Читать онлайн Кулинарная школа в Париже

Sophie Beaumont

THE PARIS COOKING SCHOOL

Перевод с английского Дарьи Судавной

© Sophie Masson, 2023 © Судавная Д., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Respirer Paris, cela conserve l’âme[1].

Виктор Гюго

Глава первая

Доля секунды. Этого оказалось достаточно. Один взгляд в сторону, и красный кожаный чемодан со всем его содержимым исчезли. Габи даже мельком не успела увидеть вора. Что ж, он, должно быть, расстроится, когда изучит свою добычу. Конечно, чемодан выглядел дорого – потому что дар бурного прошлого года таковым и являлся, – но в нем хранились только потрепанный рабочий айпад Габи, лишенный любой полезной ворам информации, почти пустой скетчбук с парочкой изрисованных и перечеркнутых страниц и новый набор карандашей, которые ей на прощание подарили семилетние племянники-близняшки. Она жалела только о потере карандашей. Все остальное служило лишь напоминанием, нареканием, старым напевом, без которых она могла обойтись.

Допив остатки крепкого кофе, Габи закинула рюкзак на плечи и поднялась. Северный вокзал был переполнен людьми, перемещающимися во всех направлениях, эхом разносились громкие, сбивающие с толку объявления. Ранее утром в «Евростаре», отбывающем из Лондона, болтливая соседка предупредила Габи, что этот оживленный вокзал еще называют Центральным воровским и что ей нужно глядеть в оба. Она вежливо кивнула, думая о том, что вряд ли представляет собой заманчивую цель. Рюкзак у нее был древний, а паспорт, банковские карты и вся наличность, оказавшаяся у нее на руках, были запрятаны в поясной сумке, которую она носила под джемпером. Красный кожаный чемодан, очевидно, занимал так мало места в ее мыслях, что она даже не подумала позаботиться о нем. А теперь, когда она покинула здание вокзала и зашагала по загруженной улице, ей показалось, что это был знак. Чемодан испарился, как и ее бремя…

Да брось. Будь реалисткой, Габи. Чемодан, может, и пропал, но Та Вещь не исчезнет так легко. В эту секунду она поймала изумленный взгляд прохожего и поняла, что начала говорить вслух. «Великолепно. Теперь ты говоришь сама с собой на людях». И воображаешь, будто воришка с вокзала – орудие судьбы. Она могла бы добавить эти пункты в растущий список постыдных вещей. В него уже входило, например, сказать своему агенту, что она «решила противостоять диджитал-отвлечениям» и не только отключит все соцсети, но и вообще будет недоступна. Или сообщить своей семье, что ее местный номер предназначен для использования только в экстренных ситуациях и ни в коем случае не может быть передан кому-то еще. Или, наоборот, не сказать никому, ради чего на самом деле была задумана эта поездка или что с ней происходило. Прятаться, изворачиваться, хитрить, обманывать, притворяться… Прежняя Габи никогда ничего подобного бы не сделала. «Но я больше не тот человек, и не знаю, смогу ли когда-нибудь снова им стать», – подумала она, когда на нее нахлынула невысказанная тревога, ставшая слишком ей знакомой. Что, если бы все наконец было кончено, и она…

«Прекрати. Сосредоточься. Теперь ты в Париже, – строго приказала она себе, пробираясь по запруженным улицам. – И тебе этот город очень нравится, хотя твой отец высмеял бы тебя и сказал, что Париж – всего лишь территория, над которой ты пролетаешь по дороге в его обожаемую страну Басков[2]». Мысль заставила ее улыбнуться, впервые за этот день. Хорошо. На четыре недели она собиралась забыть обо всем и сконцентрироваться на своем пребывании здесь, на тех занятиях, которые не будут вызывать у нее тревогу, на чем-то, что не будет иметь ничего общего с ожиданиями на ее счет. Это стало бы спасением. Настоящим спасением.

Габи сделала глубокий вдох и тут же чихнула. И снова. Она остановилась, достав платок и высморкавшись, прежде чем снова чихнуть, и чих перешел в смех. Ну вот, теперь еще и сенная лихорадка, да сколько можно! И неудивительно. Достаточно взглянуть на эти деревья на улицах, на которых почки вот-вот набухнут – нет, скорее, бабахнут – и распустятся. Количество пыльцы в воздухе, должно быть, зашкаливает. И сейчас в апрельском Париже оказалось теплее, чем можно было подумать. В Лондоне стояла прохлада, и Габи оделась соответственно. А теперь она начала потеть из-за тяжелого рюкзака, надетого поверх ее стеганой куртки. Она стянула верхнюю одежду и сунула ее в рюкзак. Откинув с лица выбившиеся пряди ровно остриженных черных волос, она обратилась к карте в телефоне. Черт возьми, до отеля еще прилично. Ей следовало сесть на метро, а не выходить с Северного вокзала с высоко поднятой головой, словно какая-то королева драмы. Ну что ж. «Так тебе и надо, ворчунья», – подумала она, приладив лямки рюкзака, и продолжила путь.

Сумка Кейт билась о каждую ступеньку, пока женщина поднималась по лестнице. Она решила выйти на станцию раньше, чтобы как следует осмотреть свое новое место обитания. К тому же долгий перелет, потом поездка на поезде, а затем – на метро из аэропорта оставили ее оглушенной и дезориентированной. Ей нужно было на свежий воздух, чтобы перезапустить биологические часы. Ей нужно было убедиться, что она действительно в Париже, а не в бесконечной дороге по продуваемым сквозняками туннелям, платформам и залам аэропортов, которые, в общем-то, могли находиться в любой части света.

Ступив на улицу из полутемной подземки, она ощутила блаженное потрясение от красок, запахов и звуков. Стоял прекрасный полдень, небо окрасилось в глубокий синий, и на его фоне сияли дивные старые здания из светлого камня; деревья были усыпаны белыми и розовыми соцветиями, мягкий воздух благоухал; на улице за столиками кафе сидели люди, болтая и смеясь, и никто из них не надел в тот день ничего черного. Только представьте! Затем она услышала мелодичное воркование лесного голубя где-то неподалеку и вспомнила своих родителей, танцующих под старую джазовую песню «Апрель в Париже», которая была посвящена очарованию весны в этом городе. «Теперь я понимаю», – подумала она. Ее пульс ускорился, и она едва ли заметила пронесшегося мимо раздраженного местного жителя, бормочущего себе под нос что-то о les touristes[3]. Кейт это не заботило. С головы до пят ее переполняла радость.

