Читать онлайн Танго для майора Пронина

© Овалов Л. С., 2025

© ООО «Издательство Родина», 2025

Глава 1. Коммунальная империя

Это было время предвоенного расцвета Сталинской Империи с ее величавым стилем дубовых кабинетов и черных «молотовских» кожаных кресел, в которых можно было утонуть.

Страна победившего социализма успешно провела коллективизацию сельского хозяйства, первые две индустриальные пятилетки были выполнены досрочно. Ширилось стахановское движение, рабочий класс – класс-гегемон – был полон энтузиазма и веры в светлое будущее. Молодежь увлекалась физкультурой, и многочисленные парады демонстрировали крепкие, ловкие и здоровые тела зодчих победившего социализма. Впрочем, хотя страна эта занимала только шестую часть суши, но задора и веры в окончательную и бесповоротную победу самого справедливого мироустройства хватило бы на два земных шара.

Удивительные рекорды первых пятилеток становились нормой. Металлургические гиганты, шахты-рекордсмены, великие каналы, соединяющие в единую сеть моря и океаны, крупнейшие в мире заводы – тракторные, машиностроительные, химические… Газеты не успевали оповещать население о начале новых строек и досрочном окончании начатых еще недавно. Могло ли все это происходить, если бы новый строй не отвечал надеждам и чаяниям людей, если бы не был он самым справедливым и верным? А кому не нравилась наступавшая действительность – уж извините, с теми не церемонились. Где пряник сладок, там и кнут крепок. Врагов хватало и вокруг осажденной крепости, и в гарнизоне. Чем большей силой наливались стальные мышцы социалистической Родины – тем острее становилась классовая борьба. Верность этих сталинских слов Пронин и сотрудники его отдела каждый день подтверждали на собственном опыте.

А как раздалась ввысь и вширь Москва – столица первого в мире государства рабочих и крестьян! Как изменился ее облик, внутренний и внешний! Старая купеческая Москва с кривыми переулками и двухэтажными домами вдруг превратилась в Москву Новую – город величественных правительственных зданий, солидных торговых, научных и учебных учреждений, многоэтажек новых районов, широких проспектов и просторных площадей, парков отдыха, стадионов и кинотеатров… Настоящей красавицей становилась Москва, справившись с предреволюционным безвременьем и послереволюционной разрухой.

К величавым подъездам правительственных учреждений, тихо шурша шинами, подъезжали черные блестящие автомобили. Величественные люди с достоинством шагали по мраморным лестницам, дубовым паркетам коридоров и входили в просторные кабинеты. Из кабинета в кабинет бегали расторопные курьеры и секретари, передавая важнейшие государственные решения. В кабинетах, обставленных тяжелой мебелью, на громадных столах стояло множество телефонов. И один из них напрямую соединял большинство подобных кабинетов с небольшой комнатой в Московском Кремле. Комнатой Хозяина. Скромной, как сам вождь всего прогрессивного человечества.

А в старых московских дворах, на Арбате и Сретенке, звучала легкомысленная привозная музыка, которую выносили на улицу вместе с патефоном в эти теплые утренние часы ранней осени… Люди переговаривались друг с другом через открытые настежь окна, мамаши следили за играющими во дворах детьми, а бабушки – за внуками. Подростки разливистым свистом вызывали своих друзей и подруг на улицу. А вечерами сообща справлялись во дворах дни рожденья, свадьбы и рождения детей. И снова звучала патефонная музыка, кружились пары… Танцы коммунального братства прерывались только грозными хоровыми песнопениями, которые транслировало радио. Будущий краснознаменный хор пел о бдительности. И, глядя на спокойное, доверчивое течение жизни московских дворов, думалось, что бдительность отнюдь не излишняя мера, чтобы сохранить мирную жизнь москвичей.

Только долго ли еще продолжаться этой мирной жизни? Европа вновь погрузилась в пучину новой всемирной бойни. Несколько дней назад гитлеровские войска вторглись в Польшу. Произошло это в тот день, когда советские дети в первый раз после летних каникул пошли в свои школы. С букетами цветов в руках, радостные и взволнованные. А в этот самый час германские бомбардировщики уже бомбили польские города. Огнедышащий молох войны неуклонно приближался к границам Советского государства.

Майора ГПУ Ивана Николаевича Пронина как истинного профессионального контрразведчика, слегка раздражал истерический разгул шпиономании в газетах, в рабочих коллективах, в партийных первичках… Пик этой истерии пришелся на 1937 год, время всенародных процессов над партийными предателями. Как выяснилось, шпионами могли быть самые высшие чины государства. Что же говорить о чинах низших! В последнее же время чистки обрушились на военных и органы государственной безопасности. Только и слышно было о новых разоблачениях.

Правда, информация о разоблачениях в учреждении, где работал Пронин, редко оказывалась на страницах центральных газет. Здесь люди просто пропадали, навсегда исчезали из жизни и, казалось, даже из памяти других людей.

Немало товарищей Пронина попало в жернова этой мельницы, перемалывающей молодое советское общество. Кого-то Пронину удалось спасти, кого-то нет. Кого-то банально подвела анкета, кого-то ошибки, совершенные в бурные революционные годы.

А кто-то пал жертвой зависти, чужого недоброжелательства.

В 1938 году словно чумной мор пронесся над Разведуправлением РККА. Под дело Берзина попали начальник управления Семен Петрович Урицкий и его заместитель Никонов. Был расстрелян как враг народа умница, честнейший и преданнейший коммунист Оскар Ансонович Стигга. Пронин отлично знал этого латыша, возглавлявшего в Разведуправлении РККА отдел по работе с Западной Европой. Рядовые военные разведчики не избегли участи своих руководителей. Правда, новый начальник Управления Проскуряков держался молодцом. Продолжал работать, спорил с партийными лидерами, спасал своих людей от слишком ретивых гэпэушников… Пронин наблюдал за действиями прямолинейного Проскурякова с тревогой – не простят ему этого…

Чистка 1939 года уже изрядно опустошила кадры органов юстиции: судьи, прокуроры, ведь в первую очередь «в расход» шли члены пресловутых троек 37-го…

Так или иначе, но страх стал неотъемлемой частью жизни советских людей, особенно людей, имеющих вес, положение и власть. А работать в атмосфере страха Пронину было очень тяжело. Благо бы боялись только враги, тогда особые меры можно было бы и оправдать. Но страх пронизывал и друзей, людей честных и безупречных. Не радовало это Пронина. Да и сам он не раз оказывался в опасной близости от той черты, за которой советского человека ждали самые неприятные последствия. Какие – не стоит и напоминать…

Пронин сидел в своем уютном домашнем кабинете на Кузнецком Мосту и читал утренние газеты. В окне по нежно-синему сентябрьскому небу плыли облака, освещаемые утренним солнцем. Маленький бронзовый Пушкин, казалось, праздновал приход своей любимой осени, мечтательно улыбаясь со стола майору ГПУ. Пронин поставил на стол стакан душистого чаю и перевернул страницу центрального печатного органа партии – газеты «Правда».

Итак, статья Мануильского «О капиталистическом окружении СССР».

«Доказано, как дважды два четыре, что буржуазные государства засылают друг другу в тыл диверсантов, а иногда и убийц, дают им задание внедриться в учреждения и предприятия этих государств, создать там свою сеть и в случае необходимости – взорвать их тылы, чтобы ослабить их и подорвать их мощь… Есть все основания, с точки зрения марксизма, предположить, как говорил в своем докладе товарищ Сталин, что в „тылы Советского Союза буржуазные государства должны засылать вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства“.

Совершенно ясно, что иностранные разведки, так называемые „вторые отделы“ генеральных штабов, применяют особенно изощренные и коварные приемы разведывательной работы в нашей стране, стране победившего социализма, по отношению к которой капиталистический мир полон самой дикой злобы и ненависти…

Как же случилось, что как раз за последнее время мы стали забывать о капиталистическом окружении?

Причина этого кроется в том, что под влиянием больших успехов социалистического строительства мы стали приуменьшать силы капиталистического окружения и недооценивали его возможности пакостить и вредить нам…»

«Так уж и недооценивали?» – невесело усмехнулся Пронин, вспомнив количество последних процессов. Он перелистнул страницу и снова наткнулся на статью о шпионах.

С. Уранов. О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок.

«Шпионаж, вредительство, диверсия являются испытанными средствами в арсенале буржуазных государств. Причем средства эти употребляются не только для борьбы с вероятными противниками, но и с так называемыми дружественными государствами.

Засылая своих шпионов к нам, стремясь внедрить своих людей в важнейшие кабинеты государства, наши враги не ограничиваются этим. Они прилагают все усилия к тому, чтобы вовлечь в свои шпионские сети неполноценные и неустойчивые элементы из граждан Советского Союза; стремятся опутать их своей шпионской паутиной, толкают их на путь измены Родине, действуя шантажом, подкупом, обманом, угрозами, заставляя служить делу врагов Советского Союза.

Необходимо помнить, что шпион, диверсант, вредитель опасен тем, что, прикрываясь личиной „своего“ человека, он проникает в наши ряды, использовывает (именно это слово Пронин не без удивления прочитал в центральном органе ВКП(б)) нашу беспечность и легковерие, для того, чтобы, выполняя приказ своих хозяев, нанести удар в спину, погубить массу советских людей, вызвать несчастья и бедствия…

Иностранные разведки стремятся различными способами перебросить на чужую территорию свои подготовленные кадры шпионов. Эти кадры проходят тщательную подготовку у себя дома и уже подготовленными направляются в интересующую разведку страну… В польской разведке, например, для агентов, готовящихся к работе в СССР, существуют специальные „рекомендательные списки-минимум“ литературы, которую шпион должен обязательно прочитать и уметь толковать в духе советской критики. В эти списки входят такие книги, как „Поднятая целина“ Шолохова, „Чапаев“ Фурманова, „Как закалялась сталь“ Николая Островского… В последнее время польских лазутчиков заставляют изучать также новую советскую Конституцию, историю партии, материалы по стахановскому движению…»

Пронин улыбнулся, представив себе учебный класс, скажем, британской разведшколы, в котором проходит разбор великого произведения Николая Островского «Как закалялась сталь». Бескорыстный труд на благо народа, боевой и трудовой героизм, нравственная чистота комсомольцев – как далеко это все от устоявшейся веками чопорной буржуазности подданных Ее Величества.

