Читать онлайн Инкуб для Императрицы

Пролог: Последнее Ощущение

Холод мрамора под босыми ступнями был предвестником. Юная Эйви, почти девочка с тяжелыми, как ночь, волосами, опущенными на плечи, стояла в центре Зала Вечной Верности и пыталась не дрожать. Громадные своды уходили ввысь, в сумрак, где терялись лики каменных драконов – стражей её рода. Воздух гудел от сдержанного могущества, от тысячи взглядов аристократов, выстроившихся вдоль стен подобно бездушным статуям.

Не время для страха, – твердила она себе, сжимая ладони так, что ногти впивались в кожу. Ты – кровь Гласира. Ты – порядок. Ты – воля.

Но внутри всё трепетало. Трепетал восторг от предстоящей власти, жгучее любопытство к будущему, сладкий ужас перед грузом ответственности. Она чувствовала аромат дымного ладана, щекочущий ноздри, и легкое головокружение от бессонной ночи. Она была жива, как никогда, и каждый нерв на её коже пел.

Великий Магистр Ритуалов, старец с лицом, похожим на высохшую грушу, возложил на её голову Диадему Абсолюта – сплетение платиновых нитей с алмазом холодного огня в центре. Металл был обжигающе ледяным.

– Эйви из Дома Серебряных Вершин, клянёшься ли ты душой и телом служить Империи Гласир? – его голос грохотал, как обвал.

– Клянусь.

– Отрекаешься ли ты от хаоса эмоций во имя разума и вечного порядка?

– Отрекаюсь.

Она произносила заученные слова, и с каждым слогом её собственное «я», её трепет, её волнение, казалось, уплотнялись, становились ярче. Это была последняя вспышка перед тьмой.

И тогда из-за трона вышел он. Не Магистр, не вельможа. Последний из уцелевших слуг поверженного рода, того самого, что был стерт с лица Гласира её прабабкой. Он был стар и жалок, в лохмотьях, но глаза его горели зеленым огнем последней, неистовой воли.

– Ты отрекаешься от хаоса, дитя? – прошипел он, и его голос заполнил собой весь зал, заглушив всё. – Я подарю тебе порядок. Вечный. Неизменный.

Он не стал кидать заклинание. Он просто выдохнул. Тонкую струйку инея, в которой клубились осколки его собственной растерзанной души.

Ледяное дыхание коснулось её кожи, и мир встрепенулся.

Это не было болью. Это было… извлечением. Словно крюк зацепил самое нутро и потащил наружу.

Тепло ушло первым. Ощущение собственного живого тела, крови, бегущей по венам, уютного тепла под одеялом в детской – всё это испарилось, оставив после себя идеальную, стерильную температуру.

Затем ее покинула радость. Воспоминание о первом успешно сотканном заклинании, о смехе подруги, о вкусе спелой земляники с дворцового огорода – всё превратилось в плоские картинки, лишенные смысла и отклика в душе.

Страх уполз последним, предательски цепляясь за сознание. Но и его вырвали с корнем. Исчезла боязнь высоты, темноты, неудачи, одиночества…

Одиночества.

Оно пришло на смену всему. Не эмоция, а состояние. Абсолютное. Окончательное. Она стояла на возвышении, в центре вселенной, и понимала, что отныне и навсегда она одна. Стены не были преградой, люди – не компанией. Она была заперта в скорлупе собственного тела, которое больше ничего не чувствовало.

Последним, что она ощутила, был леденящий ужас этого осознания. Он пробился сквозь наступающий лед, кричащий, животный, настоящий. И тут же смолк.

Тишина.

Она медленно опустила руку на ручку трона. Мрамор был гладким и холодным. Как и её кожа. Как и всё внутри.

Она подняла голову. Взгляд её сапфировых глаз был чистым, ясным и абсолютно пустым. Ни страха, ни гнева, ни печали.

– Церемония окончена, – произнесла Императрица Эйви. Её голос был совершенным инструментом, лишенным каких-либо обертонов. – Приступайте к своим обязанностям.

Она больше ничего не чувствовала. И это было хуже, чем смерть. Это было бессмертие.

Часть 1: Искра под Льдом

Глава 1: Последний Сновидец

Дым задерживался в воздухе под низким потолком таверны «Спящий дракон», густой и сладковатый, с примесью дешевого благовония и чего-то еще, чего нельзя было назвать иначе как выдохом отчаяния. Здесь, в самом дне Имперской столицы, в районе, который с пренебрежением называли «Подземкой», воздух всегда был тяжелым. Он впитывал в себя пот, страх и несбывшиеся мечты тех, кто приходил сюда купить или продать иллюзию утешения.

Кайлан сидел в углу, за столом, который был испещрен царапинами и пятнами от давно пролитых напитков. Перед ним, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки, спала женщина в потрепанном платье. Ее сон был глубоким, неестественно глубоким, словно она провалилась в бездну. На ее губах застыла блаженная, почти детская улыбка.

Он наблюдал за ней, его собственное лицо было маской бесстрастия. Неброская внешность – темные волосы, обычные черты, ничем не примечательная одежда – делала его невидимкой. Но его глаза… Они были странными. Сейчас их цвет был мягким, теплым ореховым, почти золотистым, отражая тот самый вымышленный летний полдень, который он для нее создал. В нем она гуляла не с ним, а с мужем, погибшим на рудниках год назад. Он был жив, крепко держал ее за руку, а с поля доносился запах скошенной травы и звенели цикады.

Кайлан не чувствовал ни тепла той руки, ни запаха травы, ни радости встречи. Он был лишь сосудом. Он поймал крошечную, дрожащую искру ее тоски, ее невысказанное «хочу, чтобы он был жив», и взрастил ее, превратил в идеальный, гиперреалистичный мираж. Его сознание, «кристально-чистый сосуд», как называл он его сам, лишь отражало и структурировало эту чужую эмоцию. Он был режиссером, но не актером. Создателем, но не участником.

Женщина тихо застонала во сне, прижимаясь к призраку любимого. Кайлан почувствовал слабый толчок в своем сознании – эхо ее счастья. Это не было его чувством. Это было как прочитать описание радости в книге, не испытывая ее. Он мысленно отстранился, наблюдая за процессом со стороны, как хирург, следящий за работой своего инструмента.

«Инструмент», – именно так он всегда думал о себе. Он был Онейросом, Архитектором Грез. Последним.