Отель был не так далеко, но она не торопилась до него добираться. Здесь было на что посмотреть, и она все время останавливалась, вбирая в себя окружающее великолепие и делая снимок за снимком. Да, она прежде бывала в Париже, однажды. Но это было шестнадцать лет назад, когда ей исполнилось двадцать пять. И она пробыла здесь всего три дня, носясь по городу и осматривая головокружительное количество известных достопримечательностей, этаких магнитов для туристов, вроде Эйфелевой башни и Нотр-Дама, Оперы и Елисейских Полей… Это был не ее выбор, она желала замедлиться, увидеть меньше – но и в каком-то смысле больше, чтобы прочувствовать все должным образом. Но, конечно, Джош считал иначе. Он хотел «выполнить» Париж, чтобы иметь право говорить, что он там бывал, вычеркнуть из списка, который готовил так тщательно – все достопримечательности за три дня, – прежде чем они двинутся в следующий «знаковый» европейский город. Ей не хватило мужества сказать ему, что не об этом она мечтала, когда упомянула, что хочет отправиться в Париж. «Что ж, – подумала тогда она, – мы откусили всего по кусочку, и хотя я по-прежнему жажду большего, у меня еще будет возможность наверстать упущенное, и в следующий раз все будет иначе, я об этом позабочусь». Но годы шли, а следующий раз все не наступал…

До этого дня. И хотя ее путешествие только началось, оно уже казалось другим, похожим на настоящее приключение, берущее свое начало в месте, с которым она собиралась хорошенько познакомиться. От этой мысли ее сердце пропустило удар. На следующий месяц этот район станет ее настоящим домом – и вы только взгляните на него! Здесь находилось кафе, чей навес был увит чарующими шелковыми водопадами цветущей вишни, а на другой стороне улицы небрежно стояли ряды разноцветных велосипедов, которые выглядели так, словно вот-вот сорвутся с места сами по себе. Недалеко небольшая лавочка демонстрировала свои фрукты и овощи, похожие на героев натюрморта, а рядом в своих раковинах лежали устрицы и морские гребешки, приносящие с собой пьянящий запах моря. Чуть дальше по улице цветочный магазинчик хвастался букетами из бледно-фиолетовых роз, казавшимися нереальными, пока к ним не прикоснешься, а соседний бутик выставлял на витрине причудливые подарки и странно-привлекательные предметы. В закоулках скрывались тихие сады, открытые для посещения, между которыми разветвлялись выложенные булыжником дорожки, там же затаились поющие птицы и огромные, фотогеничные двери старых жилых домов. На главной улице она также увидела величественные церкви, странную средневековую башню и великолепный Отель-де-Виль… В переулках стояла тишина, но даже на главной улице движение было спокойным, поэтому было нетрудно перейти с одной стороны дороги на другую и обратно, даже волоча за собой сумку.

Кейт остановилась у кондитерской с соблазнительной витриной: пирожные, словно хрупкие драгоценности, восседали на позолоченных подставках или аппетитно выстраивались гуськом; их названия были выведены тем витиеватым почерком, который превращал все в нечто восхитительное, совершенное, французское. Но одного «облизывания витрин»[4], как это называли французы, ей было недостаточно, так что она не устояла и зашла в магазин, где купила, несомненно, самый замечательный маленький клубничный тарт из всех, что когда-либо существовали. Она надкусила его там же, а доела уже на улице, испытывая абсолютное блаженство от дивной смеси вкуса, текстуры и аромата: тающие во рту сладкие ягоды, заварной крем с ароматом ванили, маслянистый мягкий бисквит. Это было настоящее совершенство, и когда Кейт закончила, она не смогла удержаться от порыва облизать пальцы.

Через окно кондитерской она поймала удивленный взгляд продавщицы. Кейт лишь улыбнулась в ответ, в ее зеленых глазах заплясали озорные огоньки. Ее нисколечко не волновало, что ее застукали за тем, что она ведет себя как ребенок. Она не делала ничего настолько спонтанного уже много лет. Она вообще практически ничего не делала, кроме как плясала под чью-то дудку. Но теперь… Ну, она была там, где должна была быть. Что бы ни произошло, никто не сможет отнять у нее это чувство. Точно не Джош, отправившийся далеко-далеко, в Австралию. В другой мир. Другую жизнь.

Не ее жизнь. И в данный момент, к счастью, эта мысль совсем не причиняла боли.

Сильви сделала еще один глоток своего любимого бургундского пино нуар и снова просмотрела папку, которую подготовила для нее помощница. Свежие продукты уже были заказаны и должны были прибыть завтра рано утром, все договоренности с приглашенными на месяц ведущими были соблюдены, а список учеников – полностью утвержден. Уф. Фух. Последние три недели были настоящим кошмаром, пара броней отменилась, а затем кто-то написал ей на почту и сообщил, что он уже был готов забронировать себе место, но увидел плохой отзыв на сайте Tripadvisor, поэтому интересовался, что Сильви могла сказать по этому поводу.

Но Сильви не могла сказать ничего, потому что попросту не знала о существовании этого отзыва. Когда же она нажала на него, то одновременно разозлилась и была озадачена, поскольку было очевидно, что автор – кто бы он ни был – никогда не посещал «Парижскую кулинарную школу». Он упоминал вещи, которые никогда не происходили, и методы работы, которые она никогда не использовала. По совету соседа Сержа – один из его друзей столкнулся с тем же самым – она связалась с Tripadvisor и оставила жалобу. Они заверили ее, что плохой отзыв будет удален. И так и произошло. Человек, который колебался, бронировать ли ему место в школе, зарегистрировался, и вскоре после этого было занято последнее свободное место. Так что, в конце концов, все получилось. Но ситуация оставила после себя чувство непроходящей тревоги.

В кабинете Сильви было очень тихо. Он располагался рядом с огромными кухней и столовой с высокими потолками, где пройдут все основные занятия «Парижской кулинарной школы». Прямо сейчас там тоже стояла тишина. Но уже завтра утром все начнется заново, с новым классом, состоящим из восьми учеников. Восемь новых лиц; восемь новых способов делать дела, восемь взглядов на вещи. Восемь людей, которые станут для нее сложными задачками, но которые к концу четырех недель, как она надеялась, смогут сплотиться и при этом сохранят собственную идентичность.

За те пятнадцать лет, что прошли с тех пор, как Сильви основала «Парижскую кулинарную школу», у нее были сотни таких классов, в каждом из которых встречались несколько жадных до знаний учеников. За эти годы случались и драмы, и столкновения характеров, но также ковалась и крепкая дружба, и даже вспыхнуло несколько романов прямо на рабочем месте. Большинство учеников просто хотели научиться готовить по-французски удовольствия ради, но часть из них пошла дальше и сделала успешную кулинарную карьеру. Самой заметной из ее учениц стала известная кулинарная писательница с собственным телевизионным шоу в США, которая посвятила свою первую кулинарную книгу Сильви и отправила ей экземпляр с автографом. Она по сей день поддерживала с ней связь, как и со многими другими учениками, писавшими ей письма и отправлявшими имейлы, в которых говорили, что месяц, проведенный в школе, стал одним из самых ярких периодов в их жизни. Сын Сильви, Жюльен, который практически вырос в этой атмосфере – ему было всего семь, когда она открыла школу, – сказал, что нет ничего удивительного в том, что они себя так чувствуют: «Для тебя, maman[5], это повседневность. Для них – волшебные каникулы вдали от повседневности». И он, конечно, был прав. Но позже Сильви поймала себя на мысли, что, похоже, настала пора всему идти своим чередом, как и прежде.

