 
			Я никогда никого не любила. За закрытыми дверями истории и горой выпитого, мне
пришлось перерыть сотни источников, дабы найти хотя бы абстрактное определение
любви. Но ничего. Ничего и никто не подсказывал мне место её происхождения и
источник вдохновения, если, он, конечно, есть. Я не могу заставить себя полюбить, потому что не знаю, как это делается. Каждую ночь, во сне, я представляю шум океана, цвет розовой ночи и песню. Дивную, красивую песню…
Мысли о суициде всё чаще посещают меня. Мне кажется, употребив большую дозу
снотворного, закрыть глаза и обрести горизонтальное положение – это очень красиво.
Это очень легко, в том смысле, что, по большому счёту, не нужно делать каких-то
действий. Снотворное всё сделает за тебя. Но что потом…ничего. При такой
последовательности, я не ощущу на практике это чувство. Заниматься поисками нет
желания, потому что я сотни раз бывала в глупом положении. В положении
влюблённой, как мне казалось. Мои, с позволения сказать, «объекты», не отвечали мне
взаимностью. Бывало даже наоборот: презирали, игнорировали, испытывали
совершенно необоснованную агрессию. Я не аскет, но теперь я очень чётко
ограничиваю круг своих интересов и круг общения. Иногда он сужается до рыбок. Они
молчат – за это я люблю их.
Но вернёмся к теме, ставшей для меня очень актуальной в последнее время, –
определение понятия «любви». Что она может мне дать? Потраченное время? Нервы?
Зло? Добро? Смерть? Жизнь?
Сегодня весь день жара. Облака, будто кислое молоко. Засуха на земле и во рту. Я шла
по слабоосвещенному подземному переходу, в котором периодически собирались
местные рок-музыканты-любители. Вскоре я дошла до конца. Одна, две, три, четыре, одна, две, три, четыре… ступеньки не хотят заканчиваться. В переходе было очень
приятно, веяло свежей прохладой. Хотелось остаться там, но…меня ждали дела. Эти
нудные, до скуки нудные дела. Сухой тростник. Именно он. Именно его я видела
сегодня ночью. Моя любовь. Я жду её. Мне снятся кошмары. Третий день, третий
месяц, третий год…
Это вошло в привычку. Я не провидица, но что-то же должно произойти. Что-нибудь, что изменит моё мировоззрение, мои амбиции, мои мысли…
Настала зима.
Андрей позвонил мне в восемь. Он был не в настроении. И это неудивительно – его
любимая девушка снова изменила ему. На следующий день его нашли повешенным у
себя в квартире. Я не пошла на похороны – не хотела показываться его родным. Да и
зачем? Я и так прекрасно себя ощущаю.
Когда Андрей жил в Петербурге, он тайно присылал мне свои, как бы их назвать…
рассказики. Они очень короткие и носили сами по себе драматургический, на мой
взгляд, характер. Я хочу рассказать о некоторых:
«Комната и она»
«Я очнулся в пресловуто-зеленой комнате, посреди которой стоял железный, помеченный какими-то цепями, стул. Розовый свет заливал полкомнаты, оставляя
вторую половину нетронутой. Пахло смолой. Окно, располагавшееся там, было
пропитано непонятной прозрачной слизью, которое прикрывало и без того полностью
потрескавшийся карниз. Стекло же напоминало землю. Оно так же крошилось прямо на
глазах и не видело никогда воды. Пауки и крысы – единственные жители. Стояла
тишина. Но её периодически нарушал кран, который выдавал нехотя по одной капле
примерно раз в минуту. Холодный пол не давал мне расслабиться, ноги не чувствовали
землю. Я не знал, какая погода на улице, не знал, день сейчас или ночь. Единственный
источник света в этой комнате – лампа. Я не знал, какой сегодня день, не знал, какое
число календаря. И что самое интересное – не знал кто я…
– Поиграем? – послышался голос. Это была девушка. Он казался мне до боли знакомым
и напоминал сладкое, сливочное, чуть подтаявшее мороженое, так же не знаю, почему.
– Что молчишь?
Я не знал ответа. Вдруг моё лицо ослепил белоснежный свет, ударивший мне в глаза.