Пронин вернулся к чтению статьи. Далее приводились конкретные факты вербовки советских людей.

«Для того чтобы ближе и интимнее сойтись с человеком, намеченным к вербовке, шпионы практикуют различные способы. Нередко, когда хозяйственник едет в командировку или на курорт, его в вагоне „узнает“ обрадованный неожиданной встречей вербовщик, который, оказывается, имеет общих знакомых и т. п. В процессе пути вербовщик прощупывает со всех сторон свою жертву, улавливает слабые места и начинает плести свою паутину. Нередко с этой же целью используются встречи на курорте, где времени излишек, где имеются возможности прогулок, где легко сходятся, особенно с интересными и услужливыми людьми… Известен ряд случаев, когда шпионы-вербовщики начинали действовать через жен. Эти жены, соблазненные какими-то подарками, порой весьма ценными, проявляли повышенный интерес к работе своих мужей, выведывали их служебные секреты и докладывали их своим щедрым „поклонникам“…

Известны также и другие случаи, когда вражеские агенты вовлекали в свои сети людей, приехавших за границу, пользуясь их моральной неустойчивостью. Так, один из вербовщиков, выдавая себя за состоятельного человека, часто приглашал советского гражданина „Т“ на различные зрелища – в театры, увеселительные места, шантаны, кабаре и тому подобные заведения. При этом иностранец всегда искал случая самому расплатиться за все развлечения, которыми он пользовался вместе с „Т“. Таким образом, „Т“ стал систематически проводить время со своим щедрым знакомым, посещал различные злачные места, втянулся в веселую жизнь. Но в одно прекрасное время „благодетель“ сообщил „Т“, что обанкротился и что с него требуют немедленной уплаты по счетам, поэтому он просит „Т“ возместить ему все произведенные на того расходы по совместным кутежам. Когда „Т“ услышал требуемую с него сумму, он обомлел, потому что никогда таких денег вместе с иностранцем не тратил. Но иностранец настаивал на немедленном возмещении произведенных расходов. Естественно, его собутыльник, „Т“, не мог достать такой суммы, и тогда ему поступило предложение, которое могло спасти обоих: необходимо, чтобы „Т“ делал скромные отчеты о своей работе одному очень солидному человеку, который из этой информации может извлечь коммерческую пользу. Когда „Т“ отказался, его „приятель“ стал угрожать ему тем, что немедленно сообщит начальству „Т“ обо всех их совместных похождениях, попойках, на которых „Т“ якобы уже разболтал много секретных данных. „Не лучше ли вам дать нам эту безвредную информацию, – заявил шпион, – чем рисковать вашим добрым именем, а может быть, даже и жизнью, а также полным разрушением своей семьи, так как ваша жена не простит вам ваших безнравственных похождений“. Не найдя в себе мужества признаться перед товарищами в своем недопустимом поведении, „Т“ дал подписку давать просимые сведения, получив взамен расписку от своего зарубежного знакомого в том, что он обязывается не требовать с него никаких денег и не шантажировать его. Кончил же „Т“ тем, что пытался по требованию своих новых хозяев стащить секретный документ, но был задержан сотрудниками органов госбезопасности».

Пронин с интересом прочитал трагическую историю советского гражданина «Т». Таких он, в принципе, сам знавал, да и вербовал тоже… Разгульная ночная жизнь почему-то всегда притягивала советских людей.

«На самом же деле каждый честный советский гражданин имеет возможность отвести от себя грязные шпионские поползновения, освободиться от опутывающей его паутины и принести пользу своей родине, разоблачив назойливо пристающих шпионов. Для этого следует только понять, что всякое допущение ошибки или проступка, даже тяжелого преступления, если их признать, не скрывать, довести до сведения Советской власти, составляет менее тяжелую вину, чем секретный сговор с врагом родины и выполнение шпионских заданий.

Следует всегда иметь в виду, что человек, вставший на путь сговора с иностранной разведкой, больше уже никогда не располагает собой: постепенно, начиная с невинных поручений, его заставляют стать сначала шпионом, а потом потребуют безропотного выполнения диверсий и террористических актов. Стоит только подать шпиону палец, как он завладевает всей жертвой до конца и сделает из ранее честного человека предателя и убийцу».

Следующий разворот «Правды» снова содержал статью о шпионах.

Отто Винд. «Германская тайная военная разведка». Это уже совсем интересно! И что пишет наш товарищ немецкий коммунист?

«Бешеная подготовка Германии к войне сопровождалась небывалым усилением деятельности германской тайной (агентурной) разведки.

Для более полного выявления методов работы германской разведки необходимо знать классификацию агентов немецкой разведки. Мы встречаем следующие названия агентов:

Агенты-резиденты мирного или военного времени. Они внедряются в разведываемую страну под каким-либо прикрытием делового порядка (например, под маской коммерсантов, специалистов, лиц свободной профессии, артистов и артисток, лиц духовного звания и т. п.). Агенты-резиденты мирного и военного времени рекрутируются как из подданных Германии, так и, частично, из подданных разведываемых стран.

Агенты-наблюдатели. По всем данным, эта порода шпионов будет иметь самое широкое применение в военное время. Их задача – вести наблюдение за каким-либо порученным объектом или районом для разведывания, сообщать о подслушанных секретах, выболтанных кем-либо государственных тайнах и т. д.

Агенты-осведомители, агенты-источники. Это – лица, завербованные германской разведкой, изменники своей родины, использующие свое служебное положение для добывания сведений в пользу врага или занимающиеся кражей секретных документов.

Агенты-вербовщики – лица, которые по своему общественному положению и личным связям в обществе способны заниматься вербовкой новых агентов для германской разведки.

Агенты-наводчики. Непосредственной вербовкой они не занимаются, но дают указания („наводки“) разведке на людей, которые по тем или иным причинам могут согласиться работать на германскую разведку. Их обязанностью является сообщать разведывательному центру обо всех элементах, враждебно настроенных к существующей государственной власти, недовольных, имеющих тайные пороки, скрываемые проступки или преступления и боящихся разоблачений и компрометации, о всяких азартных игроках, развратниках и пьяницах, запутавшихся в связях с порочными элементами, замешанных в темных делах, морально неустойчивых, любящих широко пожить, жадных до денег и легкой наживы, увлекающихся женщинами, легковерных болтунах, казнокрадах и, наконец, готовых добровольно продать свою страну и предложить себя к услугам германской разведки…»

На этом месте майор Пронин перевел дух и, закрыв газетный номер, внимательно посмотрел на первую страницу «Правды». Погладив пальцем закругленный шрифт заголовка, он вернулся к творению Виндта.

Далее статья говорила об агентах для связи и маршрутных агентах, однако сочная фраза, касающаяся объектов вербовки, перекрыла все остальное.

Пронин снова перечитал эту краткую энциклопедию человеческих пороков. В его тихой квартире, продуваемой утренними ветерками, эти леденящие кровь истории воспринимались как что-то экзотическое и далекое. Здесь, окруженный заботой вездесущей Агаши, Пронин отдыхал от забот. Сейчас Агаша принесет дымящийся самовар, который она ухитрялась растапливать на кухонном подоконнике. Из кухни уже слышался запах жареных пирожков – с мясом и визигой. Иван Николаевич смотрел в одну точку, найдя ее в хитросплетении узоров текинского ковра.

Глава 2. Шпион гуляет на свободе

Майор Пронин

Пронин отложил газету и задумался. Да… Казнокрады, развратники, подонки, картежники, пьяницы, женолюбы, болтуны, кутилы… Лучше бы их душами занимались священники…

А настоящий враг в этой странно-репрессивной суматохе, как скользкая щука, ускользает из сетей… Настоящий-то враг, он хитер. И умен. Очень умен. В отличие от многочисленных мнимых шпионов, ему прекрасно известно, кто он, зачем он находится в этой стране и что ему надо делать, чтобы не стать участником шпионского процесса. И как же сложно выловить этого настоящего врага, когда все готовы поставить на место виноватого первого попавшегося под горячую руку.

Майор повертел в руках пустой стакан с приставшей ко дну лимонной долькой и поставил его на стол. Мысли уносили его в прошлое, недалекое и незабываемое прошлое.

Своего самого умного противника майор Пронин знал по фамилии – Роджерс. Только где его искать? Исчез Роджерс, растворился в советской действительности, как кривая береза в затуманенном утреннем лесу. Пронин вспоминал подробности последней встречи с Винстоном Роджерсом в конце тридцать шестого года. Сколько лет прошло с тех пор, сколько событий произошло! А последняя встреча с Роджерсом стоит перед глазами Пронина, словно это было вчера.

После разоблачения инженера-диверсанта Губинского на Крутогорской шахте[1] Пронин был уверен, что Роджерс надолго затаится. Все же в руках контрразведчиков оказались и его фотографии, и свидетели, которые могли подтвердить его личность. Однако…

Дело было теплой зимой 36-го. Практически все время Пронин проводил дома, лишь иногда выезжая на дачу в Завидово, где часами бродил по лесу или, когда снег уже улежался, катался на лыжах в компании с Железновым. Но на самой даче он почему-то не находил себе места. Здесь все казалось ему большим, громоздким, каким-то очень казенным, и поэтому неуютным. Здесь ему не работалось, не думалось. Дорогая мебель мореного дуба, льняное белье, дорогой немецкий радиоприемник «Telefunken» – здесь Пронина окружал комфорт. Недавно был проведен полный ремонт, и по чьей-то нелепой декораторской задумке все в доме стало белым – стены, потолок, пол. «Как в больнице», – часто думал Пронин. И бывал здесь все реже и реже, предпочитая в столь редко выпадавшие выходные дни, которые недолюбливал за их праздность, отсиживаться дома.