Впрочем, сейчас время для этого было неподходящим, как и для того, чтобы как следует обдумать ее непростые отношения с Клодом и тот ультиматум, который она должна была ему поставить, чтобы сохранить самоуважение. Прикончив вино, она вернула список учеников и прочие бумаги в папку, потянулась и встала с места. Она уловила собственное отражение в зеркале, стоящем напротив. Та женщина выглядела невероятно уверенной в себе, в ней чувствовался непринужденный шик – блестящие каштановые волосы, узкие темные брюки и шелковая зеленая рубашка, но женщина, вглядывающаяся в отражение, знала, как сильно зеркало может лгать. Пожав плечами, удивленная собственной неожиданной нарядности, Сильви отвернулась. Взяв пустой бокал, она отправилась на кухню, вымыла и вытерла его, а затем поставила в шкаф. Она осмотрелась. Все было на своих местах. Все было готово. Все ожидало, замерев в предвкушении, когда начнется шум, суета, вопросы и – да, магия.

Глава вторая

Десять лет назад, когда Габи впервые приехала в Париж, она остановилась на Монмартре в переоборудованной мансардной комнате. Тогда она представляла, что это место по-прежнему было пристанищем богемных художников и разочаровалась, обнаружив, что оно было переполнено туристами, особенно в районе Сакре-Кёр. Но она открыла для себя другие, менее популярные местечки на Монмартре, в частности удивительные магазины тканей, которые тянулись по обеим сторонам одной извилистой улочки. Габи провела здесь много счастливых часов, делая маленькие зарисовки в дневнике, а позже раскрашивала их в своей комнате. Другое излюбленное ей место для рисования находилось в мансарде перед окном, из которого она наблюдала крыши, заселенные голубями, и кишащие людьми улицы внизу. Тогда она по-настоящему чувствовала себя частью парижской истории, найдя для себя собственную маленькую, но вдохновляющую роль.

Теперь, десять лет спустя, она стояла здесь, у окна своего нынешнего парижского отеля в квартале Сен-Поль. В южной части знаменитого района Маре в Париже находился лабиринт из мощеных закоулков, руин средневековых стен и старинных особняков, известных как hôtels particuliers[6]. Этот уголок отчасти сохранил прежний облик города, существовавший до преобразований барона Османа[7] в девятнадцатом столетии. Но, несмотря на то что темп жизни здесь был более спокойным и менее умышленно «шумным», чем в прочих кварталах в Маре, Сен-Поль не жил прошлым. Он представлял собой кипучую и оживленную панораму, на которую она смотрела сверху, полную красок и движения. Но в этот раз не будет никакой вдохновляющей эпизодической роли. Никаких вписываний себя в эту историю. Габи не была ее частью; она оказалась вне целого.

Она резко отвернулась. Достаточно. Она проспала, и теперь ей нужно было бежать. На завтрак не оставалось времени. Это само по себе было достаточно тяжелым испытанием, не говоря уже о вгоняющих в уныние «ах, если бы». Габи любила поесть, и при мысли о кофе и круассане ее рот наполнился слюной. Она была в Париже, и ей, конечно, должна была встретиться пекарня по пути. Так и вышло – нашлось очаровательное местечко с нарисованными на стеклянных панелях входной двери сельскими пейзажами в стиле ар-нуво. Минутой позже, торопливо смахивая крошки от круассана с одежды и губ, она стояла у двери жилого здания, в котором расположилась школа. Только тогда она поняла, что оставила дома – телефон, в котором был записан код от школьной двери, так и лежал на прикроватном столике, куда она положила его прошлым вечером. Покосившись на панель ввода, она попыталась припомнить код. 445AS? Или 554SA? Она попробовала ввести оба, но безрезультатно. Она даже не могла никому позвонить, чтобы ее впустили. Кошмар. Ей придется возвращаться за телефоном.

– Ça va?[8] – Голос, раздавшийся позади нее, заставил ее подпрыгнуть. Обернувшись, Габи увидела мужчину примерно ее возраста, около тридцати или вроде того, высокого, с волнистыми светло-каштановыми волосами, завивающимися у ушей, и глазами такими темными, что они казались почти черными. Одетый в кожаную куртку поверх футболки и джинсы, он нес большую плоскую деревянную коробку. Прежде, чем она успела спросить, он добавил по-английски: – Вы в Парижскую кулинарную школу?

– Да. Oui. Но код…

Его темные глаза заблестели.

– Конечно. Позвольте мне. – Когда он приблизился, она уловила крепкий душок. Он заметил, как наморщился ее нос, и рассмеялся. – Козий сыр, mademoiselle. Для школы.

Разумеется. Дабы скрыть свое смущение, она вступилась за себя по-французски:

– Прекрасно. Я люблю козий сыр. Особенно крепко пахнущий.

Он слегка приподнял брови, и Габи с некоторым удовольствием отметила, что ее идеальный французский его удивил. Но он ничего не сказал, лишь быстро одарил ее улыбкой и набрал код. Дверь со щелчком открылась, и мужчина придержал ее для Габи. Затем он направился к лифту, но она прошла мимо. Она не была в восторге от узких деревянных лифтов, встречающихся в старых французских жилых домах. Вместо этого она поднялась по лестнице, перепрыгивая две ступеньки за раз, забавы ради, и добралась до нужного этажа почти без одышки. Хоть какое-то редкое преимущество от последних нескольких месяцев. Она начала бегать каждое утро, чтобы передохнуть от гнетущих мыслей, и в результате пришла в форму.

Рядом с входной дверью школы на третьем этаже находился звонок. На его звук практически сразу откликнулась юркая молодая брюнетка с айпадом в руках. Она представилась: «Ясмин Берада, персональный ассистент мадам Сильви Морель», – на безупречном английском и лишь на мгновение выказала удивление, когда Габи ответила ей на беглом французском, тоже, в свою очередь, представившись и извинившись за опоздание.

– Никаких проблем, – плавно промурлыкала Ясмин на французском, пропуская ее внутрь. – Ничего еще не началось. А теперь, будьте добры, оставьте свои туфли здесь, – продолжила она, – и наденьте любую пару. – Она указала на стойку с черными слипонами на мягкой подошве. – Я буду очень вам признательна.

– Разумеется. – Габи сняла свою обувь и выбрала пару подходящих по размеру слипонов. Взглянув на золотой скрипящий паркет, она поняла, почему организаторы не хотели, чтобы люди расхаживали здесь в уличной обуви. И хотя слипоны не выглядели слишком уж элегантно в сочетании с ее темно-красной юбкой, от них ее ноги устанут гораздо меньше, чем от ее ботинок на каблуках, особенно если она будет часами стоять на кухне.

