Читать онлайн Время поздних надежд

«Книга живая, как яблоко, только что сорванное с дерева. Читать интересно. Сюжет – судьба трех подруг: что было, что будет, чем сердце успокоится.

Задумываешься не только над судьбой героинь повествования, но и над собственной жизнью. И понимаешь, что главное наполнение жизни – любовь. Любовь к природе, к людям, даже к собственным ошибкам.

И невольно соглашаешься с автором: „Жизнь не так проста, как кажется. Она еще проще“.»

Виктория Токарева

АЛЛА ЯКОВЛЕВНА КРУТАЯ

медийная личность: телеведущая, общественная фигура, представительница светской среды, писатель, сестра известного композитора Игоря Крутого. «Время поздних надежд» – её третий роман, в котором личная память соединяется с художественным вымыслом.

«Время  поздних  надежд»  –  моя  третья  книга. Честно говоря, даже не верится, что уже третья. Я написала эту книгу о дружбе и ее самом высоком проявлении – любви. Любви, о которой мечтают, не спят ночами и ждут, невзирая на усталость, разочарования и возраст. И она обязательно приходит, порою  испугав  неожиданностью  нахлынувших  чувств и застав тебя врасплох. А еще эта книга о верности. Многие  считают,  что  женской  дружбы  не  существует? Неправда! Существует! И если удалось пронести и сохранить ее на всю жизнь – это подарок судьбы и великое счастье!

Говорят, что писать нужно тогда, когда не писать невозможно! Я начала писать внезапно и достаточно поздно, но поняла, что мне без этого больше никак! Живу этим и счастлива, что могу поделиться с вами своими мыслями, чувствами и душой, которую оставляю в каждой написанной строчке!»

Все имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Зойка

– Что-то я не вижу очереди, – сказала Зойка по кличке Скарлетт – моя верная школьная подруга, выглянув в окно.

Когда ей исполнилось тринадцать, Зойка прочитала «Унесенных ветром», и жизнь ее мгновенно изменилась. Мама Зойки, Любовь Владимировна, принесла книгу домой на три дня. Зойка читала по ночам, таская книгу из спальни, как только родители засыпали. Отсыпалась на уроках. Сидели мы за одной партой, и я ее прикрывала, а если кто-то из учителей обращал внимание на то, что она спит, больно щипала за бедро. Через пару дней синяки становились темно-фиолетовыми, потом – с нежным переходом в зеленый, к концу второй недели желтели. Владимир Иванович, учитель физкультуры по кличке Костыль, оставил Зойку после урока и долго расспрашивал, бьют ли ее родители. Зойка все отрицала, да и меня не выдала. Но что эти мелочи были в сравнении с восторгом, который Зойка испытала, мысленно путешествуя ночами по американскому Югу со Скарлетт О’Харой. Впечатление было таким сильным, что Зойка настояла, чтобы я ее тоже стала называть Скарлетт, выбрав тем самым для себя не только имя, но и жизненную философию. Безусловно, в имени этом было нечто таинственное, влекущее и неизведанное, как и в штате Джорджия, где Скарлетт родилась. Да что там Джорджия… Неизведанной и таинственной была даже Москва, в которую мы отчаянно мечтали попасть.

С тех пор жизненным кредо Зойки стала любимая фраза Скарлетт О’Хары: «Об этом я подумаю завтра». Мне эта фраза нравилась тоже, но применить пока никак не удавалось.

С Зойкой мы дружили с первого класса. Жили в соседних подъездах и были, как говорится, «не разлей вода». Вскоре «Унесенных ветром» прочитала и я.

Наши мечты после прочитанного оказались разными.

Зойка грезила о богатстве и славе. Она представляла себя хозяйкой большого поместья в Джорджии или, в крайнем случае, Калифорнии. И просыпаясь по утрам, хотела бы спрашивать: «Где мои слуги и лошади?» Она репетировала эту фразу по многу раз в день с разными интонациями: то раздраженно, то шутливо, то в приказном тоне или растерянно, словно удивляясь. И все никак не могла решить, что ей больше по душе. Ну а мне загадочный и мужественный Ретт Батлер мгновенно вскружил голову. Да так, что сразу же захотелось любви, страсти и зеленого бархатного платья, как у героини.

Думала я только о нем и искала похожие черты у старшеклассников. Но таких, как мой Ретт, не находилось.

Часами мы обсуждали наши мечты и наконец пришли к выводу, что главная задача на ближайшее время – научиться очаровывать мужчин. Для этого был нужен объект, и мы его нашли.

Все началось со школьного красавца Рэмбо из 9-го «А». Вообще-то его звали Фима, но он ненавидел свое имя. Спасение пришло благодаря видеомагнитофону школьного друга Паши, папа которого был директором магазина «Океан».

Только что появилась видеокассета с фильмом «Рэмбо» с Сильвестром Сталлоне в главной роли, и мир мальчишек изменился. Каждый возомнил себя Рэмбо. Все восхищались крутостью киношных героев и хотели быть похожими только на них. В голове у каждого гремели взрывы, свистели пули и грохотали вертолеты. Это было время боевиков.

Просмотр фильма мгновенно изменил судьбу Фимы. Он отрастил черные кудри, начал ходить в качалку в подвале соседнего дома и отрепетировал перед зеркалом равнодушно-мужественный взгляд, который поразил Зойку в самое сердце. Она влюбилась.

У нас дома не было видеомагнитофона – только цветной телевизор «Березка», и фильм «Рэмбо» я не видела. Но Фима с новым именем и отросшими смоляными кудрями понравился мне тоже. В джинсовых бананах, которые ему прислала из Америки тетя Соня, папина родная сестра, Фима выглядел сногсшибательно, но Зойка влюбилась первая, и я, не задумываясь, уступила его ей.

Зойка была красавица. Высокие скулы, кошачьи зеленые глаза, которыми она невероятно гордилась, без конца повторяя, что среди жителей нашей планеты всего два процента людей с зелеными глазами, что выгодно отличает ее от остальных, в том числе и от меня, голубоглазой блондинки. Я не обижалась, в душе понимая, что у голубоглазых блондинок тоже есть шанс, пусть и не такой высокий, как у зеленоглазых брюнеток.

Зойка убедила себя, что похожа на главную героиню любимой книги, но пока это не помогало. Взгляд девятиклассника Рэмбо на семиклассницах не задерживался никогда. Зойка решила взять ситуацию в свои руки. После двухнедельной слежки за «объектом» она разработала план захвата. Каждую пятницу с семи до девяти вечера Фима, то есть Рэмбо, занимался спортом в подвале соседнего подъезда, где жильцы оборудовали подпольный спортивный клуб. Почему он был подпольным – не знаю до сих пор, но тогда было не принято о нем особо рассказывать. Считалось, что желание качать мускулы не имеет ничего общего с советской системой физического воспитания и несет вредную социальную нагрузку. Очень хотелось попасть в качалку, но девочек туда не пускали. Нам оставался только мамин диск «Грация», и мы со Скарлетт соревновались, кто дольше сможет на нем крутиться. Мы готовились покорять мужские сердца. А покорять мужские сердца можно только обладая тонкой талией, которую обещали те, кто придумали этот диск.

В пятницу, в двадцать ноль-ноль, мы засели в кустах рядом с входом в подвал. Готовясь к захвату, Зойка долго пыталась разделить «цыганской иголкой» густо накрашенные ленинградской тушью ресницы, покрывшиеся комочками. Почему иголку называли цыганской, я не знала – ничего цыганского, помимо названия, в ней не было. Она просто была больше размером, чем остальные иголки. Может, цыгане шьют только большими иголками? В процессе разделения ресниц Зойка несколько раз промахивалась и громко вскрикивала. Глаз покраснел, веко опухло. Я рванула домой и стащила из маминой косметички ярко-зеленые тени. Зойка отчаянно попыталась закрасить ими воспаленное веко. Левый глаз стал в два раза меньше, чем правый. Ко всему прочему, накручивая волосы на плойку, Зойка обожгла лоб. Выглядела моя Скарлетт не блестяще, но мы надеялись, что в темноте Рэмбо не заметит проблемы, а глаза будут казаться более выразительными.

Он задерживался на тренировке. Пошел дождь, который с каждой минутой становился все сильнее. Мы замерзли. Намокшие локоны обвисли жалкими прядями. Зойка все меньше была похожа на Скарлетт О’Хару. Потекла тушь и попала в и без того воспаленный глаз. Зойка терла измученные глаза и вскоре стала похожа на собаку Баскервилей. Я умоляла ее вернуться домой и умыться, но Зойка была непреклонна.

– Скарлетт О’Хара, – гордо сообщила она, – даже в самых тяжелых и безвыходных ситуациях продолжала бороться и искать выход. Это и сделало ее символом упорства и силы. Я не сдамся так просто. Запомни это! – и Зойка упрямо сжала губы.

