.

– Очевидно, чтобы полюбоваться тобою, и не прогадал. Знаешь, Эмма, не стоит тебе на него дуться, ведь сюда его явно привело восхищение.

– Я не люблю восхищения без уважения, Элизабет, и надеюсь, что этот визит не повторится.

Узнав об упомянутом визите, отец девушек всецело поддержал младшую дочь. Мистер Уотсон заметил, что не знал старого лорда Осборна и не водит знакомства с его сыном, о коем он весьма невысокого мнения; что же до Тома Мазгроува, то этот молодой человек всегда является без спросу, да к тому же самым нелепым образом обхаживает лорда Осборна. И как смеет столь ничтожный юноша мешать людям обедать и наслаждаться курицей, пока она не пережарилась?

Глава IV

Приближалось Рождество и с ним – главное событие года в жизни Элизабет: приезд старшего брата и его жены, которые должны были доставить домой Маргарет и провести в Уинстоне несколько дней. Элизабет, судя по всему, восхищалась миссис Роберт Уотсон, которая, по ее уверениям, получила превосходное образование в лондонском пансионе. Отец этой особы был очень богат, мать слыла чрезвычайно утонченной дамой; кроме того, в Лондоне у нее имелся дядюшка – выдающаяся личность, облеченная рыцарским званием. Словом, Джейн Уотсон была гордостью семьи. Одних ее талантов и вкуса было достаточно, чтобы добиться признания в высших кругах.

Эмма заранее желала полюбить невестку, хоть и пребывала в сомнениях. Перечень всех преимуществ удачной женитьбы Роберта, оглашенный Элизабет, занимал и вместе с тем настораживал ее. Впрочем, она с большой охотой участвовала в торжественных приготовлениях, предпринятых по такому случаю. Для Джейн ничего было не жаль, хотя Эмма не могла не изумляться, видя, что к приезду невестки готовят парадную гостиную: снимают чехлы с мебели и зеркал, достают лучший фарфор и столовое серебро, чтобы потрафить дорогим гостям. Ей представлялось, что родные братья и сестры в подобных церемониях не нуждаются, и она, вздыхая, мечтала, чтобы повседневная жизнь дома лучше сообразовывалась с тем показным лоском, которого от них теперь ожидали.

Увы, Элизабет оказалась никудышной хозяйкой. Будь у нее чуть больше практичности и распорядительности, доходов отца вполне хватило бы, чтобы придать усадьбе респектабельный вид; но, поскольку мистер Уотсон не уделял домашним заботам никакого внимания, разве что оплачивал счета и придирался к приготовлению обедов, хозяйство из месяца в месяц пребывало в беспорядке. Элизабет унаследовала от родителя беспечную, добродушную леность, однако по необходимости ей приходилось напрягать силы. Мало помощи было и от нерадивых служанок, знавших, что мисс Уотсон слишком благодушна, чтобы распекать их: ей, вечно суетившейся и хлопотавшей, было не до того. Полное отсутствие собранности и легкость, с коей Элизабет перескакивала с одного предмета на другой, вынуждали ее отводить каждому занятию вдвое больше времени, чем требовалось. Так, например, напрасно она обещала Эмме вернуться к буфету и сказать ей, какие вещи оттуда понадобятся. Случайно заметив, что Дженни возится с каким‑то блюдом, пытаясь почистить его, Элизабет так долго учила бедняжку, как это делать, что младшая сестра, отчаявшись дождаться старшую, отправилась разыскивать ее и с трудом уговорила снова подняться в столовую.

Таков был обычный образ действий мисс Уотсон. Однако, несмотря на все проволочки и напрасную трату времени, с приготовлениями наконец было покончено, и Элизабет, с удовлетворением оглядев накрытый к обеду стол и повздыхав о том, что хорошо было бы обзавестись лакеем, в ожидании гостей вернулась в парадную гостиную.

Вскоре наступил счастливый миг, когда мистер и миссис Роберт Уотсон, Маргарет и весь их багаж с немалым шумом и суетой благополучно водворились в семейном гнезде. Эмма с волнением разглядывала свою незнакомую сестру, но в первую очередь, разумеется, ее внимание привлекла миссис Уотсон. В самом деле, мало кто мог бы удержаться от любопытства, учитывая видное положение, которое та занимала. Это была рослая, представительная особа с крупным носом, ярким румянцем и очень высокими перьями на капоре. Она как будто была расположена к приветливому общению и отнеслась к Эмме с большой сердечностью. Маргарет же вела себя любезно до приторности, ластилась к Эмме, называла ее «моя милая новообретенная сестрица» и «душечка Эмма», откидывала локоны с ее щек, чтобы поцеловать, и елейно ворковала.

– Вот видишь, Элизабет, – сказала Джейн, – я привезла Маргарет домой, но она гадкая девочка, и я весьма недовольна ею, потому что в субботу собиралась снова взять ее в Кройдон, а она заявила, что не поедет. – Произнося эти слова, миссис Роберт поправила длинную меховую горжетку и протянула руки к огню, а в заключение игриво потрепала Маргарет по щечке.

– Ах, дорогая Джейн, – возразила Маргарет, – ты ведь знаешь, как мне нравится твое общество, однако, боюсь, я не сумею сразу расстаться с душечкой Эммой.

– В субботу? – воскликнула Элизабет. – Неужели ты намерена уехать от нас уже в субботу! Вы пробудете здесь только три дня – всего лишь половину намеченного времени? Ты обещала нам целую неделю!

– Разве? Нет, я, разумеется, не могла сказать такого: ты ведь знаешь, я не могу так надолго разлучаться со своей дочуркой, иначе разобью ей сердце.

– Жаль, что ты не взяла ее с собой, – посетовала Элизабет.

– Это совершенно невозможно, голубушка: я никогда не беру с собой ребенка без няни, а мне известно, что у вас не найдется отдельной комнаты для моей помощницы, как она привыкла. Я очень забочусь о нашей няне, – пояснила миссис Роберт, обращаясь к Эмме, – вероятно, даже чересчур, но нас так воспитали, и ты не должна меня винить.