Когда она переобувалась, мужчина, впустивший ее в дом, прошел в холл, на этот раз без коробки. Он кивнул Ясмин и одарил Габи очередной ослепительной улыбкой.

– Надеюсь, сыр будет соответствовать вашим высоким стандартам, мадмуазель, – сказал он по-французски. – И если захотите еще, приходите навестить меня на рынке Бастилии – я бываю там каждый четверг и воскресенье!

– Пожалуй, я могла бы прийти к вам, – ответила Габи, – если сыр окажется качественным. Или же если мне понадобится пожаловаться на него!

«Я флиртую, – подумала она, – а я не флиртовала годами». Она уже позабыла, как это весело. Особенно в Париже, где каждый понимает, как работает флирт. Никаких обязательств, просто наслаждение моментом.

Он рассмеялся.

– Обязательно, мадмуазель. – А затем, весело попрощавшись с ними обеими, он ушел, звонко хлопнув за собой дверью.

Словно предвосхищая вопрос Габи, Ясмин произнесла:

– Это Макс. Он несколько оригинален. – Такая характеристика личности использовалась французами как с одобрением, так и без него. Тон Ясмин оставался нейтральным, поэтому Габи не была уверена, что скрывается за ее репликой.

Ассистентка отвела Габи в кладовую, по обеим сторонам которой в ряд выстроились полки, а в конце стояли шкафчики. На полках находились всевозможные кухонные принадлежности – фартуки, полотенца, салфетки, скатерти – а также большие коробки с пекарской бумагой, алюминиевой фольгой и одноразовыми перчатками.

– Все, что вам не понадобится, вы можете оставить в ящике, – указала Ясмин, – ключ всегда будет при вас. И возьмите фартук и перчатки.

Габи покорно сняла свой объемный кардиган и заперла его вместе с поясной сумкой в безопасном месте. Из стопки фартуков она выбрала веселый в цветочек, который был не только практичным, но и хорошо выглядел поверх ее черного топа. На фартуке также был передний карман, в который она припрятала пару перчаток. Затем, последовав за Ясмин, она вышла из кладовой и спустилась в холл.

Когда они вошли в огромную кухню, Габи в первую очередь обратила внимание на золотой свет. Солнечные лучи лились через окно, высвечивая внутри мягкие тона – оттенки дерева, пробкового материала и кафеля. Она скорее готовилась к безликой первозданности белого цвета и сверкающей стали, а не к этой теплой, камерной атмосфере. Выглядело всё так, будто она оказалась на чьей-то домашней кухне – если закрыть глаза на размеры помещения, на две аккуратно расположенные плиты со стеклянными крышками и двойные раковины, двустворные холодильники, встроенные в ниши, и полку с профессионально выглядящими кухонными принадлежностями. С одной стороны комнаты находилась огромная зона для хранения с двойными дверями, а над ее входом висела картина, изображающая сцену на рынке: она была примитивна, но полна цвета и энергии. Кухню одновременно пропитывало ощущение покоя и радостной суеты, отчего Габи воскликнула:

– О, какая великолепная комната!

– Да, – улыбнулась Ясмин. – Она вдохновлена кухней в доме бабушки и дедушки Сильви, где она, еще будучи ребенком, впервые начала готовить. Конечно, с обновленным оборудованием, но во всех прочих отношениях – с той же атмосферой. И это лежит в основе всего, что мы здесь делаем.

– Это чувствуется, – тихо проговорила Габи, и ее пронзила острая боль, когда она подумала о кухне в доме ее родителей – о том, как ее окутывала теплая суета практичной красоты и домашних радостей. – А Сильви использует эту кухню вне занятий?

– О, разумеется. Сильви живет в этом здании. Как и ее сын, Жюльен, когда он здесь. Но пойдемте, – произнесла Ясмин, – давайте поищем остальных. – Она придержала дверь в конце кухни, за которой раздавался гул голосов. Глубоко вдохнув, Габи последовала за ней в другую огромную симпатичную комнату, в центре которой стоял длинный дубовый обеденный стол, а чуть дальше – буфет, над которым висела репродукция картины Клода Моне, изображавшая людей, сидящих вокруг стола и наслаждающихся трапезой[9]. За настоящим столом также расположились люди, но они не ели, а разговаривали.

В прошлом Габи имела репутацию экстраверта, способного уверенно зайти в любую комнату, полную незнакомцев. Это была лишь ее маска. Сегодня, когда она, поприветствовав остальных присутствующих, заняла последнее свободное место, ей приветливо кивнули, а затем снова завязалась болтовня, и она расслабилась и незаметно окинула взглядом всю группу. Всего присутствовало восемь человек: четверо мужчин и четыре женщины, включая ее саму. Дверь в конце комнаты открылась, и вошли еще двое.

Было очевидно, кем являлись новоприбывшие, поскольку их с Ясмин имена и лица отображались на сайте Парижской кулинарной школы. В своей простой белой футболке, черных брюках и фартуке в зеленую и белую полоску, с каштановыми волосами, убранными назад в густую косу, Сильви Морель удавалось выглядеть одновременно практично и стильно. У ее ассистента и по совместительству су-шефа Дэмиана Арти было молодое лицо, но преждевременно редеющие светлые волосы, и он выглядел безукоризненно в традиционном одеянии шеф-повара, состоящем из белой удлиненной рубашки с коротким рукавом, надетой поверх серых брюк, и черного фартука, завязанного на поясе.

– Mesdames, messieurs, bienvenue! Леди и джентльмены, добро пожаловать! – Голос Сильви был глубоким и ясным, а ее английский – идеальным, с мягким, привлекательным акцентом. Занятия в Парижской кулинарной школе всегда проводятся на английском, потому что ученики или приезжают из англоговорящих стран, или из стран, где английский изучается в качестве второго языка гораздо чаще, чем французский. – Вы прибыли в Париж из шести разных стран – Австралии, Японии, Германии, Канады, США и Британии, – продолжила она. – Мы благодарим вас за то, что присоединились к нам, несмотря на расстояние. И мы надеемся, что по прошествии месяца наш город станет для вас вторым домом. Ну или, по крайней мере, второй кухней, – добавила она, заработав улыбки и негромкие аплодисменты.

После этого она еще некоторое время рассказывала о расписании уроков и распорядке дня, и через мгновение внимание Габи ослабло. Но Сильви вырвала ее из мыслей, сказав:

– Но хватит обо мне. Давайте послушаем вас.

– Меня? – выпалила Габи.

Сильви улыбнулась.

– Я говорила «вы» во множественном числе, мисс Пикабия. Но, конечно, мы можем начать с вас.

