Читать онлайн Сказка

© Дмитрий Вдовин, 2025

ISBN 978-5-0068-3258-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сказка

Эта история произошла много лет назад в морском городке Ласл, в конце зимы.

Маленький участок земли окружён почти вертикальными скалами, так что пересечь их или обойти не представляется возможным. Единственный путь попасть или выбраться из города – это порт, южный район города, который все жители называли «Кашель». Неспокойное море словно спотыкалось о незримое препятствие перед бухтой и, полностью потеряв свою силу, мерно и утомлённо облизывало прибрежные камни. По берегу стелился едкий дым от бесчисленных коптилен, разносился резкий запах тухлой рыбы. Эта гремучая смесь вызывала приступы удушья и кашля. Вот он-то и дал имя рыбацкому району. На севере, под уступом скал, располагался район каменщиков. Здесь работали камнерезы, кузнецы и угольщики. На западе жил и работал ремесленный люд: кожевенники, гончары, ткачи и книжники. Центр занимал богатый район с мэрией и тюрьмой, банком и больницей, школой и пожарной частью. Восточный район тоже, как и порт, имел имя. Назывался он «Треск». Утлые, в большей степени сколоченные из досок домишки с характерным треском разваливались от дуновения ветерка. Населяли «Треск» беднота и лица, скрывающиеся от руки закона. Здесь всё началось. В одном из домов жил старик колдун со своей дочерью. Сколько ему было лет – неизвестно, по-видимому, очень много, ибо его дочери исполнилось сто шестнадцать лет. Как так получилось, что у доброго волшебника могла вырасти такая злая дочь – ведьма с силой, способной губить и разрушать? Отец понимал, на что она способна. Он заточил её в доме, не давая ей возможности навредить людям. Никакими силами она не могла снять печати заклятия, находясь внутри дома. Но однажды он просто присел на крыльцо и долго, внимательно глядел на свои руки, что-то шептал, едва шевеля губами, потом закрыл глаза и больше их не открывал. Умершего обнаружил сосед. Первое необычное, что он заметил у старца, – это руки. Складки на ладонях сплетались в причудливый орнамент, как будто кто-то корявым почерком написал какую-то абракадабру. Сосед вроде бы и не сделал ничего, только лишь прошептал буквы на ладонях: -«Воб мер даше э ю даазх, Воб мер даше эйда ю даахз! УУа, ууа, даше ю!» Как сразу руки мертвеца резко сжались и спаялись в единый кусок камня. Послышался истерический женский смех, и от угла дома отвалилась маленькая щепка.

Район «Треск», построенный из дерева, зимой часто горел. Прошло несколько дней после смерти старца, как произошел очередной пожар. Пожарная часть находилась недалеко и команда примчалась очень быстро. Расчет мгновенно приступил к разбору соседних домов, чтобы огонь не распространился дальше по району. Дошли до дома колдуна. Хибара, казалось, рухнет только от взгляда, стояла как скала. Ломы вязли как в глине, вынимаешь, а трещины как и не было. Однако один из ударов пришелся точно в то место, откуда отвалилась щепка. И вдруг, молчащий до этого дом взвыл от радости благим женским воплем. Через миг он загорелся. Сам собой, хоть и до пожарища было далеко. Дом горел, но не было от него жара. Неестественный фиолетовый свет не обжигал. Удивленный пожарный сунул руку в самое пламя – ничего не произошло, ни боли, ни жжения. Вода тоже не реагировала на огонь, он горел сам по себе. Где-то внутри дома, женский смех то затихал, то становился громче. Вдруг затрещали перегорающие балки, и крыша глухо обвалилась внутрь, голос замолчал. Ещё минута, и огонь погас так же быстро, как и возник. Пожарные кинулись разбирать пожарище, чтобы достать женщину. Они с животным остервенением расшвыривали обугленные чурки, не замечая усталости. Вот уже нет не обследованного уголка, но никого не было, абсолютно никого. Они с изумлением смотрели друг на друга, ничего не понимая. Должны были остаться хотя бы кости, однако на пожарище не было абсолютно ничего, напоминающего человека. Ужасно расстроенные и удивленные, они какое-то время пытались найти следы женщины рядом с домом. Все их движения вдруг стали какими-то бессмысленными. Они бродили, как куры в огороде: вроде чем-то занимаются, а потом резко замирают, разглядывают что-то, и вдруг резко бегут куда-то. Всё превратилось в суету. Прошло несколько часов, пока не стало темнеть. Оставаться было бесполезно – работа выполнена. Они собрались и уехали в депо.

Карл – тот самый пожарный, который первым увидел фиолетовое пламя. Свою службу он начал четыре года назад. Кем только он не работал до этого момента: от помощника кузнеца и до курьера у городского судьи. Старый судья и помог Карлу устроиться на столь теплое во всех смыслах место. Профессия пожарного считалась одной из самых престижных: высокий, стабильный оклад, государственная пенсия, паек, казённая форма и жилплощадь – маленькая комнатка в здании депо. Помещение было микроскопическое, но дом был теплый и крепкий, и главное, комната была своя, городские власти после трех лет выслуги дарили пожарным жилье. Летом Карлу исполнилось 32 года. Высокий, подтянутый, с чёрными смоляными волосами и красным шрамом, идущим ото лба через бровь на переносицу, – ранение, полученное на одном из пожаров прошлой зимой. Смелый, красивый и сильный, оставался завидным женихом. Многие девушки пытались устроить с ним счастливую партию, но, как только узнавали Карла поближе, теряли к нему всякий интерес. При всех его внешних достоинствах, он оказался столь же отталкивающим по своему характеру: замкнутый, недоверчивый, не способный ни к дружбе, ни к любви, ни к простому человеческому общению.

После ожога, полученного на пожаре, рука не давала никаких поводов беспокоиться. Даже волосы не обгорели. Только слегка посинел мизинец. «Должно быть, ударил обо что-нибудь», – подумал он. Через неделю посинел ещё один палец. Мизинец же стал серым – сине-серым. Он не болел, не чесался, не щипал и не немел. Вся чувствительность сохранялась, просто он стал цветом как цемент. Как в краску макнули. Ещё через неделю вся рука стала серой. Серый цвет не беспокоил, но был страх, не болезнь ли это. Карл пытался мыть руку водой, протирать виски и делать примочки. Распаривал и даже бил её, ожидая появления синяков или красноты. Только серый, неизменный серый цвет. Как ни боялся врачей, но страх неизвестной болезни пересилил, придется идти в больницу.

– Доктор, с моей рукой что-то не ладное: вроде обжёг, но не больно, и самого ожога нет, разве что серый цвет. Ни жара, ни ломоты, просто как в сажу печную макнул.

– Странно, странно, при каких обстоятельствах, голубчик, как вам кажется, вы обожглись?

– Да черт меня дернул в странное пламя фиолетовое – руку сунуть, а огонь-то и не огонь, свет идет, а жара от него нет. На следующий день рука возьми и посерей, засерей, тьфу ты, серой стань.

– Странно, странно, выпивали?

– Доктор, я на работе завсегда выпиваю, и что с того, раньше ничего подобного не было. Мы все пойло в одном кабаке покупаем, никто не отравился.

– Странно, ничем, голубчик, наука помочь не может. Вам к другим специалистам надо показаться, так сказать, высшей инстанции, и красноречиво ткнул пальцем в потолок.

Карл посмотрел на белый палец доктора, указывающий в грязный, с разводами от протекающей крыши, потолок, потом на свой серый палец. Достал тяжелую монету и вышел.

