Читать онлайн Корона из Пепла. Сумерки Яви

Глава 1: Запах железа и чабреца

Петух в Медвежьем Углу был ленив, и потому деревню всегда будил молот. Его мерный, тяжелый стук, доносившийся с окраины, был надежнее восхода солнца. Ратибор проснулся под этот знакомый ритм, расталкивая остатки сна. Он не нежился в постели. Холодные доски пола, ковш ледяной воды из колодца, выплеснутый в лицо, и миска густой овсяной каши, плотной, как глина, – таким было каждое его утро. Быт боярина-пограничника был прост и суров.

Путь от отцовских хором до кузни лежал через всю деревню. Медвежий Угол оживал. Староста Прохор, красный как рак, размахивал руками, пытаясь переспорить трех баб у колодца, – безнадежное дело. Мальчишки, взъерошенные после сна, с гиканьем гоняли кур по пыльной улице. Жизнь текла своим чередом, привычная и понятная.

Но в этой простоте всегда таилось иное. Краем глаза Ратибор заметил, как из-за плетеной изгороди мелькнула косматая голова домового. Хозяйка, старая Матрена, уже выставила для него блюдце с молоком. У крыльца соседнего дома лежал, подергивая во сне лапой, огромный волкодав Борз; на его седой шкуре сквозь шерсть проступали выцветшие синие руны – оберег от хвори и сглаза. Никто не обращал на это внимания. Духи и магия были не чудом, а частью быта, такими же обыденными, как смена времен года.

Источник утреннего перестука встретил Ратибора жаром и запахом угля. Кузня.

– Солнце уже стыдится за тебя, боярич, – пророкотал голос, перекрывая звон металла.

У наковальни стоял Игнис. Гора, а не человек. Плечи, как у молодого быка, руки, толщиной в бедро Ратибора, покрыты не только въевшейся сажей и мозолями, но и мелкой, твердой чешуей цвета старой бронзы. Он беззлобно зыркнул на Ратибора из-под густых бровей.

– Солнце всходит, когда Игнис берет в руки молот, – без улыбки ответил Ратибор, привычно отражая подколку.

Между ними всегда было так – короткие, мужские перепалки, больше похожие на обмен ударами тренировочных мечей. Игнис был ему как дядька, суровый и надежный, как сталь, что выходила из-под его молота. Сейчас он ковал лемех для плуга. Ратибор смотрел, как он работает. В этом была своя магия. Игнис не просто бил по раскаленному металлу. Казалось, он вдыхал в него свой жар, и полоса железа под его ударами светилась дольше и ярче обычного, покоряясь воле мастера.

Дверь из кузни вела в дом, и здесь мир огня и железа сменялся миром трав и тепла. Их встречала Аурум, жена Игниса, и их дочь, Кайя. В доме витал густой, горьковато-сладкий аромат. Аурум, женщина удивительно тонких черт лица, сидела у стола и перебирала сухие пучки зверобоя и чабреца. Лишь ее глаза, цвета старого золота, с вертикальными зрачками, выдавали ее драконью кровь.

– Здравствуй, Ратибор, – ее голос был тихим, как шелест сухих листьев. – Для отца. Опять нога к непогоде ноет, знаю.

Она протянула ему небольшой глиняный горшочек с темной, пахучей мазью. Ее забота о боярине была такой же обыденной и неотъемлемой частью их жизни, как стук молота ее мужа. Кайя, сидевшая в углу и точившая небольшой охотничий нож, лишь коротко кивнула ему, не отрываясь от своего дела.

Ратибор взял мазь. Простые слова благодарности были бы здесь лишними. Он кивнул в ответ и вышел.

Он не успел сделать и двух шагов, как резкий толчок в бок едва не сбил его с ног. Кайя возникла рядом, бесшумная и быстрая, как всегда.

– Опять к отцу своему? Скука, – фыркнула она, пихая его еще раз, уже слабее, играючи. Ее рыжие, как осенняя листва, волосы были растрепаны, а в зеленых глазах плясали оранжевые искорки. – Лучше бы в лес пошли. Старый Бори сказывал, зайцы в этом году жирные, ленивые. Самое время силки проверить.

Ратибор лишь отмахнулся, но пошел чуть быстрее, чтобы не отставать от ее упругого шага. Так было всегда. Он, ее отец и их дружба, сотканная из сотен таких вот утр, из общих походов в лес, споров и понятных без слов подколок.

Это был их мир. Прочный, как сталь Игниса, и пахнущий чабрецом из рук Аурум. Мир, в котором еще не было места страху. Ратибор и не догадывался, что этот знакомый до последнего камушка покой уже начал ржаветь по краям.

Глава 2: Хромой медведь

Боярские хоромы не были дворцом. Скорее, крепостью, вросшей в землю. Массивные, пропитанные смолой бревна, толщиной в обхват, узкие, как бойницы, слюдяные окна. Дом строили не для праздности, а чтобы выстоять в долгую зиму и выдержать короткую, но яростную осаду. Внутри, в полумраке главной горницы, пахло так, как должен пахнуть дом воина: горьковатым дымом от очага, старой кожей и пчелиным воском от десятков свечей.

У огня, в тяжелом резном кресле, сидел боярин Всеволод. Время и битвы иссушили его, оставив лишь жилы, кости и несгибаемую волю. Седина посеребрила виски, а лицо избороздили глубокие морщины, словно карту прожитых лет и пережитых горестей. Одна его нога была неестественно прямой и неподвижной – память о давней сече, что закончила его путь дружинника и начала путь правителя-пограничника. Сейчас он методично, с привычной точностью, правил оселко́м лезвие старого боевого топора.

При виде сына он не улыбнулся – улыбка давно стала редкой гостьей на его лице. Он лишь коротко кивнул, и его серые, выцветшие глаза осмотрели Ратибора с привычным критическим прищуром.

– От драконов идешь? – его голос был скрипуч, как старая телега. – Опять тебя Игнис уму-разуму учил?

В голосе не было тепла, но Ратибор уловил в нем то, что другие бы не заметили, – едва различимую нотку гордости за то, что его сын дружен с лучшим кузнецом на всю округу.

– Их мазь, – Ратибор протянул горшочек. – Аурум велела передать.

Всеволод взял его, не говоря спасибо. Слова благодарности между ними были такой же лишней шелухой, как и нежности. Он молча задрал штанину, обнажая колено, пересеченное белесым, уродливым шрамом, и принялся втирать темную, пахучую мазь.

Их разговор был таким же деловым и скупым.

– Прохор жалуется, озимые плохо всходят. Проверь завтра, что с землей.

– Сделаю.

– На восточном краю частокола два столба подгнили. Возьмешь мужиков, замените.

– Хорошо.

– Вешней водой мост через Черный ручей подмыло. Не сегодня-завтра рухнет. Пошли людей с утра.

Всеволод говорил не как отец с сыном. Он говорил как правитель, отдающий распоряжения своему наместнику. Он не растил из Ратибора просто воина, умеющего махать мечом. Он ковал из него хозяина, чья голова должна была болеть об урожае и мостах так же, как о вражеских набегах.

Ратибор, дождавшись, когда отец закончит, вставил свое:

– Я хотел завтра с Кайей пойти на дальние болота. Проверить силки. Там всегда дичи много.

Воздух в комнате мгновенно похолодел. Лицо Всеволода, до этого просто суровое, окаменело. Он поднял на сына взгляд, и серая выцветшая сталь его глаз стала твердой и холодной, как лезвие его топора.

– На дальние болота не пойдете.

Слова упали в тишину, как камни в колодец.

– Но почему? – попытался возразить Ратибор. – Мы там сто раз были.

– Я сказал, – отрезал Всеволод. В его голосе не было гнева, лишь непререкаемая тяжесть приказа. – Там нечисто.

Он не объяснил. Не счел нужным. Просто поставил перед фактом, как ставит стену щитов перед врагом. Ратибор открыл было рот, чтобы спорить дальше, но осекся. Он наткнулся на тот самый взгляд. Взгляд, который не принадлежал хромому старику в кресле. Это был взгляд воеводы Всеволода, Хромого Медведя, который когда-то одним этим взглядом останавливал начинающийся в войске бунт и заставлял замолкать сотни глоток.

В этот миг Ратибор понял, что спорить бесполезно. И что слова "там нечисто" – это не просто отговорка. Это – запертая наглухо дверь, за которой скрывается что-то, о чем его отец, переживший десятки битв, не хочет даже говорить. Он молча кивнул.

Всеволод вернулся к своему топору, и тишину в горнице снова нарушил лишь тонкий, звенящий скрежет камня о сталь. Но мирный домашний звук больше не успокаивал. В нем слышался отголосок невысказанной тайны, и тень прошлого его отца, казалось, стала длиннее, накрыв собой всю комнату.

Глава 3: Чужаки у старого дуба

Запрет отца был как камень, брошенный на дорогу. Обойти можно, перешагнуть – нет. Ратибор уважал приказ. Но упрямство, унаследованное от того же отца, зудело под кожей, требуя ответа. Что значит "нечисто"? Почему взгляд боярина стал таким ледяным?

На следующее утро, проверив озимые и отдав распоряжения по починке частокола, он нашел компромисс. Не дальние болота. Старый дуб. Место, которое деревенские и так обходили стороной. Последнее время охотники жаловались, что Леший там стал особенно злым и нелюдимым, путал тропы, а то и вовсе мог напустить морок. Если в лесу и вправду завелось что-то "нечистое", оно должно было проявить себя там.

Кайя его замысел поняла без слов. Едва он свернул с тропы, ведущей к реке, в сторону дубравы, она материализовалась рядом, словно выросла из-под земли.

Лес принял их в свои зеленые, пахнущие прелой листвой и грибами объятия. Здесь Кайя была хозяйкой. Она шла впереди, двигаясь с плавной грацией хищника. Ее драконья кровь обостряла чувства до предела. Она слышала то, чего не слышал Ратибор, – треск сухой ветки под лапой пробегающей куницы за сотню шагов. Она видела сломанный папоротник, на который он не обратил бы внимания. Она чувствовала запахи – теплого мха, острой смолы и… чего-то еще, тревожного и чужого. Она была идеальным следопытом, живым воплощением инстинкта.

– И все же зря ты отказался от дружины, – нарушил тишину Ратибор, перешагивая через замшелый ствол упавшего дерева. – Представь: Киев, ратные смотры, походы в степь. Слава.

Кайя фыркнула, даже не обернувшись.

– Княжья псарня. Сидеть в душном городе, ходить строем, есть из общего котла и ждать, пока тебя пошлют умирать за клочок земли, названия которого ты даже не знаешь. Слава? – она на мгновение обернулась, и в ее глазах блеснули насмешливые искорки. – Слава – это когда ты сам себе хозяин. То ли дело здесь – свобода.

Она была права, и от этого становилось досадно.

Старый дуб они сначала почувствовали, а потом увидели. Воздух вокруг него стал тяжелее, словно налился свинцом. Само дерево было гигантом, пращуром этого леса, его морщинистая кора походила на лицо древнего старика. У его корней они нашли то, что искали.

Это не были следы Лешего. Несколько тушек лисиц, зайцев и один молодой барсук были аккуратно разложены по кругу, образуя уродливый, прерванный символ. Их шерсть была влажной от крови, которая пропитала землю под ними, но ни на одном теле не было следов борьбы, рваных ран или укусов. Животных убили где-то в другом месте, принесли сюда и разложили. Сын воина, Ратибор знал почерк хищника. Это был не он. Это был ритуал.

Внезапно Кайя замерла, как испуганная лань. Она схватила Ратибора за руку, и ее пальцы оказались неожиданно сильными.

– Чужие, – прошептала она, и ее зрачки сузились. – Пахнет гнилью… и холодным железом. Быстро!

Они нырнули в густой ельник, затаившись за колючими лапами так, что их самих едва было видно. Ждать пришлось недолго.

К дубу вышли трое. Они двигались бесшумно, ступая так легко, словно земля не держала их. Одеты они были в темные, неброские дорожные плащи, а лица их скрывали глубокие капюшоны. Они подошли к своему страшному творению. Один из них, самый высокий, присел на корточки и провел рукой над мертвыми зверями. Ратибору показалось – или тени под его ладонью и вправду сгустились, став густыми и почти осязаемыми?

Чужаки не произнесли ни слова. Они словно общались беззвучно. Осмотрев символ, они так же молча, как и появились, развернулись и ушли, их фигуры растворились в полумраке дубравы.

Ратибор и Кайя не шевелились, почти не дыша, пока последний шорох их шагов не затих вдали. Ратибор чувствовал, как бешено колотится его сердце. Он посмотрел на Кайю. Ее лицо было бледным, а в глазах застыл тот же холодный ужас, что и у него. Это были не сказки охотников. Не проделки Лешего и не суеверия стариков. Это было что-то реальное. Молчаливое. И смертельно опасное. Угроза перестала быть слухом. У нее появилось лицо, скрытое под темным капюшоном.

Глава 4: Разговор за полночь

Воздух в отцовском доме казался густым и тяжелым. Ратибор вернулся уже затемно, стараясь ступать как можно тише, но это было бесполезно. Отец ждал его.

Он сидел в том же резном кресле в главной горнице, но топор отложил в сторону. В очаге тлели последние угли, отбрасывая на его лицо дрожащие, красноватые отблески, которые делали морщины еще глубже. Он не кричал. Не ругался. Он просто смотрел на сына, вошедшего в комнату, и этот молчаливый, тяжелый взгляд был хуже любого крика.

– Я сказал тебе не ходить.

В голосе не было вопроса. Только констатация нарушенного приказа.

Ратибор не стал оправдываться. Объяснять что-то про упрямство и любопытство было бесполезно и по-детски глупо. Он молча подошел к столу и положил на его дубовую, испещренную отметинами столешницу кусок бересты. При свете одинокой лучины на белой коре проступил неумело, но точно зарисованный углем уродливый символ с круга мертвых животных.

А потом он начал говорить. Ровным, сдерживаемым голосом он рассказал все. О мертвых зверях, разложенных в ритуальном порядке. О крови, впитавшейся в землю без следов борьбы. О трех безмолвных фигурах в темных плащах, скрывающих лица. О том, как один из них словно управлял тенями. Он ничего не утаил, ничего не приукрасил. Это был не рассказ испуганного мальчика, а доклад лазутчика своему воеводе.

Когда он закончил, в горнице воцарилась тишина. Всеволод не сводил глаз с грубой зарисовки на бересте. Его лицо, до этого просто суровое, стало пепельно-серым. Он медленно поднял руку и на мгновение закрыл глаза, и на его лице проступила такая глубокая, такая застарелая боль и смертельная усталость, словно все его старые раны, и на теле, и на душе, открылись разом, кровоточа. Он узнал этот знак. Знал его слишком хорошо.

Ратибор ждал чего угодно: гнева, наказания, новых запретов. Но Всеволод медленно, кряхтя, поднялся с кресла. Он подошел не к сыну, а к старому, окованному железом сундуку, что стоял в углу. Щелкнул тяжелый замок. Извлек оттуда что-то, завернутое в промасленную ткань.

Он вернулся к столу и положил сверток рядом с рисунком на бересте. Развернул. На столе, рядом с нарисованным символом смерти, лежал старый, боевой меч. Не блестящий, не парадный. Его гарда была потерта, на клинке виднелись мелкие зазубрины – следы бесчисленных ударов, а ножны из почерневшей кожи хранили на себе отпечаток сотен дней походов.

– Раз прошлое пришло за мной, – глухо сказал Всеволод, глядя не на сына, а на меч, – ты должен уметь не только пахать землю, но и защищать ее.

Он поднял взгляд, и в его глазах больше не было ни гнева, ни усталости. Только холодная, как зимняя река, решимость.

– Завтра на рассвете. На тренировочном поле. И прекрати свои тайные вылазки. Теперь ты будешь учиться сражаться по-настоящему. И молись всем богам, чтобы этот навык тебе не пригодился.

Он по-прежнему не сказал правды. Не объяснил, что это за символ, что за прошлое, что за чужаки. Но его тактика изменилась. Стена, которой он оберегал сына от мира, рухнула. Теперь он начал ковать из него оружие.

Ратибор смотрел то на отца, то на меч. Он понимал, что сегодняшняя вылазка изменила все. Он перешагнул черту, и теперь дороги назад нет. Между ними, отцом и сыном, возникло новое, хрупкое понимание, рожденное не словами, а общей, безмолвной угрозой.

Они еще долго стояли в тишине, двое мужчин над старым мечом, и единственным светом в сгущающейся тьме был трепещущий, слабый огонек одинокой лучины.

Глава 5: Первый урок стали

Рассвет едва окрасил восточный край неба, а тренировочное поле за деревней уже огласилось глухими ударами дерева о дерево. Всеволод, несмотря на свою хромую ногу, двигался с обманчивой, хищной грацией старого волка. Каждый его шаг был выверен, каждое движение – экономно и смертельно опасно. Он вручил Ратибору тяжелый, затупленный тренировочный меч из дуба, весивший не меньше боевого.

И урок начался.

Это не было похоже на те игры с мечами, в которые Ратибор играл с деревенскими парнями. Это не было благородное фехтование из княжеских дружин, о котором он читал в старых грамотах. Это была жестокая, грязная наука выживания.

– Забудь все, что ты видел на ярмарках, – прохрипел Всеволод, с легкостью парировав яростный выпад Ратибора и тут же ткнув его в бок рукоятью так, что у того перехватило дыхание. – Бой – это не танец. Бой – это работа мясника.

Он учил его не красивым приемам, а вещам простым и уродливым. Как ударить под колено, чтобы сломать ногу. Как швырнуть горсть пыли или грязи в лицо, чтобы ослепить на долю секунды – решающую долю. Как парировать удар не мечом, а предплечьем, чтобы вторым движением нанести быстрый, смертельный укол в горло или под мышку.

Раз за разом он сбивал Ратибора с ног. Деревянный меч с силой врезался в плечи, ребра, ноги, оставляя багровые ссадины.

– Вставай! – рявкал Всеволод, не давая ему передышки. – Твой враг не будет ждать, пока ты отдохнешь!

Ратибор поднимался, стиснув зубы, тяжело дыша. Легкие горели, мышцы выли от боли. Он снова бросался в атаку, и снова оказывался на земле.

– Твоя гордость – твой главный враг! – голос отца гремел над ним. – Ты думаешь о том, как выглядишь. А надо думать, как выжить. В настоящем бою нет чести. Есть только живые и мертвые. Выбирай, кем быть.

В середине тренировки, когда солнце уже поднялось над лесом, а Ратибор был вымотан до предела, на поле пришла Кайя. Она не подошла близко, а прислонилась к стволу старой березы на краю поляны. Она ничего не говорила. Просто смотрела, скрестив руки на груди.

Всеволод, наконец, позволил себе передышку. Он отошел к ведру с водой, оставленному у края поля. В этот момент Кайя отделилась от дерева и подошла к Ратибору, который стоял, оперевшись на меч, и пытался восстановить дыхание.

– Он учит тебя драться как человек, – тихо сказала она. Ее голос был серьезен. – Но те, кого мы видели в лесу… они не люди. Или не совсем люди.

Она встала в стойку, и ее тело преобразилось. Она согнулась ниже, ее движения стали плавными, текучими и в то же время порывистыми, как у змеи, готовящейся к броску.

– Ты пытаешься остановить удар. Не останавливай. Уйди с его пути. Пусть его сила работает против него. Чувствуй его. Не смотри на меч, смотри на плечи, на ноги. Туда, откуда рождается удар.

Они начали кружить друг против друга. И это был совсем другой бой. Она не атаковала в полную силу. Она была тенью, ветром. Она скользила вокруг него, уходя от его выпадов на волосок, а ее удары были короткими, быстрыми тычками в уязвимые точки – шею, подколенное сухожилие, солнечное сплетение. Она учила его тому, чему не мог научить отец, – нечеловеческой интуиции боя.