Глава третья

Кейт выслушала рассказы остальных и подумала, что не сможет добавить ничего интересного. Причины, по которым прочие ученики оказались в школе, казалось, уходят корнями в увлекательное прошлое или отсылают к очаровательным, а иногда и тревожным воспоминаниям. Но ее собственное детство в пригороде было обычным, история ее семьи – лишенной экзотики, а взрослая жизнь – весьма удовлетворительной, без особых драм. До выходки Джоша. Но даже это нельзя было с уверенностью назвать чем-то исключительным. История, старая как мир – ее бросили ради женщины помоложе. И как бы то ни было, ей совсем не хотелось об этом говорить. Поэтому, когда очередь дошла до нее, она просто сказала:

– Я из Австралии, из Мельбурна, где разговоры о еде стали чем-то вроде религии. Но я обожаю именно процесс ее приготовления. И мне очень хочется готовить в Париже. Вот и все. – Она улыбнулась. – Хотя я все еще не могу поверить, что я действительно здесь.

Ответом ей стали улыбки и кивки. Кейт проникла им в самую душу, хотя даже не пыталась. Когда Ясмин вошла с подносом, но котором стоял кофе, а Сильви предложила им взять их чашки с собой и проследовать на кухню, Кейт разговорилась с дружелюбной немецкой парой лет шестидесяти, которые признались, что им понравились ее слова.

– В них столько искренности. И это главная причина, почему мы все здесь, – произнесла женщина, Аня. Она и ее муж Стефан говорили на безупречном английском с легким немецким акцентом.

– Мы пытаемся быть интересными и выделяться из толпы, – добавил он, – но на самом деле внутри все одинаковы, не так ли?

– Полагаю, вы правы, – вежливо ответила Кейт.

– Вы знаете другую девушку из Австралии? – поинтересовалась Аня.

Кейт взглянула через комнату на молодую женщину, которая назвалась «Габриель, но все зовут меня Габи». Она поведала довольно сложную, необычную семейную историю плюс добавила что-то о родственных связях с Парижем и едой, уходящих корнями в тысяча девятисотые годы, так? Повезло ей. Есть что рассказать. Нет, на самом деле Кейт никогда прежде ее не встречала. Но у нее возникло назойливое ощущение, что она уже где-то видела лицо этой женщины. Это было необычное лицо, не обладающее традиционной красотой, но определенно яркое; его характерные черты – орлиный нос и ореховые глаза с длинными ресницами – обрамляли черные как смоль волосы. Такое лицо просто так не забудешь. «В отличие от моего», – с сожалением подумала Кейт. Может быть, они летели одним самолетом и она заметила ее по пути.

– Австралия – большая страна, – обратилась она к немецкой паре. – И Габи живет в Сиднее. А я в Мельбурне. И знаете, как говорят: и с мест они не сойдут[10]. – Она увидела выражения на их лицах и добавила: – Я к тому, что города очень далеко друг от друга, не только географически, но и потому, что давно соперничают.

– О, это так интересно, – отметил Стефан. Казалось, он собирается сказать что-то еще, но в этот момент Сильви попросила их внимания, и урок по-настоящему начался.

Сильви поведала им, что Парижская кулинарная школа – не просто место, где обучают, как готовить cordon bleu[11]; она существует затем, чтобы помогать людям открыть для себя французский подход к домашней готовке и применить его в жизни.

– Французский подход к готовке дома не замысловатый и не сложный, – объявила она, – и даже не обязательно отнимает много времени. В этой школе вы столкнетесь с тем, что может показаться вам непривычным и не всегда серьезным способом обучения. Но она создана, чтобы немедленно погрузить вас в процесс и помочь вам понять, что лежит в основе французского подхода к еде. Это понимание должно приходить не только через голову, но и через сердце и воображение. И через руки, конечно! – Не только Кейт улыбнулась этим словам, а Сильви продолжила: – Я знаю, что вы уже любите готовить, а некоторые из вас, – она кивнула на Мисаки, которая была шеф-поваром на пенсии из Японии, и Итана, управляющего гастропабом в Англии, – являются профессионалами. У каждого из вас есть свой собственный подход к готовке. Мы не просим вас забывать ни о чем из того, что вам привычно. Но мы призываем вас выйти за рамки. Начать с открытым разумом и быть готовым удивляться. – Она сделала знак Дэмиану, который исчез в кладовой. – И по этой причине мы начнем наше первое занятие с небольшой игры. Этот продукт может показаться невзрачным и простым, но без него едва ли существовала бы французская кухня. Можете угадать, о чем идет речь?

Все уставились на нее, а затем хор голосов начал выдавать идеи:

– Чеснок!

– Сливки!

– Травы!

– Вино!

– Масло!

– Бульон!

– Улитки, – произнес Итан, растягивая слоги.

– Лягушачьи лапки, – вставил Майк, здоровенный американец, который ранее, с пляшущим в глазах огоньком, представился как «партнер Итана, или его содержанка – выбирайте сами».

Хихикая, Пит, пятидесятилетний канадец, ужасно напомнивший Кейт Тигра из «Винни-Пуха», внес свой вклад в беседу:

– Je ne sais quoi[12], – чем заставил всех рассмеяться.

– Хорошо, – кивнула Сильви, ворвавшись во всеобщее веселье, – тогда, как говорят французы, может, отдадите свой язык коту[13]? Эта фраза означает сдаться, – объяснила она, улыбаясь.

– Но в английском есть выражение «если кот отгрыз тебе язык», что означает – тебе стоит помолчать, – дерзко сказала Кейт.

Все рассмеялись, включая Сильви.

– Совершенно верно, – подтвердила она, одаривая Кейт благодарным взглядом. – Итак, Дэмиан, покажи им.

Ее помощник вышел из кладовой с кучей коробок из-под яиц в руках. Комната взорвалась восклицаниями и овациями.

– Вот вам мое заявление: скромное яйцо – краеугольный камень французской готовки, – произнесла Сильви, когда шум поутих. – И давайте же поговорим о яйце и его многочисленных историях.

Развернув плакат с картой Франции, Сильви достала четыре заранее подготовленных бумажных флажка, на каждом из которых было указано название одного блюда из яиц. Она прикрепляла флажок на определенное место на карте, а затем оживленно рассказывала о позиции конкретного блюда в местной культуре и фольклоре. Потом Сильви и Дэмиан на пару вдохнули жизнь в несколько из этих историй, наградив их вкусом: они нафаршировали яйца, известные как oeufs mimosa, впервые приготовленные в тысяча девятьсот пятидесятых годах в скромном парижском кафе, которым, по словам Сильви, «владел мужчина из Прованса, тосковавший по золотой мимозе в его родной деревне», и приготовили яйца en cocotte, запеченные с эстрагоном и сливками, «придуманные на нормандской фермерской кухне, из окон которой открывался вид на оживленный скотный двор и небольшой огород с травами, а с дальних лугов доносилось мычание молочных коров». Это был необычный, творческий подход к демонстрации рецепта, и весь класс с энтузиазмом сгруппировался вокруг плиты, наблюдая за работой Сильви и Дэмиана и то и дело задавая вопросы. Некоторые делали заметки в небольших блокнотах и телефонах, другие фотографировали процесс, но Кейт просто смотрела и слушала, стараясь все запомнить. Сердечная простота происходящего, и в то же время оригинальное, игривое внимание к деталям – это было просто великолепно!