Вот и этот конец недели решил провести у себя. Только что ушел Виктор. На столе стояла темно-зеленая бутылка с остатками багрового «Кинзмараули», в тарелках – едва тронутая закуска: сыр, сервелат, тонко нарезанные ломтики балыка. Пронин меланхолично смотрел в окно. В его розовой раме набухал фиолет теплого декабрьского вечера, который слегка подсвечивали хлопья неспешно падающего снега. Перед майором на стуле лежал небольшой деревянный ящик с предметами его давнего увлечения. Майор коллекционировал охотничьи ножи – в ящике их было штук тридцать. Он брал каждый нож, крепко сжимал его рукоятку и, подняв на свет, смотрел, как играет на лезвии отблеск света.

Пронин любил эти простые незамысловатые предметы, в которых удивительным образом холод жесткой стали сочетался с мягким теплом деревянной рукояти. Ножи были самые разные. Тут были и ножи дорогие, сделанные профессионалами, и ножи простенькие, сработанные на скорую руку людьми неискушенными, но с неменьшим тщанием и заботой об их пригодности. Был тут нож с резной рукоятью и инкрустацией из серебра и нож с ручкой из самшита, ножи из дуба, бука и вишни, вот нож с рукоятью, сделанной из козлиной ножки с настоящим копытцем на конце, был тут и грузинский кинжал с широким прямым лезвием, и морской кортик, был даже страшный, совершенно бандитский тесак. С каждым ножом было связано какое-то воспоминание: вот нож с Урала, вот – с Волги, вот нож, сработанный сибирскими таежниками. Пронин подолгу держал каждый нож в руке и, глядя на падающий снег, о чем-то вспоминал.

Из этой ностальгической меланхолии Пронина внезапно вырвал звонок, ударивший в уши злым колючим треском.

– Алло. Пронин. Слушаю.

– Это Ковров.

Пронин сразу узнал сухой голос своего начальника отдела.

– …Иван Николаевич, зайди ко мне завтра в десять утра. Поедешь в командировку. Получишь предписание, командировочный лист, деньги.

– А что случилось, товарищ комиссар третьего ранга?

– Да ничего особенного, не волнуйся. Все завтра узнаешь. Не по телефону же мне тебе все объяснять.

– Да, хорошо, понял. До завтра.

– Бывай.

Пронин положил трубку. Закурил.

«Что бы это могло быть? Куда? Зачем? Непонятно. Да, действительно понедельник – день тяжелый».

Пронин поднял трубку телефона и автоматически набрал номер.

– Виктор?

– Да, Иван Николаевич.

– Слушай, Витя, мне сейчас Ковров позвонил, сказал, чтоб я в командировку собирался.

– А что случилось?

– Да не знаю, Витя, не знаю. Он ничего объяснять не стал. Ну, ты собирайся. И подходи завтра в отдел к десяти тридцати.

В восемь часов утра Пронин был уже на ногах. Сделал зарядку, принял душ, побрился и самолично, не тревожа Агашу, заварил себе крепкий кофе. И все это время, пока он готовился и приводил себя в форму, он не переставая думал: «Что же? Что же? Где? Что? Как? Туман, туман…»

В десять утра он уже был в кабинете Коврова.

– Да ты садись, садись. Ты какой-то бледный, – успокаивая Пронина, пригласил начальник отдела. – У тебя давление в норме?

Говорил Ковров очень быстро, практически скороговоркой.

– Да, все нормально, товарищ комиссар третьего ранга. Недавно прошел медкомиссию. Все в норме. Сердце как у быка, – бодро отрапортовал Пронин.

– Ну да, да, кто бы сомневался! Ну ладно. Давай, Иван Николаевич, к делу, – голос Коврова из дружелюбно-приветливого щебета трансформировался в протокольно-сухой стрекот. – Поедешь в Казань.

– В Казань? – недоуменно спросил майор.

– Да, в Казань, – подтвердил начальник, – ты в курсе, что там находится авиастроительный завод?

– Слышал.

– Ну вот. Вот, сейчас на Казанском авиазаводе запускается линия по выпуску новейших истребителей. Ну, ты понимаешь, какое острое неприятие вызывает этот факт у наших врагов. Ну и, естественно, они вставляют всевозможные палки в колеса. В общем, надо быть начеку. Чека всегда должно быть начеку, ха-ха, – рассмеялся своему немудреному каламбуру Ковров.

– Что, опять шпионы? – перебил его птичий смех Пронин.

– Иу что значит «опять»! – вновь вошел в протокольный настрой Ковров. – Пронин! Ты меня удивляешь! «Опять»! – начал заводиться комиссар госбезопасности, – Шпионы, диверсанты и вредители везде и всюду. И их надо вовремя изобличать и обезвреживать! Нет! «Опять»! Ты в своем уме?! Нет, ну вы подумайте! «Опять»! Да они там, на Западе, спят и видят, как нам гадость устроить. А у нас у самих до хрена врагов, которые идут на сговор с ними. Более того, они же все заодно, объединяются, договариваются. Пронин, ты вообще понимаешь, что против нас сейчас весь мир? Ты, понимаешь, ве-е-е-е-сь мир! – Ковров провел вытянутой рукой вокруг себя, как бы описывая мир, – Ну, ты же знаешь, майор, что говорит товарищ Сталин…

– Ладно, товарищ Ковров, – жестко перебил начальника Пронин, – не надо мне читать политинформацию. Я все знаю. В конце концов, уже скоро пятнадцать лет как шпионов и диверсантов ловлю и обезвреживаю…

– Ну, ладно, ладно. Вот видишь, – голос Коврова принял примирительный тон. – Ты, майор, не обижайся! Ты же все понимаешь. А то просто какая-то несознательность. В общем – вот тебе предписание. – Он протянул Пронину лист бумаги. – Вот командировочный лист. Деньги в кассе, ну, знаешь.

Ковров расслабленно откинулся на спинку кресла и достал портсигар.

– Товарищ комиссар, а что с лейтенантом Железновым? – спросил после некоторой паузы Пронин.

– А что с Железновым?

– Ну, в смысле, он едет?

– Конечно, что за вопрос? А вы разве когда-нибудь выполняли задание порознь?

– Нет.

– Вот видишь. А что спрашиваешь? Тем более командировочный лист у вас один на двоих. Коллеги казанские вас уже ждут. Номера в гостинице забронированы. Все, товарищ Пронин, выполняй. Удачи.

Ковров встал, подошел к майору и, пожимая ему руку, сдержанно улыбнулся. «Что-то завелся, да что – я не понимаю. Но не много ли шпионов на душу населения?» – недоумевал Пронин, пока шел в свой кабинет.

Там его уже ждал недавно получивший лейтенантские погоны в новенькой форме Виктор Железнов. Пронин посмотрел на часы: десять сорок пять.

– Привет, Виктор. Давно ждешь?

– Да нет. Ну что? Едем?

– Да, едем, в Казань. Ты и я. На, получи деньги и дуй на Казанский – купишь билеты, чем раньше – тем лучше. Уяснил? – майор протянул новоиспеченному лейтенанту командировочный лист.

– Есть, – кивнул Витя, исполнительно глядя в пронинские глаза.

– Да, возьми служебную «эмку». Я распоряжусь. Как купишь – звони. – Пронин хлопнул Витю по плечу: – Действуй.

Витя вышел. Пронин провалился в кресло и углубился в последний густо пахнущий типографской краской номер «Правды». Через час раздался звонок – это был Железнов.

– Купил билеты. На сегодня. На двадцать двадцать. Скорый.

– Отлично. Теперь езжай домой. Собери вещички. Встретимся на вокзале, в восемь часов, в депутатском зале. Знаешь его?

– Знаю. Там, в конце второго холла.

– Да, да. Пока.

Время ожидания отъезда пролетело очень быстро. В начале девятого они уже сидели на своих местах.

Поездка была очень спокойной и в основном молчаливой. В Казань приехали утром, в десять часов. И сразу отправились на Черное озеро – район города, где находился городской отдел ГПУ. Зашли в приземистое и довольно мрачное двухэтажное здание. Как и было обещано, их здесь ожидали. После звонка Пронина и Железнова пропустили и пригласили в кабинет начальника горотдела. Им оказался лысеющий человек небольшого роста с четырьмя звездами старшего майора на золотых дорожках петлиц.

– Здравствуйте, товарищи! Я начальник горотдела ГПУ старший майор Петров. Как доехали? – Он радушно протянул обе руки навстречу Пронину и Железнову.

– Спасибо, товарищ старший майор! Хорошо доехали.

– Замечательно. В Москве вам уже все объяснили?

– Так, в общих чертах. Ничего определенного…

– Отлично. Да, авиазавод – это на сегодня наш главный стратегический объект, к тому же он еще достраивается. Работы много. Предмет нашей главной заботы… и головной боли. Да-а-а-а.

У Петрова был звонкий с хорошей дикцией голос. Было видно и слышно, что он им любуется, проверяя нараспев.

– Специалисты на заводе все хорошие, квалифицированные. Но, знаете, все как один молодые, двадцать-тридцать лет, а потому неопытные в смысле политической сознательности. Их всякий западный шпионский жук обдурить запросто может. Мы, конечно, стараемся все контролировать. Но ведь и нам людей не хватает, да и опыта. Да-а-а-а. Мы вас устроим на завод на некоторое время специалистами по кадрам. Поработайте, присмотритесь. Да! А у вас «гражданка»-то есть? – вдруг спросил Петров, глядя на их новые и идеально сидящие мундиры.

– Есть, – в один голос ответили Пронин и Железнов.

– Отлично. Ну, что ж. Тогда отправляйтесь в гостиницу, отдыхайте, посмотрите город. Город у нас красивый, старинный. Годков двести – и тысячелетний юбилей отмечать будем. Всенародно. А что? Казань подревней Москвы будет, да-а-а-а, – на последних словах голос Петрова горделиво приподнялся.

– Посмотрим, посмотрим, товарищ старший майор, – уверил Петрова Пронин. – А как с заводом?