Всеволод вернулся от ведра. Он остановился, увидев, как его сын и драконица кружат в завораживающем, смертельно опасном танце. Их стили были так же непохожи, как камень и ветер, но каким-то чудом они дополняли друг друга. Ратибор был прямой, как его меч, – силой, напором, несгибаемым упорством. Кайя была гибкой, как ее тело, – скоростью, хитростью, инстинктом. Он – щит и меч. Она – кинжал и ускользающая тень.

Боярин не прервал их. Он молча опустился на ствол упавшего дерева и смотрел. И в его суровых, усталых глазах впервые за долгое время блеснуло нечто, похожее на слабую, робкую надежду. Он понял, что его сын, отправляясь на войну, о которой он все еще не решался ему рассказать, не будет один. У него будет не просто подруга детства. У него будет боевой товарищ. Возможно, даже более ценный, чем любой из дружинников, которых он когда-то вел за собой.

Глава 6: Языки пламени

Вечер опустился на деревню, принеся с собой прохладу и запах дыма от домашних очагов. Ратибор и Кайя сидели на скамье у остывающей кузни. Каждый мускул ныл после дневной тренировки, а кожа горела от ссадин. Они молчали, слишком уставшие для разговоров.

Игнис, закончив работу, вышел из кузни, вытирая могучие руки промасленной тряпкой. Он подошел, взял в руки дубовый тренировочный меч Ратибора, лежавший рядом, взвесил его и громко цокнул языком.

– Деревяшкой машете. Детские забавы.

Он бросил меч на землю и сел рядом с ними. Сумерки сгущались.

– Всеволод учит тебя, как бить железом, – пророкотал он, глядя на Ратибора. – Но есть сила и постарше. – Он перевел взгляд на дочь. – И опаснее.

Он заговорил о "языках пламени" – драконьей магии, что текла в их жилах. Игнис объяснял, что это не колдовство, не заговоры, которым учатся у волхвов. Это – часть их сути, их дыхание, их кровь.

– Для вас, людей, огонь – это враг или слуга, – говорил он, и отсветы от горна плясали на его бронзовой чешуе. – Он либо греет вам еду, либо сжигает дома. Для нас огонь – это язык. Он может говорить. Он может созидать. Им я очищаю металл, слышу его душу, выгоняю из него слабость. А могу и просто сжечь все дотла.

Он встал, взял клещами раскаленную добела заготовку, что остывала у горна. Металл светился, как маленькое солнце. Игнис поднес его к лицу. Он не дул на него. Он лишь слегка изменил свое дыхание, выдохнул – медленно, протяжно. И пламя, еще живущее в металле, откликнулось. Оно послушно затанцевало, то угасая до тусклого огонька, то разгораясь до ослепительной вспышки. Это было тонкое, почти инстинктивное управление.

– Твои вспышки гнева, – сказал он, не оборачиваясь к Кайе, – это лишь крик. Грубая, неотесанная сила. Ты швыряешься пламенем, как ребенок камнями. Ты должна научиться не кричать, а шептать огню. Иначе однажды он сожжет не врага, а тебя саму.

Внезапно их разговор прервал далекий, отчаянный крик из деревни:

– Пожар! Горим!

Они вскочили. На дальнем краю деревни, у самого леса, полыхал один из хозяйственных сараев. Оранжевые языки пламени уже вырывались из-под соломенной крыши, жадно пожирая сухое дерево.

Все трое бросились туда. У пожара уже собралась толпа. Люди бестолково суетились, кто-то пытался лить воду из ведер, но это было все равно что плевать на раскаленную сковороду. Пламя, подгоняемое вечерним ветерком, уже готово было перекинуться на соседний дом. Паника нарастала.

И в этом хаосе Ратибор вдруг почувствовал, как в его голове все прояснилось. Уроки отца – о тактике, об управлении, о том, что паника – главный враг, – всплыли в памяти. Он запрыгнул на бочку, чтобы его было видно и слышно.

– СТОЯТЬ! – его голос, усиленный тренировками и внезапной уверенностью, прорезал шум. Все на мгновение замерли, уставившись на него. – Пятеро! Ломайте забор! Не дайте огню дорогу! Вы, – он указал на женщин, – цепочкой к колодцу, ведра передавать! Быстро!

Люди, получив четкие, ясные приказы, словно очнулись от ступора. Паника сменилась лихорадочной деятельностью. Цепочка из ведер протянулась от колодца к пожару, мужики с топорами набросились на плетень.

Пока Ратибор командовал, Кайя смотрела на огонь. Она не видела в нем врага. Она видела родную, неукротимую стихию. И слова отца – "научись шептать огню" – эхом прозвучали в ее голове. Она подбежала ближе, туда, где жар был невыносим для обычного человека. Она протянула руки к пламени. Она не думала. Она чувствовала. Она инстинктивно "потянула" огонь на себя, призывая его к себе, как непослушного пса.

И огонь откликнулся. Языки пламени, уже лизавшие стену соседнего дома, дрогнули и потянулись в сторону, сжимаясь, уплотняясь. Кайя не тушила его. Она контролировала его, превращая бесформенное море огня в один ревущий, бьющийся огненный столб, устремленный в ночное небо.

Когда пожар потушили, от сарая остались лишь дымящиеся, почерневшие угли. Но деревня была спасена.

Староста Прохор подошел к Ратибору, который, перепачканный сажей, тяжело дышал. Старик посмотрел на него не как на боярского сына, которым можно помыкать, а с новым, глубоким уважением. Как на будущего предводителя.

К ним подошел и Всеволод, молча наблюдавший за всем с края площади. Он не сказал ни слова. Просто подошел и тяжело опустил руку на плечо сына. Эта скупая отцовская ласка была ценнее любой похвалы.

Глава заканчивалась на безмолвной сцене. Ратибор и Кайя, оба в саже и копоти, стояли у догорающих углей. Они смотрели друг на друга, и в их взглядах было новое понимание. Сегодня они впервые действовали как единое целое. Он – как разум и воля, управляющий людьми. Она – как сила и инстинкт, управляющий стихией. Они спасли свой дом.

Причина пожара осталась невыясненной. Случайная искра, неосторожность… Но в холодном вечернем воздухе уже витало горькое подозрение, что это не было случайностью. Враг больше не прятался в лесу. Он подошел еще на один шаг ближе.

Глава 7: Искра

(Воспоминание Кайи)

Мне было десять. Возраст, когда чешуйки на висках, которые мама учила прятать под волосами, начинают блестеть ярче. Возраст, когда разница между мной и остальными деревенскими детьми стала острой, как осколок стекла. Они играли в догонялки, плели венки, а я… я была другой. Они это чувствовали.

В тот день солнце пекло нещадно, и земля у ручья превратилась в теплую, вязкую грязь. Димка, сын старосты, самый главный задира, и его подпевалы окружили меня. Я просто хотела набрать кувшин травы-подорожника для мамы.

– Глядите, змеиное отродье! – крикнул Димка, и его дружки мерзко засмеялись.

Первый комок грязи ударил меня в плечо, оставив темное, мокрое пятно на белой рубахе. Я вздрогнула. Потом – второй, в спину. Третий – в волосы. Я стояла, сжав кулаки, и молчала. Отец учил меня быть сильной. Мама учила быть сдержанной. Я терпела, глотая горячие, злые слезы.

– Что, молчишь, ящерица? Язык проглотила? – Димка подошел ближе. От него пахло потом и самодовольством.

И тут появился Ратибор. Ему было одиннадцать, и он был на полголовы ниже Димки. Он не бежал с криками. Он просто вышел из-за ивняка, где, видимо, удил рыбу, и молча встал между мной и ними.

– Оставь ее, – сказал он. Голос у него еще был мальчишеский, но в нем уже звенела сталь, которую я слышала в голосе его отца.

Димка опешил на мгновение, а потом расхохотался.

– О, боярский щенок пришел свою змеюку защищать! Уйди с дороги, Ратибор, не то и тебе достанется.

– Я сказал, оставь ее.

Драка была короткой и предсказуемой. Их было трое. Ратибор был один. Он дрался отчаянно, но его повалили на землю и начали пинать. Не зло, но унизительно, под гогот и улюлюканье.

И в этот момент во мне что-то сломалось. Забота мамы, уроки отца – все рассыпалось в прах. Я смотрела, как они бьют его, единственного, кто за меня заступился, и внутри меня словно лопнул тугой, горячий узел. Ярость, обида и какая-то непонятная, острая боль за него слились воедино. Я закричала.

Но это был не обычный крик. Из моего горла вместе со звуком вырвалось что-то еще. Шипящее, горячее. Краткая, неконтролируемая вспышка пламени, не больше, чем от лучины.

Мальчишки, стоявшие над Ратибором, взвизгнули. Не от боли – огонь лишь лизнул их волосы, оставив резкий запах паленой шерсти, – а от животного, первобытного ужаса. Они вскочили и, спотыкаясь, бросились наутек, крича "Ведьма! Она огнем дышит!".

А я осталась стоять, глядя на свои руки. На ладонях не было ожогов. Но я чувствовала этот жар внутри. Он испугал меня до смерти. Я сделала что-то страшное. Что-то неправильное. Что-то, что навсегда отделило меня от них. Я заплакала – теперь уже не от обиды, а от ужаса перед самой собой.

Ратибор поднялся с земли. У него была разбита губа, на щеке наливался синяк. Он подошел ко мне. Я сжалась, ожидая, что и он сейчас испугается. Что убежит, как остальные. Назовет меня чудовищем.

Но он не испугался. Он просто взял мою ладонь, которая все еще дрожала, в свою. Его рука была теплой и твердой. Он посмотрел на меня своими серьезными серыми глазами, и в них не было ни капли страха. Только какое-то странное, взрослое понимание.

– Теперь они точно побоятся к тебе лезть, – сказал он, и, несмотря на разбитую губу, в его голосе прозвучало удовлетворение.

Он не отпускал мою руку. Мы так и стояли посреди поляны – одиннадцатилетний мальчик с подбитым глазом и десятилетняя девочка, только что понявшая, что она – монстр. Но он держал меня за руку, и почему-то это делало все не таким страшным.

Именно в тот день, стоя там под жарким солнцем, под запах паленых волос и придорожной пыли, я поняла простую и окончательную вещь. Мое сердце, глупое и горячее, больше не принадлежало мне. Оно принадлежало мальчику, который не побоялся моего огня.

Глава 8: Дорога на Покровский Торг

Раз в году, в Покров, Медвежий Угол пробуждался от своей лесной дремы. Предстоял большой торг в соседнем погосте Красный Холм – событие, к которому готовились загодя, и оно всегда приносило в деревню запах дальних дорог и звон монет.

Боярин Всеволод, хоть и не мог сам ехать из-за вечно ноющей ноги, руководил сборами со своего крыльца, как воевода, готовящий войско к походу. Он лично проверял, как увязаны на телеге мешки с отборным зерном и связки лисьих и куньих шкур. Его наказы Ратибору были короткими и вескими, как удары топора.

– Зерно и меха продашь до последней гривны, не продешеви. Купишь соли, три пуда, не меньше. Железа – у гнома Бори Бороды, у него проверенное, без гнильцы. И, – тут он понизил голос и посмотрел сыну прямо в глаза, – держать язык за зубами, а уши востро. На торге всякая нечисть собирается, и я не только про лесную говорю.

Кайя тоже собиралась. Игнис вручил ей замшевый сверток, в котором покоились пять охотничьих ножей, – его гордость. Сталь на них была темная, с узором, похожим на водяную рябь, а рукояти – из рога лесного оленя. Аурум же дала ей плетеную корзину, полную пучков редких трав, что росли лишь на прогретых драконьим дыханием уступах скал.

Перед самым отъездом у ворот состоялся короткий диалог, который Ратибор слышал каждый год.

– Следи там за моей девчонкой, боярич, – басовито прогудел Игнис, хлопая Ратибора по плечу своей тяжелой, как наковальня, рукой.

Ратибор молча кивнул.

Всеволод, стоявший рядом, перевел взгляд на Кайю, и в его глазах блеснула редкая усмешка.

– А ты следи за этим оболтусом, чтобы он в кабаке с варягами не сцепился. А то привезет вместо соли новый синяк под глазом.

За этими простыми словами стояло глубокое, нерушимое доверие двух семей, скрепленное годами и общими бедами.

Две груженые телеги, скрипя, выкатились за околицу. Ратибор и Кайя ехали на передней. За ними, на второй телеге и верхом, – четверо крепких деревенских мужиков для охраны.

Путь лежал через лес, и это не было простой поездкой. Дорога петляла, обходя места, которые человек разумный тревожить не станет. Они миновали священную Березовую рощу, где на белых стволах пестрели сотни разноцветных ленточек – дары Лесному Хозяину. Проехали мимо древних, поросших мхом курганов, о которых старики шептались, что по ночам оттуда выходят тени давно умерших вождей и кличут своих воинов. Мир за околицей был старым, полным своих правил и своей, нечеловеческой жизни.

На полпути, когда солнце уже начало клониться к западу, случилось то, что заставило всех замолчать.

Из густого орешника на дорогу вышел волк. Не просто волк, а огромный, черный как сажа, зверь с могучей грудью и седой шерстью на загривке. Он не рычал, не скалился. Он просто остановился посреди дороги и посмотрел на них. Его глаза были желтыми и пугающе умными, в них не было звериной ярости, а лишь спокойное, тяжелое знание.

Мужики-охранники испуганно забормотали, пальцы сами собой потянулись складывать обережные знаки.

– Оборотень… – прошептал один. – К худу это, к большой беде.

Кайя, сидевшая рядом с Ратибором, наоборот, вся напряглась. Ее тело стало одной натянутой струной, а зрачки сузились в тонкие вертикальные щелочки. Волк посмотрел прямо на нее, затем на Ратибора, и, словно удовлетворившись увиденным, медленно, с достоинством, развернулся и скрылся в чаще так же бесшумно, как и появился.

– Это не простой волк, – тихо сказала она, и в ее голосе звенела тревога. – И не оборотень. От него пахнет… неправильно.

– Как это? – спросил Ратибор, все еще находясь под впечатлением от взгляда зверя.

– Как от испорченного мяса, присыпанного снегом, – поморщившись, ответила она. – И еще… страхом. Не его страхом. Чужим.

Ратибор посмотрел на испуганные лица мужиков, а затем – на серьезное, сосредоточенное лицо Кайи. Слова отца – "уши востро" – вдруг обрели новый, зловещий смысл. Он впервые понял, что Кайя чувствует мир совсем иначе, глубже и тоньше, чем любой человек. И то, что она почувствовала сейчас, ему совсем не понравилось. Дурное предзнаменование было получено. Дорога на торг больше не казалась веселым приключением.

Глава 9: Плавильный котел Покрова

Покровский Торг обрушился на них, как речной паводок, – шумом, суетой и тысячью запахов. Рев быков смешивался с гомоном сотен голосов, говоривших на славянском, варяжском, гномьем и еще десятке наречий. В воздухе стоял густой дух печеного хлеба, кислой капусты, дегтя, конского пота, дыма от жаровен и незнакомых, пряных ароматов, принесенных заезжими купцами. Это был настоящий плавильный котел, где на несколько дней в году все – друзья, враги и чужаки – становились просто торговцами и покупателями.

Оставив телеги и охранников на постоялом дворе, Ратибор и Кайя договорились разделиться: ему – за железом и солью, ей – сбыть травы и ножи.

Ратибор окунулся в бурлящий людской поток. Первым делом – к гномам. Их ряды было слышно издалека по зычному хохоту и звону металла. Бородатые, кряжистые, в добротных кожаных фартуках, они выложили на прилавки все, чем славилась их гора: тяжелые топоры с зеркально отполированными лезвиями, витые кольчуги, хитроумные замки и пилы, о чьей остроте слагали легенды. Ратибор нашел лавку, над которой висела вывеска в виде скрещенных молота и секиры. За прилавком стоял гном, чья борода, заплетенная в две толстые косы, доходила почти до пояса.

– Бори Борода? – спросил Ратибор, перекрикивая шум.

– Он самый, – рявкнул гном, оглядывая его. – Чего надо, человече?

– Я от Всеволода, из Медвежьего Угла.

Гном на мгновение перестал улыбаться. Он прищурился, и его глаза, глубоко посаженные, блеснули из-под кустистых бровей. "Хромого Медведя, значит, сынок… Вырос-то как. Помню тебя вот такусеньким," – он провел рукой на уровне колена. "Жив-здоров старый хрыч?" Получив утвердительный кивок, он подобрел. "Ну, раз от Всеволода, железо будет лучшее. С самой сердца-горы, без единой трещинки". Отмеряя тяжелые крицы железа, он не переставал ворчать: "Толку-то от хорошей стали, если на рукоять одно гнилье идет! А эти, – он злобно мотнул бородой в сторону соседних рядов, – остроухие, совсем зазнались. За кусок тиса просят, как за слиток серебра! Варвары, что с них взять…"

Эльфийские ряды были полной противоположностью гномьим. Тихие, обособленные. Их шатры, казалось, были не сшиты, а выращены из переплетенных живых ветвей, украшенных осенними листьями. Здесь пахло мятой и вереском. Эльфы – высокие, стройные, с тонкими, аристократическими лицами – двигались плавно и бесшумно. На их прилавках лежали товары, казавшиеся волшебными: ткани, что переливались на солнце, как крылья бабочки, настойки в хрустальных флаконах, обещавшие исцеление от всех хворей, и луки из светлого дерева, что, казалось, сами просились в руки.

Торговались они с ленивым достоинством, с легким презрением глядя на суетливых людей. Предводитель эльфов, статный Лориэн, с волосами цвета лунного серебра, смерил Ратибора холодным взглядом и назвал цену за целебные притирания, способную пробить дыру в бюджете целой деревни.

– Я сын Всеволода, воеводы, что сражался с вами плечом к плечу у Черного Брода, – сказал Ратибор, не имея других аргументов.

Выражение лица эльфа изменилось. Холод в его глазах сменился тенью уважения. "Твой отец был мудрым воином," – промолвил он, и его голос был похож на шелест листвы. – "Он понимал цену союза. Жаль, что люди так быстро забывают мудрость". Цена была снижена вдвое.

Дальше раскинулись ряды кочевников. От них пахло степью – полынью, пылью и дымом костров. Люди-степняки с обветренными, скуластыми лицами торговали выносливыми, лохматыми лошадьми, кумысом в кожаных бурдюках и тисненой сбруей. Рядом с ними, возвышаясь над толпой, молчаливо стояли их союзники – кентавры, чьи мускулистые торсы блестели от пота. Отношения между степняками и русичами были натянутыми, словно тетива. Память о недавних набегах была еще свежа. Но торг есть торг, и за хорошего коня платили звонкой монетой, забыв на время о старой вражде.

Протискиваясь обратно через толпу, Ратибор увидел то, что заставило его остановиться. У лавки местного умельца, мастера-самострельщика, толпился народ. В руках мастер держал диковинку. Это был арбалет, но не простой. Его мощная дуга была снабжена системой из нескольких блоков-полиспастов, которые позволяли натянуть тетиву с усилием, вдвое меньшим обычного.

– Натянет даже подросток! – хвастался мастер. – А бьет – быка насквозь! Гномья работа, спусковой механизм – сам Бори Борода делал, выменял на три мешка лучшего угля!

Ратибор смотрел, завороженный. Гномья инженерная мысль, воплощенная человеческим мастером. Технологии переплетались, рождая нечто новое, смертоносное и эффективное. Он посмотрел на свой меч, висевший на поясе. Оружие отца. Оружие героев. И он впервые с тревогой подумал, что мир меняется. И в этом новом мире одной лишь храбрости и острого клинка скоро может стать недостаточно.