– Ну что, колдун, она довольна? – Хриплый голос владельца таверны, толстяка Горма, прозвучал у него за спиной.

Кайлан медленно повернул голову. Глаза его уже стали холодными, серыми, как камни на мостовой. Циничная ухмылка, отточенная годами, тронула его губы.

– Она с тем, кого хочет видеть. Это и есть счастье, не так ли? Иллюзия, неотличимая от реальности. Пока не проснешься.

Горм фыркнул, бросив на спящую женщину жалостливый взгляд.

– Расплата. Три серебряных, как договаривались. И не задерживайся. Мне не нужны копы Имперской стражи, сующих свой нос в мои дела из-за какого-то скомороха.

Кайлан молча взял монеты. Они были холодными и тяжелыми. Единственное, что имело вес в его жизни. Он щелчком пальцев коснулся виска женщины. Ее веки дрогнули, блаженная улыбка медленно сползла с ее лица, уступая место растерянности, а затем горькому осознанию. Она очнулась, уставшая, с красными глазами. Мир снова был серым, холодным и без ее мужа.

Она посмотрела на Кайлана с немым вопросом, почти обвинением.

– Он… он был таким настоящим, – прошептала она.

– Все сны кажутся настоящими, пока длятся, – равнодушно ответил он, вставая. – Рекомендую выпить чего-нибудь горячего. Возвращение в реальность всегда дается нелегко.

Он вышел из таверны, оставив ее горевать о призраке. Улицы «Подземки» встретили его привычным хаосом. Крики торговцев, плач детей, запах жареной рыбы и нечистот. Здесь, на дне, эмоции били через край. Гнев, отчаяние, дикая, неконтролируемая радость. Для аристократов Гласира это был хаос, угроза их упорядоченному миру. Для Кайлана – шум. Постоянный, оглушительный эмоциональный шум, который давил на его дар, заставляя его «сосуд» вибрировать, отражая тысячи чужих переживаний одновременно.

Он шел, автоматически фильтруя этот поток. Вот молодая девушка плачет от счастья, получив букет полевых цветов. Ее восторг отдался в нем слабым эхом тепла. А вот двое мужчин ругаются, их ярость ударила по его сознанию, как физическая пощечина. Он лишь глубже натянул капюшон и ускорил шаг, его внутренние щиты – логические конструкции, которые он годами выстраивал, – дрожали, но выдерживали напор.

Его убежищем была крошечная комната под самой крышей одного из самых ветхих зданий. Ни книг, ни украшений, ни безделушек. Только кровать, стол, стул и шкатулка. Он открыл ее. Внутри лежали десятки небольших, отполированных до зеркального блеска камней. Это были его «консервы». Законсервированные воспоминания о чувствах, которые он собирал для работы с аристократией. Бледно-голубой камень хранил эхо чужой ностальгии по дому, которой он никогда не знал. Розовый – отголосок мимолетной влюбленности. Темно-красный – чью-то сдержанную ярость.

Он взял в руки холодный серый камень – пустоту, которую он собирал сам от себя. Это было его «Я». Тишина. Пустота. Отсутствие.

Внезапно дверь в его комнату отворилась без стука. В проеме, заполняя его собой, стояли двое мужчин в имперских мундирах с гербом Дома Малкора. Их лица были каменными масками, глаза смотрели сквозь него.

– Кайлан, известный как Онейрос? – голос был ровным, лишенным каких-либо интонаций, как у робота.

Калан медленно опустил серый камень обратно в шкатулку. Циничная ухмылка снова появилась на его лице, щит, привычный и надежный.

– Если бы я был известен, я бы жил не здесь. Что нужно Имперской Страже от скромного торговца снами?

– Тебя требует к себе Лорд Малкор, Главный Советник Ее Величества. У тебя есть выбор: прийти добровольно или быть доставленным силой.

Сердце Кайлана не забилось чаще. Страх был эмоцией, а у него их не было. Но его разум, всегда острый и расчетливый, мгновенно проанализировал ситуацию. Малкор. Вторая по могуществу фигура в Империи. Отказ был равен смерти. Согласие… что могло понадобиться такому человеку от последнего Онейроса?

– Уговариваете, – сухо констатировал он, поднимаясь. – Что ж, всегда мечтал взглянуть на дворец изнутри. Говорят, там неплохая архитектура.

Один из стражников грубо обыскал его, его пальцы скользнули по складкам плаща, ощупывая худобу.

– Он безоружен, – доложил стражник своему напарнику.

– Его оружие всегда с ним, – так же безразлично ответил тот. – В его голове.

Кайлан вышел из своей каморки под конвоем. Он бросал последний взгляд на убогую комнату, на шкатулку с чужими чувствами, на свое убежище. Он не испытывал сожаления. Он ничего не испытывал.

Но когда они повели его по мостовой, ведущей в Верхний город, к сияющим на вершине холма белоснежным башням дворца Гласир, его глаза, поймав отблеск заходящего солнца на позолоте куполов, на мгновение стали цветом жидкого золота. Всего на мгновение. Отражение чужой, незнакомой надежды, промелькнувшей в толпе.

Он подавил это мгновенно. Надежда была для тех, у кого было будущее. У него же был только следующий заказ.

Дорога во дворец была похожа на путешествие в другой мир, стерильный и бездушный. Чем выше они поднимались по зигзагообразному серпантину, разделяющему Верхний город и Подземку, тем тише становилось вокруг. Гул толпы, крики, смех – всё это осталось внизу, под слоем дорогого камня и имперского закона. Здесь воздух был холодным и неподвижным, пахло лишь пылью временем и властью. По безупречным мостовым размеренно шагали патрули стражников в сияющих латах, их лица скрывали шлемы с гербом Гласира – стилизованной горной грядой, пронзенной молнией. Они не смотрели по сторонам – их взгляд был обращен внутрь, на поддержание собственного бесстрастия.

Идеальная система, – беззвучно констатировал про себя Кайлан. Они вырубили весь лес, чтобы не падали листья.

Его сопровождали не через парадные ворота, а через узкий боковой вход, предназначенный для слуг и курьеров. Внутри дворец оказался еще более подавляющим. Высокие, лишенные украшений стены из белого мрамора, длинные коридоры, где гулко отдавались шаги, гигантские зеркала в позолоченных рамах, в которых его собственная невзрачная фигура выглядела чужеродным пятном. Нигде ни ковра, ни гобелена, ни статуи, которая выражала бы что-то, кроме безразличной мощи. Это была архитектура, отрицающая саму идею комфорта и человечности.

