Читать онлайн Яд, порох, дамский пистолет

«Эта книга удивила меня саму. Она создалась из того, что я люблю. Вполне закономерно, что моя первая книга получилась историческим детективом. Во-первых, я всегда любила читать про приключения и расследования. Во-вторых, из всех исторических периодов мне больше всего нравится начало XX века. И хотя в 1915 году эпоха модерна уже закончилась, Москва обрела те свои черты, которые мне в ней больше всего нравятся. Для меня эта книга очень про многое. Расследование в ней – только фантик, обертка, развлекательная часть. Я очень надеюсь, что каждый читатель найдет в этой книге что-то свое, что окажется важным».

АЛЕКСАНДРА ЛАВАЛЬЕ,автор книги

«Необычный исторический период, неоднозначные персонажи, живописные декорации предреволюционной Москвы, таинственная атмосфера и увлекательное повествование – ретродетектив, который стоит прочитать».

ИГОРЬ ЕВДОКИМОВ,автор циклов «Тайный архив Корсакова» и «Доктор Фальк» 

Глава 1

Вдова статского советника

Алексей шагнул на украшенное коваными перилами крыльцо и огляделся. Богатый дом у статского советника Малиновского, а удобную современную мелочь, электрический звонок, не поставили. Телефонного аппарата тоже нет, барышня-телефонистка не отыскала номер. Пришлось извещать о себе запиской, будто на дворе девятнадцатый век, а не прогрессивный 1915 год.

Алексей отодвинул край рукава, щёлкнул кнопкой, открывавшей крышку наручных часов, и взглянул на время. Без одной минуты девять вечера. Что ж, можно стучать.

Ждать пришлось недолго. Дверь открыл пожилой лакей и, прищурив воспалённые глаза, попытался разглядеть знаки отличия на военной форме Алексея. Рука, придерживающая дверь, заметно подрагивала. Через пару долгих мгновений лакей спросил:

– Барин, вы к кому?

Неуместно обращаться к военному «барин», но разобраться в отличительных знаках военных врачей без особой сноровки ни у кого не получается.

– Алексей Фёдорович Эйлер, извольте доложить. Я отправлял записку Глафире Степановне, мы с Михаилом Дмитриевичем вместе служили.

Лакей ахнул и засуетился:

– Так это вы, Алексей Фёдорович, Мишенькин друг! Он в кажном письме, считай, отписывался про вас. Знаем как родного, хоть и не видали никогда! Проходите же, проходите, сейчас свечу зажгу.

Алексей вошёл в темноту дома. Резкий запах сердечных капель ударил в нос.

Лакей со свечой ждал его у лестницы, такой же изящной и чугунной, как перила крыльца.

– Пожалуйте сюда, барин. Темно у нас, не обессудьте. Не велит хозяйка лектричество жечь. Свет, говорит, неприятный, глаза режет.

– Что ж звонка у вас нет, если электричество имеется?

– Дак сняли, и месяца не провисел. Мальчишки окрестные баловались, позвонят и в саду прячутся. Поди слови их. Вот Глафира Степановна и велела снять. Сказала, кому надо, рукой постучит, не переломится.

Алексей снял фуражку и пристроил её на вешалку. Лакей, спохватившись, дёрнулся помочь, но, конечно же, не успел. Зачастил виновато, поднимаясь на второй этаж:

– Уж простите, барин, что плохо принимаем. Беда у нас, Глафира Степановна из комнаты второй день не выходит. Не ест, не спит, сама уж бледнее тени. За врачом послали, ждём вот…

– Что случилось?

– Не знаете ещё? Ну верно, в газетах не писали. Дмитрий Аполлонович позавчера скончались. Одним моментом, только стоял, а через минуту упал и не дышит совсем. Ему сорок восемь было всего… Как полиция ушла, Глафира Степановна в кресло села, да так и сидит, перед собой смотрит. Чаю ей отнёс, так не притронулась даже. Налил свежего, так она и его…

Лакей споткнулся об угол ковра в гостиной, достал из кармана платок и принялся утирать выступившие слёзы.

Алексей нахмурился. Как неудачно получается! Несколько недель он копил в себе силы на этот визит и выбрал такой неподходящий момент!

В кармане кителя Алексея лежало посмертное письмо родителям от Михаила, лучшего друга Алексея. Они сблизились на фронте, где Алексей был полевым хирургом, а поручик Малиновский служил при штабе. Короткая дружба, всего несколько месяцев, но на войне люди связываются быстро и крепко.

На воспоминания о Михаиле тело привычно отреагировало болью, будто нерадивый хирург забыл под сердцем иглу. Алексей заставил себя сосредоточиться на предметах интерьера гостиной, в которой они остановились, пережидая, когда можно будет вдохнуть. Хотя со стороны выглядело, будто он вежливо ждёт, пока лакей придёт в себя.

В углу гостиной стояло огромное напольное зеркало в раме тёмного дерева на крупных ножках, похожих на львиные лапы. В нём отражались и сам Алексей, и шмыгающий лакей, и чёрная изогнутая спина рояля, и портреты хозяев дома, украшавшие парадную гостиную. Красивый у Малиновских дом, только очень уж пахнет горем.

Лакей наконец закончил шмыгать, сделал несколько шагов, но всё-таки не в силах совладать с собой просто махнул рукой на ближайшую дверь.

Алексей постучал. Никакого ответа. Недолго думая, он прокричал:

– Глафира Степановна, это Алексей Эйлер!

Что ж, не по этикету, зато есть шанс поскорее увидеться с хозяйкой дома.

Из комнаты не доносилось ни звука. Алексей оглянулся на лакея, и в этот момент тихий голос произнёс прямо ему в ухо:

– А волосы у вас как у Мишеньки, такие же непослушные…

Алексей вздрогнул. В дверях стояла Глафира Малиновская, маленькая, совершенно невзрачная женщина. Должно быть, в молодости её называли «миленькой», но сейчас в её лице была только неизбывная тоска, за которой размываются черты.

– Входите, Алексей Фёдорович.

Хозяйка посторонилась, и Алексей вошёл в её личные покои. Комната, в которой они находились, служила одновременно диванной и кабинетом. За закрытыми дверями, вероятно, была спальня.

– Простите, я не готова к вашему визиту…

– Я присылал записку.

– Должно быть, затерялась.

Глафира Степановна двигалась осторожно, придерживаясь за мебель. Она села в дальнее кресло, повернулась к почти погасшему камину и, казалось, сразу забыла про посетителя. Алексей подумал и без разрешения сел на ближайший стул. Откашлялся, привлекая внимание, но Глафира Степановна не повернула головы.

За дверью раздалось приглушённое шмыганье.

– Иван, принеси нам чаю! – слегка повысив голос, попросила хозяйка.

Подняв на Алексея выцветшие глаза, Глафира Степановна сказала:

– Иван совсем плох. Беспокоится… Приходится придумывать ему поручения… Чай по десять раз на дню носит, платья готовит. Горничную я рассчитала, видеть никого не могу. Камин вот приказала растопить, хоть и не люблю, когда дымом пахнет… Пусть. Иначе плачет. Совсем старик…

Алексей снова кашлянул, но хозяйка перебила:

– Прошу, не надо соболезнований. Совсем тошно от них.

Дверь приоткрылась, и в неё бочком протиснулся лакей с подносом. Аккуратно, будто трясущиеся руки не мешали ему, расставил посуду, разлил и подал чай гостю. Хозяйка же махнула рукой, мол, оставь мою чашку на столе, и вновь отвернулась к камину.

Алексей сделал глоток. Находиться в молчании было мучительно, но найти в себе силы передать письмо Алексей не мог. Рассердившись на себя, он дёрнулся, стул под ним заскрипел.

Глафира Степановна повернула голову и устало, но внимательно посмотрела на него.

– Сколько вам лет, Алексей Фёдорович? Вы как будто чуть старше Мишеньки.

– Мне двадцать пять.

– Да… Мишеньке зимой было бы двадцать два… Как же мне хочется вас расспросить, но совсем нет сил. Видите, как вышло. Сначала сын оставил меня, а теперь и муж.

Она замолчала, но руки её пришли в движение, выдавая волнение. Она быстро ощупывала свои пальцы, будто пытаясь найти кольца, которых не было на месте из-за траура.

– Вы простите, Алексей Фёдорович, что не принимаю вас должным образом. Видите ли, я с минуты на минуту жду врача. Мне… нехорошо.

– Быть может, я смогу помочь?

Глафира Степановна некоторое время непонимающе смотрела на него, потом вспомнила:

– Ах да, вы же врач. Хирург?

– Совершенно верно. Так что вас беспокоит?

Вдова нерешительно пробормотала:

– Не стоит, Алексей Фёдорович, это неудобно.

– Это необходимо.

Он произнёс эти слова ровным властным тоном врача, который так завораживающе действует на пациентов.

– Ваши глаза воспалены, руки дрожат. Встречая меня, вы пошатывались от слабости. Внимание рассеяно, вы с трудом подбираете слова. Так не должно быть даже с учётом обстоятельств. Я помогу вам.

Алексей встал, снял китель и закатал рукава рубашки, готовясь к осмотру. Огляделся. Привычка держать руки в чистоте требовала воды и мыла, но их в комнате не было. Алексей достал платок и тщательно протёр руки. После подошёл и приложил тыльную сторону ладони ко лбу женщины. Она вздрогнула, но не отстранилась.

– Так что вас беспокоит, Глафира Степановна?

