Читать онлайн Провинциальный хоррор
Франкенштейн инженера Вилкина
«Пфф!» – поезд замедляет ход и со скрежетом останавливается.
«Пу-сто-плю-ев…» – читает любопытный пассажир, высунувшись в окно.
Напротив – здание вокзала, все в лохмотьях штукатурки, два постамента, один с безносым гипсовым львом, другой – совсем без льва, с ржавым торчащим вверх штырем. От вокзала в город убегает дорога, в народе именуемая просто «Костоломка». По ней ползет захудалый автомобильчик, и водитель, клацая зубами, бранит ее по чем свет. Точно так же и почти в тех же выражениях бранил ее и князь Григорий Александрович Потемкин, более двухсот лет назад свернувший на сюда то ли сдуру, а то ли спьяну, пока карета не перевернулась, и светлейший не шлепнулся физиономией в грязь. А когда поднялся и протер глаза, и огляделся, то сказал: «Пусто! Аж, плюнуть хочется!» – и, действительно, плюнул. Так был основан Пустоплюев.
В городе Пустоплюеве есть все, что должно быть в любом другом городе. Есть улица Ленина, которая упирается в площадь, тоже Ленина, есть какие-то дикого вида дома каких-то специалистов, есть дом культуры – место обитания пустоплюевских муз, есть Липовая аллея…
Июнь. Жара. По Липовой аллее идет человек. Взгляд его опущен, губы вздрагивают в улыбке, а лицо временами вспыхивает от внезапных озарений.
По пыльной аллее, укрытой от зноя цветущими липами, шел человек и не видел их доброты к пустоплюевским обитателям. Не видел обступивших аллею панельных многоэтажек, раскинувшейся впереди площади Ленина с бронзовым вождем, не видел дома культуры и безносой Мельпомены на фронтоне. Впрочем, он не видел ничего.
Тридцатидвухлетний, неженатый Вилкин шел как во сне. Глаза его за стеклами очков уткнулись в землю, рот дергался в улыбке, словно Вилкин радовался каким-то набегавшим счастливым мыслям.
Он вышел из тени, и солнце нещадно начало жечь его, но Вилкин этого не заметил, кудлатая дворняжка увязалась за ним и попыталась схватить за ногу – Вилкин не обратил внимания.
Длинный и сутулый, похожий на крючок для вязания, он широко размахивал руками, бормотал что-то себе под нос, временами останавливался, восклицал, хлопал себя по лбу и, без сомнения, производил на прохожих впечатление самого настоящего сумасшедшего. Невыгодное это мнение только усиливалось при виде его одежды. На нем была выгоревшая парусиновая куртка не по погоде, рубаха, застегнутая у воротника во вторую петлю вместо первой, разномастные носки, торчавшие из-под коротковатых брюк, развязавшийся и тащившийся по земле шнурок.
Он пересек площадь и так бы и шел, не замечая никого и ничего вокруг, лишь временами вспыхивая озарениями на лице, если бы прямо перед ним неожиданно не выросла маленькая, плотная женщина, старательно завитая и подкрашенная, в платье, густо усеянном алыми маками, с бирюзой в ушах и с лаковой сумочкой на локте – его мать, Надежда Ивановна Вилкина.
Уже около десяти минут она пряталась за соседним магазином, то и дело поглядывая на дорогу, которой должен был пройти Вилкин. Едва заметив его, она тут же выскочила из засады и голосом радостным и насквозь фальшивым воскликнула:
– А, Степушка! А я смотрю ты это или нет! И вот надо же – ты!
Вилкин поднял на нее глаза, словно очнувшись ото сна, и пару минут моргал, пытаясь взять в толк мать, будто выросшую из-под земли.
– Мама… – слабо удивился он. – А ты разве не у тети Шуры?
Постепенно туманный образ матери прояснялся. Хоть и с трудом пробудившийся Вилкин навел на нее фокус, а вместе с матерью перед ним возникло и все остальное: магазин, бронзовый Ленин, улица.
Только тут обычно невнимательный Вилкин заметил нечто настораживающее в облике матери. И эти аккуратные кудряшки, и густая вишневая помада, и воинственно горящие маки у груди говорили о том, что Надежда Ивановна появилась перед ним неспроста.
– А я как раз от нее! – деланно засмеялась Надежда Ивановна. – И представь, кого по пути встретила? Катюшу Репину!
В это момент она показала, точно вытащила из кармана, длинную, бледную девицу, так же старательно накрашенную и прилизанную, как и она сама.
– Помнишь Катюшу? Она с тобой в одном классе училась.