Он пробовал консультироваться у других врачей, но те тоже разводили руками, ничего не могли сделать. Тогда Карл пошел к специалисту, который был последним в его списке знатоков точных и около точных наук, – к священнику.

– Отец мой, объясни мне, грешному, что с моей рукой, чем прогневал я Господа нашего? – Карл всю долгую дорогу до церкви, как стихи, учил эту фразу, пытаясь произвести на священника приятное впечатление.

Святой отец выпучил малюсенькие глазки, в ступоре простоял минуту. Робко сделал шаг назад, выставив вперед пухлые белоснежные ручки.

– Сын мой, – очень тихо сказал святой отец.

– Сын мой, – ещё тише.

– Сыыын, ты знаешь, что у тебя рука – серая?

– Отче, я и пришел для того, чтобы просить у Бога помощи и исцеления…

– У меня сегодня выходной, и храм сегодня закрыт, и мне кажется, я очень болен, – скороговоркой перебил его пастырь.

– Прощай, сы… Карл. Уходи немедленно, храм закрыт, – отче волчком резво развернул своё толстое тело и на удивление прытко ретировался.

Карл ничего не понял, он какое-то время ещё чего-то ждал.

– Никогда бы не подумал, что серый цвет кожи может так сильно напугать церковного служителя, – сказал он, но его слушали только лишь сытые голуби под сводом церкви. Карл грустно выдохнул и неспешно двинулся к выходу.

Через месяц посерел мизинец на второй руке. И тут его осенило. Он пошел в район «Треск» к тому дому, с которого началось его удивительное преображение. Развалины всё ещё были в том состоянии, в котором они оставались после разрушения дома. Был лишь легкий налет редкого снега, пыли и сажи от кострищ. Карл излазил всё в округе. Сам не знал, чего и где искать, но что-то он должен был обязательно найти. Извозился весь, ничего не нашел, только головешки и обгорелое в саже чёрное тряпье. Зачем-то оторвал лоскут от тряпки и сунул его в карман. Уставший и злой как собака, пошел обратно домой.

Вместе с ним в депо жила вся команда, кроме начальника охраны Мартина Бенджамина Кёллера. Он единственный из команды был женат. Жену звали Ангела. Имел двух славных дочек Анну и Ингу, и старшего сына Пита. Сейчас жена с детьми находилась в гостях у своей сестры в городе, который находился сразу за горой, окружающей Ласл. Семья жила в соседнем с пожарным депо доме, в собственной квартире на верхнем этаже трехэтажного дома, чем Мартин очень гордился. На верхних этажах в престижном районе могли жить только состоятельные жители города. Мало того, у него с балкона спускалась пожарная спуск-труба, по которой он мог мгновенно спуститься вниз по тревоге.

Мартин недолюбливал Карла за неумение уживаться с людьми. А тут в добавок странное внешнее изменение в облике Карла. Серый цвет кожи отталкивал. То ли брезгливость, то ли страх перед неизвестной болезнью. Однако он решил поговорить с Карлом, попытаться убедить относиться к людям более терпимо, с которыми приходится жить, работать и от которых, возможно, зависит его жизнь.

Мартин постучал. Дверь открылась, в проеме стоял Карл. Мартин даже отшатнулся, настолько поразил его абсолютно серый цвет кожи. Карл был весь серого, мерзкого мышиного цвета. Брезгливость дополняла не менее мерзкая смесь из сырости, холода и сладко-солёного запаха, который непонятно каким образом заводится в больницах, в которых умирают старики. Мартин долго не мог оторвать глаз от Карла. Пауза стала неприличной, и Мартин выдавил из себя:

– Привет! – сказал Мартин.

– Ты переезжаешь, – совершенно не в тему, на одной ноте, утвердительно заявил Карл.

– О чем ты? – ответил Мартин

– В новый дом, – Карл, как будто не слышал вопроса. Голос его был механическим.

– Карл, какой новый дом? – Мартин снова пытался пробиться в сознание Карла.

– Тебе понравится, а я буду жить здесь, – закончил Карл

Мартин ничего не понял, рой мыслей перемешивался в кашу. То ему казалось, что Карл сошел с ума. То ему чудилось, что он уже разговаривал с Карлом про новое место жительства, но хоть убей, не мог вспомнить, когда? Ему пришла в голову мысль, что Карл разговаривает не с ним, а с кем-то, кого он не видит, все эти мысли были приправлены угнетающим видом Карла.

– Я сшил тебе новую накидку, сказал Карл и протянул кусок грязного, рваного, чёрного рубища.

– Ты спятил! – крикнул Мартин, силой оттолкнул протянутую серую руку с чёрной тряпкой.

Скорее всего, последнее, что он видел – это мгновенно посеревшая собственная рука.

Прошло несколько дней. Город жил своей спокойной, размеренной жизнью. Порт источал запах дыма и рыбы. Кузнецы ковали железо. Рынок торговал, а между рядами бегали беспризорники. Колокола на колокольне звенели. Всё было на своих местах. И очередной пожар в районе «Треск» не был чем-то необычным. Только команда пожарных, прибывшая на пожар, вызывала больший интерес, чем само действо. Они были всё в чёрном рванье, полностью скрывающем тело, не было видно даже рук и лиц. Они слаженно справились с огнем, не проронив ни слова. Быстро собрались и так же быстро исчезли. Вместе с командой пропал первый житель города. Внезапно, без причины, в никуда. И теперь каждый раз, когда возникал пожар, в городе исчезал человек. Люди пропадали без свидетелей и каких-либо следов. Слухи, как ветер, разносились, подкрепляясь красочными выдуманными подробностями. Холодный страх поселился в городе. Подозрение пало на странную четверку огнеборцев. Как только появлялся дым пожарища, редкие прохожие разбегались по щелям, как тараканы, боясь встретиться с пожарной командой. И даже собаки, шестым чувством понимая опасность, поджав хвост, убегали скуля.

Шериф Боб понимал, что улик против них нет, но твёрдо решил в кратчайшее время разобраться с пропажами. Утром он стоял на пороге пожарного депо.

– Открывайте! – кричал он и молотил, что есть силы, в обитую старой зеленой медью дубовую дверь. Никто не отвечал. Боб бил руками, пинал ногами и требовал открыть минут двадцать, пока за дверью не послышался голос.

– Кто там? – прозвучал голос странного тембра, человек говорил словно в бутылку, в замкнутый сосуд.

– Открой, или я прикажу сломать эту чертову дверь! – провыл от злости, запыхавшийся шериф.