Вдова вздохнула и тихо призналась:

– Я совсем не сплю, как умер Дмитрий. Кажется, тело перестало меня слушаться. Раньше я ещё справлялась… Знаете, я стала плохо засыпать, когда Мишенька отправился на фронт. Я тогда нашла средство, – она кивнула на высокий столик, на котором стояла узнаваемая бутылка Шустовского коньяка[1].

– Коньяк?

– Да. Я принимала на ночь ровно две рюмки, и этого хватало, чтобы заснуть.

Алексей взглянул на бутылку.

– Коньяк как снотворное – неудивительно, а вот то, что он есть… Государь ввёл сухой закон больше года назад, откуда же он у вас?

Глафира слабо улыбнулась сухими губами:

– Я написала управляющему господина Шустова, и мы купили весь коньяк, который был у них на складе. В нашем доме прекрасные сухие подвалы, Иван всё перевёз.

– А что же сейчас? Коньяк не помогает?

Глафира прошептала:

– Я больше не могу его пить.

– Почему же?

Глафира подняла на него взгляд. А ведь когда-то у неё были прозрачные голубые глаза. Такие же, как у сына.

– Третьего дня мой муж Дмитрий выпил этот коньяк, хоть прежде терпеть его не мог. Отобрал у меня рюмку, выпил и… Через пару минут умер.

Алексей снова оглянулся на столик.

– Почему же полиция не изъяла бутылку?

– Потому что я им об этом не рассказала.

Алексей подставил стул, сел напротив кресла хозяйки. Щёлкнул крышечкой, открывая циферблат часов. Протянул руку и взял Глафиру Степановну за запястье, чтобы измерить пульс – она слегка вздрогнула, но сопротивляться не стала.

Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к тиканью хронометра. Привычно считая про себя, Алексей рассеянно глядел в догорающий камин.

Отпустив руку вдовы, Алексей спросил:

– Почему вы не пьёте чай, Глафира Степановна?

– Боюсь, – ответ она прошептала.

– И обед ваш оказался в камине.

Малиновская вздрогнула и прикрыла глаза. Спрятаться сильнее ей не позволяло воспитание.

– Не говорите Ивану, – попросила она, – он будет переживать… У меня всё время перед глазами картина, как Дмитрий пьёт, а потом падает… Я не могу ни есть, ни пить. Он там, у вас за спиной.

Алексей хотел оглянуться, но вовремя опомнился, что за спиной у него быть никого не может, лишь воспалённое воображение вдовы видит там мужа. Он встал, защёлкнул крышку часов.

– Что ж, Глафира Степановна, хотите вы или нет, сейчас мы с вами отправляемся обедать. Водопровод в ваш дом проведён?

Глафира Степановна глянула удивлённо, но ответила:

– Разумеется.

Алексей кивнул, гоня от себя презираемую им бытовую зависть: в его квартире водопровода не было, приходилось довольствоваться услугами водовозов.

Он подал Глафире Степановне руку, и та, пошатываясь, поднялась из кресла.

Поддерживая под локоть, Алексей вывел вдову из комнат. Иван засуетился рядом, охая и причитая. Глафира Степановна одёрнула его, а у Алексея поинтересовалась:

– Куда вы ведёте меня, Алексей Фёдорович?

– На кухню, конечно.

– Это весьма странно, – заметила вдова.

– Считайте это лечебной прогулкой.

Путь от хозяйских комнат до нижнего этажа занял у них не менее двадцати минут. Ослабевшая вдова шла медленно, да и Алексею, только что оправившемуся от ранения, бесконечные лестницы были утомительны. Но ему вполне удавалось делать вид, что он замедляет движение из беспокойства о Глафире Степановне.

Внизу, где обычно располагаются хозяйственные службы, горел неяркий электрический свет. Прислуга оценила преимущества равномерного освещения гораздо быстрее, чем хозяева. Иван смущённо затушил свечи, но утомлённая спуском Глафира Степановна ничего не заметила.

Иван открыл дверь, ведущую на кухню. Кухарка, хлебавшая что-то за столом, вскочила и испуганно вытаращила глаза. Это была молодая девушка, лет двадцати.

Алексей усадил Глафиру Степановну к столу и обратился к кухарке:

– Как тебя звать?

Девушка мигнула:

– Катерина я.

– Подай нам, Катя, пару чашек, – попросил Алексей, а сам открыл кран водопровода.

Приняв из рук кухарки чашки, Алексей произнёс, обращаясь к Глафире Степановне:

– В походных условиях есть правило: нужно пить проточную воду. Такая чище, не застоится, не заболотится.

Алексей набрал воды и с удовольствием отпил. Глафира Степановна наблюдала за ним. Алексей набрал вторую и протянул ей:

– Пейте, Глафира Степановна. На мой вкус вода гораздо лучше чая.

Глафира Степановна осторожно отпила. Алексей прикрыл кран и вновь обратился к кухарке, кивая на чугунок:

– Скажи-ка, Катерина, а что сегодня на ужин?

– Так я щи сготовила. Но это ж для прислуги. Барыне я пирог спекла да рябчика… Только не готов ещё, в печи сидит!

Кухарка дёрнулась к печи, стремясь продемонстрировать рябчика. Но Алексей её остановил:

– Щи вполне подойдут. Налей нам.

И сел к столу.

Кухарка в ужасе посмотрела сначала на Глафиру Степановну (та осталась безучастной), а потом на Ивана, который едва заметно кивнул, разрешая.

Через минуту Алексей и Глафира Степановна поедали ужин прислуги. Глафира Степановна ела аккуратно и сохраняла лицо, более приличествующее светскому приёму, чем домашней кухне. Алексей же еле сдерживал смех, уж больно забавными были лица замерших у стены Ивана и кухарки.

Они почти закончили, когда наверху раздался звонок. Иван встрепенулся:

– Доктор пожаловали.

Глафира Степановна опустила ложку.

– Выпроводи его. Алексей Федорович уже назначил мне лечение.

Иван поджал губы, но кивнул, не смея возражать, а вдова слабо, но определённо заговорщицки улыбнулась Алексею.

Поднявшись из-за стола, Глафира Степановна повернулась к кухарке и приказала:

– Катерина, не готовь мне отдельный завтрак. К вам спущусь.

Обратный путь наверх не был короче, но поступь Глафиры Степановны стала уверенней. Время от времени вдова поглядывала на Алексея, о чем-то раздумывая. У дверей своих комнат она спросила:

– Зачем вы отправили меня на кухню?

– Человеку спокойнее среди людей, чем в пустой комнате наедине со страхом. Да и в совместной трапезе есть глубокий смысл: самая безопасная пища та, которую кроме тебя едят и другие…

– Вы считаете, я схожу с ума?

– Я считаю, вы пережили потрясение. Но в скором времени обязательно придёте в себя!

Прежде чем войти в свои комнаты, Глафира Степановна огляделась, будто хотела убедиться, что призраки покинули её дом.

Алексей усадил даму в кресло.

– Сейчас вы поспите, нужно отдохнуть. Прикройте глаза. Не бойтесь, я не сделаю вам больно.

Алексей положил руки на голову Глафиры Степановны и слегка сжал: большими пальцами – виски́, остальными – дальше, внутри причёски. Глафира Степановна рассеянно моргнула. Но уже через минуту лицо её смягчилось, по щеке скатилась слеза, на которую никто не обратил внимания.

– Как долго было страшно, Алексей Фёдорович, – прошептала она, – как долго. Я всю жизнь боялась. Сначала за свой брак, потом за Мишеньку. А теперь всё кончено, ни мужа нет, ни сына. Все мои страхи сбылись. И страха теперь тоже нет, только пустота осталась.

Алексею стало не по себе.

– Спите, Глафира Степановна, завтра всё образуется.

Глафира заглянула в глаза Алексею, сказала ласково:

– Оно не может решиться, Алёшенька.

– Почему же?

– Потому что Дмитрий умер из-за меня. Я убила его.

– Спите, Глафира Степановна, вам нужно отдохнуть.

Он чуть сильнее нажал ей на виски. Женщина закрыла глаза. Произнесла почти неслышно:

– Помогите мне, Алексей Фёдорович, прошу вас.

Алексей ещё немного подержал её голову, а потом аккуратно опустил на спинку кресла. Глафира Степановна дышала ровно и спокойно. Лицо её было совершенно безмятежно.

Глава 2

Крайне неприятное знакомство

Алексей встал, встряхнул руками и вновь протёр их платком, задумчиво глядя на свою пациентку. Удивительно, её слова не напугали и не оттолкнули его. Но обескуражили. Представить, что эта женщина – убийца, совершенно невозможно. И признание её странное. Глафира Степановна сказала правду, он был уверен, но будто свою собственную правду.

Алексей сделал шаг к столику с коньяком, наклонился, не касаясь бутылки руками (о передовом методе поиска преступников – дактилоскопии – он читал во французском научном журнале, опубликовавшем отчёт с Международного полицейского конгресса[2]). Принюхался. Коньяк как коньяк, пахнет орехами, никаких примесей не ощущается. Надо бы взять образец, исследовать в домашней лаборатории. Отец всегда говорил, что именно любопытство открывает путь к знаниям. Хотя, возможно, это будет знание об убийстве.

Алексей огляделся, выискивая, во что бы отлить коньяку. Можно, конечно, смочить край платка, но, если в напитке мышьяк, ему разъест руки. Не хотелось бы рисковать.

Неужели у дамы в будуаре не найдётся флакончика? Алексей быстрыми шагами прошёлся по комнате.

В открытом секретере хозяйки стояли чернила, лежали две стопки бумаги – гербовая и простая. Алексей наклонился и выдвинул один из ящиков. Внутри лежал небольшой дамский пистолет, украшенный накладными костяными пластинами. Наверняка делан на заказ, этакая дорогая игрушка.