Глава 10: Уши востро

Основные поручения были выполнены: железо и соль погружены на телегу под присмотром охранников. Но главная задача, поставленная отцом, еще предстояла. "Держать уши востро". Ратибор знал, что это значит. Отец учил его: гонец привезет тебе ту весть, которую велел князь, а пьяный купец или напуганный охотник на ярмарке расскажут то, что творится на земле на самом деле.

Он снова подошел к лавке Бори Бороды, на этот раз с небольшим бочонком медовухи из погребов отца – подарок старому соратнику. Гном, отхлебнув, подобрел и разговорился. За показным ворчанием Ратибор уловил нотки настоящей тревоги.

– Плохи дела в горе, боярич, – вздохнул Бори, разглаживая бороду. – Камень болеть начал. Раньше жила – что кровеносный сосуд, звенит под кайлом. А теперь – глухая, гнильцой отдает. Руда крошится, пустоты появляются, откуда ни возьмись. Старики наши говорят – земля просыпается, и не к добру это. Словно что-то голодное под нами ворочается.

Попрощавшись с гномом, Ратибор побрел к рядам кочевников, держась в тени и делая вид, что выбирает сбрую. Он встал у коновязи, где несколько степняков, не обращая на него внимания, обсуждали свои дела. Говорили они на своем гортанном наречии, но Ратибор, с детства слышавший его от заезжих торговцев, понимал достаточно. Речь шла об орках из племени Серой Орды. С ними половцы всегда враждовали, но и торговали, обменивая железо на шкуры.

– …уже две луны, как тишина, – говорил один, конопатый. – Ни торговцев, ни налетчиков. Будто вымерли все.

– Аскар посылал к ним троих, – добавил второй, пожилой. – Разведать. Не вернулся никто. Пропали, будто и не было. Степь не любит тишины. Тишина в степи – это всегда перед бедой.

Он нашел Кайю у эльфийских шатров. Она сияла от гордости. Корзина ее была пуста.

– Все забрали, до последнего листика! – шепнула она ему. – Оказывается, они называют мамину "драконову кровь" эллебриан, что значит "звездный янтарь". Говорят, она помогает их провидцам смотреть сквозь туман будущего. Лориэн заплатил, не торгуясь.

Но радость ее была недолгой. Она понизила голос.

– Они напуганы, Ратибор. Очень. Они делают вид, что все как обычно, это их эльфийская гордость. Но я слышала, как Лориэн говорил со своими. Их маги-провидцы видят дурные сны. Говорят, что "тени в лесу стали длиннее и холоднее", а "старые тропы больше не ведут туда, куда должны".

Крупицы тревоги, собранные из разных углов торга, складывались в уродливую, тревожную мозаику. Больной камень под горой. Пропавшее племя орков в степи. Холодные тени в эльфийских лесах.

Чтобы перекусить и обсудить услышанное, они зашли в самую шумную и прокуренную харчевню на торгу. Усевшись за дальний стол, они заказали похлебку и квас. А за соседним столом, громко перекрикивая друг друга, гуляла компания охотников из дальних северных заимок. От них пахло лесом, водкой и застарелым страхом.

– …а я тебе говорю, – стучал по столу кулаком здоровенный мужик с рыжей бородой, – Мишку-дровосека утащили прямо со двора! Ни крика, ни следов борьбы. Только топор в полене торчит.

– А у нас на прошлой неделе трех лосей нашли у болота, – подхватил другой, тощий и нервный. – Лежат рядком, а крови – ни капли. Будто высосал кто. И глаза у них открыты, и в них – ужас смертный.

Тут в разговор вмешался третий, самый старый, с лицом, похожим на печеное яблоко. Он огляделся, наклонился к своим и зашептал так, чтобы слышали только они, но в наступившей тишине его слова долетели и до Ратибора.

– Это он… Я видел. Шел по первому снегу на той неделе. Фигура в черном, высокая. Идет, а следов за ним… нет. Ни единого. Снег под ним не мнется. Я за дерево спрятался, молился Велесу, чтоб не заметил. А он прошел мимо, и от него холодом таким пахнуло, что сердце в комок сжалось.

Рыжебородый охотник нервно рассмеялся, за ним и остальные. Но в их пьяном смехе было больше страха, чем веселья.

Ратибор опустил ложку. Похлебка встала в горле комом. Он посмотрел на Кайю. Она смотрела на него, и ее глаза были темными от тревоги. Он понял. Все, что он видел у старого дуба, – это не было случайностью. Не было единичным случаем. Это происходило повсюду. Неведомая, безмолвная чума расползалась по их земле, и никто, казалось, еще не понимал ее истинных масштабов. А они с Кайей, кажется, были первыми, кто увидел ее лицо.

Глава 11: Медоварня "Лисья Нора"

Обратный путь из Красного Холма был молчаливым. Тревожные слухи, собранные на торгу, давили тяжелее, чем груженые телеги. Ратибор гнал лошадей, желая поскорее оказаться дома, за крепкими стенами родной деревни. Но, когда они миновали развилку у Черного ручья, он принял решение.

– Сворачиваем, – сказал он, дернув за поводья.

– Куда, боярич? – удивился старший из охранников, Михей. – До дому дорога прямая.

– К Демиду заглянем. В "Лисью Нору". Отец не простит, если мимо проедем и не поклонимся.

Михей понимающе хмыкнул. "Лисья Нора" была не просто хутором, а одной из достопримечательностей здешних мест. Ее хозяин, Демид, в молодости ходил в дружине с боярином Всеволодом, был его побратимом. После того как в одной из стычек ему отрубили два пальца на правой руке, с воинским ремеслом пришлось завязать, и он осел на отшибе, устроив лучшую во всей округе медоварню. Его пряный вересковый мед был известен далеко за пределами их земель.

Хутор встретил их лаем собак и густым, сладким запахом меда и воска. "Лисья Нора" полностью оправдывала свое название: крепкая, приземистая изба и несколько хозяйственных построек уютно устроились в неглубокой, защищенной от ветров лощине, окруженной лесом.

На лай из дома вышел сам хозяин. Демид был полной противоположностью высохшему Всеволоду. Низкорослый, дородный, с огромным животом, перетянутым кожаным поясом, и громогласным, сотрясающим воздух смехом. Его круглое, красное лицо сияло радушием.

– Глядите-ка! Всеволодов щенок! – пророкотал он, раскинув для объятий свои могучие руки. – Какими судьбами, Ратибор? Али заблудился?

Он сгреб Ратибора в медвежьи объятия так, что у того захрустели кости.

– С торга едем, дядька Демид. Отец велел поклониться, – с трудом выдавил Ратибор, высвобождаясь.

– Велел он, как же! Знаю я, зачем вы ко мне сворачиваете! За медом моим! – хохотал Демид. – Ну, чего встали? Распрягайте коней, на двор! Сегодня у меня ночуете, не отпущу! Баня топится, ужин на столе стынет!

Вечер прошел в тепле и уюте, так контрастировавшем с холодной тревогой последних дней. Демид суетился, угощая гостей печеной уткой, квашеной капустой и, конечно же, своим знаменитым медом, густым и терпким. Он расспрашивал Ратибора о новостях с торга, о здоровье Всеволода, о деревенских делах. Его жена, тихая и улыбчивая Марфа, ухаживала за Кайей, дивясь ее необычной красоте.

За столом Демид был таким же, как и всегда: шумным, веселым, полным жизни. Он рассказывал байки о своих походах с Всеволодом, вспоминал смешные и страшные случаи. Но даже в его беззаботном смехе Ратибор, наученный отцом прислушиваться, уловил едва заметные тревожные нотки.

– А как у вас тут, дядька? Спокойно? – спросил он, когда Демид налил ему вторую кружку хмельного сури.

Хозяин на мгновение посерьезнел, его улыбка чуть померкла.

– Да как сказать… Лес нынче недобрый стал. Тихий слишком. Да волки одолели. Серые твари обнаглели вконец, средь бела дня таскают кур прямо со двора. И не боятся ничего – ни огня, ни человеческого голоса. Вчера одного у самого плетня застрелил. Здоровый, матерый, а худой, будто не ел месяц. И глаза… – он осекся, махнул своей изувеченной рукой. – Тьфу, да что я вам головы морочу! Вы с дороги, устали! А ну, наливай еще!

Он снова засмеялся своим громогласным смехом, но Ратибору показалось, что смех этот был немного напускным. Что-то тревожило старого воина. Что-то, о чем он, как и отец, предпочитал не говорить вслух. Но тепло очага, сытная еда и хмельной мед быстро разогнали дурные мысли. В эту ночь, лежа на мягкой перине в гостевой комнате, Ратибор впервые за долгое время заснул крепким сном без сновидений. Сном, который был лишь короткой передышкой перед грядущим кошмаром.

Глава 12: Вой в ночи

Глубокую тишину ночи разорвал яростный, захлебывающийся лай собак. Он был не таким, как обычно, когда псы чуют лису или забредшего лося. В этом лае слышался животный ужас и отчаяние. Ратибор рывком сел на кровати, рука сама собой потянулась к мечу, стоявшему у изголовья. Лай внезапно оборвался на высокой, пронзительной ноте предсмертного визга. А потом снова наступила тишина. Мертвая, неестественная.

Он был на ногах в одно мгновение, на ходу натягивая порты. Дверь соседней комнаты распахнулась – оттуда выскочила уже одетая Кайя, в ее руке был охотничий нож. Их взгляды встретились в темноте – тревога была общей. Из своей комнаты, кряхтя, вышел Михей, сжимая в руке боевой топор.

Ратибор распахнул дверь избы на улицу – и отшатнулся. Хутор утопал в густом, белом тумане, плотном, как молоко. Он лежал на земле, клубился, заглушая звуки и искажая очертания. Луна, до этого ярко светившая, теперь была лишь мутным, тусклым пятном. Это был не обычный ночной туман. От него пахло сырой землей, как из свежевырытой могилы, и чем-то еще – ледяным и чужим.

И в этом тумане двигались тени.

Они выходили из леса – молчаливые, темные фигуры, закутанные в плащи. Они не крались. Они просто шли – медленно, неумолимо, и туман расступался перед ними, словно признавая своих хозяев. Ратибор узнал их. Те, что были у старого дуба.

А рядом с ними, скалясь, бежали волки. Но это были не те звери, на которых жаловался Демид. Огромные, поджарые твари, крупнее любого волкодава, с клочковатой черной шерстью. Их глаза горели в тумане двумя парами красных, немигающих углей.

– Встать к бою! – рявкнул Ратибор, и его голос разбил зловещую тишину. Из дома выскочили остальные его охранники. В окнах избы зажегся свет – Демид тоже проснулся.

Схватка началась без боевого клича, без предупреждения. Тени и волки просто ринулись вперед.

Это была не битва, а резня в тумане. Враги не издавали ни звука. Слышен был только рык волков, звон стали и короткие, вскрики боли. Ратибор дрался, как никогда в жизни. Уроки отца ожили в его мускулах, превратились в инстинкты. Он забыл о чести и красивых приемах. Парировать удар, шаг в сторону, ткнуть мечом под ребра. Не замахиваться, бить коротко и быстро. Он слышал рядом тяжелое дыхание Михея, свист его топора.

Но настоящей фурией в этом бою была Кайя. Страх, копившийся в ней, вырвался наружу чистой, первобытной яростью. Она не дралась, как человек. Она танцевала смертельный танец. Ее движения были текучими и непредсказуемыми. Она ныряла под занесенные над ней клинки, и ее нож вспарывал горло врага. Ее руки, когда она отбивала удар, на мгновение покрывались мелкой, блестящей чешуей, твердой, как сталь. А когда один из огромных волков прыгнул на нее, она не отшатнулась. Она выставила вперед ладонь, и из нее вырвалась короткая, ослепительная струя пламени. Волк, объятый огнем, с воем покатился по земле, превращаясь в живой факел.

Дверь хозяйской избы с треском распахнулась. На крыльцо выскочил Демид. В одной руке он держал рогатину, в другой – свой старый дружинный меч. Его лицо было не сонным, а искаженным яростью берсерка.

– Ах вы, нечисть поганая! – взревел он, и его голос, казалось, заставил туман дрогнуть. – На мой двор?!

Он бросился в самую гущу боя, и его меч начал свистеть, разя направо и налево. Старый воин проснулся. На мгновение Ратибору показалось, что они смогут отбиться. Что их ярость и сталь переломят этот безмолвный, холодный натиск.

Но он ошибся.

Глава 13: Пепел и долг

Бой оборвался так же внезапно, как и начался. Без сигнала, без приказа. Просто тени, потеряв троих из своих и половину волков, вдруг дрогнули. Они не побежали. Они отступили – организованно, без паники, растворяясь в тумане, который тут же начал редеть и таять под первыми лучами рассветного солнца. Словно они и не были людьми, а лишь порождением ночного морока.

Рассвет явил картину бойни. Двор "Лисьей Норы" был вытоптан и залит кровью. Лежали трупы трех чужаков в темных плащах, их лица были безликими и серыми, как у утопленников. Рядом с ними корчились в агонии недобитые волки-мутанты, которых пришлось прикончить. Из отряда Ратибора погиб один охранник, еще двое, включая Михея, были ранены.

Но самое страшное было у крыльца. Демид, веселый, громогласный Демид, лежал на боку, привалившись к дверному косяку. Его старый дружинный меч все еще был сжат в руке. В его могучей груди торчали три черных клинка. Рядом с ним, пытаясь закрыть его своим телом, лежала его жена Марфа. Их обоих убили. Дом был цел. Телеги с товаром не тронуты. Они пришли не грабить. Они пришли убивать.

Ратибор опустился на колени рядом с телом старого друга своего отца. Он увидел в открытых, невидящих глазах Демида застывшее отражение последнего боя. Отчаяние, ярость и… удивление. Словно он узнал своего убийцу.

Взгляд Ратибора скользнул выше. И он увидел то, что превратило горечь в его душе в холодный, звенящий лед. На дубовых воротах медоварни, вырезанный глубоко, словно выжженный, темнел знакомый, уродливый символ. Тот же самый, что был у старого дуба.

Истина ударила его с силой молота. Он понял все. Это не было случайное нападение. Это не было ошибкой. Они не охотились на него. Они пришли сюда целенаправленно. За Демидом. За другом и побратимом его отца. Это не была просто резня. Это было послание. Безмолвное, жестокое, написанное кровью на воротах. Месть за прошлое, о котором молчал Всеволод, начала собирать свою жатву.

В этот момент что-то в Ратиборе умерло. Детские, наивные мечты о славе, о княжеской дружине, о чистых, благородных поединках – все это рассыпалось в прах, смешавшись с пеплом и кровью на этом дворе. Мир больше не делился на приключения и скуку. Он разделился на тех, кто убивает, и тех, кого убивают. И третьего было не дано.

Он поднялся. Его лицо было жестким, как у отца. Он подошел к Михею, который, морщась от боли, перевязывал себе руку.

– Возьмешь одного из парней. Возьмете телеги, погрузите… – он запнулся, – погрузите тела. И скачите в Медвежий Угол что есть мочи. Расскажешь отцу все.

Михей удивленно посмотрел на него.

– А ты, боярич?

– Я иду по следу, – ровным голосом ответил Ратибор. Он посмотрел на Кайю, которая молча стояла рядом, вытирая с кинжала чужую кровь. Ее глаза были темными, как зимняя ночь. Она поняла его без слов.

– Боярич, это безумие! – попытался возразить Михей. – Их больше, и ты не знаешь, куда они идут!

– Потому и иду, – отрезал Ратибор. Он повернулся к двум оставшимся целыми охранникам. – Вы двое. Идете со мной.

Это было его первое самостоятельное, взрослое решение. Приказ, отданный не потому, что так велел отец, а потому, что так велела его собственная проснувшаяся воля. Это больше не была месть. Месть была уделом мертвых. Это был долг. Долг перед убитым Демидом. Долг перед отцом, чье прошлое начало убивать его друзей. И долг перед своей деревней, которая могла стать следующей.

Он больше не будет прятаться и ждать. Это уже не оборона. Это – контр-атака. Четверо – молодой боярин, огненная драконица и два простых мужика с топорами – отправились по едва заметному в утреннем тумане следу, ведущему в самое сердце тьмы.

Глава 14: По горячим следам

Туман рассеялся, но лес остался враждебным. Теперь он был не просто диким, а чужим. Каждый шорох заставлял вздрагивать, каждая тень казалась угрозой. Они шли по следу, и в этом преследовании Ратибор и Кайя действовали как единое, отлаженное целое.

Ратибор стал глазами и разумом их маленького отряда. Годы тренировок с отцом, его бесконечные уроки о том, "как думает враг", теперь обрели страшный, практический смысл. Он читал след не как охотник, а как воевода. Вот здесь они шли плотной группой – значит, не боялись погони. Здесь разделились, чтобы прочесать лес, – искали кого-то еще. Примятая трава, сломанная на определенной высоте ветка, едва заметный на влажной земле отпечаток – все это были буквы в зловещем послании, которое он учился читать. Он выбирал маршрут, устраивал короткие привалы в местах, защищенных от внезапной атаки, решал, когда нужно ускориться, а когда – залечь на дно.

А Кайя была их чутьем. Ее драконья кровь, обостренная ночным боем, вибрировала в унисон с лесом. Она шла, почти не глядя под ноги, слегка приподняв голову, словно вдыхая саму суть этого места.

– Они прошли здесь час назад, – говорила она, указывая на пустое, казалось бы, место. – Запах холодного железа еще не выветрился.

Или вдруг останавливалась, приказывая всем замереть:

– Там, за тем холмом… кто-то есть. Я не вижу, но чую… страх. Живой, человеческий.

Она была ищейкой, способной учуять не только след, но и эмоции, которые он оставил после себя. Два мужика-охранника, простые лесорубы, смотрели на них со смесью страха и благоговения, беспрекословно выполняя все команды.

К вечеру след привел их к заброшенной лесной делянке, где когда-то валили лес, а теперь остались лишь пни, поросшие мхом. Здесь, в этом уродливом шраме на теле леса, культисты разбили лагерь. И их было гораздо больше, чем Ратибор ожидал. Не остатки ночного отряда. Не три-четыре бродяги. Здесь было не меньше двух десятков человек.

Они не были похожи на разбойничью шайку. В их лагере царил порядок. По периметру были расставлены часовые. Одна группа методично чистила оружие. Другая – тренировалась в спаррингах, и их движения были быстрыми, экономными и смертоносными. Это было не сборище, а воинское подразделение.

Ратибор и его спутники залегли на краю делянки, скрываясь в густом папоротнике. Солнце садилось, окрашивая небо в кровавые тона. И в центре лагеря началось то, ради чего они, видимо, и собрались.

Они привели пленника. В нем Ратибор с ужасом узнал того самого старого охотника из харчевни, который испуганным шепотом рассказывал про человека в черном, не оставляющего следов. Охотник был связан, на его лице застыла маска животного ужаса.

Из самого большого шатра вышел лидер культистов – высокий, сутулый мужчина. Его лицо, как и прежде, было скрыто тенью капюшона. Он подошел к пленнику. Тишина, стоявшая в лагере, стала почти осязаемой. Жрец не достал ножа. Он не произнес ни слова. Он просто положил свою бледную, длиннопалую руку на лоб охотнику.

И старик закричал. Это был страшный, нечеловеческий крик, полный такой боли, что у Ратибора свело скулы. Тело охотника выгнулось дугой, его било в судорогах. Казалось, он вот-вот умрет. Но он не умер.

