Читать онлайн География расставания

Глава 1. Музей несостоявшихся обещаний

Первое, что ты должен знать, прикасаясь к этим страницам, чувствуя под пальцами шероховатость бумаги, на которую впитались слезы и чернила: мы стали призраками. Нас больше нет. Мы растворились, как последний пар от дыхания на зимнем стекле – был видимый, осязаемый след, а теперь лишь холодная, необратимая прозрачность.

Нас нет на устах ветра, что когда-то, помнишь, был нашим главным союзником и почтальоном. Он разносил наши обещания, наши смешки, наши шепоты по всему городу, закидывал их в раскрытые окна соседей, запутывал в голых ветках спящих деревьев. Я думала, что эти слова, подхваченные его порывами, станут вечными, вплетутся в саму ДНК этих улиц. Теперь этот же ветер несет лишь пыль с полузаброшенных строек и обрывки чужих, абсолютно незнакомых мне разговоров. Он стал обычным явлением природы, бездушным и равнодушным.

Нас нет на хрупких льдах окон, этих временных холстах, что хранили отпечатки нашего совместного тепла. Каждую зиму мы выводили пальцами смешные рожицы, его инициалы в сердечке, дату нашей встречи. Эти рисунки были нашей летописью, нашей личной магией, противостоящей стуже за стеклом. Но время, этот безжалостный реставратор, стерло их. Не сразу, а капля за каплей, день за днем, оставив после себя лишь холодное, прозрачное, абсолютное ничто. Стекло теперь просто стекло. Оно больше ничего не хранит, кроме отражения одинокой женщины в слишком большой, слишком тихой квартире.

И последнее, что от нас осталось – это не кольца, не фотографии, не засохшие цветы. Нет. Это пачка неотправленных праздничных открыток. Они лежат в коробке из-под обуви, что пылится на антресолях, – яркие, наивные, кричащие о своем несостоявшемся предназначении. Моя рука выводила на них не просто узоры и стандартные поздравления. Она пыталась запечатлеть саму душу его улыбки, ее неуловимое сияние – ту самую, что жила и дышала в россыпи его веснушек. Они были похожи на следы, оставленные летним дождем на горячем песке: такие же золотистые, хаотичные, полные жизни. Я думала, они навсегда. Что эти следы вмятин на моей памяти никогда не разгладятся. Оказалось, они смываются. Их смывает один-единственный, но очень долгий ливень равнодушия.

Теперь моя жизнь измеряется иными, абсурдными единицами. Не количеством свиданий в неделю и не продолжительностью ночных звонков, а весом молчания, что скапливается в углах нашей общей, ставшей вдруг чудовищно большой, квартиры. Это молчание тяжелое, густое, его можно резать ножом и им можно подавиться. Я измеряю ее не его прикосновениями – пушистыми, как первый снег, или жаркими, как уголек, – а точным, до градуса, количеством холода в простыне с его стороны кровати. Я провожу ладонью по этой ткани, и она отвечает мне ледяным уколом. Этот холод – единственное, что теперь делит со мной ложе. Он конкретен, осязаем, честен. В отличие от него, чье присутствие стало призрачным, эфемерным, невесомым.

В верхнем ящике комода, под стопкой белья, которое уже навсегда перестало пахнуть им – его смесью одеколона, свежего ветра и чего-то неуловимого, просто своего, – лежит его старый свитер. Тот самый, серый, с высоким воротником, в котором он напоминал большого, неуклюжего, но бесконечно милого котенка. Он был ему велик, сползал на плечах, а на мне сидел, как мешок, без формы и изящества. Но в этом был свой смысл. Иногда, когда тишина становится невыносимой и начинает звенеть в ушах, превращаясь в навязчивый, высокочастотный вой, я достаю его. Я надеваю его. Грубая шерсть колется о кожу, но это единственное, что еще может меня обнять. Я поднимаю воротник, прячась в его складках, и закрываю глаза. Я стою перед тем самым зеркалом, в котором когда-то отражались мы двое – переплетенные, смеющиеся, цельные, – и вижу лишь жалкое, уродливое подобие призрака, закутанного в одежды другого призрака. Это зрелище одновременно и комичное, и леденящее душу.

Так что да, мы стали призраками. Наши сущности больше не пересекаются в этом мире. Но самое страшное, самое несправедливое и горькое – не в этом. Самое страшное, что я-то осталась жива. Я дышу этим воздухом, наполненным пылью наших воспоминаний. Я двигаюсь по этим комнатам, как смотритель в музее, который ненавидит каждую картину, но вынужден обходить их с кисточкой. Я существую. Я существую в этом музее нашей памяти, где каждый предмет – от скрипучей дверцы шкафа до трещинки на потолке – стал экспонатом под толстым, небьющимся стеклом. До которого нельзя дотронуться. Который нельзя выбросить. Который можно только созерцать, снова и снова, пока не выступит кровь на губах от сдержанных рыданий.

И самая большая, самая едкая ирония во всей этой истории в том, что единственное, что от нас осталось по-настоящему, материально и нетленно, – это пачка этих дурацких, наивных, неотправленных открыток. Они, запертые в коробке, и есть самые настоящие призраки. Они – кристаллизовавшиеся слезы, застывшие в форме цветов и сердец. Они – хрупкие саркофаги, в которых погребены обещания счастья, которым так и не суждено было сбыться. Они – немые укоры и вечное напоминание. Начало и конец. Вся наша история, уместившаяся в стопке цветного картона.