Читать онлайн Развод в 45. Моя новая весна

Глава 1

Сентябрь в этом году выдался на удивление теплым, обманчиво-ласковым, словно и не собирался уступать права надменному октябрю. Воздух, густой и прозрачный, пах прелой листвой и последними, самыми стойкими астрами. Я любила это время. Время подведения итогов, когда природа, прежде чем уснуть, выплескивала на городские скверы все запасы золота и багрянца.

Мы с Тамарой договорились встретиться у «Лавки времен» – небольшого антикварного магазина, который я обожала. Тамара, как всегда, опаздывала, и я была даже рада этим десяти минутам одиночества. Прислонившись к прохладной витрине, я вглядывалась в застывший мир по ту сторону стекла. Пузатый комод, фарфоровая пастушка, серебряный портсигар… Меня всегда тянуло в такие места. Мне казалось, что здесь можно услышать эхо чужих жизней. Моя собственная жизнь, ровная и предсказуемая, как тиканье дедовских часов, на фоне этих безмолвных драм казалась почти пресной.

– Прости, Катюха, пробка на мосту, будь она неладна! – Тамара вынырнула из-за угла, энергичная, полная жизни, и сгребла меня в охапку. – Ну что, пойдем копаться в этом старье? Может, найдем тебе какое-нибудь проклятое ожерелье, будешь потом по ночам выть на луну.

Я искренне рассмеялась. Только она умела так легко развеять мою осеннюю меланхолию. – Мне бы лучше подсвечник, – ответила я. – Петр жалуется, что я вечно свет по всей квартире жгу, когда читаю. Говорит, так и разоримся на электричестве.

– Ой, не могу с твоего профессора! – фыркнула Тамара, толкая тяжелую дубовую дверь. – У него зарплата как у министра, а он за киловатты переживает. Мой Саша вчера на рыбалке утопил новый спиннинг за тридцать тысяч. Пришел, глазами хлопает. Ну что с ним делать? Сказала, чтоб в следующий раз себя к берегу привязывал.

Внутри магазина нас окутал густой запах воска и старого дерева. Я бродила между рядами, и мои пальцы скользили по прохладной поверхности мебели.

– Смотри, какая прелесть, – я осторожно взяла в руки маленькую бархатную коробочку. Внутри лежала брошь – серебряная веточка ландыша с крошечными жемчужинами. – У бабушки похожая была. Она говорила, что это символ семейного счастья.

– Красивая, – согласилась Тамара, но тут же переключилась. – А вот эта чернильница твоему Петьке бы подошла. Для солидности. Сидел бы за своим столом, важный, как филин, и макал бы перо в чернила. Представляешь?

Я представила и улыбнулась. Петр. Мой Петр, моя тихая гавань, моя надежная стена вот уже двадцать пять лет. Он сейчас в Москве, на симпозиуме. Утром звонил из гостиницы, его голос в трубке звучал таким знакомым и родным. Жаловался на плохой кофе и строго спрашивал, не забыла ли я полить его фикус. Заботливый. Иногда до смешного педантичный, но мой. Он должен был вернуться завтра, и я уже спланировала ужин с запеченной уткой. Я любила ждать его, наполняя дом уютом и теплом.

– Нет, чернильница – это перебор, – мягко сказала я. – Он и так на меня ворчит, что я всю квартиру старыми вещами захламила.

– Так, ладно, хватит с нас пыли, – решительно заявила Тамара. – Пойдем выпьем кофе. Вон в том кафе, смотри, какие пирожные на витрине. Нам срочно нужен допинг.

Мы вышли на улицу. Кафе «Венский полдень» манило ароматом выпечки. Мы уже собирались войти, как Тамара вдруг замерла, вцепившись мне в локоть.

– Погоди-ка…

– Что такое?

– Кать… Ты только не волнуйся, – ее голос стал тихим, а взгляд был прикован к столику у окна. – Там, у стены… это не твой Петька?

Внутри у меня что-то неприятно екнуло, но я тут же усмехнулась.

– Томка, ты с ума сошла? Какой Петька? Он в Москве. Тебе просто показалось.

– Да нет, Кать, ты посмотри, – не унималась она. – Пиджак его твидовый, любимый. И профиль… Ну вылитый!

С легким раздражением я повернула голову. И в этот момент мир для меня перестал существовать. За столиком сидел он. Мой муж. Не двойник, не похожий мужчина. Это был он. Я узнала бы его из тысячи. Его сутуловатую спину, жест, которым он поправил очки, его седеющие виски. Всё его.

А напротив сидела девушка. Совсем юная, с длинными светлыми волосами. И Петр… он держал ее руку в своей. И смотрел на нее. Боже, как он на нее смотрел! Так он смотрел на меня, когда мы познакомились. С обожанием, с нежностью, с тем особым мужским голодом, который я считала своей безраздельной собственностью.

Звуки улицы исчезли. Я не слышала ни машин, ни голоса Тамары. Я видела только его руку, лежащую на ее руке. Симпозиум в Москве. Плохой кофе. Фикус. Ложь. Липкая, омерзительная ложь. Каждое слово, сказанное им сегодня утром, было ложью.

– Катя… Катюш, ты как? – донесся до меня откуда-то издалека голос подруги. – Может, пойдем отсюда?

Но я уже ее не слышала. Что-то внутри меня, холодное и твердое, как сталь, взяло управление на себя. Я отцепила руку Тамары и, как во сне, шагнула к двери кафе.

– Катя, не надо! – крикнула она мне в спину.

Я вошла. Всё вокруг было как в тумане. Я видела, как официант поставил перед ними заказ. Ей – салат. Ему… Ему – тарелку с ярко-оранжевым тыквенным супом. Его любимый. Тот самый, который я научилась готовить по рецепту его матери, потому что он говорил, что это «вкус нашего дома».

Он поднял глаза и увидел меня. Улыбка сползла с его лица. Оно стало белым, как бумага.

– Катя… Ты… Как ты здесь?.. Это не то, что ты думаешь… Я все объясню…

Слова его доносились до меня как сквозь толщу воды. Я не слышала их смысла. Я подошла к их столику. Я видела испуганные глаза девушки, но мне было все равно. Я смотрела только на него. На своего мужа.

Мои руки сами взяли теплую, тяжелую тарелку. И я опрокинула суп ему на голову.

Молча. Не проронив ни звука. Оранжевая масса потекла по его волосам, по лицу, заляпала очки и дорогой твидовый пиджак. В кафе воцарилась мертвая тишина, которую прорезал тоненький визг его спутницы.

Я поставила пустую тарелку обратно на стол. Окинула его последним, долгим, абсолютно пустым взглядом. Развернулась и пошла к выходу. С прямой спиной. Не оборачиваясь.