– Привет, – хихикнула Катюша и, видя замешательство Вилкина, добавила: – Я тебя линейкой в бок колола и ботаником звала.
– Ааа… – протянул Вилкин.
– Школьные годы! – умилилась Надежда Ивановна. – Как их забудешь! Степушка, Катюша к родителям в гости приехала, так я ее к нам пригласила – поболтаете, детство вспомните… Вот и тортик уже купила! – она показала сыну картонную коробку, красиво перевязанную атласной ленточкой. – «Сказка» называется – твой любимый.
Надежда Ивановна едва доставала сыну до плеча, но тем не менее сумела крепко ухватить его за левый локоть. В то же время Катюша Репина, ласково улыбнувшись, аккуратно, но твердо взяла Вилкина под правый локоть. И вдвоем они стали разворачивать его в сторону дома.
– Мама ведь у меня дела… – слабо запротестовал Вилкин, но Надежда Ивановна, не теряя приятного выражения на лице, сердито зашипела ему в ухо:
– Подождут твои дела! Каждый день, что ли, одноклассниц встречаешь?..
Маневр был почти завершен, когда за спиной вдруг послышался топот бегущего носорога. Сердце Надежды Ивановны ойкнуло и оборвалось.
По улице, отдуваясь и тяжело дыша, несся Данильченко. В руке он сжимал замасленную кепку, которой на ходу отирал пот с красного, разгоряченного лица. Весь облик Данильченко говорил о том, что бежит он не просто так, не потому, что ему взбрела охота бежать, а бежит прямо к ним, точнее к Степушке.
– Степка, атас! – закричал он издалека. – Ряхин на нас войной пошел!
– Что? – вытаращил глаза Вилкин.
– Ноги в руки – вот что! Здрасьте, теть-Надя! – выдохнул он и, скрючившись, схватился за бок.
Егор Данильченко был человеком огромного роста, грузным, толстоносым и толстогубым. Работал он электриком на местной подстанции.
– Срочно в Гаражи надо дуть! – все еще задыхаясь, пробасил он. – Гроссмейстер и Кульков уже там! Гроссмейстер бульдозеры видел! Говорю тебе, в этот раз он серьезно!
Бледность разлилась в лице Вилкина, он рванулся вперед, но Надежда Ивановна отчаянно вцепилась в него.
– Степушка, а как же тортик?.. – робко проговорила она, одновременно вкручивая пальцы в рукав сына. – И Катюша… Поговорили бы, школьные годы вспомнили, детство…
– Теть Надя, вы что?.. Какое детство?.. – вытаращил глаза Данильченко. – Это же Ряхин! – он щас укатает там все к чертовой бабушке!
И, наклонившись, он вынул тощего, легкого, как пух, Вилкина из растерянных рук Надежды Ивановны, и не то чтобы уволок его, а унес, как чемодан.
Ограбленная Надежда Ивановна осталась стоять посреди дороги, глядя, как в туче пыли удаляются от нее Данильченко, Степушка и все надежды на внуков и счастливую старость.
– Ну этот Данильченко! – сорвавшимся от обиды голосом воскликнула она и даже погрозила ему вслед кулаком.
– А он женат? – вдруг спросила Катюша.
– Он-то? Женат! Женился – так сиди дома!.. – крикнула она вслед облаку пыли. – Не мешай другим!
Потом вдруг какая-то мысль пронеслась у нее в голове, и она спросила, бросив ревнивый и острый взгляд на будущую Степушкину жену:
– А тебе зачем знать женат он или нет?
– Так, просто… – пожала плечами будущая Степушкина жена.
– Ладно, пойдем чай пить, – сказала Надежда Ивановна, разочарованно глядя на тортик.
Надежде Ивановне нужно было многое обсудить с Катюшей Репиной. Прежде всего она сообщила ей, что Анна Григорьевна, глава местного загса, ее хорошая подруга, поэтому сможет оставить за Катюшей и Степушкой самые лучшие даты, во-вторых, она недавно узнала, что в соседнем доме на девяносто девятом году жизни умерла Алена Игоревна, и что ее дети и внуки выставили квартиру на продажу, в квартире, конечно, придется сделать ремонт, но планировка отличная, а для деток сразу есть комната, кстати, о детках, первого ребеночка обязательно надо назвать Матвеем – в честь Степушкиного прадеда, то, что первым будет мальчик, Надежда Ивановна и не сомневалась, у них в роду всегда первые рождаются мальчики, спустя годик можно подумать и о девочке – девочку назвать Анной, в честь Анны Петровны – Степушкиной бабушки, третий малыш тоже желателен – его пол и имя Надежда Ивановна оставляла на усмотрение родителей. Покончив со всеми этими важными вопросами, она повела Катюшу к антресолям – показывать Степушкино приданное. Встав на табурет, она стала спускать на вытянутые Катюшины руки шторы и тюль, десять комплектов постельного белья, детские ползунки и распашонки, купленные втайне от сына, и даже старательно вышитые крестильные рубашечки. На крестильных рубашечках Надежда Ивановна не выдержала и, усевшись на табурет, расплакалась от умиления. Катюша, обхватив ее руками, заплакала тоже, так обе они рыдали, словно три румяных младенца уже сучили ножками и дергали ручками перед ними. Наплакавшись вдоволь, они решили, что Вилкин будет прекрасно смотреться у алтаря в сером с голубым отливом костюме, в котором шесть лет назад защищал кандидатскую работу перед питерскими профессорами.