Крик оборвался. Судороги прекратились. Пленник обмяк. Жрец убрал руку. Несколько мгновений охотник стоял неподвижно, как тряпичная кукла. А затем он медленно поднял голову. Ратибор почувствовал, как по спине пробежал ледяной холод. Глаза старика… их больше не было. На их месте были два черных, блестящих провала, без зрачков, без белков. Вся жизнь, весь страх, вся личность – все исчезло из его взгляда. Осталась лишь пустая, безразличная чернота. Он перестал быть человеком.

Его развязали. Он не пытался бежать. Он просто встал и молча пошел к остальным культистам. И они приняли его в свои ряды, словно так и должно было быть.

Ратибор лежал в папоротнике, и его сердце колотилось где-то в горле. Холодный, липкий ужас, какого он не испытывал даже в ночном бою, сковал его. Теперь он понял. Понял страшную, окончательную правду. Они не просто убивали. Они вербовали. Они не забирали жизни. Они забирали души. И армия их росла не за счет новобранцев. Она росла за счет их врагов.

Глава 15: Возвращение с дурными вестями

Обратный путь был гонкой. Не от врага – от ужаса. Они не шли, они почти бежали, обгоняя свои же медлительные телеги, отправленные вперед с телами убитых. Картина того, как живой человек на их глазах превратился в бездушную, черноглазую куклу, выжгла все остальные чувства. Не было ни усталости, ни голода. Только ледяная, всепоглощающая спешка. Нужно было вернуться. Нужно было понять.

В Медвежий Угол они ворвались на закате, загнанные и перепачканные грязью. Ратибор, не останавливаясь, не отвечая на тревожные вопросы высыпавших навстречу селян, прошел прямиком в отцовские хоромы. Кайя молча последовала за ним, встав у двери, как страж.

Всеволод был в горнице. Он сидел над разложенными на столе картами, планируя, видимо, оборону. Он поднял голову, и во взгляде его промелькнуло облегчение, тут же сменившееся тревогой, когда он увидел лицо сына.

– Что случилось? Где?..

– Живы, – отрезал Ратибор. Он подошел к столу и с силой оперся на него костяшками пальцев, глядя отцу прямо в глаза.

Он больше не спрашивал. Он не просил. Он требовал. Голос его был тихим, но в нем звенела сталь, закаленная в ледяном ужасе.

– Они не убивают, отец. Понимаешь? Это хуже. Они забирают души. Я видел. Они превращают людей в таких же, как они сами. Пустых. С черными глазами.

Всеволод молчал, его лицо превратилось в неподвижную маску.

– Тот символ… что я тебе показывал, – продолжал Ратибор, и его голос начал дрожать от сдерживаемой ярости. – Это их клеймо. Клеймо на душах, которые они украли. Они пришли за Демидом, за твоим другом. Кто следующий? Староста Прохор, с которым ты пьешь медовуху по праздникам? Гном Бори, с которым ты ходил в походы? На ком еще стоит эта проклятая метка твоего прошлого?!

Он ударил кулаком по столу, и старая карта подпрыгнула.

– Кто ты такой, отец?! Кто ты, что за тобой по пятам идет такая тьма?! И кто… – он сделал вдох, задавая самый главный, самый страшный вопрос. – Кто была моя мать?!

На последнем вопросе его голос сорвался. В горнице повисла такая тишина, что было слышно, как потрескивает лучина в светильнике.

Всеволод смотрел на сына. Он видел перед собой уже не мальчишку, чьим упрямством можно управлять. Он видел в его глазах не юношеский пыл, а холодную, взрослую ярость воина, который только что заглянул в бездну и требует объяснить, что он там увидел. Боярин понял. Стена молчания, которую он возводил годами, чтобы защитить сына, рухнула. И дальше лгать, умалчивать, скрывать было не просто бесполезно – было преступно.

Он медленно, как старик, опустился в свое резное кресло. Спина, которая не сгибалась ни под вражескими мечами, ни под тяжестью власти, вдруг ссутулилась. Он провел рукой по лицу, словно стирая с него маску воеводы, и Ратибор увидел под ней лишь бесконечно уставшего, сломленного человека.

– Твоя мать… – голос Всеволода был глухим, как земля. – Ее звали Морана.

Он сделал паузу, собираясь с силами.

– И она… она не была их пленницей, Ратибор. Она была одной из них. Самой сильной. Избранной. Их надеждой.

Он поднял на сына свои выцветшие, полные невыразимой муки глаза.

– А я не спас ее. Я украл ее у ее бога.

Откровение упало в тишину горницы, разбивая вдребезги все, что Ратибор знал о себе, о своей семье, о своем мире. Он был сыном не только героя, чье имя было овеяно славой. Он был сыном жрицы темного культа. Наследником двух враждующих миров. И его собственная кровь, текущая в его жилах, теперь казалась ему чужой и ядовитой.

настоящая война, как понял Ратибор, только начиналась. И главный враг, возможно, скрывался не в лесу, а в его собственной крови.

Глава 16: Прибытие

Прошла неделя после возвращения Ратибора. Неделя тяжелого молчания и изматывающих тренировок. Угроза, которую он принес из леса, поселилась в деревне невидимой тенью, заставляя людей плотнее запирать двери на ночь и с подозрением смотреть на сгущающиеся в лесу сумерки. И в разгар этой гнетущей тишины в Медвежий Угол пришел шум.

Он начался с далекого, скрипучего пения, мужских зычных голосов, тянувших на чужом, северном наречии грубую походную песню. Затем появился и сам источник шума – караван варягов, вывалившийся из леса на поляну перед деревней.

Это был иной мир, вторгшийся в их тихий лесной уклад. Несколько десятков высоких, светловолосых и бородатых мужчин, одетых в кожи, меха и грубую шерсть. От них пахло потом, солью, дегтем и хмелем. Их длинные, просмоленные лодки-драккары остались где-то на большой реке, а сюда они добрались на крепких повозках, груженых тюками с заморским товаром и бочками соленой рыбы. Они не шли, а катились шумной, хохочущей волной, их голоса были громкими, их жесты – размашистыми.

Ратибор, прервав тренировку, стоял у частокола рядом с отцом. Всеволод смотрел на варягов безрадостно, его рука лежала на рукояти меча. Он не любил чужаков, особенно этих, слишком шумных и непредсказуемых. Но он был правителем, а торговля была кровью любой земли.

Ратибор же смотрел на них с другим чувством. Неделя ежедневных уроков отца научила его видеть то, на что он раньше не обращал внимания. Он видел не просто бородатых торговцев. Он видел воинов. На их руках и лицах белели шрамы – следы не только таверных драк, но и настоящих битв. За спиной у каждого висел круглый, окованный железом щит. На поясах – тяжелые мечи с массивными навершиями и длинные боевые топоры, отполированные до блеска сотнями ударов. Кольчуги, что виднелись под их плащами, были не новыми и блестящими, а темными, потертыми, в некоторых местах залатанными – настоящие, боевые. Это были морские волки, прошедшие через десятки штормов и стычек, для которых торг и грабеж всегда шли рука об руку.

Всеволод тоже видел это. Он был настороже.

– Встречай гостей, сын, – тихо сказал он, не сводя глаз с предводителя варягов, старого, одноглазого ярла. – Будь вежлив, но держи руку на мече. Язык у варяга слаще меда, когда он хочет что-то продать. И острее стали, когда он хочет что-то забрать.

Глава 17: Пир

Вечером в главной горнице боярских хором шумел пир. Гостеприимство было законом, даже если гости были опасны. На длинных дубовых столах дымилось жареное мясо, стояли миски с кислой капустой, грибами и мочеными яблоками. Деревенские мужики разливали по глиняным и роговым кубкам хмельной мед и пиво.

Ратибор сидел на почетном месте, по правую руку от отца. По левую руку от Всеволода сидел предводитель варягов, одноглазый ярл, назвавшийся Олафом. Это был старый морской волк, чье лицо было похоже на потрескавшуюся от соли и ветра кору дерева. Он почти не говорил, лишь изредка роняя короткие, хриплые фразы, но его единственный глаз внимательно и цепко следил за всем происходящим.

Пир был шумным и веселым. Варяги, осмелев от меда, горланили свои бесконечные песни о морских походах, фьордах и битвах с неведомыми чудовищами. Они ели жадно, громко, вытирая жирные руки о свои кожаные штаны. Они много смеялись – зычно, раскатисто, хлопая друг друга по плечам так, что, казалось, вот-вот проломят спину.

Ратибор слушал их, затаив дыхание. В их хвастливых рассказах, даже если отбросить половину, открывался огромный, незнакомый мир. Они говорили о ледяных морях на севере, где в воде плавают белые горы. О жарких землях на юге, где живут люди с черной кожей и поклоняются змеям. О великом городе Миклагарде, где дворцы сделаны из белого камня, а правитель сидит на золотом троне. Они рассказывали о штурмах прибрежных крепостей, о схватках с морскими разбойниками, о несметных сокровищах, спрятанных в древних курганах. Для Ратибора, чей мир до сих пор ограничивался лесом и соседним погостом, эти истории были как глоток соленого морского ветра, пьянящего и обещающего приключения.

Но чем больше он слушал и смотрел, тем отчетливее видел и другую сторону. Их веселье было грубым и часто жестоким. Их шутки были похабными, заставлявшими краснеть деревенских женщин, прислуживавших за столом. Они были вспыльчивы, как порох. Один из варягов, которому показалось, что ему налили меньше пива, чем соседу, вскочил, опрокинув стол, и уже тянулся к топору. Лишь грозный рык ярла Олафа заставил его успокоиться.

А еще Ратибор заметил, как они смотрят на женщин. Не как на жен, матерей или дочерей. В их взглядах было простое, хищное вожделение. Они отпускали сальные шутки, пытались ущипнуть проходивших мимо девушек, громко обсуждая их стати, словно речь шла о лошадях на ярмарке. И в этом не было даже намека на уважение, только уверенность сильного в том, что он может взять все, что ему понравится.

Он посмотрел на Кайю, которая сидела в дальнем углу вместе с матерью, и его сердце неприятно сжалось. На нее смотрели особенно часто. Ее необычная, яркая красота и чужеродность притягивали их взгляды, как пламя мотыльков. Он увидел, как один молодой, нагловатый варяг что-то сказал своим товарищам, показывая на нее, и те разразились похабным хохотом. Кайя сделала вид, что не заметила, но Ратибор увидел, как она крепче сжала рукоять ножа, лежавшего у нее на коленях. Пир продолжался, но для Ратибора его веселье было отравлено дурным предчувствием.

Глава 18: Инцидент

Того молодого и наглого варяга звали Эрик. Он был высок, светловолос, красив и прекрасно знал об этом. Всю пирушку он не сводил с Кайи тяжелого, маслянистого взгляда, и, когда мед окончательно ударил ему в голову, он решил действовать.

Он поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился прямо в тот угол, где сидели женщины. Его товарищи одобрительно загудели ему вслед. Он подошел к Кайе, которая сидела рядом с матерью, и бесцеремонно плюхнулся рядом, оттеснив одну из деревенских девушек.

– Что такая красивая дева сидит в углу, как мышь? – пробасил он, источая запах хмеля и немытого тела. – Пойдем со мной, рыжая. Варяги знают, как веселиться. Не то что ваши лесные пни.

Кайя даже не посмотрела на него.

– Я сижу со своей матерью, – холодно ответила она. – И я не пью.

– А мы и не пить будем, – мерзко ухмыльнулся Эрик и протянул свою огромную лапу, чтобы схватить ее за плечо. – Не ломайся, козочка. Я еще ни разу не видел, чтобы девка отказала Эрику Красавчику.

Его рука уже почти коснулась ее, но Аурум, мать Кайи, ударила его по запястью с неожиданной силой. Ее золотые глаза сверкнули.

– Убери руки, северянин. Моя дочь – не твоя добыча.

Эрик опешил от такого отпора, а потом разозлился. "Старая змея учит меня уму-разуму?" Он отмахнулся от Аурум и снова потянулся к Кайе, на этот раз грубее, намереваясь схватить ее и утащить. "Пойдешь со мной, я сказал!"

В этот момент терпение Кайи лопнуло. Она не вскочила, не закричала. Она сделала то, чему ее учил отец. Она не стала швыряться силой. Она шепнула огню.

Она просто посмотрела Эрику в глаза. В ее зрачках вспыхнули и погасли оранжевые искорки. А густая, светлая борода варяга, его гордость и украшение, вдруг задымилась, а потом вспыхнула ярким, веселым пламенем, как пучок сухой соломы.

Эрик взвыл от боли и неожиданности. Он вскочил, хлопая руками по лицу, пытаясь сбить огонь. Запахло паленой шерстью. Пирушка мгновенно стихла, а потом взорвалась хаосом.

Варяги, увидев, что их товарищ горит, вскочили на ноги, выхватывая топоры и мечи. "Ведьма! Она сожгла его!" – раздался яростный крик. Деревенские мужики, в свою очередь, схватились за ножи и топоры, которые предусмотрительно принесли с собой. Напряжение, копившееся весь вечер, нашло свой выход.

Два стола с грохотом перевернулись. Началась драка. Это была не битва, а яростная, пьяная свалка. Варяги, более опытные и лучше вооруженные, начали теснить местных. Ратибор бросился в самую гущу, пытаясь разнять дерущихся, встать между своими и чужими. "Стойте! Успокойтесь!" Но его никто не слушал. Ему удалось оттащить одного варяга от старосты Прохора, но тут же получил тяжелый удар кулаком в челюсть от другого. Он был один против десятка разъяренных северян.

Ярл Олаф, стоявший у главного стола, нахмурился и уже шагнул вперед, чтобы своим авторитетом прекратить побоище. Но его опередили.

Боярин Всеволод, который до этого молча сидел в своем кресле, поднялся. Он не кричал. Он просто взял свой тяжелый боевой топор и с силой опустил его плашмя на дубовую столешницу.

Грохот от удара был таким, что зазвенели кубки, а сам стол треснул. И в наступившей на долю секунды тишине его холодный, властный голос прозвучал, как лязг стали:

– В МОЕМ ДОМЕ. ПРЕКРАТИТЬ. СЕЙЧАС.

Глава 19: Суд

Авторитет Всеволода был абсолютным. Его голос, подкрепленный треснувшим столом и тяжелым топором в руке, подействовал на дерущихся, как ушат ледяной воды. Свалка прекратилась. Варяги и деревенские разошлись, продолжая бросать друг на друга яростные взгляды. Посреди зала стоял Эрик, шипящий от боли, с почерневшей кожей на подбородке и жалкими остатками былой гордости – своей бороды.

– Что здесь произошло, ярл Олаф? – Всеволод обратился напрямую к предводителю варягов, игнорируя остальных. – Мой дом – дом мира. Мои гости ведут себя как дикие вепри. Объяснись.

Ярл Олаф не был дураком. Он понимал, что его человек был зачинщиком, но честь варяга требовала защиты своих.

– Твоя девка-ведьма напала на моего воина! – прохрипел он. – Она использовала черное колдовство! По нашему закону, за такое – смерть.

– По моему закону, – отрезал Всеволод, – за оскорбление женщины в моем доме и нападение на нее, виновного ждет суд. И если вина будет доказана – виселица.

Воздух в горнице снова накалился.

– Это не по-честному! – крикнул один из варягов. – Ты будешь судить на своей земле!

– Хорошо, – неожиданно согласился Всеволод. – Суд будет не здесь. А на миру. Утром. На деревенской площади. И судить будем по правде. Пусть каждый скажет свое слово, и мы решим, кто прав, а кто виноват. Ты согласен, ярл?

Это было мудрое решение. Оно переводило конфликт из плоскости пьяной драки в плоскость закона, пусть и импровизированного. Ярл Олаф, понимая, что это лучший выход, чтобы сохранить и лицо, и возможность торговли, после недолгого раздумья кивнул.

На следующее утро вся деревня и все варяги собрались на площади. В центре поставили две скамьи. На одной, под охраной гридней Всеволода, сидел хмурый Эрик. На другой, рядом с отцом Игнисом, – спокойная и гордая Кайя. Судьями были Всеволод и Олаф.

Суд был простым и суровым, как и сама жизнь в этих краях. Сначала выступили варяги. Они в один голос утверждали, что Эрик лишь "оказал знак внимания красивой девушке", а она в ответ, как ведьма, наслала на него порчу и огонь. Эрик и сам выступил, представляя себя невинной жертвой женского коварства и колдовства.

Затем слово дали жителям деревни. Староста Прохор и другие мужики, хоть и боялись варягов, честно рассказали, что Эрик был пьян, вел себя вызывающе и первым полез к Кайе, оскорбив ее мать.

Но решающим стало слово Ратибора. Он вышел в центр круга и спокойно, глядя то на отца, то на ярла, рассказал все, что видел. Как Эрик домогался до Кайи. Как проигнорировал просьбу ее матери. Как попытался применить силу.

– Кайя защищала свою честь и честь своей матери. Любой мужчина на ее месте поступил бы так же, – закончил он. – Она использовала тот дар, что дали ей боги. Точно так же, как ваш воин использовал силу в своих руках. Она оборонялась. Это был не навет, а ответ.

Речь Ратибора убедила жителей деревни и даже заставила задуматься некоторых варягов. Стало очевидно, что Эрик был неправ. Но северяне были народом упрямым. Признать вину своего соплеменника означало уронить честь всей дружины.

– Слова – это ветер! – крикнул один из воинов Олафа. – Твои люди говорят за твою девку, наши – за нашего! Это не суд, а пересуды! Наш Эрик невиновен, и мы требуем, чтобы ему дали шанс доказать это! Доказать не словом, а делом

Глава 20: Поединок

Ярл Олаф, услышав требование своих людей, поднял руку, призывая к тишине. Он посмотрел на Всеволода. "Мои воины требуют Божьего суда. Поединка. Пусть мечи решат, на чьей стороне правда".

В толпе деревенских пронесся испуганный шепот. Поединок с варягом – это было почти наверняка смертным приговором для любого из них. Но Всеволод не дрогнул. Он знал, что отказ будет воспринят как трусость и признание вины.

– Хорошо, – медленно кивнул он. – Будет поединок. Честь вашей стороны будет защищать Эрик. Честь моей деревни… – он обвел взглядом своих людей. – …будет защищать чемпион, которого мы выберем.

Прежде чем кто-либо из мужиков успел что-то сказать или, наоборот, испуганно отвести взгляд, Ратибор сделал шаг вперед.

– Я буду драться, – просто сказал он.

Всеволод посмотрел на сына долгим, тяжелым взглядом. Он видел в его глазах не юношескую браваду, а холодную, взрослую решимость. Он знал, что Ратибор хорошо обучен, но также знал, что Эрик – опытный, закаленный в десятках боев воин, а его сын – еще необстрелянный юнец. Но он также видел, что отговорить его не получится. Это был вопрос чести. Не только Кайи, но и его собственной.

– Да будет так, – произнес он. – Поединок завтра, на рассвете. До первой крови или до сдачи.

Ратибор знал, что его шансы невелики. Весь вечер он провел не за пирушкой, а на тренировочном поле, в одиночестве оттачивая удары, которые ему показывал отец. Он не боялся смерти. Он боялся проиграть и подвести Кайю. Она пришла к нему вечером, принесла чистую рубаху для боя. "Не надо," – сказала она тихо. "Я сама выйду. Это мой бой". "Нет," – твердо ответил он. "Он оскорбил женщину в моем доме. Теперь это – мой бой".

На рассвете, когда туман еще лежал на земле, на площади снова собрались все. В центре был очерчен круг. Эрик, ухмыляясь, вышел в него. В одной руке у него был круглый щит, в другой – тяжелый боевой топор. Он был уверен в своей победе. Ратибор вышел напротив с отцовским мечом и простым деревянным щитом, окованным железом.

