 
			18 апреля 2003
Толпа солдат сидела в учебном классе, совсем не соблюдая тишину и не думая о том, что кому-то галдеж, воспроизводимый целым взводом, может прийтись не по вкусу. На это было две причины: во-первых, они только недавно попали в армию, и еще не все уяснили правила поведения. Это невежество отбирало у них безусловный страх перед офицерами и самим образом воинской части. А во-вторых, они уже десять минут ждали своего преподавателя и наивно решили, что вряд ли его вообще увидят. Строганов, девятнадцатилетний связист с мягким носом и искренними глазами, потирая манжеты своей формы, принимал активное участие в обсуждении тамошних майоров и капитанов, поведение которых заставляло всех возмущаться и смеяться. Он в подробностях рассказывал историю о том, как старый майор Карпенко велел ему отнести коробку овсяной крупы некоему Вишнину, капитану из летного состава. Перенеся пятнадцать килограммов крупы через КПП и не заимев при этом никаких проблем, Строганов в немом восхищении прошел подальше (не упоминая, конечно, о том, что по своей невнимательности он заблудился) и остановился, чтобы перевести дух и осмотреть аэродром, на стоянке которого красивыми рядками вытягивали шеи остроносые самолеты. За всю жизнь он ни разу не видел столько крылатых в одном месте, хотя теперь служил через дорогу и мог каждый день наблюдать, как они взлетают и садятся. Наверное, это, помимо прочего, и вдохновляло его на исполнение своего гражданского долга без лишних сетований. Он стоял с коробкой на белом поребрике, придерживая ее ногой, и не мог оторваться: на его глазах прямо со стоянки в сторону взлетной полосы, разрезая крыльями апрельский воздух, выехал истребитель. Он ехал гордо и не спеша, словно волк крался перед тем, как разогнаться и прыгнуть. Самолет был еще далеко, но Строганов уже представил, как тот подъезжает вплотную и протыкает своей иглой его доброе тело. Блестящий и высокий, он сиял на солнце, и солдат казался себе маленьким, даже никчемным, а тем временем истребитель медленно приближался.
– Я стою, как этот, – высунул Строганов язык и выпучил глаза, чтобы наглядно продемонстрировать свое изумление. – И слышу – кто-то орет на меня. Я так испугался! Смотрю – мужик какой-то идет. И там просто: «С дороги ушел *****!! Быстро!! Ты слепой *****?! Самолет едет, *****!!» Там такое собрание матов было… А я еще не слышал половины из-за самолета. Он ко мне подходит, ну, я уже отошел, и он мне в лицо начинает орать: «Ты ******** *****?! *******!! Тут зебра ***** нарисована *****, или что *****?! **** ты здесь ходишь?! Здесь нельзя находиться!! Кто тебя вообще пустил *****?!» Я просто стою с этой коробкой, как идиот, и он орет на меня. Короче, я что-то растерялся и понес ее обратно.
Строганов потер лицо, как бы смывая с себя пережитый позор. Товарищи смеялись во весь голос, больше от жаркого желания встретить как-нибудь этого офицера, чем от того, что в казарме теперь стоит годовой запас овсяной крупы.
– Ну ты черт, – сказал сидящий на парте Артемьев. – Кто это хоть был?
– Да лейтенант какой-то. Я даже фамилию не посмотрел.
Молодые мужчины заливались тяжелым хохотом и качались на стульях и партах. И, наверное, никто бы, кроме грустного Мягкова на первом ряду с выпавшей ему минутой славы, которую он сам, скорее всего, в тот момент считал проклятием, не увидел, как осторожно открывается дверь в класс.