– Да, да. Вот адрес, направление. С директором завода мы договорились. Как придете на завод, сразу идите в отдел кадров – там извещены о вашем приезде. Жить будете в Соцгороде, недалеко от завода, кстати, в отличной гостинице. Она совсем новая, большая. Недалеко там Дворец культуры имени Ленина. Там и кино можно посмотреть, и концерты постоянно проходят. Вы у нас не заскучаете, да-а-а-а.

– Да вы не волнуйтесь, мы скучать не привыкли, – уверенно проговорил Пронин. – Ну что, мы тогда пошли?

– Да, да! Идите, осматривайтесь. Если что – звоните. – Петров протянул майору вполне респектабельную визитную карточку.

Пронин и Железнов вышли на набережную Казанки. Сели в старенький дребезжащий трамвай и поехали в район, носящий название «Соцгород». Мимо проплывали районы с взмывающими ввысь зданиями, с новостройками, с кранами, с кричащими по-татарски рабочими, с горами из кирпича, труб, лестничных пролетов. Казань активно застраивалась.

Потратив целый час, они приехали на место и сразу увидели высоченное здание гостиницы «Советская».

Вечер они провели по-туристски, традиционно. Погуляли по центру старинного города с дореволюционными зданиями изысканной архитектуры, сходили в краеведческий музей, заглянули в ресторан с национальной кухней. В Кремле постояли возле башни Сюмбеки, вспоминая легенду о красавице-княгине, жене трех казанских ханов. В общем, провели время как обычные туристы и были тем вполне довольны.

Утром они отправились на завод. Сперва Пронин и Железнов пребывали в шоке от грандиозного размаха заводских цехов, помещений, ангаров. Здесь спокойно можно было затеряться среди зданий в сотни метров длиной и в десятки метров высотой, и человек среди этих скал из бетона, стали и стекла превращался в муравья. Они не ожидали увидеть столь масштабного производства.

Как найти отдел кадров, им объяснили на КПП, указав на одиноко стоящее вдалеке от производственных «мастодонтов» трехэтажное здание заводоуправления. Отдел кадров располагался на втором этаже. Начальник, Илья Наумович Мильштейн, показался чекистам закрытым и недружелюбным человеком. Буравя своими маленькими черными глазами одетых в элегантные пальто Пронина и Железнова, он задавал им нелепые вопросы. По его недовольной гримасе без труда читалось вопросительное убеждение: «Что вынюхивать будете, товарищи чекисты?» Понимая, что в такой обстановке знакомиться с личными делами работниками в принципе не имело смысла, Пронин и Железнов предпочли бумажкам живое общение.

Побыстрее избавившись от Мильштейна, майор с другом выскочили из кабинета своего «начальника» и отправились в цеха. И Пронину, и Железнову вообще была чужда эта казенная кабинетная атмосфера, насыщенная духом бюрократизма и бумаготворчества. Им была гораздо ближе жизнь простых «работяг», инженеров-практиков, людей, непосредственно имеющих дело с вещами, материалами, «железками».

На Казанском авиастроительном заводе раньше в основном делали авиадвигатели и отправляли их в Ярославль, где уже шла сборка самолетов. Но изменившиеся обстоятельства и рост оборонного заказа вынудили руководство авиационной промышленности принять решение о создании новых линий по сборке перспективных самолетов. На завод стали поступать молодые кадры, благо их поставлял в избытке авиационный рабфак. Высокие и ответственные посты и должности на заводе занимали совсем молодые люди, месяц-два назад еще сидевшие за студенческой партой. Они были призваны партией и правительством встать во главе цехов, участков, отделов и подразделений. Это был знаменитый Сталинский призыв. И все, что они имели в своем багаже, – это максимум ответственности при минимуме опыта. Естественно, что большинство юношей и девушек двадцати и чуть более лет не выдерживали. И это можно вполне понять, когда у недавнего студента вдруг под началом оказывалась тысяча человек рабочих, у него, конечно, начиналось головокружение, человек возносился, нос задирался – новоназначенного начальника заносило, и он начинал пороть горячку.

С другой стороны, огромная ответственность, разом падающая на плечи многих, придавливала, они терялись, стушевывались, стихали и уходили в тень. Но некоторые задерживались и порой надолго – что-то в них пробуждалось, какая-то особая управленческая хватка. Именно из этих людей формировалась управленческая команда новой формации, и именно на этих людей хотели направить свой профессиональный интерес Пронин и Железнов. Поэтому они решили первым делом идти не в старые цеха, а в новые, где шел монтаж новых линий.

Сотрудники ГПУ, представляясь работниками отдела аттестации кадров Наркомата оборонной промышленности, ходили по цехам и знакомились с руководящим персоналом. Они побывали в прессовом, кузнечном, сборочном и электромеханическом цехах. Все их возглавляла молодежь.

Начальником сборочного цеха был тридцатилетний Сергей Копытов – жесткий парень с суровым и худым мужицким лицом. Хмурый и неразговорчивый, он односложно отвечал на вопросы Пронина – да, да, нет, да. Однако, как только речь зашла о производстве, он как спичка воспламенился и увлеченно стал рассказывать обо всех деталях сборки самолета, стараясь не упустить ни одного нюанса. И, заканчивая экскурсию по цеху, Копытов уже тепло прощался с Прониным, найдя в нем внимательного слушателя, и предлагал заходить к нему запросто. «Да, умен, умен и цепок, такого на мякине никакой шпион не проведет», – думал о Копытове Пронин.

Механическим цехом заправлял недавний выпускник танкового училища Илья Васильев. Командование училища, видя, что парень с головой, отправило его учиться дальше. На рабфаке он проявил недюжинные способности в изучении механики и был рекомендован руководству завода в качестве классного специалиста.

Одним словом, в представителях руководства было много общего – они были молоды, недавно закончили учебные заведения, и все были, безусловно, талантливы, а главное – одержимы, все хотели делать дело и мечтали о том, чтобы Страна Советов была сильной и непобедимой.

К концу дня Пронин и Железнов изрядно вымотались. Весь вечер они валялись на своих кроватях в гостинице и делились впечатлениями.

– Просто не верится. Такие молодые, а командиры уже. С ума сойти, – все удивлялся Витя, слегка завидуя таким головокружительным карьерам своих почти ровесников.

– Да, досталось ребятам. Им бы влюбляться, бродить под луной, целоваться, обниматься, а они с утра до ночи на заводе пропадают, – по-отечески рассуждал Пронин, утешая своего молодого друга.

– Да ну, Иван Николаевич, какая луна, какие прогулки. Это все ерунда! А тут настоящее дело! Целый цех! – Глаза Виктора горели. – Работы непочатый край!

Железнов некоторое время помолчал и вновь заговорил:

– Ну, конечно, многие откровенно выпендриваются. Особенно этот Андрей Липотин, заместитель начальника прессового цеха. С ним вообще невозможно разговаривать. Корчит из себя черт знает что, а самому лет двадцать, не больше. Чистый выскочка, просто придурок, – тон Виктора был раздраженным. – Я его спрашиваю: «Ты что закончил?» – а он мне: «А давно мы с вами на ты? Я с вами гусей не пас». А голос такой противный, на меня не смотрит, взгляд куда-то в сторону отводит. Потом говорит: «Не важно, что я закончил. Я на лету все схватываю и самообразовываюсь». Вот так, понятно, – продолжал злиться Виктор. – А пока я с ним разговаривал, он успел обругать двух пожилых рабочих, причем так грубо и нагло, а они покорно сносили все оскорбления…

– Как, говоришь, его фамилия? – перебил Витю Пронин.

– Липотин.

– Надо посмотреть на этого умника.

– Посмотрите. Убедись сами, Иван Николаевич. – Виктор все не мог успокоиться.

На следующий день Пронин с Железновым продолжил знакомиться с коллективом завода. После долгих блужданий по огромным цехам Пронин оказался в прессовом цеху. Здесь стоял невообразимый шум, от которого сразу же начинало закладывать уши. Пронин был уверен, что здесь, чтобы работать, надо быть глухим. В цеху стояло несколько в десять-пятнадцать метров высотой прессов, много оборудования поменьше, все станки были новыми и, очевидно, заграничного производства. По цеху бродили совершенно очумевшие, с бессмысленным выражением глаз рабочие в неопрятных замасленных робах. Новоиспеченный кадровик стал подниматься по железной лестнице в конторку, где находилось руководство цеха. Поднимаясь по лестнице, Пронин увидел тень спускавшегося навстречу человека. Майор уступил дорогу, не глядя на лицо прошедшего мимо, поскольку он на мгновение из-за шаткости лестницы потерял равновесие. Когда он вновь его обрел и обернулся, то что-то показалось знакомым в этой сутулой, суетливо удалявшейся в глубь цеха спине. Но где, когда и при каких обстоятельствах он видел эту спину, вспомнить майор не мог. Продолжая копаться в закоулках памяти, Пронин зашел в первый попавшийся кабинет. Это был как раз кабинет заместителя начальника цеха Липотина. Иван Николаевич представился и сразу был атакован.

– А что нас арестовывать?! – сразу стал раздражаться Липотин. – Комиссия за комиссией приезжает, все проверяют, проверяют. Да мы нормально работаем. Дела в гору идут. План выполняем…

– Послушай, начальник, хватит тут выступать, – грубо оборвал Липотина майор. – Ты пацан еще, а гонору набрался выше крыши, ты бы его поунял! Высоко забрался – больно падать будет!

Пронин был настроен решительно. Он весь подался вперед и беспощадно смотрел на Липотина. А тот, совершенно не ожидая такой жесткой реакции, сразу осекся, потускнел и обмяк. У Липотина подкосились ноги, он сел на стул и, уставившись на Пронина выпученными от изумлениями глазами, жадно хватал воздух влажными губами, словно рыба, выброшенная на берег. Кое-как он опомнился:

– Да что вы себе… Что это такое… Да я…

– Ладно, успокойся, товарищ Липотин, – меняя гнев на милость, успокаивал начальника майор. – Мы тут тоже не в бирюльки играем. Завод – это стратегический объект, важнейшее оборонное предприятие.