Мне стало стыдно, и я осталась. Скрипнула дверь. И появился он – Рэмбо. Зойка стремительно выскочила из кустов и, не удержавшись на ногах, затекших от долгого сидения на корточках, упала в лужу. Рэмбо заорал от ужаса и, мгновенно превратившись в Фиму, дал деру. Зойка мчалась за ним, умоляя остановиться. Я в ужасе замерла в кустах. Через несколько минут Фима исчез за дверью подъезда. Измученные и мокрые, мы поплелись домой.

Первый план стал провальным, а вот второй, спустя год, оказался удачным.

За лето мы внезапно повзрослели и похорошели. Одноклассники начали писать записки, приглашая в кино. Зойка по-прежнему сохла по Рэмбо, а он по-прежнему не обращал на нее внимания. Мне пока не нравился никто.

Приближался Новый год. Школьное руководство организовало новогоднюю дискотеку для старшеклассников, а мы теперь и были старшеклассники. К праздничной дискотеке готовились серьезно. Всё этому благоприятствовало. Зойкины родители на выходные уезжали в дом отдыха, и она оставалась одна. Если бы родители только знали, к чему это приведет…

Начало дискотеки было в девятнадцать ноль-ноль.

Мы пришли с опозданием, как и положено уверенным в себе дамам. На самом деле, Зойкины родители всё никак не уезжали, а нам нужно было время, чтобы привести себя в достойный вид без родительского глаза. За неделю до этого мы приобрели в соседней подворотне, на отложенные с завтраков деньги, польскую розовую перламутровую помаду – одну на двоих. А несколько дней назад мне удалось припрятать остаток маминого черного карандаша, полупустой флакон духов «Серебристый ландыш» и голубой мелок, который мы свистнули в кабинете географии. Из него мы собирались сделать тени, измельчив мелок в ступке, в которой мама растирала черный перец горошком с чесноком и солью для заправки борща. Ступку маме подарила соседка, фармацевт тетя Роза. Фаянсовая, белая, с тяжелым пестиком, она напоминала маленький детский горшок. Всё было готово. Наряды тоже. Время тянулось мучительно долго, наконец родители уехали, и мы приступили к главному…

Первым делом, конечно, ресницы. Я слышала, как мама обсуждала с подругой, что после первого слоя «плевалки» (так в народе назвали ленинградскую тушь, потому что в нее нужно было поплевать перед использованием) ресницы нужно припудрить, а потом пройтись еще одним слоем туши. Пудру мама забрала с собой. Решили припудрить мукой. А что? Какая разница. Ресницы получились огромными, с множеством налипших комочков. К этому нам было не привыкать – разъединили цыганской иглой, и ресницы стали выглядеть как пышная метелка. Хорошо послюнив карандаш, Зойка уверенно провела стрелки на веках, добавила розовый перламутр на губы, взбила волосы, пару капель ландыша – за ухо. Лежа на полу, с моей помощью застегнула молнию чуть маловатых, зато в облипочку, новых джинсов, купленных у спекулянтки и подаренных ей на день рождения родителями, и… на моих глазах превратилась, ну если не в Скарлетт О’Хару, то в настоящую голливудскую звезду. Во всяком случае, именно так мы тогда их и представляли. Признаюсь честно, я выглядела не так роскошно, но тоже неплохо. Голубое кримпленовое платье в талию, с отрезной юбкой шестиклинкой, которое сшила к Новому году знаменитая и слегка сумасшедшая местная портниха Клара, мне шло и прекрасно гармонировало с глазами. К нему прилагался яркий шарфик, завязывающийся на шее, который должен был, как говорила мама, «приковать всеобщее внимание» и «сразить наповал».

Клара шила шикарно, но люто ненавидела клиенток. Ей приносили отрезы тканей, которые она со злостью забрасывала под кровать, а потом, когда наконец приходила очередь, с трудом отыскивала. Цену назначала астрономическую, но шила безукоризненно. Клиентки молча терпели. За глаза ее называли Кларка-ножницы за основное орудие труда и острый язык, но несмотря на отвратительный характер портнихи, заискивающе улыбались в ответ на все ее колкости. С другой стороны, в быткомбинате «Ромашка», по соседству с нашим домом, обслуживали хорошо, там работали милые доброжелательные люди, никогда не было очереди, да и цены небольшие, вот только шили хреново…

Итак, мы были во всеоружии…

Нежно-голубые тени, приготовленные в ступке, в тон платью, оттеняли мои глаза с пушистыми ресницами и делали глубоким и загадочным взгляд. Шарфик был завязан кокетливо и призывно, губы поблескивали перламутровой польской помадой, ландышем пахли запястья. Всё, как учила мама.

Скарлетт была ослепительна в синих джинсах, бежевом батнике с ярким попугаем на спине и маминых лодочках, в носок которых мы напихали вату, потому что они были на два размера больше. Наш вход в спортзал, где была установлена елка и проходила дискотека, получился эффектным. Мы опоздали, но зато смотрели на нас все. Прислонившись к спортивному коню, мы неспешно оглядывали потенциальных кавалеров. К сожалению, мой триумф продолжался недолго. В жарко натопленном зале стало ясно, что при каждом взмахе огромных ресниц от меня разит перцем и чесноком. Вначале чихала только я. Потом все, кто стоял рядом. Очень быстро вокруг меня образовалась мертвая зона. Похоже, танцевать со мной можно было только в противогазе, но они были закрыты в кабинете гражданской обороны. Надежды, что кто-нибудь подойдет, не было никакой. Спустя пятнадцать минут рядом осталась только верная Зойка. Пахнущая ландышами, она как никогда была похожа на Скарлетт О’Хару и уверенно поглядывала по сторонам.

Фиму, то есть Рэмбо, мы заметили одновременно. Он танцевал со Светкой из 10-го «Б». Скарлетт напряглась, но танец вскоре завершился и зазвучало вступление к нашей любимой песне «Я к тебе не подойду». Костик, бас-гитарист, объявил белый танец. Зойка шепотом сказала мне на ухо: «Это мой шанс». И, в отличие от слов песни, подошла к Рэмбо. Громко надрывался солист школьного ВИА «Ивушка» Вадик:

Зойка взгляд не отвела. Это и вправду оказался ее шанс.

В тот вечер Скарлетт и Рэмбо стали парой. Зойка лишилась девственности, я ушла домой ни с чем. В моей комнате, несмотря на открытую форточку, еще три дня витал запах чеснока. Любимую подругу я почти на сутки потеряла из жизни. Звонила – никто не отвечал. Стучала в дверь – никто не открывал. Сцены любовной страсти, проносившиеся в голове, разрывали сердце. Все было похоже на то, что Зойка застряла где-то с Рэмбо. Я нервничала и страдала.

К моменту, когда Зойка объявилась и все рассказала в подробностях, я измучилась от волнения, ревности и зависти. После услышанного добавился страх. А было все так…

Рэмбо пошел ее провожать после дискотеки, и Зойка, обольстительная Скарлетт, пригласила его на чашечку растворимого кофе. До кофе дело не дошло, допили полбутылки вина «Букет Молдавии», которое было в холодильнике. Мама Зойки свято верила, что при простуде его хорошо добавлять в чай. Обошлись без чая и кофе. Было не до того… Лечебный «Букет Молдавии» ударил в голову. Остального Зойка не помнила вообще. Ко всему прочему, ее ужасно тошнило и кружилась голова. Последующее оказалось далеким от того, что представлялось и тайно обсуждалось нами шепотом в домике на детской площадке.

После ухода Фимы Зойку долго рвало, и только ко второй половине дня воскресенья, придя в себя, она немедленно позвонила мне. Я рванула к ней, предвкушая подробности. Измученная и разочарованная, Зойка полулежала на диване с мокрым полотенцем на лбу и, всхлипывая, испуганно говорила: «Теперь у меня точно будет ребенок. Такой тяжелый токсикоз! А что я скажу маме по поводу выпитого ”Букета Молдавии”?» Я даже не совсем поняла, чего она боялась больше.

К счастью, все обошлось. Она не забеременела. Да и страсть напрочь исчезла. Фиму Зойка стала избегать, боясь повторения и нежелательной беременности, понимая, что пусть в первый раз и пронесло, второй может оказаться роковым. Да и Фима при встрече отводил глаза. От нее и, заодно, от меня. Желания встретиться наедине не возникало ни у кого. Исчезнувшую бутылку вина Зойка объяснила маме внезапной простудой после школьного вечера и многочисленными чашками чая с добавлением «Букета Молдавии», которые пришлось пить по маминому совету все выходные. Для правдоподобности Зойка, на всякий случай, старательно сипела еще целую неделю.

Спустя много лет, когда Зойка познакомилась с Джеком, будущим мужем, неожиданно выяснилось, что Зойка осталась девственницей и никакого секса с Фимой после новогоднего вечера у нее не было. Бой за то, чтобы пробить бетонную стену девственности, разделяющую жизнь Зойки на две части, закончился поражением Рэмбо. Зато Джек был в восторге.

