Читать онлайн Свет, отраженный от пыли

Глава 1. Что дальше?

В череде быстро мелькающих дней, похожих друг на друга, отличающихся лишь погодой и темой школьных уроков, иногда возникает вопрос: «А что дальше?».

Вот в такой вечер, осторожно ступая босиком по скрипучим половицам, двадцатипятилетняя учительница русской литературы Марина Аркадьевна Волкова кралась по старому дому в сумеречном свете, льющемся из раскрытых окон. Оставалось выйти на крыльцо, спуститься по прохладным ступеням и незаметно проскочить к калитке по садовой дорожке, заросшей травой. Не успела.

– Шалашовка!

Сухой трескучий окрик заставил Марину съежиться и почувствовать обычную беспомощность. Андрея, оперуполномоченного местного РОВД, срочно вызвали на работу, а больше в доме, разделенном на две половины, никого не было, кроме Марины и бабки Андрея, старухи Катерины, которую Марина с Андреем боялись и которой старались не попадаться на глаза. Катерине вторила собака. Будто обрадовавшись развлечению, она весело взвизгнула и разразилась обличающим лаем.

– Мужа бы побоялась, учительша!

Марина, горячо пылая красными щеками, выскочила за калитку и воровато оглянулась: не слышал ли кто?

Чтобы понять ее страх, нужно представить себе окраину крупного сибирского города – поселок кордной фабрики, где все друг друга знают, и где в единственной школе со стадионом и школьным садом Марина уже год после окончания института преподавала русскую литературу детям ткачих. Ткачих и их мужей: пьющих, грубых и плохо воспитанных. По вечерам дети высыпали на улицу, шумно играли, их папы забивали «козла», громко комментируя чьи-нибудь промахи, а мамы варили на неделю ужины, стирали белье и развешивали его на веревках, натянутых во дворах.

«И почему именно шалашовка? Что за термин? Надо покопаться в словарях». Марина, перебегая тротуар и продолжая оглядываться, едва не рассмеялась. То есть если бы ее обозвали проституткой, она бы не удивилась и согласилась?

Выйдя на дорогу, ведущую к дому, Марина перевела дух, поправила разлохматившиеся волосы и пошла спокойно, думая про себя о разнице между шалашовкой и проституткой. Это какие-то лагерные понятия бабки, не иначе. Андрей говорил, что Катерина попала под сталинские репрессии и всю войну валила лес где-то под Новосибирском. Оттуда и непонятные словечки, и ненависть к милиции. Внука Катерина постоянно ругала за то, что выбрал «не ту» профессию, однако охотно принимала его помощь: бабка почти не ходила, передвигалась по дому на костылях только по нужде.

Дом принадлежал родителям Андрея. Его отец, пришедший с войны майором и при орденах, разыскал мать, забрал с поселения и привез к месту своей новой службы. Катерина не возражала, но милицейскую должность сына приняла в штыки. А когда родителей Андрея не стало, перенесла враждебность на внука, который после окончания школы милиции подал рапорт и получил назначение в местное РОВД. Андрей рассказывал, что к Катерине иногда заходили такие же, как она, старухи. Может, подруги по лагерю и лесоповалу. Они пили спирт, вспоминали матом Ваньку-Сухостоя и никогда не плакали. Посидев несколько часов, мыли за собой посуду и тихо уходили, по одной, словно подпольщицы. А Катерина потом всю ночь ворочалась, вздыхала и шумно пила воду. Внук всегда оставлял открытой дверь на бабкину половину. Мало ли. Семьдесят шесть лет, лагеря, да и ноги больные.

Все хозяйство вел Андрей, кормил Катерину, обстирывал, убирался на ее половине. Летом выносил старухино кресло к разросшейся сирени, единственному месту, где светилась небольшая полянка. Остальной сад, неухоженный, неуютный, с плотно заросшими травой грядками и опутавшем кусты плющом, не годился для прогулок.

Марина бабку тихо ненавидела. Нет бы помолчать, пока внук и его любимая женщина наслаждаются тайными встречами, такими редкими из-за работы Андрея. Конечно, нет. Надо показать, что Катерина все видит, не одобряет, да еще не остановится перед тем, чтобы бросить вслед это дурацкое «шалашовка». Марина вдруг представила крысу, которая живет в шалаше, роет там ходы, ест объедки и выходит на тайную охоту. Потому и шалашовка.

– Здравствуйте, Марина Аркадьевна!

Мимо пробежали две подружки, кажется, из пятого «Б». Марина машинально кивнула, потом встрепенулась и неторопливо поздоровалась в ответ. Но девчонки уже не слышали – перебирая длинными голенастыми ногами, взявшись за руки, они целеустремленно куда-то бежали, громко переговариваясь, перебивая друг друга и возбужденно размахивая руками. И неслись они по направлению к дому Марины – трехэтажке с коммунальными квартирами. Марина пожала плечами. Опять, наверное, будет потасовка между подростками ее дома и соседнего. А эти две юные сплетницы торопятся увидеть все своими глазами и назавтра разнести по школе жгучие подробности.

Она насторожилась только тогда, когда в том же направлении проехала ватага мальчишек на велосипедах, в сопровождении двух весело гавкающих беспородных собак.

Марина ускорила шаг. Что там могло случиться? Пятнадцатый и четырнадцатый дома стояли рядом со школой и были совершенно одинаковыми. Только у пятнадцатого дома в трех полисадниках росли яблони-ранетки – предмет вечной зависти подростков всего поселка. Пятнадцатый дом от мала до велика свои яблоньки охранял и никому не разрешал ломать ветки и рвать плоды, особенно осенью, когда они становились мягкими, кисло-сладкими, самыми запретно-вкусными. Или весной, как сейчас, когда запах от цветущих яблонь поднимался до третьего этажа, где жили Марина с мужем. Четырнадцатый дом или «четырка» время от времени нарушал «табу». Девчонки и мальчишки, от первого до девятого класса, разрабатывали операцию, пробирались в полисадники, набивали карманы ранетками или ломали цветущие ветки в букеты и возвращались обратно, если их не перехватывала команда «пятнашки». Такое случалось, и тогда могла начаться нешуточная драка. Результат был непредсказуем. Все зависело от количества старших подростков с той и другой стороны.

Когда вслед за велосипедистами мимо промчались два восьмиклассника, громыхающих самокатами по старому, изъеденному трещинами, асфальту, Марина заволновалась всерьез. Если юные жители «четырки» и «пятнашки» решили драться, то кончиться это может плачевно для обеих сторон, и завтра в школе жди разборок между родителями. Лучше поспешить и вмешаться, чем потом расхлебывать.

Уже совсем стемнело, повсюду зажглись фонари, и идти стало легче. Вернее, бежать, потому что вдалеке Марина разглядела мигающие огни скорой и дежурного милицейского уазика, на котором муж обычно приезжал с работы домой.

Запыхавшись, она подлетела к толпе возле одного из палисадников и принялась энергично расталкивать тревожно гомонящих людей. Слышался женский плач, мужская грубая ругань, вдруг над толпой взвилось строгое приказное:

– Отойдите, вы мешаете работать!

Кто-то схватил Марину за руку и с силой потащил за собой, выдергивая из расступившейся, внезапно замолчавшей толпы. Ничего не понимающая, оглушенная страшным предчувствием, Марина покорно дала себя провести метров пять, но потом опомнилась, остановилась, вырвала руку и, разглядев, кто ее тащит, вздрогнула.

– Андрей! Что случилось?

– Не ходи туда, – глухо выговорил Андрей и отвернулся. – Не надо.

Марина теперь стояла одна на пятачке серо-черного асфальта, освещенная фарами служебных машин, а толпа вокруг продолжала молчать.

– Марина Аркадьевна, пройдемте со мной, – майор Звонцов, начальник мужа, приобнял ее и подтолкнул к уазику, закрывая собой от жадных взглядов.

– Я не понимаю… Объясните, Николай Викторович, что здесь…

Марине казалось, что там, в салоне, майор сообщит страшное, непоправимое, и она сопротивлялась, упиралась, отказывалась подчиняться настойчивым подталкиваниям. Но все-таки забралась по ступеньке в темное уазиковское нутро и плюхнулась на сиденье. Майор сел напротив.

– Дети играли за домом в казаки-разбойники…

Майор побарабанил пальцами по черной служебной папке, лежащей на коленях, и тяжко с присвистом вздохнул.

– В общем, в кустах нашли убитую девушку. А рядом ваш муж, Марина Аркадьевна. Тоже погибший. Наверное, пытался ее защитить. Такое вот событие. Мы приехали, когда на крики детей уже собралась толпа из соседних домов, слухи по поселку разлетаются мгновенно, сами знаете. Территория маленькая, работают все на одной фабрике. Друг друга знают. Трупы… еще не остыли.

Марина дернулась, как от удара.

– А кто… эта девушка?

Почему-то Марине нужно было это знать. Хотя какая разница? Ну, какая разница, если Илью убили, и как раз тогда, когда она развлекалась со своим любовником, а потом возмущалась, что ее обозвали шалашовкой?

– Марина, идите домой. А завтра я вас жду. Нужно будет соблюсти определенные формальности.

– Кто она?

– Соседка ваша по дому. Татьяна Дакринеева, которая бывшая Гуринкова.

– А вы думаете, что они… ну, вместе…

– Вряд ли. Девушку задушили, а вашего мужа ножом пырнули. Непрофессионально, неумело, но смертельно. Так бывает. Простите.

Майор опять тяжко с присвистом вздохнул. Марина вспомнила, что у него когда-то было прострелено легкое. Муж рассказывал. Она снова вздрогнула.

– Сейчас неподходящее время, я понимаю. Но вас все равно будут спрашивать. Когда последний раз вы видели мужа?

– Утром. Когда он собирался на работу.

Утро. Марина, торопясь, гладила мужу рабочую форменную рубашку. Из общей кухни раздавался шум набирающего силу скандала: плакал соседский умственно неполноценный мальчик, его мама была на смене на фабрике, а отец, алкоголик Саша, уже с утра пьяный, требовал от тещи успокоить сына и дать наконец поспать трудовому человеку.

Коммунальная квартира, в которой жили Волковы, состояла из общей кухни и четырех комнат: две с балконом и выходом на палисадник принадлежали Илье и Марине, а в двух других жила семья, где сейчас бурно ругались зять с тещей, не обращая внимания на кричащего ребенка.

– Я завтракать не буду, – буркнул Илья и повернулся спиной, надевая рубашку.

Марина тоскливо посмотрела на мужа. Мог бы и припугнуть соседа, его жене с тещей и так несладко живется, да еще скандалы, которые регулярно закатывает этот алкаш.

– И приду поздно, – угрюмо добавил Илья и торопливо вышел из комнаты.