Сухой щелчок засова и тонкий писк не смазанных петель. Дверь очень медленно с потрескиваниями начала открываться. Такое ощущение, что не свет проник в проем, а тьма просочилась на улицу. В нос шибануло резким запахом кошек и окалины железа. В сумраке прихожей стояло нечто темное, покрытое чёрным полотном до самых пят. Толи человек, толи огородное чучело. Тряпье было настолько рваное, что казалось, оно тлеет прямо на теле. Вдруг кусок тряпки, прикрывающей лицо, отвалился. По спине Боба побежали мурашки и выступил холодный пот. В животе противно заурчало и скрутило. Лица не было. Нет глаз, рта и носа. Гладко натянутая кожа серого цвета, без единого намека на морщины или растительность. Как будто второй затылок. Вдруг под просвечивающей кожей что-то шевельнулось, появилась выпуклость темного цвета. Она начала передвигаться, пульсируя. Потом появился ещё один бугорок и ещё один. Всё быстрее и быстрее, как будто из глубины всплывали эти выпуклости. Ещё секунду, и кожа кипела от кишащих под ней чёрных шариков. Ещё секунду, и из трепещущих бугорков слепилось лицо Карла. Только оно было под натянутой серой кожей, рот двигался, но отверстия не было, глаза моргали, но были под пеленой просвечивающей серой кожи. Шарики, как будто почуяли Боба, и начали предельно вытягиваться навстречу, растягивая кожу до прозрачности стекла. Тряпка, накинутая на плечи, снова шевельнулась, потом спрыгнула на пол. Это не была галлюцинация. Она явственно начала двигаться к обмякшим, ватным ногам Боба. Мгновение, он выхватил револьвер и выстрелил в тряпку. Пуля попала точно. Но какой вред может причинить пуля тряпке? Она с настойчивостью насекомого ползла вперед. В свете выстрела Боб увидел три таких же существа, стоящие неподвижно по углам комнаты, как столбы, покрытые теми же тряпками. На полу валялась большая куча костей. Паника охватила шерифа, и он начал беспорядочно стрелять. Второй выстрел был в голову Карла. Кожа лопнула как пузырь, липкие брызги чёрного цвета попали ему на руки и лицо. Как густой деготь, обожгли не огнем, а страшной болью. Они рассекали кожу и медленно заползали под неё. Боб заорал и бешено завертелся, как волчок. Револьвер судорожно стрелял во все стороны. Наконец, сухой щелчок. Он прозвучал в ушах Боба громче грохота выстрела. Это был звук, говорящий о том, что стрелять больше нечем, одновременно он же привел его в некоторое спокойствие. В три коротких прыжка он вылетел на улицу. Подпер обломком доски тяжелую дверь. Голос не слушался, и крика не получилось. То ли хрипом, то ли скрипом, он выдавил: – «Огня!» Ничего не понимающий фонарщик дал факел. Со всего размаха он швырнул настенный светильник, полный масла, в дверь, туда же полетел факел. Одно мгновение, и Боб рухнул без сознания. Из штанин и рукавов змейкой потянулась чёрная жидкость в щель под горящей дверью. Потом как-то резко затвердела, натянулась и с грохотом, с хрустом ломающихся костей втянуло в щель тело Боба. Деревянное здание быстро задымило. Слабое зимнее солнце помогало пламени взбираться вверх. Несколько минут, и дом пылал подобно свечке. Ошеломленные и испуганные люди даже не пытались тушить пожар. Находились умники, кто посмеивался над пожарными, у которых сгорело их депо. К утру от дома остались только печные трубы. На месте сгоревшего депо было решено построить новую пожарную часть, только уже из камня.

Через некоторое время в город вернулась Ангела Кёллер – жена начальника пожарной охраны Мартина, с детьми. Ангела не могла понять, что случилось с мужем. Никто из знакомых не мог сказать, что-то определенное. В сгоревшем здании депо были обнаружены человеческие кости. Мартин несколько лет проходил лечение ключицы после сложного перелома. По ней городской доктор смог определить принадлежность к Мартину. Ангела с годами поборола в себе страх, что однажды муж не вернется домой. Её боль была жестко загнана в глубину, главная цель – поднять на ноги детей. Потеряв мужа, для семьи наступали тяжелые времена, однако она не унывала. Пит подрос, были некоторые накопления, полученное хорошее образование давало надежду на работу. Помогла и администрация города. Мэр выделил на детей пенсию до их совершеннолетия, квартира оставалась за семьей.

После возвращения, Пит не знал, куда себя применить. Хоть мэрия и брала на себя обязанность похорон погибших, мать носилась до вечера по городу, улаживая кучу мелких вопросов. С младшими сестрами ему было не интересно. Вот он и слонялся в поисках чего-нибудь, что могло бы заинтересовать.

Лампа.

За школой на пустыре разлилась огромная лужа, я бы сказал, единственная в своем роде – почти пруд. Зима была теплой, с редким снегом, тем не менее лужа, дадим ей гордое имя Озеро, благополучно покрылась прочным слоем льда. И в городе появился второй после площади, на которой проходили казни, аттракцион— городской каток. С раннего утра на нем уже возились дошколята, после обеда струйкой тянулись школьники, а к вечеру каток был полон желающими покататься на коньках со всего города. Я этим мастерством не овладел, но тем не менее ходил каждый вечер. Я восхищался скоростью, смотрел на красивые танцы, смеялся над неловкими падениями. Было весело и интересно. Однако более всего я стремился каждый вечер на каток ради одной цели. Ровно в четверть седьмого вечера на каток приходила Лиза, девочка из класса на год младше. Она каталась с пожилой женщиной, возможно, с матерью. Они непременно приходили вместе и всегда держались за руки. Церемонно выходили на лед и синхронно, оттолкнувшись с одной ноги, начинали катиться. Четко, в ногу, размеренными шагами описывали круг за кругом. Кругом люди завороженно смотрели, как пара летела на огромной скорости, настолько у них была отточенная техника. Минимум движений, но каждый, кто пытался удержаться рядом с ними, пробежав сотню метров, безнадежно отставал. Лиза была столь красива, что я даже не могу описать, как выглядит её матушка, я просто загипнотизированный смотрел только на неё. Чёрные волосы, белая кожа, тонкая длинная шея, узкое лицо, несколько худая, чем должна была бы быть для того, чтобы считаться идеальной фигурой, тонкие руки. При всей субтильности она вполне сложена, как девушка. Каток был большой, и каталось много людей. Мне приходилось ждать, когда сквозь толчею в просвете лунного света появится пара, держащаяся за руки. Они никогда не смотрели в мою сторону. Никогда не разговаривали, или это было незаметно для меня. Одна сосредоточенность и четкие, невероятно грациозные движения. Они наслаждаются ветром, скоростью, они не замечают мир, они поглощают скорость и страх с упоением, как в детстве, когда хочешь пить, пьешь с бешенством, ненасытно, не в силах напиться сладкой, вкуснейшей водой из-под крана.

Я часто закрывал глаза и мечтал, как держу Лизу за руку. Делаю первый шаг на лед, толкаюсь и несусь на огромной скорости. Так, что голова кружится, слёзы выбиваются ветром. Я не смотрю на неё, а она на меня. Страшно хочется повернуться к ней. Но нет сил, нет смелости увидеть её глаза. Сердце трепещет в груди так, что удары бьют в кадык, и нет никакой возможности произнести слова. Онемение и холод страха парализуют, а ледяной ветер лишь перебивает остатки слабого дыхания. И всего этого ужаса я мечтал, хотел, стремился.

После того как Лиза с матушкой ушли, я твёрдо решил научиться кататься на коньках.