После демонстрации все попробовали понемногу яиц mimosa и en cocotte: на вкус они были такими же потрясающими, как и на вид и на запах. Затем Дэмиан раздал карточки с рецептами всех блюд из яиц, и Сильви поставила перед классом задачу – выбрать один из них, подумать о месте, из которого оно могло прийти, и приготовить его.

– Вы можете работать поодиночке или в парах, – добавила она, и кто-то – Кейт подумала, что это могла быть Габи, – вздохнул. – И вы можете попробовать приготовить те же блюда, что и мы, если вам хочется. Не переборщите с количеством, нам потребуются небольшие порции. И не беспокойтесь о правдивости фактов в ваших историях, цель задания не в этом. Мы с Дэмианом поможем вам и подскажем. Когда вы закончите, ваши творения станут центральной частью нашего обеда.

На первый взгляд, задача обескураживала, и Кейт не могла принять решение, хочет ли она взяться за нее самостоятельно и наделать собственных ошибок или встать с кем-то в пару для моральной поддержки. Она увидела Габи, подбирающую определенные ингредиенты, и поняла, что та, должно быть, собирается готовить piperade. Она вспомнила слова Габи о том, что ее отец родом из французской части страны Басков, так что она наверняка уже знала, как стряпать сытную, ароматную смесь яиц, вяленой ветчины, лука, помидоров и длинных зеленых перцев, которые являлись традиционным овощем этого региона. К тому же у нее, вероятно, уже была заготовлена хорошая история. Так что было бы проще присоединиться к ней. С другой стороны, Кейт таким образом просто воспользовалась бы чужим успехом, чего поклялась больше не делать. К этому моменту все остальные уже приступили к делу: Стефан и Аня, а также Итан и Майк, ожидаемо готовили в парах, а Мисаки, Пит и Габи занимались этим в одиночку. И Кейт, по всей видимости, предстояло то же самое.

Просмотрев карточки с рецептами, она остановила выбор на омлете с грибами, а точнее, с шампиньонами, называемыми champignons de Paris, которые предстояло быстро обжарить в сливочном масле с чесноком, а затем переложить в почти готовый омлет; его оставалось только сложить пополам. В результате должны были получиться сочное, кремовое яйцо сверху и пикантные, чесночные грибы внутри. От одной мысли об этом ее рот наполнился слюной.

Но что насчет сопроводительной истории? Обычно шампиньоны находили в лесу, но этих малышей не просто так назвали «парижскими грибами», значит, история должна была разыграться где-то здесь. Что насчет юной служанки, мечтающей стать поваром, что однажды ночью пробирается на кухню в великолепном парижском доме, в котором работает, чтобы приготовить это блюдо? И из кухни доносится столь восхитительный аромат, что он будит гостя, который оказывается выдающимся шеф-поваром. Он спускается вниз в поисках источника аромата и оказывается настолько впечатлен работой горничной, что предлагает ей место в своем знаменитом ресторане! Усмехаясь про себя, Кейт принялась за работу. Она уже давно так не веселилась.

Глава четвертая

Поздно вечером Габи прокладывала свой путь до отеля по закоулкам. Она вежливо отклонила приглашение пойти выпить после занятия от группки других учеников. Все они казались ей достаточно приятными, но она пока что не желала тратить на них время вне уроков. Кроме того, они могли начать задавать вопросы о том, чем она занималась, а ей этого не хотелось. Сейчас безопаснее всего было остановиться на рассказе о истории ее семьи и о том, как она пересекалась с ее любовью к готовке. И этот странный факт – то, что и оба ее предка-баска по отцовской линии, и родоначальники с Нормандских островов по линии матери по совершенной случайности открыли свои маленькие дела, связанные с едой, в Париже во время проведения Всемирной выставки в тысяча девятисотом году[14] – всегда интриговал окружающих. Габи не приходилось рассказывать, чем она занималась в своем родном городе, не приходилось пускаться в утомительные объяснения о ее собственной, сегодняшней истории. Все думали, что понимали ее мотивы быть здесь: готовить в месте, в котором работали ее предки, и разузнать о них побольше. И Габи намеревалась оставить все как есть. Это была отличная причина, которую к тому же в целом нельзя было назвать неправдивой. Не было необходимости углубляться в детали.

Она не интересовалась тем, что могут скрывать другие. Сейчас у нее не было времени думать о чужих проблемах. Ее новые знакомые казались вполне обычными, достаточно приятными, если обобщать, хотя Пит мог слегка надоедать, а Итан казался довольно язвительным. Обед стал настоящим событием: все попробовали яичные творения друг друга, запивая их весьма приличным вином, а основные блюда дополняла большая миска восхитительного в своей простоте зеленого салата, сочетающего в себе разные виды латука, от резеды до цикория, и приправленного острыми специями и порубленным зеленым луком. И конечно, было много чудесного хлеба! Габи надеялась, что на столе появятся и козьи сыры, но, по словам Сильви, ученики используют их на завтрашнем занятии, так что ей придется подождать, прежде чем ей удастся их попробовать.

Габи нравилось, каким образом Сильви и Дэмиан выстраивали процесс обучения – вокруг историй, превращая занятия по кулинарии, которые могли бы ограничиться чем-то вроде «сделайте это, сделайте то», в нечто более естественное, напоминающее то, как мы в детстве познаем мир. «Будьте готовы удивляться», – сказала Сильви, и именно это с Габи сегодня и произошло. Piperade было фирменным блюдом ее отца, но до сегодняшнего дня она никогда не пробовала готовить его сама. Его piperade всегда был таким вкусным, так зачем ей было пытаться? Но ее словно притянуло к нему, и она обнаружила, что ей достаточно всего лишь мельком взглянуть на рецепт. Она даже точно знала, сколько класть piment d’Espelette – этого прекрасного, ароматного молотого красного перца, который обнаруживался практически во всех баскских блюдах и был главным ингредиентом piperade – аппетитной, сочной смеси яиц-скрэмбл, томатов, перцев, трав, лука и чеснока. Казалось, Габи уже знает, что делать, хотя прежде толком не осознавала, что запомнила процесс приготовления, просто наблюдая за отцом в детстве. И все получилось идеально.