– Ну конечно! – согласилась Эмма. – Я не собираюсь винить тебя в том, что ты придерживаешься собственных принципов.

– Уж не знаю, – самодовольно продолжала заботливая мать, – как бедное дитя там без меня; она все глаза выплакала, когда узнала, что не поедет в карете, и мне пришлось сказать, что мы всего лишь собрались в церковь и очень скоро воротимся домой.

– Ах, милая крошка! – воскликнула Маргарет. – Я так люблю этого маленького ангелочка!

В эту минуту в комнату вошел Роберт Уотсон.

– Послушай, Джейн, – заявил он, – твоя проклятая шляпная картонка сплющилась, как блин, а новый сундук оказался слишком широк и не пройдет по этой ужасной узкой лестнице. Право, не знаю, как тебе и быть, разве что одеваться в передней.

– Моя шляпная картонка! – в отчаянии вскричала его жена. – Не сомневаюсь, что все чепцы погибли! Как такое могло случиться? Что же мне делать?

– Делай что угодно, только не досаждай мне этими мелочами, вот и все. А, Эмма! – Роберт протянул сестре руку. – Как поживаешь? Давненько мы не встречались, верно? Элизабет, я могу сейчас же подняться к отцу и повидаться с ним до обеда?

Элизабет дала брату разрешение, и остальные, кажется, тоже уже собирались расходиться.

– Полагаю, Элизабет, – произнесла Маргарет тоном, резкость коего, столь отличная от елейности, с какой она только что обращалась к младшей сестре, поразила Эмму, – мне из Кью не писали, не так ли? Но, осмелюсь предположить, если бы письмо и было, ты отдала бы мне его не раньше чем через час.

Элизабет заверила сестру, что писем нет, и вышла, чтобы показать невестке комнату и помочь ей привести себя в порядок.

– Ну, Эмма, – проворковала Маргарет прежним приторным голосом, – как тебе Уинстон? Лично я не стала бы сюда возвращаться, ежели бы не одно обстоятельство. – И она опустила глаза, силясь залиться румянцем. – Кое-что заманчивое тут все же имеется. Ты уже свела знакомство с кем‑нибудь из соседей? Побывала на балу? Расскажи мне обо всем!

– Кажется, нам пора переодеваться к обеду, Маргарет, – напомнила Эмма.

– Что ж, тогда расскажешь после, – промолвила та, явно задетая, – ведь нас с тобой устроят в одной комнате: Элизабет всегда печется лишь о себе самой и обязательно спихнет тебя ко мне.

– Напротив, Элизабет предложила, чтобы я жила с нею.

– Вот как! – вырвалось у Маргарет, и после паузы она добавила: – А я‑то надеялась, что мы поселимся вместе. Уверена, что от всей души полюблю тебя, Эмма.

– Буду весьма рада, – кивнула младшая сестра, – однако, Маргарет, если я тебе не нужна, позволь мне уйти, чтобы переодеться к обеду. – И Эмма поспешно ретировалась к себе.

Когда она снова спустилась в гостиную, то застала там лишь своего брата: он стоял у камина и просматривал номер «Журнала для джентльменов», который, впрочем, при появлении девушки бросил на стол.

– Итак, Эмма, – произнес Роберт, приподнимая полы сюртука и поворачиваясь спиной к очагу, – тетка поставила крест на твоем, а заодно и своем будущем, не так ли? Хорошеньких дел она натворила столь необдуманным замужеством! Честное слово, женщинам ни при каких обстоятельствах нельзя доверять деньги. Надо принять закон, запрещающий глупым старым вдовам выходить замуж вторично. Каким же отъявленным ослом показал себя наш дядюшка, оставив все наследство ей. Любой мог бы предвидеть дальнейшее развитие событий. Надеюсь, молодой супруг вымотает тетушке всю душу: он, без сомнения, сделает ее несчастной, чего она заслуживает. И все же, по-моему, покойный мог бы оставить что‑нибудь и нам – для тебя тысячи фунтов было бы вполне достаточно, а остальное весьма пригодилось бы мне. Пару месяцев назад я получил возможность вложить деньги, с помощью коей, без сомнения, мог бы за очень короткое время удвоить пять тысяч фунтов, и было особенно досадно, что из-за подлого поступка старикашки удача уплыла от меня. Ей-богу, я просто бешусь, когда думаю об этом: вот так просто взять и вернуть тебя отцу, без единого пенса, как обузу, бесполезное бремя для семьи… О чем только думал старый дурак!

Эмма, угнетенная жестокими речами, не нашла в себе сил ответить, и ее брат, увидев, что она плачет, сказал:

– Ну-ну, я не хотел доводить тебя до слез, Эмма, что толку хныкать. Однако неудивительно, что ты тоже обижена и разочарована. Девица, лишенная приданого, – никто и ничто. Без денег не обойтись. Впрочем, тебе стоит попытать счастья у нас в Кройдоне. Возможно, твое смазливое личико и намек на то, что ты по-прежнему рассчитываешь на некую сумму из наследства, помогут нам сбыть тебя с рук. В Кройдоне был молодой человек, который едва не взял замуж Маргарет. Полагаю, он женился бы на ней, будь у нее хоть пара тысяч фунтов, но, если хорошенько постараешься, обойдешься и без этого, так что не реви.

Прежде чем Эмма успела вытереть глаза, в комнату вошла ее невестка, пребывавшая в превосходном настроении: она уже поняла, что одета наряднее любой из сестер Уотсон. Впрочем, миссис Роберт тотчас помрачнела, обнаружив, что муж не сменил сюртук и не причесался.

– Мой дорогой! – вскричала она. – В чем дело? Ты не собираешься привести себя в порядок перед обедом?

– Оставь меня в покое, Джейн, – огрызнулся тот, нетерпеливо стряхивая ее руку. – Надеюсь, для собственной жены и родных сестер я и так достаточно хорош.

– Ох, умоляю, хотя бы ради меня поднимись наверх и слегка припудри волосы! Я охотно помогу. У тебя совсем неприбранный вид; ей-богу, мне за тебя стыдно. Сюртук весь в грязи, смотреть противно. Идем же!