Я не чувствовала ни боли, ни злости. Ничего. Только оглушающую, звенящую пустоту. Двадцать пять лет моей жизни, моей верности, моей любви только что были вылиты на голову моему мужу вместе с тарелкой тыквенного супа. Наша история закончилась.

Глава 2

Я не помню, как я вышла из кафе. Не помню, как оказались в машине Тамары. Весь мир за пределами моей головы превратился в размытое, бесцветное пятно. Я сидела на пассажирском сиденье, глядя прямо перед собой, но ничего не видела. В ушах стоял гул, плотный и вязкий, как вата. Сквозь него не пробивались ни звуки улицы, ни обеспокоенный голос подруги.

– Катя, ты меня слышишь? – тихо спросила Тамара, остановившись на красном свете.

Я не ответила. Не могла. Горло словно перехватил невидимый узел.

– Ладно, – вздохнула она. – Едем ко мне. Саша поймет.

Мое тело было здесь, в этой машине, а душа, кажется, осталась там, на полу кафе, растоптанная и униженная. Тамара вела машину молча, лишь изредка бросая на меня быстрые, тревожные взгляды. Она не задавала больше вопросов, не пыталась утешать. Моя мудрая Тамара. Она понимала, что любые слова сейчас были бы бесполезны.

Ее квартира встретила меня запахами дома – кофе, свежей выпечки, едва уловимым ароматом мужского парфюма в прихожей. Все это было таким нормальным, таким правильным и оттого – невыносимо чужим.

Навстречу нам вышел муж Тамары, Саша. Крупный, добродушный, он увидел мое лицо и мгновенно все понял. Его улыбка погасла.

– Том, я… что-то случилось? – растерянно перевел он взгляд с меня на жену.

– Случилось, – коротко ответила Тамара. – Катин муж… в общем, лучше тебе сейчас не быть дома.

– Понятно. – Он кивнул, не требуя подробностей. – Я к отцу в гараж съезжу. Там дел полно.

– Спасибо, Саш.

– Катя… – он неловко потоптался у двери. – Если что нужно… ты знаешь.

Он обменялся с Тамарой быстрым, полным понимания взглядом, коротко кивнул мне, накинул куртку и тихо вышел. Он сбежал. Сбежал от чужого горя, которое грозило нарушить покой его уютного мира. И я не винила его. Никто не хочет стоять рядом с домом, в который только что ударила молния.

Тамара провела меня в гостиную, усадила на мягкий диван, укрыла пледом. Ее движения были точными и заботливыми, как у медсестры в палате тяжелобольного. Она ушла на кухню и вернулась с двумя бокалами и бутылкой красного вина.

– Вот, – она протянула мне бокал. – Это не лечит, но хотя бы обезболивает.

Я взяла бокал. Мои пальцы дрожали. Я сделала один глоток, потом другой. Терпкое, густое вино обожгло горло. И плотина прорвалась.

Первая слеза была горячей. Она скатилась по щеке, оставляя мокрый след на онемевшей коже. А за ней хлынул поток. Я зарыдала. Не плакала, а именно рыдала – громко, отчаянно, судорожно, как никогда не рыдала в своей жизни.

– Двадцать пять лет, Том! – всхлипывала я, задыхаясь от слез. – Четверть века! Как он мог все это время лгать?

– Не знаю, Катюш. Не знаю, как они это делают, – тихо отвечала Тамара, обнимая меня за плечи.

– А эта девчонка… она ведь младше нашей Лены! Где его совесть?

– У таких совести нет. – Голос Тамары стал жестким. – Только инстинкты.

– Он же… он же говорил, что любит. Вчера. Позавчера. На годовщину нашу… он подарил мне эту цепочку… – я судорожно сжала на шее тоненькую золотую нить. – Сказал, что я – самое дорогое, что у него есть… Ложь… Все ложь…

В памяти всплывали картинки, каждая из которых теперь была отравлена. Вот он встречает меня из роддома с дочкой на руках. Вот он засыпает, положив голову мне на колени, а я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Наша жизнь. Наше прошлое. И эта юная девушка с улыбкой, которую он держал за руку.

– Плачь, Катюша, плачь, – шептала Тамара, поглаживая меня по спине. – Выплачь все это. Всю эту грязь. Он этого не стоит. Ни одной твоей слезинки не стоит, подлец.

Я плакала долго. Пока не кончились слезы, пока не заболела голова и не опустела душа. Рыдания перешли в тихие, икающие всхлипы. Я сидела, опустошенная и разбитая, уставившись в одну точку. Шторм прошел, оставив после себя руины.

И на этих руинах начало прорастать что-то новое. Холодное. Твердое. Это была злость. Спокойная, трезвая, ясная злость. Не та горячая ярость, что заставила меня вылить на него суп. Другая. Та, что требует не эмоций, а действий.

Тамара, почувствовав эту перемену, отстранилась и посмотрела мне в глаза.

– Ну что? – спросила она тихо, но твердо. – Что теперь будешь делать?

– Развод, – сказала я и удивилась твердости собственного голоса. – Официальный развод.

– Правильно. – Тон Тамары стал деловым и собранным. – И не просто развод, Катя. А раздел всего. До последней вилки, до последней копейки. Эта квартира, в которой ты двадцать пять лет создавала уют. Машина. Счета. Он не должен уйти от этого чистеньким, оставив тебя ни с чем.

Она встала и взяла свой телефон.

– У меня есть один знакомый. Вернее, знакомый знакомого. Марк Борисович Орлов. Адвокат по разводам. Говорят, зверь. Жесткий, как наждак, циничный, неприятный в общении. Но лучший в своем деле. Выигрывает даже самые безнадежные процессы. Раздевает бывших мужей до нитки. Думаю, это то, что нам сейчас нужно.

Я молчала, глядя, как она решительно находит номер и набирает его.

– Марк Борисович? Добрый день. Меня зовут Тамара Лазарева, мне ваш номер дал Сергей Кравцов… Да, по личному вопросу. Очень личному. У моей лучшей подруги случилась беда. Ей нужна ваша консультация. Срочно… Да, я понимаю, что у вас график… Это вопрос жизни и смерти, поверьте. Когда у вас есть окно? Завтра в одиннадцать? Да, отлично. Мы будем. Спасибо.

Она закончила разговор и посмотрела на меня.

– Завтра в одиннадцать. В его офисе на Кутузовском.

– Спасибо, – прошептала я. – За все.

– Мы же подруги, дурочка. – Тамара улыбнулась первый раз за этот день. – Для чего еще подруги нужны?

Я кивнула. Просто кивнула. Это было первое осознанное решение, принятое мной в моей новой жизни. Внутри все еще была пустота, но на самом ее дне, как твердый камень, лежало это слово – «завтра». Завтра я сделаю шаг. Шаг в неизвестность, в жизнь без Петра. Это было страшно. Но впервые за последние несколько часов это было не так страшно, как оставаться на месте.