Поединок был жестоким. С первых же секунд стало ясно, что Эрик превосходит Ратибора и в силе, и в опыте. Его топор со свистом рассекал воздух, удары были подобны ударам молота. Ратибор не пытался их отбить – его щит и меч не выдержали бы. Вместо этого он использовал то, чему его учила не только наука отца, но и спарринги с Кайей, – ловкость и скорость.

Он не стоял на месте. Он танцевал вокруг варяга, как волк вокруг медведя, уклоняясь, отскакивая, заставляя Эрика махать своим тяжелым топором впустую. Он использовал каждую ошибку противника, нанося короткие, быстрые контрудары, целясь в незащищенные руки и ноги. Несколько раз ему это удалось – на предплечье и бедре варяга появились кровоточащие порезы.

Толпа замерла, наблюдая за боем. Деревенские, поначалу не верившие в своего чемпиона, начали выкрикивать слова поддержки. Варяги, наоборот, помрачнели. Их боец был сильнее, но этот юркий мальчишка не давал ему применить свою силу.

Но опыт есть опыт. Эрик, разозленный собственной беспомощностью, пошел на хитрость. Он сделал ложный выпад, заставив Ратибора отскочить, а сам, вместо удара, с силой метнул в него свой щит. Ратибор инстинктивно прикрылся своим, и в этот момент щиты с оглушительным треском столкнулись. От удара рука Ратибора онемела, и он на мгновение потерял равновесие.

Этого мгновения варягу хватило. Он шагнул вперед и нанес удар ногой по щиту Ратибора, выбивая его из ослабевшей руки. А следующим, молниеносным движением он ударил плашмя топором по клинку меча. Сталь со звоном столкнулась со сталью. Отцовский меч вылетел из руки Ратибора и отлетел на несколько шагов.

Он остался один на один с разъяренным варягом, безоружный, с одной лишь разбитой губой и ноющей рукой. Эрик, тяжело дыша, ухмыльнулся, поднял свой топор. Победа была его.

Глава 21: Вердикт

Топор Эрика взметнулся вверх, сверкнув на первых лучах восходящего солнца. В толпе деревенских женщин кто-то испуганно вскрикнул. Кайя, стоявшая в первых рядах, подалась вперед, ее пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Ратибор смотрел прямо на лезвие, тяжело дыша, не отводя взгляда. Он проиграл, но не собирался умирать с закрытыми глазами.

– ДОСТАТОЧНО!

Голос Всеволода, усиленный утренней тишиной, прогремел над площадью, как удар грома. Он шагнул в круг. Он не бежал, не суетился. Просто встал между Эриком и Ратибором, заслонив сына своей широкоплечей, хоть и исхудавшей фигурой.

Топор варяга замер в воздухе.

– Он обезоружен! – прорычал Эрик. – Победа моя! Правда на моей стороне!

– Я вижу обезоруженного воина, – ровным голосом ответил Всеволод, глядя на варяга в упор. – Но я также вижу, что стоит он на ногах. Я вижу, что на твоем теле, воин, кровь. А на его – ни капли. По закону поединка "до первой крови", победил он. Но он потерял оружие. Поэтому, по закону чести, это – ничья.

Варяги недовольно загудели. Это было натягиванием правил, но даже они не могли отрицать, что слова боярина звучат веско.

– Он прав, Эрик, – неожиданно раздался хриплый голос ярла Олафа, который тоже шагнул к кругу. – Ты пролил его кровь? Нет. Он стоит на ногах? Да. А теперь опусти топор.

Всеволод повернулся к Эрику.

– Поединок окончен. Он показал, что готов защищать честь своего дома до конца. А ты, воин, вчера повел себя не как гость, а как разбойник. Ты оскорбил женщину, которая находилась под моей защитой, и был зачинщиком драки. Ничья в поединке смывает твой позор, но не твою вину. Подойди и попроси прощения у той, кого ты оскорбил.

Это было неслыханно. Варяги зашумели еще громче. Извиниться? Перед женщиной? Да еще и перед "ведьмой"? Эрик побагровел от ярости и унижения.

– Никогда!

Всеволод молчал, просто смотрел на него. Но рядом с боярином, как из-под земли, выросли два десятка его самых верных мужиков с топорами и рогатинами. А с другой стороны подошли варяги, их руки тоже лежали на рукоятях мечей. Ситуация снова накалилась до предела.

И снова все решил ярл Олаф. Он подошел к Эрику и что-то тихо, но жестко сказал ему на своем северном наречии. Эрик побледнел, попытался возразить, но ярл лишь указал своим единственным глазом на Всеволода, потом на его людей, а затем – на свои порезы на теле Эрика. Смысл был ясен: бой сейчас будет не в их пользу, да и поединок он, по сути, не выиграл.

Скрипнув зубами так, что затрещало на скулах, Эрик медленно опустил топор. Он прошел мимо Ратибора, бросив на него взгляд, полный ненависти. Он подошел к Кайе. Он не смотрел ей в глаза.

– Прости, – процедил он сквозь зубы.

– Я не слышу, – спокойно сказала Кайя, глядя на него в упор.

– Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ! – рявкнул он, так что услышала вся площадь.

Развернувшись, он, расталкивая своих же, пошел прочь с площади.

Ярл Олаф подошел к Всеволоду. "Твой сын – хороший боец. В нем есть дух волка. Мы уходим. Торг окончен. Но запомни, боярин, – он понизил голос, – варяги не забывают ни дружбы, ни обид. Мы еще вернемся".

Он кивнул своим людям. Северяне, недовольно переговариваясь, начали собираться. Они не были рады такому исходу. Они не проиграли, но и не победили. А для варяга это было почти одно и то же. Они уходили, оставляя за собой не только проданные товары, но и невысказанную угрозу. Мир был восстановлен, но он был хрупким, как тонкий осенний лед.

Глава 22: Последствия

Как только последний из варягов скрылся за поворотом лесной дороги, напряжение, висевшее над площадью, спало. И тут же сменилось ликованием. Деревенские жители обступили Ратибора. Его хлопали по плечам, трясли ему руки. Староста Прохор, прослезившись, жал ему руку, называя "нашим соколом" и "защитником". Девушки, еще вчера смеявшиеся над ним, теперь смотрели на него с восхищением.

За один день он превратился из "боярского сынка" в настоящего героя их маленького мира. Он не победил могучего варяга, но он выстоял против него. Он принял вызов, от которого любой другой бы бежал, и защитил не только честь Кайи, но и честь всей деревни. Он доказал, что он не только умелый воин, но и мужчина чести, готовый поставить на кон свою жизнь ради справедливости.

Позже, когда толпа схлынула, к нему подошел отец. Всеволод ничего не сказал. Он просто подошел и своей тяжелой, мозолистой рукой поправил на сыне сбитую в бою рубаху. Затем он осмотрел его раны – разбитую губу, синяки, – и его взгляд, обычно суровый, на мгновение смягчился. "Болит?" – только и спросил он. Ратибор мотнул головой. Всеволод кивнул и, тяжело опираясь на палку, пошел в дом. Но Ратибор знал, что за этой скупостью скрывалась высшая похвала. Его отец, старый воин, был горд им. Он понял, что его сын сдал самый главный экзамен – проверку на прочность духа. И что он готов к тем вызовам, которые, как знал Всеволод, уже стояли на пороге.

Но сам Ратибор не праздновал.

Он сидел на краю тренировочного поля, где вчера готовился к бою, и методично точил свой меч, тот самый, что выбили у него из рук. Он снова и снова прокручивал в голове поединок. Он не обманывал себя. Он не победил. Он выжил. Выжил благодаря хитрости, ловкости и своевременному вмешательству отца. Он видел свои ошибки: вот здесь он открылся, здесь – промедлил с ударом, здесь – позволил врагу навязать свой ритм боя.

Он смотрел на дорогу, по которой ушли варяги. Он слышал прощальные слова ярла Олафа: "Мы еще вернемся". Это не была пустая угроза. Они вернутся. И в следующий раз они могут прийти не для торга. И ему нужно быть готовым.

Он посмотрел на свои руки. Они все еще дрожали от пережитого напряжения. Он был героем для своей деревни. Но в глубине души он знал, что ему предстоит еще очень долгий путь, прежде чем он станет настоящим воином. Путь, который будет состоять не из одного поединка, а из сотен битв, и не все из них будут такими честными, как эта. Война, что пряталась в тенях леса, не знала правил "до первой крови". Он поднялся. Нужно было продолжать тренировку.

Глава 23: Охота на тени

Прошла неделя после отбытия варягов. Шумный инцидент быстро превратился в деревенскую байку, а Ратибор – в ее главного героя. Жизнь, казалось, вернулась в свое мирное, сонное русло. Но не для него. Пока деревня успокаивалась, в нем самом росла глухая, неутолимая тревога.

По ночам ему снились не поединки и не варяги. Ему снились черные, бездонные глаза обращенного охотника и слова отца, сказанные в темноте: "Я украл ее у ее бога". Два этих образа сплетались в один удушающий кошмар. Он просыпался в холодном поту, понимая, что битва с Эриком была лишь детской игрой по сравнению с тем, что их ждет. Нападение на хутор Демида не было концом истории. Оно было ее началом. Ждать следующего удара, сидя за стенами деревни, было все равно что ждать, пока волк сам придет и вцепится тебе в глотку. Он должен был действовать.

Каждый день на рассвете он брал лук и уходил в лес, говоря отцу, что идет на охоту. Но дичь его не интересовала. Он охотился на тени.

День за днем он методично прочесывал окрестные леса. Это была холодная, расчетливая работа, которой его тоже научил отец – "Знай землю своего врага лучше, чем он сам". Он возвращался к Старому дубу, к разоренному хутору, к любому месту, где находили странные следы. У себя в комнате, на куске дубленой кожи, он начал рисовать карту, отмечая на ней каждую зловещую находку. Он искал закономерность. Систему. Он пытался понять, как думает его невидимый враг, откуда он приходит и куда уходит.

Кайя почти всегда ходила с ним. Она была его живым компасом, его сторожевым псом. Там, где он видел лишь старые листья и мох, она чувствовала присутствие чего-то чужого.

– Здесь, – говорила она, останавливаясь посреди, казалось бы, нетронутой поляны. – Они стояли здесь. Долго. Воздух до сих пор холодный.

Она описывала это как остаточный след, запах, похожий на озон после удара молнии, только мертвый и безжизненный. Это было присутствие чужой, холодной магии, которое человеческие чувства уловить не могли.

Всеволод знал об этих вылазках. Он видел, как Ратибор каждый вечер склоняется над своей картой, как чистит оружие с лихорадочной одержимостью. И он молчал. Возможно, он считал эти поиски бесполезными. А возможно, он просто понимал, что волчонка, учуявшего кровь, уже не удержать на цепи, и мешал сыну идти своим собственным, опасным путем познания.

И однажды эти поиски принесли плоды. В сыром, затененном овраге, куда редко заглядывало солнце, Ратибор наткнулся на новую цепочку следов. Она была свежей. И она была странной. На влажной, податливой земле отпечатки были едва заметны, словно прошедшие здесь весили не больше ребенка. Но шаг их был широким, мужским. Они шли, почти не касаясь земли, не оставляя вмятин.

Ратибор замер, сердце пропустило удар. Он смотрел на эти призрачные следы. Это были не просто люди. Это были те, кто владел какой-то силой, позволявшей им двигаться так неестественно. Те самые, кого он видел у Старого дуба.

– Я чую их, – прошептала Кайя, встав рядом. – След свежий. Они где-то рядом.

Не сговариваясь, они двинулись по этой аномальной тропе. След вел их прочь от знакомых мест, вглубь леса, в самую чащу, куда не рисковали заходить даже самые смелые охотники. И с каждым шагом лес вокруг них становился все темнее, тише и враждебнее.

Глава 24: Костер во тьме

Призрачная тропа вела их почти два дня. Она уводила их все дальше от дома, в самую глубь векового бора, где под ногами пружинил толстый слой мха, а солнечный свет едва пробивался сквозь густые кроны. К вечеру второго дня Кайя остановилась и припала к земле, как волчица.

– Мы пришли, – прошептала она. – За этим склоном. Пахнет дымом, потом и… страхом.

Они действовали как тени, как два лесных духа. Ползком, пригибаясь за каждым кустом, они забрались на заросший склон глубокого, скрытого от посторонних глаз оврага. То, что они увидели внизу, заставило Ратибора замереть.

Это был лагерь. Гораздо крупнее того, что он видел у хутора Демида. Здесь было не меньше трех десятков человек, и их организация поражала. Это не было разбойничье логово. В центре лагеря горели костры, у которых несколько культистов готовили какое-то темное, дурно пахнущее варево в большом котле. Подальше, на утоптанной площадке, другая группа оттачивала движения с оружием – их короткие, изогнутые мечи мелькали в воздухе с безжалостной точностью. Еще несколько сидели в стороне, скрестив ноги, погруженные в неподвижную, мертвую медитацию. И по всему периметру, словно каменные изваяния, стояли часовые. Дисциплина, порядок и зловещая, деловитая атмосфера.

Ратибор и Кайя устроились в сплетении корней старой сосны, нависшей над оврагом. Отсюда им было видно все. Часы текли. Сумерки сгустились, превратившись в ночь, и лес наполнился своими обычными звуками. Но в овраге царила почти полная тишина.

Наконец, когда на небе зажглись первые звезды, действо началось. Один из культистов ударил в небольшой бронзовый гонг, и звук его, низкий и гулкий, пронесся по лесу, заставив замолчать даже сверчков. Все обитатели лагеря собрались у центрального костра, образовав живой круг.

Четверо из них подтащили к огню огромную, сплетенную из веревок сеть. Внутри сети метался и ревел пленник. Это был не человек. Это был огромный бурый медведь, хозяин здешних лесов, могучий зверь, способный одним ударом лапы сломать хребет быку. Он ревел от ярости и боли, тщетно пытаясь порвать путы.

Из самого большого шатра вышел лидер. Ратибор узнал его – высокий, сутулый, в том же темном плаще. Он приблизился к ревущему медведю. Он не произносил заклинаний. Он не доставал оружия. Он просто подошел и положил свою бледную, длиннопалую ладонь на лобастую голову зверя, прямо между глаз.

Медведь мгновенно затих. Рев оборвался на полуслове, сменившись испуганным, сдавленным хрипом. Могучее тело перестало биться в сетях. Ярость в его глазах сменилась чистым, первобытным, животным ужасом. Зверь понял, что перед ним – нечто страшнее любого охотника.

Лидер-жрец поднял вторую руку и заговорил. Он говорил на том же странном, гортанном языке, полном щелкающих, рваных звуков, что и шепот одержимой девочки Ульяны. И по мере того, как он говорил, с медведем начало происходить нечто чудовищное.

Из его тела, прямо сквозь густую шерсть, начала сочиться темная, маслянистая дымка. Не дым от огня, а нечто живое, пульсирующее. Это была его жизненная сила, его ярость, его дух, вытягиваемый из тела наружу. Дымка потянулась к стоявшим в кругу культистам. Они вдыхали ее с жадностью. И на мгновение глаза каждого из них, попавшие в свет костра, вспыхивали тусклым, неживым черным светом.

Ритуал продолжался. Медведь не умирал. Он оставался жив, но он… пустел. Его шерсть тускнела, теряя здоровый блеск. Могучие мышцы обмякли. Он превращался в свою собственную выцветшую, обессиленную тень. А когда жрец наконец убрал руку и замолчал, в глазах медведя не осталось ничего. Ни ярости, ни страха. Лишь бессмысленная, мертвая пустота.

Они не убили его. Они его выпили.

Ратибор лежал в корнях сосны, и холод, не имевший ничего общего с ночной прохладой, пробирал его до самых костей. Он чувствовал, как Кайя рядом дрожит – не от страха, а от омерзения. Он повидал смерть в бою. Но то, что он видел сейчас, было гораздо страшнее. Это была магия, которой он не мог найти ни названия, ни объяснения. Магия чистого, абсолютного поглощения. И против такого его отец сражаться не учил.

Глава 25: Гости без приглашения

Обратный путь был как во сне. Ратибор и Кайя шли сквозь предутренний, серый лес, не чувствуя ни усталости, ни колючих ветвей, хлеставших по лицу. Образ "выпитого" медведя, пустого и безжизненного, стоял перед глазами. Холод, который они почувствовали в овраге, казалось, впитался в самую их кровь.

В Медвежий Угол они вошли, когда деревня только начинала просыпаться. Не было ни сил, ни желания говорить с кем-либо. Ратибор шел прямиком к отцовским хоромам. Он должен был рассказать. Он должен был заставить отца говорить. Этот кошмар, выползший из прошлого, был слишком велик, чтобы сражаться с ним вслепую.

Но он не успел.

Когда они вышли на площадь перед боярским двором, он замер. У ворот, тяжелых, окованных железом, стояли гости.

Их было пятеро. Люди в темных, дорожных плащах, с капюшонами, низко надвинутыми на лица. Впереди стоял он – высокий, сутулый жрец, чей жест выпил душу из лесного зверя. Они не ломились в ворота, не кричали. Они просто стояли. Безоружные, с открыто и мирно опущенными руками. Но от них исходил такой холод, что чахлые цветы, росшие в палисаднике у ворот, казалось, пожухли и поникли.

Вся деревня замерла. Те немногие, кто уже вышел на улицу, – женщина с ведрами, старик, идущий к хлеву, – застыли на месте, боясь пошевелиться. Хлопнула одна, другая дверь – люди прятались по домам. Даже вездесущие мальчишки исчезли. На сторожевой вышке над воротами напряженно, как струны, застыли двое дозорных, их руки лежали на самострелах.

Ратибор и Кайя остановились в нескольких шагах от них. Жрец даже не удостоил их взглядом. Его лицо, скрытое тенью, было обращено к дому боярина. Он ждал.

Скрипнула тяжелая дверь. На крыльцо, тяжело опираясь на резную палку, вышел Всеволод. Его лицо было бледным, но спокойным. Он увидел незваных гостей, увидел своего сына и Кайю, стоящих поодаль, и все понял.

Ратибор и Кайя, не сговариваясь, подошли и встали по обе стороны от боярина. Три фигуры, готовые встретить угрозу.

Жрец медленно, словно нехотя, повернул голову. И он посмотрел не на Всеволода, старого воина, своего давнего врага. Он посмотрел прямо на Ратибора. Под тенью капюшона блеснули глаза – темные, безразличные, как два куска обсидиана. Во взгляде не было ни ненависти, ни гнева. Лишь холодное, деловитое внимание хирурга, разглядывающего инструмент.

А затем жрец заговорил. Его голос был тихим, почти шепотом, но обладал странной силой, проникая в каждый угол замершей площади.

– Мы пришли не воевать, боярин Всеволод.

Он говорил медленно, с чужим, северным говором.

– Мы пришли забрать то, что принадлежит нам по праву крови. Вы нарушили договор. Вы сорвали великий ритуал. Но время пришло платить по счетам.

Он сделал паузу, давая словам впитаться в тишину. Его темный, немигающий взгляд по-прежнему был прикован к Ратибору.

– Долг можно вернуть, – продолжил он. – Нам не нужно золото. Нам нужен ключ.

Глава 26: Ультиматум

Слово "ключ" повисло в холодной утренней тишине. Всеволод, стоявший на крыльце, внешне казался спокойным. Лишь его рука, сжимавшая набалдашник палки, побелела в костяшках, выдавая внутреннее напряжение. Он перевел свой тяжелый взгляд со жреца на притихшую деревню, а затем снова на незваных гостей.

– У вас нет никаких прав на этой земле, – его голос был ровным и твердым, как гранит. – Убирайтесь, пока мои люди не насадили ваши пустые головы на частокол.