Слабогрудый и неспортивный Вилкин кое-как поспевал за Данильченко. Он задыхался, обливался потом, а душа его холодела от ужаса. Данильченко зло шипел сквозь зубы:
– Хрен ему, а не наши гаражи! Там Гроссмейстер и Кульков уже баррикаду строят. Эх, палку бы какую покрепче! – он в тоске обвел взглядом росшие вдоль дороги березки.
– Егор, ты… ты думаешь, он это серьезно? – ловя ртом воздух, проговорил Вилкин.
– Кольку-хромого знаешь? Так он говорит, что Ряхин там хочет коттеджи построить и туристов возить. Типа природа, река, рыбалка…
– Река?.. Эта наша Поганка, что ли? Так у нас же вверх по течению сорок лет завод по обогащению урана был – он что совсем рехнулся?.. Кто сюда поедет?
– А черт его знает! Москвичи, наверное, поедут, они ж дикие! Поднажми!
Впереди, среди зарослей черемухи и одичавших яблонь, прямо на берегу шумевший радионуклидами Поганки показались Гаражи.
Уже больше полувека гаражный кооператив «Пустоплюевский автолюбитель» занимал обширную территорию вверх по течению реки Поганки. Когда-то гаражи здесь получали те самые обогатители урана из завода «Атом». За годы наследство, доставшееся их внукам, сильно обтрепалось, и теперь разномастные, ржавые, облупившиеся, достроенные и пристроенные гаражи торчали из земли, как перезревшие грибы-навозники. Автомобили в них давно уже не держали, но это не значит, что жизнь покинула Гаражи, что Гаражи стали необитаемы.
Егор Данильченко превратил свой гараж в центр досуга и спорта. Здесь он поставил телевизор, диванчик, крошечный холодильник, и мог спокойно смотреть футбол, не опасаясь, что его отправят мыть детские бутылочки или укачивать люльку. Здесь же собирались все окрестные любители футбола, и, сбившись в кучу, ревели, вопили, плевались и рвали волосы, смотря по тому, как развивалась ситуация на поле. Однако блаженство Данильченко длилось недолго. Однажды на пороге гаража появилась Мария Васильевна Данильченко, растрепанная, горластая и грозная, с толстым младенцем у груди. Увидев ее, Данильченко сразу осел, пиво из банки пролилось ему на колени, а экранный бомбардир с досады забил мяч в свои ворота. Этот налет не прошел для него даром: он потерял ровно половину своего царства – она вся, безвозмездно отошла супруге. Теперь там стояли ее полки с вареньем, солеными огурцами, помидорами, а довершал картину детский розовый горшок в углу.
Напротив гаража Данильченко, с пяти часов вечера, не считаясь с погодой, собиралась совсем другая компания. Гроссмейстер дул в картишки с другими такими же старцами. Обычно играли в глубоком молчании, только перемигиванием, смешками да кряхтением давая друг другу понять, что «карта пошла!». Но иногда это молчание взрывалось криками, кто-то ловил кого-то за руку, вытаскивал из-под полы замусоленную, припрятанную картишку, плевался, тряс кулаками, обещал, что никогда больше не сядет за стол с таким «жульем». Разругавшись в пух и прах, старички расходились, казино закрывалось, а на следующий день… открывалось снова.
Кульков, выйдя на пенсию, занялся разведением перепелок, его жена стала продавать перепелиные яйца и цыплят. Дело пошло, перепелки поселились в гараже. Вскоре к ним присоединились гуси, пара пеструшек и петух. Натянув сетку, Кульков превратил гараж в настоящий птичий двор. По утрам начинал горланить петух, сообщая компании Гроссмейстера, что наступило утро, гоготали гуси, которых гнал Кульков хворостиной на выпас, прилежно высиживали яйца перепелки.