Глава 3

Ночь в доме Тамары была похожа на погружение в темную, вязкую воду. Сон не приносил облегчения, он был лишь продолжением кошмара, рваным, тревожным, полным неясных образов и тягучего чувства падения. Я проснулась от серого, безрадостного рассвета, который сочился сквозь жалюзи. Голова гудела, во рту стоял горький привкус вчерашнего вина и невыплаканной до конца боли.

Тамара уже хлопотала на кухне. Она поставила передо мной чашку кофе и тарелку с сырниками, но я не могла заставить себя прикоснуться к еде. Сам вид домашнего завтрака, символа нормальной, упорядоченной жизни, вызывал приступ тошноты.

– Тебе надо поесть, Кать, – мягко сказала она.

– Не могу, Том. Кусок в горло не лезет.

– Тогда хотя бы кофе выпей. Тебе нужны силы.

Силы. Да, они мне определенно были нужны. Впереди был день, полный неизвестности. Первым делом нужно было попасть домой. Домой. Как странно и фальшиво звучало это слово. Еще позавчера оно означало для меня крепость, уют, безопасность. Сегодня это было место преступления, оскверненное предательством. Но там были мои вещи. Мои книги, моя одежда, мой ноутбук, документы. Моя жизнь, упакованная в шкафы и ящики.

– Я поеду домой, – сказала я, и мой голос прозвучал на удивление ровно.

– Одна? – Тамара нахмурилась. – Катюш, может, не надо? Давай я с тобой. Или дождемся одиннадцати, после адвоката…

– Нет. Я должна сама. Прямо сейчас. Пока он, скорее всего, у своей… новой пассии. Я хочу сделать это в тишине. Просто забрать необходимое.

Я видела, что Тамаре моя идея не нравится, но она не стала спорить. Она понимала. Это был мой крест, и нести его предстояло мне одной. Она лишь сунула мне в сумку бутылку воды и пачку обезболивающего. «На всякий случай», – сказала она.

Такси несло меня по знакомым улицам. Город жил своей обычной жизнью: люди спешили на работу, мамы вели детей в сады, дворники лениво сгребали палую листву. А я смотрела на все это, как из аквариума. Мир остался прежним, это я в нем стала чужой, инородной. С каждым поворотом, приближавшим меня к дому, тревога нарастала. Я пыталась представить, что я почувствую, войдя в нашу квартиру. Облегчение? Боль? Ненависть? Я не знала.

Вот он, мой дом. Серый, девятиэтажный, ничем не примечательный. Я вошла в подъезд, поднялась на лифте на свой седьмой этаж. Сердце колотилось где-то в горле. Я достала ключи. Руки слегка дрожали.

Вставила ключ в замочную скважину. Он вошел легко, как всегда. Но когда я попыталась его повернуть, он не поддался. Ни на миллиметр. Я замерла, не сразу осознав происходящее. Наверное, не тот ключ. Я вытащила его, посмотрела. Тот. С брелоком в виде серебряного слоника, который дочка привезла из Таиланда. Я попробовала еще раз. Сильнее. Бесполезно. Ключ упирался во что-то внутри, отказываясь выполнять свою функцию.

И тут до меня дошло. Холодной, парализующей волной. Он сменил замки.

Не просто изменил. Не просто лгал. Он вычеркнул меня. Стер. Запер дверь в мою собственную жизнь, в мой собственный дом, где я прожила двадцать пять лет. Это была уже не измена. Это было объявление войны. Жестокое, продуманное, беспощадное.

Первым порывом было сесть прямо здесь, на коврик у двери, и завыть. Но я не позволила себе этого. Вместо слез пришла ярость. Глухая, холодная, звенящая в висках. Я начала стучать. Сначала костяшками пальцев, потом громче, уже кулаком. Стучала отчаянно, вкладывая в каждый удар всю свою боль и ненависть. Звук гулко разносился по лестничной клетке.

На шум открылась соседняя дверь. Оттуда выглянула Клавдия Петровна, наша соседка, одинокая старушка, которая знала все обо всех. Она всегда была со мной подчеркнуто вежлива, но за этой вежливостью я чувствовала что-то цепкое и недоброе.

– Чего стучишь, милая? – спросила она с неприкрытой, злорадной ухмылкой. – Не откроют тебе. Петр Николаевич просил передать, что он тебя больше здесь не ждет.

Я ошарашенно смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова. А она, наслаждаясь моим унижением, с кряхтением выкатила из своей квартиры в коридор чемодан. Мой старый дорожный чемодан. Он был собран. Небрежно, наспех. Из него торчал рукав моего халата и край любимого пледа.

– Вот, велел отдать, – продолжала она своим скрипучим голосом, подталкивая чемодан ко мне. – Сказал, что порядочные женщины по ночам из дома не уходят. А шлюхам в приличном доме не место. Еще и наглости хватило заявиться…

Шлюха. Это слово ударило меня под дых, выбив остатки воздуха. Он не просто выставил меня. Он заранее подготовил почву. Оклеветал. Разыграл спектакль, где он – обманутый муж, а я – гулящая жена. Унижение было всеобъемлющим, публичным.

Я стояла посреди лестничной клетки, рядом с унизительным чемоданом, набитым моей прошлой жизнью, и чувствовала, как земля уходит из-под ног. У меня оставалась неделя отпуска. Но куда мне было ехать? К Тамаре? Я не могла вечно сидеть у нее на шее, разрушая покой ее семьи. Родные далеко, в другом городе. Дочь за границей, и я не хотела втягивать ее в эту грязь по телефону. Оставалась только дача. Старая бабушкина дача. Заброшенная, холодная, но единственное место на земле, которое принадлежало только мне.

В голове вдруг всплыли слова Тамары: «Жесткий, как наждак… выигрывает процессы». И ее же совет: «Он не должен уйти от этого чистеньким». Что-то внутри щелкнуло. Я достала телефон. Мои пальцы больше не дрожали. Они уверенно нашли в контактах номер и нажали кнопку вызова.

– Полиция, – ответил бесстрастный голос на том конце.

– Здравствуйте, – мой голос был спокоен. – Меня зовут Екатерина Волкова. Мой муж сменил замки и не пускает меня в мою собственную квартиру. Я нахожусь по адресу…

Ожидание было пыткой. Я сидела прямо на ступеньках, отвернувшись от чемодана и от двери Клавдии Петровны, за которой я чувствовала ее любопытное присутствие. Каждая минута казалась вечностью.

Наконец, я услышала тяжелые шаги. Участковый, мужчина лет сорока с уставшим лицом, поднялся на этаж. Он посмотрел на меня, на чемодан, вздохнул.