Алексей закрыл ящик, выдвинул второй. В нём лежал пузырёк с нюхательной солью. Подойдёт. Он вытряхнул остатки соли в камин. Взял из секретера тонкую бумагу для черновиков, смял её, обмотав горлышко бутылки, и перелил во флакончик несколько капель коньяка. Что ж, теперь у нас коньяк с ароматом карбоната аммония. Обернув пузырёк бумагой целиком, Алексей спрятал его во внутренний карман кителя.

Минуту спустя Алексей вышел в коридор, где по-прежнему караулил верный лакей.

– Хозяйка поспит до утра, а может, и дольше. Не тревожь.

Лакей кивнул, бочком протиснулся к приоткрытой двери, заглянул внутрь. Поднял дрожащую руку и перекрестил спящую в кресле хозяйку.

После этого повернулся к Алексею и проникновенно начал:

– Дай вам Бог здоровьичка, барин!

Алексей предусмотрительно отступил, потому что лакей сделал именно то, чего он боялся, – склонился и начал искать его руку, чтобы облобызать.

– И тебе здоровья, Иван. Пойду я.

Алексей быстро, но непреклонно начал отодвигаться. Лакей разогнулся, удивлённо глядя на сбегающего барина.

В эту секунду Алексей вдруг почувствовал, что в доме есть кто-то ещё. Не было ни звука, ни тени, но ощущение чужого присутствия абсолютно явное. Верный страж, огромное зеркало на львиных лапах, помог ему. В его отражении Алексей увидел щуплого человечка в широченных штанах и картузе, надвинутом почти на глаза. Парнишка замер в нелепой позе аккурат между хозяйскими портретами, видимо, в надежде, что в полумраке сойдёт за бюст. Пару секунд они играли в гляделки, потом дружно сорвались с места. Сзади приглушённо охнул лакей.

Бегал «бюст» хорошо и, что удивительно, будто знал дом. Во всяком случае, дорога к задней двери затруднений у него не вызвала.

Дом быстро закончился, они выскочили в сад. На улице было не в пример светлее, чем в полутёмном доме, Алексею даже удалось разглядеть рыжие вихры, торчащие сзади из-под картуза.

Парнишка уверенно мчался в сторону Яузы. Алексей приём оценил. Таких голодранцев, как этот, сейчас на реке пара дюжин точно. Костры жгут, песни орут. Рыжих тоже парочка найдётся, попробуй отличи своего.

По счастью, Малиновские проявили рачительность и поставили в задней части сада не кованую ограду, а простой дощатый забор. Парнишка подскочил с разбегу и повис на нём. Росточка не хватило, чтобы исчезнуть быстро и ловко. Пока он подтягивался, Алексей припал на колено, задрал штанину, вынул из креплений на голени метательный нож – и сразу же бросил.

Нож ловко пришпилил беглеца к забору аккурат между ног за широкие штаны. Преследуемый замер. Дёрнешься вверх – разорвёшь штаны и дальше бежать без них. Вниз – останешься без чресл, а это неприятно.

Алексей спокойно поднялся, отряхнул брюки. Беглец довольно быстро справился с изумлением, затрепыхался, как наколотая бабочка, и заголосил. Что примечательно, имитируя вологодский выговор. Суть его высказывания заключалась в том, что Алексей, сатрап и супостат, честного человека на забор наколол и штаны ему испортил. Причём штанам уделялась значительная роль в этой трагедии.

Алексей подошёл ближе, с удовольствием прислушался. Полгода на фронте его ближайшим помощником был санитар Галактион Козьмин[3] из деревни Глушица Вологодской губернии. Он говорил похоже, да не так. Однако находчивость рыжего восхищала. Ладно, попробуем его же оружием.

– Да не гоношись, исчапаешь себе всё (ровно такую фразу говорил санитар неспокойным больным на перевязках). С забора бякнешься, куда ж ты потом кляпоногий-то? И почто аркаёшь? Не аркай как базлан… Ну, ты парень и беспонятной! Городовые набежат, не будут с тобой валтожиться, самоё-то болькоё место и отшибут.

Однако неплохо он обучился у собственного санитара, рыжий даже притих. Верно распознав усмешку в словах Алексея, он больше не кричал, лишь крепче хватался за забор да сопел.

Алексей предложил почти мирно:

– Давай так! Ты признаешься, зачем к Малиновским залез, а я тебя в полицию сдавать не стану.

– Хорошо придумано, – пробурчал рыжий уже без говора. – А коли я скажу, что старуху убить хотел, тоже не сдашь?

– Какую старуху? – Алексей не хотел показать, но сердце на миг замерло.

– Дак процентщицу же! – рыжий захохотал.

Алексей подошёл к забору и выдернул нож. Надо же, в таком положении, а шутки шутит, смелый малый.

Рыжий рухнул в траву и первым делом принялся выискивать дыру в широких штанинах.

– И многие у вас в вологодской деревне читали сочинения господина Достоевского?

– Дак читать-то не запрещено.

– И как? Понравилось?

– А как же… прекрасный роман, – буркнул рыжий, закатил глаза и провозгласил: – «Такое хаотическое сочетание возвышенного добра с гнуснейшей преступностью».

– О как! Сам придумал?

– Зачем же? Господин Марков написал. Или вот ещё. «Это – роман знойного запаха известки и олифы, но ещё более – это роман безобразных, давящих комнат…» Это уже господин Анненский сочинил.

– Ну ты даёшь! – Алексей искренне восхитился и наклонился, чтобы спрятать нож в ножны. Рыжий тут же вскочил и дал дёру. Не успевая подумать, Алексей разогнулся и метнул нож ему вслед. Нож не воткнулся, а лишь мазнул беглеца по вихляющему заду и упал в траву. Рыжий, подвывая, покатился.

Через пару минут Алексей, крепко держа рыжего, уже ловил на улице извозчика. Рыжий выл и убивался о «срамной ране» и «потерянных милых штанишках», но опытным взглядом хирурга Алексей определил, что это не больше чем царапина, хоть и глубокая. Правда, штаны испорчены совсем, здесь он с рыжим был согласен: дыра и кровавое пятно на самом видном месте. Его собственные форменные брюки тоже пострадали. А вот флакончик с коньяком цел! В крепкие же ёмкости насыпают господа аптекари нюхательные соли для дам. Молодцы, что и говорить.

Какие всё-таки тренированные нервы у московских извозчиков! Будто нет ничего необычного в том, что молодой человек господского вида силой удерживает паренька видом попроще. И в том, что второй взгромоздился коленями на сиденье, едет в такой неприличной позе всю дорогу да на всю округу стонет. На секунду только прервался, уточнить, откуда Алексей с вологодским говором знаком. Услышал про санитара, кивнул и застонал дальше.

А извозчику ничего, сидит себе на козлах, вздыхает. То он вздохнёт, то лошадь. Этакая меланхоличная пара попалась. Неужто вправду их с рыжим дуэт – такое обычное дело? Что же тогда нужно сотворить, чтобы удивить извозчика?

Такого рода глупости посещали голову Алексея, пока он почти волоком тащил рыжего к себе в квартиру.

Жил Алексей на Сретенке, в доходном доме полковника Смазина[4]. Оправившись после ранения, Алексей не захотел возвращаться к родителям в особняк, хоть мать и настаивала. Но отец без малейшей деликатности заявил, что двадцатипятилетним мужчинам стоит жить самостоятельно, и этим решил вопрос. Как выяснилось, это ужасно неприятно, когда твоё желание совпадает с волей родителей.

Алексей выбрал скромную квартиру в три комнаты. Да, от центра далековато[5], но когда он увидел кирпичный дом со стрельчатыми окнами и витражной розой над парадным входом, одномоментно решил, что ему подходит. Не то чтобы он мечтал жить в рыцарском замке… хотя почему нет, раз господину полковнику не зазорно?

Романтичных устремлений в себе Алексей не признавал, поэтому обосновал свой выбор рационально. Во-первых, удовлетворительная оплата. Откровенно говоря, квартиру он искал самую дешёвую. Отец Алексея, профессор кафедры ботаники физико-математического факультета Московского университета, хранитель университетского гербария Теодор Ханнес Эйлер (которого все звали просто Фёдор Фёдорович), был человеком, влюблённым в науку, но в делах немного рассеянным, поэтому он до сих пор не выделил Алексею его долю наследства. Напоминать об этом Алексей считал ниже своего достоинства, полагая, что первое время обойдётся пенсией военного врача, а после устроится на службу в госпиталь.

Второй причиной выбора Алексея стала маленькая дверка в холле квартиры, ведущая на потайную лестницу. По ней можно было спуститься в подвал, а затем незаметно покинуть дом через ещё одну неприметную дверь. Зачем ему тайный ход, Алексей не знал, но при отсутствии ванной и телефона это хоть какое-то преимущество его жилья.

Третьей причиной была полная конфиденциальность. Большей частью она проистекала из равнодушия управляющих к тому, чем занимаются жильцы, своевременно вносящие оплату. Но Алексей считал благом, что его квартиру никто не посещает. Потому что в одной из комнат он сделал лабораторию.

Туда он и втолкнул поскуливающего рыжего.

Комната была узкая и длинная, почти полностью её занимал металлический стол. Вдоль стен стояли стеллажи с препаратами. А на дальней стене висел большой круглый спил дерева с воткнутыми в него ножами. Это было убежище Алексея, место его раздумий и экспериментов.

– Снимайте штаны и ложитесь на стол.

Он отошёл к рукомойнику, снял китель и принялся тщательно мыть руки. Рыжий попятился, но бежать было некуда.