Леонард

В середине июня начали цвести липы.

В нашем городке они росли повсюду и дурманили ароматом голову. Вначале ветер доносил свежий зеленый запах, немного тревожный и будоражащий, как ожидание любви. Он был ненавязчивым и нежным. Потом аромат усиливался, становился насыщенным, сладким, пьяняще-медовым, от него кружилась голова и томилось тело. По центральной улице Ленина, вдыхая аромат цветущих лип, гуляли в обнимку влюбленные парочки. Гуляли и мы с Зойкой, но пока безрезультатно. Очень хотелось любви. Любовь никак не приходила.

Областной городок, в котором мы жили, был знаменит двумя училищами – Высшим летным, где учились будущие космонавты, потенциальные женихи, и музыкальным, где учились самые красивые девушки – потенциальные невесты. На самом деле средних и высших учебных заведений было больше, но эти славились тем, что браки между тонкими и возвышенными преподавательницами музыки и будущими космонавтами заключались буквально на небесах. Знакомства происходили на совместных вечерах, которые устраивались руководством учебных заведений. Чужаку попасть на такой вечер возможности не было никакой, разве что по блату, и то нечасто. У меня такой блат был, и наступил момент, когда для меня с Зойкой он стал жизненно необходим. Мой папа, Юрий Васильевич, работал заведующим дирижерско-хоровым факультетом музыкального училища и после долгих уговоров, наконец, согласился провести нас на такой вечер. Случилось это после того, как я пригрозила пойти на дискотеку в ПТУ, в котором приобретали профессии каменщиков и штукатуров.

Вечер знакомств проходил в актовом зале на втором этаже. Громко звучали мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Кресла убрали, в центре зала в медленном танце двигались несколько пар. На фоне стройных красавцев в летной форме, роскошных пианисток и нежных скрипачек в красивых платьях мы смотрелись очень скромно. Прошел час. Танцевать не приглашал никто. Мы жались у окна и нервно поглядывали по сторонам. Наконец ко мне подошел молодой человек.

– Леонид, – представился он, чуть смущаясь, но тут же сказал, что ему больше нравится Леонард, если я не против. Его так зовет мама.

Я, конечно, удивилась, ну Леонард так Леонард. Высокий худой парень с копной рыжих вьющихся волос и широко расставленными большими глазами с длинными коровьими ресницами мне совсем не понравился. Что-то странное было в его лице. Но рассматривать было неловко. Позже я поняла: большое расстояние между носом и верхней губой и глубокая борозда, соединяющая их. Потом я где-то прочитала, что такой желобок в народе называют «дорожкой ангела». На ангела Леонард не тянул. Скорее на верблюда, хотя верблюдов я видела только на картинке. Танцевать я пошла. Выбора не было – будущие космонавты на нас не смотрели, а танцевать хотелось.

Леонард оказался папиным студентом. Стало ясно, почему он подошел – иллюзий у меня не было. Зато Зойку наконец пригласил танцевать по-настоящему симпатичный парень – студент третьекурсник теоретического факультета с красивым именем Игорь. Но искра между ними не пролетела. Не пролетела даже паутинка. Танцевали они молча, отвернувшись друг от друга. О теоретиках всегда говорили, что они зануды. Игорь, видимо, не был исключением. А вот похожий на верблюда дирижер Леонард был любезен и настойчив и весь вечер не отходил от меня, предложив проводить нас домой. Всю дорогу он рассказывал нам с Зойкой, что готовится стать знаменитым на весь мир дирижером, как Леонард Бернстайн, который был их с мамой кумиром.

«Вот оно что», – переглянулись мы с Зойкой. Наконец стало понятно, почему не Леня, а Леонард.

– Мама говорит, что мы очень похожи, – гордо заявил он и достал из нагрудного кармана небольшую потрепанную фотографию знаменитого Маэстро, где тот с закрытыми в экстазе глазами дирижировал оркестром.

Мы молча сравнивали Леню с фотографией. Он принял такую же позу – закрыл глаза и поднял руки. У Леонарда Бернстайна было благородное и умное лицо, небрежно упавшая на лоб прядь волос. Он был красив. Леонард – нет. Никакой схожести не проглядывалось, но мы подтвердили: они «одно лицо».

Говорил Леонард безостановочно и только о тезке. Было даже непонятно, когда он берет дыхание. В свете фонарей и луны пламенели волосы, он забегал вперед, размахивал длинными руками и напевал мелодии из классических произведений. Мы обреченно молчали. Правда, наметилось некоторое оживление, когда Леня сказал, что дирижеры – самые большие долгожители.

– Надо же, – удалось вставить мне.

– Да ладно, вслед за мной удивилась Зойка, – а чего это вдруг?

– Да мы машем руками по многу часов в день, – возбужденно сказал он. – Это заставляет сердце усиленно качать кровь, расширяет мышцы груди и открывает легкие.

– Хотите посмотреть?

– На открытые легкие? – серьезно спросила Зойка.

– На мышцы груди, – презрительно ответил он. Остановившись и расстегнув рубашку, он с гордостью показал впалую грудь, оказавшуюся худой, бледной и в рыжих веснушках.

Нам с Зойкой ничего не оставалось, как восхититься и даже дотронуться до предполагаемых мышц. Леонард взмок от напряжения и стал часто дышать. Мышцы не прощупывались. Он нехотя застегнул рубашку, и мы пошли дальше. Как только подошли к дому, Зойка мгновенно попрощалась и исчезла в подъезде. Я прослушала еще одну историю о Леонарде Бернстайне, и мы наконец поцеловались. Это оказалось намного интереснее, чем биография великого дирижера. На балконе появилась мама и велела идти домой.

Марго

Летом в нашем подъезде появились новые жильцы – Гуревичи. Они выменяли две соседние квартиры на четвертом этаже, соединили их и сделали евроремонт. Что такое евроремонт, мы с Зойкой пока не понимали, но об этом жужжал весь дом. По вечерам, на лавочке у подъезда, все соседи обсуждали достаток Гуревичей.

Борис Моисеевич, крупный седеющий мужчина с высоким лбом и копной пружинистых волос, как у Вольфа Мессинга, разговаривал громко и властно. Каждое утро к дому подъезжал водитель на новенькой черной «Волге» и отвозил его на работу. Гуревич работал начальником райпотребсоюза, а должность эта была денежная. Говорили, что Гуревич ворует, правда, и другим дает.

Аделина Сергеевна, его жена, ухоженная блондинка с идеальной фигурой и длинными прямыми платиновыми волосами, не работала. Но что значит не работала? Она занималась собой, а красивая женщина – это серьезная профессия с полной отдачей. Владела она этой профессией в совершенстве! Просыпалась Адочка, как звали ее близкие, включая дочь, чтобы никто не догадался, сколько ей лет на самом деле, к часу дня, потому что у красивой женщины прежде всего должен быть полноценный сон, и тревожить его не имеет права никто. Последние несколько лет Адочка кокетливо говорила, что ей тридцать два, хотя уже перевалило за сорок. И несмотря на то, что взрослела дочь, возраст Адочки не менялся. Распорядок дня не менялся тоже.

Проснувшись, Адочка громко звала домработницу Ульяну, которая жила и работала у них много лет, и просила приготовить ей ванну. Долго нежилась в пахучей пене и к двум часам была готова к неизменному завтраку – яйцо всмятку, поджаренный кусочек хлеба, красная рыба (потому что это хорошо для кожи и сердца) и чашечка кофе. Массажисты, косметологи, парикмахеры, маникюрши, портнихи, продавцы из магазинов шли к ним в квартиру безостановочно. Армия работников «министерства красоты» была к ее услугам, и Адочка Гуревич умело ею пользовалась.

С Риткой Гуревич, нашей ровесницей, мы познакомились в любимом домике на детской площадке, где проходила бóльшая часть нашей жизни.

Детская площадка у нас была замечательная. В центре находились качели. Ну качели громко сказано, на самом деле ржавая дуга от качелей. Непонятно, как должны были развлекать ребенка две параллельные трубы, тем не менее они нас как-то развлекали. Зато, глядя на дугу, можно было мечтать, как было бы здорово, если бы качели были целые и на них можно было бы качаться. Вторым по популярности развлечением были старые колеса, вкопанные в землю. По этим колесам можно было ходить, вот, пожалуй, и все. Но покрашенные в разные цвета они выглядели нарядно.

Облезший грибок, песочница, бревно-крокодил, ракета, из которой можно было выпасть, и горка, спускаясь с которой можно было отбить копчик и почки, были востребованы у малышей – для нас это был пройденный этап. А вот настоящий деревянный домик, с окнами и дверью, стал самым любимым местом у нас с Зойкой. Я выпросила у бабушки старое кресло-качалку, которое поставили у окна, и мы по очереди в нем сидели, размышляя о будущем. В углу, под полом, оборудовали небольшой тайник, где лежала жестяная коробка из-под датского печенья, которое подарил папе на День Советской Армии какой-то студент. Папа в армии не был, но печенье взял, и оно оказалось очень вкусным. На пустую коробку претендовали все: бабушка – для ниток и иголок, мама – для шпилек, я, еще не зная для чего, тоже претендовала. И победила.