Конечно же, я не остался на катке, я опасался, что меня увидят и будут смеяться надо мной. Над моими нелепыми и упорными попытками кататься на коньках. Поэтому я пришел на заранее подсмотренную площадку за заброшенным домом рядом с мэрией. Непосредственно у стены проходила тропинка, покрытая льдом. Как мне казалось, достаточно качественным, чтобы стать для неопытного новичка испытательным полигоном. Я привязал коньки к ботинкам. И…

– Да это же элементарно. Ноги стоят уверенно, никакого напряжения. Почему другие смешно падают, едут, как пьяные? Нет ничего более легкого, чем кататься на коньках, – думал я, стоя на промерзшей земле. Как я жестоко ошибался! Только вступил на лед…

Я не ожидал, я никак не подозревал, что я, такой ловкий, прыгучий, спортивный, так быстро шарахнусь со всей высоты своего роста. А возможно, даже немного выше. Нечто, подпружинив, подкинуло меня вверх, перевернуло ногами к звездам. Как я летел? Это было сладкое ощущение невесомости. Руки как крылья. Я ощутил, что они расправляются и набирают силу ветра. Я махал ими с остервенением. Я верил, что частота взмахов существенно увеличит несущую способность крыльев. Немного неправильная аэродинамика, ведь ноги были немного выше оптимального своего расположения, но всё поправимо, я по-прежнему ловкий и сильный. Я добавил к крыльям вращения ногами. Помогло немного, но зато я увидел в зеркале коньков красивое отражение луны. И вдруг лучик лунного света, ослепивший меня, превратился в тысячу солнц. Лед – не самая лучшая замена пуховой перине при приземлении на него лицом. Мне пришлось немного полежать, собраться с мыслями. Я встал и, напрягая все свои мускулы, расставив для устойчивости ноги и руки, продолжил попытки прокатиться на коньках. Ноги отказывались стоять в том месте, куда я хотел их поставить. Любая попытка сохранить баланс и хоть как-то начать двигаться приводила к тому, что я моментально падал. Правда, ситуация немного изменилась, я уже был готов к падению. Я старался делать это не столь феерично, как в первый раз. Цель упасть наиболее привлекательно с артистической точки зрения не стояла. Я сконцентрировался на том, чтобы просто устоять. Красивые позы отошли на второй план. Прошло пару минут, и я уже вполне уверенно мог стоять. Потом мне пришла гениальная мысль: я могу кататься правой ногой по льду, а левой шагать по утрамбованному снегу у края дорожки. Это была плохая идея. Никакого баланса не получалось, я упал сразу после того, как перенес вес с левой ноги на правую, то есть на лед. Тогда пришла вторая, не менее гениальная идея. Надо встать на снег, оттолкнуться на лед и бежать как можно быстрее по прямой в сторону сугроба. Попытка оказалась сверх успешной. Я постоял с минуту на снеге, собрался с мыслями, изучил траекторию, оценил возможные риски и возможные повреждения. Уверенно оттолкнулся и, мелко-мелко засеменив ногами, побежал вперед. Катанием назвать это было сложно, скорее подошел бы термин «отложенное падение», ибо в конце дорожки я находился в состоянии устойчивого полета. Но цель была достигнута – то есть сугроб. Отдышался, развернулся, толчок – и обратная дорога. Немного не доехал, пришлось на коленках доползти до старта, так как попытки встать не увенчались успехом. И тут началось. Туда-сюда, туда-сюда. Падение, падение, падение. Слёзы от боли и от того, что никакого прогресса, и страшного разочарования от своего непослушного тела. Промокший от пота и снега, вконец измотавшийся, еле стоявший, в синяках, я отправился домой. Настроение у меня было отвратительное. Я с горечью понял, что великое искусство катания на коньках мне не постичь никогда. Злость на себя, на коньки, на лед. Я никогда не смогу прокатиться за руку с Лизой, никогда. Мое сердце разбито, жизнь прошла бесцельно. На следующий вечер… я стоял на коньках в том же месте. Тело ломило от страшной боли, вызванной ушибами и напряжением прошлого дня. Однако моя решимость была несокрушима никакими обстоятельствами. Через час я ушел в слезах, с разбитым носом. Коньки были выкинуты далеко в снег. Через два часа пришел искать их. Найти в снегу тяжелый предмет в ночи не так уж и легко, но я сделал это.

В этот вечер я решил, что мое обучение будет гораздо эффективнее, если я воспользуюсь опытом тех, кто умеет это делать. Прежде чем приступлю к занятиям, я заранее приду на городской каток и внимательно буду смотреть на движения катающихся. Запомню все тонкости, а потом буду повторять до мельчайших подробностей.

Давно я не засыпал с таким наслаждением. Усталость, успокоение, сытный ужин, и я уже проваливаюсь в сон. Как с горки качусь. Скорость увеличивается, сердце замирает, дыхание перехватывает от ветра. И вдруг я отрываюсь от земли, и я лечу. Близко-близко от поверхности. Скорость замедляется, тело невесомо. Я не толкаюсь, просто вытягиваюсь, немного наклоняюсь вправо или влево и плыву. Наслаждение невероятное. Изгибаюсь дугой, подлетаю чуть выше, набираю высоту, вот я над крышами, ныряю вниз и камнем устремляюсь к земле…

После смерти отца часть дел по дому была возложена на меня. Весь следующий вечер я помогал матери. Ходил в лавку, носил пакеты с продуктами, наводил порядок, возился с сестрами. Наконец, матушка отпустила меня немного прогуляться. Я сразу же побежал на каток. Появились первые пары. Я с жадностью рассматривал людей, прокручивал в голове, как ставить ноги, как толкаться, тормозить. Поймал себя на мысли, что невольно наклоняюсь, переставляю ноги, выставляю носки. Через час я был на своей обледенелой тропинке. После первых падений стало понятно, что потребуется много времени. Однако так же было ясно: прогресс есть. Я сжал зубы и до дрожи в ногах от усталости до глубокой ночи отрабатывал простые движения на льду. Мать отругала за позднее возвращение, забрала коньки и запретила гулять позже семи вечера. После школы я сразу побежал на каток. Вцепился глазами в катающихся, исследовал каждое движение, каждый манёвр. Особое наслаждение было наблюдать за Лизой с матушкой. Вот уж у кого надо было учиться! Невероятная четкость движений. Я смотрел на неё, сузив зрение до коридора. Я видел только её. Представил себя рядом, будто она крепко держит меня за руку. Так крепко, что не дает мне упасть, не совершить фальшивого шага. Я как на магнитах, как связанный, повторяю шаг за шагом. Два часа наблюдений пролетели мгновением, даже не заметил. Бегом домой, иначе мать не даст коньки, не будет отпускать гулять. Помог девчонкам с уроками, матушка попросила начистить картошки. Работать пришлось в полутьме, на кухне мерцала, еле давая света, старая лампа.

– Ма, почему мы не выкинем эту старую лампу? От неё совершенно нет света.

– Я давно говорила отцу, что толку от неё нет. Но отец был непреклонен. Он утверждал, что лампа непростая и очень ценная. Она досталась ему от деда, а деду – от его деда. Откуда тот взял лампу, уже не известно, но возраст её был огромный. Дед говорил, что лампу выкидывать никак нельзя, ибо в ней скрыта страшная тайна.

Под потолком висела очень старая медная лампа. Она напоминала перевернутый тюльпан, лепестки чуть приоткрыты, и сквозь щели просачивался свет. Висела она на причудливых цепочках. Так вот, эта лампа в последнее время стала ужасно раздражать. Она и так горела очень тускло, так на днях она начала ещё и моргать. Я всерьез решил, если не выкинуть, то отремонтировать её. Прежде всего, надо было заменить электрическую лампочку. Я щелкнул выключателем, чтобы обесточить светильник, но лампа по-прежнему испускала свет, только тусклее. «Странно, – подумал я, – наверное, неисправен и выключатель. Что ж, придется действовать по ситуации». Я надеялся, аккуратно раздвинув лепестки, заменить лампу. Но! Как только мне пришла в голову эта мысль, лепестки сомкнулись. Настала полутьма.

– Да ладно, ерунда какая-то!

Свет всё равно проникал сквозь щели: – «Мистика какая-то!» – подумал я. Придется разбирать. Ещё раз пришло время удивляться, когда, перекусив по одному проводу, чтобы не ударило током, лампа не погасла.