– Ради бога, оставь меня в покое, – повторил мистер Уотсон, пожимая плечами. – Вы, женщины, только и думаете о том, как бы прихорошиться, и воображаете, будто нам тоже больше нечем заняться. Ты нарядилась за нас обоих, так что не докучай мне, будь так любезна.

Миссис Уотсон проглотила обиду, делано рассмеявшись, ретировалась к дивану и позвала:

– Эмма, милочка, пожалуйста, подойди и давай же немного поболтаем.

Эмма покраснела, однако подчинилась, и миссис Роберт, с удовлетворением изучив ее платье, кажется, на мгновение заколебалась, выбирая, с чего начать.

– Ты, душенька, причесываешься совсем не en rиgle [4] (надеюсь, ты понимаешь по-французски). Взгляни-ка на мою прическу. Ты сделала слишком длинные локоны – и очень жаль, потому что у тебя прекрасные волосы, очень приятного цвета, почти как мои. Странно, – засмеялась она, – что у тебя темные волосы, как и у меня. Все твои сестры белокуры… Кроме того, шемизетку [5] так не носят. У меня она надета как надо: видишь, как уложены кружева? Как тебе Уинстон? Вероятно, общество у вас тут небольшое. И, смею сказать, скучное. Тебе следует приехать в Кройдон, раз уж Маргарет туда не вернется, и я познакомлю тебя со светской жизнью. Ты привычна к многолюдной компании?

– Не очень, – призналась Эмма.

– Что ж, тогда Кройдон внесет в твою жизнь приятное разнообразие. Однако я удивлена: мне казалось, твой дядюшка был богат. Мой отец вращался в свете, а у моего дяди, сэра Томаса, я встречала лучших людей Лондона.

– Разумеется, – пробормотала Эмма, не зная, что еще сказать.

– В итоге я привыкла к великосветским кругам, а здешние друзья уверяют меня, что я настоящая королева Кройдона. Надо думать, на меня взирают с почтением, как на важную персону, которая имеет хорошие связи, бывает в столице и выписывает оттуда выкройки и книги. Количество домов, которые мы посещаем с визитами, чрезвычайно велико, и ты бы знала, сколько белых перчаток у меня изнашивается за год! Я крайне привередлива насчет этого, поэтому отдала несколько пар Маргарет, у которой тоже маленькая ручка: она с удовольствием взяла перчатки, и, право же, после того как их почистили, они ей прекрасно подошли. Сама‑то я редко надеваю одну пару дважды. Так ты приедешь в Кройдон, правда?

– Спасибо, но не этой зимой. Ты очень добра, что пригласила меня, но я пока слишком недолго пробыла дома.

– Нет-нет, ты обязательно должна отправиться к нам. Поверь, зимой у тебя будет куда больше шансов, ведь об эту пору в деревне собирается много молодых людей. Но, возможно, ты оставила свое сердечко в Шропшире и готова по секрету поделиться со мной прелестной историей любви? Ах, ты должна мне доверять: право слово, я умею хранить тайны и ни разу в жизни не выдала Маргарет.

Эмма в очередной раз отказалась посетить Кройдон с визитом, что, судя по всему, очень удивило и даже обидело невестку.

– Что ж, мне казалось, в нашем доме найдутся кое‑какие развлечения для юной особы твоего возраста; впрочем, тебе, конечно, виднее. Надеюсь, здесь ты отыщешь нечто более заманчивое.

К счастью, Эмма была избавлена от необходимости отвечать, так как появились Маргарет и Элизабет, которые немедленно окружили миссис Роберт вниманием, вернув ей благодушное настроение. Вскоре подали обед. Гостья не преминула сделать столь раннюю трапезу предметом обсуждения.

– Боже, не могу припомнить, когда в последний раз обедала в три часа пополудни! Пожалуй, небольшая перемена распорядка даже забавна. Я рада, что вы не сочли нужным перестраиваться ради меня.

– Я, конечно, перенесла бы обед на любое удобное для тебя время, Джейн, – добродушно ответила старшая мисс Уотсон, – но наш отец давно привык обедать в этот час, и перемены причинили бы ему большое беспокойство. Однако тебе наш уклад, похоже, кажется весьма устарелым.

– Умоляю, только не считай себя обязанной извиняться, мое дорогое дитя. Ты же знаешь, я очень покладиста. Терпеть не могу, когда со мной носятся. В некоторых местах, где я бываю, меня в самом деле холят и лелеют, как самую дорогую гостью, да так превозносят, что это, ей-богу, ужасно утомляет.

– Я знаю, Джейн, тебе достанет доброты мириться с нашими недостатками, – просто и искренне отвечала Элизабет, – хотя, без сомнения, они тебя возмущают. Жаль, что мы не можем обходиться с тобой получше, но я надеюсь, что ты насладишься едой даже в три часа дня. Обед перед тобой, однако на столе пока нет жареной индейки, которую скоро принесут.

– Жареная индейка, Элизабет! – воскликнула ее невестка. – Вдобавок к тому изобилию, какое я тут наблюдаю! Честное слово, мне стыдно доставлять столько хлопот, положительно стыдно: такой обед – и всё ради меня! Право, я вынуждена запретить жареную индейку. Настаиваю, чтобы ее не приносили. Мне невыносимо знать, что вы так потратились.

– Но, дорогая Джейн, – заметила Элизабет, – поскольку индейка уже зажарена, ее лучше подать на стол, чем оставлять на кухне. Кроме того, у меня есть надежда, что отец тоже захочет ею полакомиться, ведь это его любимое блюдо. Словом, мы обязательно должны отведать индейку.

– Что ж, как угодно. Однако, надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы я тоже ею лакомилась. Решительно заявляю, что даже не притронусь к индейке.

– Поступай как знаешь, Джейн, – перебил миссис Роберт ее супруг, – однако я не вижу резона лишать себя еды только потому, что от нее отказываешься ты, а посему вынужден попросить Элизабет не обращать внимания на твой вздор.