В коробке мы прятали разное. Еще несколько лет назад это были фантики, разноцветные стеклышки, круглое зеркальце, бутылочка с остатками духов. Теперь там были спрятаны сигареты.

По вечерам, прячась от родителей и соседей, мы учились курить. С курением у меня была большая проблема – никак не получалось глубоко затянуться и выпустить тонкую струю дыма. Тошнило, саднило горло и кружилась голова, поэтому я могла это делать только сидя в кресле. Курить не хотелось, но Зойка настаивала, объясняя, что я никогда не смогу стать своей в студенческой компании, если не научусь делать вид, что получаю от курения удовольствие. Планы на студенческую жизнь у нас были грандиозные. Мы мечтали об МГУ. Зойка видела себя студенткой английского отделения филологического факультета с последующей работой переводчиком или секретарем-референтом какого-нибудь посольства. Также в планах было обязательное замужество за иностранцем, желательно из Джорджии. Она усиленно учила английский, считая, что это ее пропуск в шикарную жизнь. Я мечтала об отделении искусствоведения исторического факультета.

В крошечное окошко заглянула наша новая соседка. Мы резко спрятали сигареты за спину.

– Привет, девчонки. Меня зовут Марго, и я буду учиться с вами в одном классе. Хотите «Мальборо»? И протянула в окошко заветную красную пачку. Да, наша мятая пачка болгарских «Ту-134», на которую мы сэкономили деньги от школьных завтраков, серьезно проигрывала. Мы с достоинством согласились и предложили присоединиться к нам в домике.

– Откуда у тебя американские сигареты? – спросила Зойка.

– Да свистнула у папы – у нас полно дома.

– Ух ты! – на сей раз не сдержала эмоций я. – А где он покупает?

Марго снисходительно усмехнулась и с гордостью сказала:

– Папа – начальник райпотребсоюза.

Что такое райпотребсоюз мы не знали, а спрашивать было неудобно.

– У нас дома есть всё! – с гордостью добавила Марго и глубоко затянулась.

Мы уважительно промолчали. У нас тоже было всё, кроме любви, о которой мы мечтали днем и ночью, и сигарет «Мальборо».

Училась Марго плохо, на тройки. Но ей это не мешало. Она была красива, и это решало все проблемы. Больше всего Марго любила зеркала. Они отвечали ей взаимностью. И витрины магазинов, мимо которых мы проходили по дороге домой, тоже. И даже пыльные окна, в которых отражалась ее красота, тоже любили ее. Рыжие волнистые волосы, белоснежная кожа, большие невинные глаза, пухлый рот с изогнутой верхней губой, ямочки на щеках, которые появлялись каждый раз, когда она улыбалась. Ох уж эти ямочки! Они делали ее неотразимой. В народе говорят, что ямочки – это поцелуй ангела. Марго отнюдь не была ангелом, но на всякий случай улыбалась все время. Она так умело пользовалась своей очаровательной улыбкой, что даже Павел Андреевич, безжалостный учитель математики, не ставил ей двойки после провальных ответов и к доске вызывать любил. У нее для таких случаев был отработан целый ритуал. Обычно она смущенно улыбалась, опуская невинные очи в пол, потом резко вскидывала глаза на учителя и, как бы смущаясь, улыбалась. Ямочки мгновенно появлялись на щеках, Павел Андреевич таял и улыбался в ответ, автоматически выводя тройку, а порой и четверку в журнале, иногда даже до начала ответа на свой вопрос.

Учительницы были к ней тоже благосклонны. Вернее, благосклонно принимали дефицитные подарки, которые Борис Моисеевич щедро дарил им к каждому празднику. Классная руководительница Алла Сергеевна, молодая и романтичная блондинка, становилась значительно лояльнее к «успехам» Марго, получая на 8 Марта французские духи «Клима». Она шла по школьному коридору, а за ней еще долго витал в воздухе шлейф аромата ландыша, фиалки, жасмина, розы и персика. Этот аромат перебивал даже стойкий запах хлорки, с которой уборщица тетя Валя мыла в коридоре полы.

Директор школы, Ангелина Петровна, – толстая, незамужняя женщина с усиками, широкими сросшимися бровями и отечными ногами, обижена тоже не была. Она обожала «Мажи нуар» – духи не менее популярные, чем «Клима». В ее кабинете стоял их сладкий и тяжелый аромат, наводящий на мысли о гареме, в который ей, похоже, было не попасть. А может, когда она оставалась наедине с ароматом, ей чудился султан Сулейман Великолепный, который из двухсот наложниц выбирал именно ее, Ангелину Петровну? Спустя много лет я поняла, что шанс у нее все же был. Однажды мне на глаза попались реальные фотографии наложниц из гарема. Многие из них были похожи с Ангелиной Петровной, как сестры-близнецы. Так что мы ее недооценивали. Любовь к этому запаху и дефицитность товара в дальнейшем заметно повлияли на аттестат зрелости, выглядевший намного приличнее, чем знания Марго.

А хороший коньяк плюс улыбка Марго значительно улучшали кровообращение в некоторых органах Павла Андреевича, а заодно облегчали решение многих сложных уравнений. В общем и целом жизнь преподавателей существенно улучшилась с приходом Марго в школу.

Наша с Зойкой жизнь тоже изменилась.

Теперь домой после школы мы шли долго, на каждом перекрестке обсуждая наболевшие вопросы, коих собиралось немало. Во-первых, томление в теле и отсутствие любви. Во-вторых, будущее… Марго мечтала стать знаменитой актрисой или, в крайнем случае, удачно выйти замуж. Она загадочно намекала, что уже знает кое-что из того, что может ей пригодиться в достижении и одной, и другой цели. Мы не настаивали на деталях, но с нетерпением ждали, когда секрет будет открыт. Наконец она пообещала обо всем рассказать в субботу, в нашем домике. Зойка пока помалкивала о своей первой любви – Рэмбо, тем более что к началу учебного года выяснилось, что он уехал с родителями и старшей сестрой на постоянное жительство в Америку.

Троица наша была довольно живописной: брюнетка, рыжая и блондинка. И все вроде было чудесно, но, когда дружат трое, кто-то всегда оказывается за бортом и ревнует. В нашей троице часто ревновала Зойка – она жила в другом подъезде и не могла в любую секунду прийти ко мне, как это делала Марго. Но с Зойкой уже была прожита целая жизнь, полная приключений и тайн, а Марго пока просто списывала у меня домашние задания, приносила «Мальборо», дивный яблочный пирог, который пекла Ульяна, и обещала рассказать нечто интимное.

Мы с Зойкой были отличницами. Зато Марго оказалась осведомленной в другой области, и мы с нетерпением предвкушали обещанный рассказ.

Долгожданная суббота наступила. Вечером мы сказали родителям, что идем в кино, а когда стемнело, встретились в домике. Сигареты и спички были на месте, в тайнике. Марго притащила полбутылки коньяка и нарезанный лимон в баночке из-под майонеза, объяснив, что коньяк интеллигентные люди обязательно закусывают долькой лимона. Пили из бутылки. От каждого глотка тело сводило судорогой. От лимона судорога усиливалась. Спустя пять глотков, пять долек лимона и пять затяжек «Мальборо», все были пьяны, и Марго начала рассказ.

Выяснилось, что в нашем районе Марго оказалась неслучайно. Раньше они жили в центре, и училась она в 17-й английской спецшколе, вместе с детьми директоров предприятий, горкомовских и торговых работников. В прошлом году в школу пришел новый преподаватель физики Даниил Евгеньевич, только что окончивший с отличием физико-математический факультет университета. Когда высокий черноволосый красавец Данечка, как вскоре его стали называть между собой девчонки, впервые вошел в класс, девчонки замерли. А когда Даниил Евгеньевич начал рассказывать о силе притяжения двух тел и пристально взглянул на Марго, она уяснила, что их тела взаимно притягиваются и движутся навстречу друг другу, обратно пропорционально квадрату расстояния. Это оказался единственный понятный и всерьез заинтересовавший ее закон физики. Данечка стал помогать ей постигать и другие непонятные законы физики, регулярно встречаясь с ней в своей однокомнатной квартире, куда пригласил Марго для индивидуальных занятий. Надо отметить, что материал из «Камасутры» усваивался Марго значительно легче и быстрее, чем законы физики. Во время прохождения сорок седьмой главы «Камасутры» в дверь позвонила одноклассница Марго Танька Шелестова. Оказалось, что и ей не все законы физики понятны и она, как и Марго, нуждается в дополнительных занятиях с Даниилом Евгеньевичем. Она рвалась в квартиру к Данечке как раненый зверь к себе в берлогу. Данечка держал осаду, не впуская ее внутрь. Не добившись своего, Танька заложила их директору школы. Разговор был коротким. Даниила Евгеньевича тихо и быстро уволили по собственному желанию. Марго кое-как общими усилиями дотянули до конца учебного года с помощью вливания в школьный бюджет значительной суммы, предложенной Борисом Моисеевичем директору школы. Мама отвела Марго к гинекологу. Ничего криминального не обнаружили, но ей было полностью отказано в свободе передвижения. Иван Петрович, водитель папы, каждый день отвозил ее в школу и встречал после уроков. На этом выходы из дома заканчивались. К лету квартиру в центре продали и приобрели в нашем доме, поближе к новой школе, чтобы Марго смогла закончить десятый класс.