– Нужно обработать рану, – с тайным удовольствием наблюдая за выражением лица рыжего, продолжил Алексей. – Вы же подслушивали у Малиновских, знаете, что я врач. Я обязан вас осмотреть.

По шуршанию за спиной он заключил, что рыжий послушался.

Привычными движениями обрабатывая рану, Алексей отмечал, как странно ведёт себя его пациент. Находясь на хирургическом столе, люди заняты только одним (если они в сознании, конечно) – отслеживанием рук хирурга на своём теле. Но рыжий вертел головой и с любопытством разглядывал скромную обстановку лаборатории. Только шипел слегка, когда Алексей поливал рану антисептиком.

Добравшись глазами до деревянной мишени, рыжий замер и хрипловато спросил:

– Это что?

– Это сосна. Древесина мягкая, нож хорошо входит, не тупится, – Алексей усмехнулся, заметив, как передёрнуло рыжего.

– И зачем это?

– Думать помогает. Метаю, когда нужно сосредоточиться. Да и как хирургу мне полезно, глазомер развивает, и баланс в руке чувствуешь лучше. Надрезы точнее получаются.

Рыжий потихоньку начал сползать со стола.

– Лежите, мы ещё не закончили.

И Алексей слегка прижал царапину. Рыжий зашипел и замер, но через секунду снова спросил:

– Как вы приобрели такое необычное увлечение?

Алексей промолчал, почувствовав, что ещё немного, и он начнёт краснеть. Дворянское происхождение накладывает свои ограничения. Такие развлечения, как цирк, ему должны быть недоступны. Но именно там он увидел, как мастер ловко кидает ножи, не задевая свою ассистентку. Отец взял с него тогда слово, что он не расскажет никому, особенно матери, о посещении представления. И до сих пор Алексей слово держал.

Но в глазах рыжего светилось искреннее мальчишеское любопытство, и Алексей решился.

– Меня тогда поразило, как соединились две противоположные вещи: нож – это оружие, и метатель им виртуозно владеет. Но при этом не причиняет вреда. В какой-то момент он специально кинул нож так, чтобы срезать кусочек пряди волос с головы циркачки. Оружие, которое не убивает, – то, что мне нужно.

Алексей закончил обрабатывать рану и вновь отошёл к умывальнику, не увидев, как рыжий закатил глаза, расценив его слова как пустое философствование.

Тщательно намыливая руки, Алексей спросил:

– Что вы делали в доме Малиновских?

Рыжий слез со стола, подтянул рваные кальсоны. Лицо его сделалось недовольным.

– Вы обещали меня в полицию не сдавать.

– Обещал, – подтвердил Алексей.

– Я веду расследование обстоятельств смерти Дмитрия Малиновского. Уж больно подозрительно он умер. И чутьё меня не подвело, – приосанился рыжий, – вдова же призналась, я всё слышал.

– Откуда вы вообще узнали, что Дмитрий Аполлонович скончался? Об этом ещё не писали.

Рыжий приосанился:

– Это вы новости из газет узнаёте, а мы их там публикуем.

– Так вы газе-е-етчик, – протянул Алексей, – а я уж было подумал, детектив. И в каком же издании, позвольте узнать?

– В «Русском слове», – назвал рыжий самое крупное издание города, – ну, буду, когда материал соберу. А пока в «Московском листке».

Алексей помолчал секунду.

– Я сейчас принесу вам чистые брюки, не надо надевать… эти.

«Московский листок», надо же. Паршивая мелкая газетёнка, публикующая только слухи и сплетни. Рыжий наверняка на громкое дело надеется. Какое неприятное знакомство оказалось! И не отпустишь ведь его просто так, больно прыток. Придётся пригласить на чай. Что-то не везёт ему с чаепитиями этим вечером.

Глава 3

Ограбление полицейского участка

– Что ж, давайте познакомимся, – предложил Алексей после того, как рыжий натянул брюки и подвернул их четыре раза. – Меня зовут Алексей Фёдорович Эйлер, если вдруг вы не успели подслушать.

Рыжий пропустил усмешку мимо ушей.

– Квашнин, Антон Михалыч.

– Антон Михайлович… Позвольте предложить вам чаю.

Не дожидаясь ответа, Алексей подошёл к буфету в скромной гостиной и принялся доставать чашки.

Душистый дорогой чай в раскрашенной китайскими драконами банке подарила ему мать. Елена Сергеевна была любительница, разбиралась в сортах и тонкостях. Искусству чаепития она обучилась ещё в молодости, когда ей довелось служить фрейлиной при дворе. Алексей же и к чаю, и к церемониям вокруг него был абсолютно равнодушен. Но матери хотелось баловать своего повзрослевшего сына, и он не смел отказать.

Получив свою чашку, рыжий, вернее, Антон Михайлович, шумно отхлебнул.

– Хороший чай. Китайский? Вкусный. Мне, знаете ли, чаще рогожский доводилось пить.

– Рогожский? Не слыхал о таком. В чайном доме господина Перлова только китайский да индийский предлагают.

Рыжий захохотал:

– А рогожский самый заграничный чай. Из Рогожской слободы. Там же чаем все крыши усыпаны. С трактиров спитой чай свозят и на крышах сушат. Потом с иван-чаем мешают и снова по красивым баночкам сыпят. Мужику ведь как надо? Чтобы красиво было да дёшево. А что за трава внутри, ему дела нет. К иван-чаю они даже привычнее.

– И вы тоже… близки к народу, я вижу.

– Да! – Рыжий ничуть не смутился. – Мне для того, чтоб все новости знать, и с мужиком его чай выпить нужно. Или вот с вами… другим чаем угоститься.

Алексей почувствовал, что ещё немного, и его гостеприимство даст слабину, уж больно дерзко рыжий простака изображает.

Рыжий будто почуял перемену в Алексее, поставил чашку и сказал другим, серьёзным тоном:

– Алексей Фёдорович, возьмите меня в помощники, я помогу вам расследовать смерть Дмитрия Малиновского. А вы за это поделитесь со мной информацией.

– С чего вы взяли, что я собираюсь что-то расследовать? И что меня заинтересует ваше предложение?

– Очень просто! Вы любопытный. У вас огромное количество склянок с препаратами, вы наверняка что-то исследуете или изобретаете. Ну? Кроме того, вы спёрли коньяк.

Алексей сделал непроницаемое лицо.

– Допустим, не спёр, а взял на анализ. Что-то ещё?

– Именно вам Глафира Малиновская призналась в убийстве. Я думаю, вам самому интересно почему. У вас есть предположения по этому поводу?

– Нет, – сквозь зубы ответил Алексей, – не успел обдумать, был занят. Бегал, знаете ли.

– Да, и кидались ножами. Это отвлекает. Но вы потеряли драгоценное время! Так что скажу вам откровенно: человек вы хороший, а вот как сыщик ни к чёрту не годитесь. Вам нужен помощник. Такой, как я.

Алексей поперхнулся. Пока он кашлял, рыжий терпеливо ждал.

– Господин Квашнин, вы, очевидно, довольно высокого о себе мнения, но…

Рыжий нетерпеливо перебил:

– Вы зря оскорбились. Я вам сейчас всё докажу!

Он резко вскочил, охнул и захромал вокруг стола, припадая на одну ногу. Но делового тона не растерял.

– Что вы знаете о Дмитрии Малиновском?

– Ничего сверх общеизвестного, мы и не виделись ни разу. – Алексей вздохнул и заговорил монотонно, будто урок отчитывал: – Дмитрий Аполлонович Малиновский, статский советник, почётный гражданин. Занимал пост при московском губернаторе, но я не знаю какой. Был женат на Глафире Степановне. Их единственный сын – Михаил Малиновский. Он… погиб на фронте.

– Давно?

– Чуть больше трёх месяцев назад, в конце мая.

– Вот! Малиновская всего три месяца назад потеряла сына, а сейчас внезапно умер муж! Она же наследница! Вот и мотив! Только вот зачем она призналась в убийстве, если полиция считает, что Дмитрий Аполлонович умер своей смертью? Может, её совесть замучила? Хотя какая совесть, когда такие деньги на кону!

Алексей вдруг понял, что ему нравится наблюдать за рассуждениями этого странного человека. За тем, как он бегает вокруг стола и пытается выстроить в цепочку разрозненные факты. Да, он газетчик, это довольно мерзко. Но при этом он человек, увлечённый своим делом, а это всегда подкупает. И Алексей позволил себе включиться в игру, которую предлагал ему рыжий.

– Она сказала, что Дмитрий Аполлонович отобрал у неё рюмку коньяка и выпил. А потом умер.

– А ещё она сказала, что он коньяк терпеть не мог! Вот ответьте мне, что такого должно произойти, чтобы мужчина выпил напиток, который обычно пьёт его жена?

– Это элементарно. Он должен захотеть выпить.

– А когда мужчина хочет выпить?

– В России? Всегда!

– Что ж… ваша правда. Усложним. Когда человек готов выпить то, что терпеть не может?

– Когда ему уже всё равно, что пить.

– И что же должно произойти, чтобы мужчине было всё равно, что пить?

– Вероятно, он был не в себе.

– А от чего же Дмитрий Малиновский был не в себе? Что заставило его так нервничать?

– Откуда же я знаю?

– Вот! – Рыжий принял позу римского патриция: – Вот вам и доказательство! Тупик! Не хватает информации! А кто же добудет информацию лучше газетчика? Вам придётся взять меня в партнёры.

Алексей от души расхохотался:

– Ещё пять минут назад речь шла о помощнике, господин газетчик. А сейчас вы уже претендуете на партнёрство?