– Вы вызывали? Волкова Екатерина?

– Да, это я.

– Паспорт с собой? Прописка? Я протянула ему документ. Он внимательно изучил страницу с регистрацией. – Хорошо. Пойдемте, поговорим с вашим супругом.

Он позвонил в дверь. Долго никто не открывал. Потом за дверью послышались шаги. Замок щелкнул. На пороге стоял Петр. В домашнем свитере, растрепанный. Увидев меня и полицейского, он мгновенно нацепил на лицо маску оскорбленной добродетели.

– А, это ты… – он посмотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью. – Я так и знал, что ты устроишь скандал. Товарищ лейтенант, эта женщина пытается ворваться и угрожает мне!

– Гражданин Волков, – устало, но твердо произнес участковый. – Ваша супруга имеет точно такое же право находиться в этой квартире, как и вы. Это совместно нажитое имущество. Смена замков без ее согласия – это самоуправство. Вы обязаны обеспечить ей доступ в жилище. Все ваши имущественные споры решайте в суде, а не здесь.

Петр побагровел. Он хотел что-то возразить, но стальной тон полицейского не оставлял пространства для маневра. Он понял, что проиграл этот раунд. С ненавистью в глазах он отступил в сторону, пропуская меня внутрь.

Я вошла в свою квартиру, которая вдруг стала чужой. Прошла в спальню под его тяжелым, сверлящим взглядом. Он стоял в дверях, скрестив руки на груди, и наблюдал за каждым моим движением. Я молча открыла шкаф. Достала дорожную сумку, гораздо больше той, что он мне выставил. И начала методично собирать вещи. Не те, что он мне бросил, как подачку. А те, что были нужны мне. Хорошие джинсы, теплые свитеры, белье, ноутбук, зарядные устройства. Папку с документами. Шкатулку с немногочисленными украшениями. Пару фотографий в рамках – я и дочка.

Я не проронила ни слова. И я видела, мое молчание бесило его гораздо больше, чем крики. Он ждал истерики, слез, скандала. А получил холодное, презрительное безразличие.

Собрав две сумки, я пошла к выходу. Прошла мимо него, стараясь даже краем одежды не коснуться его. Он что-то прошипел мне в спину, но я не разобрала слов, да и не хотела. На лестничной клетке я кивнула участковому: «Спасибо». Тот лишь устало махнул рукой.

Я не притронулась к чемодану, который так и остался стоять у стены. Это была его игра, его унижение, и я оставляла это ему. Спустившись на лифте, я вышла на улицу. Сентябрьский воздух показался мне воздухом свободы. Я достала телефон и вызвала такси. Когда оператор спросила: «Куда поедем?», я, не колеблясь ни секунды, назвала адрес. Адрес старого дачного поселка, где меня ждал заброшенный бабушкин дом.

Глава 4

Такси ехало долго. Сначала мы тащились по забитым городским проспектам, потом выбрались на гулкое шоссе, и, наконец, свернули на узкую, петляющую дорогу, ведущую к дачным поселкам. Пейзаж за окном менялся. Высотки уступили место унылым пригородам, те, в свою очередь, растворились в полях и перелесках. Я смотрела, как мимо проносятся деревья, уже тронутые осенней ржавчиной, и думала о том, что эта дорога – точная метафора моего бегства. Бегства из жизни, которая еще несколько дней назад казалась мне незыблемой, в полную, абсолютную неизвестность.

Дача. Слово это отзывалось во мне призрачным теплом из далекого прошлого. Я вспомнила, как мы с бабушкой приезжали сюда на все лето. Воздух пах сосновой смолой и нагретой на солнце земляникой. Дни были бесконечными, полными маленьких приключений: походов на речку, строительства шалашей, чтения книг на старом скрипучем гамаке. Бабушка пекла пироги с яблоками, а вечерами мы сидели на веранде, пили чай с мятой и смотрели на звезды. Тогда дача была синонимом счастья, свободы, беззаботности. Сейчас я ехала туда, как в ссылку. Это было мое последнее прибежище, единственное место на карте, где меня не могли достать ни лживые воспоминания, ни презрительные взгляды соседей.

– Надолго сюда? – нарушил тишину водитель, пожилой мужчина с усталыми глазами. – Народ-то уже весь разъехался, сезон закрыт.

– Не знаю, – коротко ответила я. – Поживем – увидим.

Он больше ничего не спрашивал. Наконец, мы свернули к знакомым воротам с облупившейся звездой. «СНТ Рассвет». Какая ирония. Никаким рассветом для меня здесь и не пахло. Скорее, густыми, беспросветными сумерками.

Такси остановилось у покосившегося забора. Я расплатилась, водитель выгрузил мои сумки на заросшую сорняками обочину и, не прощаясь, уехал. Я осталась одна. Тишина, густая и почти осязаемая, тут же обрушилась на меня. Она была нарушаема лишь шелестом листьев да далеким лаем собаки. Я взглянула на дом.

Он смотрел на меня, как старый, обиженный родственник. Краска на стенах облезла, обнажив серые, выцветшие доски. Резные наличники на окнах потемнели и потрескались. Крыльцо опасно просело на один бок. Сад, когда-то бывший бабушкиной гордостью, превратился в дикие, непроходимые джунгли. Высоченный бурьян вперемешку с крапивой скрывал остатки цветочных клумб. Старая яблоня, скрюченная и больная, уронила на землю мелкие, червивые плоды, которые источали кислый запах гниения.

Это место было не просто заброшено. Оно было мертво. И эта мертвенная честность запустения была мне сейчас ближе и понятнее, чем глянцевый, вылизанный уют моей городской квартиры, оказавшийся всего лишь декорацией к спектаклю одного актера.

Я нашарила в сумке старый ключ. Большой, железный, с ржавчиной на бородке. Этот ключ вошел в замок туго, со скрежетом, но поддался. Я провернула его, и старая дверь с жалобным стоном отворилась.

В нос ударил тяжелый, спертый запах. Запах сырости, мышиного помета и пыли, копившейся годами. Я шагнула внутрь, в полумрак. Мебель стояла на своих местах, укрытая белыми саванами простыней, и походила на призраков.

Я занесла сумки и оставила их у порога, не решаясь вторгаться в этот застывший мир. Медленно, как в музее, я пошла по дому. Вот кухня. На столе все та же выцветшая клеенка в мелкий цветочек. Ржавая полоса под краном умывальника. На стене – отрывной календарь, застывший на дате десятилетней давности, когда бабушки не стало. Я помнила, как она здесь хлопотала, ее сухие, проворные руки, раскатывающие тесто. Она всегда что-то напевала себе под нос. Мне показалось, я до сих пор слышу ее негромкий голос.