Покинув столовую, общество мирно расположилось в малой гостиной. Роберт Уотсон, по-видимому, задремал в бержерке [6], а его супруга пространно описывала золовкам свои вечера, знакомства и правила жизни в Кройдоне. Чуть погодя внимание дам привлек скрип колес подъезжающей кареты и последовавший на ним звон дверного колокольчика, что возбудило общее любопытство. Быть может, из Чичестера внезапно вернулась Пенелопа? Так похоже на нее явиться без предупреждения. А может, нагрянул Сэм, хотя его едва ли следовало ожидать. Все терялись в догадках, но распахнувшаяся дверь и одновременно прозвучавший голос Дженни раскрыли тайну: их навестил Том Мазгроув.

Велико же было удивление мистера Мазгроува (который сам рассчитывал поразить присутствующих), когда вместо обычной тесной и полутемной малой гостиной, где он надеялся застать двух сестер Уотсон при тусклом свете пары шестирожковых канделябров, его ввели в парадный салон, ярко освещенный люстрой, и в почти ослепившем его сиянии восковых свечей молодой человек увидел на освобожденном от чехла прекрасном диване группу разряженных дам. Том с трудом соображал, где находится, и растерянно озирался по сторонам.

– Право же, мисс Уотсон, – пробормотал гость, сжимая руки Элизабет, – мне следует извиниться за вторжение; не знал, что у вас гости.

– Милости просим, – отвечала Элизабет с чрезмерным, по мнению Эммы, радушием. – Это мои брат и сестра, они приехали только сегодня.

– Да, – отозвался Роберт, который, оглядев элегантного, безупречно одетого, как ему показалось, Тома, весьма сконфузился, вспомнив о своих ненапудренных волосах и утреннем сюртуке, – да, мы прибыли совсем недавно; как видите, даже не сменили дорожное платье, однако поспели как раз к обеду.

При этих словах Эмма невольно вспыхнула и украдкой покосилась на невестку, чтобы узнать, как та воспримет уловку мужа. Джейн одарила супруга взглядом, прямо‑таки излучающим нескрываемое торжество: она явно вознамерилась при первой же удобной возможности настоять, чтобы в будущем Роберт всегда следовал ее советам.

– Никогда не извиняйтесь за свой костюм, уважаемый сэр, – воскликнул Том, пожимая Роберту руку, – по крайней мере, передо мной, ибо я сочту это упреком собственному небезукоризненному виду. Однако дело в том, что я проезжал мимо, возвращаясь из замка Осборн, где провел несколько дней, и не мог, будучи столь близко, не заехать, чтобы осведомиться о самочувствии мистера Уотсона.

Маргарет, которая пыталась привлечь внимание Тома с той самой минуты, как он вошел, больше не могла сдерживаться. Она сейчас же выскажется и заставит себя слушать! Манеры и тон, каким она обратилась к мистеру Мазгроуву, вкупе с очевидными усилиями устроить гостя на стуле рядом с собой, когда все садились, показали Эмме, что ее сестра отнюдь не впала в отчаяние и по-прежнему уверена в предполагаемой привязанности сердцееда.

– Давненько мы не встречались, – ласково проворковала Маргарет, заглядывая Тому в глаза и расплываясь в пленительной улыбке.

– Неделю-другую, – небрежно бросил тот.

– Фи, какой скверный! Прошел уже месяц – целый месяц! Вы должны бы вести счет времени не хуже меня. Хотя весьма любезно с вашей стороны заехать, чтобы поздороваться со мною.

– Не благодарите понапрасну: уверяю, я не знал, что вы здесь. Вас не было на балу, но я решил, что у вас разболелось горло или что‑нибудь в этом роде. Неужто вы отсутствовали целый месяц? Я мог бы поклясться, что видел вас неделю назад. Ваша младшая сестрица, полагаю, приехала после вашего отъезда?

– Эмма? О да, милая Эмма! Вообразите мои чувства при встрече с ней: я была крайне взволнована, но вместе с тем и напугана. Можете себе представить, как я, при всей моей робости, страшилась свидания с новообретенной сестрой. Вы же меня понимаете?

– Совершенно не понимаю, – громко возразил Том. – Я не в силах помыслить, чтобы кто‑нибудь страшился встречи с мисс Эммой Уотсон.

– Она прелестна, спору нет, а я даже считаю ее довольно красивой, но, возможно, вы не в восторге от смуглых лиц? Скажите, кто вам больше по вкусу: брюнетки или светлокожие блондинки?

Том заколебался. Маргарет была белокура, что само по себе являлось достаточным основанием отдать предпочтение темным волосам и оливковой коже. Но, с другой стороны, он был большим поклонником мисс Карр, тоже светловолосой. Посему мистер Мазгроув ответил уклончиво:

– У вашей сестры, бесспорно, прекрасный цвет лица, и мне очень нравятся смуглые темноволосые красавицы, но порой встречаются блондинки, чья кожа лишена обычной бледности, взять хоть мисс Карр, к примеру. Вы знакомы с Фанни Карр?

– Нет, – надулась Маргарет.

– У нее самый чудесный цвет лица, какой я когда‑либо видел. И вообще Фанни Карр – премилое создание: славная, живая, очаровательная маленькая фея. Правда, только с теми, кто ей по душе: как мне говорили, она может быть весьма неприветливой… Но, мисс Уотсон, – продолжал мистер Мазгроув, вскакивая, чтобы положить конец воркованию Маргарет, – позвольте помочь вам с чаем. Прошу, не стесняйтесь ко мне обратиться, я обожаю приносить пользу белокурым красавицам.

– Не знаю, чем вы можете мне помочь, – ответила старшая мисс Уотсон, – ведь чай еще не заварился и его рано разливать. Разве только вы согласитесь побеседовать с моей невесткой, миссис Роберт, и развлечь ее, пока я вынуждена следить за чайником.

Это поручение вполне устроило Тома, ибо с замужней женщиной можно любезничать, сколько душе угодно, не подвергаясь опасности, и он с превеликим усердием посвятил себя этой цели. Но ничто не могло заставить молодого повесу угоститься чаем, поскольку он еще не обедал.