Хлопнула входная дверь, Марина снова включила утюг и принялась гладить новое платье. Она тоже не собиралась оставаться в квартире и слушать, как потерявший достоинство человек обзывает женщину, которая его старше и которая бросила дом в деревне, чтобы помогать дочери и зятю растить нездорового ребенка.

Не так, совсем не так Марина представляла свою самостоятельную жизнь. Еще год назад она училась в педагогическом. На институтские танцевальные вечера к будущим учительницам приглашали будущих военных из танкового и артиллерийского училищ, расположенных на соседних улицах, а иногда и курсантов Высшей школы милиции. Так Марина и познакомилась с Андреем. Он часто приходил на танцы, они вместе гуляли, но дальше прогулок дело не двигалось, а Марина мечтала о муже, собственной квартире, самостоятельности. Впереди маячило распределение, учителей в области не хватало, и можно было не сомневаться, что ей светила сельская школа со служебным жильем, уборной на улице и кавалерами, от которых пахло мазутом или навозом. Когда Андрей познакомил Марину со своим сослуживцем, высоким, широкоплечим капитаном, она сразу заметила, как у того загорелся жадный огонек в серых глазах, и решила: если позовет замуж, она согласится. Андрей часто рассказывал ей про своего товарища, и у Марины сложился портрет справедливого, но строгого капитана, да еще имеющего две комнаты в коммунальной квартире. И капитан не подвел. Они сыграли скромную свадьбу в общежитии, потом под завистливые взгляды подруг Марина собрала вещи, и на служебном уазике новоиспеченный муж отвез ее в самостоятельную жизнь.

Поначалу она старалась. Гладила мужу рубашки, вставала раньше, чтобы приготовить завтрак, не ложилась допоздна – ждала его с работы. И в школу Марина бежала по утрам с восторгом: ей нравились настороженная тишина в классе, звонок, радостно сообщавший, что урок начался, и дети, такие разные и любопытные.

Промелькнул золотистый сентябрь, зарядили октябрьские дожди. Новая жизнь стала превращаться в рутину. Каждое утро глажка рубашки и прослушивание скандала соседей, потом уроки с новой темой или опрос по прошлой. Вечером готовка, стирка, к ночи проверка тетрадей с одинаковыми ошибками и одинаковыми мыслями равнодушных учеников, совсем редко – ночные короткие супружеские обязанности с уставшим и раздраженным мужем. И все? И так теперь будет всегда?

Зимой стало совсем тоскливо. Марине, привыкшей за годы студенческой жизни к будоражащим танцевальным вечерам, выставкам модных художников, встречам с писателями, лекциям про космос и будущее освоение Вселенной, не хватало чего-то яркого, щекочущего нервы. Детей она пока не хотела. Ей хватало видеть каждое утро соседского малыша, а днем – школьников. Ученики казались ей все на одно лицо: девочки не стремились что-то изменить, не боялись, что их жизнь будет такой же, как у матерей-ткачих, мальчики не рвались стать космонавтами. В приоритете была сила: кто сильней, тот и лучший. Убогость, вот что это было. Наташа Ростова? А зачем она за Пьера вышла замуж? Фу-у-у, он же толстый, очкарик и мямля. Печорин? Много думал и плохо кончил. «Преступление и наказание» вообще, как оказалось, никто не дочитал до конца. И до середины тоже. Марина чувствовала, как ее затягивает в трясину поселка ткацкой фабрики. Ей казалось, что все здесь: дома, улицы, деревья и даже люди, – покрыто толстым слоем какой-то особо мелкой, тусклой, не стирающейся пыли. В обиходе появились словечки из лексикона соседок по дому, и стало лень куда-то идти-ехать на выходных, только в кино, если хорошая комедия.

На празднование Нового 1976-го года у Марины были особые планы. В школе раздавали пригласительные билеты на ночное торжество в ДК кордной фабрики. Марина готовила платье, туфли, воображала, как они с Ильей займут первое место в конкурсе танцевальных пар. Лепила пельмени – и по совету соседки бабы Ани затолкала пуговицу в начинку одного из них, «на счастье». А Илью отправили в срочную командировку в область. И Марине пришлось одной смотреть дома «Иронию судьбы», заедая обиду мягкими мандаринами и глотая злые слезы: где-то бродит счастье и находит даже старых дев-учительниц.

Может, поэтому она и сошлась с Андреем. От одиночества, от того, что он помнил ее в годы студенчества, от чувства опасности, что все откроется, заменившего ей несбывшиеся мечты. Да и близость оказалась не такой, как с мужем – дежурно-быстрой, а волнующей, острой, чувственной. Вот только все портила бабка Андрея, от которой приходилось прятаться. Старая карга хоть и немощная, а ругалась громко и изощренно. И слова у нее были такие… обидные. Даже когда незнакомые.

– И на обед домой капитан Волков не приходил?

Марина очнулась.

– Нет. Он сказал, что будет поздно.

Майор записал что-то в папку, раскрытую на коленке, захлопнул ее и предложил Марине:

– Давайте шофер отвезет вас прямо к подъезду.

Марина кивнула. Майор вышел. Уазик тихо тронулся, раздвигая толпу. И только сейчас Марина поняла, что случилось. Муж убит. Она теперь вдова. И будет жить одна в этой опостылевшей квартире, где каждый день происходят скандалы пьяного папаши и постоянно плачет больной мальчик. Будет ходить в школу и читать бесчувственным детям о любви, войне и дружбе. Каждый день покупать в магазине на завтрак кефир, хлеб и сметану. Иногда смотреть в местном клубе кино.

Марине захотелось завыть, как волчице, попавшей в капкан. Она бы завыла, если бы не водитель уазика.

Именно в этот момент Марина спросила себя: «А что дальше?».

Глава 2. Гуринок

Четырнадцатилетнему Леше Гуринкову казалось, что он ничего не боится в жизни. После смерти отца в ночном рейсе Леша стал главным мужиком в семье. На нем был огород, покупка продуктов, замена газового баллона на общей кухне, когда приходила очередь. У Леши были свои карманные деньги, которые он зарабатывал, помогая санитару в доме престарелых за городом, недалеко от поселка. Санитар, пожилой дядька, Лешу уважал, давал ему мелкие поручения, разрешал «окучивать» пациентов: покупать по их просьбе свежие газеты и курево. Сдачу по обоюдному согласию Леша оставлял себе. Деньги копил на голубятню, мечтал устроить в сарае такую же, как у парня, живущего в соседнем подъезде, – киномеханика фабричного ДК. Мать, погоревав положенное после смерти мужа время, Лешино главенство сразу признала, советовалась с ним, ничего не решала, пока Леша не одобрит. Сестра смеялась, она была старше и замужем, но Лешин авторитет среди соседей и друзей поддерживала.

Сейчас, спрятавшись между яблонь и внимательно наблюдая за действиями дежурной группы местного РОВД, Леша отчаянно трусил. Стараясь не смотреть на два холмика, лежащих в десятке метров от него, прикрытых белеющими в ночи простынями, он жадно слушал, что говорят милицейские, а в голове билась одна мысль: как отреагирует мать? Не муж сестры, служащий где-то на границе с Монголией, волновал его, а именно мать, для которой Танька была светом в окошке. В последнее время сестра с матерью уединялись, шептались о чем-то, счастливо улыбаясь. Думали, что Леша ни о чем не догадывается. От кого прятались?! От него?! В общем, с помощью не особо хитрых уловок выяснилось, что Танька беременная. Вовке, ее мужу-пограничнику, решили пока не писать. Вот и весь секрет. Женщины! Леша вспомнил, как у матери светились глаза, разглаживались морщинки на лбу, и понял, что сам сказать о смерти сестры не сможет. Надо попросить соседку, что ли, ну хоть Петину со второго этажа, они вроде дружат.

– Торопился, гад, не успел дошить, наш капитан ему, видно, помешал, – тихо сообщил кто-то из группы.

Леша переступил ближе, стараясь не шуметь листвой, и вытянулся в сторону говорившего.

– Видел, жена капитана даже не заплакала, когда майор ей про Илью сказал?

– Видел. Я же рядом с тобой стоял возле уазика. Не будем мы трепаться про капитана и его жену, ладно? Я Илью уважал. Правильный был мент. Справедливый. И погиб не зря. Хотя, как посмотреть.

– Уже третья жертва с таким швом. Все-таки, серия. Майору начальство голову открутит. А он нам.

– Когда уже труповозка приедет? Что за люди, шли бы домой, чего стоять? Нашли спектакль.

Леша оцепенел. Что значит «третья жертва с таким швом»? Каким? У Таньки только от аппендицита шрам был – длинный, рваный, она его стеснялась очень, и все. Больше ничего не зашивали. И третья жертва – это как?

– Нитки кордные по виду те же. На фабрике паскуда работает, точно говорю.

– Здесь все на фабрике работают.

Не все. Лешин отец водителем был, развозил грузы со складов ОРСа по поселкам. В ночном рейсе и погиб, сказали, что заснул за рулем.

– Ну, или почти все, – подтвердил тот же голос.

Толпа на дороге вдруг загомонила, расступаясь. Темноту рассек свет двух фар.

– Приехала труповозка. Ты закончил?

– Закончил. Затоптано все, ни следов, ни улик. Свидетели записались, завтра всех опросим, но толку с них? «Кажется, я видел, но было темно». Тьфу! Пойду, «обрадую» майора.

– Ни пуха тебе, старшой.

– Иди к черту!

Леша заволновался. Таню что, сейчас увезут? А дальше как будет? Похороны и все такое? Ему нужно знать. Он вышел из темноты, заставив вздрогнуть разговаривающих.

– Тебе что надо, пацан? Здесь место преступления, ходить нельзя.

– Это сестра моя, Таня. Вы говорили про какой-то шов и третью жертву, о чем это?

Говорившие переглянулись.

– Ты что, подслушивал? Это наши дела, тебя не касаются. Давай, давай, топай отсюда, завтра на опознание с матерью придешь в отделение. А подожди-ка… Ты был здесь, когда трупы обнаружили? Может, видел что-то подозрительное?

– Нет. Меня пацаны позвали. Я курил за сараями.

Леша напрягся, вспоминая.

Вечер. Свет фонаря у дороги возле сараев, неровным строем вытянувшихся за палисадниками, едва освещал тихий закуток со скамеечкой, где обычно дымили мальчишки из «пятнашки». Курили все, кроме совсем мелких. Матери и учителя делали вид, что не знают. Папиросы стреляли у старших. Гуринок считался старшим и куревом делился. Не часто и не со всеми. Третьекласснику Гуне из среднего подъезда, однажды подкатившему с такой просьбой, дал пинка и велел не лезть к взрослым.