Гостиная. Огромный книжный шкаф, от которого пахло старой бумагой. Продавленный диван, на котором я прочла всего Дюма. В центре комнаты белела огромная русская печь с лежанкой. Мы не топили ее уже лет пятнадцать. Петр всегда боялся пожара, говорил, что это опасно. Он вообще многого боялся, что касалось реальной, физической жизни, предпочитая ей безопасность книжных теорий и концепций. Как я этого не замечала?

Я поднялась на второй этаж, в свою бывшую комнату. Маленькая, с низким потолком и одним окном, выходящим в сад. Здесь все было по-прежнему. Выцветшие обои с васильками. На стене до сих пор висел мой детский рисунок – кривоватый домик с оранжевым солнцем. Я подошла к окну. Стекло было грязным, покрытым паутиной. Я провела по нему пальцем, оставляя чистую полосу. В саду, продравшись сквозь бурьян, цвел одинокий куст флокса, дикий, но упрямый.

Именно здесь, в этой комнате из моего детства, на меня обрушилось окончательное, ясное понимание. Я не плакала. Слезы кончились вчера. Внутри была лишь выжженная, беспросветная пустота. Я поняла, что все мои годы брака были иллюзией. Тщательно выстроенной мной самой. Я так хотела верить в эту картину – «счастливая семья, муж-профессор, умница-дочь, уютный дом», – что отказывалась замечать трещины, которые давно расползлись по этому холсту. Его отстраненность, которую я принимала за усталость от работы. Его растущую скупость, которую я считала бережливостью. Его снисходительное отношение ко мне, которое я оправдывала его интеллектуальным превосходством.

Я была не женой. Я была функцией. Удобной, безотказной, создающей комфорт и тыл, на фоне которого он мог жить своей, другой, настоящей жизнью. А я верила. Я была соавтором этой лжи, ее главной актрисой и единственной зрительницей.

Солнце начало садиться. Дом стремительно погружался в синие сумерки. Я очнулась от своих мыслей. Нужно было что-то делать. Просто, чтобы выжить. Чтобы не сойти с ума в этой тишине. Я нашла в прихожей щиток и щелкнула главным рубильником. В коридоре тускло загорелась лампочка. Это была первая маленькая победа. Потом я пошла во двор, к колодцу, и долго, с трудом вращала заржавевшее колесо водяного насоса. Наконец, из трубы с хрипом полилась тонкая струйка ледяной, воды пахнущей железом. Набрала немного в старое ведро – хватило только умыться и почистить зубы. Завтра нужно будет набрать больше.

В старом бабушкином сундуке я нашла тяжелые, пахнущие нафталином одеяла и охапку дров.

Я не ужинала. Разобрала одну сумку, достав теплый свитер и зубную щетку. Потом села на старый диван, укутавшись в колючее одеяло, и стала смотреть в окно, за которым качались листья сирени.

Эта ночь была моей нулевой отметкой. Точкой обнуления. У меня больше не было мужа. У меня больше не было дома в том смысле, в котором я его знала. Мое прошлое было стерто. Мое будущее – абсолютно туманно. Я была одна, в заброшенном доме, без малейшего понятия, что я буду делать завтра.

Это было страшно. Но вместе со страхом я ощущала и другое, новое для себя чувство. Странную, пугающую свободу. С меня словно сняли тяжелый костюм, который я носила много лет. Костюм «жены профессора Волковой». И под ним оказалась просто я. Катя. Женщина сорока пяти лет, у которой не осталось ничего, кроме самой себя.

Я не знала, хватит ли мне сил. Но я знала одно: я выживу. Просто потому, что падать дальше было уже некуда. Я была на самом дне. А со дна есть только один путь – наверх.

Глава 5

Проснулась я от пронизывающего озноба. Не от того холода, что идет изнутри, от нервного истощения, а от настоящего, физического холода, который пробрался под колючее бабушкино одеяло и вцепился в каждую косточку. Ночь на продавленном диване была короткой и беспокойной. Я то проваливалась в тяжелый, липкий сон, то выныривала из него, и в первые секунды пробуждения не могла понять, где нахожусь. Сознание услужливо подсовывало привычный образ нашей спальни в городской квартире – свет от уличного фонаря, пробивающийся сквозь штору, тихое посапывание Петра рядом… А потом реальность наваливалась всей своей тяжестью: я одна, в заброшенном доме, и никакого «рядом» больше не существует.

Утро встретило меня серым, безжалостным светом. Он проникал сквозь грязные стекла окон, высвечивая каждый изъян этого умирающего пространства: клубы пыли по углам, паутину на потолке, темные разводы от сырости на старых обоях. Я встала, и тело заныло от неудобной позы. Во рту был привкус вчерашней горечи. Первой мыслью было – кофе. Горячий, крепкий, сладкий. Это был мой утренний ритуал, маленький островок стабильности. Но для этого нужна была вода и огонь.

Я оделась в самый теплый свитер, который прихватила с собой, и вышла на улицу. Воздух был ледяным и чистым. Он обжигал легкие и немного прояснял голову. Вчерашней воды хватило только умыться – теперь нужно было набрать больше, чтобы и чай заварить, и посуду помыть. Я снова, с трудом накачала из колодца полное ведро ледяной воды, занесла его в дом. Нашла на кухне старый эмалированный чайник, тоже покрытый слоем пыли.

Осталось всего лишь растопить большую печь. Ту самую, русскую, что занимала почти центр дома, с лежанкой, на которой мы с двоюродным братом так любили спать в детстве. Она была сердцем дома, и если бы мне удалось запустить это сердце, все остальное показалось бы уже не таким страшным.

Это стало моей навязчивой идеей, первой осмысленной целью за последние дни. Я нашла в сарае старый, зазубренный топор и с трудом нарубила немного щепок от сухих досок, оставшихся от развалившегося забора. Нашла старые газеты, которыми бабушка устилала полки в шкафах. Я действовала методично, с какой-то злой сосредоточенностью. Я представляла, что с каждым ударом топора я разрубаю узлы, связывавшие меня с прошлым.

Я открыла чугунную дверцу печи, выгребла оттуда слежавшуюся золу. Сложила газеты, набросала сверху щепок, подожгла. Бумага вспыхнула весело, с сухим треском. Подложила пару поленьев потолще из поленницы у стены. Огонь занялся, заплясал, отбрасывая на стены живые, теплые блики. Я почувствовала укол гордости. Я смогла. Я, городская жительница, привыкшая лишь поворачивать ручку газовой плиты, смогла сама развести огонь.

Но моя радость была недолгой. Через пару минут я почувствовала едкий запах дыма. Сначала легкий, почти незаметный. Я подумала, что это нормально для старой печи. Но дым становился все гуще. Он не уходил в трубу. Он валил обратно в комнату, в мое лицо. Сначала серыми, полупрозрачными струйками, а потом густыми, черными, удушливыми клубами.