«Кстати, странно, откуда в древние века было электричество? Может, и не лампочка внутри, а что-то, что светит и без силы тока», – размышлял я, пытаясь разобраться с цепочками.

Изрядно повозившись, я отцепил их с крюка и положил «сокровище» на стол для «препарации». Теперь лампа лежала на столе с перепутанными цепочками и еле заметно светила. Звенья цепи были необычными. Они представляли собой искусно сделанных солдатиков- пеших и на конях. Один не похож на другого. Удивительно тонкая работа. Уже поздно, завтра вечером попробую разобраться с ней. Снова повесил её на место.

– Вот смешно! Она приоткрылась и, словно, стала светить немного ярче.

После школы я снова отправился на каток. Я просидел до семи вечера, но Лиза не пришла. Удрученный, отправился на свою тренировку. Ноги по-прежнему разъезжались и ужасно болели мышцы, но у меня однозначно стало неплохо получаться. Завтра обязательно пойду на городской каток, мне не хватает короткой трассы замерзшей тропки. К тому же она прилично разбилась от моей постоянной возни.

Вечер я посвятил распутыванию цепи лампы. Это превратилось в какую-то игру. Каждое действие вызывало то вспышки, то угасания лампы. Бред какой-то, но когда я пытался распутать один узел, в другом месте на моих глазах возникал другой. Занятие меня утомило. Я отправился спать.

После школы матушка попросила помочь ей, и я смог выбраться на каток к самому вечеру. Лизы не было. Я никак не решался выйти на лед. Простоял у края льда минут двадцать, пока смог побороть робость. Дождался момента, когда людей стало поменьше, и я шагнул. Получилось не плохо, особенно первые пять шагов. Конечно же я упал, но мне уже было всё равно, тем более, что на мое счастье рядом упали одновременно со мной ещё парочка неопытных спортсменов. Я встал, и не обращая ни на кого внимания, стал кататься, кататься, кататься.

Утром в школе я очень осторожно, заглянул в младший класс. Лизы не было. В этом классе у меня был знакомый парень. Надо аккуратно узнать у него, куда пропала Лиза.

– Здорово, Ник!

– Привет, Пит!

– У нас половина класса заболела, ходят чихают, кашляют. Боюсь как бы самому не заболеть.

– Как у вас в классе? – начал я.

– Пит, о чем ты? Все здоровы. Я всю неделю катаюсь на катке, а потом пью холодную воду и хожу без шапки. Никакая хворь не берет, хоть тресни. А мне так не хочется ходить в школу.

– Ни капелюшечки, никто не болеет? Может, насморк у кого? – я сделал вторую попытку.

– Что тебе насморк дался, что ты так переживаешь? – с подозрением сказал Ник.

– Ник! Сдается, ты меня обманываешь? Наверняка кто-нибудь у вас в классе серьезно болен, а ты скрываешь это от своего лучшего друга.

– Пит, мы познакомились неделю назад, я рад твоему доверию. Но, право, я начинаю удивляться, с чего-то ты так интересуешься здоровьем моих одноклассников?

– Ты всё неправильно понял. Это я так, просто спрашивал, для поддержания разговора.

– Кстати, я тоже начал кататься на коньках. У меня приличные результаты. Конечно же, я не катаюсь, как ты, но тоже неплохо.

– Я думаю, что ты катаешься лучше всех в этом городе! – сказал я.

– Ха, насмешил! Да я еле стою на коньках. В этом городе все прекрасно знают, что лучше всех катается на коньках Лиза Эк. Я как-то пытался догнать её, куда там, сопли размазал по льду. – весело ответил Ник.

Вот оно совсем близко, коньки в очередной раз приближают меня к Лизе.

– Да, точно! Она катается лучше всех. Но что-то её не видно на катке?

– Лиза не приходит в школу второй день! И семья её пропала. Никто не знает куда. А ведь корабли из порта из-за ледяного шторма не выходят вторую неделю.

В этот вечер я не пошел на каток. Я заболел. Поднялась температура, разболелась голова.

Матушка запереживала, приготовила мне горькие отвары трав, окурила дом. Я сидел на кухне, пил чай и читал обрывок старой газеты. Противная лампа жила своей жизнью: то светит, то мигает. Мне надоело щурить глаза, и я опять взялся за старую лампу. Я уже знал, что она не погаснет, когда я отсоединю её от проводов. Положил посреди стола и предельно аккуратно растянул запутавшиеся цепочки. Игра началась. Концов у цепи не было, все концы были прикреплены к корпусу лампы. Начнем по порядку, по одной. Осторожно пройду по её пути и постараюсь освободить от других. Потом ослабить узлы и петли. Постараться убрать перехлесты. Медленно, очень медленно, цепь направо, петля налево. Первую прошел быстро, вторую ещё быстрее. Третья затянута на несколько узлов с четвертой. Один узел, второй. Что за ерунда, первая цепь с всадниками, лежавшая параллельно со второй, перепуталась и связалась с четвертой. Вернулся к первой. Очень медленно. Чуть ли не по звену. Положил слева распутанную цепь с конницей. Теперь справа лежал клубок. Час потратил на вторую цепь. Положил параллельно первой. Чтобы случайно не спутать эти цепи, накрыл их тяжелой доской для нарезки хлеба. Задача, вместо того чтобы казаться наполовину решенной, превратилась в сложнейшую головоломку. На столе лежала косичка из узлов. Несколько часов я убил на нудное занятие. Всё! Передо мной лежали распутанными третья и четвертая цепи. Я поднял доску.

Перед глазами снова была косичка из переплетенных первых цепей. Я вытаращил глаза, я не верил тому, что видел. Я аккуратно положил на распутанные цепи кусок ткани и придавил доской. Занимательное действо по распутыванию, я решил отложить на следующий вечер.

Однако ни на следующий вечер, ни через день я не смог подойти к столу с лампой. Мне пришлось помогать вместе с матушкой внезапно заболевшей теткой. Как только мы вернулись домой, я подошел к столу, поднял доску, убрал ткань. Распутанные цепи мирно покоились на своих местах. И вдруг на стол прыгнул кот и прошел по запутанным первым цепям, коснулся их лапой, и прямо на моих глазах распутанные перехлестнулись. Я аккуратно убрал кота и убрал петлю на первых цепях. На второй паре синхронно убрался перехлест, они снова лежали параллельно. Мистика, подумал я. Надо всё обдумать. Сел на стул и потихоньку перекинул петлю, фокус повторился в другом углу стола. Вгляделся, нет ли каких тонких нитей, паутинок. Нет, а лучше бы были. Конники, солдатики, сплетены невидимыми связями. Меня поразила странная мысль, как будто на столе разыгрывается сражение. Мне, пацану, ещё вчера играющему в солдатики, особенно ясно нарисовалась картина настольной баталии. Вот по правому флангу конница на полном скаку врывается в ряды пеших солдат с обозом, и круша всё на своем пути, прорывается в тыл. Панику останавливает военачальник в золотых (позеленевшая бронза) доспехах. Он четкими жестами, без единого слова, «выхватывает» из резервов тяжеловооруженных ратников и легких пеших кочевников. Те понимают его жест. Ратники неспешно, но очень слаженно, подобно скале сминают конницу. Последней приходится отступать. Кочевники отбивают обоз. Постепенно всё отчетливее я начал распознавать запахи и звуки, не свойственные ароматам и звукам кухни. Резкий запах дыма и пота давно не мытых людей и лошадей. Сладко-приторный запах крови. Конский топот, шаги людей, лязг железа, брань, крики, стон – это не шум в ушах. Слишком громко, слишком близко, и это всё усиливалось со скоростью падения в пропасть.