Зойка, нервно грызя ногти, протрезвела первая и захотела узнать кое-какие подробности частного обучения. Марго тут же вызвалась показывать самые непонятные «законы физики» из «Камасутры». Несмотря на то что меня по-прежнему подташнивало от коньяка и сигарет, да и зрение прилично расфокусировалось, было очень смешно, когда Марго, извиваясь и с трудом разворачиваясь в маленьком домике, старательно показывала различые позы: прыгала в кресло-качалку, падала на пол в акробатических этюдах, комментируя каждое движение, некоторые из которых я так и не поняла, но постеснялась переспросить. Потом Марго потребовала кого-нибудь из нас в партнеры, дабы придать обучению наглядности и доступности. Мы стояли насмерть, не соглашаясь ни на что. Забившись в углы, ахали и хохотали так, что домик мог разлететься на дощечки. Разошлись поздно, переполненные новыми знаниями и тайным желанием поскорее все услышанное попробовать на деле.

Последняя мысль перед тем как уснуть была о том, что у будущей звезды – дирижера Леонарда – появился серьезный шанс на взаимность. Пока он был единственным, с кем я могла проверить всё на деле. Больше ждать сил не было. Я поняла, что даже его любовь к Леонарду Бернстайну не станет помехой на пути к новым знаниям.

Вероника

Когда я родилась, бабушка настояла, чтобы меня назвали Вероникой – Никой, в честь поэтессы, которую очень любила, особенно ее стихотворение «Сто часов счастья»[1]. Она часто повторяла, что над счастьем нужно трудиться всю жизнь. И я трудилась. Была круглой отличницей, знала, чего хочу, и не доставляла особых хлопот родителям.

В будущем я хотела заниматься историей живописи. При этом все, что я умела рисовать, – были березки. Этому меня научил Николай Игоревич, когда мне было пять лет. Он работал с мамой, и однажды, во время карантина в детском саду, мама привела меня к себе на работу. Я скучала и потихоньку ныла. Николай Игоревич, устав от моего нытья, предложил научить меня рисовать. Урок был недолгим, но оставил след на всю жизнь. Под рукой оказались лист белой бумаги, черный фломастер, вата и зеленка.

Черным фломастером он быстро нарисовал контур ствола и ветви. Потом на белом стволе черные полосочки – кору березы, и началось самое увлекательное, покорившее мое сердце на всю жизнь и, в некоторой степени, предопределившее выбор профессии. Небольшой комочек ваты он осторожно обмакнул в зеленку и похлопывающими движениями прижал на секунду к веткам. Процесс был захватывающим, я обомлела и перестала дышать. Через несколько минут на листе бумаги появилась кудрявая береза. С тех пор я начала рисовать березы. Ничего кроме них рисовать я так и не научилась, но этот процесс довела практически до совершенства. Увидев мои старания, бабушка с энтузиазмом начала возить меня на частные уроки к своему другу, художнику, но я упорно продолжала рисовать только березки. Позже стала ходить на уроки рисования в Дом пионеров, но у меня по-прежнему получались только березки. Спустя некоторое время, несмотря на усилия различных преподавателей, стало ясно, что художником мне не стать. Но бабушку уже было не остановить, и она приняла решение заниматься со мной историей живописи.

Все началось с Ван Гога. Скорее, с истории о его отрезанном ухе из-за ссоры с другом Полем Гогеном. Это событие произвело на меня такое впечатление, что каждый раз, когда мы ссорились с Зойкой, я подходила к зеркалу и пыталась представить, что отрезаю ухо себе. К счастью, мы мирились быстрее, чем я решалась на судьбоносный поступок.

Потом была не менее захватывающая история жизни Тулуз-Лотрека и знакомство с ночной жизнью Парижа. Хотелось в Париж, прошвырнуться по Монмартру, купить букетик фиалок, взобраться на Эйфелеву башню, заглянуть в «Мулен Руж» и разобраться, в чем же все-таки прелесть французских женщин легкого поведения, но я по-прежнему рисовала березки и мечтала о любви.

Шли годы, любовь к живописи крепла, и я уже совершенно точно знала, что художником мне не быть, но стать искусствоведом я обязана.

Еще до вчерашнего вечера мое счастье составляла привычная жизнь. Но после рассказа Марго, я поняла, что мимо меня пролетела настоящая птица счастья, даже не взмахнув золотым хвостом, и нужно быстрее нагонять упущенное. На уроке химии я составила список того, что необходимо было сделать в ближайшее время. Первым в списке стояло обольщение Лени-Леонарда. С ним я решила приобрести жизненный опыт, необходимый для последующего изучения искусствоведения в Московском университете.

Где это произойдет, было понятно – ну конечно же, в бабушкиной квартире. Оставалось ждать, когда бабушка придет к нам на ужин, а мы с Леней рванем к ней домой. Ближайший семейный ужин был в честь 7 Ноября. Я стащила запасные ключи от бабушкиной квартиры, висевшие на гвоздике у входной двери, и сделала дубликат в быткомбинате «Ромашка». Потом начала готовить к этому событию Леонарда. Весь октябрь по субботам мы ходили в кино и целовались на последнем ряду. Леня не мог понять, чем обусловлен мой внезапно возникший к нему интерес, но все реже говорил о маме и Бернстайне и становился все смелее. Я была не против. Наступил ноябрь. По традиции, к Дню Великой Октябрьской социалистической революции у нас дома устраивался семейный праздничный обед. Бабушка приехала к нам с утра. Это был мой шанс. С Леней я договорилась заранее. Как и в семнадцатом году, ночь в канун праздника прошла революционно. Мое тело было готово к предстоящему испытанию, но разум нашептывал, что все не так просто. Да и для Леонарда это был дебют.

Уснула я под утро, измученная сомнениями. Мне снился сон. Концертный зал нашей филармонии и элегантный Леонард Бернстайн во фраке, но почему-то без штанов, дирижирующий оркестром. Он размахивал руками и что-то выкрикивал. Полы фрака прикрывали попу, но выглядывающие ножки были тонкие и волосатые. Я сидела в первом ряду. Прислушавшись, поняла, что криками он пытается разбудить первую скрипку, опаздывающую на парад. Первая скрипка, высокий, атлетически сложенный мужчина с лицом Лени, но не с его фигурой, был совершенно голый. Он встал, неспешно подошел ко мне и взял за руку, и как только началось самое интересное, до меня вдруг донесся возмущенный голос мамы: «У тебя просто нет совести. Будильник разрывается. Если ты сейчас же не встанешь, стопроцентно опоздаешь на демонстрацию, и это отразится на аттестате».

Просыпаться ужасно не хотелось. Хотелось досмотреть многообещающий сон, но мама спать не дала. Быстро собравшись, я убежала. Верные подруги уже ждали у домика. Все, что мне могло пригодиться в квартире у бабушки, я собрала еще с вечера под их чутким и опытным руководством. В «тревожной сумке» была пачка ваты, импортный презерватив с запахом клубники, который стянула у родителей Марго, бутылка трехзвездочного армянского коньяка «Арарат» из запасов Бориса Моисеевича, две таблетки анальгина, на случай нестерпимой боли, и маленькая шоколадка для поддержания сил. Захватив с собой сумку, мы отправились на демонстрацию. Как прошли мимо трибуны – не заметила. Я была в агонии. Наконец час икс настал. Девчонки провожали меня, как на войну. Зубы отстукивали знакомые с детства строки: «Это есть наш последний и решительный бой…»

Леонард ждал у памятника Матросу Железняку. Это было символично. Железняк вошел в историю знаменитым: «Караул устал», завершившим работу Учредительного собрания. Я ощутила некую связь с матросом – мой караул тоже устал ждать.

Леонард нервно поглядывал по сторонам. На фоне бледного лица пламенели рыжие волосы. От волнения он дрожал, в бороздке между носом и губой все время скапливалась влага, которую он вытирал голубым наглаженным платочком, видимо, заботливо положенным мамой в карман пальто.