Уголок рта жреца, видневшийся из-под капюшона, тронула слабая, презрительная улыбка.

– Ваши люди? – он обвел невидимым взглядом замершую деревню. – Горстка испуганных крестьян и пара драконов-полукровок? Не смешите меня, воевода. Вы знаете нашу силу. – Он сделал многозначительную паузу, и Ратибор невольно вспомнил пустые глаза "выпитого" медведя. – Ваш сын видел ее. Мы пришли с миром. Мы даем вам выбор, – он произнес это с едва уловимым нажимом, – из уважения к ней.

– Отдайте нам мальчика. Его кровь завершит начатое и вернет равновесие. И все закончится. Никто больше не пострадает. Ни один дом в этой деревне не сгорит. Ни один ваш друг больше не умрет.

Последняя фраза прозвучала не как угроза. Она прозвучала как констатация факта. Как напоминание о крови Демида, о пепле его хутора. Как обещание того, что будет, если ответ будет "нет". Это был холодный, выверенный шантаж.

Ратибор не выдержал. Ярость, копившаяся в нем со вчерашней ночи, прорвалась наружу. Одним движением он выхватил из ножен отцовский меч. Лязг стали разорвал тишину.

– Попробуй, возьми! – прорычал он, делая шаг вперед.

Рядом с ним Кайя, до этого стоявшая неподвижно, издала низкое, угрожающее шипение. Ее тело напряглось, готовое к прыжку, а из ноздрей вырвались два тонких, едва заметных облачка дыма. Дозорные на стене вскинули самострелы, беря на прицел фигуры в черном.

Но жрец даже не удостоил их взглядом. Его лицо по-прежнему было обращено к Всеволоду. Он игнорировал юношескую ярость Ратибора и звериную угрозу Кайи, словно они были не более чем надоедливыми щенками. Важен был лишь ответ хозяина стаи.

Всеволод положил свою тяжелую, костистую руку на плечо сына, властно останавливая его. Он надавил, заставляя Ратибора опустить меч. "Тихо", – беззвучно прошептали его губы. Затем он выпрямился, и в его фигуре, несмотря на хромоту, появилось старое величие воеводы.

– Мой сын – моя кровь. Он останется на моей земле.

Он сделал паузу, глядя жрецу в самую тень его капюшона.

– Ответ мой – нет.

Жрец медленно кивнул, словно именно этого он и ожидал. Словно весь этот разговор был лишь формальностью, необходимым ритуалом перед началом войны.

– Выбор сделан.

Его тихий голос снова пронесся над площадью, но теперь в нем не было и намека на мирные предложения.

– Мы вернемся. И мы возьмем свое. С процентами.

С этими словами он, не говоря больше ни слова, развернулся. Его спутники последовали за ним. Пятеро "людей в черном" так же молча, как и пришли, зашагали прочь от деревни, их фигуры становились все менее четкими, словно растворяясь в утренней дымке.

Угроза была озвучена. Линии проведены. Война была объявлена.

Глава 27: Ночной совет

После ухода чужаков оцепенение, сковавшее деревню, спало. Но на смену ему пришел не шум, а глухой, тревожный ропот. Люди выходили из домов, сбивались в кучки, испуганно перешептывались, бросая косые, боязливые взгляды на дом боярина. Угроза, до этого бывшая лишь страшной сказкой, обрела голос, и слова ее были ясны даже самому простому пахарю. "Отдайте мальчика, или мы вернемся".

В доме боярина напряжение можно было резать ножом. Весь день Всеволод молчал. Он ходил по горнице, отмеряя шаги, – шаг здоровой ногой, тяжелый пронос больной, – словно зверь, запертый в клетке. Ратибор пытался заговорить с ним, задать вопросы, что горели в нем огнем, – о "праве крови", о "проваленном ритуале", о матери, – но отец отмахивался от него, как от назойливой мухи.

Когда сгустились сумерки, к боярину пришли гости. Те, кому он доверял. Первым, без стука, вошел Игнис, отец Кайи. Его огромное тело, казалось, заполнило собой весь дверной проем. Лицо его было мрачнее грозовой тучи. Следом, семеня и оглядываясь, пришел старый староста Прохор.

Они сели за стол. Всеволод поставил на стол глиняную бутыль с медом, но никто к ней не притронулся. Ратибор, стоявший у очага, тоже приготовился слушать. Теперь, когда враг стоял у ворот, скрывать от него правду было безумием. Он был готов.

Но Всеволод думал иначе. Он поднял на сына свои усталые глаза.

– Иди спать, Ратибор.

Ратибор замер.

– Отец, я… Я должен знать…

– Ты должен слушаться, – жестко прервал его Всеволод. – Что бы мы тут ни решили, тебя это не касается. Это не твоего ума дело. Иди.

Это было несправедливо. Унизительно. После всего, что он видел. После того, как враг назвал его главным призом в этой войне. "Не твоего ума дело". Слова хлестнули, как пощечина. Оскорбленный до глубины души, Ратибор сжал кулаки, готовый спорить, кричать. Но, встретившись с тяжелым, непреклонным взглядом отца, он понял, что это бесполезно.

Он молча кивнул, повернулся и вышел из горницы, нарочито громко хлопнув дверью. Он слышал, как отец тяжело вздохнул за его спиной.

Но он не пошел в свою спальню. Ярость и обида смешались в нем с отчаянным желанием знать. Он не мог просто лечь и уснуть, пока за закрытой дверью решается его судьба. Прокравшись по темному коридору, он нашел то, что искал – узкую щель в стене, за которой находился стенной шкаф, где хранили старые меха. Из шкафа, через другую щель, можно было слышать все, что происходит в горнице. И видно – если прижаться глазом к доскам.

Затаив дыхание, он прижался ухом к шершавому дереву. Тяжелая штора из медвежьей шкуры в горнице скрывала его убежище. Он стал тенью в собственном доме, вором, крадущим правду, которую ему отказывались дать по праву. Он ждал. И через мгновение услышал глухой, подавленный голос своего отца, начинавшего тяжелый, ночной совет.

Глава 28: Обрывки правды

Сквозь узкую щель в досках Ратибору было слышно каждое слово. Отец говорил тихо, вполголоса, и в его обычно властном голосе звучала глухая, застарелая усталость.

– …это не просто разбойники. И не просто иноверцы, – начал Всеволод. – Это приверженцы древнего культа. Культа Мары, богини зимы и смерти. Но их вера искажена. Искажена до неузнаваемости. Это не та Мара, которую чтут наши старики, провожая души предков. Их Мара – это голодная, ненасытная тьма, которая хочет поглотить все живое.

Наступила тишина. Ратибор слышал, как нервно заскрипела лавка под старостой Прохором.

– Но… чего они хотят от мальца? – испуганно прошамкал староста. – Почему он? Почему твой сын, боярин?

Ответ отца был едва слышным шепотом, но каждое слово ударило Ратибора, как молот.

– Его кровь… Она особенная. Редкая. Это… наследие его матери.

– Так призови князя! – прогудел бас Игниса. В его голосе звенел холодный гнев. – Поставь гарнизон! Сотня дружинников – и мы вырежем этих тварей под корень, какая бы кровь в ком ни текла!

На этот раз в голосе Всеволода прозвучала откровенная горечь, почти отчаяние.

– Не могу. Игнис, ты не понимаешь. Я не могу. Если князь узнает, чья кровь течет в жилах Ратибора… он сам казнит и его, и меня. У нашего Святополка, как и у его отца, старые счеты с… этим родом. Для него это будет просто хороший повод избавиться от угрозы и от меня заодно. Мы одни, Игнис. Совершенно одни.

Ратибор замер, прижавшись лбом к холодным доскам. Ловушка. Они были в ловушке. Между молотом культистов и наковальней княжеского гнева. Он в ужасе слушал дальше, как отец, сломленный и потерявший всякую надежду, говорил уже больше для себя, чем для собеседников.

– Я думал, я спас ее… – шептал он, и в его голосе дрожали слезы, которых Ратибор никогда не слышал. – Думал, любовь простого человека окажется сильнее… Но я лишь отсрочил неизбежное. Проваленный ритуал… они почти добились своего тогда. Они должны были призвать ее аватара, ее воплощение в этом мире… Но мы сбежали. И я увел ее. Я украл у них их главную ценность… их ключ… – он замолчал, с трудом переводя дыхание. – Теперь, спустя столько лет… они нашли новый ключ.

Щель в стене превратилась для Ратибора в замочную скважину, через которую он заглянул в бездну. И в этой бездне обрывки, что мучили его, сложились в одну цельную, ужасную картину.

Его мать – не просто культистка, а нечто большее. "Ключ". Сосуд для темной силы. Его отец, полюбив ее, совершил не просто побег. Он совершил святотатство, сорвав великий ритуал. И теперь, когда ее не стало, он, Ратибор, унаследовал эту страшную роль.

Он не был героем, которого все ищут. Он был причиной. Причиной гибели Демида. Причиной угрозы, нависшей над деревней. Он был живой мишенью, которая притягивала к себе тьму. Обузой для отца, вынужденного скрывать его от мира.

Они в ловушке. Без надежды на помощь. И он, Ратибор, был замковым камнем этой ловушки.

Он больше не чувствовал обиды на отца. Только ледяное, всепоглощающее чувство вины. Слово "ключ" потеряло для него всякий таинственный смысл. В своей голове он слышал лишь одно, вынесенное себе самому страшное определение.

Он не ключ. Он – проклятие.

Глава 29: Цена молчания

Ратибор не помнил, как выбрался из своего укрытия. Он двигался на автомате, как сомнамбула, пробираясь по темному дому в свою комнату. Он не лег. Он просто сидел на краю кровати до самого рассвета, глядя в никуда, а в ушах его молотом стучали обрывки отцовских слов: "чья кровь… мы одни… они нашли новый ключ".

С первыми лучами солнца он ушел из дома. Он не мог дышать в этих стенах. Он не мог смотреть на отца. Каждый взгляд на него теперь был невыносим. Он чувствовал себя самозванцем, предателем. Хотя он ни в чем не был виноват, груз вины давил на него с нечеловеческой силой. Это из-за него, из-за крови, текущей в его жилах, его отец был вынужден лгать, изворачиваться и жить в вечном страхе.

Он пришел на тренировочное поле. Место, где он раньше чувствовал силу, теперь стало местом пытки. Он схватил самый тяжелый тренировочный меч и набросился на вкопанные в землю деревянные чучела. Он рубил. Без техники, без тактики, вкладывая в каждый удар всю свою ярость, отчаяние и ненависть к себе. Удар. Еще. И еще. Он не чувствовал боли в протестующих мышцах. Он не замечал, как грубая рукоять стирает кожу на ладонях в кровь. Он просто рубил, пытаясь выбить из себя, вытравить эту проклятую кровь, это проклятое наследие.

Когда силы окончательно оставили его, он рухнул на колени, тяжело дыша, и меч выпал из его разбитых, кровоточащих рук.

Его нашла Кайя. Она подошла тихо, и он не сразу заметил ее. Она ничего не сказала. Ни "что случилось?", ни "ты в порядке?". Она просто опустилась на землю рядом с ним. Увидела его руки, и ее лицо на мгновение исказилось от боли, словно это были ее раны.

Она молча достала из небольшой кожаной сумки на поясе знакомый глиняный горшочек с мазью своей матери. Она взяла его ладонь в свои. Ее прикосновения были на удивление нежными и аккуратными. Она осторожно стерла кровь и грязь краем своей рубахи и принялась втирать в содранную кожу темную, пахнущую травами мазь. От мази по рукам пошло целительное тепло.

– Ты все слышал, да? – ее голос был тихим, почти шепотом.

Ратибор медленно кивнул, не в силах поднять на нее взгляд.

– Я не 'ключ', Кайя, – прохрипел он, и его голос сорвался. – Я – ходячий смертный приговор. Для отца. Для тебя. Для всех вас.

Она на мгновение замерла, а потом ее пальцы сжали его руку сильнее, твердо и уверенно.

– Ты – мой друг, Ратибор, – сказала она, и в ее голосе не было ни жалости, ни страха. Только несгибаемая, драконья прямота. – А за друзей мы, драконы, деремся до последнего вздоха. Мой отец думает так же. Ты – часть нашей стаи. И если кто-то захочет тебя забрать, ему придется сначала пройти через нас.

Она закончила перевязывать одну руку и взялась за другую.

– Так что прекрати себя жалеть и иди приводить руки в порядок. Они тебе еще понадобятся.

Ее слова, простые и безыскусные, подействовали на него, как ушат холодной воды. Она не утешала. Она не жалела. Она просто напомнила ему, кто он. Не "ключ". Не "проклятие". А ее друг. Сын своего отца. Житель этой деревни. И он был не один.

Ратибор медленно поднял голову и посмотрел на нее. На ее серьезное, сосредоточенное лицо, на ее руки, так бережно лечившие его раны. И сквозь пелену отчаяния и вины он впервые за последние часы почувствовал что-то другое. Хрупкое, но настоящее. Благодарность. Он был не один. И пока это так, он будет драться.

Глава 30: Решение

Вечером Ратибор вернулся в отцовский дом. Его руки были перевязаны, но плечи расправлены. Самокопание и ярость сменились холодной, как сталь, решимостью. Он нашел отца там же, где и всегда, – в резном кресле у очага. Всеволод не чистил оружие. Он просто сидел, глядя в огонь, и казался в этот момент невероятно старым и одиноким.

Ратибор подошел и встал рядом. Он не стал ходить вокруг да около.

– Я все слышал, – просто сказал он.

Всеволод не вздрогнул. Не удивился. Он лишь медленно повернул голову и посмотрел на сына долгим, тяжелым взглядом. А затем едва заметно кивнул.

– Значит, время пришло.

Они говорили всю ночь. Впервые в жизни – на равных. Не как отец, отдающий приказы, и сын, их исполняющий. А как два воеводы, склонившиеся над картой перед решающей битвой. Стена молчания рухнула, и из-за ее обломков полился поток информации, которую Всеволод копил годами.

Ратибор рассказал все, что видел в лесу. О жутком ритуале "выпивания" души. Об обращении охотника. О численности, дисциплине и военной организации культистов. Его слова были точными, лишенными эмоций, как донесение лазутчика.

Всеволод слушал, и его лицо становилось все мрачнее. А потом заговорил он. Он поделился тем, что знал. О иерархии культа, который он называл "Детьми Голодной Матери". О жрецах-"пожирателях душ". О воинах- "пустых". О том, что их сила – в подчинении чужой воли. О том, что главная их цель – не просто убийство, а ритуал, который должен изменить мир навсегда.

Они говорили, и из обрывков тайн и страшных наблюдений складывалась общая, ужасающая картина врага, с которым им предстояло столкнуться. Врага, против которого обычные воинские приемы могли оказаться бесполезны.

Ближе к рассвету, когда лучина в светильнике уже почти догорела, Ратибор подвел итог.

– Они сильнее нас. Их больше. И они могут пополнять свои ряды за счет наших же людей. Сидеть в осаде – бессмысленно. Рано или поздно они нас задавят.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями, а затем высказал идею, что зрела в нем последние часы. Идею дерзкую, отчаянную, но единственно верную.

– Раз мы не можем просить князя о помощи… значит, нам нужно стать сильнее самим. Мы должны собрать своих союзников. Гномы Бори Бороды из Серых гор. Кочевники, если удастся с ними договориться. Эльфы, если они нас выслушают. Все, кто может держать оружие и кто не хочет, чтобы его душу высосали через трубочку. Мы должны дать бой здесь, на нашей земле, но не как жертвы, а как армия.

Он посмотрел прямо в глаза отцу.

– И я поеду в Киев.

Всеволод нахмурился, готовый возразить, но Ратибор опередил его.

– Не к князю. К волхвам. И к оружейникам. Мне нужно знать, с какой силой мы столкнулись. Волхвы могут знать эти символы, эту магию. А оружейники… я видел на торгу новые самострелы. Нам нужно оружие, способное остановить их на расстоянии. Много оружия.

Всеволод молчал. Он смотрел на сына. И он видел, как за эту ночь тот изменился. Юношеский гнев и обида исчезли. На их месте была холодная, взрослая решимость командира, принимающего на себя ответственность за грядущую войну. Он видел перед собой не "ключ" и не "проклятие". Он видел будущего воеводу. Своего сына.

Старый боярин медленно, кряхтя, поднялся с кресла.

– Хорошо, – просто сказал он. – Но поедешь ты не один.

Он выпрямился, и в его фигуре снова появилась тень былого величия. Усталость отступила, сменившись деловитой энергией.

– Пора будить Игниса, – сказал он, направляясь к выходу. – У нас очень много дел. И очень, очень мало времени.

Рассветные лучи, пробившиеся в окно, осветили горницу. Они упали на лица отца и сына, на раскиданные по столу карты. И в этом свете было нечто новое. Надежда. Они больше не были жертвами, загнанными в угол. Они приняли решение. Они готовились к войне.

Глава 31: Полночь в доме боярина

Воздух в Медвежьем Углу в предрассветный час был холоден и чист. Деревня спала. Но сна для Ратибора не было. Разговор с Кайей унял панику, но лишь для того, чтобы дать место холодной, как сталь, решимости. Он больше не был мальчиком, которого можно отослать спать, чтобы взрослые решили его судьбу. Угроза перестала быть чем-то внешним. Она проросла внутри, в его крови, и собственное происхождение ощущалось как клеймо, которое нужно было либо понять, либо оно сожжет его изнутри.

Он вернулся в отцовские хоромы. Как он и ожидал, отец не спал. Всеволод сидел в главном зале у догорающего очага. Но он не дремал. На его коленях лежал старый, зазубренный в сотнях боев меч – тот самый, что он достал прошлой ночью. Всеволод не чистил его. Он просто смотрел в огонь, на медленно умирающие угли, но взгляд его был где-то далеко, там, в прошлом, среди теней и призраков, которые видели только его глаза. Вся его поза, обычно прямая и властная даже в кресле, выражала сейчас одну лишь бесконечную, смертельную усталость.

Ратибор не стал подходить тихо. Он вошел в зал твердым, размеренным шагом, чтобы отец его услышал, чтобы понял – этот разговор неизбежен. Он не начинал с обвинений, с вопросов. Он молча подошел к столу, за которым они ужинали, и положил на его гладкую, потемневшую от времени поверхность один-единственный предмет.

Небольшой ритуальный нож с узким, черным лезвием. Тот, что он подобрал в луже крови на разоренном хуторе Демида. На его рукояти из черного дерева, тускло блеснув в свете угольев, проступил знакомый, уродливый символ. Этот знак был здесь. В их доме. На их столе. Между ними.

Всеволод медленно перевел взгляд с огня на нож. Он не удивился. Лишь едва заметно сжал челюсти.

– Демид мертв, – голос Ратибора был ровным, лишенным всяких эмоций. Словно он зачитывал донесение. Словно из него вынули всю юношескую пылкость, оставив только сухой остаток. – Они оставили это на его воротах.

Он сделал паузу, давая словам впиться в тишину.

– Как послание. Как счет, выставленный тебе. Я хочу знать, за что умер твой друг. И я хочу знать, за что, возможно, скоро умрут все остальные в этой деревне.

Это не была просьба. Не была мольба сына, обращенная к отцу. Это было требование. Холодное, твердое, непреклонное. Ратибор в этот миг перестал быть просто сыном. Он стал голосом всех тех, кто спал сейчас в своих домах, не ведая, что их жизни поставлены на кон в старой, забытой игре, затеянной их боярином. И он требовал отчета.

Глава 32: Стена молчания

Всеволод долго молчал, не отрывая взгляда от ритуального ножа на столе. Свет от угольев плясал на черном лезвии, и казалось, что символ на рукояти пульсирует, как злое сердце. Рука боярина, лежавшая на коленях, медленно сжалась на рукояти его собственного меча. Он смотрел в лицо сыну и видел не только юношеский гнев. Он видел в его глазах новую, холодную твердость. Сталь. И он понял, что время простых отговорок и отцовских приказов прошло.