– Да что вы на меня кричите, товарищ Пронин, – слабо возражал Липотин голосом обиженного мальчика, который больше шел его молодому лицу, нежели тон грозного начальника. – Мы же на самых передовых позициях. К нам вот репортер из Москвы приехал – статью обо мне пишет, – в его голос вернулась нотка гордости.

Пронин вспомнил недавнюю спину.

– Репортер? А из какой газеты?

– Из «Труда».

– Из «Труда»? А как фамилия репортера?

– Фамилия? А зачем?

– Как, я спрашиваю, его фамилия? – голос Пронина приобрел жесткость стали.

– Фа… Фамилия? Вот, здесь. У меня записано. Где же? А, вот, – Липотин судорожно искал нужную страницу в записной книжке, – Райнис Вильям Людвигович. И телефон есть. Он в гостинице живет.

– Ты хоть документы у него проверил? – с сомнением спросил Пронин.

– Конечно, – заискивающе уверил Липотин.

Пронин все записал, попрощался коротким кивком и вышел. Вечером они с Железновым сидели в столовой гостиницы. Виктор был задумчив, Пронина тоже нельзя было назвать веселым – оба молча ели. Из головы майора никак не выходила эта спина. «Спина, спина, да, да, где-то я ее видел, но где, где, убей бог?» – все время крутилось у него в мозгах.

Тут Виктор с жалостью в голосе заговорил:

– Знаете, Иван Николаевич, я знаю – этого не может быть, но мне кажется, я видел Роджерса.

– Что?! Роджерса?! Да не может быть! – автоматически и слронией в голосе отреагировал Пронин, не в силах отвлечься от попытки вспомнить, где он мог видеть эту спину, – Скажешь тоже, Роджерс!

И Пронин с беззаботным весельем ребенка посмотрел на грустного Виктора. И тут в глазах Пронина потемнело, и в его голове все вдруг прояснилось – его пробрало:

– Где-е-е-е?!! Где-е-е-е ты его видел?!!

Он вскричал так, что сидящие в столовой посмотрели в сторону их столика. Пронин обеими руками вцепился в плечи Виктора и кричащим шепотом переспросил:

– Где-е-е-е ты видел Роджерса?!!

Витя смущенно бормотал:

– На… На заводе… Я шел по сборочному цеху, когда увидел Липотина – он шел, улыбаясь, в компании с элегантно одетым мужчиной. Я еще отметил про себя: «Ну надо же, до чего похож», имея в виду Роджерса, и, не придав этому никакого значения, пошел дальше. Я даже развеселился от такого сходства. Мне, знаете, Иван Николаевич, просто в голову не могло прийти, что это может быть ОН.

Виктор горестно замолчал. Пронин сидел, обхватив голову руками.

– Ты знаешь, Виктор, – заговорил майор после тяжелого, нависшего над их головами молчания. – Я ведь тоже его видел. – Пронин поднял голову. – Но видел я его со спины. И спину его узнал, то есть мне она показалась знакомой, – голос майора практически хрипел, он был сдавлен невыносимой мукой от очередной потери. Но потери ли?

– Постой!.. Липотин!.. Журналист!.. «Труд»!..

Лицо Пронина просияло. Он опять закричал:

– Витя, телефон!!! Мне нужен телефон!!!

Пронин резко встал из-за стола и, глядя невидящими глазами на Виктора, с едва сдерживаемым бешенством в голосе тихо спросил: – Где здесь телефон?

– Иван Николаевич, в фойе, в фойе! Не волнуйтесь, – пытался успокоить Пронина Виктор. Он никогда не видел майора в таком возбуждении.

Пронин ринулся в фойе, судорожно доставая из карманов бумаги. Он нашел бумажку с телефоном репортера и набрал номер. Телефон равнодушно ответил длинными гудками.

– Черт! – Пронин с силой брякнул трубкой по аппарату. И в мгновенье набрал номер начальника юротдела ГПУ.

– Товарищ Петров? Здравствуйте! Это Пронин. Да, да… Подождите. У меня срочное дело. Позвоните в «Труд»… Что? Да, в газету. И узнайте, есть ли у них такой… Сейчас, сейчас… Вот… В-и-ль-я-м Р-а-й-н-и-с. Да, Вильям Райнис, репортер, журналист, хоть кто. Работает ли у них вообще такой человек. Да, да! И еще мне нужен адрес Липотина Андрея, заместителя начальника прессового цеха завода. Да, адрес… нет, телефон, не нужен… только адрес, спасибо. Позвонить утром?!! Да вы что?!! В городе опаснейший враг!!! – Пронин приложил к микрофону трубки согнутую пополам ладонь и приглушил голос. – В городе действует опаснейший враг, – и продолжил практически шепотом: – Вы поняли? Я позвоню через полчаса.

Пронин положил трубку, но взгляд его продолжал буравить телефонный аппарат. Это продолжалось несколько мгновений.

– Постой, постой, – быстро проговорил Пронин и, схватив с силой за рукав пребывавшего все это время в недоуменном оцепенении Железнова, куда-то его потащил. – А он ведь может жить и в этой гостинице!

– Да кто он?!! О ком вы? Какой репортер? Какой еще Райнис?

Пронин лаконично объяснял Виктору:

– Я был сегодня у Липотина. Когда я поднимался к нему в конторку, на лестнице я столкнулся с мужчиной, но не успел разглядеть его лица, а увидел только спину, но и по спине я узнал его, то есть теперь я понял, что узнал. Потом уже Липотин мне сказал, что репортер из «Труда» пишет о нем статью. Возможно, что тот, чью спину я видел, то есть Роджерс, и репортер из «Труда» – это одно и то же лицо. И еще Липотин сказал, что этот репортер живет в гостинице. Так, может, он живет в нашей гостинице?

На последних словах они оказались у стойки администратора. Пронин, показывая удостоверение сотрудника ГПУ, спросил:

– Скажите, пожалуйста, останавливался ли у вас такой Вильям Райнис, репортер из Москвы, – голос Пронина был по-прежнему возбужденным, – и если да, то в каком номере?

– Так, Райнис, Райнис, – администратор листала журнал регистрации, – да, вот, Райнис Вильям Людвигович из Москвы. Он останавливался в двести пятом номере. Он собирался прожить еще пять дней, но сегодня, в двенадцать часов, внезапно сдал ключи, объяснив, что ему надо срочно уезжать… Даже денег за непрожитое время не взял…

Железнов и Пронин посмотрели друг на друга.

– Вот черт! Дайте ключи.

Они ринулись на второй этаж. Номер был пуст. Постель заправлена. Никаких следов человеческого присутствия.

– Все, он ушел, ушел, он опять ушел…

Пронин замысловато, по-деревенски ругнулся. Бессильно упав в кресло, он горестно свесил руки и голову и страстно плюнул на недавно вымытый паркет. Виктор присел рядом. Минут через пять майор устало поднялся и, пошатываясь, поплелся в фойе к телефону.

– Алло, товарищ Петров. Ну, что? – Пронин звонил Петрову. – Есть такой Райнис? Да? Что? В другом городе? В Днепропетровске? Делает репортаж о ДнепроГЭС? Ясно. Да. Завтра в отделе все объясню, напишу рапорт. Последняя просьба – разошлите по всем отделам ориентировку на Роджерса. Попытайтесь его задержать, – голос Пронина был поникший, – хотя, конечно, уже поздно.

Естественно, Пронин понимал, что Роджерс первым его узнал и быстренько дал деру.

Утром майор Пронин и лейтенант Железнов были у Липотина. Они показали ему фотографию Роджерса, в котором он сразу опознал «репортера из „Труда“».

– Что ты ему рассказывал? – жестко спрашивал Пронин.

– Да так, ничего особенного. Он в основном меня фотографировал, – тоном нашалившего мальца объяснял Липотин.

– Фотографировал? – удивляясь, переспросил Пронин, – А где? Здесь?

– Да нет, в цеху, – легкомысленно уточнил Липотин.

– В каком? В этом?

– Нет. Он сказал, что в нашем цеху слишком темно, ничего не видно, и что лучше пойти в сборочный, где и размах побольше, и фон поярче…

– В сборочном?!! – изумленно переспросил Пронин и обернулся к Виктору: – Слушай, Виктор, да он же придурок! – И, повернувшись вновь к Липотину, продолжил: – Слушай, Липотин, ты же придурок, ты понимаешь, ты полный при-ду-рок. Не ты ему был нужен, и не твои липовые трудовые успехи, а цех, понял, цех – фотографии сборки секретного самолета. Он много фотографировал?

– М… м… много, – вжавшись в стул, трусливо мямлил Липотин.

На следующий день Липотин был арестован. Райнис-Роджерс, как и следовало ожидать, провалился сквозь землю. А Пронин и Железнов в мрачном настроении вернулись в Москву.

Очнувшись от воспоминаний, Пронин протянул руку к телефонному аппарату и набрал номер. С тех пор майор потяжелел и поумнел. Вместо забористой ругани теперь он тяжело вздыхал, задерживая ненадолго воздух в легких. «Вдыхай носом, выдыхай ртом», – советовал лечащий врач товарища Пронина.

– Я скоро буду, – отчетливо сказал он и повесил трубку.

Через минуту майор снова потянулся к телефону и набрал новый номер.

– Адам Казимирович, встречайте меня у подъезда, – сказал он ласковым голосом.

Собеседником Пронина был его личный шофер Васильев. Несмотря на то что здание на Лубянке располагалось в пятнадцати минутах ходьбы от служебной квартиры майора, он вытребовал-таки себе и служебный автомобиль с шофером. Можно сказать, что сделал он это именно ради шофера, поскольку Адам Казимирович Васильев некогда исполнял обязанности шофера императорской семьи, проведя в «автоконюшнях» Николая Второго всю свою юность. Упустить такой «раритет» майор Пронин не мог никак. Отношения со старым маэстро российского автодела у него установились еще раньше, во время первых московских дел. Ветхий Адам волею судеб тогда развозил обвиняемых с Лубянки по московским тюрьмам. Тогда-то и «присмотрел» его Пронин, отметив выправку и спокойную уверенность как в общении с машиной, так и с людьми. При первой же возможности он добился перевода автопатриарха в свои личные водители.