Молча мы доехали на трамвае до бабушкиной остановки. Очень хотелось домой, но надо было довести задуманное до конца. Дальше все было, как во сне. Знакомый запах бабушкиной квартиры немного успокоил и расслабил. Я пыталась быть обольстительной и искушенной, но ничего не получалось. Мы ужасно стеснялись, и даже целоваться не хотелось. Я достала из сумки заветную бутылку, мы сделали по несколько глотков. Жизнь стала налаживаться. Отопительный сезон еще не начался, в квартире было холодно, стуча зубами мы с головой укрылись пушистым бабушкиным пледом. Поцелуи Леонарда становились все горячее и настойчивее. Я продолжала дрожать – то ли от холода, то ли от предвкушения.

– Я боюсь, – тихо прошептала я.

– Я тоже. Но ты должна быть сильной и мужественной, – прошептал Леня. – Как Зоя Космодемьянская.

– Почему Зоя? – недоуменно спросила я.

– Представь, что за тобой стоит вся страна, – ответил Леня.

Страна? Да за мной стояли бабушка, мама и папа, и это было больше, чем вся страна. Вдруг я почувствовала острый укол, пронзивший мозг и сердце. Я испуганно вскрикнула; «Ай» – и попыталась выбраться.

Леня держал крепко и трясся на мне, как рыба, выброшенная на берег. Запаха клубники, который обещала Марго, я так и не почувствовала. Романтики тоже не было никакой. Я вдруг вспомнила, как Марго говорила, что нужно закрывать глаза и стонать, чтобы были ярче ощущения. Я совершенно забыла это сделать и видела над собой только напряженное лицо Лени, искаженное страстью. Наверное, такое лицо он видел на фотографиях Бернстайна, когда тот дирижировал. Но у Бернстайна оно было одухотворенным, а у Лени – мученическим. Мне стало неприятно. Я выползла из-под него и села в кресло. Леня подхватился и стал рассматривать поле преступления. Поле безмолвствовало. Оно почему-то оставалось чистым и невинным, и это наводило на тяжелое подозрение, что в моей жизни ничего не изменилось, и я осталась девственницей.

Я подошла к кровати.

– Что ты там ищешь? – раздраженно спросил Леня.

– Не твое дело, – расстроенно ответила я.

– Это еще почему? – настойчиво спросил он.

– То, что я ищу, у мальчиков не бывает, – ответила я и опять присела в кресло. Я устала.

Бабушка действительно была права, когда говорила, что над счастьем надо трудиться. Раздетый и замерзший Леня совершенно не напоминал первую скрипку из моего сна. Леонарда Бернстайна он тоже не напоминал. Я достала из сумки шоколадку и поделилась с дирижером, мы молча принялись жевать. Все оказалось далеко не так, как было в мечтах и рассказах Марго. Это был первый урок разочарования, которых в жизни случится еще немало. Страна любви началась для меня с изнанки.

Было холодно, голодно, грустно и очень хотелось домой, где был накрыт праздничный стол, а по телевизору показывали «Огонек».

Вихрь воспоминаний пронесся в голове за несколько секунд. Как много воды утекло с тех пор и как молоды мы были. Усилием воли я вернулась в действительность и спросила Зойку:

– Что ты там говорила об очереди?

– Да нет ее, очереди из женихов, претендующих на наши руки и сердца.

Зойка, как всегда, была права. Очереди действительно не было. Была пустыня, но даже она была без песка и верблюдов.

Москва

В Москве мы оказались в июле 91-го года. На время вступительных экзаменов Борис Моисеевич снял для Марго квартиру на улице Косыгина, неподалеку от Университета. Волнуясь за свободолюбивую и шебутную дочь, он предложил нам жить вместе с ней и помогать друг другу. Забегая вперед, скажу, что в квартире мы прожили все годы учебы. Больше всего надежд возлагалось на меня как самую целеустремленную. С квартирой нам повезло. Она оказалась чудесной: две спальни, просторная светлая гостиная и большая кухня, из окна которой виднелся шпиль главного здания МГУ, самой высокой из семи сталинских высоток.

Мебель в хозяйской спальне была из карельской березы. На прикроватной тумбочке стоял светильник «Фонтан» – толстый пучок оптоволокна на круглой подставке. В темноте светилось круглое облако светлячков, постепенно меняющее цвет, и мы завороженно смотрели на это чудо. Здесь поселилась Марго. Остальные комнаты мы разыграли с Зойкой на спичках. Я вытащила длинную, и мне досталась гостиная с большим диваном и телевизором, а Зойке – вторая спальня, видимо, гостевая.

В МГУ поступили мы все. Я на отделение истории и теории искусства исторического факультета; Зойка, как и мечтала, на филологический, куда взяли и Марго – там у Бориса Моисеевича нашлись знакомые, которые помогли Марго стать студенткой. Праздновать решили в «Макдональдсе» на Пушкинской – маленьком островке загнивающей Америки в Москве. На этом настояла Зойка. Что там дают, мы еще не знали, но очень хотели попробовать. Казалось, что, зайдя под красную вывеску с большой желтой буквой «М», действительно можно будет мгновенно попасть в Америку. В очереди мы простояли три часа. С утра были в Мавзолее – очередь к вождю мирового пролетариата была значительно короче. Наконец вошли.

В Москве 90-х продавцов, которые улыбались, покупатели могли и побить – на прилавках было так пусто, что улыбка казалась издевкой. А в «Макдональдсе» молодые люди доброжелательно улыбались широкой американской улыбкой, и это оказалось неожиданно приятно. Купили чизбургеры с картошкой фри, пирожки с яблоком, молочные коктейли и присели за освободившийся стол. Марго, прожевав первый кусочек, сказала, что котлеты, приготовленные домработницей Ульяной, намного вкуснее. Мне очень понравился пирожок с яблоком. А вот Зойке нравилось здесь всё. Видимо, она мысленно представила себя в Америке и мгновенно начала разговаривать с нами по-английски. Мы смотрели на нее, как на ненормальную. Услышав английскую речь, к нашему столику подошел импозантный мужчина в пиджаке в клетку с платочком в нагрудном кармане.

– Hello, young ladies. (Добрый день, девушки.) It is so nice to hear English in Moscow. (Приятно слышать английскую речь в Москве.) I am from the United States. (Я из Америки.) Where are you from? (А вы откуда родом?)

Мы с Марго настороженно молчали, а Зойка начала щебетать, мгновенно рассказав ему, что мы не москвички и только что поступили в Московский университет. Спросив разрешения, он присел за стол рядом с Зойкой, и у них завязался оживленный разговор. Зойка громко хохотала, что-то рассказывала и заглядывала ему в глаза. Мы внимательно прислушивались и напряженно молчали, чувствуя себя абсолютно чужими на этом празднике английского языка.

– Мне кажется, он маньяк, – тихо сказала я Марго. – Вчера в метро я слышала разговор двух женщин. В Москве орудует маньяк, и это скрывают. Он подошел к нам не просто так, я чувствую. Ты, главное, не смотри ему в глаза. Я читала, что маньяки обычно выбирают жертву в толпе по глазам.

– Но мы же не в толпе, – возразила Марго.

– Мы три часа стояли в очереди. Там еще больше маньяков, и вообще… Скорее всего, он приметил нас там, – прошипела я.

– Но он же американец, – опять возразила Марго, правда, очень неуверенно.

– Зоя! – громко прервала я шепот Марго, – нам пора идти, – и резко встала. Марго тоже поднялась, и мы выразительно посмотрели на Зойку.

– Девчонки, да вы идите, – невозмутимо отмахнулась Зоя, – мы с Джеком еще поболтаем. Встретимся дома.

– Джеком? Ты уже называешь его Джек, – прошипела я и настойчиво повторила: – Зоя, проводи нас.

Зойка неохотно поднялась и, извинившись перед американцем, пошла за нами. По дороге к выходу я продолжала говорить, что американец, скорее всего, маньяк и нужно немедленно бежать. Тем более что я пообещала Борису Моисеевичу присматривать за тобой. Зойка снисходительно улыбнулась и попрощалась с нами.

К счастью, иностранец оказался не маньяком, а американским адвокатом, прилетевшим по делам в Москву. В следующие три дня до отъезда домой мы Зойку потеряли. Она появлялась на пару часов, захлебываясь, рассказывала, какой необыкновенный Джек, намекала на нечто особенное, что происходит между ними, и о чем расскажет позже, и, переодевшись, исчезала опять.

В последующие годы Джек часто приезжал в Москву. Закончив университет, Зойка вышла за него замуж и укатила, как и мечтала, жить в Америку. Правда, не в Джорджию, а в Нью-Йорк. Через несколько лет у них родился сын Мишенька, Майкл. Жили они обеспеченно, каждый год летом приезжали в Москву. А семь лет назад Джек неожиданно умер от цирроза печени. Зойка не рассказывала о том, что случилось. Мы даже не знали, что он болеет. От чего бывает цирроз печени, мы понимали, но ни одного вопроса не задали. Жалели ее очень. Зойка сильно изменилась и закрылась. Еще через пару лет она оставила квартиру на Манхэттене уже взрослому сыну Мише и вернулась в Москву, поселившись по соседству со мной. Вот это стало счастьем.