Но он все еще пытался. Пытался удержать последнюю линию обороны, возвести последнюю стену между сыном и той проклятой тьмой, от которой он бежал полжизни.

– Это старые дела, Ратибор, – его голос был глухим и усталым. – Война, в которой я сражался задолго до твоего рождения. Месть – удел слабых, но даже у тени есть память. Демид был моим побратимом. Они ударили по мне через него. Это моя война. Тебе не нужно в нее лезть.

Горькая, злая усмешка исказила губы Ратибора.

– Не нужно? – переспросил он, и в его голосе зазвенела опасная нота. – Они называют меня 'ключом'. Они приходят не за тобой, отец. Они приходят за мной. Твоя война стала моей в тот день, когда я родился. Ты лишил меня права выбора, всю жизнь скрывая правду. Теперь я требую права знать, за что мне, возможно, придется умереть.

Его слова повисли в воздухе. Это был прямой вызов. Вызов не только отцу, но и всему, на чем строился их мир, – на его молчании, на его тайнах, на его решениях.

И тут плотина прорвалась.

Ратибор с силой ударил кулаком по столу. Глиняный кувшин, стоявший на краю, подпрыгнул и с дребезгом разбился о каменный пол.

– Ты учил меня чести! – выкрикнул он, и его голос сорвался от ярости и боли. – Учил всегда смотреть людям в глаза! А сам смотришь в сторону, когда я спрашиваю о собственной матери! Кто она была?!

Он шагнул ближе, его глаза горели в полумраке.

– Обычная женщина, которую ты любил, не полезла бы в самое пекло за тобой! Она не стала бы причиной такой мести! И уж точно она не родила бы 'ключ', за которым охотятся эти твари! Кто она, отец?! КТО ОНА?!

Последний вопрос был почти воплем. Прямой, безжалостный, он ударил по Всеволоду сильнее любого меча. Броня, которую старый воевода носил десятилетиями – броня суровости, молчания и отстраненности, – с треском раскололась.

Он поднял на сына глаза. И Ратибор впервые в жизни увидел в них не гнев, не строгость, не разочарование. Он увидел в них голую, незащищенную, незаживающую боль. Боль, такую глубокую и древнюю, что казалось, она была душой этого дома, этого леса, всей его жизни. И он понял, что пробил стену. Но за ней оказалась не крепость, а руины.

Глава 33: Имя на ветру

Ярость Ратибора схлынула так же внезапно, как и нахлынула, оставив после себя лишь горький привкус и звенящую тишину. Он смотрел на отца, на эту внезапно обнажившуюся боль в его глазах, и чувствовал себя варваром, сорвавшим старую, едва затянувшуюся повязку с гноящейся раны.

Всеволод тяжело вздохнул – звук, похожий на скрип старого дерева под ветром. Он медленно отложил свой меч в сторону и сделал неопределенный жест рукой в сторону скамьи. Приглашение сесть. Молчаливое перемирие.

Огонь в очаге почти погас, лишь один упрямый уголек тлел в глубине, отбрасывая слабые, умирающие отсветы. Тени в горнице сгустились, превратив ее в подобие пещеры, где двое мужчин остались наедине со своими призраками.

– Её звали Морана, – голос Всеволода был тихим, лишенным всякого выражения, словно он говорил о ком-то давно забытом, чье имя едва не стерлось из памяти. – И нет, она не была обычной женщиной. Она была… иной.

Он замолчал, подбирая слова, словно вытаскивая их из глубокого, темного колодца.

– Я встретил ее в том самом походе на север, в Темных Лесах. Мой отряд шел по следу работорговцев, но мы попали в засаду. Это были не воины. Это были они. Жрецы. – Он кивнул на ритуальный нож, все еще лежавший на столе. – Их было много, они выросли из-под земли, как грибы-поганки. Бой был коротким. Я был тяжело ранен, отстал от своих, потерял сознание. Они бы нашли меня. И моя жизнь закончилась бы на их алтаре, как жертва их голодному богу. Но нашла она.

Всеволод смотрел в угасающий уголек, и его взгляд был там, в прошлом.

– Она была совсем юной. Девушка, жившая среди этих чудовищ. Она вытащила меня, врага, истекающего кровью, в какую-то нору под корнями старого вяза. Она лечила мои раны. Травами, мхом… и чем-то еще. – Он потер висок. – Я был в бреду, но помню ее руки. Холодные, как родниковая вода. И ее глаза.

Он снова замолчал.

– Она была похожа на дикую лесную птицу. Сильную, но пугливую. Готовую в любой момент сорваться и улететь. И глаза у нее были… цвета зимнего неба перед бурей. А в глубине их – такая печаль, древняя, как эти леса.

Ратибор сидел не шелохнувшись, боясь спугнуть эти обрывки воспоминаний, которые его отец, казалось, вырывал из себя с мясом.

– Она была одной из них, да, – наконец, признался Всеволод. Его голос стал еще тише. – Они не держали ее в плену. Она выросла среди них. Они нашли ее в лесу ребенком, так она говорила. Воспитали ее. Они верили… они верили, что в ней течет особая, древняя кровь. Что она – Избранная их богини, способная слышать голоса духов и заглядывать за грань. Для них она была живой святыней.

Он повернул голову и посмотрел на Ратибора.

– Но я… я увидел в ней не жрицу. Я увидел пленницу в золотой клетке. В ее глазах была тоска. Тоска по простому, теплому солнцу, по человеческому смеху, по жизни без вечного холода их бога. Я полюбил ее, Ратибор. Полюбил так, как не думал, что можно любить. И я уговорил ее бежать со мной.

Он представил ее жертвой, несчастной девушкой, очарованной рассказами о другом, светлом мире. Он умолчал о ее силе. Умолчал о том, что, возможно, решение бежать было не только его. Он рассказал историю так, как хотел ее помнить, – историю спасения, а не похищения. И Ратибор, отчаянно желавший верить, слушал, не подозревая, что это – лишь первая, самая светлая страница в очень темной книге.

Глава 34: Сорванный ритуал

Рассказ Всеволода потек быстрее, словно прорвавшаяся плотина. Тени в горнице задвигались, оживая, и Ратибору казалось, что он слышит эхо тех давних событий – звон стали и крики в заснеженном северном лесу.

– Сбежать от них было почти невозможно, – говорил Всеволод, и его пальцы сжимали подлокотники кресла. – Они знали лес лучше любого зверя. Их лагерь был скрыт так, что целая дружина могла пройти в ста шагах и не заметить. Нужен был не просто побег. Нужен был хаос. И Морана дала нам его.

Он перевел дыхание.

– Они готовились к своему главному ритуалу. В ночь зимнего солнцестояния, когда грань между мирами становится тонкой, как лед на ручье. Они собрали для него десятки пленных, что свозили со всех разоренных деревень. Они собирались призвать нечто… могущественное. Воплощение своей богини, так говорила Морана. И она, Морана, должна была стать центром этого ритуала. Его сердцем.

В голосе отца не было гордости, только тяжесть воспоминаний.

– Она знала, что во время обряда все жрецы, все до единого, соберутся у главного алтаря. Их сила, их воля – все будет направлено в одну точку. И в этот момент остальной лагерь останется почти без присмотра. И она знала, где они держат пленных.

План был отчаянным и безумным. Пока ночь солнцестояния опускалась на лес, и в лагере культистов начались их зловещие песнопения, они вдвоем, – он, едва оправившийся от ран воевода, и она, юная жрица, знающая каждую тропку, – прокрались к загонам. Это были просто ямы, прикрытые плетеными щитами, полные измученных, напуганных людей.

– Мы не просто открыли их, – продолжал Всеволод, и его глаза лихорадочно блестели. – Мы создали панику. Подпалили пару шатров. Перерезали веревки у привязанных волков. И лагерь взорвался.

Он описывал это так ярко, что Ратибор почти видел это. Десятки пленников, обезумевших от страха и внезапной надежды, бросились врассыпную, крича, сбивая с ног охрану. Волки, сорвавшиеся с привязи, набрасывались на всех без разбору. Лагерь погрузился в ад.

– Ритуал был сорван, – голос Всеволода стал почти шепотом. – В самый ответственный момент. Вся сила, которую жрецы собирали и направляли, потеряла фокус. И ударила обратно. Я видел, как некоторые из них просто падали замертво, истекая кровью из глаз и ушей. Другие сходили с ума. Вместо того чтобы призвать своего бога, они открыли дверь в пекло, и оно опалило их самих.

В этом хаосе, под покровом дыма и криков, они и ушли. Они бежали через ночной, заснеженный лес, и погони за ними не было.

– А на рассвете, – закончил Всеволод, – на остатки их лагеря наткнулась моя дружина, которая искала меня. Они ударили по ослабленным, деморализованным культистам и перебили почти всех.

Он горько усмехнулся.

– Битва была выиграна. Князь счел меня героем. Человеком, который не только выжил в плену, но и умудрился спасти десятки невинных и сорвать главный план врага. Обо мне слагали песни. Но я знал, что я наделал на самом деле.

Он посмотрел на Ратибора тяжелым, полным вины взглядом.

– Я не просто сбежал с любимой женщиной. Я совершил величайшее святотатство против их бога. И я украл у них самое ценное, что у них было – их избранницу, их живое воплощение богини, их… ключ к силе. Они не простили этого. Они не могли простить. Они просто ждали.

Ратибор молчал. В голове его медленно, со скрипом, складывалась новая, страшная картина мира. Великий подвиг его отца, о котором он слышал с детства, воспетый в песнях гусляров, оказался не героическим деянием, а отчаянным поступком влюбленного мужчины. Актом, который спас несколько десятков жизней тогда, но обрек на угрозу сотни жизней сейчас. Последствия того далекого, отчаянного побега кровавым эхом докатились до их порога.

Глава 35: Неоконченная история

Первые, серые лучи рассвета начали пробиваться сквозь узкие слюдяные окна, изгоняя из горницы глубокие ночные тени. Разговор окончился. Последний уголек в очаге давно потух, и в зале стало холодно. Ратибор сидел на скамье, оглушенный рассказом отца, словно его ударили обухом по голове.

Он смотрел на Всеволода. Смотрел по-новому. Не как на легендарного воина, чьи подвиги были высечены в камне истории. Не как на строгого, отстраненного родителя, чьи приказы нужно было выполнять. Он видел перед собой просто человека. Человека, который когда-то совершил великий и одновременно страшный поступок во имя любви, и который всю оставшуюся жизнь платил за него, скрываясь от последствий и прячась за стеной молчания. Ратибор больше не чувствовал ни гнева, ни обиды. Только тяжесть. Тяжесть этого прошлого, которая теперь легла и на его плечи.

Оставался лишь один, последний вопрос. Тот, с которого все и началось.

– А… она? – тихо, почти шепотом, спросил он. – Что стало с матерью?

Лицо Всеволода, до этого открытое и измученное воспоминаниями, мгновенно закрылось. Щиты снова поднялись. Боль в его глазах, на мгновение утихшая, вспыхнула с новой, почти невыносимой силой. Он отвел взгляд в сторону, на пустую стену.

– Я привез ее сюда. Мы поженились. Через год родился ты, – голос его стал монотонным, безжизненным, словно он зачитывал сухую летопись. – Она… она не смогла жить здесь.

Он сделал паузу, подбирая слова.

– Наш мир, мир солнца и людей, оказался для нее слишком… ярким. Слишком громким. Она выросла там, в тишине и сумраке. Здесь она угасала. Как сорванный лесной цветок, который поставили под палящее солнце. Болезнь… забрала ее, когда тебе было три года.

Слова "болезнь забрала ее" прозвучали глухо и фальшиво. Ратибор услышал в них ту же интонацию, что и в прежних отговорках. Ту же стену, которую отец выстраивал, когда не хотел говорить правду. Это была ложь. Или, по крайней мере, жестокая полуправда. Самая главная, самая страшная часть истории осталась нерассказанной. Что-то случилось. Что-то, о чем его отец, переживший потерю друзей, десятки битв и встречу с темным культом, боялся даже вспоминать.

Но Ратибор не стал давить. Не сейчас. Он понимал, что достиг предела. Что дальше – только боль, к которой его отец, да и он сам, еще не был готов. На эту ночь он получил достаточно. Достаточно, чтобы понять истоки этой войны, что подбиралась к их порогу.

Он молча поднялся. Отец не посмотрел на него. Он так и сидел, глядя в пустую стену, запершись в своей раковине горя. Ратибор, не говоря ни слова, повернулся и пошел к выходу. Он уходил не потому, что был зол. Он уходил, чтобы побыть одному. Чтобы обдумать, переварить, принять.

Теперь он знал имя своего врага.

Теперь он знал имя своей матери. Морана. Имя, похожее на шепот северного ветра.

И теперь он знал цену, которую заплатил его отец за несколько коротких лет любви.

Он понимал, что настоящая война только начинается. А ее самая главная, самая темная тайна все еще была надежно скрыта во тьме прошлого.

Глава 36: Холодный след

Ночь откровений не принесла мира. Наоборот, она оставила после себя тяжелое, свинцовое затишье, какое бывает после бури, что повалила деревья, но так и не пролилась дождем. Между Ратибором и Всеволодом установилось напряженное перемирие. Они больше не спорили. Они почти не разговаривали. Они встречались лишь на рассвете, на тренировочном поле.

Их тренировки изменились. Из уроков они превратились в ожесточенные, молчаливые поединки. Всеволод вкладывал в каждый удар своего тренировочного меча всю горечь и вину, что копились в нем годами. Он больше не учил, он вымещал боль. Ратибор же, в свою очередь, отбивал эти удары, и в его движениях была вся ярость и смятение от новообретенной, страшной правды. Каждый день они расходились, покрытые новыми синяками, не сказав друг другу ни слова.

Ратибор не мог сидеть на месте. Рассказ отца, вместо того чтобы дать ответы, лишь породил новые, еще более мучительные вопросы. Что за "болезнь" унесла его мать? Почему его кровь – это "ключ"? Что за бог у этого культа, раз его боялся даже Всеволод? Ждать ответов от отца было бесполезно. Значит, их нужно было искать самому.

Он снова начал уходить в лес. Но теперь он искал не следы культистов. Он искал знание. В лесах, в самой глухой чащобе, в нескольких днях пути от Медвежьего Угла, стоял небольшой скит отшельников-староверов. Эти люди отреклись от мира и жили по законам предков. Слухи ходили разные. Кто-то считал их святыми, кто-то – колдунами. Но все сходились в одном: они знали о лесных тайнах, о старых богах и духах больше, чем любой княжеский волхв. Ратибор решил, что если кто и мог знать что-то об искаженном культе Мары, то только они.

Когда он собирался, к нему подошла Кайя. На ее поясе висел нож, за спиной – лук. Она была готова.

– Я с тобой.

– Я справлюсь один.

– Один ты наломаешь дров, боярич, – отрезала она, глядя на него своими пронзительными зелеными глазами. – Твоя голова сейчас забита не тем. Ты смотришь в себя. Тебе нужен кто-то, кто будет смотреть по сторонам.

Ее прямота, как всегда, отрезвляла. Он был слишком погружен в свои мысли, чтобы быть хорошим следопытом. Он кивнул.

Они шли уже второй день. Лес вокруг них менялся. Он становился тише. Не умиротворенно-тихим, а замершим, притаившимся. Перестали петь птицы. Не мелькали в ветвях вездесущие белки, не шуршали в подлеске ежи. Живое попряталось. Даже ветер, казалось, затих, и воздух стал неподвижным, тяжелым и холодным, несмотря на то, что осень еще не вступила в свои права.

Кайя шла напряженная, постоянно ежась, хотя холода не было. Она то и дело останавливалась, прислушиваясь к тишине.

– Что-то не так, – прошептала она, когда они остановились на привал. – Лес… он боится. Я чувствую это. Он затаился. Как мышь, когда чует в норе змею. Или как сама змея перед прыжком.

Ратибор тоже чувствовал это. Давящее, гнетущее ощущение чужого присутствия. Зловещее затишье, наполненное невысказанной угрозой. Это было похоже на ту тишину, что воцарилась в харчевне на торгу, прежде чем старый охотник начал свой страшный рассказ. Только здесь тишиной был объят весь мир. И они шли прямо в ее эпицентр.

Глава 37: Тишина скита

Лесная тропа вывела их на широкую, залитую солнцем поляну. Здесь, у небольшого чистого ручья, и стоял скит. Несколько добротных бревенчатых изб, маленькая часовня с вырезанной из дерева фигуркой Велеса над входом, ухоженный огород с аккуратными грядками. Все дышало миром и трудом.

Но их встретила абсолютная, неестественная тишина.

Не лаяли собаки. Не дымили трубы. Дверь в самую большую, главную избу, была сорвана с одной петли и тихо, со скрипом, качалась на ветру.

Ратибор достал меч. Кайя – лук, наложив на тетиву стрелу. Они медленно, шаг за шагом, двинулись к избе. Тревожное предчувствие, которое мучило их всю дорогу, сгустилось до ледяного комка в животе.

Они осторожно заглянули внутрь.

Их глазам предстала картина бойни. Но это была не та резня, что бывает при разбойничьем налете. В избе царил порядок. Посуда стояла на полках, одежда была аккуратно сложена на лавках. Ничего не было украдено, ничего не было разбросано. Только тела.

Шестеро отшельников – трое седобородых стариков и три пожилые женщины в простых одеждах – лежали там, где их застала смерть. Один – у стола, над раскрытой книгой. Другая – у очага, с кочергой в руке. Они не успели или не пытались защищаться. У всех на груди виднелась одна и та же рана – узкий, аккуратный прокол. Ратибор узнал этот след. След тонкого, похожего на стилет клинка. Оружие культистов.

Но самое страшное было не это.

Стены. Пол. Потолок. Все деревянные поверхности избы были покрыты символами, начертанными кровью убитых. Это был сложный, переплетающийся узор из линий, спиралей и рун, которых Ратибор никогда не видел. Он узнал в этом узоре знакомый ему зловещий знак, но здесь он был лишь малой частью чего-то огромного, богохульного. Кровь еще не везде высохла, она тускло поблескивала в лучах солнца, проникавших в дверной проем.

Это не было просто убийством. Это было осквернение. Жуткий, кровавый ритуал, проведенный на земле, которая для этих людей была святой. Они не просто убили их, они использовали их кровь, их веру, их место силы для своих темных целей.

Кайя зажала рот рукой, ее лицо позеленело. Запах теплой крови, смешанный с запахом чего-то еще, чужеродного и тошнотворного, ударил в нос. Это была вонь темной магии, такой концентрированной, что, казалось, она въелась в само дерево стен.

– Они… – прошептала она, отступая назад, на свежий воздух. – Они не просто убили их, Ратибор. Они что-то здесь открывали… Или, – она судорожно сглотнула, – закрывали.

Глава 38: Глаза безумия

Они вышли из оскверненной избы, тяжело дыша. Солнечный свет на поляне казался неестественно ярким и неуместным после полумрака, пропитанного смертью. Пока Кайя пыталась справиться с тошнотой, Ратибор решил обойти остальные постройки. Часовня, хлев – везде была та же картина молчаливой резни и богохульных символов на стенах.

Когда он проходил мимо погреба-ледника, сложенного из грубых камней, он остановился. Он услышал звук. Тихий, прерывистый, похожий не то на плач, не то на скулеж раненого щенка. Звук доносился из-под тяжелой дубовой крышки погреба.

– Кайя! – позвал он.