Я закашлялась. Глаза начало щипать так, что я едва могла их открыть. Комната стремительно наполнялась дымом. Я в панике бросилась к дверце, пытаясь выгрести горящие поленья, но от этого дыма стало только больше. Он был повсюду. Едкий, вонючий, он проникал в легкие, не давая дышать. Я поняла, что еще минута – и я просто потеряю сознание. Спотыкаясь о мебель, которой не видела в дыму, я нашла ручку входной двери, рванула ее на себя и вывалилась на крыльцо, жадно хватая ртом ледяной, спасительный воздух.

Упав на колени, кашляя до слез, я пыталась отдышаться. Из трубы на крыше дым не шел. Зато он валил из всех окон и щелей моего дома, словно из пасти больного дракона. Я была в отчаянии. Мое убежище оказалось ловушкой. Моя первая попытка наладить жизнь обернулась полным провалом.

– Да что б тебя! – яростно выкрикнула, саданув ногой по засохшему стеблю бархатца. И размазывая по лицу сажу и слезы, обернулась и именно в этот момент я его и увидела.

Он стоял у своего забора, метрах в двадцати от меня. Мужчина. Высокий, широкоплечий, в простой клетчатой рубахе и рабочих штанах. Его лицо было спокойным, обветренным, с глубокими морщинами у глаз. На вид ему было лет пятьдесят, может, чуть больше. Он не выказывал ни удивления, ни сочувствия. Просто смотрел.

Я почувствовала укол жгучего стыда. Мало мне было публичных унижений, теперь я еще и выставила себя полной идиоткой перед единственным живым человеком в округе. Я поднялась на ноги, пытаясь сделать вид, что все в порядке.

Он медленно пошел в мою сторону. Шел не спеша, уверенно, как человек, который не делает лишних движений. Подойдя к моей калитке, он остановился.

– Топишь? – его голос оказался низким, с хрипотцой. Вопрос был до смешного очевидным, но в его интонации не было иронии. Только констатация факта.

– Пыталась, – выдавила я, снова закашлявшись.

Он перевел взгляд с меня на крышу моего дома, потом снова на меня. Его взгляд был долгим, изучающим, но не наглым. Он словно сканировал ситуацию, оценивая масштаб бедствия. Я видела такие взгляды у врачей или спасателей. Взгляды людей, привыкших иметь дело с проблемами, а не с разговорами о них.

– Задвижку открыла? – спросил он.

– Какую задвижку? – не поняла я.

Он ничего не ответил. Лишь едва заметно качнул головой, то ли своим мыслям, то ли моей неопытности.

– Пойдем, посмотрим, – сказал он так, будто это было уже решенным делом.

Он легко толкнул калитку и вошел во двор. Я, смущенная и растерянная, поплелась за ним. Он прошел мимо меня прямо в задымленный дом, даже не поморщившись. Я шагнула за ним. Внутри было уже не так дымно, основная часть вышла на улицу, но запах гари стоял невыносимый. Он, не обращая внимания на чад, прошел прямо к печи. Я стояла в стороне, чувствуя себя виноватой школьницей.

Он нашел какую-то железную заслонку сбоку дымохода, которую я даже не заметила, и с усилием потянул ее на себя. Раздался скрежет ржавого металла. Потом он взял кочергу, которую я до этого использовала неумело, как грабли, и залез ею куда-то вглубь печного нутра. Что-то там пошевелил, с грохотом сбросил вниз. Оттуда посыпалась сажа и какой-то мусор.

Пока он работал, я наблюдала за ним. За его большими, умелыми руками. За его сосредоточенным лицом. За его спокойной уверенностью. И думала о Петре. Я представила его на этом месте. Он бы начал с лекции о законах термодинамики. Потом стал бы жаловаться на старый дом, на «советское наследие». Потом начал бы искать в интернете телефон печника, долго бы с ним препирался о цене. Он бы создал вокруг проблемы огромное облако из слов, теорий и жалоб. А этот человек… он просто пришел и решил ее. За пять минут. Своими руками. Эта простая, не требующая слов мужская компетентность была для меня чем-то совершенно новым, почти из другого мира.

К этому времени дым почти рассеялся. Огонь в печи загудел ровно, сильно, правильно. Стало заметно теплее.

– Вот, – коротко сказал он, ставя кочергу на место. – Там гнездо птичье старое в трубе было. И задвижка закрыта. Перед сезоном всегда проверять надо.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Подождите! – воскликнула я. – Спасибо… Спасибо вам огромное. Я… я не знаю, как вас благодарить. Я бы не справилась.

Он на мгновение остановился в дверях, повернул голову.

– Все справляются, – ответил он. И в этой фразе было больше поддержки, чем во всех утешениях Тамары. – Я Иван, – добавил он после паузы.

– Катя. Екатерина.

– Знаю, – сказал он. – Бабушку вашу помню, Анну Сергеевну. Хорошая была женщина.

Он снова собрался уходить. И мне вдруг отчаянно не захотелось, чтобы он уходил. Его присутствие делало этот враждебный дом чуть менее страшным.

– Может быть… кофе? – выпалила я, сама удивившись своей смелости. – У меня есть хороший, из города. Свежий.

Иван замер. Он смотрел на меня несколько секунд, и мне показалось, что он сейчас откажется. Но потом он медленно кивнул.

– Кофе можно.

Я суетилась на кухне, как ненормальная. Сполоснула чайник и две старые фаянсовые чашки, которые нашла в буфете. Заварила кофе прямо в чашках, кипятком из чайника, который успел согреться на плите. Мы сели за старый кухонный стол, покрытый потрескавшейся клеенкой. Он пил свой кофе большими глотками, держа чашку в огромной ладони. Я пила маленькими, пытаясь согреть замерзшие пальцы. Тишина не была неловкой. Она была… естественной. Как тишина в лесу.

– Надолго сюда? – спросил он, повторяя вопрос таксиста.

– Пока не знаю, – честно ответила я. – Наверное, надолго.

Он кивнул, словно мой ответ его удовлетворил. Он не спрашивал, почему я здесь одна, почему в такое время года. Его сдержанность была формой уважения к чужим границам, о которой мой муж, психолог и интеллектуал, даже не догадывался.

Он допил свой кофе, поставил чашку на стол.

– Спасибо за кофе.

– Это вам спасибо. Вы меня спасли.

– Не преувеличивайте, – он встал. – Дрова у вас сырые. Плохо гореть будут. Я вам своих принесу, сухих.