Но все это случилось позже. А пока, на пятом курсе, нашла свое счастье и Марго. Нашла она его, как ни странно, в луже.

Аркаша

Погода стояла отвратительная. Шел дождь со снегом, на улице было промозгло. Выходить не хотелось никому, но в холодильнике было шаром покати. Закончилась даже картошка. Голод не способствовал подготовке к сессии. В голове билось единственное желание – поесть. Марго предложила лечь спать, потому что во сне не чувствуется голод. Уснуть голодной не получалось. Бросили на пальцах, кому идти в магазин за докторской, кефиром и хлебом. Выпало Марго. Она сопротивлялась изо всех сил, но уговор есть уговор, и идти пришлось.

У входа в гастроном разлилась огромная лужа, и проехавшая мимо машина окатила ее грязью с ног до головы. Новая югославская рыжая дубленка, которой Марго так гордилась, была напрочь испорчена. Да что там дубленка, все лицо было в грязи. Растерянно оглядываясь по сторонам, она не могла понять, что делать дальше, но неожиданно машина, окатившая ее грязью, вернулась и остановилась рядом с лужей. Симпатичный молодой человек, выйдя из машины, стал бурно извиняться, протянул Марго салфетки вытереть лицо и предложил подвезти в ближайшую химчистку. Химчистка закончилась совместным ужином в ресторане «Пекин». Марго понравилось все, и Аркаша в том числе.

Мы в тот вечер так и не дождались хлеба и кефира. Марго вернулась поздно, мы сделали вид, что спим. Утром провинившаяся Марго рассказывала о необыкновенном приключении, которое случилось с ней. С завистью расспросили о ресторане «Пекин» и простили.

Аркаша появился в нашей квартире с цветами и шампанским вечером того же дня. Он был обаятелен, умен и уже смотрел на Марго с обожанием. Она мило улыбалась, не забывая демонстрировать знаменитые ямочки. Больше Марго и Аркаша не расставались. Он познакомил ее с родителями, и Марго им понравилась. Весной они съездили к родителям Марго и сразу же, после защиты, расписались. Марго стала москвичкой и замужней женщиной.

Саша

Я умудрилась встретить будущего мужа, не выходя из квартиры, благодаря умению готовить борщ. Бог прислал мне Сашу на дом. Когда бабуля учила меня готовить борщ, то сказала, что однажды принц, попробуя его, поймет, что жить без такого борща – невозможно.

Бабуля оказалась Нострадамусом.

В тот вечер я осталась дома одна. Девчонки ушли в кино, я отказалась. Нужно было готовиться к зачету, да и очередь готовить подошла. Борщ был моим коронным блюдом, что признавали все друзья, приезжавшие в гости. Вот и в тот вечер звонок в дверь меня совершенно не смутил. Я была уверена, что это кто-то из друзей.

– Добрый вечер! – молодой человек с открытой и доброй улыбкой внимательно смотрел на меня. – Вы не подскажете, когда могут появиться ваши соседи из 89-й квартиры?

Я машинально приглаживала растрепанные волосы и незаметно пыталась развязать узел на переднике. Узел не развязывался.

– У меня для них посылка. Вы не могли бы передать?

Это были еще те времена, когда не боялись брать чужие посылки. Я лихорадочно пыталась придумать повод, чтобы как-то его задержать.

– Знаете, – уверенно сказала я, – они должны вот-вот появиться.

На самом деле я понятия не имела, когда они вернуться. Я даже не знала, кто там живет.

– Может быть, войдете? – я открыла дверь шире, – подождете и время скоротаете.

Он удивился, но поблагодарил и вошел, мгновенно окунувшись в аромат свежесваренного борща, чеснока и укропа.

– Вы любите борщ? – неожиданно спросила я.

Он, сглотнув слюну, сказал: «Очень», – и рассмеялся.

– Хотите попробовать?

– Да, вот не думал, что, оказав услугу знакомым, встречу красивую и гостеприимную девушку, которая еще и борщом угостит.

Я смутилась и покраснела. Очень хотелось переодеть старенький спортивный костюм с вытянутыми коленками, который носила дома, но было неловко. Еще подумает, что нравится мне. А он мне уже нравился. С первого взгляда. С первой улыбки. От волнения чуть подрагивали руки. Предложив ему сесть за стол, метнулась к плите, налила полную тарелку борща, положила щедрую ложку сметаны и поставила тарелку перед ним.

– Может, перейдем на ты? – он вопросительно посмотрел на меня.

– Давай, – с радостью ответила я.

– Тебя как зовут?

– Ника.

– А я Саша. Спасибо, что угощаешь! Если честно, я такой голодный!

Он проглотил первую ложку и застонал от удовольствия. На второй я поняла, что влюбилась.

Я угощала Сашу, говорила о завтрашнем зачете, готовиться к которому, увидев Сашу, пропало всякое желание. Он попросил добавки. Я была на седьмом небе от счастья. Саша рассказывал о себе, шутил, говорил комплименты. В какой-то момент он вспомнил о посылке, отнес ее к соседям и вернулся.

Он оказался коренным москвичом, закончил Плехановский. Был старше меня на шесть лет, занимался бизнесом. Тогда это было новое популярное слово и вид деятельности. В тот вечер он прилетел с Кипра, и, даже не заехав домой, решил вначале отдать посылку. Мы пили чай с печеньем и вишневым вареньем и говорили-говорили.

Вернулись из кинотеатра мои девчонки, с удивлением обнаружив симпатичного молодого человека и раскрасневшуюся счастливую подругу. Было уже совсем поздно, когда Саша засобирался домой. Прощаясь, шутливо сказал, что жить без моего борща больше не сможет. Бабуля оказалась права. Через год мы поженились и сняли квартиру. А спустя двадцать пять, как мне казалось, абсолютно счастливых лет, развелись. Оказалось, смог.

После окончания университета я начала работать в Пушкинском музее. Занималась организацией выставок, писала статьи, проводила экскурсии. Старалась научить людей понимать искусство, видеть прекрасное в обыденном. Мое прекрасное началось когда-то с березок. Они стали маленьким секретом детства, отправной точкой в профессии.

Я читала много профессиональной литературы. Особенно увлекали книги о знаменитых аукционных домах, крупнейших брокерских центрах по продаже произведений изобразительного и декоративно-прикладного искусства, ювелирных изделий и антиквариата, и об их главных действующих лицах – арт-дилерах. Этот мир околдовал меня. День и ночь я говорила и мечтала об одном – устроиться на работу в аукционный дом.

Одним из самых популярных в те годы был «Магнум Арс». Устроиться туда так и не удалось, но мне предложили работу арт-дилера в престижной галерее, и это событие кардинально изменило мою жизнь. Работать в галерее было интересно и уж точно более волнующе, чем в музее, где я проводила экскурсии, почему-то чувствуя себя посетителем. Какой победы я могла добиться в музее? На новом месте работы я сама участвовала в создании и продвижении современного искусства. Это было захватывающее приключение, которое открыло передо мной совершенно иной мир – мир талантливых художников и неожиданных встреч.

В 2013 году меня буквально заворожил фильм «Лучшее предложение» с блистательным Джеффри Рашем в роли управляющего известным аукционным домом. Мир аукционов и бесценных коллекций, азарт на лицах участников, стук аукционного молотка и слово «продано». Я убедилась, что много лет назад сделала правильный выбор.

Началась новая жизнь.

В конце 90-х и начале 2000-х Россия переживала нечто похожее на революцию. Культурную, в том числе. Появилась возможность открывать новые галереи, работать с молодыми художниками, продавать произведения искусства за границу. Возникло ощущение свободы и бесконечных возможностей. Я почувствовала себя частью этого динамичного и многогранного мира. Каждый день приносил новые знакомства и идеи, работа арт-дилером захватила и сформировала меня, дав ощущение полного погружения в искусство. Я ее обожала.

С Сашкой мы жили хорошо. У нас появилась своя первая квартира. Небольшая, но… своя. Светлая, уютная, с видом на старый московский дворик. Мы обставили ее просто, но со вкусом, заполнили любимыми книгами и пластинками. Квартира стала нашим убежищем, местом, где мы могли забыть о суете и проблемах, погрузиться в собственные мысли и мечты.

Сашка уже серьезно занимался бизнесом и превратился в Александра Николаевича. В бизнесе его я ничего не понимала, но внимательно выслушивала все, о чем он мне рассказывал.

Я, в свою очередь, рассказывала мужу о новых художниках, интересных проектах, галерейной жизни, которая, скорее всего, его не интересовала, но он тоже терпеливо выслушивал меня.

Помню, однажды пришла домой с охапкой полевых цветов, купленных у бабушки на рынке. Сашка поставил их в старую глиняную вазу, которая осталась у нас со съемной квартиры, и все наполнилось ароматом лета. Обнявшись, мы любовались, глядя на нее. В такие моменты я чувствовала себя по-настоящему счастливой, и мне казалось мы создали свой маленький мир, в котором царят любовь, гармония и взаимопонимание.