Вдвоем они с трудом, напрягая все силы, сдвинули тяжелую, присыпанную землей крышку. Вниз, в холодную, пахнущую сыростью темноту, вела земляная лестница. Скулеж стал громче.

Ратибор осторожно спустился вниз, его глаза привыкали к полумраку. В самом дальнем углу погреба, между бочек с квашеной капустой и мешков с сушеными грибами, сидела, съежившись, маленькая фигурка. Девочка. Лет десяти, не больше. Худая, вся в грязи, ее простая холщовая рубаха была разорвана на плече. Она сидела, обхватив колени руками, и раскачивалась из стороны в сторону, что-то монотонно бормоча себе под нос.

Ратибор знал ее. Видел пару раз, когда приходил сюда с отцом. Местные отшельники звали ее Лихорадкой за вечно горевшие, слишком яркие глаза. Говорили, что они нашли ее в лесу несколько лет назад – дикую, испуганную, не помнящую, кто она и откуда. Звали ее Ульяной.

– Эй… – тихо позвал Ратибор, делая шаг вперед. – Не бойся. Мы не обидим.

Девочка не отреагировала. Она продолжала раскачиваться и бормотать, глядя невидящими глазами в стену. Она смотрела сквозь него, словно его здесь и не было.

Он сделал еще шаг и протянул к ней руку.

– Пойдем. Здесь нельзя оставаться.

В тот момент, как его пальцы почти коснулись ее плеча, она изменилась. Ее тело напряглось, бормотание перешло в дикий, пронзительный визг. Она развернулась и бросилась на него. Это был не испуганный ребенок. Это был дикий зверек. Она вцепилась ему в руку зубами, а ее маленькие пальцы с обломанными ногтями впились в его лицо, царапая. Ее сила была нечеловеческой. Ратибор от неожиданности отшатнулся, едва сумев разжать ее челюсти.

– Кайя!

Кайя спрыгнула в погреб. Вдвоем им с трудом удалось спеленать бьющуюся, кричащую девочку в плащ Ратибора. Она вырывалась, кусалась, из ее горла вырывались нечеловеческие, гортанные звуки.

И вдруг, в самый разгар этой борьбы, она замерла. Она перестала кричать и вырываться. Она подняла на Ратибора взгляд. На одно короткое, бесконечное мгновение ее глаза прояснились. Они были чистыми, пронзительно-голубыми, как летнее небо. Но в их глубине плескался такой черный, вселенский ужас, пережитый и застывший там навсегда, что у Ратибора перехватило дыхание.

И она заговорила. Шепотом, но абсолютно четко, с пугающей ясностью.

– Ключник пришел… дверь откроет… кровь за кровь… черная мать ждет…

А потом, так же внезапно, ее взгляд снова помутнел, став бессмысленным и диким. Разум снова покинул ее, и она начала бормотать бессвязный, лихорадочный бред про ползающие по стенам тени, про шелковых пауков, плетущих саваны, и про холодные руки, что тянутся из-под земли.

Ратибор смотрел на нее, и по его спине снова и снова пробегал ледяной холод. Он понял все. Она была там. Она видела все. Она слышала все. И то, что она видела, выжгло ее разум дотла, оставив лишь пепел и несколько обугленных, страшных обломков. Осколков знания, сверкавших во тьме ее безумия, как разбитое зеркало.

Глава 39: Ноша

Обратная дорога была тяжелой. Не столько физически, сколько морально. Ратибор почти всю дорогу нес Ульяну на руках. Она то билась в своем коконе из плаща, издавая дикие, гортанные звуки, то затихала, погружаясь в безучастное оцепенение, и лишь ее глаза продолжали невидяще смотреть в пустоту. Эта маленькая, сломленная ноша была тяжелее любого груза.

В Медвежий Угол они вошли на закате. Их появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Картина была слишком удручающей: Ратибор, мрачный и перепачканный в грязи, несет на руках бьющуюся в беспамятстве девочку, а рядом, как тень, идет Кайя, с луком наготове и лицом, твердым, как камень.

Жители, привлеченные лаем собак, высыпали из домов. Их окружили, засыпая тревожными вопросами. Ратибору пришлось рассказать. Кратко, без кровавых подробностей, он поведал о том, что скит разорен, а все отшельники убиты. И что эта девочка – единственная выжившая.

Новость прокатилась по толпе, как волна страха. Это был уже не далекий хутор Демида, не байки с ярмарки. Отшельники были частью их мира. Святые люди, жившие в их лесу. Угроза перестала быть чем-то, что касается только семьи боярина. Она пришла к ним. Она убивала праведников. И страх, до этого глухой и подспудный, стал острым и явным.

И этот страх тут же нашел свой выход.

– Она порченая! – раздался визгливый женский голос. Вперед выступила Агафья, самая сварливая и суеверная баба в деревне. – Гляньте на нее! Глаза пустые! Бесы в ней сидят! Она накличет беду на всю нашу деревню! Гнать ее надо! В лес! Откуда пришла!

Ее поддержали. Толпа, подогретая страхом, загудела. "Правду говорит!", "Нечистая она!", "Гони ее, боярич!". Люди шарахались от безумного взгляда Ульяны, крестились, услышав ее бормотание. В одно мгновение из жертвы девочка превратилась в козла отпущения.

– Молчать!

Ратибор попытался перекричать толпу, но его голос утонул в общем гвалте. Ситуация накалялась.

И тут на крыльцо боярских хором вышел Всеволод. Он не кричал. Он просто стоял, тяжело опираясь на свой вынутый из ножен боевой меч, как на посох. И одного его вида, одного его молчаливого, тяжелого взгляда хватило, чтобы толпа стихла.

– Эта девочка, – голос его был спокоен, но в нем звенела сталь, – не порченая. Она – жертва. Она видела то, от чего и у сильного воина ум бы помутился. И она находится под моей защитой. И под защитой моего рода.

Он обвел толпу суровым взглядом, задержавшись на Агафье.

– Тот, кто тронет ее пальцем или скажет еще хоть одно слово против, будет иметь дело со мной. И с этим, – он слегка приподнял меч. – Мы не изгоняем своих в час беды. Мы становимся сильнее. Всем разойтись.

Его слова, подкрепленные десятилетиями непререкаемого авторитета, подействовали. Толпа, бормоча, начала расходиться. Агафья, съежившись под его взглядом, шмыгнула в свой дом. Ратибор смотрел на отца и, несмотря на все тайны и недомолвки, чувствовал прилив гордости. В решающий момент, когда страх превращал людей в стаю, его отец оставался скалой. Истинным защитником.

– Отнесите ее к Аурум, – распорядился Всеволод. – Если кто и сможет успокоить ее мятущийся дух, то только она.

Ульяну отнесли в дом кузнеца. Аурум, с ее вековой драконьей мудростью, не испугалась безумия. Она встретила девочку не как бесноватую, а как тяжело больного ребенка. Она начала поить ее отварами успокоительных трав. Кайя, к удивлению Ратибора, тоже осталась там. Ее обычная вспыльчивость и нетерпеливость куда-то исчезли. Она с неожиданной, почти материнской заботой ухаживала за Ульяной, пытаясь накормить ее и расчесать ее спутанные волосы. Возможно, в этой дикой, сломленной девочке она видела частичку себя. Такую же "другую", выброшенную на обочину обычного мира.

Глава 40: Шепот в темноте

Мирная жизнь в Медвежьем Углу закончилась. Деревня превратилась в осажденную крепость, только враг был невидим. По ночам теперь несли усиленные дозоры, а частокол, который раньше защищал лишь от волков, теперь казался хрупкой и ненадежной преградой. Смех на улицах стих. Люди стали меньше разговаривать, их лица были хмурыми и тревожными. Страх стал осязаемым, он висел в воздухе вместе с дымом от очагов и запахом осенней листвы.

И зловещим барометром этого всеобщего страха стала Ульяна. Она жила в доме Игниса и Аурум. Днем девочка была почти незаметна. Она сидела в углу, съежившись, и молча раскачивалась, глядя в одну точку. Никакие уговоры, никакие игрушки не могли вывести ее из этого оцепенения.

Но с наступлением темноты она менялась. Она не кричала, не билась. Она начинала говорить. Это был тихий, монотонный, почти безжизненный шепот, от которого у случайного слушателя волосы вставали дыбом. Она говорила в пустоту, словно отвечая невидимому собеседнику.

Иногда она перечисляла странные, чужие имена: "…Азгарот… Мор… Хладна…".

Иногда описывала пугающие, сюрреалистичные образы: "…черный снег идет… у луны нет лица… корни деревьев плачут кровью…".

А иногда, и это было самое страшное, ее шепот переходил на тот самый гортанный, щелкающий язык, который Ратибор слышал в лагере культистов и в ее собственном бреду в погребе. Она словно превращалась в приемник, транслирующий голоса из самой тьмы.

В эту ночь Ратибор сам стоял в дозоре на стене у главных ворот. Ночь была тихой, безветренной. Черное, бархатное небо усыпано мириадами ярких, холодных звезд. Луны не было. Из деревни доносился лишь треск сверчков да редкий кашель.

И вдруг в этой тишине он услышал его. Шепот. Тихий, отчетливый в неподвижном воздухе, он доносился из приоткрытого окна дома драконоидов, где спала Ульяна.

"…считают… считают живых… идут…".

Ратибор замер, его рука сама собой легла на рукоять меча.

Шепот продолжался, и слова становились все яснее, все страшнее.

"…Один хромой, второй огненный… Ключник на стене стоит… ждет…".

Ратибора прошиб холодный пот. Хромой – его отец. Огненный – Игнис. Ключник, стоящий на стене, – это он. Она не бредила. Она видела. Она описывала то, что видит невидимый наблюдатель.

Он напряг зрение, вглядываясь во тьму за частоколом. Лес стоял черной, безмолвной стеной. Ни звука, ни движения.

И тут раздались последние слова Ульяны. Шепот ее стал почти криком, полным детского, запредельного ужаса.

"…Отец идет за ним… Отец Голод… идет…".

Слово "Голод" она произнесла не как имя, а как определение вселенской, ненасытной пустоты. И после этого слова шепот оборвался. Словно ей заткнули рот.

Ратибор застыл на стене, превратившись в каменное изваяние. Он не видел ничего. Он не слышал ничего. Но он знал. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела. Она их чувствует. Они больше не прячутся. Они близко. Они уже здесь.

На этой пронзительной ноте звенящей тишины, наполненной предчувствием неизбежного, Первый акт завершился. Мирная жизнь была окончательно и бесповоротно разрушена. Все фигуры были расставлены на доске. Пришло время для первой крови.

Глава 41: Затишье перед бурей

Неделя ожидания оказалась страшнее самого страха. После той ночи, когда шепот Ульяны объявил о приближении врага, Медвежий Угол окончательно превратился в военный лагерь. Сонная, мирная деревня умерла, уступив место суровой, напряженной крепости.

Под руководством Всеволода, который, казалось, сбросил с себя лет десять и снова стал прежним воеводой, и Ратибора, ставшего его тенью, деревня готовилась к осаде. Мужики, отложив плуги и косы, укрепляли частокол, вбивая новые заостренные колья. У ворот и вдоль самых уязвимых участков стен были вырыты глубокие "волчьи ямы", на дне которых торчали острые колья. На сторожевых вышках установили котлы, полные кипящей смолы, и кучи камней для пращников.

Работа кипела от рассвета до заката, но она не приносила облегчения. Напряжение висело в воздухе, густое и удушливое, как дым от сырых дров. Люди стали раздражительными, молчаливыми. Любая мелочь – случайно толкнул, криво подал топор – могла привести к злой перебранке. Все устали. Устали от ожидания, от страха перед неведомым, от постоянного зловещего шепота Ульяны, который доносился по ночам из дома кузнеца и действовал всем на нервы.

Вечером, за три дня до полнолуния, Всеволод собрал у себя военный совет. За столом в полутемной горнице сидели четверо: сам боярин, Ратибор, могучий Игнис и седой, осунувшийся от тревог староста Прохор.

Всеволод не строил иллюзий.

– Они не станут брать нас измором. Они придут ночью, – говорил он, водя пальцем по нарисованной на песке схеме деревни. – Они ударят быстро и жестоко, как волки, что режут стадо. Их цель – не наши амбары, а паника. И Ратибор. Наша цель одна – выстоять. Выстоять до рассвета. Солнце – наш союзник.

Они распределяли силы. Каждая душа была на счету.

– Ратибор, – Всеволод посмотрел на сына. – Ты берешь на себя восточные ворота, со стороны леса. Это самое вероятное направление удара. Отберешь себе лучших.

– Игнис, – боярин повернулся к кузнецу. – Твоя кузня – это наша цитадель. Каменные стены, горн. Если они прорвутся, все женщины и дети – к тебе. Твоя задача – держать последний рубеж. До последнего вздоха.

Игнис молча кивнул, его лицо было подобно камню.

– Прохор, твои старики и мальчишки – на стенах. Камни, кипяток, смола. Пусть каждый внесет свою лепту.

План был прост и отчаян. И все понимали, что даже его может не хватить.

Вечером, в последний день перед полнолунием, Ратибор стоял в дозоре на свежеукрепленной стене у восточных ворот. Он всматривался в черную стену леса, пытаясь различить хоть какое-то движение, услышать хоть какой-то звук. Но лес молчал.

К нему бесшумно подошла Кайя. Она была необычно серьезна и молчалива.

Они долго стояли рядом, глядя в темноту.

– Я их чую, – наконец, тихо сказала она, и в холодном воздухе ее дыхание превратилось в облачко пара.

Ратибор посмотрел на нее.

– Как?

– Не знаю. Запах. Как перед грозой, когда воздух трещит от скопившейся силы. Они уже в лесу. Собираются.

Она повернулась к нему. В свете факела ее глаза казались двумя зелеными огнями, и в них не было ни тени страха. Только холодная, испепеляющая решимость.

– Что бы ни случилось этой ночью, Ратибор, я буду рядом. И я сожгу их всех дотла.

Это не было хвастовством или пустой угрозой. Это была клятва. Клятва, данная перед лицом смертельной опасности.

Ратибор молча кивнул и накрыл ее холодную руку своей. Он почувствовал, как ее пальцы крепко сжали его. Их детская дружба, их споры, их общие тайны – все это уходило в прошлое. Этой ночью, в ожидании битвы, они окончательно перестали быть просто друзьями. Они стали боевым братством. Двумя частями одного целого, готовыми встретить бурю. И буря уже была на пороге.

Глава 42: Первый вой

Ночь была обманчиво тихой. Полная луна, огромная и белая, как костяной череп, залила поляну перед деревней мертвенным, серебристым светом. Каждый камень, каждая травинка были видны как днем. Эта неестественная ясность не успокаивала, а наоборот, нагнетала тревогу.

Тишину разорвал не вражеский клич. Ее пронзил тонкий, пронзительный, полный запредельного ужаса крик, донесшийся из дома кузнеца. Это кричала Ульяна. Она не шептала. Она вопила одно-единственное слово, которое эхом разнеслось над спящей деревней.

– ИДУТ!

И почти сразу же, словно в ответ, из глубины темного леса донесся вой.

Он не был похож ни на что, что Ратибор когда-либо слышал. Это не был вой одинокого волка или даже целой стаи. Он был многоголосым, тягучим, сотканным из десятков глоток. В нем слышались и рычание, и визг, и стон. И в то же время он был удивительно слаженным, сливаясь в одну длинную, леденящую душу ноту. От этого звука, казалось, стынет кровь в жилах и дрожит сама земля.

– К оружию! – рев рога на сторожевой вышке потонул в этом кошмарном хоре. – На стены!

На этот вой из черной кромки леса начали выходить тени. Десятки теней. Но они не бросились к воротам.

Атака началась хитро и страшно. Первыми пошли звери. Из темноты на залитую лунным светом поляну высыпала волна чудовищ. Десятки огромных, черных волков, тех самых, с горящими в темноте красными углями вместо глаз. А вместе с ними – лесные вепри, секачи, чьи шкуры были покрыты гноящимися язвами, из которых сочилась черная жижа, и на боках которых были грубо вырезаны или выжжены темные ритуальные символы.

Это были не просто дикие животные. Это были одержимые, обезумевшие твари, не чувствующие ни страха, ни боли. Их глаза горели лишь слепой, бездумной яростью.

И они не бросились в безумную атаку на частокол. Они действовали осмысленно. Часть волков, оскалив клыки, принялась когтями и зубами рыть землю у основания стены, пытаясь сделать подкоп. Другие, вместе с вепрями, начали биться тушами о столбы частокола, раскачивая его, пытаясь выбить.

Стены Медвежьего Угла ожили. Заскрипели тетивы. Десятки стрел сорвались вниз.

– Лучники! Бей! – крикнул Ратибор со своего места у восточных ворот.

Стрелы находили свои цели. Они впивались в шкуры тварей. Но это их не останавливало. Волки лишь взвизгивали и с новой яростью продолжали рыть. Вепри, ощетинившиеся стрелами, как дикобразы, с еще большей силой бились о дерево.

– Они не чувствуют боли! – крикнул кто-то в ужасе.

Ратибор увидел, что в одном месте, под слаженным напором трех огромных секачей, один из столбов угрожающе накренился. Промедление было смерти подобно.

– СМОЛУ! – его голос перекрыл рев и вой внизу. – ГОТОВЬ!

На вышке над его головой засуетились старики и подростки. Они подтащили к краю огромный, дымящийся котел.

– ЛЕЙ!

По его команде двое мужиков опрокинули котел. Густая, кипящая, горящая смола огненным водопадом обрушилась вниз. Она залила подкоп у основания стены, накрыла бьющихся о частокол вепрей.

Вой раненых, горящих заживо зверей был еще страшнее, чем их боевой клич. Он смешался с яростным ревом тех, кто еще остался цел и продолжал рваться вперед, прямо в огонь.

По всей длине стены тут и там вспыхивали новые огненные ловушки.

Первая волна была отбита. Поляна перед стеной превратилась в ад – море огня, в котором корчились и выли горящие твари.

Защитники на стенах тяжело дышали, глядя на это с ужасом. Они отстояли первый натиск. Но в глубине души каждый понимал: это было лишь начало. Самые страшные тени еще даже не двинулись с места.

Глава 43: Тени у стен

Дым от горящей смолы и горящих зверей стелился по земле, едкий и тошнотворный. Он создавал плотную завесу, скрывая то, что происходило дальше. Пока все внимание защитников было приковано к этому огненному аду внизу, из леса, как призраки, выскользнула вторая волна.

"Люди в черном".

Их было не меньше полусотни. Они не бежали, не кричали. Они двигались с плавной, неестественной скоростью, бесшумно, словно их ноги не касались земли. Рассредоточившись вдоль темных, неосвещенных участков стены, они стали действовать.

Они не пытались ломать ворота или лезть напролом. У каждого в руках была веревка с трехпалым крюком-кошкой на конце. Они раскручивали их. Но не было слышно ни свиста, ни звона металла об дерево. Крюки взлетали в темноту, и Ратибор, стоявший на своей вышке, видел лишь, как они впиваются в верхний край частокола почти беззвучно, словно острые когти неведомого зверя, входящие в мягкую плоть. Словно само дерево, подчиняясь их темной воле, принимало их в себя.

А потом по веревкам, быстро и ловко, как пауки, они полезли вверх.

Резня на стенах началась в тишине. Дозорные, стоявшие на неосвещенных участках, умирали, не успев издать и звука. Это не был яростный бой. Это была работа. Тени в черном появлялись из-за края стены, и их короткие, изогнутые клинки наносили один точный, смертельный удар – в горло, под ребра, в основание черепа. Они действовали не как отдельные воины, а как слаженный, единый организм, движимый одной волей. Без боевых кличей. Без лишних движений. С холодной, выверенной, нечеловеческой точностью.