Дымил в этот вечер Гуринок один. Его звали играть в «казаки», но он не пошел. Только что приехал на последнем автобусе из дома престарелых, устал.

О том, что нашли убитой сестру, ему сказал девятиклассник Дюма, его друг. Он тоже не играл со всеми, но ждал, когда набегается племянница Томка, чтобы вместе идти домой. Дюма подошел, постоял молча с минуту и сказал, что Леше надо «сходить в палисадник», там «нехорошее с Татьяной, сестрой».

А вот до Дюмы… Леша вдруг вспомнил, что мимо проходил Валя-киномеханик, стрельнул папироску и пошел дальше. Но когда прикуривал, у него дрожали руки. Леша удивился, но спрашивать ни о чем не стал. Говорить или нет ментам об этом? С одной стороны, Валя ему никто, ну иногда курили вместе и обсуждали голубей, их повадки, устройство голубятни. С другой стороны, а чего это у него руки ходили ходуном? Подозрительно? Да.

– Видел одного. Проходил мимо как раз в сумерках. В сторону остановки на автобус.

– Знаешь его? Как фамилия? Кто такой?

Сквозь кустарник, чертыхаясь и ломая ветки, уже тащили носилки люди из труповозки. Леша отступил на шаг назад, будто хотел уйти. Мент с силой схватил его за локоть.

– Куда? Отвечай, кого видел!

Леша тоже с силой вывернул локоть и произнес, глядя менту в глаза:

– Сначала ты. Что за шов? Почему третья жертва?

– Сопляк!

Леша отступил еще на шаг, почти скрываясь в листве яблонь.

– Да скажи ты ему, Макаров! Говорит же, что сестра убита. Все равно на опознании увидит!

Макаров схватил Лешу за рубашку и подтянул его к себе так близко, что тот почувствовал, как от мента воняет табаком, одеколоном и потом.

– Сестра, говоришь? А рядом лежит друг мой Илья, понял? Говори!

Леша, не пытаясь вырваться, равнодушно отвернулся и упрямо выдал:

– Сначала ты.

Макаров шагнул в чащу из молоденьких невысоких яблонь, затащил туда Лешу и шумно выдохнул:

– Никому, понял?

– Понял. Руки убери.

– Сестра была беременна?

– Да, два месяца.

– На поселке кто-то убивает беременных женщин, твоя сестра уже третья. Душит и делает на щеке кордными нитками шов. Вот такой. – Макаров начертил пальцем на Лешиной щеке несколько полос и требовательно посмотрел ему в глаза: – Ну?

– Киномеханик из клуба проходил за сараями. Попросил закурить. Руки тряслись.

– Валентин? Время точное укажешь?

– Нет. Хотя… Последний автобус из пригорода проехал за полчаса до этого. Оттуда, где дом престарелых.

Макаров зашевелил губами, видимо, считал про себя время.

– Ладно, разберемся. Но ты…

– Помню, не маленький. Никому. А… хоронить как нужно? После такого?

– Погоди хоронить. Пока следствие идет, тело не выдадут.

– Понятно. И это… Вы мать на опознание не вызывайте. Я сам.

Макаров протянул руку, и Леша пожал сухую жесткую ладонь.

– Договорились. Я старший оперуполномоченный Андрей Макаров. Если что, найдешь меня. Следователю про опознание скажу. Ты несовершеннолетний, но мы что-нибудь придумаем.

Он оглянулся через плечо, откуда доносились мат, кряхтение, треск сучьев под ногами, и подтолкнул Гуринка в противоположную сторону.

– Не смотри. Нечего тут смотреть. Иди домой.

Домой Леша не пошел. Невыносимо хотелось курить, и он сначала побрел за сараи, но потом передумал. Наверняка там собралась вся ватага из дома. Обсуждают происшествие. И Гуринок повернул в сторону ворот в сады. Фабрика выделяла семейным ткачихам участки, которые громко назывались садами. На самом деле это были огороды с бытовками за общим забором. Имелись и богатые дачи, в самом конце посадок, возле леса. С десяток. Говорили, что это начальство себе такие отгрохало.

Гуринок проскользнул в калитку, шмыгнул мимо старика-сторожа, увлеченно говорившего о чем-то с таким же стариком. Понятно о чем. Об убийстве. Такая новость, словно ураган, разнесется по поселку, и завтра уже точно не будет ни одного неосведомленного человека. Леша прошагал до своего участка, машинально потыкал указательным пальцем грядки с рассадой – не пора ли поливать, и, присев на поленницу возле бытовки, наконец, затянулся. Скоро у матери смена закончится. Она придет домой. Что он ей скажет? Соседку Петину просить уже поздно – спит, наверное. Что же делать?

Нужно встретить мать у проходной, вот что. Она удивится, конечно. Зато, пока дойдут до дома, он попытается ее подготовить. Леша оттянул рукав рубашки и посмотрел время на отцовских часах – предмете зависти всех дворовых пацанов. Стрелки и циферблат светились в темноте зеленым. Нужно торопиться.

Леша понял, что опоздал, как только увидел мать у проходной. Она шла на негнущихся ногах, судорожно прижимая к себе сумку, и, казалось, не видела ничего вокруг. Лешу она заметила, только наткнувшись на вставшего прямо перед ней сына.

– Леша… Это ты…

– Мам, отойдем в сторонку, пусть люди пройдут. А мы потом потихоньку, потихоньку.

Говоря так, он увлекал мать к небольшому скверу возле проходной. Этот сквер знали все школьники: там, возле памятника Ленину, их принимали в пионеры. Усадив мать на скамейку, Леша тяжело опустился рядом. Оба молчали.

– Дай закурить, – чужим сухим голосом попросила мать, которая всегда кричала на отца, что тот травит легкие и сыну пример подает, и Леша без колебаний протянул ей свой «Беломор» с двумя последними папиросами. Мать никак не могла зацепить беломорину дрожащими пальцами, и Леша сам вытащил папиросу, чиркнул спичкой, прикурил, затянулся, отдал матери и заслонил ее от выходивших из проходной ткачих. Она вдохнула табачный дым, закашлялась, закрыла рот рукой, подавляя крик.

– Что же это, Леша? Что за зверь такое с нашей Танечкой сотворил?

Леша испугался, что матери донесли про шов, но промолчал, вспомнив строгое «никому» и то, что про двух других убитых девушек со швами никто в поселке не знал, что было совершенно невозможно, но факт же.

– А почему сосед Волков с ней был? Девчата в цеху разное болтали.

Мать начала задавать нормальные вопросы, и Леша с облегчением выдохнул.

– Говорят, он защитить ее пытался, а его ножом.

– Да? А разговоров сколько.

– Ты не слушай их, мам. Ты меня слушай. Я все узнаю.

Мать докурила папиросу, аккуратно затушила о подошву ботинка, выбросила в мусорку рядом со скамейкой и схватила, как недавно уполномоченный Макаров, сына за рубашку.

– Ты не вздумай! – страшным шепотом закричала она, приблизив к нему измученное и заплаканное лицо. – Ты один у меня остался! Если с тобой что, я рядом лягу, понял? Не буду жить.

– Да ты что, мам? Я ничего и не собирался…

– Знаю я твое «ничего». – Мать отпустила Лешину рубашку и разгладила влажной ладонью появившиеся там складки. – Что менты сказали?

– Завтра на опознание, – заторопился сменить опасную тему Леша, – но я один схожу, уже договорился. Там все спрошу.

– Думаешь, она сильно мучилась? И ребеночек же у нее…

Леша опустил голову.

– Пойдем домой, мам.

Андрей зашел в дом, прокрался к двери на бабкину половину и прислушался. Спит. Плотно, стараясь, чтобы не скрипнули старые петли, прикрыл дверь и устало опустился на стул у кухонного стола. За раскрытым окном, раздувая легкие занавески, шумел ночной ветер, сумасшедшая птица, видно, злая от того, что не может уснуть, выводила бесконечно повторяющееся чир-чик, чир-чик. Из сада пахло влажной землей.

Дверь, которую он только что прикрыл, со скрипом распахнулась, ударив ручкой о стену. Бабка Катерина в теплом байковом халате, надетом поверх длинной ночной рубашки, опираясь на костыль, стояла в проеме.

– Соседка прибегала уколы ставить, трепала языком, что убили кого-то в поселке?

Андрей отвернулся. Будто не знает, кого убили. Соседка Нюра была той еще сплетницей. Тридцатилетняя мать-одиночка, она трудилась медсестрой в поликлинике и подрабатывала тем, что ставила старикам всей округи уколы. Небось прибегала, чтобы выспросить у Катерины жгучие подробности, ведь ее внук был не последним человеком в местном РОВД.

– Что теперь будешь делать? Нельзя вам сейчас встречаться.

Катерина не собиралась выходить на половину внука, говорила тихо, но отчетливо.

– Что мне делать, баба Катя? – Андрей, кажется, впервые попросил у старухи совета. Они никогда не были близки.

– Я скажу, что не надо делать. Встречаться. Не отмоешься. Потом позабудется все, люди не долго помнят чужое горе.

Катерина помолчала.

– Или ты собрался жениться?

– А вдруг она уедет? Говорила, что ей не нравится здесь. Теперь мужа нет. Школа тоже не держит.

– А есть куда уехать? Родители где?

– Под Салехардом в деревне живут. Старшая дочь туда распределилась, замуж вышла, двоих детей родила. Вот родители к ней и переехали. Учителями работают в местной школе.

– Значит, некуда, – подытожила Катерина. – Ты только не торопись. Разобраться вам надо.

– Илья мне другом был. Муторно. На костях счастье не построишь.

– Когда живой был, не мешали тебе его кости?

Андрей вспыхнул.

– Иди спать, баба Катя. Ночь совсем. Завтра давление подскочит.

– А если и не поженитесь, даже лучше. Она от мужа гуляла, гляди, и от тебя гулять будет. Ветер в голове. Ориентиров правильных нет.

– Зато у тебя они были в молодости очень правильные. От того и на лесоповал попала! – тихо буркнул Андрей, но Катерина услышала и трескуче засмеялась.

– Мал еще судить меня. Посмотрела бы я на тебя на этом лесоповале. Когда пайку не дадут, если норму не выдашь. А ее и здоровый мужик не тянул, не то что мы, девки молодые. А попала я туда, потому что от сестры мужа не отказалась, которая в Риге жила. Тогда всех гребли, у кого родственники за границей. Вот и все мои ориентиры.

– А муж твой, ну, дед, где? Отец ничего не рассказывал.

– А его на шахту сослали. Ни одного письма я не получила. Сгинул где-то. Отец твой пытался найти, где его могила, не успел. И я бы не вытянула, подруги помогли.

– Те, которые к тебе в гости ходят?