Стражи привели его в небольшую, аскетичную приемную. Единственным украшением здесь был огромный герб на стене, а единственной мебелью – два жестких кресла, стоящих друг напротив друга по разные стороны низкого столика из черного дерева.

– Жди, – бросил один из стражников и вышел, закрыв за собой дверь.

Кайлан остался один. Он не сел, а подошел к стене, положил ладонь на мрамор. Камень был идеально гладким и холодным. Таким же холодным, как и аура этого места. Но это был не просто физический холод. Его дар, его «кристальная» чувствительность, улавливал нечто иное. Фон. Глубокий, низкочастотный гул подавленной энергии. Тысячи, десятки тысяч эмоций, желаний, страхов – всего, что составляло жизнь обычных людей – собранных, усмиренных и направленных сюда, в сердце власти. Эта энергия не была хаотичной, как в Подземке. Она была закована в гранит и сталь воли, превращена в невидимый фундамент, на котором держалась магия аристократии. Он чувствовал это, как обычный человек чувствует давление перед грозой.

Дверь открылась бесшумно. В комнату вошел человек, в котором с первого взгляда угадывалась не просто власть, а фанатичная убежденность. Лорд Малкор. Пожилой, аскетичного вида, с кожей, натянутой на острых скулах, и пронзительным взглядом глаз-буравчиков. Он был облачен в простые, но безупречно сшитые одежды темно-серого цвета, без единого намека на роскошь. Его аура была… острой и твердой, как алмаз. Воля, отточенная до совершенства и лишенная каких-либо сомнений.

– Так ты и есть последний из своего рода, – произнес Малкор, обводя Кайлана оценивающим взглядом. Его голос был ровным, без эмоций, но каждое слово обладало весом. – Онейрос. Архитектор Грез. Тот, кто копается в чужих чувствах, как мусорщик.

Кайлан ответил ему своей лучшей циничной ухмылкой. Защита.

– Я предоставляю услуги. Клиенты платят. Ничего личного. А копаться в мусоре иногда прибыльнее, чем ковать мечи.

Малкор не удостоил его сарказма ответом. Он медленно прошелся по комнате, его взгляд скользнул по гербу.

– У меня для тебя работа. Единственный заказчик. Пожизненный контракт.

– Звучит зловеще. Отказываться бессмысленно, я полагаю?

– Более чем. Ты будешь создавать сны для Её Величества Императрицы Эйви.

Впервые за долгие годы внутреннее равновесие Кайлана пошатнулось. Не эмоция, нет. Чистый, ледяной ужас факта. Императрица. Сердце системы. Источник той самой давящей воли, что витала в воздухе.

– Я… польщен, – выдавил он, чувствуя, как его собственные щиты затрещали под тяжестью этого известия. – Но я не уверен, что мои… развлечения… подходят для такого… существа.

– Именно поэтому ты и нужен, – холодно парировал Малкор. – Её Величество столетиями правит Империей чистой волей и разумом. Её сознание – величайший инструмент порядка. Но даже у самого острого лезвия бывает усталость металла. Твоя задача – снимать это напряжение. Создавать для неё сны. Спокойные. Стерильные. Безмятежные. Идеальные пейзажи, лишенные каких-либо эмоциональных всплесков. Чистая геометрия, чистая логика. Ты понимаешь?

Кайлан понял. Ему велели стать садовником, который подстригает даже малейший росток чувства. Идеальная работа для пустого сосуда.

– Понимаю. Никаких чувств. Только пустота. В этом я специалист.

– Именно так, – Малкор остановился перед ним. Его взгляд стал еще острее. – Знай свое место, Онейрос. Ты – инструмент для обслуживания другого инструмента. Один неверный шаг, одна попытка внести в её сознание даже намек на хаос… и тебя ждет не смерть. Смерть – это слишком эмоционально. Тебя ждет распыление. Превращение в ту самую энергию фона, что питает стены этого дворца. Ты станешь частью системы, которую призван обслуживать. Ясно?

Кайлан смотрел в эти бездонные, лишенные тепла глаза и видел там не злобу, не жестокость. Он видел фанатичную преданность идее. И это было страшнее.

– Как хрусталь, – тихо сказал он.

Час спустя его провели в личные покои Императрицы. Это была не опочивальня, а скорее кабинет или лаборатория. Ни кровати, ни мягких диванов. Только большой стол с картами и документами, стеллажи со свитками и одно кресло с высокой спинкой, стоящее у огромного окна, из которого открывался вид на всю Имперскую столицу, утопающую в сумерках.

И она.

Эйви.

Она стояла у окна, спиной к нему, и смотрела на свой город. Безупречно прямая спина, одеяние из серебристой ткани, обрисовывавшее стройную, но лишенную какой-либо мягкости фигуру. Её волосы, цвета воронова крыла, были убраны в сложную, но строгую прическу. Когда она медленно повернулась, Кайлан увидел лицо, которое, казалось, бросило вызов самому времени. Безупречная красота, застывшая в момент расцвета. Холодные, как сапфиры, глаза, полные вечной, бездонной усталости. Ни морщинки, ни складки. Идеальная маска.

– Тот, кого прислал Малкор, – произнесла она. Её голос был низким, мелодичным, но абсолютно пустым. В нем не было ни любопытства, ни раздражения, ни скуки. Просто констатация факта.

– Кайлан, Ваше Величество, – он сделал безупречный, отрепетированный поклон. – К вашим услугам.

Она подошла ближе. Её движения были точными, экономными, лишенными малейшего намека на суету. Она изучала его так, как изучали бы новый тип механизма.

– Малкор говорит, ты можешь создавать миры, не затрагивая чувств.

– Я могу создавать то, что прикажете. Я – пустое зеркало, Ваше Величество. Оно отражает то, что перед ним. Не более.

Впервые за триста лет в ледяных глубинах сознания Эйви что-то дрогнуло. Не эмоция. Острое интеллектуальное любопытство. Этот человек… он был не таким, как другие. Придворные, стража, даже Малкор – все они что-то чувствовали. Страх, амбиции, преданность. Она всегда это считывала, как считывают погодные условия. Но этот… Онейрос. Его аура была не пустотой в привычном понимании. Она была… идеально отполированной поверхностью. И за этой поверхностью она, веками не чувствовавшая ничего, уловила не отсутствие, а гигантскую, сжатую массу чего-то, что не могло вырваться наружу. Как будто за зеркалом бушевал ураган, который оно было вынуждено скрывать.