Открылась дверь. Я увидел эти каштановые волосы, эту гордую походку, этот
рост…всего метр шестьдесят пять…и это лицо, это безумно красивое лицо…
– Ты не умеешь играть. Ты всё забыл. Жаль…
Она отрубила мне голову…»
Рецензию на этот мини-рассказ я долго формулировала, у меня не было оснований
подписать это под какой-либо жанр. Очень, очень коротко. Но это, мне кажется, достаточно понятно и трагично, это добавляет изюминку. Но диалектика не ясна…
«Окно»
«Вечер. Тихо. Я сидел у окна, курил и смотрел на дорогу, по которой шел какой-то
пьяный бродяга. Внезапно он остановился и оглянулся. Положил рваную, тряпочную
сумку на землю и уставился на моё окно. Курение ни на минуту не прерывалось, и
именно это являлось единственным источником света, это служило для него
ориентиром. Мрак на улице. Полная темнота дома. Внезапно он достал из своей сумки, где были консервные банки, какие-то остатки пищи, пистолет и стал стрелять в моё
окно…»
Вся эта его петербургская «харизма» внушала в меня, в некотором смысле, какую-то
неожиданность. Андрей всегда выбирал момент, когда хочет мне прислать свои
творения. И самое интересное, что я никогда не угадывала время и дату.
Познакомились мы с Андреем… точнее, он познакомился со мной… в поезде. Я ехала с
гастролей в поезде «Кривой Рог – Москва». Со мной была моя группа, но она ехала в
другом вагоне. Мне не хотелось принимать участия в пьянке, и к тому же мне хотелось
побыть одной. Еще за два дня до отъезда я попросила свободное купе. То
обстоятельство, что у меня украли на вокзале пару сумок, купленных мной в качестве
подарка самой себе, отразилось на настроении…
Утро приближалось все медленнее. Я не спала. Лишь за окном бежали огромное число
деревьев, столбов, сел, поселков и других мест. Всю ночь я просидела одна: простуженная, лишь изредка потягивая белое вино, подаренное каким-то
поклонником. Да и еще практически сел голос… Зря я уподобилась публике и спела а
капелла «Розовый ветер».
На какой-то станции поезд остановился, и я направилась к выходу, чтобы купить пачку
сигарет и минералки, но проводница остановила меня одним движением руки и фразой:
«Поезд стоит две минуты. Вы не успеете».
«Ну что ж! – подумала я и пошла обратно».
Спустя мгновение, я увидела какую-то бабульку, разносящую всякие принадлежности: сканворды, кукурузу, пирожки, кофе…
Я вернулась в купе и попыталась открыть оконную раму, но она была словно
приварена. Я вышла в коридор, с надеждой найти мужчину, способного мне помочь, но… ничего и никого.
Тогда я вернулась обратно. И налила кофе.
Поезд тронулся и уже начал набирать скорость, отражающуюся в стуке колес, когда я
заметила какого-то парня, бежавшего за поездом и размахавшего руками. Но, к его
счастью, поезд отходил медленно, и проводница быстро помогла ему взобраться.
– Где двадцать девятое купе? – спросил он у проводницы запыхавшимся и неутомимым
голосом.
«Вот черт, – подумала я. – Это же мое купе. И почему этому типу нужно именно
сюда?!»
Вскоре передо мной стоял небритый, слегка горбатый молодой человек, с ироничным
выражением лица и странной улыбкой.
– Ну-с, будем соседями. – Сказал он и бросил большую, дорожную сумку.
Я промолчала.
Поезд набирал скорость. На часах приблизилась полночь. Коридорные шаги понемногу
начали убавляться и уже не наблюдалось совсем недавней хлопоты. Трезвых мужчин
было значительно меньше… И это сказывалось – в соседнем вагоне находился вагон-
ресторан. На всякий случай, я закрыла дверь и взяла «Желтую стрелу» Пелевина. Сосед
тем временем уже дочитывал какую-то херню какой-то английской писательницы, писавшей любовные рассказики. За окном виднелось отражение купе, а в нем, если
приглядеться, бесконечная стена лесов, мчавшаяся по безлюдным, зимним дорогам.
– Любите Пелевина?
Я подняла глаза. В его глазах наблюдалось легкое любопытство.
– Уважаю.
– А это не одно и то же?
– Нет, ответила я. – А вы, я смотрю, читаете…
– Агностия Марчено.
Я попыталась – напрягла память, но…
– Это неизвестная писательница.
– А что за жанр? Любовные романы?
– А как вы догадались? – поднял он брови.
– Это видно по вашей обложке. Она у вас достаточно смазлива и не представляет
особого интереса. К тому же на ней нарисованы какие-то полуголые люди, нервно
целующиеся на кровати. И, причем, отвратительно нарисованы. И что же можно
сказать? Что это философия Пифагора? Это обычный, тупой рассказик о любви, где
сначала полкниги он ей дарит цветы, а в конце она решает отдаться ему под «звук
грозы и пение дождя».
Сосед, видимо, не ожидая такого ответа, немного побледнел и спрятал лицо за книгой.
Но вскоре нарушил самим же вызванное молчание.