– Они.

Катерина вдруг замолчала, повернулась и пошаркала в свою спальню, тяжело опираясь на костыль. Из темной глубины донеслось:

– Спи. Утро вечера мудренее.

Андрей, не зажигая света, зачерпнул ковшиком холодной воды из бака, жадно выпил, быстро разделся и лег. Но сон не шел. Весь вечер он не давал себе думать о том, что произошло, о себе и Марине. Как заводной бегал, машинально выполнял обязанности, сидел на ночном совещании, слушал, как майор чехвостил его отдел за третью жертву. Он словно выключил то, что верующие называют душой. И только сейчас, когда события вечера отступили, Андрей понял, что не сможет, как раньше, встречаться с Мариной. Ему мерещилось, что Илья отовсюду смотрит на него и как бы спрашивает: «Как ты мог?».

А мог, потому что считал себя правым. Он ухаживал за Мариной, считал своей, а капитан забрал ее себе. Андрей же бегал на танцы в пединститут не только курсантом, но и потом, когда уже работал. И выделял из всех Марину, но боялся сделать предложение. Что он мог кинуть к ее ногам? Почти развалившийся дом и бабку-инвалида? А Илья ничего не боялся. Как таран прошел мимо друга, легко отбил девушку и увез в свою квартиру. Когда Марина и Андрей сошлись, именно так он думал: забирает свое, то, что отняли. А сейчас Андрей понял, что Катерина права. Разобраться надо. Нельзя им пока видеться. Нельзя.

Глава 3. Марина

С утра в отделении было тихо. На ночном совещании всем устроили взбучку, и теперь коллектив усиленно «пахал». Где-то стучала открытая форточка: ветер, начавшийся ночью, продолжал гонять по улицам сухие листья, оттого в помещении гулял сквозняк.

Марина и Гуринок сидели на втором этаже возле кабинета следователя. Ждали, когда тот освободится и отведет их на опознание. Гуринок готовился увидеть шов, о котором вчера болтали милицейские. Почему-то он представлялся ему похожим на шрам от аппендицита, длинным и уродливым. Правда, мент сказал, что «паскуда не успел дошить», ему помешал капитан Волков, значит, метка будет короткой.

Еще Леша волновался, как покажет себя на опознании. Покойников он видел. В поселке время от времени хоронили, в основном стариков, траурная процессия шла в такой день по центральной улице, сопровождаемая маленьким духовым оркестром. Но тут другое: во время вчерашнего разговора с опером Макаровым тот сначала ругался, а потом пожал Леше руку, как равному. А вдруг сейчас он опозорится? Это же не просто покойница, а Таня, сестра. И как она теперь выглядит? Мент сказал, что ее задушили. Да еще этот непонятный шов, о котором нельзя говорить. Гуринок покосился на учительницу. Та, бледная, спокойная, сидела, сцепив на коленках руки, и смотрела прямо перед собой. Не похоже, что она переживает. Она и на уроки приходила всегда такая: бледная и спокойная. И в том же костюме.

Марина изо всех сил держала спину прямо, боясь расплакаться на глазах своего ученика. Она плохо спала ночью, вспоминала свою совместную жизнь с Волковым. Было душно, все время хотелось пить. Марина вставала, открывала балкон, в комнату врывался ветер, пахнущий цветущими яблонями, и становилось холодно. Она закрывала балкон, и тотчас наваливалась духота. И так всю ночь.

А ведь она ничего не знала про Илью. Только то, что он из детдома. Да и ей было все равно. Марину больше интересовала ее собственная жизнь. Было совестно. Еще ее тревожило, что завтра в отделении она окажется лицом к лицу с Андреем. Что ему скажет? «Мы больше не должны видеться?» Фу, какая мелодрама. Да, им не нужно встречаться. Но не это же главное. А то, что вчера они были вместе, а в это время убивали Илью. И оттого на душе было гадко.

Марина бродила по комнате, пила воду, открывала-закрывала дверь на балкон и все думала, думала, как будет завтра. Майор сказал, ее вызовут на опознание. А потом станут задавать вопросы. А если спросят, где она была в то время, когда убивали мужа? Марина с отчаянием стукнула кулаком в стену комнаты так, что костяшки сразу засаднило, – наверное, содрала кожу. Она нащупала графин, приподняла, чтобы налить воды, и поняла, что тот пуст. Нужно идти на кухню.

Она накинула халат, сунула ноги в шлепанцы и вышла в темный коридор. Из черноты кухонного нутра ощутимо тянуло запахом табака. Курил в квартире только сосед, и Марина скривилась. Сидит, небось, в темноте и пьет, закусывая дымом папиросы. Еще и сочувствовать полезет. Она потрясла пустым графином, решая, идти или нет, но упрямо вскинув голову, прошагала на кухню и щелкнула выключателем.

Свет залил большую комнату со старой плитой, красным газовым баллоном и двумя столами, накрытыми разноцветными клеенками. За одним сидел сосед и курил.

– Доброй ночи.

Марина, стараясь не смотреть, поставила в раковину графин и открыла кран с холодной водой.

– Доброй.

Марина удивилась и, чтобы проверить себя, обернулась. Сосед был трезв. Он смотрел на Марину оценивающим взглядом, и она торопливо запахнула ворот халата.

– Форточку открой, дышать нечем.

Она закрутила кран, подхватила графин и, стараясь не бежать, быстро ушла к себе в комнату. Мысль о странном поведении соседа промелькнула у нее в голове и тут же исчезла. И так было о чем подумать. Жадно отпив из кружки, она попыталась уснуть, но через несколько минут снова вскочила и заметалась, пытаясь разобраться в своих поступках и понять, что же теперь делать.

Утром, расписавшись в повестке, которую принес участковый, так ничего не решив, Марина надела строгий «учительский» костюм, туфли на низком каблуке, положила в сумочку два носовых платка и отправилась в РОВД. Увидев уже сидящего возле нужного кабинета Лешу Гуринкова, она в который раз отругала себя за черствость по отношению к другим. Она даже не подумала о том, что погиб не только ее муж, но и сестра Леши. Только почему он без матери? И ужаснулась, поняв, что ему тоже предстоит опознание. Но он же еще… маленький? Чувствуя, что сейчас заплачет от жалости к себе и этому мальчишке, Марина села рядом, резко выпрямила спину и сцепила руки на коленях. Дышать стало легче.

По лестнице на второй этаж, разговаривая, поднимались двое мужчин, и Марина крепче стиснула пальцы, услышав голос Андрея. Тот, попрощавшись с коллегой, стал спускаться, и она перевела дух, почувствовав, что руки стали мокрыми.

Следователь вежливо поздоровался с Мариной, но пригласил первым Гуринкова. И снова послышались шаги на лестнице. Андрей. Он подошел и сел рядом.

– Хочешь, я схожу с тобой на опознание?

– Нет. Я сама.

Помолчали.

– Я завтра в командировку еду. В область.

– Надолго?

– Как получится.

– Надо поговорить, – одновременно произнесли оба и замолчали.

– Я, как вернусь, знак повешу на калитку. Буду тебя ждать.

Андрей встал и, не оглядываясь, ушел.

Марина машинально кивнула ему вслед, отметив просто «знак», а не «наш знак», как Андрей всегда говорил. Когда Андрей и Марина только начали встречаться, на столбике калитки, как шуточное приглашение, появлялся дырявый ковшик. Но он однажды исчез во время общешкольного рейда по сбору металлолома. Пришлось заменить пропавший знак на кусок белой кафельной плитки, который отлично держался в выбоине столбика и был виден издалека.

Из морга Гуринок и Марина вышли, избегая смотреть друг на друга. Марина пробормотала дежурное «до свидания» и кинулась домой. Две комнаты, пусть и в квартире, где вечно скандалил пьющий сосед, теперь казались единственным родным местом, где можно поплакать и подумать. Пробегая в подъезде мимо почтового ящика, Марина заметила белеющий внутри конверт. В графе «отправитель» было написано красивым ровным почерком: «Детский дом №64. Директор Голикова Наталья Юрьевна». Мужа нет, а ему пишут. Чувствуя, что слезы, которые она так долго сдерживала, вот-вот хлынут, Марина побежала через ступеньки вверх по лестнице.

…Спустя три дня она шла из магазина с авоськой, заполненной продуктами, и сочиняла ответ директрисе детдома. «Ваш ученик погиб при исполнении…»? Да ну, как официальный некролог в местной газете. «Илья, к сожалению, погиб, защищая девушку от убийцы»? Так помягче. А еще лучше будет туда съездить. Посмотреть, где прошло детство Ильи. Ну и посылку отвезти. В письме директриса просила книги для уроков литературы. Она очень радовалась, что Илья женился на учительнице, и надеялась, что Марина поможет. Надо съездить, чтобы хоть немного отвлечься. Все равно у старшеклассников завтра последний звонок, экзамены еще не скоро, а младшие классы уже закончили учебу в этом году.

Неожиданно рядом взвизгнули тормоза. Марина обернулась. Из милицейского уазика выглядывал майор Звонцов.

– Идите сюда, Марина Аркадьевна! Мы подвезем!

Авоська не была тяжелой: две бутылки кефира, сметана и хлеб, но Марина понадеялась, что у майора есть свежие новости об убийстве, может, даже преступника нашли. Иначе с чего вдруг такое внимание?

Марина села в уазик и уставилась в затылок майору, мысленно подгоняя, чтобы он, наконец, начал говорить. Но тот медлил. Потом протянул:

– Такие дела невеселые в последние дни. Илью убили. А вчера из области Андрея Макарова привезли, тяжело раненного, сегодня уже второй раз оперировали.

– Что?! Как?

– Банду ловили. В деревне они засели. Милицейских со всех городских РОВД набрали, там леса вокруг, ну для засады, понимаете? Андрей, он опытный, бывал в перестрелках, а вот в подчинение ему дали парней-первогодок. Да, собственно, и место для засады у них было не особо важное. Так, на всякий случай их туда определили. А бандюки как раз этим путем и двинули. Обоих парней сразу подстрелили, а Андрей держался, пока помощь не подоспела. Свой боекомплект расстрелял, и запасные обоймы парней этих, первогодок, тоже. Засел в овраге и не давал гадам головы поднять. Им деваться некуда было. Сзади все перекрыто, погоня. Вот они поперли тараном в начале, потом залегли, когда наш Андрей половину бандюков положил.

– А сколько их было? Этих, бандюков?

Марина сглотнула тугой комок, внезапно парализовавший горло.

– Восемь.

Звонцов повернулся к Марине.

– Илья и Андрей дружили. Вы наверняка у Андрея дома бывали? В гостях?

– Конечно.