А Кайлан в это время чувствовал её ауру. Это был не просто холод. Это был абсолютный нуль. Тишина после конца света. Но и в этой тишине его дар, его проклятие видеть «эмоциональные ландшафты», улавливал нечто. Не эмоцию, а её отпечаток. Гигантскую, бездонную пропасть одиночества и скуки, такую огромную, что она стала частью фундамента реальности вокруг неё. Его собственная пустота, которую он носил в себе, отозвалась на эту пропасть безмолвным, невыразимым эхом.

Два одиночества, абсолютно разных, но одинаково бесконечных, встретились в центре стерильной комнаты.

– Начнем, – сказала Императрица, указывая на два кресла, стоящие друг напротив друга. – Покажи мне, на что способно твое… зеркало.

Они сидели друг напротив друга в тех самых жестких креслах. Расстояние между ними было небольшим, достаточным, чтобы Кайлан, если бы протянул руку, мог коснуться ее висков. Именно этого от него и ждали. Физический контакт был мостом, необходимой точкой опоры для его дара, чтобы проникнуть через ледяные укрепления ее разума.

«Прикоснись и отрази. Создай тишину. Стань инструментом», – мысленно повторял он себе мантру, глядя на ее неподвижное лицо. Ее сапфировые глаза были прикованы к нему, холодные и аналитические. Она изучала его, как сложную механическую головоломку.

– Ваше Величество, я готов начать, – его голос прозвучал ровно, без единой трещинки. – Процесс требует минимального физического контакта. Мне необходимо прикоснуться к вашим вискам.

– Выполняй свою функцию, – последовал безразличный ответ.

Его пальцы, тонкие и прохладные, коснулись ее кожи. Она была гладкой, как полированный алебастр, и такой же холодной. В тот же миг его сознание, его «сосуд», содрогнулось. Это было похоже на погружение в океан чистого льда. Давление было чудовищным. Не хаотичный шум Подземки и не сконцентрированная воля Малкора. Это был абсолютный, совершенный порядок. Бесконечная, вымороженная пустыня, где не было ни ветерка, ни песчинки, выбившейся из ряда.

Он сделал вдох и начал творить.

Он не стал искать в ней крошечные эмоциональные всплески – их просто не было. Вместо этого он использовал свою собственную пустоту, то серое, безэмоциональное пространство, что было его «Я». Он развернул его, как холст, и начал заливать идеальной, математической белизной. Затем, силой воли, он начал возводить структуры. Это был не пейзаж, рожденный чувством, а архитектурный чертеж, оживший в пространстве сна. Геометрически безупречные белые колоннады уходили в бесконечность под куполом идеально черного неба, усеянного статичными, немигающими точками звезд. Между колоннами струился туман, не скрывающий ничего, кроме такого же белого, бесконечного пола. Ни звука. Ни ветра. Ни жизни.

Он открыл глаза в реальности, наблюдая за ее лицом. Оно оставалось неподвижным.

– Что вы видите? – спросил он, хотя прекрасно знал ответ.

– Порядок, – ответила она. Ее голос был таким же безжизненным, как и мир, который он создал. – Продолжай.

Он провел ее по бесконечным галереям, создавал залы с парящими в воздухе кристаллами, чьи грани преломляли несуществующий свет в строгих, предсказуемых узорах. Он демонстрировал свое мастерство, свою абсолютную контроль над иллюзией. Он был идеальным слугой, создающим идеальную пустоту для своей госпожи.

Но что-то было не так.

Во время третьего сеанса, создавая очередную безупречную пустыню из белого песка, где каждая песчинка лежала на своем месте, он почувствовал едва заметный толчок. Не извне, а изнутри ее сознания. Не эмоция – сдвиг. Легкое, почти неуловимое изменение давления в том ледяном океане. Как если бы айсберг, простоявший тысячу лет на месте, вдруг дрогнул.

В реальности ее глаза, все это время смотревшие сквозь него, внезапно сфокусировались на его лице.

– Ты говорил, что ты – пустое зеркало, – произнесла она. Впервые ее голос потерял оттенок чистой констатации. В нем появилась тонкая, острая как лезвие нота. – Но зеркала не творят. Они лишь возвращают то, что перед ними. Откуда тогда эти миры? Что является их источником?

Вопрос застал его врасплох. Его циничные щиты сработали на автомате.

– Источник – ваша воля, Ваше Величество. Вы желаете порядка – я являю его. Я лишь инструмент. Молоток не спрашивает гвоздь, зачем тому нужно быть вбитым.

– Молоток не обладает сознанием, – парировала она, не моргнув глазом. – А твои глаза… они меняют цвет. Когда ты творишь, они становятся… серебристыми. Как ртуть. Это отражение чего?

Кайлан почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Никто и никогда не обращал внимания на его глаза. Никто не заглядывал за его щиты так пристально.

– Это побочный эффект дара. Ничего более.

– Объясни механизм, – настаивала она. Ее холодный аналитический интерес был страшнее любой пытки. Он разбирал его по частям, не прикасаясь к нему. – Ты входишь в мое сознание. Что ты там ищешь? Что ты видишь?

Он не мог сказать правду. Не мог сказать, что видит бездонную пропасть ее одиночества, что чувствует гигантскую массу подавленной тоски.

– Я вижу… структуру, Ваше Величество. Чистую, незамутненную структуру вашего разума. Я не ищу ничего. Я лишь следую ее контурам.

Она замолчала, но ее взгляд не отпускал его. В нем читалось то самое острое интеллектуальное любопытство, которое было страшнее любой эмоции. Оно буравило его ледяные стены, ища слабину.

Следующий сеанс был назначен на вечер. Когда он уходил, она, уже стоя у своего стола с картами, произнесла, не глядя на него:

– Завтра. В это же время. Мне… необходимо провести еще один анализ этой техники.

Это был не приказ Малкора. Это был ее собственный выбор. Ее собственная воля.

Кайлан шел по бесконечным коридорам обратно, сопровождаемый все теми же безмолвными стражами. Его разум был в смятении. Его цинизм, его главный щит, дал трещину. Она не поддавалась его иллюзиям. Она изучала самого иллюзиониста. И в ее ледяном, бесчувственном взгляде он, вечный наблюдатель, впервые почувствовал себя увиденным.