И он ушел. Просто вышел за дверь, оставив меня одну в теплом, пахнущем кофе и дымом доме. Я сидела за столом и смотрела на его пустую чашку. Впервые за эти страшные дни я почувствовала не страх, не боль и не злость. Я почувствовала благодарность. И что-то еще. Тонкий, едва заметный росток надежды. Оказалось, что даже в самом темном лесу можно встретить человека, который просто поможет. И от этого мир перестает казаться таким уж безнадежным местом.

Глава 6

Офис Марка Борисовича Орлова находился в одном из престижных зданий на Кутузовском проспекте. Стеклянная башня, отражающая утреннее небо, мраморный холл с охраной в дорогих костюмах, безупречно отполированные лифты – все здесь дышало деньгами и властью. Я ехала на восемнадцатый этаж, сжимая в руках папку с документами, и думала о том, как странно устроена жизнь. Еще неделю назад я была обычной женой профессора, моей главной проблемой было выбрать, что приготовить на ужин. А сегодня я поднимаюсь к адвокату, чтобы начать войну за свою долю жизни.

Тамара стояла рядом со мной и время от времени ободряюще улыбалась. Она была одета строго и деловито – темно-синий костюм, белая блузка, минимум украшений. «Боевая раскраска», – пошутила она утром, но я видела, что она волнуется не меньше моего. Ее присутствие было единственным, что удерживало меня от паники.

– Все будет хорошо, Катюш, – шептала она, когда лифт остановился на нужном этаже. – Этот Орлов – зверь. Он разорвет твоего Петьку в клочья.

Приемная адвокатской конторы встретила нас дорогой сдержанностью. Кожаные кресла, картины в тяжелых рамах, секретарша с идеальным маникюром и улыбкой, которая стоила, наверное, как моя месячная зарплата. Мы ждали недолго. Ровно в одиннадцать массивная дверь кабинета открылась, и оттуда вышел мужчина.

Марк Борисович Орлов был именно таким, каким я его представляла. Высокий, жилистый, с седеющими висками и серыми глазами за дорогими очками. Его рукопожатие было крепким, а взгляд – пронизывающим. Он окинул меня быстрым, оценивающим взглядом, и я почувствовала, что он уже составил обо мне определенное мнение.

– Проходите, – сказал он коротко. – У нас много работы.

Его кабинет был огромным. Панорамные окна выходили на весь город, а за массивным столом из темного дерева можно было проводить переговоры с целой делегацией. На стенах висели дипломы, награды, фотографии с важными людьми. Все это должно было производить впечатление, и оно его производило.

– Итак, – Орлов сел за свой стол и открыл новую папку, – расскажите мне все с самого начала. И прошу вас, без эмоций. Только факты.

Я начала рассказывать. О том, как обнаружила измену. О том, как муж сменил замки. О том, что мы прожили в браке двадцать пять лет, что у нас есть совершеннолетняя дочь, что вся наша недвижимость была приобретена в браке. Орлов слушал внимательно, изредка задавая короткие, точные вопросы. Он делал пометки в блокноте, и его лицо оставалось абсолютно беспристрастным.

– Понятно, – сказал он, когда я закончила. – Теперь давайте разберемся с фактами. Квартира оформлена на кого?

– На него. На Петра. Но покупали мы ее в браке, вместе. Я тогда тоже работала, вносила деньги…

– Это не важно, – перебил меня Орлов. – Если квартира приобретена в браке, она является совместно нажитым имуществом. Неважно, на кого оформлена. У вас есть право на половину. То же касается машины, дачи, всех банковских счетов и депозитов.

– Даже если все оформлено на него?

– Даже если все оформлено на него, – подтвердил адвокат. – Статья тридцать четыре Семейного кодекса. Имущество, нажитое супругами во время брака, является их совместной собственностью. Исключения – только то, что получено в дар или по наследству.

Я почувствовала что-то похожее на облегчение. Знать, что я имею право на половину имущество одно, а услышать подтверждение из уст опытного адвоката другое.

– Но, – продолжил Орлов, и в его голосе появились стальные нотки, – вы должны понимать, что ваш супруг будет сопротивляться. Судя по тому, что вы рассказали, он человек не простой. Он попытается скрыть активы, переписать имущество на родственников, представить вас в невыгодном свете. Готовы ли вы к длительной борьбе?

– Готова, – сказала я.

Орлов едва заметно улыбнулся. Видимо, мой ответ ему понравился.

– Отлично. Тогда начинаем. Сегодня же подаем иск о расторжении брака и разделе имущества. Мне нужны все документы: свидетельство о браке, документы на недвижимость, выписки по счетам. Все, что у вас есть.

Следующие два часа прошли в сплошной бумажной работе. Орлов диктовал своей помощнице, я подписывала документы, отвечала на вопросы. Постепенно моя прежняя жизнь превращалась в перечень цифр, дат, юридических формулировок. Квартира стоимостью столько-то миллионов. Автомобиль такой-то марки. Депозиты в таких-то банках. Все это было когда-то нашим общим домом, теплом, уютом. Теперь это стало объектом раздела.

– На процедуру уйдет месяца три-четыре, – сказал Орлов на прощание. – Может, больше, если ваш супруг будет активно сопротивляться. Мой гонорар – триста тысяч, плюс расходы. Половину вносите сейчас, половину – по завершении дела.

Триста тысяч. Почти вся моя годовая зарплата библиотекаря. Но я кивнула. У меня были накопления, немного, но хватит. И я была готова потратить каждую копейку, лишь бы не остаться ни с чем.

– Документы отправятся в суд завтра утром, – добавил он, провожая нас к лифту. – Ваш супруг получит уведомление дней через пять. Будьте готовы к его реакции.

Мы с Тамарой спускались на лифте, и я чувствовала странную смесь облегчения и тревоги. Я сделала шаг, от которого уже нельзя было вернуться назад. Война началась официально.

– Ну что, – сказала Тамара, когда мы вышли на улицу, – как ощущения?

– Странные, – честно ответила я. – С одной стороны, легче. Теперь я знаю, что делать. С другой… страшно. Он же не простит мне этого.

– А кто просил его прощения? – фыркнула Тамара. – Пусть теперь он боится. Пусть знает, что с тобой шутки плохи.

Мы поехали обедать в маленькое кафе рядом с офисом Орлова. Я ела машинально, не чувствуя вкуса еды. В голове крутились цифры, сроки, юридические термины. Тамара рассказывала что-то о своих делах, пытаясь меня отвлечь, но я слушала вполуха. Мысли возвращались к словам Орлова: «Будьте готовы к его реакции». Какой она будет? Петр, конечно, взбесится. Но что он может сделать? Закон на моей стороне.