– Ставки растут, господин сыщик, успевайте брать по низкой цене!

– Беру! Уговорили! Только я не сыщик, и нет никакого расследования, только сплошная болтовня.

Рыжий хитро прищурился:

– Хотите дела, Алексей Фёдорович? Давайте проверим коньяк. Вы же собирались ознакомиться с ним в вашей лаборатории!

Алексей вновь поперхнулся чаем. Как же он мог забыть о флакончике?

Пока он возился с пробирками, рыжий смирно сидел в углу. И молчал, что удивительно. Допустить новоиспечённого помощника к реактивам Алексей не решился. Проверяя коньяк на все известные яды по очереди, Алексей прокручивал в голове их пикировку. Что-что, а думать рыжий умеет. И верно задаёт вопросы. Прирождённый исследователь, хотя в данном контексте скорее уместно слово «ищейка». А вот себя в роли ищейки Алексей не видел. Он врач. Его главная задача – видеть за симптомами суть заболевания и делать правильные надрезы. Хотя, может быть, сыщики занимаются тем же? А «симптомы» им доставляют помощники? Алексей усмехнулся про себя. Кажется, он всерьёз обдумывает возможность работать в паре с рыжим. Любопытно.

– В этом коньяке ничего нет, – спустя час устало объявил он.

– Как… ничего?

– Кроме самого коньяка, ничего. Ни одного из известных ядов.

– А неизвестные?

– О неизвестных ядах мы можем узнать только одним способом. Если вы выпьете остатки коньяка.

– Благодарю. Я воздержусь, – рыжий состроил скорбную мину, но через секунду опять вскочил с энергичностью, среди ночи совершенно неуместной. – Что же это получается? Глафира Малиновская убеждена, что её муж выпил отравленный коньяк и умер. А он выпил и не умер. Вернее, умер, но не от коньяка.

– Да, вы правы. Эти факты не связаны. Они случились одновременно, но не вследствие друг друга.

– Что? Не могли бы вы повторить?

Алексей сел на стул, с которого только что вскочил рыжий, привалился к стене и закрыл глаза.

– Он выпил коньяк, потому что нервничал. Это первое событие. А потом умер. И мы не знаем почему. Не хватает данных. Это второе событие, которое с первым не связано.

– Да. Не хватает… Я знаю, что нам делать!

Алексей приоткрыл один глаз:

– И что же?

– Мы идем грабить полицейский участок!

Алексей закрыл глаз обратно.

– Не выдумывайте, Антон Михайлович, какой ещё участок…

Через полчаса, сидя в кустах напротив полицейского участка, Алексей старательно гнал от себя вопросы, что и зачем он здесь делает и почему рыжий человек в его, между прочим, брюках раздаёт инструкции как главный.

– Ночью в участке только один дежурный. У него всего работы – не заснуть да проверять тех, кто в камере сидит. Если, конечно, там есть кто. К вечеру задержанных разогнать стараются, на ужине экономят. Дежурный в начале каждого часа на крыльцо курить выходит, ровно на пять минут. Часы можно проверять.

– Откуда вы знаете? – не удержался Алексей.

Рыжий смерил его снисходительным взглядом.

– У меня трудная и опасная работа… всякое бывало.

– Вам уже приходилось сидеть в камере в участке?

– У них не было доказательств. Ни разу! И на обед там такая бурда, что можно ужина даже не дожидаться. Но мы не о том! Я отвлеку дежурного, а ваша задача – пробраться в кабинет, найти дело Малиновского и заключение врача о причинах смерти.

– С чего вы взяли, что дело вообще есть?

– Ежели полиция где побывала, дело обязательно заведено. А у Малиновских они были. Который час?

Алексей щёлкнул крышкой хронометра. Рыжий присвистнул. Алексей довольно улыбнулся краешком губ. Да, ему тоже нравятся эти часы. Английская компания Rolex[6] выпускает безусловно прекрасные хронометры. Противоударные, с защитной крышкой. И на руке, опять же, гораздо удобнее носить, чем в кармане на цепочке. Мировая война ускорила прогресс, заставив часовщиков придумать часы, удобные в походных условиях.

Сейчас лучшая модель часов показывала без пяти минут три часа ночи. Алексей захлопнул крышку.

– Что нам даст заключение врача? Мы и так знаем, что отравления не было.

– А вот и нет! Вы взяли на анализ коньяк из бутылки, так?

– Да.

– А пил он из рюмки!

– И что?

– А то, что яд могли подсыпать прямо в рюмку! И поэтому вам нужно прочесть медицинское заключение.

– Почему мне?

Рыжий насупился:

– Я по латинице читать не обучен.

– Это заключение для полицейских, думаю, оно на русском.

– Да вы и на русском такую тарабарщину пишете, что нормальному человеку не прочитать!

В этот момент на крыльцо вышел городовой. Рыжий ткнул Алексея локтем в бок:

– Я пошёл! У вас ровно пять минут, ну, может, ещё парочка сверху. Кабинет в конце коридора.

Рыжий исчез. Алексей с изумлением наблюдал, как через секунду он материализовался возле крыльца, поздоровался с дежурным, прикурил, замахал руками, и они оба исчезли за углом здания.

«Пора!»

Алексей и не знал, что грабитель из него выйдет такой ловкий. Он быстро проник в пустой участок, нашёл кабинет, в кабинете шкаф, а в шкафу тоненькое, в два листа, дело. И ровно через четыре минуты снова сидел в кустах, довольный собой.

Рыжий присоединился к нему через минуту.

– Ну? – Глаза его горели азартом.

– Врач зафиксировал сердечный приступ, судебный следователь закрыл дело за отсутствием состава преступления. Всё официально, с подписями и печатями. Не было убийства, Дмитрий Аполлонович умер своей смертью.

– А как же признание вдовы? – Рыжий расстроился, но тут же нашёлся: – А вдруг она сказала ему что-то, и у того бац! – сердце не выдержало.

– Никакими словами сердечный приступ у здорового человека не вызвать.

– Но он же был не в себе!

– Это только наше предположение. Кроме того, люди, у которых начинается сердечный приступ, бывают раздражены. Дмитрий Аполлонович был болен, чувствовал себя плохо, на этом фоне поссорился с Глафирой Степановной. А потом умер. Но не от ссоры, а от приступа.

Рыжий поскучнел.

– То есть это просто цепочка совпадений?

– Боюсь, что да. Так что, господин газетчик, расследовать нам нечего.

В этот момент на крыльцо участка снова выскочил взъерошенный дежурный и со всей дури засвистел в свисток. Алексей вздрогнул.

– Чего это он?

Рыжий ответил почти равнодушно:

– Следы ваши нашёл.

– Что? Я не оставлял следов!

– Полицейские в Москве бедные да жадные, но не дураки. Они каждый вечер «охранку» на кабинет и на шкаф ставят. А вы её сорвали.

– Вы же не предупредили меня!

– Так я не знал, какая будет. Они то листочек приклеят, то волосок какой. И меняют каждый день. Да коли бы вы и знали, искать-то времени нет. А так всё хорошо вышло.

– Но он теперь знает, что в участок залезали, и он видел вас!

Рыжий с недоумением посмотрел на него:

– Да я тут вовсе ни при чём. Мимо шёл, табачку со случайным человеком раскурил и домой спать отправился. Как вы сказали? События произошли единовременно, но не вследствие.

Алексей, не сдержавшись, произнёс то самое слово, за которое мать однажды отхлестала его по щекам, как дворового мальчишку. Рыжий загоготал:

– Некрасиво ругаетесь, барин.

В этот момент дежурный их услышал, повернулся и, продолжая оглушительно свистеть, бросился к их убежищу.

– Бежим!

Рыжий растворился в темноте. Алексей дёрнулся, метнулся и помчался куда глаза глядят.

Через несколько довольно напряжённых минут Алексей был дома. Одежда его была испачкана, раненая нога разболелась, напарник исчез в неизвестном направлении. Ну да бог с ним! На сегодня достаточно. Убийства не было, их смешное расследование завершено. Алексей скинул обувь и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Завтра, всё завтра.

Глава 4

Тяжкий туман сомнений

Следующее утро у Алексея Эйлера наступило, когда приличные люди отобедали, а торговки на Сухаревке начали сворачивать свои прилавки. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Они удивляли его, эти звуки обычной городской жизни. Ещё в госпитале Алексей заметил, что он всё время ждёт, когда мирные звуки сменятся на привычные ему фронтовые. И снова будут взрывы, крики, а между ними – напряжённая тишина.

Алексей пошевелился. Тело недовольно заныло, напоминая о вчерашней беготне. Не вставая, Алексей протянул руку и взял со стула рядом бумажный конвертик. Развернул, всыпал порошок прямо в рот. С трудом проглотил и поморщился – запить нечем, но стакан, в котором должна быть вода, опустел ещё вчера, а встать не было сил.

Он бросил бумажку обратно на стул и принялся ждать, когда же лекарство подействует. На стуле больше не оставалось конвертиков, лежали лишь скомканные бумажки, а это значит, нужно будет готовить новую порцию обезболивающего.

Последние месяцы были не самыми счастливыми в жизни Алексея. Вчерашние происшествия при всей их неоднозначности взбодрили его, будто в его жизни появились… приключения. Одно ограбление участка чего стоит! Алексей невольно улыбнулся, не открывая глаз. Уж как он улепётывал, даже про раненую ногу позабыл!