– Полагаю, вы сели за стол в три часа, – сказал Том, – но я, как вам известно, придерживаюсь холостяцкого распорядка. В замке Осборн никогда не приступают к обеду раньше шести или семи часов вечера.

– Верно, – ответила миссис Роберт, – однако не думайте, будто я привыкла к столь ранним трапезам. У нас в Кройдоне, смею сказать, обедают после четырех, скорее ближе к пяти часам.

– Для меня и это слишком рано, – с высокомерной усмешкой заметил ее собеседник. – Я предпочитаю трапезничать несколькими часами позднее: в семь или даже восемь. Стало быть, к вечеру мне следует вернуться домой.

Тот факт, что мистер Мазгроув еще не обедал, явно внушал ему отрадное осознание своего умственного превосходства над окружающими. Эмма же обнаружила, что, к несчастью, обманулась в своих надеждах, которые осмелилась лелеять, и грядущий обед в родных стенах не ускорит уход гостя. Напротив, когда чайную посуду убрали и принесли карточный столик, легчайшего намека из уст миссис Уотсон хватило, чтобы Том Мазгроув разразился речью, которая начиналась с объявления о необходимости покинуть столь приятное общество, а заканчивалась, разумеется, утверждением о невозможности расставания с ним. Подготовив таким образом почву, Том остался, держа свой обед про запас в качестве темы для обсуждения, к коей возвращался всякий раз, когда другие темы терпели неудачу.

– Итак, дамы, – воскликнул он, – во что будем играть? Ваша любимая игра, миссис Уотсон?

– О, у нас в Кройдоне играют только в vingt’un [7]. В высших сферах эта игра в большой моде.

– Vingt’un… Кхм, ну прекрасно, пусть будет vingt’un, – протянул Том. – Давненько я в нее не играл: леди Осборн предпочитает «мушку». Полагаю, нынче у людей определенного положения «мушка» считается последним писком моды. Впрочем, вы ведь вроде из коммерческих кругов – кажется, так вы сказали, миссис Уотсон?

– О боже, конечно нет! – воскликнула та, краснея, сраженная превосходством в голосе Тома. – И я просто так упомянула vingt’un, однако совершенно согласна с вами: игра довольно глупая, она мне порядком надоела. Может, сегодня сыграем в «мушку»?

Мысленно миссис Роберт решила непременно сохранить в памяти важное обстоятельство, что леди Осборн предпочитает «мушку», а по возвращении в Кройдон поразить старых знакомых завидной осведомленностью о вкусах и привычках ее милости.

– Поскольку я и сам предпочитаю «мушку», а не vingt’un, – заявил Роберт Уотсон, стыдясь выглядеть приверженцем чужих пристрастий, но из привычной угодливости опасаясь противоречить мнению сильных мира сего, – не вижу ничего дурного в том, чтобы сыграть в нее. Но если бы мне нравилась другая игра, то я уж точно не позволил бы леди Осборн с ее предпочтениями соваться в наши дела.

Эмме подумалось, что леди Осборн, по всей вероятности, чрезвычайно далека от желания или потребности влиять на выбор карточной игры в доме Уотсонов. Если бы благородной даме довелось узнать об этом споре, она бы, возможно, сочла дерзостью, что ее увлечения делают образцом для подражания. Однако собравшимся суждено было играть именно в «мушку», и Эмма, которая терпеть не могла карты, с тоской вспоминала отрадные тихие вечера, когда она за рукоделием болтала с Элизабет или читала отцу кого‑нибудь из любимых авторов.

Компания засиделась до вечера, и Тома Мазгроува, разумеется, стали уговаривать остаться к ужину. Но тот, твердо решив называть свою следующую трапезу обедом, почувствовал необходимость отказаться, хотя, по правде говоря, охотно принял бы приглашение, если бы тщеславие позволяло ему следовать своим желаниям.

Миссис Уотсон шепотом предложила золовке пригласить Тома к обеду на следующий день, и Элизабет с удовольствием исполнила ее просьбу. Назавтра, сказала она, у них к обеду ожидают нескольких знакомых, и, если мистер Мазгроув согласится сесть за стол в пять часов, возможно, в прочих отношениях обед покажется ему приятным. Том принялся возражать и отнекиваться – не потому, что колебался с принятием окончательного решения, а лишь из желания придать своему согласию больше изысканности.

– Я прекрасно осведомлена о приятельских отношениях мистера Мазгроува с моей золовкой, – жеманно проговорила Джейн Уотсон, – и, если сейчас он отвергнет приглашение, из этого можно будет заключить, что меня, несчастную, он презирает и избегает.

– Дражайшая миссис Уотсон, – воскликнул Том, – вы не дали мне договорить! Подобное обвинение – не шутка. Даже если за мной пришлет сам лорд Осборн (что вполне вероятно), я откажусь ради вас. Только не ждите, мисс Уотсон, что я займу сколь‑нибудь заметное место за вашим гостеприимным столом. Я буду счастлив присутствовать в качестве зрителя, но к еде не притронусь.

– Прекрасно, поступайте как вам угодно и помните: в пять часов.

– Какой очаровательный молодой человек! – воскликнула миссис Уотсон, как только Том вышел из гостиной. – Ей-богу, мне еще не встречались столь благовоспитанные и обходительные джентльмены. Я считаю себя хорошей судьей: и в доме моего дорогого отца, и у дядюшки, сэра Томаса, у меня было немало возможностей судить об окружающих – больше, чем у иных молодых женщин, – и, право же, на мой скромный вкус, мистер Мазгроув весьма недурен. Какая пленительная живость, и вместе с тем какое внимание к чужим словам: кажется, он и впрямь глубоко понимает и ценит чувства и настроения других людей. А какой изящный поклон! Поверьте, я в полном восторге.

Элизабет бросила на младшую сестру торжествующий взгляд, как бы говоря: «Ну, что ты скажешь?» Однако поколебать мнение Эммы было непросто.

Маргарет же скромно опустила глаза и, попытавшись вогнать себя в краску, проворковала:

– Рада, что Том тебе понравился. Я знала, что так и будет! И разве его сегодняшний визит – не знак внимания?