А Эйви, оставшись одна, подошла к огромному зеркалу. Она смотрела на свое идеальное, вечно юное отражение. Триста лет она не чувствовала ничего. Но сегодня, глядя на этого странного мужчину с глазами-хамелеонами, который называл себя пустым зеркалом, она ощутила… щель. Крошечную, почти невидимую трещину в монолите своего существования. Не чувство. Предвкушение чувства. Интерес к загадке.

И это было опаснее всего на свете.

Прошло две недели с момента их первой встречи. Четырнадцать дней, четырнадцать сеансов. Они стали рутиной, строгим ритуалом, вписанным в безупречное расписание Императрицы. Кайлан являлся в одни и те же покои в один и тот же час. Стражи провожали его молча, их присутствие стало привычным, как мебель. Он входил, она либо стояла у окна, либо сидела в своем кресле, ожидая его. Обмен приветствиями был минимальным, лишенным даже намека на личностный оттенок. «Ваше Величество». «Начинай».

Но под поверхностью этого ритуала что-то змеилось. Невысказанное. Неопределимое.

Кайлан отточил свои «стерильные» сны до совершенства. Он создавал лабиринты из света и тени, где каждая стена была кристально чистой гранью, отражающей лишь саму себя. Он строил сады из черного металла, где деревья были неподвижными скульптурами, а вместо листьев с ветвей свисали идеально откалиброванные маятники, мерно покачивающиеся в вечной, беззвучной гармонии. Он был виртуозом пустоты, и каждый его шедевр был гимном абсолютному контролю.

И каждый раз, погружая сознание в ее ледяной разум, он чувствовал то же самое. Давящую, величественную тишину. Но теперь, притупившись к первоначальному шоку, его дар начал улавливать нюансы. Это не была однородная глыба льда. В ней были слои. Глубины. Где-то внизу, под километрами вымороженной воли, шевелилось что-то тяжелое и старое. Не эмоция, а ее окаменевший слепок. Отпечаток гигантской боли, превращенный веками в еще один элемент ландшафта.

Он никогда не касался этого. Он был слишком хорошим инструментом. Но само знание, что это там есть, тревожило его. Его собственная пустота, которую он так лелеял, начинала казаться ему мелкой и искусственной по сравнению с этой бездонной, подлинной пустотой Императрицы.

В тот день сеанс был особенно напряженным. Он создавал сложную иллюзию – модель галактики, где каждая звезда была геометрической фигурой, а планеты вращались по безупречным математическим траекториям. Ее воля, ее контроль были так сильны, что она не просто наблюдала, а незримо направляла процесс, заставляя его усложнять узоры, ускорять и замедлять вращение небесных тел. Это был танец двух интеллектов, холодный и прекрасный.

Когда он закончил и разомкнул их сознания, его охватила странная, несвойственная ему усталость. Обычно его дар не требовал таких усилий, но работа с ней, с ее титанической волей, была как попытка в одиночку вращать мельничные жернова. Он чувствовал себя истощенным.

Он открыл глаза в реальности. Комната плыла перед ним, его пальцы все еще лежали на ее висках. Он медленно, почти механически, убрал руку. Но его тело, на мгновение ослабевшее и отвлеченное, подвело его. Задняя складка его простого плаща зацепилась за резную ручку кресла. Делая шаг назад, чтобы поклониться и удалиться, он почувствовал рывок, потерял равновесие и неловко шагнул вперед.

Его правая рука, инстинктивно выброшенная для упора, коснулась не воздуха.

Его пальцы, все еще хранящие легкое эхо магического контакта, легли на ее запястье. На ту самую кожу, холодную и гладкую, к которой он прикасался лишь как проводник своего дара.

Это длилось меньше мгновения. Он тут же отдернул руку, как обжегшись, выпрямился, его лицо застыло в маске немого ужаса от собственной оплошности. Он ожидал всего. Ледяного гнева. Немедленного призыва стражи. Распыления, о котором так живописно рассказывал Малкор.

Но ничего этого не произошло.

Эйви не отпрянула. Она даже не пошевелилась. Она сидела в своем кресле, и ее сапфировые глаза, всегда смотревшие сквозь него, теперь были прикованы к тому месту на ее запястье, которого он коснулся.

Для Кайлана это прикосновение было ударом тока. Но не электрическим, а… температурным. Сквозь привычный ледяной щит ее ауры, в том самом крошечном эпицентре соприкосновения, на долю секунды промелькнула искра чего-то иного. Не теплого. Отнюдь. Но и не ледяного. Это было как ощутить пульсацию абсолютного нуля – не отсутствие тепла, а активный, всепоглощающий холод, который обжигал с той же силой, что и огонь. Его дар, его «сосуд», всегда пассивно отражавший, в этот миг получил крошечный, концентрированный импульс. Не эмоцию, а чистую сенсорную информацию, не отфильтрованную ее волей. Текстуру кожи. Микроскопическую вибрацию крови под ней. Отголосок… жизни.

Для Эйви мир перевернулся.

Триста лет. Триста лет никаких ощущений извне. Ее тело было идеальной, но мертвой куклой, которую ее разум заставлял двигаться. Прикосновения слуг, одежды, даже воздуха – всё было одинаково бессмысленным. Ничего не передавалось в ее сознание.

А это… это было.

Его пальцы были прохладными, но не такими холодными, как она. И в этой разнице температур, в этом легком давлении на кожу, которое не было частью магического ритуала, вдруг возникла информация. Физический контакт. Настоящий. Случайный. Человеческий.

Это было так ничтожно. Так мимолетно. Но в ее вечной, вымороженной тишине этот звук прозвучал громче любого взрыва.

Она медленно подняла глаза от запястья и встретилась с его взглядом. В его обычно насмешливых, а теперь широких от потрясения глазах она увидела не страх перед наказанием, а нечто иное. Почти то же потрясение, что чувствовала она. Как будто он тоже что-то ощутил.

Они молча смотрели друг на друга, и в стерильном воздухе комнаты повисло нечто тяжелое и звенящее.

– Неловкость, – наконец произнесла она, и ее голос, обычно абсолютно ровный, показался ей чужим. В нем проскользнул какой-то новый, несвойственный оттенок. – Случайность.

Кайлан, все еще не в силах вымолвить слово, лишь кивнул, сделав еще один шаг назад, на безопасное расстояние.