Я очнулся от сильного удара в бок. Боль была настолько резкой, что из глаз брызнули слёзы и перехватило дыхание. Кто-то со всей силы пнул меня. Когда пелена слёз рассеялась, я увидел перед собой грязного, лохматого варвара с кривым куском железа в руках. Это мерзкое чудовище орало на меня и пинало по ногам.

– Вставай, скотина, в бой, или я зарежу тебя! – кричал он.

Даже с расстояния до меня доходило зловонное дыхание, брызги слюны летели мне в лицо. Тычками и криками меня загнали в неистовствующую толпу таких же солдат. Я тоже был одет как и все, так же грязен и вонюч. За спиной был меч, если так можно назвать кривой, с зазубринами тесак. Я бежал вперед навстречу орущей коричневой живой массе, ощетинившейся копьями и мечами. Вдруг в одно мгновение небо потемнело. Мириады стрел закрыли солнце. Темнота была лишь миг. Потом свист, крик, хруст, и вокруг начали спотыкаться, падать люди. От первой крови передовой отряд не испугался, не смутился, он озверел. Этих воинов, не знающих страха, словно пришпорили, они, срывая глотки, трясясь от возбуждения, готовы были разорвать скалы своей злобой. Словно гвоздь, они воткнулись в ряды врага. Я не контролировал себя, я – вчерашний ребенок без капли страха, бежал вперед. В руке у меня был тяжеленный меч. Голос сорвал практически сразу, и поэтому мог издавать только хриплое бульканье. Мне повезло, что пока я увидел первого своего! врага, мой отряд уже смял и опрокинул противника. До меня ему было четыре шага. И он, скорее всего, убил бы меня одним ударом, но его уже обступили «свои» и рубили со всех сторон. Весь в крови, он всё стоял и отбивался, как только мог. Он давно должен был умереть. Почему он не падает? Сначала повисла на остатках рукава перерубленная рука. Однако он делал шаги, что-то крича, навстречу мне. Я видел его столь близко, что мог почувствовать запах его пота и крови. Я вскинул меч. И в этот момент из груди этого жуткого воина медленно показалось кровавое острие меча. Он медленно сел на колени. Все разом прекратили наносить удары. Все молча наблюдали за великим воином. Я скорее от страха наотмашь ударил мечом. Он задел только кончиком, и на коричневой шее появилась тоненькая коротенькая полоска чёрного цвета. Потом полилась кровь. Воин смотрел на меня мутнеющими глазами, грустно улыбнулся и опустил голову на грудь. Он так и умер, сидя на коленях с мечом в руке. Я упал. Меня мутило, как будто я отравился тухлой рыбой. Озноб сменялся жаром. Конвульсии в мышцах не давали прийти в себя. Почему-то казалось, что это состояние вызвано не только тем, что я совершил первое свое убийство, но и тем, что я нанес удар, который наносить уже не было надобности.

В это время отряд отбивал обоз. Мы продолжили преследование и готовы были бежать, пока не прекратит биться сердце. Но короткий сигнал рожка, и всё остановились. Отряд перегруппировался. Подобрали своих калеченых и убитых. Добили раненных врагов. Вывезли то, что осталось от обоза. Теперь стояла задача отойти в овраг, в засаду и ждать сигнала к атаке. Там мы дождались темноты. Первый раз в жизни я увидел смерть так близко. Сердце по-прежнему колотилось в ушах, и я не мог уснуть. Я лежал рядом с небольшим костром и слушал тихие разговоры воинов. Одна история сменяла другую, рассказы, похожие на правду, чередовались с откровенными сказками, но тем не менее слушать было невероятно интересно. Странно, как так могло произойти, что я вдруг провалился в чужую жизнь, полную ужаса? Я не хотел, не желал находиться на не нужной мне войне. Я не знал, с кем воюю и за кого. Я начал понимать одно: судя по разговорам варваров, войско, в котором я сейчас был, враждебно моему существу, моей совести. А находиться я должен по ту сторону бранного поля – с теми, кого днем я готов был разорвать. Темная сила, чёрные люди, и мой меч служит неправому делу.

Утро наступило почти так же неожиданно, как и мое первое появление в этом мире. Только пинок в бок, заменил холодный душ из вылитых на меня помоев. Первые горячие лучи солнца находили застывшую в ночи кожу, отогревая её. От земли валил пар, как в бане. Все торопились строиться, тихо перешептываясь в ожидании самого главного полководца. В тумане не видно фланга построения, но в ропоте голосов появился нестройный топот копыт. Это вождь. Звук усиливался, вот появился эскорт. Крепкие воины, одинаково одетые в одежды из чёрной ткани в коротких вороненных латах, на головах чёрные шлемы, с боку длинные двуручные мечи. Их было порядка ста. Они приблизились, и я смог разглядеть их. О ужас! Их богатая одежда, может, и была когда-то таковой, но сейчас выглядела настолько дряхлой, что назвать это рванье одеждой не представлялось возможным. Вонь от них была столь невыносимой, что даже мои сослуживцы, ни разу не видевшие мыла, заворотили носами. Постепенно воздух начал сгущаться, стал как будто плотным и осязаемым. Темнело на глазах. Наконец он разглядел, что сумрак двигается, он живой. Миллиарды чёрных мух плотной стеной – не тучей – двигались навстречу, закрывая всё небо. Страшный рев от жужжания насекомых оглушил, проникнув в каждую клетку организма, и в ушах засвистел пронзительный свист, как после взрыва. Всё погрузилось на миг во тьму. Чёрные, жирные твари проникали повсюду. Казалось, они хотели заползти в самую плоть. Я не смел вздохнуть, ибо боялся, что мухи мгновенно забьют легкие. Воздух заканчивался – меня мутило, ещё немного, и я не сдержусь и вдохну живой тлен. Однако ещё мгновение, и всё закончилось. Стена пропустила меня сквозь себя и начала удаляться. Под одеждой ползали полчища противных насекомых. Я судорожно сорвал с себя одежду и обувь, пока не остался полностью голым. В пыли земли мои обноски шевелились, как больное животное.

На площади корчились люди, которые не успели закрыть голову или им не хватило дыхания. Одних рвало, другие откашливались. Изо рта сочилась каша из мух и пены.

Охрана поредела. Шли лишь две шеренги. Мух стало меньше, все с облегчением вздохнули. Наконец появился Он. Нет! ОНА, женщина.