Из этих слов Эмма заключила, что сестра приписала визит Тома Мазгроува исключительно своим чарам.

Глава V

Завтрашний званый вечер обещал стать поистине грандиозным событием. Элизабет, редко принимавшая гостей, тревожилась насчет обеда и, покуда Эмма раздевалась, изводила ее вопросами, не имевшими ответа, и страхами, не поддающимися развенчанию.

– А вдруг мистер Робинсон явится в прескверном настроении, Эмма? Ты и представить себе не можешь, каким он бывает гадким… Или вдруг суп окажется невкусным, и что мне тогда делать? Ты и впрямь полагаешь, что мое черное атласное платье вполне сойдет? Надеюсь, при свете свечей никто не заметит пятно от сливок… Какой усталый у тебя вид, Эмма. Что ж, не буду тебе докучать, я только хочу знать, как нашей тетушке удалось… О! Я, пожалуй, спрошу об этом у Джейн.

Эмма так и не узнала, что хотела выведать у нее сестра, ибо слишком устала, чтобы интересоваться этим. Ненадолго установилось молчание.

– Теперь ты видишь, – опять затараторила Элизабет, – видишь, Эмма, что Джейн расположена к Тому Мазгроуву? Ты тоже должна изменить свое отношение к нему.

– Отнюдь. Ее симпатии мне не указ, – спокойно возразила Эмма.

– Ах, Эмма! Оказывается, ты настолько самонадеянна, что готова противопоставить свое мнение взглядам Джейн, замужней женщины, которая к тому же гораздо старше и опытнее тебя! Не ожидала я от тебя такого.

– Я не противопоставляю свое мнение ее взглядам, просто у нас разные вкусы, – кротко ответила младшая сестра, которой очень хотелось спать.

– Ты весьма своенравна и, боюсь, очень упряма, – объявила Элизабет с такой серьезностью, что Эмма, несмотря на усталость, улыбнулась. Затем снова воцарилось молчание, и Эмма уже начала погружаться в приятную дрему, но Элизабет вынудила ее очнуться, подскочив на постели и воскликнув:

– Ой! Совсем запамятовала! Как же быть?

– В чем дело? – с тревогой спросила Эмма.

– Я забыла сказать няне, чтобы она убрала заварной крем в шкаф, потому что в углу кладовой есть дырка, через которую пробирается кошка: до утра она наверняка всё съест.

– Вот как? – пробормотала Эмма и снова закрыла глаза. Вставала ли ее сестра с постели, чтобы спуститься в кухню и исправить свою оплошность, она так и не узнала, потому что в то же мгновение крепко заснула.

Бо́льшую часть следующего дня Эмма провела в отцовской комнате: здесь ей было гораздо уютнее, чем в гостиной. Элизабет же, при всех ее достоинствах, не могла сравниться с младшей сестрой в качестве сиделки: она любила общество, светскую беседу, вернее болтовню, и с готовностью поверила Эмме, объявившей, что ей нравится ухаживать за отцом. Мистер Уотсон, несмотря на леность и себялюбие, был человек ученый и получал удовольствие от книжных занятий, когда они не слишком тяготили его. Эмма обнаружила, что, когда отцу становится лучше, общение с ним способно приносить ей немалую пользу: она читала ему по-английски и по-французски и сожалела лишь о том, что не знает латыни и греческого. Она посвятила батюшке не один час, и душевное расположение, которое он проявлял в ответ, сполна вознаграждало ее за труды.

Теперь же, когда собравшееся внизу общество вынудило Элизабет покинуть свой пост у постели отца, Эмма радовалась, что это сделало ее присутствие вдвойне необходимым. Невестка пришлась ей совсем не по душе. В поведении Маргарет она разглядела изрядную брюзгливость, каковую ожидала и в отношении себя. А Роберт так огорчил и поразил ее во время их первой беседы с глазу на глаз, что всякий раз, приближаясь к брату, Эмма опасалась, как бы он вновь не вернулся к болезненной теме.

Однако мистер Уотсон отверг предложение младшей дочери остаться с ним на весь вечер и не спускаться к обеду, поскольку более не нуждался в ее услугах, а кроме того, рассчитывал, что позднее Эмма развлечет его подробным отчетом о гостях.

Общество собралось не слишком большое: многолюдству препятствовала теснота столовой. Кроме пятерых Уотсонов на званом обеде присутствовали местный аптекарь мистер Робинсон с женой, вдова прежнего викария миссис Стеди, жившая в деревне, и мистер Мартин, который на время болезни мистера Уотсона принял на себя его обязанности. К гостям, как мы уже знаем, прибавился Том Мазгроув, и остальные были бы счастливы, если бы его обошли приглашением, ибо сей светский молодой человек был начисто лишен такого провинциального порока, как пунктуальность. Собравшиеся, нагуляв аппетит к назначенному часу, уже проявляли признаки крайнего нетерпения. Роберт Уотсон издал несколько неразборчивых восклицаний, которые были восприняты остальными как ропот по адресу запаздывающего гостя. Мистер Мартин, отличавшийся рассеянностью, не имея под рукой жены, которая могла бы напомнить ему, где он находится, подпер голову рукой и впал в отрешенное состояние. Мистер Робинсон, добивавшийся расположения миссис Уотсон, в глубине души утешался надеждой, что затянувшееся голодание поспособствует поправлению его здоровья. Миссис Стеди соболезновала Элизабет по поводу предполагаемых последствий неожиданной задержки, ибо предчувствовала, что говядина будет пережарена, а цыплята разварятся в клочья, и сравнивала модную неучтивость этого хлыща с пунктуальностью и благовоспитанностью своего незабвенного покойного супруга. Эмма отчаянно пыталась разговорить миссис Робинсон, которая все это время имела такой вид, словно обед задержался по ее вине, и боялась проронить хоть слово. Маргарет же, нарядившаяся с необычайной тщательностью, пребывала в состоянии лихорадочного нетерпения; сидя рядом с невесткой, она каждые несколько минут шептала той на ухо, что с Томом наверняка произошло какое‑нибудь несчастье, что ему невдомек, какие страдания он ей причиняет, и высказывала иные опасения подобного рода.