Она свернула за угол на другую улицу, и ее взгляд привлекла витрина магазина безделушек. На темно-синей бархатной драпировке стояла старая швейная машинка, на которой выстроилась разнородная коллекция: броши в виде цикад в стиле ар-нуво, выполненные из черного дерева и украшенные искусственными бриллиантами; плюшевая белая мышь в шапочке с драгоценными камнями; шляпа пятидесятых годов, густые зеленые перья на которой делали ее похожей на артишок; ярко разукрашенные чашка и блюдце необычной формы; пара громадных фиолетовых замшевых ботинок на платформе семидесятых годов; и наконец маленькую, в пастельных тонах карандашную картину чаши с фруктами с завораживающе необычной перспективой. Габи затаила дыхание. Она впилась в нее глазами, пытаясь рассмотреть подпись, но либо та была слишком незаметной, чтобы различить ее с такого расстояния, либо ее не было вовсе. Но если это было то, о чем она думала…

Внутри магазин походил на пещеру Аладдина, каждый сантиметр этого небольшого помещения был плотно заставлен, предметы валялись на столах, валились из ящиков, громоздились на полках. За прилавком сидел пожилой мужчина, читающий газету. Своими огромными ушами, тщедушными конечностями, тонкими волосами и угрюмостью он напомнил Габи иллюстрацию в одной из ее любимых детских книжек – «Серебряное кресло» Клайва Стейплза Льюиса. Не хватало только остроконечной шляпы. На этом рисунке был изображен герой по имени Хмур, из расы кваклей-бродяклей, известный своей непреходящей мрачностью.

– Bonjour, Monsieur[15], – сказала она, стараясь не улыбнуться, когда он нехотя поднял голову и неприветливо пробормотал:

– Bonjour, Mademoiselle.

– Я бы хотела взглянуть на картину с витрины. Пожалуйста.

– На картину с витрины? – эхом отозвался месье Квакля-бродякля, словно это была самая странная просьба в его жизни. Он вздохнул. – Хорошо. – Отложив газету, он вышел из-за прилавка, потянулся длинной рукой к витрине и вытащил картину. Игнорируя протянутую руку Габи, он положил ее на столешницу, тем самым давая понять, что Габи может взглянуть. Но сам он не спускал с женщины глаз. Она не была уверена, в чем причина: в том, что он знал о ее догадках, или в том, что он просто проявлял подозрительность, превратившуюся для него в рефлекс.

Она подняла картину. Подписи все еще не было видно, но от цветов, изображенного предмета, общей атмосферы у нее побежали мурашки. Она перевернула ее, чтобы проверить, нет ли там каких-нибудь намеков на ее происхождение. Там, на обороте черной рамки, обнаружилась блеклая наклейка, вероятно, с именем изготовителя, но она была нечитаемой, стерлась от времени. Хорошо, пока доказательств нет – но она все равно должна купить эту картину.

– Сколько, месье? – уточнила она.

Он нахмурился.

– А сколько она, по-вашему, стоит?

Она наудачу предположила:

– Э-э-э… двадцать евро?

– Тридцать, – ответил он, – но рама остается у меня.

Она уставилась на него.

– Извините?

– Рама сделана из серного дерева, что в наши дни редкость, и в нее можно поместить другие картины, – резко пояснил он. Именно в этот момент она удостоверилась, что мужчина понятия не имел, что за картина перед ним. Или, по крайней мере, что за картина перед ним по ее догадкам.

– Хорошо, – согласилась она. – Я путешествую, поэтому так будет даже легче ее перевозить.

– Так и знал, что вы не из Парижа, – произнес он, став теперь более многословным, поскольку считал, что обставил ее. – Вы с юга, так? Я слышу солнце в вашем голосе.

– Да, все верно, – кивнула Габи, вежливо улыбнувшись, но не желая, чтобы ее втянули в разговор. Она наблюдала, как он осторожно развинтил раму, снял стекло и вытащил рисунок в кремовом паспарту. Обернув его листом папиросной бумаги, он вставил его в картонный чехол, а затем взглянул на нее.

– Так хорошо?

– Да, спасибо. Полный порядок. – Она достала карту, но мужчина покачал головой.

– Наличными, пожалуйста.

– Ох. Не уверена, что у меня… – Габи вынула кошелек, пока он невозмутимо наблюдал за ней. Слава богу – добавив несколько центов сдачи, которые ей вручили в пекарне этим утром, она наскребла ровно тридцать евро. Она была абсолютно уверена, что месье Квакля-бродякля не взял бы ни центом меньше. Так и случилось: он пересчитал каждую монетку, прежде чем передал ей сверток, и она откланялась.

Вернувшись в комнату, она осторожно вытащила картину и взглянула на нее. Никакой подписи на лицевой стороне, но на обороте, на самом краю листа, прямо под паспарту… Она прищурилась. Там было написано что-то важное бисерным неровным почерком или это были просто каракули? Она вгляделась внимательнее, но так и не смогла ничего разобрать. Ей понадобится увеличительное стекло. Затем ей в голову пришла блестящая идея. Взяв телефон, она сделала фото картины и приблизила изображение. Да! Наконец-то она могла что-то различить. Надпись – Pour OS – или там было GS? Сложно разобрать – affectueusement, MY, ’38[16]. Последняя часть читалась гораздо яснее. Габи распрямила спину, ее пульс ускорился.

В художественной школе в Сиднее, десять лет назад, Габи впервые столкнулась с работой Маргарет Йонан, художницы, избегающей публичной жизни, родившейся во Франции в семье ассирийца и бельгийки. Йонан жила на Монмартре, но покинула Францию в тысяча девятьсот тридцать девятом году, незадолго до того, как разразилась война, затем она скиталась по Азии и в итоге осела в Сиднее. Недолгое время она преподавала в художественной школе и выставлялась в нескольких галереях в Сиднее и Мельбурне, а потом испарилась, не оставив следов, предположительно, утонула на пляже на северном берегу Нового Южного Уэльса в тысяча девятьсот пятьдесят третьем. Ее наброски и картины, известные своим сюрреалистичным, даже ужасающим чувством перспективы, превращавшим обычные предметы в причудливые фрагменты других миров, сохранились в нескольких государственных и частных коллекциях – в том числе в коллекции художественной школы.

Хотя работы Йонан не были оценены художественными критиками как «обладающими высочайшим качеством», они по-прежнему считались интересными и годящимися для коллекционирования, а также, безусловно, стоили куда больше тридцати евро. Но Габи мало заботило, годились ли эти картины для коллекции, были ли они высоко оценены чванливыми критиками. Творчество Маргарет Йонан повлияло на нее в очень раннем возрасте, помогло ей найти ее собственный путь, собственный стиль, и от осознания того, что она теперь владеет настоящей картиной Йонан, Габи ликовала. Даже лучше, это была ранняя работа, написанная до отъезда Маргарет из Франции и до того, как она начала свою профессиональную художественную карьеру. Среди картин, которые Габи видела в Австралии, ни одна не была написано так рано, как эта. Настоящая дата рождения художницы была неизвестна, но в тысяча девятьсот тридцать восьмом году ей едва ли было больше двадцати трех или двадцати четырех. Габи не представляла, кто такой ГС – или ОС – но это явно был кто-то дорогой Маргарет. О личной жизни Маргарет Йонан было известно очень мало, только то, что она была единственным ребенком в семье и очень рано осиротела, когда ее родители погибли в автомобильной аварии. Она не вышла замуж, у нее не было детей. Ходили слухи, будто она покинула Францию в результате неудачного романа, но никто не знал наверняка. Она была очень замкнутым человеком.