– Привет, Адам, – приветствовал Пронин шофера, удобно разместившись на заднем сиденье ЗИСа.

– Добрый день, Иван Николаевич, – отозвался бывший водитель принцесс. – Куда путь держим?

– На службу, как водится…

– Добро. Каким путем едем?

– Поехали-ка через церковь Николы в Звонарях.

– Поехали!

Красивая черная машина медленно двигалась по узким улицам старой Москвы. Закончилось лето, но осень еще не успела вступить в свои права. Солнце светило ярко и жгуче, листья деревьев на бульварах, в массе своей темно-зеленые, лишь редко-редко проступали желтыми осенними пятнами. Женщины в летних платьях, блузках и кофточках, мужчины в рубашках с короткими рукавами – обычный день самого начала сентября. Вот прошли пионеры в ярко-алых галстуках, посверкивая голыми коленками. Пронин проводил взглядом юных ленинцев, и долго еще слышалась, постепенно угасая, звонкая барабанная дробь.

Проезжая мимо церкви, Адам Казимирович притормозил и перекрестился на золоченые купола. Старый шофер прошептал про себя имена последнего русского царя-батюшки, несчастного царевича и его сестер. «Помяни их, Господи, во Царствии Твоем и сотвори им вечную память».

Пронин задумчиво смотрел в окно и думал о чем-то своем, но тоже, скорее всего, неземном. Может быть, о несостоявшемся своем семейном счастье или о светлом будущем, ради которого пожертвовал он этим личным счастьем. А может, просто пригрезился майору босоногий мальчуган, бегущий по ярко-зеленому лугу, опережая звонкий женский голос: «Ваня!»

Не более получаса продолжалась поездка майора по центру Москвы. Адам Васильев аккуратно припарковал большую машину к центральному подъезду дома на Лубянке. Пронин вышел из салона, оправился и четким шагом направился исполнять свои основные служебные обязанности.

И вот мы видим майора в его новом служебном кабинете. Стиль помещения мало отличается от того, что требует веление времени. Присутствует здесь и крепко сколоченный дубовый стол с зеленым сукном, и стулья под стать столу, и тяжелые габардиновые шторы, плотно закрывающие окна… На стене – портреты Дзержинского и Сталина, на столе – ничего лишнего, только скромный письменный прибор и стопка бумаги. И еще телефонные аппараты – одни с номеронабирателем, а другие – без. Пронин неторопливо вычерчивает цветным карандашом на листе бумаги то синие, то красные квадраты. Рядом со стопкой чистых листов растет маленькая стопочка листов с красно-синим орнаментом.

И капитан Железнов находится в этом кабинете. Но Виктор еще не умеет демонстрировать такое хладнокровие, как Иван Николаевич, – он то и дело садится на крокодилообразный темно-зеленый кожаный диван, вскакивает или начинает расхаживать по комнате. Краснеет до ушей, возбужденно закатывает глаза. Если разобраться, он еще совсем мальчишка, хоть и в серьезном гэпэушном мундире.

– Я не понимаю вас, Иван Николаевич! – восклицает он, едва скрывая раздражение. Он один имел право так разговаривать с майором Прониным, – Вы знаете, что где-то среди нас в Москве скрывается преступник, и относитесь к этому безучастно.

– Ты повторяешься, – со спартанским спокойствием парировал очередной выпад коллеги Пронин. – На все лады повторяешь одну и ту же фразу, и я не вижу в этом большого смысла. Я в сердцах читать не умею, и никакой Рентген не изобрел еще аппарата, с помощью которого можно было бы просветить всех людей на предмет выявления зловредных личностей, существование которых так тебя беспокоит. Некто получил от доктора Бурцева сумку с вакциной. Виноват, каюсь – не уследил. Теперь Бурцев мертв, и у нас нет никаких данных. Найди своего водопроводчика! Не можешь? Вот и я не могу найти, и оставим об этом разговор. Конечно, нет спора, преступника выявить нужно, но самое важное в нашей работе – профилактика, предотвращение преступления.

– Вот об этом я и говорю! – воскликнул Виктор. – Преступник разгуливает на свободе, и в руках у него такое страшное средство. А мы сидим здесь, в кабинете, – и бездействуем!

– И тем не менее приходится ждать, – упрямо повторил Пронин. – Тебе не хватает терпенья.

– Иван Николаевич!

– Что?

– Иван Николаевич, но ведь у нас есть улики, данные, показания… Есть версии!

– Версии, Виктор, – это наши фантазии. Вот писатель пишет романы, выдумывая персонажей и их характеры, а мы выдумываем версии преступления. Но ведь нам нужно не роман написать, а преступление раскрыть!

– А если он, пока мы ждем, использует вакцину? Могут пострадать тысячи людей!

– Могут. Не спорю. А если мы своими хаотичными действиями сами вынудим его к действиям? Ты не подумал об этом? Еще раз повторяю: главная наша цель – не наказать преступника, хотя и это важно, а предотвратить преступление! Витя, главное – не пороть горячку. Есть старинная восточная мудрость, она гласит: тот, кто ждет, добивается своего…

Они бы еще долго спорили, обсуждая недавние события, – Виктора не так-то легко было остудить, но беседу их прервал телефонный звонок.

– Да, – сказал Пронин – Есть. Понял. – Он положил трубку. – Начальство вызывает, – объяснил Виктору. – Покамест будем заниматься другими делами. А то так можно всю жизнь проговорить. – Он взялся за ручку двери. – Ты подожди меня. – Пронин подмигнул Железнову и вышел из кабинета.

Глава 3. Пропала бумажка

Вскоре Пронин вернулся – деловитый и напряженный. Совсем не такой, каким был утром.

– Что там? – нетерпеливо спросил Виктор.

– В Управлении архивов пропал документ, имеющий государственное значение. Оттуда только что звонил один из ответственных работников… Щуровский! – Пронин усмехнулся, представив себе эдакого архивного товарища, в пиджаке с нашитыми кожаными налокотниками. – Вот нам с тобой и придется вместо живого человека заняться поисками бумажки! Понимаешь? Бумажки!

– Когда начинаем? – спросил Железнов.

– Сразу же!

– Что, прямо сейчас? – удивился стремительности майора друг.

– Нет! – Пронин заговорщически подмигнул Виктору, – сразу же после окончания сегодняшней культурной программы. А сегодняшняя культурная программа обещает быть полезной для нашего с тобой телесного и духовного здоровья!

Пронин подошел к окну, обозрел панораму Москвы, открывающуюся из окна кабинета, вдохнул полной грудью и отошел от окна.

– Витя, а как ты к грибам относишься?

– К грибам?

– Да, как?!

– Хорошо! Пожарить с картошкой, за милую душу! А что?

– А то, что прямо сейчас, Витя, мы с тобой поедем за грибами!

– Здорово! За грибами! – закричал возбужденный Виктор. – А куда?

– Куда? Знаешь, у меня во Владимирской области лесник знакомый живет, хороший мужик. В этих местах вырос, он их как свои пять пальцев знает. Короче, без грибов не останемся, а то, что они есть, – это точно. Их, если что, там на каждом углу продают.

Пронин поднял телефонную трубку:

– Подайте, пожалуйста, авто к главному входу!

Затем майор нажал на рычаг, немного подождал и набрал еще один номер. Он давно не набирал этот номер, и чем больше он не звонил по этому телефону, тем тяжелее ему было собраться, чтобы, наконец, позвонить.

Дело в том, что это был телефон человека, которого Пронин мог назвать одним из своих учителей. Он и был учителем – учителем истории на курсах партактива, которые молодой чекист Пронин проходил сразу же по приезде в Москву.

Это был совсем пожилой человек – в прошлом преподаватель гимназии. Он был из той породы русских интеллигентов, которых называли «бессрсбрениками» и «донкихотами». Типичный энтузиаст от науки. И зимой и летом он ходил в сером поношенном плаще, в берете и с зонтиком, всегда висящим на согнутой в локте руке.

Пронин так и не мог понять, почему он именно сейчас решил позвонить этому одинокому старику и пригласить его в поездку за грибами – то ли из жалости, то ли чтобы сделать путешествие более интересным.

– Алло, алло, это кто? – в трубке раздался знакомый скрипучий голос, только со временем он стал еще медленнее.

– Здравствуйте, Иннокентий Кириллович! Это Пронин Ваня, помните меня?

– Ой, Ванечка, как же, как же?! Куда ты пропал? Я тебя так часто вспоминаю, – голос старика задрожал.

– Да дела все, дела. Вы, простите меня, дурака, за то, что не звонил, не заходил. Мне, правда, стыдно.

– Ой, Ванечка, да ладно, не казни себя, я же понимаю, ты – занятой человек.

– Да, да…

Пронин немного помолчал, а потом продолжил:

– Я что звоню, Иннокентий Кириллович. Я пригласить вас хочу съездить с нами за грибами.

– За грибами?! – изумленно спросил Иннокентий Кириллович. – Ваня, да ты что?! Я же старый. Да как мне ехать? Нет, нет, не смогу я поехать, извини, Ваня.

– Ну, Иннокентий Кириллович, да поедемте, ну что вы, вы же в Москве безвылазно сидите, я уверен, а там грибы, ягоды, свежий воздух. Ну, я вас прошу, давайте поедем. Я вас очень прошу, – в голосе Пронина прозвучала умоляющая нотка.

– Ну, я не знаю. А куда ехать-то надо?

– Да недалеко. По хорошей дороге – часа два. А потом окажемся в отличном месте на берегу лесного озера.

– Да-а-а, я, право, не знаю. Ну… хорошо… – сначала неуверенно пробормотал Иннокентий Кириллович, а потом более твердо проговорил: – Ну что ж, я согласен! Что делать?!