– Андрей, когда в госпитале в сознание пришел, передал через врачей, чтобы вы за его бабкой Катериной присмотрели.

– Я?!

– Врачи так сказали, мол, попросил какую-то Марину. Мы сразу подумали, что это он о вас.

– Да. У него бабушка – инвалид, на костылях по дому передвигается. Если некому больше, то я готова.

– Спасибо огромное, Марина Аркадьевна! Выручили! А то и так голова пухнет от проблем.

– А что-нибудь про убийство мужа мне скажете? – осторожно поинтересовалась она. – Есть новости?

– К сожалению, нет. Была крепкая версия. Недавно из заключения вернулся один. За убийство девушки сидел, швов, правда, не делал.

Майор вдруг осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Марина тоже молчала. Она даже не поняла, о каких швах идет речь. Ее интересовало только расследование убийства мужа.

– И что? – поторопила она.

– А то, что у него оказалось алиби именно на последнее убийство. Следователь сегодня мне доложить должен, как собирается дальше действовать, – договорил Звонцов, решив, что Марина про серию убийств все знает. Может, муж с ней делился?

Но Марина ничего не знала, из спутанной речи майора она поняла только, что убийца не пойман, и подозреваемых у майора нет.

– Ну вот. Доехали. Так вы не забудете о просьбе Андрея, Марина Аркадьевна?

– Я вечером схожу.

Марина представила, как встретит «шалашовку» бабушка Андрея, и скривилась. Но деваться некуда. Придется идти.

– А если вам адрес госпиталя и номер палаты нужны, ну, навестить Андрея, все-таки он был другом вашего мужа, то у дежурного можно спросить.

На звук закрывшейся с громким хлопком дверцы уазика все во дворе отреагировали по-разному: девчонки, увлеченно прыгавшие через скакалку, остановились и с любопытством обернулись, но, увидев знакомое лицо Марины Аркадьевны, продолжили свое занятие. Три тетки на скамейке в тени клена с пышной кроной на мгновение отвлеклись, а потом стали дальше следить за копошащимися в песочнице малышами. Забивавшие «козла» соседи-приятели, кажется, вообще ничего не заметили. Марина хотела быстро прошмыгнуть к себе в подъезд, но перед ней неожиданно вырос Леша Гуринков.

– Новости есть? – он кивнул на удалявшийся уазик.

– Здравствуй, Леша Гуринков.

В Марине вдруг проснулась учительница. Нельзя позволять такое панибратство. Даже если вместе пережили посещение морга, они не друзья, которые тайно курят вместе на лавочке. Да, да, она знала о секрете мальчишек «пятнашки». С ее балкона было отлично видно, как иногда они крались за сараи, а потом над крышами, покрытыми рубероидом, поднимался белесый дым.

Гуринок замер, а потом понимающе усмехнулся.

– Здравствуйте, Марина Аркадьевна. Как здоровье оперуполномоченного Андрея Макарова?

Теперь замерла Марина. Гуринков, что, намекает на их тайную связь? Но быстро успокоилась. Нет. Он знает о банде, которую ловили в области, и о ранении Андрея. Хотя откуда? Как откуда? Поселок Кордной фабрики, вот как называется его источник информации. Все знают, где, что и когда случилось.

– Он в госпитале. Ему сегодня делали повторную операцию. Ты с ним знаком?

– А что вам сказал майор про убийство? Нашли кого-нибудь?

Марина сдалась. Теперь, когда дистанция установлена, можно и ответить. У мальчишки погибла сестра, да еще так страшно. Конечно, он переживает, потому и хамит.

– Николай Викторович сказал, что был подозреваемый, но на последнее преступление у него алиби.

– Валентин-киномеханик? У него алиби? Я же сам его видел вечером, как раз когда… – Гуринков осекся и задумался.

– Мне кажется, майор говорил про другого подозреваемого. Он сказал, что тот недавно вышел из тюрьмы, где сидел как раз за убийства девушки. У него алиби.

– Никого они не найдут, – зло сплюнул Гуринков, – третье убийство, а у них алиби, – передразнил он.

– Леша, ты не должен так говорить о нашей милиции, – фальшиво начала Марина, она совсем не знала, как себя вести. Гуринков не был похож на того ученика в классе, которого она привыкла видеть.

– Вам плевать, найдут или нет того, кто зарезал вашего мужа! – яростно выпалил Гуринков, у него на глазах появились слезы. – А у меня мать стонет по ночам и воет в подушку, понимаешь, ты, училка!

Он развернулся и кинулся бежать.

Уехать! Немедленно уехать из этого ада! Марина выпрямила спину и под любопытными взглядами соседей неторопливо прошествовала до двери подъезда. Прикрыв за собой дверь, она так же, как Гуринков несколько секунд назад, кинулась бегом вверх по лестнице. В авоське громыхали бутылки с кефиром.

Ворвавшись к себе, она выбежала на балкон и задышала сквозь отчаянные слезы. Почему никто ее… не уважает. Еще и Андрей, тяжело раненный, просил товарищей напомнить ей, что нужно навестить бабку. Как будто она сама не догадалась бы. Марина прислушалась к себе. А ведь он прав. Она бы о Катерине даже не вспомнила. И майор подсказал то, о чем ей самой нужно было поинтересоваться: как навестить тяжело раненного друга мужа. Андрей в госпитале, а она думала только, как бы Звонцов не догадался, что ее и Андрея что-то связывает. И мальчишка этот, Гуринков. Как презрительно он сказал это «училка». Уехать!

Марина вытащила из шифоньера чемодан и принялась кидать туда вещи. И вдруг остановилась, прижав к груди платье, которое она любовно выбирала для новогоднего торжества. А как же бабка Катерина? Она ведь там одна совсем. Не ходит. И ничего не знает про внука. Марина оглядела чемодан, хищно раскрывший пасть, и накиданные в его нутро как попало тряпки. Успеет она уехать. Нужно еще посылку с книгами отвезти директрисе детского дома. Марина схватила авоську с кефиром, хлебом и сметаной – вдруг у Катерины нет свежей еды, – накинула плащ – возможно, возвращаться придется поздно вечером, – закрыла комнату и спустилась на улицу.

– Кино-о-о! – кричал кто-то в форточку на весь двор.

Тетки подхватили малышей, торопливо собрали разбросанные в песочнице игрушки и потопали домой. Девчонки перестали прыгать, разобрали одну большую скакалку, скученную из двух, и тоже порскнули по подъездам. Лишь мужская компания осталась забивать «козла», не обращая внимания на переполох.

Марина постояла, подставив пряно пахнущему ветру разгоряченное лицо, и медленно пошла по дороге в сторону дома Андрея и Катерины.

Глава 4. Отряд 15

Катерина лежала на полу уже много часов. Она замерзла и хотела пить. В животе не прекращались голодные спазмы. Ныли ноги и спина, голова раскалывалась после удара о пол.

Все произошло неожиданно. Андрей должен был уже вернуться. Нюра, которой он поручил заглядывать к Катерине, пока сам в командировке, приходила в обед, накормила ее, сводила в уборную, сделала укол, дала корм собаке. А вечером Катерина велела Нюре не объявляться: надеялась на помощь Андрея. Его все не было, и у нее тревожно заныло сердце. В доме было душно: уходя, Нюра закрыла дверь и все окна. Стемнело, наступила ночь, и Катерина поняла, что Андрей попал в беду. Сердце колотилось от нехорошего предчувствия, поднялось давление, кончики пальцев онемели. Катерина решилась самостоятельно добраться до кухни. Сделав с помощью костылей несколько шагов, она зацепилась недействующей ногой в толстом вязаном носке за торчащий коврик, потеряла равновесие и упала. Костыли отлетели недалеко, но добраться до них было невозможно, ведь чтобы ползти, нужно упираться ногами. А те не двигались. Катерина не сдавалась, время от времени делала попытки подтянуться на руках, но результат был нулевой. Зато согревалась.

Иногда она впадала в лихорадочное забытье. Ей снилась тайга, высокие толстые кедры, которые нужно было непременно все срубить, иначе не получишь свою норму – черпак баланды. Тенями вставали умершие женщины, с которыми вместе корчевали пни или рубили сучья. Где-то выла собака. Костры горели на лесосеке, возле них тепло, но не доползти, – далеко, и они гаснут, гаснут…

На делянке, в теплом полушубке и шапке-ушанке, машет руками в шубенных рукавицах Ванька-Сухостой, начальник, он смеется: «не выполнила норму – умри».

Вдруг над Катериной склонилась мать. В темно-сером платье с мелкими пуговицами, застегнутыми на глухом вороте, с каштановыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, как на старой фотографии. Она тормошила Катерину за плечи, пытаясь разбудить, и что-то говорила, нет, кричала, и все старалась усадить. Руки и ноги согрелись, в рот полилась вода, и Катерина жадно припала к кружке. В голове прояснилось. Как она могла спутать мать с любовницей Андрея? Они совсем не похожи.

Обе женщины испытующе смотрели друг на друга.

– Давно лежите на полу? Вызвать вам скорую?

– Нюру утром позови, пусть разотрет меня. Где Андрей?

– Я сама вас разотру, скажите, чем, и где это лежит?

– Андрей где?

– Он в госпитале. Прооперирован после ранения. Вы есть хотите?

Катерина оглядела себя. Закутанная в теплый плед, словно маленький ребенок, так, что невозможно было пошевелить руками, она сидела на полу, прислонившись к стулу.

– Руки мне освободи. Есть буду. В холодильнике бульон куриный еще должен остаться.

Марина торопливо заглянула в старенькую «Бирюсу». В большой алюминиевой кастрюле на дне плавал в небольшом количестве бульона кусок курицы с налетом белого жира. Она понюхала. Вроде не прокисло. Сзади завозилась Катерина. Ах да!

Марина метнулась к старухе и принялась вытаскивать ее из кокона пледа, в который со страху так замотала, что сама сейчас никак не могла разобраться, где концы. Катерина хрипло дышала, но не ругалась, а высвободившись, перевела дух и показала на костыли.

– Дай.

Встав во весь рост, Катерина показала костылем на табурет.

– Садись. Рассказывай, что с Андреем. Ты его видела?

– Нет, я только сегодня узнала. – Марина села и, как примерная ученица, сложила руки на коленях. – Майор Звонцов велел сходить, вас проведать, – соврала она.

– Врешь. – Катерина пошевелила ногой, проверяя, сможет ли сделать шаг. – Тяжелое ранение?

– Два раза уже оперировали.

С улицы донеслись собачий скулеж и бряцанье цепи о пустую миску.

– Пес голодный. Надо накормить. Ты сумеешь сварить кашу?

– Уж как-нибудь. А вы…

– Мне в туалет надо.

– Сможете дойти? Или вам ведро принести?