Прислонив рисунок к стене на столе рядом с окном, Габи задержала на нем взгляд на некоторое время. Несомненно, это был знак – теперь все изменится. Она была права, решив приехать сюда. Так права! Настало время пойти и купить новый скетчбук.

Позже, вернувшись за стол в своей комнате с небольшим скетчбуком и карандашами, купленными в магазинчике вниз по улице, Габи начала рисовать – несколько быстрых росчерков наколдовали портрет месье Квакли-бродякли, сидящего за прилавком, с водруженной на его голове миской с причудливыми фруктами. Да, это происходило, происходило по-настоящему. Это странное столкновение, эта неожиданная находка: они что-то раскрыли. Это было начало чего-то нового, она была в том уверена.

В местной rotisserie[17] она купила ужин навынос – жареную курицу и картошку – и съела его прямиком из пакета на набережной у реки, в нескольких минутах от отеля. Ранний вечер был прохладным, но все еще было светло. Эта сцена идеально подошла бы на открытку: река мягко сияет, напротив возвышается знаменитый силуэт острова Сите.

Как только с едой было покончено, Габи вытерла пальцы и приступила к другому рисунку, на этот раз изобразив вазу с фруктами, покачивающуюся на разлившейся реке, с размытыми силуэтами зданий, плотно обступившими ее. Но только она начала рисовать фрукт, едва видный в ряби воды, как остановилась, карандаш завис, а затем тяжело опустился, вонзаясь в бумагу, оставляя яростные черные точки на всех едва появившихся линиях. Нет. Нет. Все было совершенно неправильно. Все было слишком – слишком эксцентрично. Искусственно-экстравагантно. Поверхностно. Она пыталась имитировать Йонан и не преуспела в этом. Рисунок был безжизненным. Унылым. Вторичным. Нет, третичным. В ярости она вырвала лист и смяла его. Затем она перелистнула страницу на первый рисунок и смяла его тоже. Пихнув скетчбук и карандаш в карман куртки, она нашла урну и швырнула в нее страницы вместе с пакетом от обеда, а затем стремительно ушла; в висках пульсировало, сердце часто билось.

Она долго шла вдоль реки, проходя мимо небольших компаний из семей, устроивших пикник, и сплетшихся в объятиях парочек. Она попыталась успокоиться, остановить знакомый холодок страха, растекающийся по телу. Не в первый раз она сталкивалась с ложной надеждой, ведущей в тупик. Она опробовала бесчисленное количество способов вернуть эту строптивую стерву-музу в строй, просто этот был последним на данный момент. Но почему-то ощущения были другие. Словно Вселенная глумилась над ней, посылая серебряные лучи надежды, только чтобы снова отнять их. Кто она такая, чтобы наверняка понять, что этот рисунок – на самом деле подлинная Йонан? В этом месте могло быть бессчетное множество художников-любителей с такими инициалами, а сюрреализм был в моде в те времена, в эпоху расцвета Магритта и Дали.

Предательские мысли проносились в ее голове. Теперь я так же плохо различаю подлинное вдохновение в других, как и в себе. Это потому, что я потеряла его. Понимание, инстинкт. Я не настоящая художница. Больше нет. Но если я не художница, то кто, черт побери, такая? Она боролась с мыслями – едким страхом, бесполезными вопросами, – как и несколько месяцев назад. И справиться с ними она могла единственно известным ей способом – погрузить их в туман на задворках своего сознания.

Когда она наконец решила, что пришло время возвращаться в отель, было уже довольно поздно, и она почувствовала себя спокойнее. Трюк с туманом в голове сработал.

Габи спустилась в метро и, добравшись до станции Сен-Поль, она увидела впереди в толпе людей, хлынувших из поезда, Сильви из кулинарной школы вместе с седовласым мужчиной приятной наружности в темно-синем пальто. Он был не выше Сильви; на самом деле, если бы она надела каблуки, он наверняка оказался бы ниже. Его рука лежала на ее талии, и Габи сохранила дистанцию, не желая вторгаться в их частную жизнь. К тому времени, как она поднялась по ступенькам и вышла на улицу, они испарились.

Глава пятая

– Значит, мы договорились? – Сильви обернулась у входной двери и испытующе взглянула на Клода.

– Конечно, любовь моя, – ответил он, одаривая ее той улыбкой, от которой раньше у нее учащался пульс. Сейчас же она больше раздражала.

– Станет гораздо лучше, когда все прояснится, – твердо произнесла она. – Мы все поймем, в какой ситуации находимся.

– Ты абсолютно права, дорогая. И я все сделаю в точности так, как мы договорились. Но это не так просто. Бедная Мари-Лора, она так и живет прошлым. Ты же понимаешь.

Нет. Она не понимала. Она была сыта по горло «пониманием». Из того, что она знала, Мари-Лора, с которой Клод был в разлуке уже больше года, была высокомерной, самовлюбленной коровой, которой нравилось наблюдать, как он попадается на хитрый крючок, заброшенный ее потребностью манипулировать. Сильви никогда не встречалась с ней лицом к лицу, но Клод однажды показывал ей фото, по которому было понятно, что Мари-Лора – одна из этих тонкокостных, надменных, высокомерных женщин. Впрочем, ей определенно не доставало присущего высшему классу хладнокровия. Она не очень хорошо справлялась с расставанием и пресекала всякие попытки расторгнуть брак, вставляя палки в колеса, как говорят французы. Даже хуже, она в слезах звонила Клоду поздно ночью и постоянно просила его приехать в ее квартиру, чтобы решить целый перечень бытовых проблем (что удивительно само по себе, учитывая полное отсутствие у Клода навыков работы руками). Случалось, что она неожиданно заглядывала в квартиру Клода, и потому они с Сильви никогда там не встречались, только в доме последней или на какой-нибудь нейтральной территории, вроде кафе, ресторана или отеля. Пока что Мари-Лора не знала, что он встречается с кем-то другим, и Клод настаивал на необходимости сохранять ее в неведении, потому что она была болезненно завистлива и могла сделать жизнь невыносимой для них обоих.

Сильви пришлось согласиться со всей этой глупой игрой в прятки, потому что она не хотела провоцировать мелодраматическую конфронтацию с очевидно неуравновешенной женщиной. Но эта ситуация уже зашла слишком далеко. Одно дело – завести тайный роман с женатым мужчиной, – ты идешь на это, осознавая риски, зная, что он может никогда не уйти от своей жены, а ты – этого даже не захотеть. И совсем другое – вступить в отношения с мужчиной, чья бывшая жена