Он ждал. Замер, как зверь перед удавом.

Эйви отвела взгляд, снова посмотрела в окно, на угасающий закат над своим городом. Ее пальцы непроизвольно сомкнулись вокруг того места, которого он коснулся, будто пытаясь удержать эхо этого ощущения.

– Завтра, – сказала она, и это прозвучало как приговор. – Сеанс… будет дольше. На час. Мне требуется более детальное изучение структуры сновидений у границ восприятия.

Это не было наказанием. Это было… приглашением. Или испытанием.

– Как прикажете, Ваше Величество, – прошептал он, почти не владея голосом.

Когда он вышел, шатаясь, из ее покоев, его разум был хаосом. Его щиты были сломаны одним неловким движением. Он коснулся ее не как маг, а как мужчина. И в ответ не получил ледяной гнев, а увидел в ее глазах то же смятение, что бушевало в нем.

А Эйви, оставшись одна, продолжала сидеть в кресле. Она смотрела на свою руку. Ощущение уже давно исчезло, растворилось в привычной нечувствительности. Но память о нем осталась. Не эмоциональная память, а сенсорная. Отпечаток.

Она провела пальцем другой руки по тому же месту. Ничего. Та же гладкая, холодная, неотзывчивая поверхность.

Но теперь она знала, что под этой поверхностью может быть что-то еще. Что прикосновение может быть не просто функцией, а событием.

И это знание было страшнее и желаннее, чем все сны, которые он мог для нее создать.

Последующие сеансы изменились. Прежде они были похожи на совместное решение сложной задачи – отстраненное, интеллектуальное. Теперь в них появилось невысказанное напряжение. Физическое.

Ритуал прикосновения к ее вискам превратился из технической необходимости в невыносимо долгую церемонию. Кайлан чувствовал, как его пальцы холодеют, едва приближаясь к ее коже, будто аура абсолютного нуля была материальным полем, которое надо было преодолеть. И каждый раз, устанавливая контакт, он ловил тот самый, обжигающий холодом импульс – уже не случайный, а ожидаемый. Он научился различать в нем едва уловимые оттенки: легкую упругость кожи, несвойственную мрамору, почти призрачную пульсацию крови где-то в глубине. Его дар, всегда пассивный, теперь жадно впитывал эти крохи чистой сенсорики, словно они были глотком воды в пустыне.

Эйви, в свою очередь, перестала быть просто пассивным зрителем. Она начала диктовать. Не содержание снов – их структуру. «Усложни углы», «Добавь еще один уровень симметрии», «Создай иллюзию бесконечной рекурсии». Ее воля, сталкиваясь с его, заставляла его выкладываться на пределе возможностей. Он чувствовал, как ее сознание, холодное и острое, как алмаз, скользит по граням его собственного, проверяя его на прочность, ища изъяны. Она изучала не только сны, но и самого сновидца. И он, вечный наблюдатель, был вынужден постоянно быть начеку, чтобы его щиты – его цинизм и отстраненность – не дали трещину под этим безжалостным, аналитическим напором.

Однажды, создавая очередную сложнейшую мандалу из плавающих в пустоте кристаллов, он почувствовал необычную усталость. Не физическую, а глубинную, идущую от самого дара. Постоянное пребывание в ее ледяном сознании, необходимость творить стерильную красоту, которая была отрицанием самой жизни, истощала его. Его собственная пустота, всегда бывшая его убежищем, начала казаться ему тюрьмой. Рядом бушевала гигантская, настоящая пустота, и его собственная – была лишь ее бледной, жалкой копией.

И в этот миг слабости, едва заметного снижения контроля, случилось непредвиденное.

Он не осознал этого сразу. Это был не расчетленный поступок, не бунт. Это был сбой. Инстинктивный, глубокий порыв его собственной, задыхающейся в этом порядке природы.

В идеальную, безжизненную мандалу, в самый ее центр, он вдохнул… ветер.

Не метафору. Не иллюзию движения воздуха. А само его ощущение.

Он выудил его из глубин своей памяти, из тех самых «консервов», что лежали в его шкатулке. Это было чужое воспоминание, когда-то собранное им у старого моряка из Подземки – воспоминание о теплом, соленом, влажном ветре, дующем с моря в лицо, несущем запах водорослей и свободы.

Он не создал его. Он выпустил.

В безупречном, застывшем мире иллюзии вдруг повеяло. Крошечные, невесомые кристаллики мандалы дрогнули, издав едва слышный, подобный стеклянному перезвону звук. Воздух – тот самый, которого не должно было быть, – принес с собой влажную прохладу и тот самый, неуловимый запах далекого моря.

В реальности Кайлан ахнул и чуть не разорвал контакт, его глаза в ужасе распахнулись. Он совершил непростительное. Он нарушил договор. Он привнес в ее сознание хаос. Чужой, неконтролируемый хаос чувства.

Он ждал, что ледяной океан ее разума вздыбится и сметет его. Что ее воля раздавит эту дерзкую вспышку жизни, как давили все остальное.

Но ничего не произошло.

Вместо этого он почувствовал… поглощение.

Ее сознание, эта гигантская, сжатая масса, которую он всегда ощущал за зеркальной поверхностью, внезапно среагировала. Но не уничтожением. Оно устремилось к этому ветру, обволокло его, впитало в себя с такой жадностью, с какой сухая земля впитывает первую каплю дождя после столетней засухи.

В реальности Эйви замерла. Ее тело, всегда идеально неподвижное во время сеансов, вдруг напряглось. Ее пальцы, лежащие на подлокотниках кресла, впились в дерево. Ее глаза, закрытые, задергались под веками.

Она не видела ветра. Она не чувствовала его кожей. Она восприняла его напрямую, сознанием, минуя мертвые проводники тела. И это было в тысячу раз сильнее.

Тепло. Влажность. Соль на губах. Ощущение простора, бескрайнего горизонта. Свобода.

Это длилось одно-единственное мгновение. Его паника заставила его снова взять под контроль иллюзию, и ветер стих, кристаллы замерли, мир снова стал стерильным и предсказуемым.

Он разомкнул их сознания, его собственное сердце бешено колотилось, хотя он и не чувствовал страха – лишь леденящее осознание собственной ошибки.

Он открыл глаза.