– Сама не дойду. Проводи. Калоши у двери.

Во дворе пес, увидев хозяйку, принялся прыгать и радостно лаять, миска с грохотом отлетела в кусты, и Катерина пригрозила ему костылем:

– Цыц, окаянный!

Через полчаса они пили чай со свежим хлебом. Потом Марина растирала худое жилистое старухино тело камфорным спиртом. Потом кормила собаку, отметив, что характером та явно пошла в хозяйку. Несмотря на голод, настороженно обнюхала кастрюльку с едой, а съев все, сдержанно поблагодарила – коротко лизнула руку.

Нагрев воду, вымыв и прополоскав посуду, Марина в нерешительности остановилась в проеме двери, которая вела на половину Катерины. Старуха лежала на широкой деревянной кровати и читала книгу в свете торшера.

– Я, наверное, сегодня здесь останусь ночевать.

– Ночуй. Места хватит.

Марина облегченно выдохнула. Она готовилась к сопротивлению и заранее придумала кучу аргументов, главным из которых была угроза пожаловаться Андрею.

– Завтра зайдешь к Нюре, позвонишь от нее, я телефон скажу. Передашь для Веры, что Катерина просит приехать. А Нюре отнесешь список продуктов. Она купит.

Вот так. Помогла и все, прощай. Ты здесь чужая. Нюра своя, неизвестная Вера тоже. А ты нет.

– У меня каникулы в школе. Последний звонок завтра, и потом только на экзаменах присутствовать, но можно отпроситься.

Старуха не заискивала, но от помощи не отказывалась. Хотя посмотрев, как та передвигается, Марина поняла, что жить одна она не сможет. Вот и Веру какую-то зовет.

Но и Марине почему-то не хотелось уходить. Здесь было спокойно. Никто не следил, не оценивал. Заброшенный сад стеной загораживал непонятный мир, где нужно было постоянно держать прямо спину и не позволять себя жалеть.

– Я могла бы побыть с вами, пока Андрей не выпишется. Не ночевать, а, допустим, приходить утром и сидеть до вечера.

Ответом было молчание.

– А Вера – это кто?

– Подруга. В лагере вместе баланду хлебали. Оставайся, если невмоготу.

Катерина погасила свет в торшере и отвернулась к стене.

Марина вытерла внезапно подступившие благодарные слезы и выскочила за дверь.

Гуринок курил на скамеечке за сараями. Ждал Дюму, чтобы посоветоваться. Вчерашняя перепалка с училкой литры убедила его, что искать убийцу сестры менты не торопятся. У них было два подозреваемых, а в итоге дело не сдвинулось. Про Валентина-киномеханика словно забыли, а второй, неизвестный бывший зэк, имеет, видите ли, алиби. Это алиби еще нужно проверить. Какая-нибудь подружка заявила, что он провел у нее вечер, вот и все алиби. Тут надо разобраться. Отсидел – исправился? Или опять за старое? Последить бы за ним. Но одному не справиться. Вот об этом и хотел поговорить с Дюмой Гуринок.

– Здорово!

Дюма плюхнулся на скамеечку рядом, отчего та слегка прогнулась: за последний год он сильно вытянулся, но худым не был, потому что с младших классов ходил в секцию легкой атлетики.

– Томку не видел?

– Бегали тут вдвоем с Олькой из первого подъезда. В окно видел, как они секретик закапывали. Смешные пятиклашки. Прячутся, оглядываются, а не догадываются, что из дома все видно. Я тебя чего звал. Обговорить одну тему надо.

Гуринок пересказал Дюме все, что узнал вчера, и свои мысли.

– Поможешь? Самому никак. Ну и чтобы одно и то же лицо не мелькало, если следить за кем-то придется.

– Помогу. – Дюма задумчиво нарисовал ногой на земле знак вопроса. – А давай знаки придумаем, ну, такие, знаешь, как в кино про шпионов. Скрестить два пальца на кармане – значит, срочно встречаемся на нашем месте.

– На каком – «нашем»? – Гуринок недовольно поморщился. Что за шпионские истории? Но Дюму было уже не остановить. Его чубчик трясся над бровями в такт размахивающим рукам, глаза горели.

– Ты же знаешь, что под нашим домом построено бомбоубежище?

– Конечно. В третьем подъезде его переделали под хранилище для картошки, в первом дверь закрыта на засов, а во втором я сто раз был. Там дверь не закрывается, внизу ходы-отсеки. Но все завалено мусором.

– Вот! Отсеки! В отсеке оборудуем тайную комнату, будем вести наблюдение и найдем убийцу! Утрем нос ментам! Ты же читал про Шерлока Холмса? Нужно собрать улики и понять мотив.

– Ты дурак? – Гуринок столкнул Дюму с лавочки, отчего тот упал на коленки и обиженно замолчал. – У меня сестру убили! Беременную! Да еще оставили ей на щеке шов из кордной нитки. Это не просто убийца, это больной псих! Что ты мне тут рассказываешь про какого-то Холмса? Я не читал. Некогда мне читать. Отец погиб, сестру задушили. Мать того и гляди загнется. Если докажу, что алиби – вранье, то зэка арестуют. А мать успокоится.

Гуринок смял пустую пачку «Беломора» и кинул в кусты, закрывающие забор садового товарищества.

– Мне бы восемь классов кончить и все, в ПТУ уйду. Чтобы мать не работала больше. Будем вдвоем жить. Ничего, справимся. Ладно, пока. Дел много.

Гуринок встал, подтянул Дюму, который так и оставался на земле, и посадил на скамейку.

– Забудь. Я сам.

Ветки позади Гуринка зашелестели, он оглянулся. Из кустов выскочили Томка с Олькой. Обе в платьицах, измазанных землей, видно, путь в зарослях, чтобы подслушать разговор друзей, дался им нелегко. Они держались за руки, Томка, наклонив голову, с вызовом смотрела на Дюму.

– Мы тоже хотим искать убийцу! Возьмите нас в бомбоубежище!

– А ну домой! – вскочил Дюма.

– Я скажу твоей маме, что сама видела, как ты курил!

Дюма оторопел.

– Ты что? Да я ни разу!

Гуринок насмешливо смотрел на друга. Тот и в самом деле не курил, спортсмен же. Но тетя Клава, Дюмина мама, даже разбираться не будет. Достанет отцовский ремень, и друг пару дней не сможет сидеть, это точно.

– Так. – Гуринок сдвинул брови. – Мы берем вас при условии, что вы будете слушаться. Согласны?

– Да, да!

Девчонки радостно запрыгали вокруг Гуринка.

– Называться будем… Отряд 15, вот как. Первое задание такое. Идите во второй подъезд, в бомбоубежище, вы же собирались? Найдите там подходящую комнату для тайных встреч отряда. Ну и приведите ее в нормальный вид: подметите, принесите туда стол и на чем сидеть. Все поняли? Как только сделаете, Витьку доложитесь. Еще вот что. Придумайте тайные знаки, как Витек предлагал. Запишите в тетрадку. Ну, зарисуйте и подпишите, какой что означает. Выполняйте.

– В бомбоубежище же темно… – Олька нерешительно смотрела на подругу.

– А вы как хотели? – подключился Дюма. – Дело серьезное. Но можете отказаться.

– Нет! – Томка схватила подружку и потащила за собой. – Мы все сделаем!

Дюма и Гуринок снова сели на скамейку.

– Разболтают. – Дюма прислонился к стенке сарая.

– Значит, исключим их из отряда. Пусть побродят по подвалу. Может, сами отступят.

– Ладно, я понял. И это… Я с тобой. Говори, что нужно делать.

– Сначала я сам. У парней спрошу, кто недавно освободился в поселке.

Тусклый фонарь освещал столик, за которым резались в домино четверо мужчин. Столик стоял примерно посередине двора – очень опрятного, с клумбами, песочницами и разноцветными деревянными лавочками, засаженного кленами, тополями и кустарником. Гуринок смотрел на мужчин через заросли желтой акации. Густая, усыпанная опадающими цветками, она представляла собой отличное укрытие. За столиком сидел тот, кого искал Гуринок.

Сейчас он ждал знакомого пацана, который жил в одном из трех двухэтажных домов, огораживающих двор буквой «П». Мальчишка должен показать, кто именно из играющих в домино недавно вышел из заключения, рассказать, как зовут, кто друзья. Не за-даром. Во время бурного торга Гуринок смог снизить оплату с пяти папирос до трех. Теперь он был почти уверен, что сам распознал бывшего зэка. Вон тот, бледный, с глубокими залысинами, худой. У него на пальцах одной руки виднелись татуировки. Не понять, что именно изображено, но больше ни у кого ничего подобного не было. И вообще он сразу не понравился Гуринку. Взгляд бегает, сморкается постоянно в сторону. В общем, это точно он. Надо будет снизить оплату еще на одну папиросу. Жирно пацану будет.

– Лешка!

Гуринок стремительно обернулся: а вот и осведомитель.

– Вон тот, худой и почти лысый, с пальцами разрисованными? – Гуринок кивнул на игрока.

– Не-е. Это Петька, его брат. А тот, про кого говорили, рядом сидит, плечистый.

В это время плечистый обернулся и посмотрел на заросли акации, словно услышал, что его тут обсуждают. Гуринок поежился. Взгляд был внимательным, цепким.

– Понял. Что еще скажешь?

– В тот вечер, когда убийство было, спал пьяный в квартире у Петьки, тот подтвердил.

– А друзья?

– Сидят. Оба подрались с парнем, а у того папаша – шишка в горсовете. Статью им раскрутили на полную. И драка, и ножи, и группа.

Пацан поковырял в носу и протянул руку:

– Давай папиросы. Пять штук?

– Три. Мы же договорились. И как его зовут-то?

– Славиком. Погоняло – Медведь. Это фамилия у него такая: Медведенко. У Петьки такая же. Все?

Схватив папиросы, пацан их понюхал, одну сразу сунул за ухо и, просвистев финальную мелодию из «Ералаша», исчез.

Гуринок снова перевел взгляд на играющих, хотел еще раз вглядеться в Медведя, чтобы точнее передать потом Дюме его приметы, но того за столом не оказалось. Взгляд Гуринка заметался по темному двору, но так никого и не обнаружил. Тогда он, уже не осторожничая, стал выбираться из своей засады.

Продравшись сквозь кусты, Гуринок вышел на тротуар и направился к дому, прикидывая, можно ли еще вызвать Дюму на улицу, рассказать о том, что узнал, или тетя Клава не выпустит сына, сошлется на то, что уже поздно. Задумавшись, он не заметил, что вслед за ним из зарослей акации вышел тот, за кем он следил. А потом вылез пацан, он, насвистывая все ту же мелодию, прятал в карман полученные уже от Медведенко папиросы.