Конечно, не все было идеально. А у кого бывает все идеально? Были и трудности, и разногласия, как в любой семье. Сашка нервничал из-за каких-то поставок и контрактов, я волновалась о будущем галереи. Но больше всего мы переживали из-за того, что так и не стали родителями. Вначале к этому не стремились, а потом не получалось. Я обращалась ко многим врачам – все было нормально. У Сашки тоже все было в порядке. А родителями мы так и не становились.

Годы шли, и эта тема становилась все более болезненной. Мы избегали разговоров о детях с друзьями и родственниками, стараясь не показывать свою печаль. Порой, глядя на чужих малышей, я ловила себя на мысли, что упустила что-то важное, какую-то возможность, которая больше не повторится. Мы пробовали разные методы, обращались к нетрадиционной медицине, ездили по святым местам. Все было тщетно. Одно время даже хотели взять ребенка из детдома, а потом передумали. Побоялись, что не сможем его полюбить, как родного. Со временем пришло смирение. Мы научились жить с этим, находить радость в других вещах: путешествиях, работе, общении с друзьями.

Работа в галерее подарила мне удивительный мир искусства и радости, Сашка – мир любви и тепла. Я была благодарна судьбе за оба дара и чувствовала себя абсолютно счастливой.

Полюбившийся когда-то фильм я пересматривала и знала наизусть многие реплики. Была и любимая: «В каждой подделке есть доля подлинности». В моем бывшем муже тоже была доля подлинности, а он оказался подделкой. Подделкой оказалась и мысль о том, что мы научились жить с тем, что у нас не будет детей.

Депрессия

Мы развелись пять лет назад.

Долгое время я не могла избавиться от разрывающей душу боли и обиды. Ох уж эта обида! Она, как ржавчина, пожирала меня и разрасталась, лишая сна и превращая жизнь в черно-белое безрадостное существование. На работу ходить не хотелось, видеть друзей тоже. Пыталась взять себя в руки – не получалось. На помощь пришли любимые подруги. Они разработали план выхода из депрессии. Слово «депрессия» при мне не произносилось, но подразумевалось.

Марго, как бы случайно, оставила на видном месте в моей квартире книгу по психологии. Книгу о том, как научиться прощать. Простить Сашку никак не получалось. Я решила записаться на уроки французского и усиленно зубрила возвратные глаголы. В голове было пусто. Следующими по плану были уроки акварели и гончарного мастерства. В таком темпе я была совсем близка к выпиливанию лобзиком и выжиганию, но, к счастью, начала оживать.

В результате из французского я выучила несколько расхожих фраз. Я написала, точнее перерисовала три картинки, но схожести с оригиналом не замечалось, разве что милыми выглядели по-прежнему только березки. На нижней полке кладовки пылилась глиняная пепельница, она же конфетница, и горшок странной формы, напоминающий урну для праха. Наверное, я, сама того не осознавая, сделала ее для праха, оставшегося от нашей любви. Но все это было неважно. Главное заключалось в том, что однажды утром я проснулась свободной от боли и обид. Это была победа – моих подруг и моя. В то утро, прислушавшись к себе, я поняла, что ничего больше не тревожит, в душе странный покой, в теле давно забытая легкость, за окном весна, и жизнь прекрасна. Конечно, я отдавала себе отчет, что уже не юна, но все еще не выглядела как женщина со следами былой красоты. Это утешало и обнадеживало. Перенесенные страдания сделали меня на два размера меньше и добавили глубины взгляду. Джинсы я стала любить больше, чем вечерние платья, понимая, что вечерние платья в пол хороши, когда рядом любимый мужчина, осторожно поддерживающий под руку и любующийся тобой.

Любимого мужчины не было, а тело с каждой ночью просыпалось все больше.

Я ловила заинтересованные взгляды и периодически получала сомнительные предложения, но любимый мужчина не появлялся. А сердце опять жаждало любви. Пугало приближающееся пятидесятилетие. Еще больше эта цифра пугала мою маму, которая уже много лет жила одна. Папа умер, когда маме было всего сорок шесть. Замуж она больше не вышла и часто повторяла, что об одиночестве может читать лекции. О каких лекциях она говорила, тогда я не понимала. С каждым днем стала понимать все больше. Еще мама говорила, что сердце очень быстро остывает в одиночестве и нужно спешить устроить себе жизнь. Она не поспешила и осталась верна памяти папы. А у меня просто ничего не получалось.

Зато на работе все складывалось замечательно. Выставки, аукционы, интересные встречи. Каждый вечер я наряжалась и мчалась на очередное мероприятие. Возвращалась поздно ночью. Уставала, недосыпала, знакомилась, иногда ходила на свидания, но все не попадался тот, с кем хотелось бы встретиться вторично. Эйфория от чувства свободы, которая пришла на смену депрессии, вскоре надоела. Свободы стало чересчур много, и она превратилась в одиночество.

В этот момент в моей жизни появился Андрей.

Андрей

Он совершенно не был моей мечтой. Хотя о какой мечте говорить в сорок девять. Возраст сложный. Обычно на сорокадевятилетних смотрят семидесятипятилетние вдовцы или совсем юные мальчики. Но если признаться честно, даже семидесятипятилетние ищут помоложе. Оба варианта меня не интересовали.

На первый и даже на второй взгляд, в Андрее все было хорошо: разведен, образован, достаточно успешен, приятный тембр голоса. С голоса все и началось.

В один из грустных и одиноких вечеров раздался телефонный звонок. «Незнакомый номер», – отметила я и сбросила звонок. Опять реклама. Как же они надоели! Телефон продолжал настойчиво звонить.

– Слушаю вас, – раздраженно сказала я.

– Добрый вечер, – после небольшой паузы спокойно ответил мужской голос. – Простите за поздний звонок. Ваш телефон мне дал Петр Михайлович, наш общий друг. Меня зовут Андрей.

Мне стало неловко за раздраженный тон, и я мило удивилась.

– Петр Михайлович? Конечно, конечно. Недавно, по моему совету, он приобрел картину.

– Да-да, он говорил мне об этом.

– Вы интересуетесь искусством? Чем могу помочь?

– Искусством я интересуюсь, – чуть запинаясь, сказал Андрей. – Хочу с вами познакомиться.

Это было неожиданно, но низкий, чуть с хрипотцой голос, как у чернокожего американского певца Барри Уайта, сулил что-то неизведанное, чего уже давно не было в моей жизни. На голос я и попалась. Ничего особенного он не говорил, но звучал, как песня. Слова текли плавно, словно теплый мед, обволакивая сознание и увлекая за собой в мир, где реальность переплеталась с фантазией. Каждая фраза была как обещание, как ключ к двери, за которой скрывалось нечто большее, чем я могла себе представить. Первый разговор был недолгим, да это и понятно. Два совершенно незнакомых человека пытались найти общие темы для беседы. Тогда я решила, что он просто смущается, и взяла инициативу в свои руки. Позже стало ясно, что это было не смущение, а его обычная «манера общения».

На следующий день Андрей позвонил опять. И снова ведущей в разговоре была я, но это было как-то неважно. В те недолгие моменты, когда говорил он, я наслаждалась. В этом голосе звучало все, о чем может мечтать женщина. Он был, как внезапно возникший оазис для заблудившегося в пустыне, как глоток воды для страдающего от жажды. Так мы общались неделю. Я уже изнывала и была совершенно готова к более близкому знакомству. Наконец Андрей предложил встретиться.

На встречу я собиралась долго, все никак не могла выбрать наряд. Боялась показаться смешной. С другой стороны, хотелось произвести впечатление. Кровать в спальне была завалена одеждой. Маленькое черное платье выглядело по-французски сексуально и было созвучно голосу Андрея, но могло быть перебором для первой встречи. Серый костюм с брюками палаццо и свободным пиджаком – модно, но скорее для галереи. Я перебирала туалеты, обувь – все не подходило. Хотелось не ошибиться.

Наконец, с пятой попытки, остановилась на узких черных брюках и тонкой черной шерстяной водолазке. Волосы собрала в хвост, черные стрелки, красная помада, жемчуг, красивая сумка. Стильно, скромно, дорого.

Квартира после моих сборов выглядела, как Чудское озеро после Ледового побоища. Одежда, обувь, сумки – все было разбросано. Но это было неважно. Я шла на первое серьезное свидание после развода и ждала от него чего-то особенного. Я почти влюбилась в обладателя чарующего голоса.

После первой же встречи стало ясно, что старалась я зря. В реальной жизни все оказалось намного прозаичнее, и голос совершенно не соответствовал внешнему облику обладателя. В мечтах я представляла элегантного мужчину, напоминающего Олега Янковского. За столом сидел ничем не примечательный худощавый лысеющий человек в очках и нервно поглядывал по сторонам. На Олега Янковского он не тянул совершенно. А что бы я хотела? Спрятавшись за колонну, я минут пять наблюдала за ним и сделала вывод из увиденного.