– Замечательно, Иннокентий Кириллович, вы не представляете, как я рад. Спасибо. Мы заедем за вами минут через десять. Хорошо?

– Заезжайте! Хорошо! Я сейчас быстренько соберусь.

– Вы приготовьте корзину для грибов, нож. Хорошо?

– Да, я понял. Спасибо, Ваня.

– Ждите нас, Иннокентий Кириллович. До скорого.

Пронин положил трубку, улыбаясь каким-то воспоминаниям, и, обернувшись, скомандовал:

– По коням!

– Иван Николаевич, а не поздно ли за грибами? – спросил Железнов, когда они бегом мчались по широкой лестнице.

– Не поздно, – отвечал Пронин, перескакивая через две ступеньки. – Сейчас десять, не так ли?

– Да…

– Через два часа мы будем в самом прекрасном месте, где земля сходится с небом, где цветут лилии и незабудки, где у природы никогда не бывает плохой погоды!

– Где же это, Иван Николаевич?

– В Петушках!

Виктор Железнов остановился на миг и снова ринулся вслед за Прониным:

– А где это – Петушки?

– Увидишь, обязательно увидишь, Витя. Петушки расположены в раю!

Они вышли из здания и отправились к машине.

– Поехали, Адам. Заедем на пять минут в Столешников.

– Слушаюсь, товарищ майор, – бодро отозвался водитель.

Они заехали к Иннокентию Кирилловичу, и вчетвером отправились в путешествие, которое должно было закончиться сбором обильного урожая грибов. Багажник служебного ЗИСа был забит провизией, бутылками, корзинами и грибными ножами. Больше всего Пронин переживал за старенького учителя истории. Пока ехали по Москве – все было нормально, но как только выехали из города, машину стало ощутимо потряхивать. Когда служебную машину серьезно встряхивало на очередном ухабе, Пронин с некоторым смущением поглядывал на старика, но тот, похоже, нисколько этим не тяготился. За то время, что они не виделись, Иннокентий Кириллович почти не изменился. Седой как лунь, с морщинистым лицом и несколько немощными телодвижениями, он своим совершенно детским наивным взглядом был похож на постаревшего мальчика. Всегда восторженный, всегда чем-то восхищенный. Его, Пронина, жизнь нередко сталкивала с такими стариками, и он очень любил их и легко находил с ними общий язык. А Иннокентий Кириллович балагурил вовсю, болтал без умолку, подпрыгивая на ухабах:

– Ой, Ванечка, хорошо, что я все-таки с вами поехал. Молодцы, что взяли старика! Уважили! Кхе, кхе. Я ведь за грибами лет двадцать не выбирался, а грибы я очень люблю. У меня ведь даже свое фирменное блюдо есть – баклажаны, фаршированные грибами с луком. Кхе, кхе, – старик посмеивался странным хмыкающим звуком. – Ой, а как я вкусно их готовлю – пальчики оближешь.

– Ну вот, Иннокентий Кириллович, никто вас за язык не тянул, – развеселился майор. – Специально для вас найду баклажаны. И вы приготовите свое фирменное блюдо.

– Что за разговор, конечно, Ванечка! Подавайте мне баклажаны, лук, морковочку… Приготовлю – пальчики оближете!

В машине все развеселились, довольные такой перспективой.

– Ой, а приятель у меня был, Федор Иванович, светлая ему память, грибник со стажем, профессионал знатный. Он гриб за десять метров видел, хотя зрением хорошим не отличался. Бывало, я иду впереди, а он за мной, так у меня в кузове, дай бог, два гриба, а у него уже полкорзины. Он у нас всегда раза в два больше грибов собирал. Если видел, что у кого-то грибов мало, обязательно из своей корзины отсыплет. Добрый был человек.

Старик помолчал немного и продолжил:

– Так вот вспоминаю я одну историю. Было это в 1905-м году. Решили мы съездить по грибы. Осень, помню, была сырая и теплая – самая грибная погода. Поехали мы в Сокольники, там много было осиновых рощиц и, соответственно, подосиновиков – тьма-тьмущая. Набрали мы по две корзины каждый, а грибы такие замечательные, один к одному, все чистенькие, крепенькие – просто красавцы. И вот возвращаемся мы уже из леса, глядим, а на опушке люди какие-то стоят, в рабочих тужурках, в картузах, с красными бантами, с красными флагами. Ага, думаем, наверное, рабочие – «пролетариат» на сходку свою собрался, митингуют, лозунги у них против самодержавия, за освобождение, ну, и там разное. Ну, мы бочком, бочком, думаем, нечего нам здесь делать. И тут – бах, бах – выстрелы, глянули мы, откуда стреляют, а там – жандармы, человек тридцать, все с наганами да с карабинами. Ну, думаем, вот тебе, бабушка, и Юрьев день, все, пропали мы, над ухом моим пуля просвистела, даже в глазах потемнело от страха. А тут еще со стороны рабочей сходки выстрелы раздались. Ну, что делать, попадали мы, корзины побросали и ползем. Долго ползли, страшно подняться-то. Только когда выстрелы далеко позади остались, мы поднялись, все мокрые, смотрим друг на друга и хохочем. Вот, мол, и сходили по грибы. Только Федор Иванович наш горюет, «Пойду за корзинами, – говорит, – уж больно грибы хорошие». И уже двинулся, мы как на него накинулись, кое-как удержали, не пустили. Ну, он ведь всегда с сумасшедшинкой был. Да, вот такая история. Кхе, кхе.

На несколько мгновений в мчащейся по проселочной дороге машине установилась тишина. Скоро ее развеял голос Пронина.

– А у меня другая история с грибами связана, – с солидностью в голосе начал он свой рассказ. – Дело было в Гражданскую войну, в сентябре 19-го. Стояли мы тогда под Житомиром, километрах в ста, возле села Приозерское. Наша часть входила в Южную армию товарища Маньковского. Как я уже сказал, стояли мы в Приозерском, а жратвы не было, и не ели мы уже дня три. Сидим мы, значит, кумекаем, как же жить дальше. Сельские нас даже на порог не пускают, говорят, идите отсюда, самим, мол, жрать нечего. А есть хочется, спасу нет, от голода у всех животы к спине прилипли и скулы сводит – солдаты бродят по селу как призраки. И тут один мужик и говорит: «Робя, а че мы сидим, сейчас же грибов в лесу до хрена. Я сам-то из этих краев, места грибные знаю. Пойдемте, сходим». Ну, мы, конечно, согласились и спозаранку вышли. И, черт, так долго шли, идем, идем – и ни одного грибочка, даже самого завалящего, – хоть ты тресни. Мы уже на этого Степу, а мужичка этого Степаном звали, буром переть стали: мол, завел нас в какую-то глушь, а здесь нет ничего. Но Степа, упертый такой, идет и приговаривает: «Ничего, ничего, мужички, вы же видите – здесь сыро, а в сырости грибы не растут. Пойдем, пойдем, я места знаю, там грибов завались». Ну, мы верим ему, конечно, и дальше идем. А лес там – просто жуть, совершенно непролазный – валежник, бурелом, под ногами чавкает, идти тяжело, к тому же с голодухи. Идем, уже сил нету, с ног валимся. Нашли более-менее сухое место и просто рухнули. Часа два валялись, а Степа нас подстегивает: пойдем, мол, пойдем дальше, скоро низина закончится и начнется нормальный сухой лес, а значит, и грибы. Идем мы, значит, дальше и глядим – действительно, низина кончилась, чавканье под ногами прекратилось. Вот чаща расступилась, и вышли мы на большую полянку, а на краю ее домики стоят. Вокруг люди ходят, в черной одежде, я вообще сначала подумал, что это монахи, – набрели, мол, мы на какой-то монашеский скит. И когда мы поняли, кто там на самом деле ходит, причем все сразу, было уже поздно. А были то белогвардейцы-каппелевцы, все в черных мундирах. Как они там оказались? Что они там делали? Сам черт бы это все не разобрал.

Пронин на мгновение замолчал, а затем продолжал:

– Повернулись мы – и бежать. Слышим – сзади уже стреляют, крики, вопли, короче, погоня за нами. А впереди Степан бежит – быстрее всех. И мы не отстаем – страх сильнее усталости оказался. Бежим, бежим, а я думаю: ну все, конец нам. Сейчас положат – и поминай как звали. А тут еще болото впереди расстилается. Ну, Степа знающий, кричит: «Не бойся, мужики, прыгай по кочкам за мной». И самый первый по кочкам прыгает, да ловко так. Прыг-скок, а сам уже в десяти метрах от нас. Ну, что делать? Мы за ним. А сзади, слышим, валежник трещит, выстрелы раздаются. И вот мы тоже, по кочкам прыг-скок. Прыгаю, прыгаю, и хоп – ногам своим не верю. Под кочками – твердь. Я падаю, не в силах больше двигаться. Но вдруг слышу – со стороны леса душераздирающий крик. Подползаю, раздвигаю траву и вижу: посреди болота – там, где мы бежали, торчит белогвардеец по плечи и машет руками, короче, провалился он, ему дерево уже склоняют, а оно не достает. А тело его уходит все глубже и глубже, а крик все страшнее и страшнее. И вот остается одна голова, и напоследок – захлебывающийся крик, ужасный такой. Короче, утонул беляк, а остальные струхнули, чего-то кричат, слышно, нас костерят и проклинают. А мы лежим без движения. И тут белые от злости начали палить из всех винтовок по нам. Одного нашего, гады, зацепили. Палили, пока патроны не кончились.