Эйви сидела неподвижно, ее глаза были открыты и смотрели в никуда. Но по ее идеальной, безупречной щеке, той самой, что не знала ни морщинки, ни гримасы за триста лет, медленно, предательски, скатилась единственная, чистая слеза.

Она была теплой. Первое тепло, которое она ощутила за три века. Оно обожгло ее ледяную кожу, как раскаленное железо.

Слеза дошла до линии ее подбородка и замерзла. Крошечная, идеальная льдинка, похожая на алмаз, упала на серебристую ткань ее платья с тихим, звенящим стуком.

Они сидели в гробовой тишине, глядя друг на друга. Он – в ужасе от содеянного. Она – в шоке от ощущения.

Факт свершился. Лед тронулся.

Часть 2: Трещина в Сердце

Тот единственный замерзший алмаз слезы висел между ними призраком, незримо присутствуя в каждом их взгляде, в каждом прикосновении. Никто не заговорил о нем вслух. Кайлан ждал расплаты, казни, исчезновения. Но вместо этого произошло нечто иное: ритуал стал еще более интенсивным.

Эйви не отстранилась. Напротив. Теперь ее требования к сеансам стали еще более изощренными. «Создай иллюзию падающего объекта, но обрати его падение в бесконечность», «Покажи мне геометрию звука, который не издает шума», «Смоделируй теорию струн в видимом спектре». Она выжимала из него все, заставляя его дар работать на грани возможного, будто пытаясь через сложность и абстракцию снова вызвать тот самый сбой, ту самую случайную искру подлинности.

И Кайлан, к своему собственному ужасу, ловил себя на том, что уже не просто выполняет приказы. Он вкладывался. Он искал в своей памяти, в своих «консервах» самые изощренные, самые необычные ощущения, чтобы превратить их в чистую математику иллюзии. Он больше не боялся наказания. Его охватило странное, почти одержимое желание – снова увидеть ту реакцию. Снова пробить лед. Это было самоубийственно, безумно, но его пустота, его вечная роль наблюдателя, вдруг восстала против самой себя. Ему захотелось не просто отражать, а воздействовать.

Их встречи перестали быть просто сеансами. После формальной части, когда сложнейшая иллюзия была создана и разобрана по косточкам ее аналитическим умом, в воздухе повисала пауза. И вот тогда начиналось нечто иное.

– Расскажи, – говорила она однажды, все так же сидя в своем кресле, ее взгляд был прикован к нему с неослабевающей интенсивностью. – О тех, для кого ты создаешь сны. Что они просят?

Вопрос застал его врасплох. Он привык, что она интересуется механизмом, а не содержанием.

– Разное, Ваше Величество. Богатство. Власть. Любовь. Утраченное прошлое.

– Любовь, – она повторила это слово, как будто пробуя его на вкус. Оно звучало на ее языке странно, как термин из забытого языка. – Это самая частая просьба?

– Да. И самая сложная для исполнения.

– Почему?

– Потому что это не одно чувство. Это сложный коктейль из страсти, нежности, зависимости, страха потери… Смоделировать его идеально – высший пилотаж.

Он говорил с ней как равный, как специалист с коллегой. И она слушала. Не как императрица, снисходящая до слуги, а как ученый, жаждущий данных.

В другой раз она спросила:

– Ты сказал, что не можешь генерировать свои чувства. А желания? У тебя есть желания?

Он хотел отшутиться, спрятаться за цинизм, но ее взгляд, чистый и неумолимый, разбивал все защиты.

– Было одно. Давно. Желание… перестать быть зеркалом. Стать тем, кто смотрится в него.

– И что же?

– Я понял, что без зеркала не будет и отражения. Мое «Я» – это тишина. И с этим ничего не поделаешь.

Он видел, как в ее глазах что-то шевельнулось. Не эмоция. Глубокое, интеллектуальное понимание. Почти сочувствие.

Физический контакт перед сеансом превратился в отдельный, немой ритуал. Теперь он не просто быстро прикасался к ее вискам. Его пальцы задерживались на секунду, две, три. Он чувствовал, как подушечки пальцев немеют от холода, но внутри него что-то трепетало. Он изучал малейшие изменения в ее ауре, ловил едва заметные вибрации. А она позволяла ему. Она сидела с закрытыми глазами, и ее лицо, обычно абсолютно бесстрастное, иногда выдавало легчайшее напряжение вокруг губ, словно она тоже чего-то ждала.

Однажды, когда его пальцы уже почти отрывались от ее кожи, она неожиданно подняла свою руку и на мгновение прикрыла его ладонь своей.

Это не было прикосновением висков. Это была ладонь к ладони. Площадь контакта была в десятки раз больше.

Ледяной шок пронзил его до костей. Его дар взвыл от перегрузки. Это было не просто сенсорное ощущение – это была плотность. Вес ее костей, текстура ее кожи, абсолютная, безжизненная прохлада, которая была ее естественным состоянием. Но и в этом холоде он снова почувствовал ту самую, обжигающую пульсацию – на этот раз не случайную, а направленную. Как будто она сознательно, силой воли, протолкнула через барьер плоти эхо того самого ветра, той самой слезы.

Он не смог сдержать резкий, короткий вдох.

Она тут же убрала руку, словно обжегшись о его реакцию. Ее глаза метнулись к его лицу, и в их сапфировой глубине он увидел не гнев, не расчет, а нечто новое – растерянность. Быстро смененную привычной ледяной маской.

– До завтра, – сказала она, отворачиваясь к окну, ее голос снова стал ровным и безразличным.

Но что-то было сломано. Невидимая стена дала трещину.

Кайлан шел по коридорам дворца, и его разум был хаосом. Он больше не понимал, что происходит. Она нарушала правила их игры. Она вышла за рамки простого любопытства. И он, вечный циник, вдруг поймал себя на том, что с нетерпением ждет их следующей встречи. Не как работы. Не как обязанности.

А как возможности снова ощутить тот леденящий ожог ее прикосновения.

Между ними возникло напряжение. Сладкое, опасное, запретное. Они оба это чувствовали. И оба делали вид, что ничего не происходит, продолжая свою игру с огнем, где пламенем была сама возможность чувствовать.

То, что начиналось как тонкая трещина, теперь расширялось, превращаясь в пропасть, готовую поглотить все установленные границы. Их сеансы окончательно утратили видимость формальности. Теперь, когда стражи покидали покои, оставляя их одних, в воздухе повисала не тишина ожидания, а густое, ощутимое напряжение. Оно витало между ними, как наэлектризованная пелена перед грозой, и с каждым разом становилось все плотнее.