Боль притупилась. Алексей сполз с кровати, снял остатки форменных брюк и безжалостно выбросил. За вчерашний вечер он лишился двух пар брюк, а заодно и всей военной формы. Не будешь ведь носить китель отдельно, без брюк! Приобрести новую форму в ближайшее время финансовое положение ему не позволит. Да, собственно, не жаль, будет ходить в штатском. Кроме потерь и разочарований война ничего ему не принесла. Профессора медицинского факультета учили его бороться за жизнь пациентов, но смерти на войне оказалось так много, что у Алексея всё время было ощущение, что он… не успевает. Раз за разом смерть выигрывала у него, пока не победила окончательно, забрав его лучшего друга.

Сентябрь 1915-го выдался тёплый и ласковый, будто погода решила пощадить людей. Солнышко хорошо пригревало даже сейчас, во второй половине дня. Алексей занял позицию в солнечном квадрате на полу, осторожно развёл руки, надеясь привести в порядок ноющие мышцы.

На секунду он прервал упражнения, чтобы открыть окно. И тут же пожалел об этом. Со двора тянуло гарью. Алексей закашлял, закрывая нос рукою.

Так же невыносимо дымило в то время, когда он оперировал Михаила Малиновского. Всё вокруг горело, лагерь спешно сворачивали, полк отступал. Пришлось обмотать лица влажными повязками и себе, и пациенту и стараться дышать неглубоко.

Михаил умер быстро, Алексей успел вынуть лишь пару осколков. Он тогда даже не понял, скорее, ощутил, что дальше ничего нет, что жизнь под его пальцами замерла. Он проверил пульс, положил пинцет и вышел из палатки в гарь.

Снаряд попал в палатку минуту спустя. От взрыва Алексей потерял сознание и очнулся спустя часы, уже в повозке, на руках у санитара. И первым делом нащупал в кармане письмо, которое он должен отдать родителям Михаила.

Алексей захлопнул окно, тяжело опёрся на раму. Как бы солнце ни старалось, от вины и одиночества оно не спасает. А ведь вчера ему показалось, что он нашёл интересное знакомство! Этим вполне можно объяснить прискорбный факт, что он пустил к себе в дом незнакомого газетчика. Который исчез, выведав всё необходимое. Алексей поморщился. Ощущение, что рыжий воспользовался им, стало настолько явным, что захотелось его смыть.

Поплескавшись под рукомойником, Алексей решительно попрощался со всем странным и увлекательным, что принёс вчерашний день. На него из зеркала смотрел прежний Алексей Эйлер. Длинная, свисающая на глаза чёлка по моде должна зачёсываться назад, но, как верно заметила госпожа Малиновская, волосы у Алексея непослушные, да он и сам не хотел их послушания. Небольшим неправильностям в себе он, скажем так, симпатизировал. Вот, например, прямой, но будто слегка сбитый в сторону нос над крепко сжатыми губами. Хороший нос, он отлично смотрелся вместе с гладко выбритым подбородком и усами, которые Алексея слегка раздражали, но без них он выглядел совсем юнцом. Выше находились голубые глаза и прямые как стрелки брови.

Алексей оделся. Приготовил трость[7], которую носил не для того, чтобы казаться франтом, а потому, что внутри был спрятан второй метательный нож. И на всякий случай вновь положил в карман письмо Михаила.

На сегодня особых дел не планировалось, разве что позавтракать (пусть для других это будет выглядеть ужином) да забрать забытую у Малиновских фуражку. Хотя к чему теперь она ему? Но состояние Глафиры Степановны всё же стоило проверить.

Алексей вышел из дома и отправился по переулку в сторону шумной Сретенки. Неладное он почувствовал, вернее, услышал, даже не добравшись до улицы. В общем шуме города отчётливо выделялись голоса мальчишек-газетчиков:

– Сенсация! Сенсация! Вдова статского советника призналась в убийстве!

Прежде чем поймать ближайшего мальчишку за шиворот, Алексей успел подумать две мысли: «Утренние газеты почти распродали. Значит, известно уже всему городу» и «Уж я ему задам… пусть только появится».

Конечно же, «Московский листок»! Рыжий расстарался, немаленькая такая статья, ещё и на первой странице, чтобы и слепой не пропустил. И подписана псевдонимом, «Неравнодушный гражданин[8]». Алексей явно представил неравнодушного гражданина на заборе у Малиновских.

Алексей опёрся спиной на ограду ближайшего дома и принялся изучать статью. Начиналась она со слов «Я отношусь с величайшим почтением к правосудию и преклоняюсь пред милосердием. Правосудие родилось на земле, родина милосердия – небо…»[9].

Далее сообщалось, что автор ни в коем случае не намекает на неудовлетворительную работу полиции, однако некая госпожа М., чей муж отбыл на небеса, призналась «доверенному лицу» в совершённом ею преступлении, а именно – в убийстве супруга. Автор, опять же, ни на что не намекает, но госпожа М. осталась единственной наследницей мужа, а следовательно, имела свой корыстный интерес. Более того, «нашей редакции» стало известно, что ранее постоянный поверенный господина М. приглашался для внесения изменений в завещание. Однако деловая встреча не состоялась по причине внезапной кончины господина М.

И наконец, без всякой очевидной связи со смертью господина М. прошлой ночью случился пожар в полицейском участке, сотрудники которого вынесли постановление о том, что смерть господина М. имеет естественные причины. Конечно, это может не иметь отношения к признанию госпожи М. лицу, которому неравнодушный гражданин всецело доверяет, но разглашать его имя никак не может.

На этом статья заканчивалась. Алексей вздохнул, заметив, что последние несколько минут непроизвольно задерживал дыхание, и разгладил изрядно замявшийся под его рукой уголок газеты.

Когда этот подлец успел статью наваять? Неужто ночью, вот неугомонный?! Литературным талантом он не обделён, это заметно. Особенно удаётся патетическое направление. «Сомнение – это тяжкий туман, который остаётся после таких дел. Ему не должно быть места»[10]. Никаких сомнений, некоторые рыжие граждане рискуют лишиться своей рыжины в самое ближайшее время!

Завтрак придётся отложить, пока нужно выбрать: искать рыжего самоубийцу или ехать к Малиновской разрешать сложившееся положение. Поразмыслив, Алексей выбрал Глафиру Степановну. Иначе редакции «Московского листка» грозил бы погром, а неравнодушным гражданам – смерть через удушение свежим номером газеты.

Алексей свистнул извозчика, да так резко, что над улицей взметнулись галки. Газету он бросил в кучу опавшей листвы, которую поджигал бородатый дворник. Самое ей место.

За несколько минут дороги к дому Малиновских гнев Алексея почти выветрился. На его место стали приходить трезвые мысли и неприятные, колющие вопросы.

Первый: кто таков «постоянный поверенный» Малиновских? Какова его роль в этой истории? Даже если Дмитрий Малиновский собирался изменить завещание, какое значение это имеет сейчас?

Второй: почему загорелся полицейский участок? Потушить успели? Имеет ли это вообще отношение к вчерашнему «приключению» Алексея или опять «единовременно, но не вследствие»?

И третий: так ли невиновна Глафира Малиновская? С какой целью она всё-таки произнесла страшное признание в убийстве?

Алексей постучал по спине извозчика, почти довёзшего его до дома Малиновской, и назвал другой адрес. Сначала он разберётся. Благо есть у него человек, который в светской Москве знает практически всех.

Елена Сергеевна Эйлер, наслаждаясь осенним теплом, пила в саду чай с трюфельными конфетами. Она умела наслаждаться тихими моментами. Алексею иногда казалось, что всё движение замедляется возле его матери, собирается в тонкий золотой луч, который аккуратно, спиралью, укладывается вокруг неё. Извечное её спокойствие и улыбка подсвечивались этим лучом. Елена Сергеевна никогда не торопилась, говорила тихо и доброжелательно, но удивительным образом была в курсе всего и умела давать людям точные характеристики. За ними-то Алексей и приехал.

Когда он широкими шагами влетел в беседку, мать лишь улыбнулась и поправила сползающую шаль. Но у Алексея тут же возникло ощущение, что ей известны все его вчерашние «приключения».

– Дорогой мой! Хочешь чаю?

Она налила ему ровно глоток в свободную чашку.

– Как ты? Как отец? – Алексей поцеловал матери руку и уселся напротив.

– Отец в оранжерее. Снимает урожай с экспериментальных образцов, завтра он представит их в Университете.

Алексей скривился, впрочем, так, чтобы мать не заметила.

Эйлеры жили на престижной Пречистенке, в старинном доме, окружённом садом, но ради своих исследований отец снёс старый флигель и поставил за домом несколько оранжерей. В них он выращивал из заграничных семян разного рода ботанические экземпляры, чем снискал себе славу «чудака». Хотя вслух его обычно называли «большим оригиналом».

– А я, как видишь, пью чай.

Алексей кивнул. Для матери это было отдельное, наполненное особым смыслом действие.

– Мама, скажи, какого нотариуса посоветовать знакомому? Чтобы приличный был для статского советника?

Мать не спеша поставила чашку.

– И потому ты сорвался приехать? Удивительно…

Она внимательно посмотрела на сына, взглядом задавая вопросы, на которые ей хотелось бы знать ответы, но ведь взрослый сын не расскажет…

– Вариант только один. Господин Мендель. Старый, сухой, ни слова поверх дела. Зато обладает феноменальной памятью. Мог бы быть прекрасным карточным шулером, но, к сожалению, безукоризненно честен. – Елена Сергеевна улыбнулась своей шутке. – Он помнит все документы, которые составил за последние пятьдесят лет. Ведёт семейные дела поколениями. И не сказать ведь, что дорого. Я бы рекомендовала выбирать его.

Алексей вскочил. Не очень вежливо так скоро прощаться, но того, что рассказала мать, ему было достаточно.