Так прошло полчаса. Наконец Роберт подошел к сестре и в пылу возмущения, подстегиваемого нестерпимым голодом, заявил:

– Право, Элизабет, по-моему, это просто безобразие: мы не должны голодать только потому, что некий молодой человек не желает есть. Ставлю десять к одному, что он попросту забыл о приглашении. Мы можем дожидаться его до самого ужина, а ему и дела нет. Прошу тебя, прикажи подавать обед, и пусть этот неотесанный тип пеняет на себя.

– Фи, дорогой! – воскликнула миссис Роберт, потрясенная мыслью о том, что ее супруга можно обвинить в таком вульгарном пороке, как наличие аппетита. – Как можно! Сесть за стол без нашего гостя – ты же не думаешь об этом всерьез? Какая разница, пообедаем мы теперь или через час? Ведь мы и сами не едим так рано. Я слишком хорошо знаю свет, чтобы удивляться опозданию мистера Мазгроува. Не стоит ждать пунктуальности от столь приятного и обходительного джентльмена!

– Вздор, Джейн, ничего ты не знаешь. Как можно называть приятным такого невежу? Вот как его следует назвать. Ведет он себя весьма грубо и неучтиво; с такими людьми нельзя иметь дело.

– Дело? Том Мазгроув и дело? – возмутилась Маргарет. – Кто станет приплетать имя Тома Мазгроува к жалким рассуждениям о делах?

– Немногие, надо полагать, – с презрением парировал Роберт, – но если он не занят никаким делом, тем меньше оправданий его безобразному поведению.

– Мой дорогой, – решительно возразила миссис Уотсон, – Том Мазгроув весьма благороден, а благородные люди, если они обладают независимым состоянием, не обязаны быть столь же пунктуальными, как прочие. Мистер Мазгроув – настоящий джентльмен!

– Ты ничего в этом не понимаешь, – отрезал Роберт, ибо когда человек голоден, он не только не выносит противоречий, но и сам неизменно склонен спорить с окружающими. – Если мужчина манерничает и нашептывает вам любезности, вы, женщины, сразу записываете его в настоящие джентльмены, пусть даже он при всякой удобной возможности избегает платить по счетам, презирает равных и заставляет достойное общество томиться в ожидании обеда. Пропади они пропадом, такие джентльмены! Элизабет, я позвоню, чтобы подавали обед.

И Роберт исполнил свое намерение, пока его жена сидела насупившись, донельзя возмущенная этой отповедью. Дабы не выслушивать ее возражений, мистер Уотсон отошел и встал у окна, из которого открывался вид на дорогу. Джейн, лишившись возможности ответить супругу, однако решив непременно донести до него собственное мнение, громко заявила, обращаясь к своей соседке, что уж ей‑то известно, что такое настоящий джентльмен, ибо она повидала немало оных у сэра Томаса, и что молодым людям, которые частенько бывают сумасбродны и эксцентричны, следует делать большие поблажки.

Младшая из сестер Уотсон, слышавшая слова невестки, невольно задумалась о том, где же предел подобным поблажкам, поскольку миссис Уотсон явно не собиралась делать их собственному мужу, хотя самой Эмме казалось, что он в первую очередь имеет на них право.

Возможно, Роберт утратил это право с возрастом, лишился его после вступления в брак или же исчерпал отведенную ему долю, а может, именно жена была единственной, кому дозволялось ему не потворствовать. Поскольку Эмма и сама ужасно проголодалась, в данном случае она была рада, что брат настоял на своем, и отсутствие мистера Мазгроува ничуть не помешало ей насладиться угощением.

Званые обеды, подобные этому, едва ли способствуют тому, что можно назвать светской беседой. Мистер Робинсон начал спорить с мистером Мартином по поводу законов о налоге в пользу бедных, а после того, как достойный пастырь покорно сдался, настал черед самого мистера Робинсона, которого его добрый друг Роберт Уотсон объявил совершенно несведущим и пребывающим в заблуждении. Он нарочно позволил аптекарю разглагольствовать о предмете, в котором тот ничего не смыслил, дабы получить возможность разгромить его в пух и прах.

Как раз в ту минуту, когда мистер Робинсон начал багроветь и поглядывать на жену, чтобы выяснить, видит ли она его оплошность, а миссис Робинсон – все такая же жалкая, смиренная и кроткая – торопливо заговорила с Эммой о зеленом горошке, желая показать, что не заметила поражения своего повелителя, дверь распахнулась и в столовую ворвался Том Мазгроув.

– Десять тысяч извинений, мисс Уотсон! – воскликнул он, жеманно подскочив к Элизабет, – но, клянусь честью, я не мог приехать раньше.

(«И кто же в этом виноват?» – пробормотал Роберт.)

– Не могу понять, как так получилось.

(«Вы поздновато вышли из дому».)

– Мне чрезвычайно жаль, однако я рад, что вы не сочли нужным ждать меня.

(«Прах его побери, этого молокососа: неужто он воображает, что мы едим суп уже целый час?»)

– Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я как‑нибудь сумею насытиться тем, что передо мною. Баранина, без сомнения, хороша и в холодном виде.

(«Во всяком случае, для вас сойдет и так».)

– Умоляю, не надо снова подавать суп! В этом нет ни малейшей необходимости.

– Что ж, как вам будет угодно, раз уж вы столь любезны, – простодушно ответила Элизабет. – Полагаю, суп все равно уже остыл. Симсон подаст вам стул. Пожалуйста, садитесь! – В это мгновение лакей, в роли которого выступал не кто иной, как приходский служка, нанятый на один вечер, с таким усердием подставил гостю стул, что едва не сбил с ног. Пошатнувшись, мистер Мазгроув толкнул под локоть миссис Стеди, подносившую к губам бокал, причинив тем самым немалый ущерб ее респектабельному серому шелковому платью.