Следующие дни прошли в странном подвешенном состоянии. Я жила на даче, приводила в порядок дом, пыталась не думать о том, что скоро грянет буря. Иван время от времени заходил с какой-нибудь мелкой помощью – то дрова принесет, то щеколду на калитке починит. Мы мало разговаривали, но его присутствие успокаивало. Он был как тихая, надежная гавань в океане моих тревог.

В четверг, ровно через пять дней после подачи документов, зазвонил телефон.

На экране высветилось имя: «Петр». Первый раз за все эти дни. Я долго смотрела на мигающий экран, не решаясь ответить. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно по всему дому. Наконец, я приняла вызов.

– Катя, – его голос звучал хрипло, зло, как у раненого зверя. – Что за дьявольщина? Мне только что курьер принес бумаги из суда. Ты подала на развод?

– Подала, – коротко ответила я, удивившись твердости собственного голоса.

– Ты совсем рехнулась? Какой развод? Мы можем все обсудить, решить по-человечески…

– По-человечески? – Я встала и начала ходить по комнате, телефон в руке. – Это когда ты держал за руку девочку моложе нашей дочери? Или когда сменил замки и выставил мои вещи на лестницу?

– Катя, ты не понимаешь… Эта девочка, это была ошибка. Минутная слабость. Мне жаль, что ты увидела… Но это ничего не значит! Мы можем все исправить!

Его голос стал вкрадчивым, почти ласковым. Тот самый тон, которым он всегда умел меня убеждать. Которым объяснял, почему мне не стоит покупать новое платье, почему лучше не ехать к подруге на дачу, почему моя работа в библиотеке «не так уж важна». Раньше этот голос действовал на меня гипнотически. Сейчас он вызывал только тошноту.

– Нет, Петр. Мы ничего не можем исправить. Все уже исправлено, – сказала я.

Пауза. Я слышала его тяжелое дыхание в трубке. А потом голос изменился. Стал жестким, металлическим.

– Слушай меня внимательно, – прошипел он. – Если ты не отзовешь этот дурацкий иск немедленно, я сделаю так, что ты останешься ни с чем. Совсем ни с чем. У меня есть связи, у меня есть возможности. Я докажу, что ты неадекватная, что ты психически больная, что ты бросила семью ради какого-то деревенского мужика…

– Какого мужика? – не поняла я.

– Не притворяйся! Мне соседка рассказала, что к тебе там какой-то мужчина ходит. Думаешь, я не узнаю? Я все узнаю! И когда я расскажу судье о твоем аморальном поведении…

Я рассмеялась. Искренне, громко. Петр замолчал, видимо, не ожидав такой реакции.

– Иван, – сказала я, когда смех прошел. – Соседа зовут Иван. Он помог мне печку растопить, когда я чуть не задохнулась от дыма. Принес дров. Выпил кофе. Вот и вся наша «связь». Но знаешь что, Петр? Даже если бы у меня был роман с ним, с почтальоном и с трактористом из соседней деревни – это было бы все равно честнее, чем твоя ложь.

– Катя…

– Нет, теперь слушай меня, – перебила я его, и в моем голосе появились те самые стальные нотки, что я слышала у Орлова. – Я больше не та женщина, которая будет терпеть твои угрозы. У меня теперь есть адвокат. Хороший адвокат. И я буду драться за каждый рубль, за каждую вещь. Потому что это мое. Потому что я это заработала двадцатью пятью годами своей жизни.

– Ты пожалеешь об этом, – прошипел он. – Очень пожалеешь. Я уничтожу тебя. Ты получишь от силы треть от квартиры, и то если повезет. А дачу я вообще переоформлю на мать, она же мне ее завещала…

– Дачу твоя мать подарила нам обоим, – спокойно сказала я. – Дарственная оформлена на двоих. И ты это прекрасно знаешь. А что касается квартиры – получу ровно половину. Закон на моей стороне.

– Мы еще посмотрим, на чьей стороне закон! – рявкнул он и бросил трубку.

Я медленно опустила телефон. Руки дрожали, но внутри была странная легкость. Я сказала ему все, что думаю. Впервые за четверть века я не промолчала, не свела все к шутке, не попыталась сгладить конфликт. Я просто сказала правду. И я не испугалась его угроз.

Вечером я сидела у печки, попивая чай и думая о прошедшем дне. За окном шумел осенний ветер, где-то скрипела ветка яблони. Дом постепенно становился теплым и уютным. А главное – он становился моим. Не нашим, не его, а моим. Местом, где я могу быть сама собой.

Глава 7

После звонка Петра прошла неделя. Семь дней тишины, которые я потратила на то, чтобы привести в порядок не только дом, но и себя. Орлов предупреждал, что процедура развода займет месяцы, и я решила использовать это время с пользой. Если мне предстоит жить здесь, то пусть это место станет домом в полном смысле слова.

Я начала с малого. С того, что лежало под руками и не требовало особых навыков. В бабушкином чулане обнаружился ящик со старыми инструментами: молоток с деревянной ручкой, потертой от времени, несколько отверток, плоскогубцы, коробка с гвоздями и шурупами. Все это было покрыто пылью, но исправно. Бабушка всегда была хозяйственной женщиной.

Первым делом я взялась за старый комод в гостиной. У него шаталась ножка, а один из ящиков заедал так, что его невозможно было выдвинуть. Я перевернула комод на бок и обнаружила, что ножка просто разболталась – нужно было всего лишь подкрутить винт. Это оказалось не так просто, как казалось. Винт был ржавый, отвертка скользила, а пальцы быстро затекли от непривычного положения. Но когда мне наконец удалось его затянуть, я почувствовала такую гордость, словно собрала космический корабль.

Ящик заедал из-за деформированной направляющей. Я выдвинула его с усилием и увидела, что металлическая полоска погнулась. Взяла плоскогубцы и осторожно выправила изгиб. Попробовала задвинуть ящик обратно – он вошел мягко, без сопротивления. Еще одна маленькая победа.

– Неплохо, – раздался за спиной знакомый голос.

Я обернулась. В дверях стоял Иван с небольшим ящиком в руках. Он смотрел на перевернутый комод и мои попытки его починить с тем же спокойным выражением лица, с каким наблюдал за моими мучениями с печкой.

– Спасибо, – сказала я, вытирая пыльные руки о джинсы. – Не думала, что это так сложно.

– Всему можно научиться, – ответил он. – Принес вам гвозди. – Он поставил ящик на стол. – Видел, что ваши старые поржавели. Эти новые, оцинкованные. Не будут ржаветь.

– Сколько я вам должна?

– Ничего не должны. Остались после ремонта. Лежат без дела.

Он помог мне поставить комод на место, проверил, крепко ли держится отремонтированная ножка. Потом посмотрел на заедавший ящик.

– Направляющие старые, – сказал он. – Если хотите, могу новые поставить. Современные, на роликах. Будет ходить как по маслу.

– А это сложно?