Кайлан начал замечать мельчайшие детали, которых не видел раньше. Как при его входе уголки ее глотки слегка подрагивали, прежде чем застыть в бесстрастной линии. Как ее пальцы, лежащие на подлокотнике, непроизвольно сжимались, когда он приближался. Это были не эмоции – ее проклятие все еще держалось мертвой хваткой – но это были физиологические реакции, сломанные эхо того, что когда-то было чувствами. И он, вечный наблюдатель, ловил каждое такое микро-движение, словно археолог, находящий осколки древней цивилизации.

Однажды, войдя в покои, он застал ее не у окна и не в кресле, а у одного из стеллажей со свитками. Она проводила пальцем по древнему кожаному переплету, и на ее лице была не привычная маска, а нечто иное – легкая, почти неуловимая рассеянность. Она была красива. Не безупречной, застывшей красотой статуи, а чем-то более… хрупким. Это длилось долю секунды, но он успел это заметить.

«Она была красива». Мысль прозвучала в его сознании чужим, тревожным голосом. Он никогда не позволял себе таких оценок. Оценки подразумевали личное мнение, предпочтение. А у него не могло быть предпочтений.

– Ваше Величество, – произнес он, и его голос прозвучал чуть хриплее обычного.

Она обернулась, и маска мгновенно вернулась на место. Но в ее глазах он увидел не холод, а то самое любопытство, смешанное с чем-то еще, что он не мог определить.

– Сегодня мы попробуем нечто новое, – заявила она, возвращаясь к своему креслу. – Я хочу увидеть не абстракцию. Я хочу увидеть… память.

Кайлан замер.

– Память? Чью?

– Неважно. Чью-то настоящую. Не твою интерпретацию, а сырое, необработанное воспоминание. Чтобы я могла изучить его структуру.

Это был новый, опасный уровень. Он работал с памятью, но всегда очищал ее, стирая острые углы, превращая в безопасный, стерильный сон. Сырая память была полна хаоса, боли, непредсказуемости. Это было прямое нарушение приказа Малкора.

Но он не мог отказать ей. Не потому, что боялся, а потому, что сам жаждал увидеть, что произойдет. Как ее ледяное сознание отреагирует на хаос чужой, подлинной жизни.

Он закрыл глаза, отыскивая в своем «архиве» подходящий фрагмент. Он нашел его – воспоминание старого художника из Подземки о дне, когда он закончил свою лучшую фреску. Кайлан не стал ничего менять. Он просто развернул его перед ней, как киноленту.

Их сознания погрузились в полумрак собора. Пахло краской, воском и пылью. Старик с седой щетиной стоял на лесах, и его пальцы, испачканные в ультрамарине и охре, дрожали, проводя последнюю линию на лике святого. А затем – чувство. Оглушительное, всепоглощающее чувство завершения, гордости, торжества. Оно было грубым, неотшлифованным, смешанным с физической усталостью и знанием, что это вершина, которую ему больше не повторить.

Кайлан, как всегда, был лишь проводником. Он чувствовал это чувство, но оно было чужим, как запах из другой комнаты.

А вот Эйви…

Он наблюдал за ее сознанием. Оно не поглотило воспоминание, как поглотило тот ветер. Оно… вступило с ним во взаимодействие. Ее воля, холодная и аналитичная, скользила по граням чужого восторга, изучая его, как ученый изучает под микроскопом неизвестный вирус. Он чувствовал, как ее разум, лишенный собственных переживаний, с жадностью впитывал структуру этого чувства, его частоту, его эмоциональный вес. Это был не голод, а ненасытная любознательность.

Когда сеанс закончился, она долго молчала, ее глаза были закрыты.

– Интересно, – наконец произнесла она. – Это так… неэффективно. Столько энергии потрачено на мимолетное самоудовлетворение.

– Это называется счастьем, Ваше Величество, – тихо сказал Кайлан.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– А ты бы хотел испытать нечто подобное? Не чужое, а свое?

Вопрос повис в воздухе, как обоюдоострый клинок. Он не успел ответить.

Дверь в покои открылась без предупреждения. В проеме стоял Малкор. Его аскетичное лицо было бледнее обычного, а в глазах горел холодный, безразличный огонь. Его взгляд скользнул по Кайлану, все еще сидящему близко к Императрице, затем перевелся на Эйви.

– Ваше Величество, – его голос был ровным, но каждый звук был отточен, как лезвие. – Мне необходимо поговорить с вами. Наедине. По поводу… надежности вашего нового инструмента.

Эйви не шелохнулась.

– Говорите, Малкор. У нас нет секретов от того, кто работает в наших покоях.

Советник слегка склонил голову, но его поза выдавала напряжение.

– Как вам будет угодно. Я провел небольшое расследование относительно этого… Онейроса. То, что я обнаружил, вызывает серьезные опасения относительно его лояльности.

Кайлан почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он знал, что у него грязное прошлое. Бедность, обман, работа на темные элементы Подземки – все, чтобы выжить.

– Продолжайте, – велела Эйви, ее лицо не выражало ничего.

– Он не просто торговец снами, Ваше Величество, – Малкор выдержал театральную паузу. – Он работал на ваших врагов. Вернее, на врагов вашей бабушки. В годы Восстания Алых Теней он создавал пропагандистские кошмары для мятежников. В его снах имперские солдаты представали кровожадными монстрами, а их лидеры – мучениками. Он сеял хаос и раздор, подрывая устои Империи.

Комната замерла. Кайлан сидел, не в силах пошевелиться. Это была правда. Голод и страх заставляли делать многое. Он был молод, его дар был неотточен, и ему платили.

Он смотрел на Эйви, ожидая увидеть в ее глазах ледяное презрение. Ожидал, что маска окончательно застынет, и он будет уничтожен.

Но произошло нечто обратное.

Ее лицо оставалось неподвижным, но ее глаза… ее сапфировые глаза, всегда полные лишь вечной усталости, вдруг вспыхнули. Не ярким пламенем, а холодным, глубоким синим огнем, как у далекой звезды. Это не была эмоция, которую она чувствовала. Это была эмоция, которую она вспомнила. Интеллектуальная реконструкция, вызванная к жизни чистой силой воли.

– Вы ревнуете, Малкор? – ее голос прозвучал тихо, но каждый слог был отчеканен из льда.