С большого расстояния я смог лишь разглядеть, что Она среднего роста, худощава. Совершенно не понятно какого возраста, голова прикрыта чёрной блестящей тканью. Она полностью закрывает лицо. Небольшие, чуть оттопыренные уши. Шея длинная. Я поймал себя на мысли, что не просто рассматриваю её. Я не могу оторвать от неё глаз, детально изучая. Она была не естественно красива, даже не смотря на закрытое лицо и абсолютную обескровленность её кожи, кожи прозрачной, как стекло. Сквозь красивое чёрное платье четко вырисовывалась фигура сформировавшейся женщины с широкими бедрами и небольшой грудью. Трудно определить её возраст, понятно, что молода, возможно, ровесница. Пояс перевязан верёвкой настолько туго, что кажется, перережет её пополам. Этой верёвкой она волочила по земле ещё живую лошадь, оставляя глубокую борозду. Как, столь хрупкая женщина могла так легко тащить столь тяжелый груз? Всю дорогу она не сказала ни слова, только тихо смеялась. Проходя мимо каждого отряда, она поворачивалась и внимательно разглядывала воинов. Варвары восторженно гудели и бряцали железом. Вдруг её смех внезапно остановился. Спиной она почувствовала, что лошадь, волочившаяся за ней, сдохла. Одним движением она отрезала верёвку. Кажется, смерть животного её сильно расстроила. Она судорожно начала оглядываться, как будто, что-то ищет. Наконец взгляд остановился на наезднике в латах. Она снова противно засмеялась, и парень как, во сне, спустился с коня, подошел к женщине и накинул петлю на свою шею. Другой конец верёвки взяла его госпожа и туго обвязала вокруг пояса. Слева послышался тихий голос: – «Счастливчик. Он всегда будет рядом с ней, пока у него есть силы идти за ней». Я повернулся, чтобы разглядеть сказавшего. Слева за мной стоял старый воин, с плохо выбритым подбородком. Я ночью наблюдал за ним, слушал его истории. Его звали Чет. Имя он получил из-за того, что никто не знал, правду он говорит или лжет, это как гадать чет или нечет. Он мне сразу понравился. Говорил мало, но все его слова для меня были правдой, были ЧЕТ.

– Что ты этим хотел сказать? – спросил я его.

– Она никогда не останавливается надолго. Он будет ходить за ней день, два, может, больше, а потом упадет от измождения, и она будет волочить его по земле, пока он окончательно не сдохнет, – ответил Чет.

– Но почему – Счастливчик?

– У него несколько дней, когда он будет рядом с ней, – ответил он.

Больше я не смог выудить от него ни слова.

Процессия миновала, а на дороге остался лежать труп лошади. На него сразу накинулись и стали рвать на куски. В драке за кусок мяса были заколоты несколько человек и тут же съедены соплеменниками.

Как только всё закончилось, все разошлись по своим норам. В эту ночь я решил – надо бежать. И пусть убьют, пусть плен, главное – не быть вместе с этой мерзостью. Для начала надо было определить расположение собственных войск, чтобы не попасться как дезертир. Потом определить слабо контролируемые участки противника. Далее – места со складками местности, водой и растительностью. По ним проще прятаться. Так же необходимо сделать небольшие запасы еды и воды, хотя бы на два дня.

Поздно вечером я вылез из большого оврага, в котором скрывался наш отряд. В сумерках зажигались огни, а по плотности кострищ можно было определить места скоплений людей. Получалось, что овраг выходил к передовым частям противника по левому флангу. Сразу за полем, на вершине холма, располагалась палатка военачальника противника, об этом говорили кольцами расходящиеся костры от центрального огня. Всюду сновали всадники с факелами. Незаметно я уснул.

Искры из глаз, перехватившее дыхание, страшная боль в боку. Эта скотина, видимо, намеренно пинает в одно и тоже место. Сквозь слёзы я разглядел, как сотник пинками поднимает спящих. Минута, и отряд, тихо бранясь и поскуливая, плотной кучей вжался в уступ под кромкой оврага за плотным кустарником. Приказ – ждать. Нет ничего страшнее, чем ждать смерти. За холмом разом завыл зверь обезумевшей толпы, бегущей в атаку. Вой шел волнами, то почти стихал, и начинали выделяться лязг металла и крики умирающих, то усиливался до оглушающего рева. То с одной стороны, то с другой. Мы сидели в овраге, ничего не видели и не понимали, как развивается бой. Ждать становилось невыносимо. Сердце саднило. Страх свел живот. Челюсть ныла от перенапряжения и тряслась так, что спасением было только закричать, выплевывая легкие. Что бы не выдать себя, многие зажимали в зубах палку. У них, как у бешеных собак, по краям губ стекала пена. Находился и тот, кто был совершенно спокоен. Они ни в чем не бывало ели, спали или точили ножи, мирно разговаривали. Время шло, но приказа вступать в бой не было. Солнце подходило к зениту.

– А вдруг без нас, вдруг мы побеждаем, и наша помощь не нужна, что скажешь, Чет? – прошептал я.

– Сиди! – резко отрезал он.

– Чет, но мы же не проиграем с ней? Она же колдунья, у неё есть сила. С ней простой человек не справится? – то ли с надеждой, то ли с горечью спросил я.

– Она спасение, а может, и наоборот… – недоговорил он.

После этих слов я кожей почувствовал странную вибрацию. Потом воздух наполнился усиливающейся дробью. Земля задрожала. Все приподнялись, в ужасе ожидая страшного.

Резко потемнело, и нам на головы лавиной выплеснулось море бешеных лошадей.

Они были обезумевшие, раненые, загнанные, вражеские и наши. Они объединились в единое племя, бросив своих живых и погибших хозяев. Теперь они один народ, одна семья. Ослепшие, оглохшие, получившие свободу, без дороги и направления мчались до разрыва сердца- нам в овраг, перемолачивали в кашу людей, поднимая перед собой волну из тел. Живая пенившаяся масса из лошадей, людей, доспехов. Некоторые воины, защищаясь, успевали нанести несколько смертельных ударов коням. Но как можно мечом остановить реку? Толпа людей уплотнилась так, что стало трудно дышать. А лошади всё напирали, как жернова перемалывая копытами впередистоящих. Под ногами противно захлюпала горячая липкая кровь. Вот она уже по щиколотки. Я не мог не то что бы двинуться, но и вытянуть зажатую телами руку. Тиски толпы сдавливались. На головы полетели брызги крови, лошадиной слюны, куски плоти. Ничего вокруг не слышно от страшного рева. Казалось, каждый живой, выпучив глаза, отдавал последний в жизни выдох. Кровавая пелена застилала глаза. От недостатка воздуха всё вокруг закружилось. В непроглядной тьме показались вспышки света. Я ослаб и зажмурился.

Не знаю, сколько прошло времени, как стало немного легче дышать. Я разомкнул глаза. Я сидел за столом, на котором лежала лампа. Цепочка из коней спуталась с цепочкой пехотинцев. Реакция мгновенная, я кинулся распутывать переплетение. Пальцы сразу покрылись не понятно откуда взявшейся кровью. Лампа медленно дышала светом. Из лампы на меня был устремлен пристальный взгляд. Он не изучал, он знал и понимал меня. Я не видел глаз, лишь мерцающий свет, но такого жжения от взгляда не спутать ни с чем. Я убрал отвертку, к ней я больше не прикоснусь.

– Что же ты, или кто? – очень тихо прошептал я.

Конечно же, ответа не последовало. Я взял тряпку, вытер руки, стол и цепочки. Первая мысль, которая пришла в голову, – это отрезать кусачками цепочки – разрубить «Гордиев узел». Уроки в школе не прошли даром. Но пока я искал кусачки, я подумал, что это не избавит тот мир от зла, лишь отсрочит момент схватки. Мало того, я боялся прикасаться к волшебству, ведь я был не сторонним зрителем. Я был реальным участником, где рядом находится настоящая смерть. Я аккуратно взял лампу и повесил её на свое место. По привычке решив выключить её, щелкнул выключателем. Странно – свет погас.

– Живой, дышит.

– Пит, ты в порядке?

– Руки, ноги целы? – голос Чета звучал, как из бочки.