Из второго подъезда тянуло дымом. Гуринок вспомнил, какое задание дал девчонкам, и кинулся в распахнутую дверь подвала. Навстречу ему по ступенькам поднимался Дюма.

– Что за дым, Витек?

– Девчонки убирались, сгребли в комнате мусор и, я так думаю, решили не выносить, а сжечь, чтобы вопросов ни у кого не было, а может, поленились.

– Сожгли?

– Нет, конечно. Я их по домам разогнал, а мусор затушил. Сильно на улице воняет?

– Сильно. Хорошо, что все уже кино смотрят. А то бы не обошлось. Тут бы и кончилась история Отряда 15.

Они засмеялись, вышли на улицу и остановились под окнами.

– Я нашего зэка сейчас видел. Как и думал, алиби у него фиговое: брат сказал ментам, что тот у него дома пьяный спал.

– Что делать будем?

– Последим. Только пока не знаю, как. Нас двое всего.

– Нас четверо.

Томка в домашних тапочках и халатике стояла в дверях подъезда, уперев руки в бока.

– Опять подслушивала?!

– Дурак! Еще про Шерлока Холмса читал! Мы же с Олькой маленькие. На нас и не подумают, а мы все узнаем.

– Домой иди, подпольщица. – Гуринок подтолкнул Томку в спину. – Конечно, нас четверо. Мы же Отряд 15. Как только наш убийца появится, я вам его сразу покажу и скажу, что нужно делать.

Томка нерешительно переступила с ноги ногу.

– Леша… А может, ну его, этот подвал? Там сыро, грязно и крысами воняет. И знаки эти, которые Витька хочет… Пусть сам придумывает.

– Что? – Дюма возмущенно вскинулся, но увидев предостерегающий жест друга и его смеющиеся глаза, обиженно замолчал.

Томка снова уперла руки в бока, но Гуринок ее успокоил:

– Ладно, подвал и знаки отменяются. Все, иди, иди.

Томка торопливо юркнула в подъезд, боясь, что суровый Гуринок передумает.

– Отойдем? А то опять подслушает. – Дюма с опаской посмотрел на темные окна кухни с распахнутыми настежь форточками. Он жил в квартире на первом этаже, тоже коммуналке. Все комнаты, кроме одной, занимала его семья: он и мама, сестра с мужем и дочерью Томкой, Дюминой племянницей. В дальней, совсем маленькой комнатке жил Валя-киномеханик.

Друзья уселись на лавочку возле песочницы, и Гуринок что-то горячо зашептал Дюме на ухо. Тот согласно кивнул и хлопнул Лешу по плечу.

Глава 5. Дети – это счастье

Утром Катерине стало плохо. Она металась, бредила, постоянно сбрасывала с себя одеяло. И без остановки кашляла. Марина сбегала на соседнюю улицу к телефону-автомату, вызвала на дом участкового врача, но в регистратуре сказали, что скоро тот не придет, не ждите: вызовов много.

Марина хотела позвать Нюру, ее адрес она нашла в толстой записной книжке с потрепанными листами, размеченными буквами по алфавиту. «Н» – «Нюра медсестра», – значилось там. Но потом, подумав, Марина вернулась к началу и открыла «В». На этой странице Вера была только одна, и Марина, решившись, позвонила из того же автомата, разменяв сначала в магазине десять копеек на пять «двушек».

– Слушаю, – прозвучал в трубке сильный звонкий голос.

Марина засомневалась, правильно ли набрала номер, но потом все-таки быстро выпалила:

– Катерина заболела. Она просила приехать Веру. Это вы?

– Признаки заболевания?

Марина опешила. Так спросить может только врач. Может, это не та Вера?

– Она в бреду. Температура и сильный кашель.

В трубке зашуршало, потом раздался грохот, будто что-то упало, и тот же голос, запыхавшись, произнес:

– Буду к обеду.

Раз адрес не спросила, значит, знает, куда ехать. Марина вернулась в дом, натерла грудь и спину Катерине камфорным спиртом, сменила на лбу компресс, укутала ее и села рядом с кроватью – ждать.

Примерно через три часа, когда Марина уже начала паниковать, потому что Катерина не приходила в себя, а компрессы не помогали – она вся пылала, из окон послышался лай собаки, перешедший в радостное повизгивание. В дом стремительно вошла такая же старуха, как Катерина, – сухая, с темным лицом, и очень высокая.

– Я – Вера, можно тетя Вера, можно баба Вера, как удобно.

Быстро проговорив приветствие и не дожидаясь ответа, старуха бросила у порога два баула, подошла к кровати Катерины и приложила руку к ее лбу. Потом достала из рюкзачка, который Марина сначала не заметила, фонендоскоп и прослушала Катеринину грудь и спину. Марину помогать не просила, сама ворочала больную большими сильными руками.

– Плохо. Врачу звонила?

– Да, но сказали, вызовов много, если только к вечеру успеет.

– Ну, пусть успевает. Ждать не будем.

Она вымыла руки, зажгла газ на плите и установила на конфорку стерилизатор для кипячения шприцев. Потом написала рецепт и с сомнением оглядела Марину.

– Сбегаешь в аптеку? Ты вообще кто? Соседка? А где Андрей?

– Андрей в госпитале. У него ранение. Я… Да, соседка. В аптеку схожу, давайте рецепт.

Марина почувствовала огромное облегчение. Она очень боялась, что с бабушкой Андрея что-нибудь случится, и она окажется виноватой, что не смогла помочь, что-то не так сделала. А еще ее терзало любопытство. Вера, с которой, по словам Катерины, они хлебали на лесоповале баланду, представлялась Марине не такой… деловой, что ли. И не с таким суровым голосом. Катерина очень тепло назвала ее подругой. Хотя их дружбу можно понять: обе сдержанные и говорят мало. Только самое необходимое.

– Еще нужно позвонить вот сюда и сюда. – Вера написала карандашом на обратной стороне рецепта два телефонных номера. – Ничего не объясняй, когда ответят, просто скажи: «Общий сбор». Ну, ступай. Поторопись.

«Плохо», – так сказала баба Вера, и Марина, позвонив по номерам и скороговоркой пробормотав фразу по инструкции, побежала в аптеку. И обратно примчалась тоже бегом. Что значит «плохо»? Плохо, но врачи вылечат, и будет «хорошо»? Или… И что за «общий сбор»?

Вроде она отсутствовала совсем недолго, но вернувшись, застала в доме совсем другую картину. Катерина, умытая, переодетая в чистую, белую ночнушку, уже не кашляла, а просто хрипло дышала и, кажется, спала. Сама Вера, распотрошив баулы, кашеварила на кухне. В двух кастрюльках аппетитно булькало и пахло очень вкусно. На столе в плетенке белел крупно нарезанный хлеб. У Марины засосало под ложечкой, и она вдруг поняла, что с утра, увидев заболевшую Катерину, так растерялась, что даже не позавтракала. Да и не ужинала она вчера – посидела на завалинке на пару с собакой, дождалась темноты и пошла спать на половину Андрея. Здесь ей все было знакомо, поэтому она, не включая света, быстро разделась и юркнула в постель. Подушка пахла одеколоном, оба – и муж, и Андрей пользовались таким, потому что ей нравился этот аромат, и Марина, зарывшись поглубже, заплакала. Потом укуталась в одеяло, насухо вытерла слезы и наконец заснула.

А что ей делать теперь? Вера приехала, да еще, наверное, кто-то будет, раз объявлен «общий сбор»? Это те подруги, про которых рассказывал Андрей? Которые пьют спирт, а потом уходят по одной, словно подпольщицы?

– Чего встала в дверях? Садись, поешь.

На столе появилась глубокая тарелка с наваленной от души вареной картошкой и тушенкой. Вера подала ложку и подтолкнула Марину к столу.

– Ешь, ешь, или тушенка для тебя не еда? Вон ты какая, чистенькая, с маникюром, в носочках белых. На учительницу похожа.

Марина молча накинулась на еду. Потом выпила чаю с шоколадными пряниками, которые муж терпеть не мог, а она обожала, но никогда не покупала. И только после ответила.

– Марина. Учительница русской литературы. Преподаю в местной школе. Тушенка – нормальная еда. И пряники такие я люблю. Спасибо вам. – Марина убрала за собой посуду и посмотрела в упор на Веру. – Я вот что хочу спросить: вы на сколько приехали? Мне нужно знать, чтобы потом вернуться. Я думаю, Андрей еще долго пробудет в госпитале.

– Поживу в доме, пока Кате не станет лучше. С участковым врачом надо переговорить. Мотя и Наташа приедут к вечеру и останутся ночевать. И ты оставайся. А завтра будет видно. Андрей в госпитале, который на улице Ленина? Надо узнать, как он. Автомат работает? Хотя да, ты же звонила. Покорми пока собаку. Я скоро вернусь.

Пес смотрел на Марину умными глазами и жмурился от удовольствия, благодарно вздыхая, когда она чесала ему за ушами. Пустая, вылизанная до блеска миска выглядывала из собачьей будки, деревянной, чуть перекошенной, – наверное, ее сколотил Андрей. Светило солнце, пахло нагретой зеленью, из раскрытого настежь окна долетало хриплое, но ровное дыхание: Катерина все еще спала.

В этой части поселка доживали свой век послевоенные дома и бараки, их обещали вот-вот снести. «Знающие» люди показывали, где будут стоять две новые пятиэтажки, другие яростно с ними спорили, потому что одно место находилось там, где сейчас располагались палисадники пятнадцатого дома, а второе – на участке расплодившихся сараев четырнадцатого.

Но пока дальше споров дело не доходило. И сейчас Марина сидела на теплой завалинке, подставив лицо солнцу, и ни о чем не хотела думать. Хоть недолго, хоть один часик побыть в безопасной тишине, слушая, как где-то в кронах деревьев заросшего сада ссорятся, потом мирятся и снова ссорятся птицы, и зная, что не надо принимать никаких решений, и от нее ничего не зависит.

Вдруг тихо зарычал пес. Он повернул морду к калитке, и шерсть на загривке вздыбилась. Из-за деревьев не было видно пришедшего. Человек не открывал воротца, но и не уходил. Пес коротко гавкнул, сорвался с места и скрылся в зарослях у забора. Марина услышала торопливые шаги и перевела дух. На душе стало тревожно. Но она тут же забыла о застенчивом незнакомце, потому что ее скрутил острый приступ тошноты. Она кинулась в кусты, и вся картошка с тушенкой и ее любимые шоколадные пряники оказались на траве.

– Ты не беременная, случаем?

У завалинки, где они только что грелись с собакой на солнышке, стояла Вера.

– Или больная, может?

– Нет.