Тут из-за угла дома показался отец. Он шёл в запачканной землёй домашней куртке и фартуке, высоко вскидывая колени, держа в руках пупырчатый оранжевый плод. Лицо его выражало ни с чем не сравнимый восторг исследователя, у которого получилось. Алексей ощутил привычный укол стыда. Этот похожий на взъерошенную цаплю человек не был отцом, которым хотелось гордиться. Он был долговяз, неуклюж и, к сожалению, смешон.

Алексей вспыхнул от собственных мыслей и от того, что заметил понимающий взгляд матери. Он был похож на мать и совершенно не имел ничего общего с отцом, долгоносым веснушчатым человеком. Время от времени московские сплетницы возвращались к вопросу, каким образом фрейлина двора красавица Елена Сергеевна стала женой заурядного профессора ботаники, да ещё и иностранца по происхождению. С точки зрения света это мезальянс.

– Алекс, друг мой! Как ты, что ты? – Отец, помахивая оранжевым плодом, похлопал Алексея по плечу веснушчатыми ручищами, испачкал землёй и сам же принялся неловко отряхивать.

– Всё хорошо. Я на минутку, проведать.

– Жаль! Я хотел показать тебе новые Momordica charantia exemplars…

Русский язык у отца был нечист, и он, не тушуясь, мешал его с латынью, родным немецким и английским. Последний он выучил специально для матери, которая, следуя моде, предпочитала его французскому.

Шутливо поклонившись Елене Сергеевне, отец произнёс:

– Madam, I’m afraid to get you dirty, I will adore you from a distance. Алекс, друг мой, я надеюсь, ты заглянешь к нам… словом, see you later. Прости, момордика не может ждать.

После этого он прижал к себе оранжевого уродца и убежал по неотложным ботаническим делам. Алексей с досадой посмотрел ему вслед.

– Алёша. – Мать неслышно подошла сзади и сказала негромко, но очень нежно: – Ты знаешь, Алёша, многие люди обладают умом, красотой, талантами, но стремительно растрачивают всё и остаются пустыми. Однако если в человеке есть доброта и интерес к жизни, он всегда полон. Нам с тобой невероятно повезло, сын.

Алексей рвано кивнул и поспешил удалиться. Везения своего он не ощущал.

Глава 5

На погосте пир и порядок

Контора господина Менделя размещалась в непримечательном двухэтажном доме на Арбате, зажатом между фруктовой лавкой и «Товариществом Сельдь». Запах у товарищества был соответствующий. А в сочетании с терпкой сладостью подгнивших фруктов и вовсе непереносимый.

Алексей зажал нос и взбежал на крыльцо. Дверь конторы оказалась закрыта. Ну разумеется, педантичные люди и рабочий день заканчивают вовремя. Алексея охватила досада. Он с силой треснул кулаком по медной табличке «Нотариусъ С. Б. Мендель».

– Не стоит портить имущество, молодой человек, за это полагается штраф, – раздался скрипучий голос у него за спиной.

Алексей обернулся. За ним стоял господин Мендель, крошечный, сухой и абсолютно лысый старичок в невзрачном костюме и пенсне. Должно быть, он возвращался с вечернего моциона.

– Позвольте мне пройти.

Алексей посторонился. Мендель отпер дверь и, готовясь войти, бросил через плечо:

– Если вы по делу, зайдите завтра.

Ну конечно, осенило Алексея, квартира нотариуса прямо над конторой!

– Скучно, должно быть, сидеть одному? – заметил он.

Мендель замер, изумлённый неприличным вопросом.

– О чём вы? – проскрипел он.

– Свет в окнах не горит, стало быть, вы живёте один и наверняка скучаете.

– Ещё достаточно светло, чтобы зажигать свет, – Мендель отвернулся, показывая, что разговор окончен.

– Хотите, сыграем в карты?

Алексей и сам не понял, как у него это выскочило, должно быть, фраза матери про карточного шулера сыграла свою роль. Однако движение у двери остановилось, и старческие глаза выжидательно уставились на него.

В конце третьей партии Алексей в отчаянии сбросил карты:

– Всё, сдаюсь!

Выиграть у Менделя было невозможно. Он помнил все ходы, карты свои и соперника и, казалось, мог не только повторить прошлую игру, но и предсказать следующую.

Они сидели в крошечной гостиной. Мендель жил один в трёх комнатах наверху, спускаясь для приёма посетителей на первый этаж. Одна из комнат была нежилой, проходя по коридору, Алексей насчитал на её двери восемь разномастных замков. Вероятно, там хранились документы.

Старичок снял пенсне и откинулся на спинку кресла. Он выглядел довольным, раскраснелся и даже позволил себе слегка ослабить узел галстука.

– Ну что же, молодой человек, теперь спрашивайте. Ведь вы пришли не просто так.

Мендель протянул руку к буфету – гостиная была так мала, что можно не вставать, – и налил себе рюмочку настойки. Повернувшись в другую сторону, он дотянулся до граммофона и поставил иглу на пластинку. Заиграл тягучий старинный романс. Алексею выпить предложено не было.

Мендель закрыл глаза, принюхался к рюмке, отхлебнул, совершенно не стесняясь, побулькал во рту и изрёк:

– Чудесная настоечка. Смородиновая, сам ставлю. Ну, что же вы молчите?

Алексей спросил прямо:

– Вы душеприказчик Дмитрия Аполлоновича Малиновского?

– Разумеется, кто ж ещё.

– Господин Малиновский перед смертью приглашал вас к себе для изменения завещания?

Мендель весомо ответил:

– Да.

– И в чью же пользу должны были быть изменения?

Мендель поставил рюмку только для того, чтобы развести руками:

– Это мне неизвестно. Дмитрий Аполлонович скончался раньше, чем сообщил мне.

– М-м-м… Кто-то, кроме госпожи Малиновской, был упомянут в завещании?

Мендель захохотал.

– Молодой человек, вы задаёте вопросы, ответы на которые известны всему городу. Завещание обнародовано два дня назад, наследница – супруга покойного, да лакею старому пенсия назначена. Небольшая! – Мендель со значением поднял палец. – Я бы всё-таки советовал вам учиться ловчее спрашивать, коли вы желаете узнать что-то не столь очевидное.

Алексей почувствовал, как краска заливает его лицо.

– Последний вопрос. К вам приходил газетчик, рыжий такой?

Мендель кивнул.

– Что он сделал, чтобы вы рассказали ему про завещание?

– О! Он пытался меня напоить! Что примечательно, моей же настойкой. (Мендель подхватил рюмку и продемонстрировал её Алексею.) А в результате сделал то же, что и вы: провёл со мной вечер. И сам не понял этого. Шустрый этот ваш друг, но бестолочь. Вы же… Словом, ваш способ мне нравится больше. Приходите играть ещё, я приглашаю.

Алексей, обиженный, что его расследование не принесло успеха, буркнул в ответ:

– С вами невозможно играть, вы отвратительный партнёр! Всё время выигрываете.

Мендель зарделся, будто услышал лучший в жизни комплимент. И тихо сказал:

– А вы сыграйте со мной в шахматы. В них я полный профан.

В шахматах Алексею действительно повезло чуть больше. Возможно, потому, что подвыпивший и убаюканный музыкой нотариус почти засыпал между ходами. Во всяком случае, надежда на выигрыш у Алексея была ровно до того момента, пока он не осознал, что ситуация патовая и он не может больше двинуть ни одной фигурой, которых у него осталось вдвое больше, чем у противника. Мендель не без удовольствия наблюдал, как Алексей мучается, пытаясь найти ещё один вариант хода.

– Вот что я вам скажу, мой друг, – вздохнул Мендель, – не для того я годами зарабатывал репутацию, чтобы с вами здесь сплетничать. Вся Москва в курсе, что Мендель всё знает, а поговорить с ним не о чем. Люди думают, что я заполняю обычные формуляры. И не догадываются, что мне вся жизнь их видна. Я скажу так: у Малиновских в бумагах всегда было чинно и ровно, как на погосте. А после смерти сына Дмитрий Аполлонович меня к себе три раза вызывал, да только в завещании ни строчки не поправил, метался. Вот и думайте.

– Что ж я могу тут подумать? – растерянно пробормотал Алексей.

Мендель нахмурился, глядя на Алексея, как учитель на нерадивого ученика.

– В завещании кого упоминают?

– Наследников.

– А наследники кто?

– Ну… родные и близкие покойному.

– И кто же был таким родным и близким Дмитрию Аполлоновичу, что он после смерти единственного сына хотел включить его в завещание, да не посмел?

Алексей открыл рот, чтобы ответить… и закрыл.

– Не знаю.

– Тогда ищите, молодой человек, – раздражённо буркнул вдруг проснувшийся Мендель и щёлкнул пальцем по пешке Алексея так, что она упала, – ищите. Я и так вам много сказал.

Алексей вдруг понял, что его выпроваживают. Вскочил, скомканно попрощался и поспешил уйти. Было ощущение, что Мендель ему, как скворчонку, пытался положить в раскрытый рот червяка. Да только он его не проглотил.

К дому Малиновских Алексей подошёл почти в полночь. Не самое лучшее время для визитов. Но что-то подсказывало ему, что Глафира Степановна не спит, и Алексей решительно постучал.

Однако внутрь его не пустили. Пожилой лакей Иван, завидев Алексея, сделал специальное лицо «мы с вами не знакомы», процедил сквозь зубы:

– Никого пущать не велено, – и захлопнул дверь.

Алексей рассердился. Что же это происходит? Он проворно сбежал с крыльца и двинулся к задней двери. Благодаря одному поддельному вологжанину он вчера успел ознакомиться с устройством дома. Алексей беспрепятственно вошёл через чёрный ход. Лакей ему не повстречался. Видимо, не ожидал подобной прыти от приличного господина.