«Когда дела хуже некуда, скоро все наладится», – гласит пословица, и в данном случае собравшиеся убедились в ее справедливости, ибо шум и суматоха, вызванные появлением Тома, мало-помалу улеглись. Однако самому Тому так не казалось: продрогший и голодный, он получил лишь половину обеда, да и то заметно остывшего, к тому же тщеславие вынуждало несчастного по большей части воздерживаться даже от того, что ему досталось, дабы его не заподозрили в вульгарном наличии хорошего аппетита. Узнай Эмма о тайных муках мистера Мазгроува, она могла бы даже пожалеть его – или, по крайней мере, восхититься самоотверженным постоянством, с которым сей джентльмен приносил жертвы на алтарь модного безразличия ко всему. Однако его героическое самоотречение осталось безвестным и незамеченным и, как любое скромное достоинство или безымянный гений, единственную отраду являло во внутреннем душевном удовлетворении. Впрочем, поскольку мистер Мазгроув по призванию был болтун и всегда стремился поддержать беседу, благодаря его присутствию общество заметно оживилось. Том льстил мистеру Уотсону, шутил с Элизабет, расспрашивал миссис Стеди и с достойной похвалы бойкостью и упорством бросал восхищенные взгляды на Эмму. Он сумел утешить миссис Робинсон, умиротворить Роберта Уотсона и развеять своими комичными замечаниями дремоту мистера Мартина. Теперь даже бедняжка миссис Робинсон смогла в относительном спокойствии насладиться обедом, ибо грозное чело супруга, так ее тревожившее, прояснело.

Втайне скучавшая Эмма ждала сигнала к выходу из-за стола, но Элизабет была слишком увлечена разговором и не спешила вставать, так что в конце концов ее младшую сестру спасла миссис Роберт Уотсон. На сей раз Эмма почти простила ей самоуправство, принимая во внимание его благотворные последствия. Впрочем, напрасно было надеяться, что, выйдя из-за обеденного стола, Эмма тотчас избавится от скуки: все вокруг казалось невыносимо пресным, и девушка сердилась на собственную глупость, убежденная в том, что отсутствие интереса к окружающим наверняка происходит от чрезмерной погруженности в себя. Она изо всех сил понуждала себя с внимательным видом выслушивать банальности миссис Стеди и похвальбы невестки, однако все старания были тщетны: мыслями она постоянно уносилась вдаль или же обращалась к самым насущным предметам, высчитывая, сколько минут осталось до того времени, когда гости начнут разъезжаться. Эмма не сомневалась, что все они милые, чудесные люди, но в них определенно не было ничего занимательного. Так, например, миссис Стеди, сидевшая рядом, казалось, куда больше годится для вязания чулок или варки варенья, чем для ведения интересных бесед.

Впрочем, даже самые утомительные вечера когда‑ нибудь завершаются; завершился в конце концов и этот. Было покончено с игрой в вист и «мушку» – и даже с ужином. Когда мистер Мартин, умудрившись по ошибке натянуть пальто Роберта, а вместо своей взять шляпу старого служки, предусмотрительно спрятанную за дверью, наконец откланялся последним из гостей, Эмма тихонько удалилась к себе, не дожидаясь, пока брат разнесет этот званый обед в пух и прах.

Следующий день выдался дождливым и ненастным, не позволив дамам насладиться переменой обстановки, но Эмма под защитой стен отцовской комнаты чувствовала себя безмятежнее, чем можно было ожидать. За окном бушевала буря, но и в доме не знали тишины и покоя. Миссис Уотсон, оскорбленная мужем, мстила за обиду, превознося Тома Мазгроува и сурово бичуя тех, кому происхождение и воспитание не позволяют верно судить о манерах и модах. Ее утонченные и элегантные намеки оказали воздействие, коего миссис Роберт и добивалась: супруг разозлился еще сильнее, поскольку, приняв шпильки жены на свой счет, тем самым признал бы свое невысокое положение в обществе, а также недостаток возможностей для просвещения и совершенствования. В итоге мистер Уотсон мог проявлять свое крайнее неудовольствие лишь раздражительностью в отношении всех окружающих, заговаривая с ними только в тех случаях, когда представлялась возможность сказать что‑нибудь неприятное. Подобные семейные сцены были Эмме в новинку, что, впрочем, отнюдь не придавало им очарования в ее глазах. Девушка не могла не задуматься о том, что, если Джейн досадует на мужнин брюзгливый нрав, было бы куда разумнее постараться смягчить и исправить его, вместо того чтобы еще сильнее распалять злобу Роберта, усугубляя таким образом и собственное раздражение. Удовольствие от подстрекательства и подзуживания близких было выше понимания Эммы; видимо, чтобы по достоинству оценить его, требовались способности наподобие тех, что имелись у ее невестки.

В отличие от семейных раздоров Роберта и его супруги, общество отца внушало Эмме полнейшую безмятежность, и она с радостью забывала о любых огорчениях за томиком Шекспира или чудесными воспоминаниями Босуэлла о своем кумире [8].

А вот Элизабет, кажется, искренне сожалела о том, что визит брата и невестки оказался столь краток, и пыталась, хоть и безуспешно, убедить их задержаться подольше. Роберт твердо решил уехать в субботу, и Джейн, зная, что возражать мужу бесполезно, благоразумно поддержала его, притворившись, будто это отвечает и ее желанию.

– Давить на меня бесполезно, Элизабет, – категорично заявила она. – Ты знаешь, что я могу быть очень твердой, когда захочу. Льщу себя надеждой, что обладаю столь же непреклонной и решительной волей, как любая англичанка. Если уж я приняла решение, назад пути нет.

– Но зачем принимать такое решение, Джейн? Если Роберта призывают домой дела, почему бы тебе не остаться здесь и не позволить нам еще немного насладиться твоим обществом?

– Как странно! – с деланым смешком воскликнула Джейн, обращаясь к Эмме. – Мне всегда очень трудно отделаться от твоей сестрицы. То же самое я могу сказать и о большинстве своих приятельниц. «Милая миссис Уотсон, приезжайте!» – пишет одна. «Голубушка, вы должны остаться!» – кричит другая. Меня просто рвут на части. Моя близкая подруга леди Браунинг вела себя точно так же, когда я гостила у нее в Клифтоне. Честное слово, это так утомительно!