Марина ответила сразу на оба вопроса, а потом задумалась и стала подсчитывать дни. И со страхом посмотрела на Веру.

– Спокойно! Не паникуй! Может, вчера съела что-нибудь несвежее. Нужно проверить.

– Задержка две недели.

– Тоже бывает, у меня в лагере два года месячных не было, а потом цикл наладился. Когда на поселение вышла и питаться нормально стала.

Марина снова и снова пересчитывала сроки, не хотела верить, но уже понимала, что да. Она беременна. Сейчас?! И… чей это ребенок?

Господи, взмолилась она, пусть это будет не ребенок Ильи, она сделает аборт и будет жить, как прежде. А если отец – Илья, то аборт делать нельзя. Потому что муж погиб. А его продолжение она носит под сердцем. Нужно сходить в консультацию: там поставят точный срок, и она будет знать, чей ребенок.

– Чего ты так всполошилась? Или не замужем?

– Замужем.

Марина не хотела продолжать разговор и объяснять чужой женщине свои проблемы.

– Вы узнали про Андрея?

Вера чуть дернула уголком губ.

– Соседка, говоришь? Ну, слушай, соседка. Оперировал лучший в госпитале хирург, там на него все молятся. Три пулевых ранения, кости целые, внутренние органы заштопали. Состояние стабильно тяжелое. Посетителей пока не пускают. Шепчутся по углам, что его должны наградить. – Вера с сомнением посмотрела на Маринино лицо с синими тенями под глазами и закончила неожиданно: – А я тебе пряники купила, думала, чаю попьем.

Марина булькнула горлом и кинулась в кусты. За ней, весело гавкнув, бросился пес, но через мгновение с озадаченной мордой вылез обратно.

– Что, Пират? Не хочет она с тобой играть? Не до тебя ей. Пошли посмотрим, как там твоя хозяйка справляется с бедой.

Марина вышла из зарослей, вытирая платочком зареванное лицо. Ей не хотелось никому объяснять, почему новость о беременности так ее расстроила. Впервые она порадовалась болезни Катерины. Если бы та была в сознании, то только «шалашовкой» ее высказывания бы не ограничились. Марина спрятала мокрый платок в карман юбки, зашла в дом и попросила:

– Вера, вы, пожалуйста, не говорите никому, – Марина сделала паузу, чтобы подчеркнуть последнее слово, – о моем состоянии, хорошо?

– Ты что, ревела? Ну, милая, даже если я не скажу, все догадаются по твоему лицу, что что-то случилось. Давай, соберись. Подними голову, вот так, да. Слезы, они расслабляют. А сопротивление, наоборот, придает сил. И чего всполошилась? Или у тебя наследственность плохая?

Марина вспомнила соседского мальчика и отрицательно помотала головой. А потом пожала плечами. Откуда она знает, какая у нее наследственность? У сестры вот вроде дети обычные.

– Молодая, на вид здоровая. Муж есть. Рожай. Дети – это же счастье.

Вера как-то странно моргнула, отвернулась и загремела посудой на плите.

Марине вдруг захотелось все ей рассказать. И про мужа, и про Андрея, и про школу с детьми, которые не понимают Достоевского. Она уже шагнула к Вере и протянула руку, чтобы повернуть ее к себе, но не успела.

– А вот и наши, – проговорила Вера, словно не замечая протянутой Мариной руки.

Тотчас стукнула калитка, и в окна ворвался радостный лай Пирата. Вера и Марина вышли на крыльцо и увидели, как по саду идут две женщины, увешанные свертками и сумками, словно новогодние елки – игрушками.

– Что за паника? Почему так срочно?

Свертки и сумки были сброшены у порога, Вера обнялась с одной из пришедших, а вторая внимательно рассматривала Марину.

– Катя заболела. – Вера отстранилась, поправила измявшееся платье и прижалась на секунду ко второй гостье. – Думаю, ее положат в стационар. Вот, ждем с соседкой врача. Двустороннее воспаление легких, осложненное, как понимаете, возрастом и старыми болячками. Она без сознания.

– Попрощаться позвала?

У Марины появился в груди колючий комок, который мешал нормально дышать. Вот что означало «плохо» и «общий сбор». А почему Вера не вызвала «скорую»? Попрощаться? Но как-то старухи… не взволнованы? Им все равно? Но примчались-то по первому зову.

– Не исключаю такой вариант, – Вера опять заговорила сдержанно, не так, как несколько минут назад, когда советовала Марине рожать. – Знакомьтесь. Марина, соседка. Она меня вызвала. А это…

– Мотя, – представилась та, что рассматривала Марину, очень коротко стриженная, полностью седая, как и ее подруги, и такая же худая, но не высокая.

– Наталья. – Та, что обнималась, протянула руку, с силой потрясла и оглянулась на Веру.

– Веди.

Марина осталась на крыльце, разглядывая вместе с Пиратом сваленные как попало вещи. Пес вдруг облизнулся. Ага, значит, в каком-то свертке продукты, скорее всего, колбаса. Похоже, подруги собрались не на один день. «Запаслись едой и одеждой», – сообразила Марина, увидев, что из не до конца застегнутой туго набитой сумки выглядывает разноцветный вязаный свитер.

На крыльцо рядом с Мариной опустилась Наталья и молча закурила.

– Мне тоже дай. – Вышедшая следом Мотя протянула руку.

– Не бросила?

Наталья вручила ей пачку «Примы».

– Бросила. Две недели без курева – мой личный рекорд. Ура.

– О, паровозы. Задымили. Отойди подальше, тебе вредно. – Вера подтолкнула Марину, и та послушно перешла с крыльца на завалинку.

– Туберкулезная? – Наталья выпустила дым в противоположную от Марины сторону. – Мы не заразимся, у нас иммунитет лагерный. Все было: заворот кишок, туберкулез из-за ослабленного организма, еще фурункулез, авитаминоз, чесотка…

– Ну, завелась. – Вера села рядом с подругами. – Подвиньтесь.

– И алиментарная дистрофия, – упрямо закончила Наталья.

– Если Катерину увезут в больницу, что нам тут делать? – Мотя привалилась к перилам. Балясины прогнулись, опасно скрипнув.

– Ждать. Если через два дня будет положительная динамика, то можно и по домам, если нет… сами все знаете. Катин внук тоже в госпитале. Ранили на задании. Тяжело.

– Дела. – Наталья аккуратно затушила недокуренную папиросу, спрятала окурок в пачку и оглядела двор и сад. – Можно пока порядок навести, деревья проредить, траву выкосить. У Пирата будка скоро завалится.

– Инструмент есть?

Три седые старухи повернулись к Марине. Она растерялась.

– Я не знаю. За домом сарай. Можно там посмотреть.

В сарае царил бардак: инструменты хранились как попало, но они были. Наталья, схватив непонятный Марине предмет, даже засмеялась:

– Смотри-ка, а Катеринин младший мент не таким уж и бестолковым оказался.

– Он сам построил будку для собаки! – оскорбилась Марина.

– Вон тот кривой теремок?

– А вы что, сами будете рубить и… пилить? Может, мужчин позвать?

– Мужа позови. – Наталья отложила непонятный предмет на верстак. – Пусть поучится, как с деревом работать надо.

– Моего мужа убили. Неделю назад, – вспыхнула Марина.

– Как это?

У распахнутой двери сарая застыла Мотя. Наталья тоже перестала перебирать инструменты и, распрямившись, посмотрела на Марину.

Марина чертыхнулась про себя. Кто тянул за язык? Но стало обидно за Илью. И за Андрея тоже. Как-то ехидно прозвучали слова про «кривой теремок». Хотя домик Пирата и впрямь выглядел косеньким.

– Уберите, пожалуйста, собаку! – Раздался тонкий голосок от калитки. – Я врач, пришла на вызов.

Втроем они бросились ловить Пирата, а от крыльца уже спешила Вера.

– Я тоже врач. Пойдемте, покажу вам больную.

Катерину увезли. Вместе с ней уехала Вера.

– Проконтролирую все, – пояснила она подругам, укладывая в сумку вещи Катерины: халат, ночнушку, тапочки, мыло и зубную пасту, – вечером вернусь, ждите.

Марина, Наталья и Мотя долго смотрели вслед скорой, петляющей по дороге между домами и бараками. Несколько мальчишек неслись на велосипедах за машиной, поднимая пыль с обочины.

– Ну что? Давайте работать. Не могу я просто сидеть и ждать. – Наталья крутанула в руке топор, который прихватила из сарая.

– А мне что делать? Я не умею ничего. Траву могу полоть.

– За тобой ужин. Продукты вот. – Наталья кивнула на свертки и сумки на крыльце.

– А что вы предпочитаете? Суп или второе? – Марина наклонилась, ухватила сразу два свертка и выпрямилась, услышав смех.

– Мы предпочитаем еду. Любую. Сытную. Хлеба покрупнее нарежь.

Мотя подхватила оставшиеся сумки и волоком протащила в кухню.

– Тут вещи наши, сложи их на Катиной половине, вечером разберемся. А продукты в холодильник убери, жарко.

Ужинать сели, когда с улицы в дом потянуло прохладой. К этому времени Мотя выкосила всю траву и подмела двор, а Наталья привела в порядок сад: проредила кусты, отпилила сухие ветки у деревьев, вырезала и отодрала с растений плющ. Вдруг оказалось, что у дальнего забора, примыкающего к соседнему дому, растут три до сих пор цветущих яблоньки. Вместе с прохладой дом наполнился ароматом скошенной травы.

Стол решили подтащить к раскрытому окну и накрыли поверх затертой клеенки серой льняной скатертью. Посередине Наталья водрузила трехлитровую банку с ветками, усыпанными яблоневыми цветами. Рядом красовались разнокалиберные тарелки, стаканы, алюминиевые вилки и толсто нарезанный хлеб прямо на разделочной доске. Марина с сомнением посмотрела на поллитровую бутылку, заткнутую самодельной пробкой, и аккуратно вставила ее на полку холодильника между двумя молочными. Не будут же они сейчас пить? И Вера до сих пор не пришла, и непонятно, почему так сильно задерживается. Мотя и Наталья молчали, но Марина видела по их тревожным переглядываниям, что они тоже волнуются.

Расселись за столом так, чтобы смотреть в окно на убранный и похорошевший сад.

– Если задержимся, сделаю стол под сиренью и скамейки. – Наталья отломила кусок хлеба, макнула в горчицу, выложенную Мариной на блюдце, и принялась уплетать картошку, тушеную с мясными копчеными костями.

– Нам не придется задерживаться, все будет хорошо, – с нажимом проговорила Мотя, – Вера скоро придет и скажет, что Катерина поправляется. Я уверена.

Наталья на мгновение перестала жевать и энергично закивала головой.