Глафира Степановна нашлась на кухне. По всей видимости, хозяйка опять столовалась у слуг. Кухарка, завидев Алексея, испуганно вскочила, пискнула и исчезла за дверью.

Алексей зачастил, надеясь, что успеет высказаться раньше, чем его с позором выставят вон:

– Глафира Степановна, прошу простить моё вторжение, однако это недоразумение не может быть оставлено без внимания…

Он осёкся. Хозяйка улыбалась и выглядела так, будто у неё праздник. Была наряжена, даже напудрена слегка. На столе блюда, приличествующие праздничному ужину. Продолжая улыбаться, Глафира Степановна отпила… шампанского. А Алексей внезапно понял, чего испугалась кухарка: рядом с её местом тоже стоял бокал. Непривычно, должно быть, ей угощаться французским шампанским[11] в компании хозяйки.

Алексей осторожно спросил:

– Всё ли в порядке, Глафира Степановна? Как вы спали сегодня?

Хозяйка ответила со всей душевностью:

– Спасибо, Алексей Фёдорович. Оказывается, это невероятное наслаждение, просто спать. Хорошо, что вы зашли. Присоединитесь к моему ужину?

Алексей кивнул. Почему бы не позавтракать, раз приглашают. Из-за его спины материализовался Иван и с непроницаемым лицом принялся расставлять приборы на столе.

– Глафира Степановна, я…

Но хозяйка, помахав в воздухе вилкой, остановила его:

– Я знаю, что вы хотите сказать. Право, не стоит. Полиция прибыла с самого утра. Признаюсь, им пришлось изрядно ждать, пока я высплюсь. – Глафира Степановна неприлично хихикнула, и Алексей с изумлением осознал, что она пьяна. – Но, Алексей Фёдорович, это было забавно. Они утверждали, что я убила мужа, и жаждали признания. Глупцы. Кому вы проболтались, признавайтесь?

Алексей помрачнел. Объяснения с пьяной вдовой в его планы не входили. Поэтому он ответил крайне сухо:

– Уверяю вас, я не болтал. Вчера нас подслушал… один человек. Он убежал. Я пытался догнать, и…

– И? – с любопытством спросила Глафира Степановна. – Как же? Догнали?

– Нет, – зачем-то солгал Алексей и увидел, как дёрнулась бровь у Ивана, который, конечно же, вчера за всем проследил.

– Как жа-а-аль, – протянула хозяйка.

Манерничать ей совсем не шло. Алексей избегал смотреть на Глафиру Степановну и мялся, не зная, с чего начать. Он надеялся, что этим визитом принесёт извинения и наконец передаст прощальное письмо Михаила, но ситуация вновь выглядела неподходящей. Потеряв аппетит, он механически двигал кусочки еды по тарелке.

Когда он поднял глаза, Глафира Степановна сидела, сложив руки на коленях, совершенно прямая, как положено светской даме, и смотрела на него устало и абсолютно трезво. Возбуждение стекло с неё, и проступила прежняя тоска.

– Не бойтесь, Алексей Фёдорович, я в абсолютном разуме. Просто я сегодня… не обессудьте, немножко счастлива.

Она улыбнулась краешками губ. Алексей так удивился этим словам, что, не успев подумать, бухнул:

– Почему?

Глафира Степановна поднялась из-за стола, в задумчивости сделала несколько шагов. Внимательно глянула на Ивана, и тот, верно растолковав намёк, вышел. Только после этого Глафира Степановна ответила:

– Потому что его больше нет. А я есть. Понимаете?

Алексей честно сказал:

– Нет.

Глафира Степановна усмехнулась:

– Мой муж, Дмитрий Аполлонович, был красив. Очень. И интересен. Его все любили. Да как любили, кружили возле него, как бабочки. И женщины, и мужчины. И он любил, пока человек в новинку, потом начинал скучать. Вы думаете, он хотел на мне жениться? Не-ет. Родители принудили. Он был тогда влюблён в Вельскую. Впрочем, в неё влюблялись все. Каждый молодой человек в этом городе. Так по очереди и стрелялись, дураки… Она тогда была не Вельской, конечно. Это потом, когда замуж вышла. Тогда была юной Анечкой, дочерью полковника Белозерского. В свете говорили о том, какой красивой парой они будут. Но только Дмитрий женился на мне!

Малиновская захохотала, подкрепляя фальшивое веселье шампанским. Алексей крепче сжал вилку.

– Знаете ли вы эту даму, Алексей Фёдорович? Наверняка слышали, как она поёт. Кто бы мог предположить, что Аня Белозерская станет певичкой.

Алексею стало не по себе. Анна Юрьевна Вельская была известной певицей, газеты величали её «королевой романса». Его друг, Михаил Малиновский, был влюблён в исполнение Вельской и при малейшей возможности заводил пластинки на полковом граммофоне. Михаил утверждал, что от густого и нежного голоса Вельской у него пропадает страх и появляется вера, что после войны их ждёт большая интересная жизнь. Алексей посмеивался тогда над увлечением друга. Но когда Михаил написал прощальное письмо на почтовой карточке[12] с изображением Вельской, Алексею показалось, что тот отдаёт родителям самое ценное. И сейчас эта карточка лежит у Алексея в кармане. Какое злое, чудовищное совпадение!

Глафира Степановна продолжала, совершенно не замечая смятения Алексея:

– Я была счастлива тогда. Мне казалось, что я победила. Глупышка, я не знала, что такие, как она, ничего никогда не отдают. Она… вы знаете, мне кажется, она играет людьми. Все, кто попадается ей на пути, становятся пешками. Кто поинтереснее – может стать фигурой покрупнее. Мне кажется, Дмитрий был ладьёй. А я пешка. Что самое удивительное, все хотят быть фигурками рядом с ней. Никто не сопротивляется. Много лет я теряюсь в догадках почему…

Глафира Степановна устало села.

– Вы знаете, Алексей Фёдорович, я долго его любила. Уже и Мишенька родился… Я всё думала – как можно любить мужа больше, чем дитя? А вот так. Всё ждала, надеялась на что-то. А он всё это время был с нею. Я думала, что он изменяет мне, долго думала. Пока не поняла, что он меня не видит. Изменяют ведь любимым, верно? А если нет любви, то и измены как будто нет. Знаете, люди даже свою тень замечают, иногда улыбаются ей, приветствуют в шутку. А Дмитрий… – она наклонилась к Алексею и заговорщицки шепнула: – он вздрагивал, когда я входила. Будто забывал, кто я и зачем в его доме. Я не была даже тенью, разве это неудивительно? Он меня стёр. Она победила.

Глафира Степановна своей рукою налила полный фужер шампанского и выпила, будто это была вода. И продолжила злым, но трезвым голосом:

– В полиции всё спрашивали, наследую ли я Дмитрию Аполлоновичу. Разумеется, наследую. Это даже смешно. У него же ничего не было, отец его был разорён. Всё, чем он блистал, этот дом, картины, выезд, – она повела рукой, показывая вокруг, – моё приданое. Я наследую свои деньги. Такой вот поворот судьбы.

– Зачем вы сказали, что убили его?

Глафира Степановна посуровела, и Алексей увидел женщину, которая много лет вела дела семьи, пока муж «блистал» в свете.

– Дмитрий после смерти Мишеньки был сам не свой, бросался в крайности. В тот вечер мы с ним поспорили, очередной раз. Он вспылил, он хотел… впрочем, не важно. Коньяк мой выпил, это вы знаете. Всё так быстро… Он мучил меня, забрал мою жизнь и даже не заметил этого. И умер вместо меня. Что же это выходит? Он и смерть мою забрал?

Глафира Степановна невесело усмехнулась. Алексей торопливо уточнил:

– Что значит «умер вместо меня»?

Глафира Степановна некоторое время молча смотрела на него, будто удивлялась его недогадливости:

– Вы так и не поняли? Дмитрий выпил отравленный коньяк. Никто, кроме меня, в этом доме коньяка не пил. Так что отравить хотели меня.

– Но, – Алексей смутился, – в бутылке, которая стояла в вашей комнате, яда не было.

Глафира кивнула:

– Разумеется. Я подменила её.

– Но зачем?

– Милый Алексей Фёдорович, а как же слухи? Неужели я должна допустить, чтобы в свете обсуждали, что Дмитрий Малиновский был ошибочно отравлен своей любовницей? Я уверена, что Вельская хотела меня отравить.

Алексей онемел. Пытаясь собраться с мыслями, он пробормотал:

– Но ведь полиция считает, что Дмитрий Аполлонович скончался от сердечного приступа.

Глафира Степановна кивнула:

– Всё правильно. Мне по средствам заставить их так считать.

Алексей совсем растерялся.

– Но зачем вы всё это говорите мне?

Глафира Степановна наклонилась ближе к Алексею и попросила:

– Расскажите, что вы сделали с коньяком, который взяли у меня в комнате?

Алексей покраснел. Выходит, Глафира Степановна не спала и всё видела. Осторожно подбирая слова, он проговорил:

– Вчера вы сказали, что длительно принимали коньяк, но больше не можете. И вели вы себя так… будто боялись отравления. Это было заметно. В моей квартире есть лаборатория, я провёл анализ коньяка на известные яды… Прошу прощения, если моя пытливость оказалась неуместна…

– Зачем вам лаборатория в квартире?

– Кроме хирургии я изучаю фармацевтику. Составляю лекарства, пытаюсь создать чуть более совершенные формулы, чем есть сейчас.