Пронин замолчал, перевел дух и продолжал:

– И, знаете, что выяснилось, – майор обвел веселым взглядом всех присутствующих в машине, не упуская при этом из виду дорогу, – а выяснилось, что мы оказались на острове посреди огромного болота. Полежали мы еще с полчаса, тем более что и лежать-то на мягкой земле было благодатно по причине нашей усталости. В общем, поднимаемся мы потихоньку, и тут… боже мой… все просто закричали, когда это увидели, – весь лесок был усеян красными подосиновиками. Грибами мы заполнили все мешки, которые захватили с собой. Ну, грибов мы набрали, а вот, думаем, как же выбираться отсюда будем. Ну, естественно, мы к Степе. «Степ, любезный, выводи-ка нас отсюда». А он сам в растерянности, ведь понятно, что обратный путь нам отрезан. Наверняка там засада и нас там ждут. И пошли мы тогда на другой конец этого острова. Долго шли. Вышли к краю и видим – до леса примерно такое же расстояние, что и с той стороны. Но сейчас нам уже не так повезло. Идти в этот раз оказалось куда сложнее. Если прискакали мы на остров за несколько минут, то уходили с него несколько часов. Да, былая уверенность в нас уже поубавилась, и шли мы крайне медленно, но надо было торопиться, потому как быстро смеркалось. Кое-как мы добрались до леса и впотьмах стали пробираться по чащобе. Небо темнело у нас на глазах, пока мы не оказались в полной темноте. Нам ничего не оставалось, как переждать ночь в лесу. Мы развели костер, кто-то стал печь только что собранные грибы, а я так сразу заснул. Как только начало светать, мы собрались и стали пробираться к своим, все время прислушиваясь к лесным шумам. Но все было спокойно. Немного поблуждав, мы все-таки добрались до Приозерного. За самовольный уход командир хотел посадить нас под арест, но потом, увидев нашу добычу, простил нас. Где-то раздобыв картошку, Степа наварил грибницу на всю роту. Мы потом еще дня три ели эти грибы, добрым словом поминая Степу. Вот такая история вышла, да-а-а-а…

Наступила затяжная пауза. Все немного устали от поездки. Ехали уже два часа. Иннокентий Кириллович кемарил. Виктор тоже клевал носом, иногда вскидывая голову на очередной кочке. Через некоторое время уже были на месте.

Оказались они в поселке под названием Петушки. Здесь надо было найти Петра Демидовича Петракова, лесника местного леспромхоза. Две первые попавшиеся навстречу машине петушковские тетки ничего не знали. Они долго не понимали, о чем их спрашивают – настолько они опешили при виде черной гудящей машины, которая действительно выглядела несколько странно среди поселковой грязи между рядков покосившихся домов.

– Не знаем, не знаем мы таких. А? Че? Не знаем, не знаем, мала ли здеся народу-то живеть. Ничего мы не знаем.

Так ничего не узнав и чертыхаясь на этих полоумных деревенских баб, грибники двинулись дальше. Через какое-то время они увидели благообразного дедушку с седой бородой, достигавшей его пояса. Он сидел на скамейке возле забора, опершись о вырезанный из какой-то узловатой коряги посох, и смотрел своими лучистыми и бессмысленными голубыми глазами вдаль. На его лице сияла улыбка, исполненная глубочайшего умиротворения, подобная улыбке Будды. Машина остановилась. Пронин открыл дверцу и крикнул:

– Уважаемый, не подскажете, где здесь Петраков, Петр Демидович, лесник, живет?

Однако дед и ухом и не повел, продолжая смотреть так, как будто видел, что творится за горизонтом. Пронин вышел и близко подошел к бородатому деду и снова задал тот же вопрос. Дед приложил к своему уху огромную, изрезанную венами и морщинами кисть и переспросил:

– Ась?

По знакомому запаху майор понял, что дед здорово наклюкался. Пронин наклонился и в самое ухо прокричал вопрос о Петракове.

– Что? Петька Петраков? Петраковы теперича на самом краю живут, возля леска, вболыном доме. Новый совсем, его издаля видно.

Пронин поблагодарил деда, вытащил портсигар и протянул ему четыре «казбечины». Дед не отказался и аккуратно уложил папиросы в потертый кисет. Грибники двинулись в указанную дедом сторону. Дом, сложенный из новых бревен, как и сказал дед, стоял возле самого леса. ЗИС подкатил к забору. Стоило только грибникам выйти из машины, как они тут же были встречены страшным лаем огромной овчарки, которая готова была перепрыгнуть забор.

– Трезор, место, Трезор, фу, твою мать, а ну, сукин сын… назад.

Грозный окрик вперемешку с матами усмирил пса.

– Кто там? – не менее грозно спросил тот же голос.

– Петр Демидович, это я, Пронин, – громко отвечал Иван Николаевич, весело поглядывая на напряженные лица спутников.

– А, Иван Николаевич, – голос заметно смягчился, – заходите, заходите. Калитка открыта. Добро пожаловать.

Пронин и его спутники неуверенно зашли во двор. На крыльце, улыбаясь во весь рот, стоял крепкий черноволосый мужик с резкими чертами лица. Он был в одном исподнем.

– Привет, Иван Николаевич, давненько я тебя не видел.

Грозная собака, которая их так беспощадно облаивала несколько секунд назад, при виде хозяина превратилась в ласкового пса. Трезор, выгнув спину, радостно извивался перед Петраковым, виляя хвостом и подобострастно заглядывая ему в глаза, и лишь иногда сурово косился в сторону подозрительных гостей.

– Иди в будку, оглоед.

Пес взвизгнул и быстро забрался в свое жилье, поглядывая наружу взглядом, в котором мешались обида и надежда.

– Здрасьте, гости дорогие, проходите в дом.

Четверка грибников поднялась на крыльцо и зашла в избу. Спустя несколько минут лесник появился уже в штанах и в стареньком потертом френче.

– Петр Демидович, извини, что без приглашений да без церемоний заявились к тебе. Мы, собственно, приехали по грибы.

– По грибы! Прости господи, а я уже подумал, что серьезное что-то. Ха, а вы по грибы, ну что ж, отлично! Сейчас и поедем. Грибов много, очень много. Моя насолила – целую кадку, так нам больше и не надо. На дорожку поедим?

– Да, давай, Петр Демидович, а то мы с утра едем, а сейчас день за полдень уже перевалил.

– Так это, сейчас, быстро. Настасья, собери на стол.

Грибники перекусили на скорую руку, поблагодарили хозяйку и пошли к машине. Пронин немного приотстал и обратился к Петракову.

– Иван Демидович, у меня к тебе просьба, – Пронин приглушил голос: – У тебя есть баклажаны? Необходимая, знаешь ли, вещь… С нами старик забавный, очень хороший человек, уважить надо, хочется порадовать его.

– Что, баклажаны?! Это синенькие, что ли? Надобно у Настасьи спросить.

И через пять минут он, улыбаясь, протягивал Пронину несколько крупных баклажанов. Грибники выдвинулись в путь. Петраков сел рядом с Васильевым. Он сжимал в своих мощных лапах карабин Мосина. Лесник показывал, куда ехать, хотя в этом и не было особой нужды. Одна-единственная колея серпантином петляла среди вековых сосен и дубов.

Несмотря на то что Адам Васильев аккуратно объезжал наполненные, недавними обильными дождями лужи, все-таки без приключений не обошлось. Чувствовалось, что шофер непривычен в езде по пересеченной сельской местности. В какой-то момент Адам, увидев большую лужу, решил проскочить ее на скорости, но ЗИС, доехав до самой середины, крепко сел «на пузо» и, подняв фонтан брызг, забуксовал. Васильев несколько секунд погазовал.

– Пся крев, ети ее! Ну что, Иван Николаевич, господа пассажиры, давайте толкать.

Все стали вылезать из машины. Пронин, видя, как и Иннокентий Кириллович тоже стал выбираться из салона, мягко придавил его к сиденью, давая понять, что ему лучше остаться. Запасливый Адам вытащил из багажника несколько коротких толстых дощечек, подложил их под колеса. Затем расставил Пронина, Железнова и Петракова по разным сторонам и сел в машину. После того как водитель газанул, машина некоторое время под натиском людей буксовала на месте, а потом резко рванула, обдав толкачей фонтаном грязной воды. Отфыркиваясь и подбирая плавающие по луже дощечки, горемычные грибники побежали к машине. Через пять минут они были на заимке лесника.

Крепко срубленный домик под новенькой железной крышей стоял в красивом месте, у самого озера.

– Ну вот и приехали, – радостно проговорил лесник. – Грибы тут есть повсюду. Можете разбредаться.

Пронин решил присматривать за Иннокентием Кирилловичем, а тот уже начал увлеченно и с азартом собирать грибы, забыв и про возраст, и про усталость от утомительной поездки. Он ловко подрезал ножки белых грибов, красноголовиков, груздей, маслят и аккуратно укладывал их в корзину.

Какое-то время Пронин держал старика в поле зрения, но потом увлекся и не заметил, что совершенно упустил его из вида. Как только майор опомнился, он бросился на поиски. Присматриваясь и прислушиваясь, Пронин услышал треск метрах в двадцати от себя. Он кинулся туда. Действительно, невдалеке маячила фигурка Иннокентия Кирилловича. Иван Николаевич со вздохом облегчения двинулся к нему. Через некоторое время майор увидел старика совсем близко, взглянул на его лицо и опешил.

Лицо Иннокентия Кирилловича было абсолютно белым, он стоял как вкопанный и глядел оцепеневшим взглядом в одну точку. Пронин проследил направление этого взгляда и… обомлел. Метрах в пяти от них стоял медведь, огромный бурый медведь. Хозяин леса привстал на задних лапах и внимательно рассматривал непрошеных посетителей своей вотчины. Пронин сразу понял, что в поведении медведя нет ничего агрессивного. Скорее всего, он сыт, спокоен и ему просто любопытно. Поглядев немного на людей, медведь медленно опустил передние лапы и равнодушно заковылял куда-то в сторону. Как только тот исчез из вида, Пронин подскочил к старику. Иннокентий Кириллович продолжал глядеть в ту сторону, где несколько секунд назад стоял медведь, и судорожно хватал воздух посиневшими губами. Было видно, что старик сильно испугался.

– Иннокентий Кириллович, вам плохо? Присядьте, присядьте, дорогой.

Пронин помог старику сесть на подвернувшийся пенек, достал фляжку с коньяком и с силой влил в него несколько глотков. Старый грибник постепенно приходил в себя. Наконец к нему вернулись силы, и он смог заговорить.