Я открыл глаза. Я лежал в густой, как студень, крови так, что торчало только лицо. Мне сильно повезло, что я не захлебнулся, пока был без сознания. Чет помог мне приподняться. Я был абсолютно цел. Ни царапины. Чет с рукой на перевязи, весь в порезах. Сквозь засохшую чёрную кровь проступал огромный синяк под глазом. Он улыбнулся разбитыми губами, довольный, увидев меня невредимым. Я ответил тем же. Чет не знал, что своему чудесному спасению я обязан лампе.

– Чет, что с нашим отрядом? – почти шепотом спросил я.

– Осталось не более десятой части. Половина из них покалечены. Лошадей всех прирезали.

– Как бой? – спросил я, хотя уже догадывался.

– Никак. Наша конница была опрокинута ударом во фланг. Все отступили, каждый на свои позиции.

– Значит, всё как прежде? Мы не разбиты – это уже хорошо.

– Не совсем. Исчезла ведьма. Перед самым боем она вышла из своего шатра, указала направление атаки и скрылась в шатре. Полки двинулись в атаку. В середине боя поднялся северный ветер. Огонь от факела перекинулся на шатер ведьмы. Она не успела выбежать.

– Кто теперь командующий?

– Как кто? Она. Она пропала – это не значит, что она погибла, – сказал Чет.

– Ты же сказал, что шатер сгорел?

– Труп не нашли. Вернее, нашли труп, один, и это был труп охранника. Того самого, которого она вчера привязала к себе.

– После пожара наш отряд был уничтожен бешеными лошадьми, основные атакующие силы опрокинуты ударом во фланг. Все выдохлись. Наступающие и обороняющиеся не имели сил к активным действиям. Войска отсыпались, отдыхали, зализывали раны. Я сидел с Четом, прижавшись плечом к плечу, и молча смотрел на чудовищный спектакль. Поле битвы – огромная сцена. Редкие актеры бродили, как сонные мухи, по полю. Свои смешались с врагами, никто не обращал ни на кого внимания, все искали живых среди убитых. Как только находили, убивали. Свой – чужой, не важно— мечом в сердце. Острый клинок спасал от мучений. Вначале первого акта повсюду разносились голоса раненных. Однако после первых убийств голоса смолкли, животный страх умереть пересилил ужас адских мучений. Многие притворялись мертвыми, однако находились и те, кто звал помочь избавиться от страдания. Тогда актеры оживлялись, бросались на голос. Короткий вздох, всхлип или крик – и всё закончено. Никаких аплодисментов, поклонов. Но мы восхищены режиссурой и игрой.

По одному стали подходить уцелевшие из нашего отряда. Разожгли костер и тихо затянули разговор. По мере выпитого вина языки развязывались. Каждый рассказывал, что с ним произошло. Это напоминало байки рыбаков. Чем больше выпивали, тем больше была рыба в истории следующего рассказчика. Пришла очередь Чета. Он не стал описывать, как ему удалось спастись. Его рассказ был как сказка.

Сказка в сказке

– Я жил в крестьянской семье. Не богатые, но жили в полном достатке. Отец с матерью были мастерами – чеканщиками. Работали целый день в мастерской. Им помогал старший брат, ну и я – по мелочам, принеси-подай. Младшая сестра была полностью на мне.

Все были настолько утомлены, что никто не встревал и не перебивал. Все ожидали нудного, не интересного рассказа от Чета, человека, по которому не поймешь, то ли правду он говорит, то ли нет.

– В один из солнечных дней я сидел с младшей сестрой в мастерской. Отец с матерью продавали товар на рыночной площади. В дверь постучали. На пороге стояли трое: мужчина, женщина и девочка. Одеты не как бедняки, не как крестьяне. Чудно как-то. На мужчине длинная до пят бежевая накидка с капюшоном. У нас никто так не ходит. Жена его в чужеземном платье, с непокрытой головой. Дочь тоже в платье, но на руках – рукавицы из плотной ткани, в зубах соломинка. Мужчина поздоровался и сразу спросил, у кого они могут поесть, отдохнуть от долгой дороги и заночевать. Я с радостью предложил свой дом. Я знал, что и отец не будет против. Наша семья хоть и была не бедная, но монетка, даже самая мелкая, ценилась. Пока мы сидели и ждали родителей, мне очень хотелось их расспросить. Обо всем; о том, откуда они, как зовут, почему рукавицы на руках, почему в наших краях? Но когда я хотел задать свой первый вопрос, Незнакомец слабо кивнул головой и сказал: – «Потом». Этого слова оказалось достаточно, чтобы мой язык прилип к нёбу.

– Чет, ты с детства за грош удавишься, – съязвил проснувшийся от дремы Сотник.

Чет продолжал, не обращая внимания.

– Скоро пришли отец с матушкой. Как я и ожидал, отец не отругал меня.

– Как вас зовут, из каких земель идете? – спросил отец.

– Я Николай, моя жена Анна и дочь Фиала, – ответил гость.

– Мы держим путь из теплых земель в Стеклянный город.

– Мастеров – стеклодувов? – спросил отец.

– Стеклянный город. Легенды говорят, что там живут люди из стекла. Они мастер…

– Людей из стекла не бывает, – перебил Николая отец.

– Да конечно, не бывает. Естественно – это выдумка. Мы в пути много дней и очень устали. Анна не важно себя чувствует, и если у вас найдется для нас угол на несколько дней, простая еда и чарка воды, пока Анна наберется сил, мы сможем продолжить наш путь. А платой за скромное проживание я готов щедро заплатить.

– Твоя жена неважно выглядит, может, позвать лекаря?

– Сбегай за лекарем, – поторопила меня матушка.

– Не надо, я отдохну, наберусь сил, и уже завтра буду бодра, – остановила меня Анна. Голос у неё был очень тихий и настолько молодой, что можно было подумать говорит дочь, а не мать.

Брат первый не выдержал и задал вопрос, который чесался у всех у нас на языке.

– Почему ваша дочь носит на руках рукавицы?

– И почему она молчит? – тут же добавила матушка.

– Её ручки болят, поэтому пришлось надеть рукавички, чтобы быстрее заживали. А молчит потому, что не говорит с детства.

Соломинка во рту девочки забегала из одного угла рта в другой с невероятной скоростью.

Вечер прошел в расспросах о путешествии. На утро Анне стало хуже, она не смогла выйти к столу. Николай заперся в своей комнате. Он то ли читал молитву, то ли заклинание, только к обеду Анна почувствовала себя гораздо лучше. Она самостоятельно вышла в столовую и даже проявила желание прогуляться.

– Проводишь нас к роднику? – спросил меня Николай.

Я с радостью согласился. Мне была интересна эта троица. Чутьё подсказывало, что они не простые путники, у них есть что скрывать.

Мы отправились на прогулку. С собой я прихватил младшую сестру.

По дороге Николай постоянно спрашивал о моей семье, о селении. Вопросы сыпались один за другим. Получив ответ, он тут же задавал следующий. Как будто он не хотел, чтобы спрашивал я. Мы практически дошли до родника, я уже не надеялся утолить свое любопытство. Как вдруг Николай резко остановился, нагнулся к земле, взял длинную соломинку, что-то шепнул. Потом резко выдернул изо рта дочери короткий огрызок старой соломинки и тут же вставил ей в рот новую. Она тут же заходила из одного уголка рта в другой. Я воспользовался моментом и быстро выговорил: – «Так почему у неё рукавицы на руках»?

Николай понял, что я не поверил его рассказу о больных руках. Он внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на жену. Долго, очень долго они смотрели друг на друга, как будто разговаривали взглядами. Потом он сделал легкий кивок и повернулся ко мне.